Учебник Литература 6 класс Сухих часть 2

Основное общее образование ЛИТЕРАТУРА Учебник для 6 класса общеобразовательных учреждений В двух частях Часть 2 Под редакцией доктора филологических наук, профессора И. Н. СУХИХ Москва Издательский центр «Академия» 2009 !1Ш Факультет филологии и искусств СПбГУ 2009 УДК 372.882.09.046.14я721 ББК 74.268.3(075) Л642 Авторы-составители: кандидат педагогических наук, доцент Т.В.Рыжкова (разделы 5, 6 («Валентин Григорьевич Распутин»), 7); кандидат педагогических наук, доцент И.Н.Гуйс (раздел 6) Литература : учебник для 6 класса общеобразоват. учрежде-Л642 ний : основное общее образование : в 2 ч. Ч. 2 / [Т.В.Рыжкова, И.Н.Гуйс] ; под ред. И. Н. Сухих. — М. : Издательский центр «Академия», 2009. — 336 с. ISBN 978-5-7695-5355-4 (Ч. 2) Учебник обеспечивает изучение литературы по программе литературного образования, созданной авторским коллективом под редакцией доктора филологических наук, профессора И. Н. Сухих. В него включены произведения из федерального компонента Государственного стандарта общего образования. Статьи, предшествующие произведениям, создают у учащихся установку на чтение, а теоретико-литературные статьи с примерами и заданиями нацеливают на анализ литературных произведений. Ученикам предлагается принять участие в художественных проектах, мотивирующих изучение литературы. Для учащихся 6 классов общеобразовательных учреждений. УДК 372.882.09.046.14я721 ББК 74.268.3(075) Изд. № 101114849. Подписано в печать 00.00.2009. Формат 70 х 90/16. Гарнитура «Школьная». Печать офсетная. Бумага офсетная № 1. Усл. печ. л. 22,82. Тираж 000 экз. Заказ № Издательский центр «Академия». www.academia-moscow.ru Санитарно-эпидемиологическое заключение № 77.99.02.953.Д.004796.07.04 от 20.07.2004. 117342, Москва, ул. Бутлерова, 17-Б, к. 360. Тел./факс: (495) 334-8337, 330-1092. Отпечатано в ОАО «Саратовский полиграфический комбинат». 410004, г. Саратов, ул. Чернышевского, 59. www.sarpk.ru Учебное издание Рыжкова Татьяна Вячеславовна, Гуйс Ирина Николаевна Литература В двух частях Часть 2 Учебник для 6 класса общеобразовательных учреждений Под редакцией И.Н.Сухих Редактор Т.В.Козьмина Компьютерная верстка: Н.А. Комарова Корректор Е. В. Кудряшова Оригинал-макет данного издания является собственностью Издательского центра «Академия», и его воспроизведение любым способом без согласия правообладателя запрещается © Рыжкова Т.В., Гуйс И. Н., Сухих И.Н., 2009 © Образовательно-издательский центр «Академия», 2009 ISBN 978-5-7695-5354-7 © Оформление. Издательский центр ISBN 978-5-7695-5355-4 (Ч. 2) «Академия», 2009 Раздел 5 ЧЕЛОВЕК В ПОИСКАХ СЧАСТЬЯ ЭРНСТ ТЕОДОР ВИЛЬГЕЛЬМ (АМАДЕЙ) ГОФМАН (1776 — 1822) «Э. Т. В. Гофман род. в Кёнигсберге1 в Пруссии 24 января 1776 года. Умер в Берлине 25 июня 1822 года. Советник апелляционного суда, отличился как юрист, как поэт, как композитор, как художник. От его друзей» Эту надпись можно прочитать на надгробном камне, установленном на могиле Гофмана в Берлине. Могильная надпись 1 Сегодня этот город находится на территории России и называется Калининград. 3 Надгробие на могиле Э. Т. В. (А.)Гофмана говорит о Гофмане как о человеке разностороннем. Слово «гений» сопровождало его в детстве и юности. Нельзя было не восхищаться его способностями и тем, как легко ему удавалось заниматься самой разной деятельностью. Музыка заполнила мир Гофмана с самых ранних лет. В двенадцать он уже хорошо играл на органе, скрипке, арфе и гитаре. Не меньше, чем музыка, его привлекало изобразительное искусство. Мальчик любил шутки, приключения. Он вносил в скучную жизнь добропорядочных горожан (бюргеров) смелую фантазию. Так, однажды, увлекшись одной из воспитанниц женского закрытого пансиона, юный Гофман вместе со своим другом начал рыть подкоп, чтобы пробраться за высокую стену. Но работу не удалось довести до конца: подземный ход засыпал садовник. Тогда Гофман решил преодолеть стену по воздуху, соорудив воздушный шар, который взорвался над садом пансиона, и молодым людям пришлось улепетывать со всех ног. 4 Свое будущее он связывал либо с музыкой, либо с живописью. Но родные посоветовали ему получить юридическое образование: он небогат — юриспруденция обеспечит ему кусок хлеба. И Гофман стал юристом. Этот удивительный человек всегда учился легко и быстро. Он блестяще сдал все государственные экзамены. Но искусство он не оставил: днем — чиновник, вечером — музыкант, Гофман написал много музыкальных произведений, в том числе и опер, которые шли на немецкой сцене. Всю жизнь Гофман существовал в двух мирах одновременно: один — мир немецких бюргеров, однообразный, понятный, правильный; другой — мир волшебных грез и фантазий. В первом — ему скучно, во втором — радостно. И сил хватает, чтобы успешно служить и столь же успешно сочинять. Однако ирония, которой наделен молодой человек, часто мешает его карьере: влиятельным горожанам не нравится, когда их высмеивают в карикатурах. В литературу Гофман пришел довольно поздно, в 33 года. Но всего за 16 лет литературной деятельности, сопряженной по-прежнему с сочинением музыки, он стал одним из основоположников немецкого романтизма. Сегодня о Гофмане-музы-канте знают лишь профессионалы, а о Гофмане-писателе — все образованные люди. Действие сказки Э. Т. А. Гофмана «Щелкунчик и мышиный король», которую вы будете читать, происходит на Рождество, поэтому познакомьтесь с тем, каким этот праздник был раньше. Рождество Рождество Иисуса Христа — один из самых любимых праздников во всем христианском мире. В его основе — предание о рождении Божественного младенца в семье Марии и Иосифа, которые в этот момент оказались в городе Вифлееме и не нашли себе жилища, чтобы переночевать. Младенец родился в хлеву, и его положили в ясли, из которых едят домашние животные. Однако вскоре к убогому пристанищу пришли пастухи и волхвы, принесшие Младенцу дары. О рождении Христа волх- 5 Д. Сумароков. Рождество Христово вам возвестила зажегшаяся на небе звезда, указавшая им дорогу в Вифлеем. Это предание вы можете прочитать в Евангелии. Когда христианство распространилось в мире, Рождество Иисуса стали праздновать повсеместно. Символом этого праздника является звезда. Считается, что в ночь перед Рождеством особенно лютует нечистая сила, так как все черти и бесы, посланные на землю вредить людям, должны исчезнуть в миг рождения Христа. ЗАДАНИЕ. Рассмотрите картину Д. Сумарокова «Рождество Христово». Она написана так, как писали иконы, повествующие 6 о жизни святых: в центре — главный сюжет, а вокруг — события, так или иначе связанные с ним. О чем рассказывает эта картина? А вот обычаи украшать на Рождество елку, водить хороводы, петь песни возникли гораздо позднее. Ель сделалась праздничным деревом в VIII веке в Германии. Считалось, что ее ветви прогоняют злые силы. Долгое время дерево подвешивали за макушку под потолок. Обычай украшать елку свечами ввел тоже немец — богослов и священник Мартин Лютер. Свечи на елке ассоциировались со звездами в ночном небе: ведь Христос родился в полночь. Верхушку ели украшали звездой, напоминавшей о Вифлеемской, а само дерево — бумажными цветами, сладостями, Рождество в немецком городке. Открытка 7 орехами и фруктами. Конечно, на севере зимой фрукты были сушеными или засахаренными. Украшения после Рождества раздаривали: ведь они были очень вкусными. Елочные игрушки придумали тоже в Германии. Уже в XVII веке в домах очень богатых людей появились дорогие в то время игрушки из стекла и фарфора. В доме бедных на елку могли повесить и картошку, и вырезанные из бумаги снежинки. Празднику Рождества предшествует долгий пост, который завершается сочельником — днем, когда верующие практически ничего не едят, кроме самой простой пищи — сочива (сухих фруктов) и кутьи (постной каши). Пост заканчивается в Рождественскую ночь, когда на небе загорается первая звезда, уподобляемая Вифлеемской. Она возвещает о рождении Щелкунчики 8 Иисуса Христа. Традиционно Рождество считается прежде всего детским праздником. Дети — младенцы, чистые, как Христос. Они особенно любимы Богом. Им за хорошее поведение взрослые дарят подарки. Рождество в Германии до сих пор немыслимо без щелкунчиков. На рисунках вы видите современные орехоколы-щелкунчики, такими же они были и в XVIII веке, во времена Гофмана. Их изготавливают вручную, а потом раскрашивают. Щелкунчики могут быть огромными и совсем небольшими. По существу это самые обыкновенные щипцы для колки орехов. Но насколько прозаичны щипцы, настолько сказочны эти фигурки. Возможно, Э. Т. А. Гофман, разглядывая фигурки щелкунчиков, и сочинил свою сказку. ЗАДАНИЕ. Прочитайте сказку Гофмана и подумайте, как связаны между собой миры, в которые переносит вас писатель. Обратите внимание и на то, что автор напрямую обращается к своему маленькому читателю и будит его фантазию. Ведь это она является самой лучшей волшебной палочкой, которую знает человечество. В учебнике помещено несколько первых глав сказки. Щелкунчик и мышиный король (Перевод с немецкого И. Татариновой) Елка Двадцать четвертого декабря детям советника медицины Штальбаума весь день не разрешалось входить в проходную комнату, а уж в смежную с ней гостиную их совсем не пускали. В спальне, прижавшись друг к другу, сидели в уголке Фриц и Мари. Уже совсем стемнело, и им было очень страшно, потому что в комнату не внесли лампу, как это и полагалось в сочельник. Фриц таинственным шепотом сообщил сестренке (ей только что минуло семь лет), что с самого утра в запертых комнатах чем-то шуршали, шумели 9 и тихонько постукивали. А недавно через прихожую прошмыгнул маленький темный человечек с большим ящиком под мышкой; но Фриц наверное знает, что это их крестный, Дроссельмейер. Тогда Мари захлопала от радости в ладоши и воскликнула: — Ах, что-то смастерил нам на этот раз крестный? Старший советник суда Дроссельмейер не отличался красотой: это был маленький, сухонький человечек с морщинистым лицом, с большим черным пластырем вместо правого глаза и совсем лысый, почему он и носил красивый белый парик; а парик этот был сделан из стекла, и притом чрезвычайно искусно. Крестный сам был великим искусником, он даже знал толк в часах и даже умел их делать. Поэтому, когда у Штальбаумов начинали капризничать и переставали петь какие-нибудь часы, всегда приходил крестный Дроссельмейер, снимал стеклянный парик, стаскивал желтенький сюртучок, повязывал голубой передник и тыкал часы колючими инструментами, так что маленькой Мари было их очень жалко; но вреда часам он не причинял, наоборот — они снова оживали и сейчас же принимались весело тик-тикать, звонить и петь, и все этому очень радовались. И всякий раз у крестного в кармане находилось что-нибудь занимательное для ребят: то человечек, ворочающий глазами и шаркающий ножкой, так что на него нельзя смотреть без смеха, то коробочка, из которой выскакивает птичка, то еще какая-нибудь штучка. А к Рождеству он всегда мастерил красивую, затейливую игрушку, над которой много трудился. Поэтому родители тут же заботливо убирали его подарок. — Ах, что-то смастерил нам на этот раз крестный! — воскликнула Мари. Фриц решил, что в нынешнем году это непременно будет крепость, а в ней будут маршировать и выкидывать артикулы прехорошенькие нарядные солдатики, а потом появятся другие солдатики и пойдут на приступ, но те солдаты, что в крепости, отважно выпалят в них из пушек, и поднимется шум и грохот. 10 — Нет, нет, — перебила Фрица Мари, — крестный рассказывал мне о прекрасном саде. Там большое озеро, по нему плавают чудо какие красивые лебеди с золотыми ленточками на шее и распевают красивые песни. Потом из сада выйдет девочка, подойдет к озеру, приманит лебедей и будет кормить их сладким марципаном^ — Лебеди не едят марципана, — не очень вежливо перебил ее Фриц, — а целый сад крестному и не сделать. Да и какой толк нам от его игрушек? У нас тут же их отбирают. Нет, мне куда больше нравятся папины и мамины подарки: они остаются у нас, мы сами ими распоряжаемся. И вот дети принялись гадать, что им подарят родители. Мари сказала, что мамзель Трудхен (ее большая кукла) совсем испортилась: она стала такой неуклюжей, то и дело падает на пол, так что у нее теперь все лицо в противных отметинах, а уж водить ее в чистом платье нечего и думать. Сколько ей ни выговаривай, ничего не помогает. И потом, мама улыбнулась, когда Мари так восхищалась Гретиным зонтичком. Фриц же уверял, что у него в придворной конюшне как раз не хватает гнедого коня, а в войсках маловато кавалерии. Папе это хорошо известно. Итак, дети отлично знали, что родители накупили им всяких чудесных подарков и сейчас расставляют их на столе; но в то же время они не сомневались, что добрый младенец Христос осиял все своими ласковыми и кроткими глазами и что рождественские подарки, словно тронутые его благостной рукой, доставляют больше радости, чем все другие. Про это напомнила детям, которые без конца шушукались об ожидаемых подарках, старшая сестра Луиза, прибавив, что младенец Христос всегда направляет руку родителей, и детям дарят то, что доставляет им истинную радость и удовольствие; а об этом он знает гораздо лучше самих детей, которые поэтому не должны ни о чем ни думать, ни гадать, а спокойно и послушно ждать, что им подарят. Сестрица Мари призадумалась, а Фриц пробормотал себе под нос: «А все-таки мне бы хотелось гнедого коня и гусаров». 11 Совсем стемнело. Фриц и Мари сидели, крепко прижавшись друг к другу, и не смели проронить ни слова; им чудилось, будто над ними веют тихие крылья и издалека доносится прекрасная музыка. Светлый луч скользнул по стене, тут дети поняли, что младенец Христос отлетел на сияющих облаках к другим счастливым детям. И в то же мгновение прозвучал тонкий серебряный колокольчик: «Динь-динь-динь-динь!» Двери распахнулись, и елка засияла таким блеском, что дети с громким криком: «Ах, ах!» — замерли на пороге. Но папа и мама подошли к двери, взяли детей за руки и сказали: — Идемте, идемте, милые детки, посмотрите, чем одарил вас младенец Христос! Подарки Я обращаюсь непосредственно к тебе, благосклонный читатель или слушатель, — Фриц, Теодор, Эрнст, все равно, как бы тебя ни звали, — и прошу как можно живее вообразить себе рождественский стол, весь заставленный ч^дны-ми пестрыми подарками, которые ты получил в нынешнее Рождество, тогда тебе нетрудно будет понять, что дети, обомлев от восторга, замерли на месте и смотрели на все сияющими глазами. Только минуту спустя Мари глубоко вздохнула и воскликнула: — Ах, как чудно, ах, как чудно! А Фриц несколько раз высоко подпрыгнул, на что был большой мастер. Уж, наверно, дети весь год были добрыми и послушными, потому что еще ни разу они не получали таких чудесных, красивых подарков, как сегодня. Большая елка посреди комнаты была увешана золотыми и серебряными яблоками, а на всех ветках, словно цветы или бутоны, росли обсахаренные орехи, пестрые конфеты и вообще всякие сласти. Но больше всего украшали чудесное дерево сотни маленьких свечек, которые, как звездочки, сверкали в густой зелени, и елка, залитая огнями и озарявшая все вокруг, так и манила сорвать растущие на ней 12 цветы и плоды. Вокруг дерева все пестрело и сияло. И чего там только не было! Не знаю, кому под силу это описать!.. Мари увидела нарядных кукол, хорошенькую игрушечную посуду, но больше всего обрадовало ее шелковое платьице, искусно отделанное цветными лентами и висевшее так, что Мари могла любоваться им со всех сторон; она и любовалась им всласть, то и дело повторяя: — Ах, какое красивое, какое милое, милое платьице! И мне позволят, наверное позволят, в самом деле позволят его надеть! Фриц тем временем уже три или четыре раза галопом и рысью проскакал вокруг стола на новом гнедом коне, который, как он и предполагал, стоял на привязи у стола с подарками. Слезая, он сказал, что конь — лютый зверь, но ничего: уж он его вышколит. Потом он произвел смотр новому эскадрону гусар; они были одеты в великолепные красные мундиры, шитые золотом, размахивали серебряными саблями и сидели на таких белоснежных конях, что можно было подумать, будто и кони тоже из чистого серебра. Только что дети, немного угомонившись, хотели взяться за книжки с картинками, лежавшие раскрытыми на столе, чтобы можно было любоваться разными замечательными цветами, пестро раскрашенными людьми и хорошенькими играющими детками, так натурально изображенными, будто они и впрямь живые и вот-вот заговорят, — так вот, только что дети хотели взяться за чудесные книжки, как опять прозвенел колокольчик. Дети знали, что теперь черед подаркам крестного Дроссельмейера, и подбежали к столу, стоявшему у стены. Ширмы, за которыми до тех пор был скрыт стол, быстро убрали. Ах, что увидели дети! На зеленой, усеянной цветами лужайке стоял замечательный замок со множеством зеркальных окон и золотых башен. Заиграла музыка, двери и окна распахнулись, и все увидели, что в залах прохаживаются крошечные, но очень изящно сделанные кавалеры и дамы в шляпах с перьями и в платьях с длинными шлейфами. В центральном зале, который так весь и сиял (столько свечек горело в серебряных люстрах!), 13 под музыку плясали дети в коротких камзольчиках и юбочках. Господин в изумрудно-зеленом плаще выглядывал из окна, раскланивался и снова прятался, а внизу, в дверях замка, появлялся и снова уходил крестный Дроссельмейер, только ростом он был с папин мизинец, не больше. Фриц положил локти на стол и долго рассматривал чудесный замок с танцующими и прохаживающимися человечками. Потом он попросил: — Крестный, а крестный! Пусти меня к себе в замок! Старший советник суда сказал, что этого никак нельзя. И он был прав: со стороны Фрица глупо было проситься в замок, который вместе со всеми своими золотыми башнями был меньше его. Фриц согласился. Прошла еще минутка, в замке все так же прохаживались кавалеры и дамы, танцевали дети, выглядывал все из того же окна изумрудный человечек, а крестный Дроссельмейер подходил все к той же двери. Фриц в нетерпении воскликнул: — Крестный, а теперь выйди из той, другой, двери! — Никак этого нельзя, милый Фрицхен, — возразил старший советник суда. — Ну, тогда, — продолжал Фриц, — вели зеленому человечку, что выглядывает из окна, погулять с другими по залам. — Этого тоже никак нельзя, — снова возразил старший советник суда. — Ну, тогда пусть спустятся вниз дети! — воскликнул Фриц. — Мне хочется получше их рассмотреть. — Ничего этого нельзя, — сказал старший советник суда раздраженным тоном. — Механизм сделан раз навсегда, его не переделаешь. — Ах, та-ак! — протянул Фриц. — Ничего этого нельзя^ Послушай, крестный, раз нарядные человечки в замке только и знают что повторять одно и то же, так что в них толку? Мне они не нужны. Нет, мои гусары куда лучше! Они маршируют вперед, назад, как мне вздумается, и не заперты в доме. 14 И с этими словами он убежал к рождественскому столу, и по его команде эскадрон на серебряных конях начал скакать туда и сюда — по всем направлениям, рубить саблями и стрелять сколько душе угодно. Мари тоже потихоньку отошла: и ей тоже наскучили танцы и гулянье куколок в замке. Только она постаралась сделать это незаметно, не так, как братец Фриц, потому что она была доброй и послушной девочкой. Старший советник суда сказал недовольным тоном родителям: — Такая замысловатая игрушка не для неразумных детей. Я заберу свой замок. Но тут мать попросила показать ей внутреннее устройство и удивительный, очень искусный механизм, приводивший в движение человечков. Дроссельмейер разобрал и снова собрал всю игрушку. Теперь он опять повеселел и подарил детям несколько красивых коричневых человечков, у которых были золотые лица, руки и ноги; все они были из Торна1 и превкусно пахли пряниками. Фриц и Мари очень им обрадовались. Старшая сестра Луиза, по желанию матери, надела подаренное родителями нарядное платье, которое ей очень шло; а Мари попросила, чтоб ей позволили, раньше чем надевать новое платье, еще немножко полюбоваться на него, что ей охотно разрешили. Любимец А на самом деле Мари потому не отходила от стола с подарками, что только сейчас заметила что-то, чего раньше не видела: когда выступили гусары Фрица, до того стоявшие в строю у самой елки, очутился на виду замечательный человечек. Он вел себя тихо и скромно, словно спокойно ожидая, когда дойдет очередь и до него. Правда, он был не очень складный: чересчур длинное и плотное туловище на коротеньких и тонких ножках, да и голова тоже как будто вели- 1 Торн (ТО)рунь) — город в Польше, где пекли медовые пряники в виде человечков. 15 ковата. Зато по щегольской одежде сразу было видно, что это человек благовоспитанный и со вкусом. На нем был очень красивый блестящий фиолетовый гусарский доломан1, весь в пуговичках и позументах, такие же рейтузы и столь щегольские сапожки, что едва ли доводилось носить подобные и офицерам, а тем паче студентам; они сидели на субтильных ножках так ловко, будто были на них нарисованы. Конечно, нелепо было, что при таком костюме он прицепил на спину узкий неуклюжий плащ, словно выкроенный из дерева, а на голову нахлобучил шапчонку рудокопа, но Мари подумала: «Ведь крестный Дроссельмейер тоже ходит в прескверном рединготе2 и в смешном колпаке, но это не мешает ему быть милым, дорогим крестным». Кроме того, Мари пришла к заключению, что крестный, будь он даже таким же щеголем, как человечек, все же никогда не сравняется с ним по миловидности. Внимательно вглядываясь в славного человечка, который полюбился ей с первого же взгляда, Мари заметила, каким добродушием светилось его лицо. Зеленоватые навыкате глаза смотрели приветливо и доброжелательно. Человечку очень шла тщательно завитая борода из белой бумажной штопки, окаймлявшая подбородок, — ведь так заметнее выступала ласковая улыбка на его алых губах. — Ах! — воскликнула наконец Мари. — Ах, милый папочка, для кого этот хорошенький человечек, что стоит под самой елкой? — Он, милая деточка, — ответил отец, — будет усердно трудиться для всех вас: его дело — аккуратно разгрызать твердые орехи, и куплен он и для Луизы, и для тебя с Фрицем. С этими словами отец бережно взял его со стола, приподнял деревянный плащ, и тогда человечек широко-широко разинул рот и оскалил два ряда очень белых острых зубов. 1 Долома, н — в Германии: гусарский мундир и меховая куртка. 2 РедингО) т — длинный сюртук для верховой езды. 16 Мари всунула ему в рот орех, и — щелк! — человечек разгрыз его, скорлупа упала, и у Мари на ладони очутилось вкусное ядрышко. Теперь уже все — и Мари тоже — поняли, что нарядный человечек вел свой род от Щелкунчиков и продолжал профессию предков. Мари громко вскрикнула от радости, а отец сказал: — Раз тебе, милая Мари, Щелкунчик пришелся по вкусу, так ты уж сама и заботься о нем и береги его, хотя, как я уже сказал, и Луиза и Фриц тоже могут пользоваться его услугами. Мари сейчас же взяла Щелкунчика и дала ему грызть орехи, но она выбирала самые маленькие, чтобы человечку А.Сегюр. Мари и Дроссельмейер 17 не приходилось слишком широко разевать рот, так как это, по правде сказать, его не красило. Луиза присоединилась к ней, и любезный друг Щелкунчик потрудился и для нее; казалось, он выполнял свои обязанности с большим удовольствием, потому что неизменно приветливо улыбался. Фрицу тем временем надоело скакать на коне и маршировать. Когда он услыхал, как весело щелкают орешки, ему тоже захотелось их отведать. Он подскочил к сестрам и от всего сердца расхохотался при виде потешного человечка, который теперь переходил из рук в руки и неустанно разевал и закрывал рот. Фриц совал ему самые большие и твердые орехи, но вдруг раздался треск — крак-крак! — три зуба выпали у Щелкунчика изо рта и нижняя челюсть отвисла и зашаталась. — Ах, бедный, милый Щелкунчик! — закричала Мари и отобрала его у Фрица. — Что за дурак! — сказал Фриц. — Берется орехи щелкать, а у самого зубы никуда не годятся. Верно, он и дела своего не знает. Дай его сюда, Мари! Пусть щелкает мне орехи. Не беда, если и остальные зубы обломает, да и всю челюсть в придачу. Нечего с ним, бездельником, церемониться! — Нет, нет! — с плачем закричала Мари. — Не отдам я тебе моего милого Щелкунчика. Посмотри, как жалостно глядит он на меня и показывает свой больной ротик! Ты злой: ты бьешь своих лошадей и даже позволяешь солдатам убивать друг друга. — Так полагается, тебе этого не понять! — крикнул Фриц. — А Щелкунчик не только твой, он и мой тоже. Давай его сюда! Мари разрыдалась и поскорее завернула больного Щелкунчика в носовой платок. Тут подошли родители с крестным Дроссельмейером. К огорчению Мари, он принял сторону Фрица. Но отец сказал: — Я нарочно отдал Щелкунчика на попечение Мари. А он, как я вижу, именно сейчас особенно нуждается в ее заботах, так пусть уж она одна им и распоряжается и никто в это дело не вмешивается. Вообще меня очень удивляет, что 18 Фриц требует дальнейших услуг от пострадавшего на службе. Как настоящий военный, он должен знать, что раненых никогда не оставляют в строю. Фриц очень сконфузился и, оставив в покое орехи и Щелкунчика, тихонько перешел на другую сторону стола, где его гусары, выставив, как полагается, часовых, расположились на ночлег. Мари подобрала выпавшие у Щелкунчика зубы; пострадавшую челюсть она подвязала красивой белой ленточкой, которую отколола от своего платья, а потом еще заботливее укутала платком бедного человечка, побледневшего и, видимо, напуганного. Баюкая его, как маленького ребенка, она принялась рассматривать красивые картинки в новой книге, которая лежала среди других подарков. Она очень рассердилась, хотя это было совсем на нее не похоже, когда крестный стал смеяться над тем, что она нянчится с таким уродцем. Тут она опять подумала о странном сходстве с Дроссельмейером, которое отметила уже при первом взгляде на человечка, и очень серьезно сказала: — Как знать, милый крестный, как знать, был бы ты таким же красивым, как мой милый Щелкунчик, даже если бы принарядился не хуже его и надел такие же щегольские, блестящие сапожки. Мари не могла понять, почему так громко рассмеялись родители, и почему у старшего советника суда так зарделся нос, и почему он теперь не смеется вместе со всеми. Верно, на то были свои причины. Чудеса Как только войдешь к Штальбаумам в гостиную, тут, сейчас же у двери налево, у широкой стены, стоит высокий стеклянный шкаф, куда дети убирают прекрасные подарки, которые получают каждый год. Луиза была еще совсем маленькой, когда отец заказал шкаф очень умелому столяру, а тот вставил в него такие прозрачные стекла и вообще сделал все с таким умением, что в шкафу игрушки выглядели, пожалуй, даже еще ярче и красивей, чем когда их брали 19 в руки. На верхней полке, до которой Мари с Фрицем было не добраться, стояли замысловатые изделия господина Дрос-сельмейера; следующая была отведена под книжки с картинками; две нижние полки Мари и Фриц могли занимать чем им угодно. И всегда выходило так, что Мари устраивала на нижней полке кукольную комнату, а Фриц над ней расквартировывал свои войска. Так случилось и сегодня. Пока Фриц расставлял наверху гусар, Мари отложила внизу к сторонке мамзель Трудхен, посадила новую нарядную куклу в отлично обставленную комнату и напросилась к ней на угощение. Я сказал, что комната была отлично обставлена, и это правда; не знаю, есть ли у тебя, моя внимательная слушательница Мари, так же как у маленькой Штальбаум — ты уже знаешь, что ее тоже зовут Мари, — так вот я говорю, что не знаю, есть ли у тебя, так же как у нее, пестрый диванчик, несколько прехорошеньких стульчиков, очаровательный столик, а главное, нарядная, блестящая кроватка, на которой спят самые красивые на свете куклы, — все это стояло в уголке в шкафу, стенки которого в этом месте были даже оклеены цветными картинками, и ты легко поймешь, что новая кукла, которую, как в этот вечер узнала Мари, звали Клерхен, чувствовала себя здесь прекрасно. Был уже поздний вечер, приближалась полночь, и крестный Дроссельмейер давно ушел, а дети все еще не могли оторваться от стеклянного шкафа, как мама ни уговаривала их идти спать. — Правда, — воскликнул наконец Фриц, — беднягам (он имел в виду своих гусар) тоже пора на покой, а в моем присутствии никто из них не посмеет клевать носом, в этом уж я уверен! И с этими словами он ушел. Но Мари умильно просила: — Милая мамочка, позволь мне побыть здесь еще минуточку, одну только минуточку! У меня так много дел, вот управлюсь и сейчас же лягу спать^ Мари была очень послушной, разумной девочкой, и потому мама могла спокойно оставить ее еще на полчасика одну с игрушками. Но чтобы Мари, заигравшись новой кук- 20 лой и другими занимательными игрушками, не позабыла погасить свечи, горевшие вокруг шкафа, мама все их задула, так что в комнате осталась только лампа, висевшая посреди потолка и распространявшая мягкий, уютный свет. — Не засиживайся долго, милая Мари. А то тебя завтра не добудишься, — сказала мама, уходя в спальню. Как только Мари осталась одна, она сейчас же приступила к тому, что уже давно лежало у нее на сердце, хотя она, сама не зная почему, не решилась признаться в задуманном даже матери. Она все еще баюкала укутанного в носовой платок Щелкунчика. Теперь она бережно положила его на стол, тихонько развернула платок и осмотрела раны. Щелкунчик был очень бледен, но улыбался так жалостно и ласково, что тронул Мари до глубины души. — Ах, Щелкунчик, миленький, — зашептала она, — пожалуйста, не сердись, что Фриц сделал тебе больно: он ведь не нарочно. Просто он огрубел от суровой солдатской жизни, а так он очень хороший мальчик, уж поверь мне! А я буду беречь тебя и заботливо выхаживать, пока ты совсем не поправишься и не повеселеешь. Вставить же тебе крепкие зубки, вправить плечи — это уж дело крестного Дрос-сельмейера: он на такие штуки мастер^ Однако Мари не успела договорить. Когда она упомянула имя Дроссельмейера, Щелкунчик вдруг скорчил злую мину, и в глазах у него сверкнули колючие зеленые огоньки. Но в ту минуту, когда Мари собралась уже по-настоящему испугаться, на нее опять глянуло жалобно улыбающееся лицо доброго Щелкунчика, и теперь она поняла, что черты его исказил свет мигнувшей от сквозняка лампы. — Ах, какая я глупая девочка, ну чего я напугалась и даже подумала, будто деревянная куколка может корчить гримасы! А все-таки я очень люблю Щелкунчика: ведь он такой потешный и такой добренький^ Вот и надо за ним ухаживать как следует. С этими словами Мари взяла своего Щелкунчика на руки, подошла к стеклянному шкафу, присела на корточки и сказала новой кукле: 21 — Очень прошу тебя, мамзель Клерхен, уступи свою постельку бедному больному Щелкунчику, а сама переночуй как-нибудь на диване. Подумай, ты ведь такая крепкая, и потом, ты совсем здорова — ишь какая ты круглолицая и румяная. Да и не у всякой, даже очень красивой куклы есть такой мягкий диван! Мамзель Клерхен, разряженная по-праздничному и важная, надулась, не проронив ни слова. — И чего я церемонюсь! — сказала Мари, сняла с полки кровать, бережно и заботливо уложила туда Щелкунчика, обвязала ему пострадавшие плечики очень красивой ленточкой, которую носила вместо кушака, и накрыла его одеялом по самый нос. «Только незачем ему здесь оставаться у невоспитанной Клары», — подумала она и переставила кроватку вместе с Щелкунчиком на верхнюю полку, где он очутился около красивой деревни, в которой были расквартированы гусары Фрица. Она заперла шкаф и собралась уже уйти в спальню, как вдруг^ слушайте внимательно, дети!.. как вдруг во всех углах — за печью, за стульями, за шкафами — началось тихое-тихое шушуканье, перешептыванье, и шуршанье. А часы на стене зашипели, захрипели все громче и громче, но никак не могли пробить двенадцать. Мари глянула туда: большая золоченая сова, сидевшая на часах, свесила крылья, совсем заслонила ими часы и вытянула вперед противную кошачью голову с кривым клювом. А часы хрипели громче и громче, и Мари явственно расслышала: — Тик-и-так, тик-и-так! Не хрипите громко так! Слышит все король мышиный. Трик-и-трак, бум-бум! Ну, часы, напев старинный! Трик-и-трак, бум-бум! Ну, пробей, пробей, звонок: королю подходит срок! И^ «бим-бом, бим-бом!» — часы глухо и хрипло пробили двенадцать ударов. Мари очень струсила и чуть не убежала со страху, но тут она увидела, что на часах вместо совы сидит крестный Дроссельмейер, свесив полы своего желтого сюртука по обеим сторонам, словно крылья. Она собралась с духом и громко крикнула плаксивым голосом: 22 — Крестный, послушай, крестный, зачем ты туда забрался? Слезай вниз и не пугай меня, гадкий крестный! Но тут отовсюду послышались странное хихиканье и писк, и за стеной пошли беготня и топот, будто от тысячи крошечных лапок, и тысячи крошечных огонечков глянули сквозь щели в полу. Но это были не огоньки — нет, а маленькие блестящие глазки, и Мари увидела, что отовсюду выглядывают и выбираются из-под пола мыши. Вскоре по всей комнате пошло: топ-топ, хоп-хоп! Все ярче светились глаза мышей, все несметнее становились их полчища; наконец они выстроились в том же порядке, в каком Фриц обычно выстраивал своих солдатиков перед боем. Мари это очень насмешило; у нее не было врожденного отвращения к мышам, как у иных детей, и страх ее совсем было улегся, но вдруг послышался такой ужасный и пронзительный писк, что у нее по спине забегали мурашки. Ах, что она увидела! Нет, право же, уважаемый читатель Фриц, я отлично знаю, что у тебя, как и у мудрого, отважного полководца Фрица Штальбаума, бесстрашное сердце, но, если бы ты увидел то, что предстало взорам Мари, право, ты бы удрал. Я даже думаю, ты бы шмыгнул в постель и без особой надобности натянул одеяло по самые уши. Ах, бедная Мари не могла этого сделать, потому что — вы только послушайте, дети! — к самым ногам ее, словно от подземного толчка, дождем посыпались песок, известка и осколки кирпича, и из-под пола с противным шипеньем и писком вылезли семь мышиных голов в семи ярко сверкающих коронах. Вскоре выбралось целиком и все туловище, на котором сидели семь голов, и все войско хором трижды приветствовало громким писком огромную, увенчанную семью диадемами мышь. Теперь войско сразу пришло в движение и — хоп-хоп, топ-топ! — направилось прямо к шкафу, прямо на Мари, которая все еще стояла, прижавшись к стеклянной дверце. От ужаса у Мари уже и раньше так колотилось сердце, что она боялась, как бы оно тут же не выпрыгнуло из груди — ведь тогда бы она умерла. Теперь же ей показалось, 23 Л. Гладнева. Мари и мышиный король будто кровь застыла у нее в жилах. Она зашаталась, теряя сознание, но тут вдруг раздалось: клик-клак-хрр!.. — и посыпались осколки стекла, которое Мари разбила локтем. В ту же минуту она почувствовала жгучую боль в левой руке, но у нее сразу отлегло от сердца: она не слышала больше визга и писка. Все мигом стихло. И хотя она не смела открыть глаза, все же ей подумалось, что звон стекла испугал мышей и они попрятались по норам. Но что же это опять такое? У Мари за спиной, в шкафу, поднялся странный шум и зазвенели тоненькие голосочки: — Стройся, взвод! Стройся, взвод! В бой вперед! Полночь бьет! Стройся, взвод! В бой вперед! И начался стройный и приятный перезвон мелодичных колокольчиков. — Ах, да ведь это же мой музыкальный ящик! — обрадовалась Мари и быстро отскочила от шкафа. Тут она увидела, что шкаф странно светится и в нем идет какая-то возня и суетня. Куклы беспорядочно бегали взад и вперед и размахивали ручками. Вдруг поднялся Щелкунчик, сбросил одеяло и, одним прыжком соскочив с кровати, громко крикнул: 24 — Щелк-щелк-щелк, глупый мыший полк! То-то будет толк, мыший полк! Щелк-щелк, мыший полк — прет из щелок — выйдет толк! И при этом он выхватил свою крохотную сабельку, замахал ею в воздухе и закричал: — Эй, вы, мои верные вассалы, други и братья! Постоите ли вы за меня в тяжком бою? И сейчас же отозвались три скарамуша1, Панталоне2, четыре трубочиста, два бродячих музыканта и барабанщик: — Да, наш государь, мы верны вам до гроба! Ведите нас в бой — на смерть или на победу! И они ринулись вслед за Щелкунчиком, который, горя воодушевлением, отважился на отчаянный прыжок с верхней полки. Им-то было хорошо прыгать: они не только были разряжены в шелк и бархат, но и туловище у них было набито ватой и опилками; вот они и шлепались вниз, будто кулечки с шерстью. Но бедный Щелкунчик уж наверное переломал бы себе руки и ноги; подумайте только — от полки, где он стоял, до нижней было почти два фута, а сам он был хрупкий, словно выточенный из липы. Да, Щелкунчик уж наверное переломал бы себе руки и ноги, если бы в тот самый миг, как он прыгнул, мамзель Клерхен не соскочила с дивана и не приняла в свои нежные объятия потрясающего мечом героя. — О милая, добрая Клерхен! — в слезах воскликнула Мари. — Как я ошиблась в тебе! Уж, конечно, ты от всего сердца уступила кроватку дружку Щелкунчику. И вот мамзель Клерхен заговорила, нежно прижимая юного героя к своей шелковой груди: — Разве можно вам, государь, идти в бой, навстречу опасности, больным и с не зажившими еще ранами! Взгля- 1 СкарамУ/ш (франц. от итал. Скарамучча) — комический персонаж итальянской уличной комедии дель арте, перенесенной на французскую сцену, шут, плут. 2 Пантал(эне — комический персонаж комедии дель арте, чаще всего скупой старик, которого все дурачат. 25 ните, вот собираются ваши храбрые вассалы, они рвутся в бой и уверены в победе. Скарамуш, Панталоне, трубочисты, музыканты и барабанщик уже внизу, а среди куколок с сюрпризами у меня на полке заметно сильное оживление и движение. Соблаговолите, о государь, отдохнуть у меня на груди или же согласитесь созерцать вашу победу с высоты моей шляпы, украшенной перьями — так говорила Клер-хен; но Щелкунчик вел себя совсем неподобающим образом и так брыкался, что Клерхен пришлось поскорее поставить его на полку. В то же мгновение он весьма учтиво опустился на одно колено и пролепетал: — О прекрасная дама, и на поле брани не позабуду я оказанные мне вами милость и благоволение! Тогда Клерхен нагнулась так низко, что схватила его за ручку, осторожно приподняла, быстро развязала на себе расшитый блестками кушак и собиралась нацепить его на человечка, но он отступил на два шага, прижал руку к сердцу и произнес весьма торжественно: — О прекрасная дама, не извольте расточать на меня ваши милости, ибо^ — он запнулся, глубоко вздохнул, быстро сорвал с плеча ленточку, которую повязала ему Мари, прижал ее к губам, повязал на руку в виде шарфа и, с воодушевлением размахивая сверкающим обнаженным мечом, спрыгнул быстро и ловко, словно птичка, с края полки на пол. Вы, разумеется, сразу поняли, мои благосклонные и весьма внимательные слушатели, что Щелкунчик еще до того, как по-настоящему ожил, уже отлично чувствовал любовь и заботы, которыми окружила его Мари, и что только из симпатии к ней он не хотел принять от мамзель Клерхен ее пояс, несмотря на то что тот был очень красив и весь сверкал. Верный, благородный Щелкунчик предпочитал украсить себя скромной ленточкой Мари. Но что-то будет дальше? Едва Щелкунчик прыгнул на пол, как вновь поднялся визг и писк. Ах, ведь под большим столом собрались несметные полчища злых мышей, и впереди всех выступает отвратительная мышь о семи головах! Что-то будет? 26 Битва — Барабанщик, мой верный вассал, бей общее наступление! — громко скомандовал Щелкунчик. И тотчас же барабанщик начал выбивать дробь искуснейшим манером, так что стеклянные дверцы шкафа задрожали и задребезжали. А в шкафу что-то загремело и затрещало, и Мари увидела, как разом открылись все коробки, в которых были расквартированы войска Фрица, и солдаты выпрыгнули из них прямо на нижнюю полку и там выстроились блестящими рядами. Щелкунчик бегал вдоль рядов, воодушевляя войска своими речами. — Где эти негодяи трубачи? Почему они не трубят? — закричал в сердцах Щелкунчик. Затем он быстро повернулся к слегка побледневшему Панталоне, у которого сильно трясся длинный подбородок, и торжественно произнес: — Генерал, мне известны ваши доблесть и опытность. Все дело в быстрой оценке положения и использовании момента. Вверяю вам командование всей кавалерией и артиллерией. Коня вам не требуется — у вас очень длинные ноги, так что вы отлично поскачете и на своих двоих. Исполняйте свой долг! Панталоне тотчас всунул в рот длинные сухие пальцы и свистнул так пронзительно, будто звонко запели сто дудок враз. В шкафу послышались ржанье и топот, и — гляди-ка! — кирасиры и драгуны Фрица, а впереди всех — новые, блестящие гусары выступили в поход и вскоре очутились внизу, на полу. И вот полки один за другим промаршировали перед Щелкунчиком с развевающимися знаменами и с барабанным боем и выстроились широкими рядами поперек всей комнаты. Все пушки Фрица, сопровождаемые пушкарями, с грохотом выехали вперед и пошли бухать: бум-бум!.. И Мари увидела, как в густые полчища мышей полетело драже, напудрив их добела сахаром, отчего они очень сконфузились. Но больше всего вреда нанесла мышам тяжелая батарея, въехавшая на мамину скамеечку для ног и — бум-бум! — непрерывно обстреливавшая неприятеля круглыми пряничками, от которых полегло немало мышей. 27 Однако мыши всё наступали и даже захватили несколько пушек; но тут поднялся шум и грохот — трр-трр! — и из-за дыма и пыли Мари с трудом могла разобрать, что происходит. Одно было ясно: обе армии бились с большим ожесточением, и победа переходила то на ту, то на другую сторону. Мыши вводили в бой все свежие и свежие силы, и серебряные пилюльки, которые они бросали весьма искусно, долетали уже до самого шкафа. Клерхен и Трудхен метались по полке и в отчаянии ломали ручки. — Неужели я умру во цвете лет, неужели умру я, такая красивая кукла! — вопила Клерхен. — Не для того же я так хорошо сохранилась, чтобы погибнуть здесь, в четырех стенах! — причитала Трудхен. Потом они упали друг другу в объятия и так громко разревелись, что их не мог заглушить даже бешеный грохот битвы. Вы и понятия не имеете, дорогие мои слушатели, что здесь творилось. Раз за разом бухали пушки: прр-прр!.. Др-др!.. Трах-тарарах-трах-тарарах!.. Бум-бурум-бум-бурум-бум!.. В. Козлов. Бой 28 И.Бардышев, 12 лет. Бой И тут же пищали и визжали мышиный король и мыши, а потом снова раздавался грозный и могучий голос Щелкунчика, командовавшего сражением. И было видно, как сам он обходит под огнем свои батальоны. Панталоне провел несколько чрезвычайно доблестных кавалерийских атак и покрыл себя славой. Но мышиная артиллерия засыпала гусар Фрица отвратительными, зловонными ядрами, которые оставляли на их красных мундирах ужасные пятна, почему гусары и не рвались вперед. Панталоне скомандовал им «налево кругом» и, воодушевившись ролью полководца, сам повернул налево, а за ним последовали кирасиры и драгуны, и вся кавалерия отправилась восвояси. Теперь положение батареи, занявшей позицию на скамеечке для ног, стало угрожаемым; не пришлось долго ждать, как нахлынули полчища противных мышей и бросились в атаку столь яростно, что перевернули скамеечку вместе с пушками и пушкарями. Щелкунчик, по-видимому, был очень озадачен и скомандовал отступление на правом 29 фланге. Ты знаешь, о мой многоопытный в ратном деле слушатель Фриц, что подобный маневр означает чуть ли не то же самое, что бегство с поля брани, и ты вместе со мной уже сокрушаешься о неудаче, которая должна была постигнуть армию маленького любимца Мари — Щелкунчика. Но отврати свой взор от этой напасти и взгляни на левый фланг Щелкунчиковой армии, где все обстоит вполне благополучно и полководец и армия еще полны надежды. В пылу битвы из-под комода тихонечко выступили отряды мышиной кавалерии и с отвратительным писком яростно набросились на левый фланг Щелкунчиковой армии; но какое сопротивление встретили они! Медленно, насколько позволяла неровная местность, ибо надо было перебраться через край шкафа, выступил и построился в каре корпус куколок с сюрпризами под предводительством двух китайских императоров. Эти бравые, очень пестрые и нарядные великолепные полки, составленные из садовников, тирольцев1, тунгусов2, парикмахеров, арлекинов, купидонов, львов, тигров, мартышек и обезьян, сражались с хладнокровием, отвагой и выдержкой. С мужеством, достойным спартанцев, вырвал бы этот отборный батальон победу из рук врага, если бы некий бравый вражеский ротмистр3 не прорвался с безумной отвагой к одному из китайских императоров и не откусил ему голову, а тот при падении не задавил двух тунгусов и мартышку. Вследствие этого образовалась брешь, куда и устремился враг; и вскоре весь батальон был перегрызен. Но мало выгоды извлек неприятель из этого злодеяния. Как только кровожадный солдат мышиной кавалерии перегрызал пополам одного из своих отважных противников, прямо в горло ему попадала печатная бумажка, от чего он умирал на месте. Но помогло ли это Щелкунчиковой армии, которая, раз начав отступление, отступала все дальше и 1 Тир()льцы — жители Тироля, земель на востоке Альп. 2 ТунгУ/сы — устаревшее название эвенков, народа Сибири. 3 Р() тмистр — офицерский чин в кавалерии. 30 дальше и несла все больше потерь, так что вскоре только кучка смельчаков с злосчастным Щелкунчиком во главе еще держалась у самого шкафа? «Резервы, сюда! Панталоне, Скарамуш, барабанщик, где вы?» — взывал Щелкунчик, рассчитывавший на прибытие свежих сил, которые должны были выступить из стеклянного шкафа. Правда, оттуда прибыло несколько коричневых человечков из Торна, с золотыми лицами и в золотых шлемах и шляпах; но они дрались так неумело, что ни разу не попали во врага и, вероятно, сбили бы с головы шапочку своему полководцу Щелкунчику. Неприятельские егеря вскоре отгрызли им ноги, так что они попадали и при этом передавили многих соратников Щелкунчика. Теперь Щелкунчик, со всех сторон теснимый врагом, находился в большой опасности. Он хотел было перепрыгнуть через край шкафа, но ноги у него были слишком коротки. Клерхен и Трудхен лежали в обмороке — помочь ему они не могли. Гусары и драгуны резво скакали мимо него прямо в шкаф. Тогда он в предельном отчаянии громко воскликнул: — Коня, коня! Полцарства за коня! В этот миг два вражеских стрелка вцепились в его деревянный плащ, и мышиный король подскочил к Щелкунчику, испуская победный писк из всех своих семи глоток. Мари больше не владела собой. — О мой бедный Щелкунчик! — воскликнула она, рыдая, и, не отдавая себе отчета в том, что делает, сняла с левой ноги туфельку и изо всей силы швырнула ею в самую гущу мышей, прямо в их короля. В тот же миг все словно прахом рассыпалось, а Мари почувствовала боль в левом локте, еще более жгучую, чем раньше, и без чувств повалилась на пол. Болезнь Когда Мари очнулась после глубокого забытья, она увидела, что лежит у себя в постельке, а сквозь замерзшие окна в комнату светит яркое, искрящееся солнце. 31 У самой ее постели сидел чужой человек, в котором она, однако, скоро узнала хирурга Вендельштерна. Он сказал вполголоса: — Наконец-то она очнулась^ Тогда подошла мама и посмотрела на нее испуганным, пытливым взглядом. — Ах, милая мамочка, — пролепетала Мари, — скажи: противные мыши убрались наконец и славный Щелкунчик спасен? — Полно вздор болтать, милая Марихен! — возразила мать. — Ну на что мышам твой Щелкунчик? А вот ты, нехорошая девочка, до смерти напугала нас. Так всегда бывает, когда дети своевольничают и не слушаются родителей. Ты вчера до поздней ночи заигралась в куклы, потом задремала, и верно, тебя напугала случайно прошмыгнувшая мышка: ведь вообще-то мышей у нас не водится. Словом, ты расшибла локтем стекло в шкафу и поранила себе руку. Хорошо еще, что ты не порезала стеклом вену! Доктор Вен-дельштерн, который как раз сейчас вынимал у тебя из раны застрявшие там осколки, говорит, что ты на всю жизнь осталась бы калекой и могла бы даже истечь кровью. Слава богу, я проснулась в полночь, увидела, что тебя все еще нет в спальне, и пошла в гостиную. Ты без сознания лежала на полу у шкафа, вся в крови. Я сама со страху чуть не потеряла сознание. Ты лежала на полу, а вокруг были разбросаны оловянные солдатики Фрица, разные игрушки, поломанные куклы с сюрпризами и пряничные человечки. Щелкунчика ты держала в левой руке, из которой сочилась кровь, а неподалеку валялась твоя туфелька^ — Ах, мамочка, мамочка! — перебила ее Мари. — Ведь это же были следы великой битвы между куклами и мышами! Оттого-то я так испугалась, что мыши хотели забрать в плен бедного Щелкунчика, командовавшего кукольным войском. Тогда я швырнула туфелькой в мышей, а что было дальше, не знаю. Доктор Вендельштерн подмигнул матери, и та очень ласково стала уговаривать Мари: 32 — Полно, полно, милая моя детка, успокойся! Мыши все убежали, а Щелкунчик стоит за стеклом в шкафу, целый и невредимый. Тут в спальню вошел советник медицины и завел долгий разговор с хирургом Вендельштерном, потом он пощупал у Мари пульс, и она слышала, что они говорили о горячке, вызванной раной. Несколько дней ей пришлось лежать в постели и глотать лекарства, хотя, если не считать боли в локте, она почти не чувствовала недомогания. Она знала, что милый Щелкунчик вышел из битвы целым и невредимым, и по временам ей как сквозь сон чудилось, будто он очень явственным, хотя и чрезвычайно печальным голосом говорит ей: «Мари, прекрасная дама, многим я вам обязан, но вы можете сделать для меня еще больше». Мари тщетно раздумывала, что бы это могло быть, но ничего не приходило ей в голову. Играть по-настоящему она не могла из-за больной руки, а если бралась за чтение или принималась перелистывать книжки с картинками, у нее в глазах рябило, так что приходилось отказываться от этого занятия. Поэтому время тянулось для нее бесконечно долго, и Мари едва могла дождаться сумерек, когда мать садилась у ее кроватки и читала или рассказывала всякие чудесные истории. Вот и сейчас мать как раз кончила занимательную сказку про принца Факардина, как вдруг открылась дверь, и вошел крестный Дроссельмейер. — Ну-ка дайте мне поглядеть на нашу бедную раненую Мари, — сказал он. Как только Мари увидела крестного в обычном желтом сюртучке, у нее перед глазами со всей живостью всплыла та ночь, когда Щелкунчик потерпел поражение в битве с мышами, и она невольно крикнула старшему советнику суда: — О крестный, какой ты гадкий! Я отлично видела, как ты сидел на часах и свесил на них свои крылья, чтобы часы били потише и не спугнули мышей. Я отлично слышала, 33 как ты позвал мышиного короля. Почему ты не поспешил на помощь Щелкунчику, почему ты не поспешил на помощь мне, гадкий крестный? Во всем ты один виноват. Из-за тебя я порезала руку и теперь должна лежать больная в постели! Мать в страхе спросила: — Что с тобой, дорогая Мари? Но крестный скорчил странную мину и заговорил трескучим, монотонным голосом: — Ходит маятник со скрипом. Меньше стука — вот в чем штука. Трик-и-трак! Всегда и впредь должен маятник скрипеть, песни петь. А когда пробьет звонок: бим-и-бом! — подходит срок. Не пугайся, мой дружок. Бьют часы и в срок и кстати, на погибель мышьей рати, а потом слетит сова. Раз-и-два и раз-и-два! Бьют часы, коль срок им выпал. Ходит маятник со скрипом. Меньше стука — вот в чем штука. Тик-и-так и трик-и-трак! Мари широко открытыми глазами уставилась на крестного, потому что он казался совсем другим и гораздо более уродливым, чем обычно, а правой рукой он махал взад и вперед, будто паяц, которого дергают за веревочку. Она бы очень испугалась, если бы тут не было матери и если бы Фриц, прошмыгнувший в спальню, не прервал крестного громким смехом. — Ах, крестный Дроссельмейер, — воскликнул Фриц, — сегодня ты опять такой потешный! Ты кривляешься совсем как мой паяц, которого я давно уже зашвырнул за печку. Мать по-прежнему была очень серьезна и сказала: — Дорогой господин старший советник, это ведь действительно странная шутка. Что вы имеете в виду? — Господи боже мой, разве вы позабыли мою любимую песенку часовщика? — ответил Дроссельмейер, смеясь. — Я всегда пою ее таким больным, как Мари. И он быстро подсел к кровати и сказал: — Не сердись, что я не выцарапал мышиному королю все четырнадцать глаз сразу — этого нельзя было сделать. А зато я тебя сейчас порадую. 34 С этими словами старший советник суда полез в карман и осторожно вытащил оттуда — как вы думаете, дети, что? — Щелкунчика, которому он очень искусно вставил выпавшие зубки и вправил больную челюсть. Мари вскрикнула от радости, а мать сказала, улыбаясь: — Вот видишь, как заботится крестный о твоем Щелкунчике^ — А все-таки сознайся, Мари, — перебил крестный госпожу Штальбаум, — ведь Щелкунчик не очень складный и непригож собой. Если тебе хочется послушать, я охотно расскажу, как такое уродство появилось в его семье и стало там наследственным. А может быть, ты уже знаешь сказку о принцессе Пирлипат, ведьме Мышильде и искусном часовщике? — Послушай-ка, крестный! — вмешался в разговор Фриц. — Что верно, то верно: ты отлично вставил зубы Щелкунчику, и челюсть тоже уже не шатается. Но почему у него нет сабли? Почему ты не повязал ему саблю? — Ну ты, неугомонный, — проворчал старший советник суда, — никак на тебя не угодишь! Сабля Щелкунчика меня не касается. Я вылечил его — пусть сам раздобывает себе саблю где хочет. — Правильно! — воскликнул Фриц. — Если он храбрый малый, то раздобудет себе оружие. — Итак, Мари, — продолжал крестный, — скажи, знаешь ли ты сказку о принцессе Пирлипат? — Ах, нет! — ответила Мари. — Расскажи, милый крестный, расскажи! — Надеюсь, дорогой господин Дроссельмейер, — сказала мама, — что на этот раз вы расскажете не такую страшную сказку, как обычно. — Ну, конечно, дорогая госпожа Штальбаум, — ответил Дроссельмейер. — Напротив, то, что я буду иметь честь изложить вам, очень занятно. — Ах, расскажи, расскажи, милый крестный! — закричали дети. И старший советник суда начал так: 35 Сказка о твердом орехе Мать Пирлипат была супругой короля, а значит, королевой, а Пирлипат как родилась, так в тот же миг и стала прирожденной принцессой. Король налюбоваться не мог на почивавшую в колыбельке красавицу дочурку. Он громко радовался, танцевал, прыгал на одной ножке и то и дело кричал: — Хейза! Видел ли кто-нибудь девочку прекраснее моей Пирлипатхен? А все министры, генералы, советники и штаб-офицеры прыгали на одной ножке, как их отец и повелитель, и хором громко отвечали: — Нет, никто не видел! Да, по правде говоря, и нельзя было отрицать, что с тех пор, как стоит мир, не появлялось еще на свет младенца прекраснее принцессы Пирлипат. Личико у нее было словно соткано из лилейно-белого и нежно-розового шелка, глазки — живая сияющая лазурь, а особенно украшали ее волосики, вившиеся золотыми колечками. При этом Пирлипатхен родилась с двумя рядами беленьких, как жемчуг, зубок, которыми она два часа спустя после рождения впилась в палец рейхсканцлера, когда он пожелал поближе исследовать черты ее лица, так что он завопил: «Ой-ой-ой!» Некоторые, впрочем, утверждают, будто он крикнул: «Ай-ай-ай!» Еще и сегодня мнения расходятся. Короче, Пирлипатхен на самом деле укусила рейхсканцлера за палец, и тогда восхищенный народ уверился в том, что в очаровательном, ангельском тельце принцессы Пирлипат обитают и душа, и ум, и чувство. Как сказано, все были в восторге; одна королева неизвестно почему тревожилась и беспокоилась. Особенно странно было, что она приказала неусыпно стеречь колыбельку Пир-липат. Мало того что у дверей стояли драбанты1 — было отдано распоряжение, чтобы в детской, кроме двух нянюшек, постоянно сидевших у самой колыбельки, еженощно дежу- 1 Драбант — телохранитель военачальника или правителя. 36 рили еще шесть нянек, и — что казалось совсем нелепым и чего никто не мог понять — каждой няньке приказано было держать на коленях кота и всю ночь гладить его, чтобы он не переставая мурлыкал. Вам, милые детки, нипочем не угадать, зачем мать принцессы Пирлипат принимала все эти меры, но я знаю зачем и сейчас расскажу и вам. Раз как-то ко двору короля, родителя принцессы Пирлипат, съехалось много славных королей и пригожих принцев. Ради такого случая были устроены блестящие турниры, представления и придворные балы. Король, желая показать, что у него много золота и серебра, решил как следует запустить руку в свою казну и устроить празднество, достойное его. Поэтому, выведав от обер-гофповара, что придворный звездочет возвестил время, благоприятное для колки свиней, он задумал задать колбасный пир, вскочил в карету и самолично пригласил всех окрестных королей и принцев всего-навсего на тарелку супа, мечтая затем поразить их роскошеством. Потом он очень ласково сказал своей супруге-королеве: — Милочка, тебе ведь известно, какая колбаса мне по вкусу^ Королева уже знала, к чему он клонит речь: это означало, что она должна лично заняться весьма полезным делом — изготовлением колбас, которым не брезговала и раньше. Главному казначею приказано было немедленно отправить на кухню большой золотой котел и серебряные кастрюли; печь растопили дровами сандалового дерева; королева повязала свой камчатый кухонный передник. И вскоре из котла потянуло вкусным духом колбасного навара. Приятный запах проник даже в государственный совет. Король, весь трепеща от восторга, не вытерпел. — Прошу извинения, господа! — воскликнул он, побежал на кухню, обнял королеву, помешал немножко золотым скипетром в котле и, успокоенный, вернулся в государственный совет. Наступил самый важный момент: пора было разрезать на ломтики сало и поджаривать его на золотых сковородах. 37 Придворные дамы отошли к сторонке, потому что королева из преданности, любви и уважения к царственному супругу собиралась лично заняться этим делом. Но как только сало начало зарумяниваться, послышался тоненький, шепчущий голосок: — Дай и мне отведать сальца, сестрица! И я хочу полакомиться — я ведь тоже королева. Дай и мне отведать сальца! Королева отлично знала, что это говорит госпожа Мы-шильда. Мышильда уже много лет проживала в королевском дворце. Она утверждала, будто состоит в родстве с королевской фамилией и сама правит королевством Мышлян-дия, вот почему она и держала под печкой большой двор. Королева была женщина добрая и щедрая. Хотя вообще она не почитала Мышильду особой царского рода и своей сестрой, но в такой торжественный день от всего сердца допустила ее на пиршество и крикнула: — Вылезайте, госпожа Мышильда! Покушайте на здоровье сальца. И Мышильда быстро и весело выпрыгнула из-под печки, вскочила на плиту и стала хватать изящными лапками один за другим кусочки сала, которые ей протягивала королева. Но тут нахлынули все кумовья и тетушки Мышильды и даже ее семь сыновей, отчаянные сорванцы. Они набросились на сало, и королева с перепугу не знала, как быть. К счастью, подоспела обер-гофмейстерина и прогнала непрошеных гостей. Таким образом, уцелело немного сала, которое, согласно указаниям призванного по этому случаю придворного математика, было весьма искусно распределено по всем колбасам. Забили в литавры, затрубили в трубы. Все короли и принцы в великолепных праздничных одеяниях — одни на белых конях, другие в хрустальных каретах — потянулись на колбасный пир. Король встретил их с сердечной приветливостью и почетом, а затем, в короне и со скипетром, как и полагается государю, сел во главе стола. Уже когда подали ливерные колбасы, гости заметили, как все больше и больше бледнел король, как он возводил очи к небу. Тихие вздохи вылетали из его груди; казалось, его душой овладела сильная скорбь. 38 Но когда подали кровяную колбасу, он с громким рыданьем и стонами откинулся на спинку кресла, обеими руками закрыв лицо. Все повскакали из-за стола. Лейб-медик тщетно пытался нащупать пульс у злосчастного короля, которого, казалось, снедала глубокая, непонятная тоска. Наконец после долгих уговоров, после применения сильных средств, вроде жженых гусиных перьев и тому подобного, король как будто начал приходить в себя. Он пролепетал едва слышно: — Слишком мало сала! Тогда неутешная королева бухнулась ему в ноги и простонала: — О мой бедный, несчастный царственный супруг! О, какое горе пришлось вам вынести! Но взгляните: виновница у ваших ног — покарайте, строго покарайте меня! Ах, Мы-шильда со своими кумовьями, тетушками и семью сыновьями съела сало, и^ С этими словами королева без чувств упала навзничь. Но король вскочил, пылая гневом, и громко крикнул: — Обер-гофмейстерина, как это случилось? Обер-гофмейстерина рассказала, чт(5 знала, и король решил отомстить Мышильде и ее роду за то, что они сожрали сало, предназначенное для его колбас. Созвали тайный государственный совет. Решили возбудить процесс против Мышильды и отобрать в казну все ее владения. Но король полагал, что пока это не помешает Мышиль-де, когда ей вздумается, пожирать сало, и потому поручил все дело придворному часовых дел мастеру и чудодею. Этот человек, которого звали так же, как и меня, а именно Христиан Элиас Дроссельмейер, обещал при помощи совершенно особых, исполненных государственной мудрости мер на веки вечные изгнать Мышильду со всей семьей из дворца. И в самом деле: он изобрел весьма искусные машинки, в которых на ниточке было привязано поджаренное сало, и расставил их вокруг жилища госпожи салоежки. Сама Мышильда была слишком умудрена опытом, чтобы не понять хитрости Дроссельмейера, но ни ее предостережения, ни ее увещания не помогли: все семь сыновей 39 и много-много Мышильдиных кумовьев и тетушек, привлеченные вкусным запахом жареного сала, забрались в дрос-сельмейеровские машинки — и только хотели полакомиться салом, как их неожиданно прихлопнула опускающаяся дверца, а затем их предали на кухне позорной казни. Мы-шильда с небольшой кучкой уцелевших родичей покинула эти места скорби и плача. Горе, отчаяние, жажда мести клокотали у нее в груди. Двор ликовал, но королева была встревожена: она знала Мышильдин нрав и отлично понимала, что та не оставит неотомщенной смерть сыновей и близких. И в самом деле, Мышильда появилась как раз тогда, когда королева готовила для царственного супруга паштет из ливера, который он очень охотно кушал, и сказала так: — Мои сыновья, кумовья и тетушки убиты. Берегись, королева: как бы королева мышей не загрызла малютку принцессу! Берегись! Затем она снова исчезла и больше не появлялась. Но королева с перепугу уронила паштет в огонь, и во второй раз Мышильда испортила любимое кушанье короля, на что он очень разгневался^ — Ну, на сегодняшний вечер довольно. Остальное доскажу в следующий раз, — неожиданно закончил крестный. Как ни просила Мари, на которую рассказ произвел особенное впечатление, продолжать, крестный Дроссельмейер был неумолим и со словами: «Слишком много сразу — вредно для здоровья; продолжение завтра» — вскочил со стула. В ту минуту, когда он собирался уже выйти за дверь, Фриц спросил: — Скажи-ка, крестный, это на самом деле правда, что ты выдумал мышеловку? — Что за вздор ты городишь, Фриц! — воскликнула мать. Но старший советник суда очень странно улыбнулся и тихо сказал: — А почему бы мне, искусному часовщику, не выдумать мышеловку? 40 ЗАДАНИЕ. Продолжите чтение сказки Э. Т. А. Гофмана самостоятельно по своей книге и узнайте, чем окончилась история принцессы Пир-липат, как она связана с историей Щелкунчика и кто такой на самом деле крестный Дроссельмейер. ? Вопросы и задания 1. В каком мире живет семья Штальбаумов? Каким видят мир мать, отец, Луиза? Опишите его. 2. Каким видят мир младшие дети Штальбаумов, Фриц и Мари? *3. Чем похожа Мари на членов своей семьи, чем отличается от них? Обоснуйте свое мнение. *4. Почему Гофман делает героиней маленькую девочку? Какими качествами наделил Мари сказочник? 5. Вспомните сказку Х. К. Андерсена о принцессе на горошине. Есть ли у Мари качества настоящей принцессы? 6. Вспомните, в каких фольклорных сказках вы встречали мотив заколдованного героя. Есть ли такой мотив в сказке Гофмана? Что помогает вернуть свой человеческий облик фольклорным героям, а что — героям сказки Гофмана? 7. С помощью каких художественных средств Гофман создает образ Мари? 8. Что помогает художнице А.Сегюр создать образ героини сказки? Какой она увидела Мари? 9. С какой точки зрения смотрят на все, что происходит с Мари, взрослые? 10. Как и почему менялось ваше отношение к старшему советнику Дроссельмейеру? 11. Почему детям не дают игрушки, сделанные Дроссельмей-ером? Почему дети предпочитают более простые игрушки? 12. Как и почему меняется отношение Мари к старшему Дрос-сельмейеру? 13. Опишите свой рисунок к фрагменту, рассказывающему о том, как Мари увидела Дроссельмейера, сидящего на часах. Какие чувства испытывает девочка? Как это показать на рисунке? Какими вы видите часы и каким — Дроссельмейера? *14. Найдите в тексте описания советника Дроссельмейера. С чьей точки зрения они даны? В какие моменты развития действия появляются? Сравните их между собой. 41 *15. Что отличает Дроссельмейера от всех взрослых, живущих в реальном мире? *16. Почему советник наделен автором удивительным мастерством? Вспомните или узнайте, как относились к искусным мастерам в Средние века. Для получения сведений можно воспользоваться поисковой сетью Интернет. 17. Рассмотрите, каким увидела Дроссельмейера художница А.Сегюр. Что можно сказать об этом человеке? Какие чувства он у вас вызывает? Почему? 18. Почему история о Мари и Щелкунчике начинается на Рождество? Сколько времени проходит от начала действия до знакомства Мари с молодым Дроссельмейером? Какие закономерности вы обнаружили? 19. Что нового вы узнали из сказки о праздновании Рождества в старину? *20. Как истории о принцессе Пирлипат и Мари связаны между собой? 21. Устно опишите три картины: «Щелкунчик под елкой», «Щелкунчик на поле брани», «Щелкунчик в момент объяснения с Мари». 22. Рассмотрите рисунок В.Козлова. Какое настроение создает художник? Подберите из текста подпись к рисунку. Обоснуйте свой выбор. Рассмотрите рисунок И.Бардышева. Какой эпизод изобразил юный художник? Что привлекает вас в этой работе? Сравните этот рисунок с рисунком В. Козлова. Какому из них вы отдадите свое предпочтение? Почему? *23. Можно ли утверждать, что мир сказочный и мир реальный не пересекаются? Какую позицию занимает автор сказки? Что помогает читателям это понять? 24. Читатель вместе с Мари и Щелкунчиком оказываются в сказочной стране и ее столице Конфетенбурге. Что напомнила вам эта страна? Что вас в ней удивило, восхитило? *25. Можно ли утверждать, что Конфетенбург никак не связан с реальным миром и существует только в воображении Мари? *26. Сколько историй рассказал вам Э. Т. А. Гофман? Где вы встречались с таким приемом? В каких мирах происходят события сказки? Как бы вы их охарактеризовали? 27. Почему сказка называется не «Щелкунчик», не «Щелкунчик и Мари», а «Щелкунчик и мышиный король»? 42 ПЕРВОНАЧАЛЬНОЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЕ О ДВОЕМИРИИ Романы и повести Э. Т. А. Гофмана «Золотой горшок», «Крошка Цахес по прозванию Циннобер», его сказка «Щелкунчик и мышиный король» известны во всем мире. В них реальное и волшебное не просто существуют рядом, а перетекают одно в другое, и герои живут в двух мирах, меняя обличья. В литературе такое изображение жизни называется двоемирием. Вы уже читали сказку Антония Погорельского «Черная курица, или Подземные жители», в которой действие происходит наяву и во сне, в мире реальном и мире волшебном. Причем миры эти тесно соприкасаются: от поведения Алеши в реальном мире зависит судьба подземных жителей. Так и в сказке «Щелкунчик и мышиный король» трудно понять, случилось ли все, о чем рассказывается, наяву или лишь в воображении Мари. Действие в ней протекает и в реальном мире, и в сказочном, вставная сказка о принцессе Пирлипат и орехе Кракатук связана с главным действием общими персонажами. Переход из одного мира в другой совершается незаметно для персонажей, потому что между этими мирами нет четкой, видимой границы. Двоемирие часто встречается в романтических произведениях. ? Дополнительные вопросы и задания 1. Представьте, что вы художник и тоже побывали в Конфетен-бурге. Сделайте рисунки, на которых запечатлены виды этого города, и сопроводите их подписями из текста сказки. Это может быть электронная презентация. 2. Перед вами эскиз декорации М. Шемякина к спектаклю «Щелкунчик». Каким увидел художник столицу кукольного царства? Вглядитесь внимательно в изображенные предметы и обратите внимание на название города. Что напомнил вам этот рисунок, какие вызвал мысли и чувства? 3. В 1891 — 1892 годах русский композитор П. И. Чайковский написал балет «Щелкунчик» по мотивам сказки Гофмана. Прослушайте Вальс снежинок из II акта этого балета. Какие зрительные образы возникли у вас? Что вы почувствовали? 43 М.Шемякин. Конфитюренбург. Эскиз декорации Тревогу или надежду услышали вы в этой музыке? Какие эпизоды сказки вы бы сопроводили этой музыкой? Почему? 4. Посмотрите разные постановки балета. Это можно сделать с помощью видео: есть запись классического балета Л. Иванова в постановке Ю. Григоровича в Большом театре в Москве; в 2007 году был создан фильм по балету М. Шемякина и А. Ратманского. Какая из постановок вам больше понравилась? Почему? Напишите отзыв об одной из них. 5. Напишите сценарий анимационного фильма «Первое сражение Щелкунчика с мышиным королем» либо сценарий художественного или анимационного фильма «Мари в волшебной стране». 6. В 1973 году режиссером Б. Степанцевым и художником-постановщиком А. Савченко был создан музыкальный анимационный фильм по сказке Гофмана и балету Чайковского «Щелкунчик». Посмотрите его. Понравился ли он вам? Чем? Какие эпизоды мультфильма вам запомнились? Почему? Напишите о своих впечатлениях. 7. В 2004 году состоялась премьера полнометражного анимационного фильма «Щелкунчик», созданного по сказке Гофмана режиссерами Т. Ильиной, Н. Мальгиной, А. Шелмано- 44 вым. Посмотрите его. Чем, на ваш взгляд, вызваны изменения в сюжете? Удалось ли режиссерам передать сказочную атмосферу? Как вы думаете, почему действие сказки перенесено в Петербург? Какой из двух анимационных фильмов вам понравился больше? Обоснуйте свое мнение письменно. ? Задание для сопоставления произведений________________ * Сопоставьте образы русского мастерового в «Левше» Н. С. Лескова и «Малахитовой шкатулке» П.П. Бажова (со сказами Бажова вы познакомились в начальной школе) и королевского часовщика Дроссельмейера в «Щелкунчике и мышином короле» Э. Т. А. Гофмана. На книжной полке Э. Т. А. Гофман. «Золотой горшок», «Крошка Цахес по прозванию Циннобер». ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ ПРОЕКТЫ 1. Разработайте проект оформления книги «Щелкунчик и мышиный король»: обложку, иллюстрации, заставки, шрифт, которым будет набран текст, другие элементы книги. 2. Создайте виртуальный музей сказки Гофмана «Щелкунчик и мышиный король». В этом вам поможет сеть Интернет. 3. Сегодня уже появилась и компьютерная игра «Щелкунчик». Вы можете ознакомиться с ней, а потом придумать свою игру по мотивам этой сказки: написать сценарий, нарисовать персонажей, разработать маршруты. Кто знает, может быть, вскоре ваш проект заинтересует разработчиков! НИКОЛАИ ВАСИЛЬЕВИЧ ГОГОЛЬ (1809 — 1852) Писатели, которые создали классическую русскую литературу первой половины XIX века, жили очень недолго: А.С.Пуш-кин — 37 лет, М. Ю. Лермонтов и того меньше — 27; Н. В.Го-голь среди них долгожитель, но и ему было отпущено всего 43 года жизни. Задумайтесь: после его кончины прошло более полутора веков, а тиражи его книг не уменьшаются. Вы удивитесь, но Гоголь вовсе не собирался становиться писателем. Как же это случилось? Давайте обратимся к самому началу его пути. Дом, в котором родился Н. В. Гоголь 46 Дом Гоголей в Васильевке Николай Васильевич Гоголь-Яновский родился на Украине, в селе Великие Сорочинцы Миргородского уезда Полтавской губернии. Точной даты его рождения мы не знаем, обычно указывают 20 марта 1809 года, но сам писатель отмечал свое рождение 19 марта. Окрестили его в Миргородской церкви, а затем семья вернулась в свое имение Васильевка. Это небольшое село принадлежало отцу Николая, Василию Афанасьевичу. Гоголи-Яновские были небогаты, но на жизнь им хватало. Отец вышел в отставку в чине коллежского асессора (майора) и служил управляющим у более богатого помещика. На Украине (в Малороссии) помещиков называли панами. Украинские паны вели малоподвижный образ жизни, предаваясь праздности и скуке. Много ели и спали. Гостям всегда были рады, потому что это было развлечение, новости. Книг не читали. Однако Василий Афанасьевич отличался от своих соседей прогрессивными взглядами. Он не только любил читать, но и сам писал комедии и играл в них. Эти пьесы ставил в своем театре пан, у которого служил Гоголь-старший. Подобные занятия вызывали насмешки помещиков: ведь к актерам относились, как к шутам, слугам. 47 Николай быстро и легко выучился читать. После домашнего обучения его отдали в Полтавское уездное училище, где мальчик пробыл очень недолго. Уже в Полтаве обнаружилось, что Николай Гоголь не такой, как все: он способен, но ленив, умеет дружить, но далеко не со всеми сходится. Эти черты характера Гоголя еще более резко проявились в Нежинской гимназии высших наук — учебном заведении, созданном графом Безбородко на Украине по типу Царскосельского лицея, в котором учился А. С. Пушкин. Эта гимназия давала своим воспитанникам высшее образование. Оказалось, что Николай Гоголь успешно занимается только тем, к чему испытывает склонность, все остальное делает спустя рукава и в последний момент. Зато вдохновенно сочиняет пьесы, преимущественно смешные, и блестяще играет комические роли. Вот как об этом вспоминает один из учеников гимназии: «На небольшой сцене второго лицейского музея лицеисты любили иногда играть по праздникам комические и драматические пьесы. Гоголь и Прокопович, задушевные между собою приятели, особенно заботились об этом и устраивали спектакли. Играли пьесы и готовые, сочиняли и сами лицеисты. Гоголь и Прокопович были главными авторами и исполнителями пьес. Гоголь любил преимущественно комические пьесы и брал роли стариков, а Прокопович — трагические. Вот однажды сочинили они пьесу из малороссийского быта, в которой немую роль дряхлого старика малоросса взялся сыграть Гоголь. Разучили роли и сделали несколько репетиций. Настал вечер спектакля, на который съехались многие родные лицеистов и посторонние. <^> Вот является дряхлый старик в простом кожухе, в бараньей шапке и смазных сапогах. Опираясь на палку, он едва передвигается, доходит кряхтя до скамьи и садится. Сидит, трясется, кряхтит, хихикает и кашляет, да наконец захихикал и закашлял таким удушливым и сиплым старческим кашлем, с неожиданным прибавлением, что вся публика грохнула и разразилась неудержимым смехом. А старик преспокойно поднялся со скамейки и поплелся со сцены, уморивши всех со смеху». 48 Но таланты не сделали Николая неуязвимым. Более богатые ученики смотрели на него свысока, открыто выказывали свое пренебрежение. От насмешек он прятался в гимназической больнице: это было нетрудно сделать, так как он не отличался крепким здоровьем. В больнице он мог спокойно сочинять. И все же мысли стать писателем у юного Гоголя не было! Вот что написал он сам в «Авторской исповеди»: «В те годы, когда я стал задумываться о моем будущем (а задумываться о будущем я начал рано, в те поры, когда все мои сверстники думали еще об играх), мысль о писателе мне никогда не всходила на ум, хотя мне всегда казалось, что я сделаюсь человеком известным, что меня ожидает просторный круг действий и что я сделаю что-то для общего добра. Я думал просто, что я выслужусь и все это доставит служба государственная». Окончив гимназию, Н. В. Гоголь едет в Петербург, исполненный надежд устроиться на службу, на хорошее место и проявить себя как юрист. Однако холодный и равнодушный к юношеским мечтаниям Петербург быстро растоптал все надежды: места не было, жить было не на что. Первые литературные опыты тоже принесли разочарование. Какое чудо произошло? Но в Петербург после короткой заграничной поездки возвращается Гоголь — талантливый писатель. Его настоящий литературный дебют — сборник повестей «Вечера на хуторе близ Диканьки», собранных и изданных якобы пасечником Рудым Паньком, — состоялся в 1831 году. Из писем писателя к матери мы узнаем о том, что незадолго до этого времени он постоянно просил ее присылать ему сведения об украинских обычаях, поверьях, костюмах. Эти детали были необходимы ему для создания яркого, буйного, искрящегося юмором и вместе с тем таинственного, даже страшного мира Малороссии, каким он предстал сначала в первой, а затем и во второй части «Вечеров на хуторе близ Диканьки». А. С. Пушкин, еще не будучи знакомым лично с Н.В.Гого-лем, так отозвался о его книге: 49 «Сейчас прочел "Вечера близ Диканьки". Они изумили меня. Вот настоящая веселость, искренняя, непринужденная, без жеманства, без чопорности. А местами какая поэзия, какая чувствительность! Все это так необыкновенно в нашей нынешней литературе, что я доселе не образумился. Мне сказывали, что когда издатель вошел в типографию, где печатались "Вечера", то наборщики начали прыскать и фыркать, зажимая рот рукою. Фактор1 объяснил их веселость, признавшись ему, что наборщики помирали со смеху, набирая его книгу. <^> Поздравляю публику с истинно веселою книгою, а автору сердечно желаю дальнейших успехов». Прежде чем вы начнете читать одну из повестей, вошедших в сборник «Вечера на хуторе близ Диканьки», познакомьтесь с особенностями малороссийской национальной культуры: вам легче будет представить героев Гоголя и мир, в котором они живут. Мир Малороссии Надо сказать, что малороссийское село отличается от села русского. Хаты делаются не из дерева, а из глины, которую обмазывают гашеной известью и белят мелом. Поэтому их называют мазанками. Крыши покрывают соломой. Поскольку местность в Малороссии холмистая, хаты в больших селах живопис- А.Куинджи. Украинский вечер 1 Фйктор — тот кто распоряжается работами в типографии. 50 Женский украинский костюм: венок, рубаха и панева Женский украинский костюм: рубаха, киптарь и спидница но раскиданы по холмам вдоль петляющей между пригорков дороги. Небольшие поселения, всего несколько домов, называют хуторами. Очень живописны и национальные костюмы украинцев. Женщины надевали длинные сорочки (рубахи), рукава которых были вышиты яркими нитками. На сорочку надевалась поясная одежда — дерги и паневы (запахивающиеся юбки), запаски (вид передника), плахты и спидницы (юбки). Поясная одежда делалась из плотной ткани, обычно в клетку. В прохладное время на сорочку женщины надевали безрукавки-киптари или корсетки. И юбки, и безрукавки украшались цветной тесьмой — галунами. В холодное время носили свитки и длинные овчинные кожухи. Особую прелесть девичьему наряду придавал венок — символ чистоты и непорочности. Их плели из цветов, украшали разноцветными лентами. А на шее носили бусы или монисто — ожерелье из монет или цветных бусинок. На ноги украинки наде- 51 Мужской украинский костюм вали красные сапожки. Не менее ярок и мужской наряд: широченные шаровары и расшитые сорочки, на которые тоже надевалась безрукавка. Правда, в Карпатах и Полесье широких штанов не носили. Голову покрывали соломенной шляпой-брылей либо войлочными или барашковыми шапками. Бурный темперамент украинцев проявляется в национальных танцах, наиболее известным из которых стал гопак. Посмотрите на репродукцию картины А. И. Куинджи: вам будет легче представить себе украинское село и почувствовать поэтичность малороссийской природы. Н. В. Гоголь любил Украину, но также своей родиной называл и Москву. Он в совершенстве знал украинский язык, обычаи и нравы, однако писал и говорил на русском языке. Проблемы национального самоопределения у него не было. Вот что писал он в 1844 году А. О. Смирновой-Россет: 52 «Скажу вам одно слово насчет того, какая у меня душа, хохлацкая или русская, потому что это, как я вижу из письма вашего, служило одно время предметом ваших рассуждений и споров с другими. На это вам скажу, что сам не знаю, какая у меня душа, хохлацкая или русская. Знаю только то, что никак бы не дал преимущества ни малороссиянину перед русским, ни русскому пред малороссиянином. Обе природы слишком щедро одарены Богом, и как нарочно каждая из них порознь заключает в себе то, чего нет в другой, — явный знак, что они должны пополнить одна другую. Для этого самые истории их прошедшего быта даны им непохожие одна на другую, дабы порознь воспитались различные силы их характера, чтобы потом, слившись воедино, составить собою нечто совершеннейшее в человечестве». С творчеством Н.В. Гоголя вы не раз будете встречаться на уроках литературы, постепенно узнаете о всей его жизни, полной тайн и загадок, и надеемся, полюбите его произведения, в которых переплетены реальное и мистическое, смех сопровождается горькими слезами, а слезы высыхают от громкого смеха. Ваше знакомство с писателем Н.В. Гоголем (он никогда не подписывал свои сочинения полной фамилией) начинается с повести «Ночь перед Рождеством», открывшей вторую часть «Вечеров на хуторе близ Диканьки». ЗАДАНИЕ. Прочитайте заметку о праздновании Рождества в России. Отличается ли русское Рождество от западного, о котором вы уже читали? Русское Рождество и Новый год Православные христиане празднуют Рождество по старому стилю — 7 января, тогда как другие христиане — католики и протестанты — отмечают этот праздник по новому стилю — 25 декабря. Такое расхождение вызвано тем, что Русская православная церковь и несколько других православных церквей не перешли на григорианский календарь, по которому живет современная цивилизация. 53 На Руси Рождество начали отмечать в X веке. Канун Рождества — Сочельник — проводили в молитве, стояли церковную службу: черту, который особо лютовал в Рождественскую ночь, закрыта дорога в храм, а значит, только в храме человек был в эту ночь в безопасности. На следующий день начиналось веселье — Святки. Русское Рождество сохранило фольклорные традиции колядования, ночных гуляний, ряжения в зверей и разную нечисть, гаданий и, конечно, богатого стола после многодневного поста. А вот ель появилась в Российской империи не как рождественское, а как новогоднее дерево. Произошло это благодаря Петру I 20 декабря 1699 года. Царь приказал вести счет годам не от Сотворения мира, а от Рождества Христова и перенес наступление Нового года на 1 января (Рождество отмечали 25 декабря). Вместе с его указом вошел в жизнь русских и новый обычай — украшать елки. В петровском указе «О праздновании Нового года» говорилось: «По большим и проезжим улицам знатным людям и у больших домов нарочитых духовного и мирского чина перед вороты учинить некоторые украшения от дерев и ветвей сосновых и можжевеловых, а людям скудным каждому хоть по деревцу или ветве на вороты или перед храминой своею поставить». Украшения эти ставились не в доме, а снаружи — на крышах, воротах, дорогах. Конечно, большие деревья появились сначала в семьях знати, но постепенно обычай закрепился повсеместно. Обычай ставить ель в доме как рождественское дерево возник в Российской империи только во второй четверти XIX века. Ель ставили в домах на Рождество всего на один день, позднее эти сроки увеличились, ее сохраняли в доме все Святки до праздника Крещения. Рождество и в России сделалось преимущественно детским праздником — детям и всем членам семьи дарили подарки, которые клали под елку, а маленьким гостям — лакомства, которыми украшали деревья. ЗАДАНИЕ. Николай Васильевич Гоголь в сказочной повести «Ночь перед Рождеством» открыл русскому читателю удивительно богатый мир Малороссии, ее традиций и преданий и в то же время обратил внимание на человеческие слабости, недостатки, которые мешают людям быть счастливыми. 54 Читая повесть, подумайте, насколько мир, созданный писателем, похож на мир реальный; над кем и над чем смеется Н. В. Гоголь, кто и что вызывает его восхищение. Вечера на хуторе близ Диканьки Повести, изданные пасичником Рудым Паньком Ночь перед Рождеством Последний день перед Рождеством прошел. Зимняя, ясная ночь поступила. Глянули звезды. Месяц величаво поднялся на небо посветить добрым людям и всему миру, чтобы всем было весело колядовать и славить Христа1. Морозило сильнее, чем с утра; но зато так было тихо, что скрып мороза под сапогом слышался за полверсты. Еще ни одна толпа парубков2 не показывалась под окнами хат; месяц один только заглядывал в них украдкою, как бы вызывая принаряживавшихся девушек выбежать скорее на скрыпу-чий снег. Тут через трубу одной хаты клубами повалился дым и пошел тучею по небу, и вместе с дымом поднялась ведьма верхом на метле. 1 Колядовать у нас называется петь под окнами накануне Рождества песни, которые называются колядками. Тому, кто колядует, всегда кинет в мешок хозяйка, или хозяин, или кто остается дома колбасу, или хлеб, или медный грош, чем кто богат. Говорят, что был когда-то болван Коляда, которого принимали за бога, и что будто оттого пошли и колядки. Кто его знает? Не нам, простым людям, об этом толковать. Прошлый год отец Осип запретил было колядовать по хуторам, говоря, что будто сим народ угождает сатане. Однако ж если сказать правду, то в колядках и слова нет про Коляду. Поют часто про Рождество Христа; а при конце желают здоровья хозяину, хозяйке, детям и всему дому. Замечание пасичника. (Примеч. Н. В. Гоголя.) 2 Парубок — парень. (Из словаря Гоголя.) 55 Гравюра С.Харламова Если бы в это время проезжал сорочинский заседатель1 на тройке обывательских лошадей, в шапке с барашковым околышком, сделанной по манеру уланскому2, в синем тулупе, подбитом черными смушками3, с дьявольски сплетенною плетью, которою имеет он обыкновение подгонять своего ямщика, то он бы, верно, приметил ее, потому что от 1 Заседсьтель — выборный от дворян член земского уездного суда, разбиравшего дела о мелких преступлениях, а также ведавшего местной полицией. 2 В шапке^ по манеру уланскому — то есть в шапке, похожей на уланскую каску с квадратным верхом; уланы — солдаты конных полков в дореволюционной армии. 3 Сму/шки — бараний мех. (Из словаря Гоголя.) 56 Сорочинского заседателя ни одна ведьма на свете не ускользнет. Он знает наперечет, сколько у каждой бабы свинья мечет поросенков, и сколько в сундуке лежит полотна, и что именно из своего платья и хозяйства заложит добрый человек в воскресный день в шинке1. Но сорочинский заседатель не проезжал, да и какое ему дело до чужих, у него своя волость2. А ведьма между тем поднялась так высоко, что одним только черным пятнышком мелькала вверху. Но где ни показывалось пятнышко, там звезды, одна за другою, пропадали на небе. Скоро ведьма набрала их полный рукав. Три или четыре еще блестели. Вдруг, с противной стороны, показалось другое пятнышко, увеличилось, стало растягиваться, и уже было не пятнышко. Близорукий, хотя бы надел на нос вместо очков колеса с комиссаровой3 брички, и тогда бы не распознал, что это такое. Спереди совершенно немец4: узенькая, беспрестанно вертевшаяся и нюхавшая все, что ни попадалось, мордочка оканчивалась, как и у наших свиней, кругленьким пятачком, ноги были так тонки, что если бы такие имел яресковский голова, то он переломал бы их в первом козачке. Но зато сзади он был настоящий губернский стряпчий5 в мундире, потому что у него висел хвост, такой острый и длинный, как теперешние мундирные фалды; только разве по козлиной бороде под мордой, по небольшим рожкам, торчавшим на голове, и что весь был не белее трубочиста, можно было догадаться, что 1 Шинс)к — винная лавка, кабак. 2 ВС)лость — самый мелкий административный район в дореволюционной России. Несколько волостей составляли уезд, несколько уездов — губернию. 3 Колеса с Комиссаровой брички^ Комисса,р — здесь: должностное лицо, ведавшее сбором податей (налогов), сельской полицией, дорогами. 4 Немцем называют у нас всякого, кто только из чужой земли, хоть будь он француз, или цесарец, или швед — все немец. (При-меч. Н. В. Гоголя.) 5 Стря) пчий — служащий в суде. 57 он не немец и не губернский стряпчий, а просто черт, которому последняя ночь осталась шататься по белому свету и выучивать грехам добрых людей. Завтра же, с первыми колоколами к заутрене, побежит он без оглядки, поджавши хвост, в свою берлогу. Между тем черт крался потихоньку к месяцу и уже протянул было руку схватить его, но вдруг отдернул ее назад, как бы обжегшись, пососал пальцы, заболтал ногою и забежал с другой стороны, и снова отскочил и отдернул руку. Однако ж, несмотря на все неудачи, хитрый черт не оставил своих проказ. Подбежавши, вдруг схватил он обеими руками месяц, кривляясь и дуя, перекидывал его из одной руки в другую, как мужик, доставший голыми руками огонь для своей люльки1; наконец поспешно спрятал в карман и, как будто ни в чем не бывал, побежал далее. В Диканьке никто не слышал, как черт украл месяц. Правда, волостной писарь, выходя на четвереньках из шинка, видел, что месяц ни с сего ни с того танцевал на небе, и уверял с божбою в том все село; но миряне качали головами и даже подымали его на смех. Но какая же была причина решиться черту на такое беззаконное дело? А вот какая: он знал, что богатый козак Чуб приглашен дьяком на кутью2, где будут: голова; приехавший из архиерейской3 певческой родич дьяка в синем сюртуке, бравший самого низкого баса; козак Свербыгуз и еще кое-кто; где, кроме кутьи, будет ва-ренуха4, перегонная на шафран водка и много всякого съестного. А между тем его дочка, красавица на всем селе, останется дома, а к дочке, наверное, придет кузнец, силач и детина хоть куда, который черту был противнее проповедей отца Кондрата. В досужее от дел время кузнец занимался 1 Лн)лька — трубка. (Из словаря Гоголя.) 2 Кутья1 — здесь: каша из пшеницы, с медом и отваром из сухих фруктов. Кутью ели в канун Рождества. 3 Архиерейской — от архиерей, общее название высшего сана — чина, звания — в Православной церкви. 4 ВаренУ)ха — вареная водка с пряностями. (Из словаря Гоголя.) 58 малеванием и слыл лучшим живописцем во всем околотке1. Сам еще тогда здравствовавший сотник2 Л^ко вызывал его нарочно в Полтаву выкрасить дощатый забор около его дома. Все миски, из которых диканьские козаки хлебали борщ, были размалеваны кузнецом. Кузнец был богобоязливый человек и писал часто образа святых: и теперь еще можно найти в Т^ церкви его евангелиста Луку. Но торжеством его искусства была одна картина, намалеванная на стене церковной в правом притворе, в которой изобразил он святого Петра в день Страшного суда, с ключами в руках, изгонявшего из ада злого духа; испуганный черт метался во все стороны, предчувствуя свою погибель, а заключенные прежде грешники били и гоняли его кнутами, поленами и всем чем ни попало. В то время, когда живописец трудился над этою картиною и писал ее на большой деревянной доске, черт всеми силами старался мешать ему: толкал невидимо под руку, подымал из горнила в кузнице золу и обсыпал ею картину; но, несмотря на все, работа была кончена, доска внесена в церковь и вделана в стену притвора, и с той поры черт поклялся мстить кузнецу. Одна только ночь оставалась ему шататься на белом свете; но и в эту ночь он выискивал чем-нибудь выместить на кузнеце свою злобу. И для этого решился украсть месяц, в той надежде, что старый Чуб ленив и не легок на подъем, к дьяку же от избы не так близко: дорога шла по-за селом, мимо мельниц, мимо кладбища, огибала овраг. Еще при месячной ночи варенуха и водка, настоянная на шафран, могла бы заманить Чуба, но в такую темноту вряд ли бы удалось кому стащить его с печки и вызвать из хаты. А кузнец, который был издавна не в ладах с ним, при нем ни за что не отважится идти к дочке, несмотря на свою силу. 1 Околс>ток — здесь: окрестные селения. 2 С() тник — начальник управления войскового казачьего округа на Украине, до конца XVIII века был главным представителем власти в округе. 59 Таким-то образом, как только черт спрятал в карман свой месяц, вдруг по всему миру сделалось так темно, что не всякий бы нашел дорогу к шинку, не только к дьяку. Ведьма, увидевши себя вдруг в темноте, вскрикнула. Тут черт, подъехавши мелким бесом, подхватил ее под руку и пустился нашептывать на ухо то самое, что обыкновенно нашептывают всему женскому роду. Чудно устроено на нашем свете! Все, что ни живет в нем, все силится перенимать и передразнивать один другого. Прежде, бывало, в Миргороде один судья да городничий1 хаживали зимою в крытых сукном тулупах, а все мелкое чиновничество носило просто нагольные2; теперь же и заседатель и подкоморий3 отсмали-ли себе новые шубы из решетиловских смушек с суконною покрышкою. Канцелярист и волостной писарь третьего году взяли синей китайки по шести гривен аршин. Пономарь4 сделал себе нанковые на лето шаровары и жилет из полосатого гаруса5. Словом, все лезет в люди! Когда эти люди не будут суетны! Можно побиться об заклад, что многим покажется удивительно видеть черта, пустившегося и себе туда же. Досаднее всего то, что он, верно, воображает себя красавцем, между тем как фигура — взглянуть совестно. Рожа, как говорит Фома Григорьевич, мерзость мерзостью, однако ж и он строит любовные куры6! Но на небе и под небом так сделалось темно, что ничего нельзя уже было видеть, что происходило далее между ними. — Так ты, кум, еще не был у дьяка в новой хате? — говорил козак Чуб, выходя из дверей своей избы, сухощавому, высокому, в коротком тулупе, мужику с обросшею боро- 1 Городн11 чий — глава административно-полицейской власти уездного города (до 1862 года). 2 НагО)льный — ничем не покрытый тулуп, кожей наружу. 3 ПодкомО)рий — судья по делам размежевания земельных владений. 4 Пономс)рь — младший служитель в церкви. 5 Китс)йка, на,нка, гСрус — сорта хлопчатобумажной ткани. 6 Строить любовные куры (от франц.) — ухаживать. 60 дою, показывавшею, что уже более двух недель не прикасался к ней обломок косы, которым обыкновенно мужики бреют свою бороду за неимением бритвы. — Там теперь будет добрая попойка! — продолжал Чуб, осклабив при этом свое лицо. — Как бы только нам не опоздать. При сем Чуб поправил свой пояс, перехватывавший плотно его тулуп, нахлобучил крепче свою шапку, стиснул в руке кнут — страх и грозу докучливых собак; но, взглянув вверх, остановился^ — Что за дьявол! Смотри! смотри, Панас!.. — Что? — произнес кум и поднял свою голову также вверх. — Как что? месяца нет! — Что за пропасть! В самом деле нет месяца. — То-то что нет, — выговорил Чуб с некоторою досадою на неизменное равнодушие кума. — Тебе небось и нужды нет. — А что мне делать! — Надобно же было, — продолжал Чуб, утирая рукавом усы, — какому-то дьяволу, чтоб ему не довелось, собаке, поутру рюмки водки выпить, вмешаться!.. Право, как будто на смех^ Нарочно, сидевши в хате, глядел в окно: ночь — чудо! Светло, снег блещет при месяце. Все было видно, как днем. Не успел выйти за дверь — и вот, хоть глаз выколи! Чуб долго еще ворчал и бранился, а между тем в то же время раздумывал, на что бы решиться. Ему до смерти хотелось покалякать о всяком вздоре у дьяка, где, без всякого сомнения, сидел уже и голова, и приезжий бас, и дегтярь Микита, ездивший через каждые две недели в Полтаву на торги и отпускавший такие шутки, что все миряне брались за животы со смеху. Уже видел Чуб мысленно стоявшую на столе варенуху. Все это было заманчиво, правда; но темнота ночи напомнила ему о той лени, которая так мила всем козакам. Как бы хорошо теперь лежать, поджавши под себя ноги, на лежанке, курить спокойно люльку и слушать сквозь упоительную дремоту колядки и песни веселых парубков и девушек, толпящихся кучами под окнами. Он бы, 61 без всякого сомнения, решился на последнее, если бы был один, но теперь обоим не так скучно и страшно идти темною ночью, да и не хотелось-таки показаться перед другими ленивым или трусливым. Окончивши побранки, обратился он снова к куму: — Так нет, кум, месяца? — Нет. — Чудно, право! А дай понюхать табаку. У тебя, кум, славный табак! Где ты берешь его? — Кой черт, славный! — отвечал кум, закрывая березовую тавлинку1, исколотую узорами. — Старая курица не чихнет! — Я помню, — продолжал все так же Чуб, — мне покойный шинкарь Зозуля раз привез табаку из Нежина. Эх, табак был! добрый табак был! Так что же, кум, как нам быть? ведь темно на дворе. — Так, пожалуй, останемся дома, — произнес кум, ух-ватясь за ручку двери. Если бы кум не сказал этого, то Чуб, верно бы, решился остаться, но теперь его как будто что-то дергало идти наперекор. — Нет, кум, пойдем! нельзя, нужно идти! Сказавши это, он уже и досадовал на себя, что сказал. Ему было очень неприятно тащиться в такую ночь; но его утешало то, что он сам нарочно этого захотел и сделал-таки не так, как ему советовали. Кум, не выразив на лице своем ни малейшего движения досады, как человек, которому решительно все равно, сидеть ли дома или тащиться из дому, обсмотрелся, почесал палочкой батога2 свои плечи, и два кума отправились в дорогу. Теперь посмотрим, что делает, оставшись одна, красавица дочка. Оксане не минуло еще и семнадцати лет, как во 1 Тавлги нка — табакерка — маленькая коробочка для табака. 2 БатО) г — кнут. 62 всем почти свете, и по ту сторону Диканьки, и по эту сторону Диканьки, только и речей было, что про нее. Парубки гуртом провозгласили, что лучшей девки и не было еще никогда и не будет никогда на селе. Оксана знала и слышала все, что про нее говорили, и была капризна, как красавица. Если бы она ходила не в плахте1 и запаске, а в каком-нибудь капоте, то разогнала бы всех своих девок. Парубки гонялись за нею толпами, но, потерявши терпение, оставляли мало-помалу и обращались к другим, не так избалованным. Один только кузнец был упрям и не оставлял своего волокитства2, несмотря на то что и с ним поступаемо было ничуть не лучше, как с другими. По выходе отца своего она долго еще принаряживалась и жеманилась перед небольшим в оловянных рамках зеркалом и не могла налюбоваться собою. «Что людям вздумалось расславлять, будто я хороша? — говорила она, как бы рассеянно, для того только, чтобы об чем-нибудь поболтать с собою. — Лгут люди, я совсем не хороша». Но мелькнувшее в зеркале свежее, живое в детской юности лицо с блестящими черными очами и невыразимо приятной усмешкой, прожигавшей душу, вдруг доказало противное. «Разве черные брови и очи мои, — продолжала красавица, не выпуская зеркала, — так хороши, что уже равных им нет и на свете? Что тут хорошего в этом вздернутом кверху носе? и в щеках? и в губах? Будто хороши мои черные косы? Ух! их можно испугаться вечером: они, как длинные змеи, перевились и обвились вокруг моей головы. Я вижу теперь, что я совсем не хороша! — И, отдвигая несколько подалее от себя зеркало, вскрикнула: — Нет, хороша я! Ах, как хороша! Чудо! Какую радость принесу я тому, кого буду женою! Как будет любоваться мною мой муж! Он не вспомнит себя. Он зацелует меня насмерть». 1 Пла, хта — нижняя одежда женщин из шерстяной клетчатой ткани. (Из словаря Гоголя.) 2 Волок11 тство — ухаживание. 63 — Чудная девка! — прошептал вошедший тихо кузнец, — и хвастовства у нее мало! С час стоит, глядясь в зеркало, и не наглядится, и еще хвалит себя вслух! «Да, парубки, вам ли чета я? вы поглядите на меня, — продолжала хорошенькая кокетка, — как я плавно выступаю; у меня сорочка шита красным шелком. А какие ленты на голове! Вам век не увидать богаче галуна! Все это накупил мне отец мой для того, чтобы на мне женился самый лучший молодец на свете!» И, усмехнувшись, поворотилась она в другую сторону и увидела кузнеца^ Вскрикнула и сурово остановилась перед ним. Кузнец и руки опустил. Трудно рассказать, что выражало смугловатое лицо чудной девушки: и суровость в нем была видна, и сквозь суровость какая-то издевка над смутившимся кузнецом, и едва заметная краска досады тонко разливалась по лицу; и все это так смешалось и так было неизобразимо хорошо, что расцеловать ее миллион раз — вот все, что можно было сделать тогда наилучшего. — Зачем ты пришел сюда? — так начала говорить Оксана. — Разве хочется, чтобы выгнала за дверь лопатою? Вы все мастера подъезжать к нам. Вмиг пронюхаете, когда отцов нет дома. О, я знаю вас! Что, сундук мой готов? — Будет готов, мое серденько, после праздника будет готов. Если бы ты знала, сколько возился около него: две ночи не выходил из кузницы; зато ни у одной поповны не будет такого сундука. Железо на оковку положил такое, какого не клал на сотникову таратайку, когда ходил на работу в Полтаву. А как будет расписан! Хоть весь околоток вьл ходи своими беленькими ножками, не найдешь такого! По всему полю будут раскиданы красные и синие цветы. Гореть будет, как жар. Не сердись же на меня! Позволь хоть поговорить, хоть поглядеть на тебя! — Кто же тебе запрещает, говори и гляди! Тут села она на лавку и снова взглянула в зеркало и стала поправлять на голове свои косы. Взглянула на шею, на новую сорочку, вышитую шелком, и тонкое чувство само- 64 А. П. Бубнов. Вакула и Оксана довольствия выразилось на устах, на свежих ланитах и от-светилось в очах. — Позволь и мне сесть возле тебя! — сказал кузнец. — Садись, — проговорила Оксана, сохраняя в устах и в довольных очах то же самое чувство. — Чудная, ненаглядная Оксана, позволь поцеловать тебя! — произнес ободренный кузнец и прижал ее к себе, в намерении схватить поцелуй; но Оксана отклонила свои щеки, находившиеся уже на неприметном расстоянии от губ кузнеца, и оттолкнула его. — Чего тебе еще хочется? Ему когда мед, так и ложка нужна! Поди прочь, у тебя руки жестче железа. Да и сам ты пахнешь дымом. Я думаю, меня всю обмарал сажею. Тут она поднесла зеркало и снова начала перед ним охорашиваться. 65 «Не любит она меня, — думал про себя, повеся голову, кузнец. — Ей всё игрушки; а я стою перед нею как дурак и очей не свожу с нее. И все бы стоял перед нею, и век бы не сводил с нее очей! Чудная девка! чего бы я не дал, чтобы узнать, что у нее на сердце, кого она любит! Но нет, ей и нужды нет ни до кого. Она любуется сама собою; мучит меня, бедного; а я за грустью не вижу света; а я ее так люблю, как ни один человек на свете не любил и не будет никогда любить». — Правда ли, что твоя мать ведьма? — произнесла Оксана и засмеялась; и кузнец почувствовал, что внутри его все засмеялось. Смех этот как будто разом отозвался в сердце и в тихо встрепенувших жилах, и со всем тем досада запала в его душу, что он не во власти расцеловать так приятно засмеявшееся лицо. — Что мне до матери? ты у меня мать, и отец, и все, что ни есть дорогого на свете. Если б меня призвал царь и сказал: «Кузнец Вакула, проси у меня всего, что ни есть луч- Вакула и Оксана. Кадр из анимационного фильма З. и В. Брумберг «Ночь перед Рождеством» 66 шего в моем царстве, все отдам тебе. Прикажу тебе сделать золотую кузницу, и станешь ты ковать серебряными молотами». — «Не хочу, — сказал бы я царю, — ни каменьев дорогих, ни золотой кузницы, ни всего твоего царства: дай мне лучше мою Оксану!» — Видишь, какой ты! Только отец мой сам не промах. Увидишь, когда он не женится на твоей матери, — проговорила, лукаво усмехнувшись, Оксана. — Однако ж дивча-та не приходят^ Что б это значило? Давно уже пора колядовать. Мне становится скучно. — Бог с ними, моя красавица! — Как бы не так! с ними, верно, придут парубки. Тут-то пойдут балы1. Воображаю, каких наговорят смешных историй! — Так тебе весело с ними? — Да уж веселее, чем с тобою. А! кто-то стукнул; верно, дивчата с парубками. «Чего мне больше ждать? — говорил сам с собою кузнец. — Она издевается надо мною. Ей я столько же дорог, как перержавевшая подкова. Но если ж так, не достанется, по крайней мере, другому посмеяться надо мною. Пусть только я наверное замечу, кто ей нравится более моего; я отучу^» Стук в двери и резко зазвучавший на морозе голос: «Отвори!» — прервал его размышления. — Постой, я сам отворю, — сказал кузнец и вышел в сени, в намерении отломать с досады бока первому попавшемуся человеку. Мороз увеличился, и вверху так сделалось холодно, что черт перепрыгивал с одного копытца на другое и дул себе в кулак, желая сколько-нибудь отогреть мерзнувшие руки. Не мудрено, однако ж, и смерзнуть тому, кто толкался от утра до утра в аду, где, как известно, не так холодно, как у нас зимою, и где, надевши колпак и ставши перед очагом, Бйлы — здесь: болтовня, веселье, балагурство. 67 1 будто в самом деле кухмистр1, поджаривал он грешников с таким удовольствием, с каким обыкновенно баба жарит на Рождество колбасу. Ведьма сама почувствовала, что холодно, несмотря на то что была тепло одета; и потому, поднявши руки кверху, отставила ногу и, приведши себя в такое положение, как человек, летящий на коньках, не сдвинувшись ни одним суставом, спустилась по воздуху, будто по ледяной покатой горе, и прямо в трубу. Черт таким же порядком отправился вслед за нею. Но так как это животное проворнее всякого франта в чулках, то не мудрено, что он наехал при самом входе в трубу на шею своей любовницы, и оба очутились в просторной печке между горшками. Путешественница отодвинула потихоньку заслонку, поглядеть, не назвал ли сын ее Вакула в хату гостей, но, увидевши, что никого не было, выключая только мешки, которые лежали посереди хаты, вылезла из печки, скинула теплый кожух, оправилась, и никто бы не мог узнать, что она за минуту назад ездила на метле. Мать кузнеца Вакулы имела от роду не больше сорока лет. Она была ни хороша, ни дурна собою. Трудно и быть хорошею в такие года. Однако ж она так умела причаровать к себе самых степенных козаков (которым, не мешает между прочим заметить, мало было нужды до красоты), что к ней хаживал и голова, и дьяк Осип Никифорович (конечно, если дьячихи не было дома), и козак Корний Чуб, и козак Касьян Свербыгуз. И, к чести ее сказать, она умела искусно обходиться с ними. Ни одному из них и в ум не приходило, что у него есть соперник. Шел ли набожный мужик, или дворянин, как называют себя козаки, одетый в кобеняк2 с видло-гою3, в воскресенье в церковь или, если дурная погода, в 1 Кухмги стр — правильно: кухмистер (нем.) — повар. 2 Кобеня1К — род суконного плаща с пришитою назади видло-гою. (Из словаря Гоголя.) 3 Вггдлога — откидная шапка из сукна, капюшон. 68 шинок, — как не зайти к Солохе, не поесть жирных с сметаною вареников и не поболтать в теплой избе с говорливой и угодливой хозяйкой. И дворянин нарочно для этого давал большой крюк, прежде чем достигал шинка, и называл это — заходить по дороге. А пойдет ли, бывало, Солоха в праздник в церковь, надевши яркую плахту с китайчатою запаскою, а сверх ее синюю юбку, на которой сзади нашиты были золотые усы1, и станет прямо близ правого крыло-са2, то дьяк уже верно закашливался и прищуривал невольно в ту сторону глаза; голова гладил усы, заматывал за ухо оселедец3 и говорил стоявшему близ его соседу: «Эх, добрая баба! черт-баба!» Солоха кланялась каждому, и каждый думал, что она кланяется ему одному. Но охотник мешаться в чужие дела тотчас бы заметил, что Солоха была приветливее всего с козаком Чубом. Чуб был вдов; восемь скирд хлеба всегда стояли перед его хатою. Две пары дюжих волов всякий раз высовывали свои головы из плетеного сарая на улицу и мычали, когда завидывали шедшую куму — корову, или дядю — толстого быка. Бородатый козел взбирался на самую крышу и дребезжал оттуда резким голосом, как городничий, дразня выступавших по двору индеек и оборачива-яся задом, когда завидывал своих неприятелей, мальчишек, издевавшихся над его бородою. В сундуках у Чуба водилось много полотна, жупанов и старинных кунтушей4 с золотыми галунами: покойная жена его была щеголиха. В огороде, кроме маку, капусты, подсолнечников, засевалось еще каждый год две нивы табаку. Все это Солоха находила не лишним присоединить к своему хозяйству, заранее размышляя о том, какой оно примет порядок, когда перейдет в ее 1 Золотые усы — золотая тесьма, галуны, шитые накрест. 2 Крь1 лос (клгирос) — место для певчих в церкви. 3 Оселедец — длинный клок волос на голове, заматывающийся за ухо. (Из словаря Гоголя.) 4 Жупан и кунту/ш — верхнее старинное платье. (Из словаря Гоголя.) 69 руки, и удвоивала благосклонность к старому Чубу. А чтобы каким-нибудь образом сын ее Вакула не подъехал к его дочери и не успел прибрать всего себе, и тогда бы наверно не допустил ее мешаться ни во что, она прибегнула к обыкновенному средству всех сорокалетних кумушек: ссорить как можно чаще Чуба с кузнецом. Может быть, эти самые хитрости и сметливость ее были виною, что кое-где начали поговаривать старухи, особливо когда выпивали где-нибудь на веселой сходке лишнее, что Солоха, точно, ведьма; что парубок Кизяколупенко видел у нее сзади хвост величиною не более бабьего веретена; что она еще в позапрошлый четверг черною кошкою перебежала дорогу; что к попадье раз прибежала свинья, закричала петухом, надела на голову шапку отца Кондрата и убежала назад. Случилось, что тогда, когда старушки толковали об этом, пришел какой-то коровий пастух Тымиш Коростявый. Он не преминул рассказать, как летом, перед самою Петровкою1, когда он лег спать в хлеву, подмостивши под голову солому, видел собственными глазами, что ведьма, с распущенною косою, в одной рубашке, начала доить коров, а он не мог пошевельнуться, так был околдован; подоивши коров, она пришла к нему и помазала его губы чем-то таким гадким, что он плевал после того целый день. Но все это что-то сомнительно, потому что один только сорочинский заседатель может увидеть ведьму. И оттого все именитые козаки махали руками, когда слышали такие речи. «Брешут сучи бабы!» — бывал обыкновенный ответ их. Вылезши из печки и оправившись, Солоха, как добрая хозяйка, начала убирать и ставить все к своему месту, но мешков не тронула: «Это Вакула принес, пусть же сам и вынесет!» Черт между тем, когда еще влетал в трубу, как-то нечаянно оборотившись, увидел Чуба об руку с кумом, уже далеко от избы. Вмиг вылетел он из печки, перебежал им дорогу и начал разрывать со всех сторон кучи замерзшего 1 Петровка или Петровки — Петров пост, приходящийся на июнь—июль. 70 снега. Поднялась метель. В воздухе забелело. Снег метался взад и вперед сетью и угрожал залепить глаза, рот и уши пешеходам. А черт улетел снова в трубу, в твердой уверенности, что Чуб возвратится вместе с кумом назад, застанет кузнеца и отпотчует1 его так, что он долго будет не в силах взять в руки кисть и малевать обидные карикатуры. В самом деле, едва только поднялась метель и ветер стал резать прямо в глаза, как Чуб уже изъявил раскаяние и, нахлобучивая глубже на голову капелюхи2, угощал побранка-ми себя, черта и кума. Впрочем, эта досада была притворная. Чуб очень рад был поднявшейся метели. До дьяка еще оставалось в восемь раз больше того расстояния, которое они прошли. Путешественники поворотили назад. Ветер дул в затылок; но сквозь метущий снег ничего не было видно. — Стой, кум! мы, кажется, не туда идем, — сказал, немного отошедши, Чуб, — я не вижу ни одной хаты. Эх, какая метель! Свороти-ка ты, кум, немного в сторону, не найдешь ли дороги; а я тем временем поищу здесь. Дернет же нечистая сила потаскаться по такой вьюге! Не забудь закричать, когда найдешь дорогу. Эк, какую кучу снега напустил в очи сатана! Дороги, однако ж, не было видно. Кум, отошедши в сторону, бродил в длинных сапогах взад и вперед и, наконец, набрел прямо на шинок. Эта находка так его обрадовала, что он позабыл все и, стряхнувши с себя снег, вошел в сени, нимало не беспокоясь об оставшемся на улице куме. Чубу показалось между тем, что он нашел дорогу; остановившись, принялся он кричать во все горло, но, видя, что кум не является, решился идти сам. Немного пройдя, увидел он свою хату. Сугробы снега лежали около нее и на крыше. Хлопая намерзнувшими на холоде руками, принялся он стучать в дверь и кричать повелительно своей дочери отпереть ее. 1 Отпс) тчует — от потчевать — угощать. Здесь в переносном значении: изобьет. 2 Капелк) ха — шапка с ушами. 71 — Чего тебе тут нужно? — сурово закричал вышедший кузнец. Чуб, узнавши голос кузнеца, отступил несколько назад. «Э, нет, это не моя хата, — говорил он про себя, — в мою хату не забредет кузнец. Опять же, если присмотреться хорошенько, то и не кузнецова. Чья бы была это хата? Вот на! не распознал! это хромого Левченка, который недавно женился на молодой жене. У него одного только хата похожа на мою. То-то мне показалось и сначала немного чудно, что так скоро пришел домой. Однако ж Левченко сидит теперь у дьяка, это я знаю; зачем же кузнец?.. Э-ге-ге! он ходит к его молодой жене. Вот как! хорошо!.. теперь я все понял». — Кто ты такой и зачем таскаешься под дверями? — произнес кузнец суровее прежнего и подойдя ближе. «Нет, не скажу ему, кто я, — подумал Чуб, — чего доброго, еще приколотит, проклятый выродок!» — и, переменив голос, отвечал: — Это я, человек добрый! пришел вам на забаву поколя-довать немного под окнами. — Убирайся к черту с своими колядками! — сердито закричал Вакула. — Что ж ты стоишь? Слышишь, убирайся сей же час вон! Чуб сам уже имел это благоразумное намерение; но ему досадно показалось, что принужден слушаться приказаний кузнеца. Казалось, какой-то злой дух толкал его под руку и вынуждал сказать что-нибудь наперекор. — Что ж ты, в самом деле, так раскричался? — произнес он тем же голосом, — я хочу колядовать, да и полно! — Эге! да ты от слов не уймешься!.. — Вслед за сими словами Чуб почувствовал пребольной удар в плечо. — Да вот это ты, как я вижу, начинаешь уже драться! — произнес он, немного отступая. — Пошел, пошел! — кричал кузнец, наградив Чуба другим толчком. — Что ж ты! — произнес Чуб таким голосом, в котором изображалась и боль, и досада, и робость. — Ты, вижу, не в шутку дерешься, и еще больно дерешься! 72 — Пошел, пошел! — закричал кузнец и захлопнул дверь. — Смотри, как расхрабрился! — говорил Чуб, оставшись один на улице. — Попробуй подойти! вишь, какой! вот большая цаца! Ты думаешь, я на тебя суда не найду? Нет, голубчик, я пойду, и пойду прямо к комиссару. Ты у меня будешь знать! Я не посмотрю, что ты кузнец и маляр. Однако ж посмотреть на спину и плечи: я думаю, синие пятна есть. Должно быть, больно поколотил, вражий сын! Жаль, что холодно и не хочется скидать кожуха! Постой ты, бесовский кузнец, чтоб черт поколотил и тебя, и твою кузницу, ты у меня напляшешься! Вишь, проклятый шибеник1! Однако ж ведь теперь его нет дома. Солоха, думаю, сидит одна. Гм^ оно ведь недалеко отсюда; пойти бы! Время теперь такое, что нас никто не застанет. Может, и того, будет можно^ Вишь, как больно поколотил проклятый кузнец! Тут Чуб, почесав свою спину, отправился в другую сторону. Приятность, ожидавшая его впереди при свидании с Солохою, умаливала немного боль и делала нечувствительным и самый мороз, который трещал по всем улицам, не заглушаемый вьюжным свистом. По временам на лице его, которого бороду и усы метель намылила снегом проворнее всякого цирюльника, тирански хватающего за нос свою жертву, показывалась полусладкая мина. Но если бы, однако ж, снег не крестил взад и вперед всего перед глазами, то долго еще можно было бы видеть, как Чуб останавливался, почесывал спину, произносил: «Больно поколотил проклятый кузнец!» — и снова отправлялся в путь. В то время, когда проворный франт с хвостом и козлиною бородою летал из трубы и потом снова в трубу, висевшая у него на перевязи при боку ладунка2, в которую он спрятал украденный месяц, как-то нечаянно зацепившись в печке, растворилась, и месяц, пользуясь этим случаем, 1 Шггбеник — висельник. (Из словаря Гоголя.) 2 ЛадУ/нка, лядУ/нка — здесь: сумка. 73 вылетел через трубу Солохиной хаты и плавно поднялся по небу. Все осветилось. Метели как не бывало. Снег загорелся широким серебряным полем и весь обсыпался хрустальными звездами. Мороз как бы потеплел. Толпы парубков и девушек показались с мешками. Песни зазвенели, и под редкою хатою не толпились колядующие. Чудно блещет месяц! Трудно рассказать, как хорошо потолкаться в такую ночь между кучею хохочущих и поющих девушек и между парубками, готовыми на все шутки и выдумки, какие может только внушить весело смеющаяся ночь. Под плотным кожухом тепло; от мороза еще живее горят щеки; а на шалости сам лукавый подталкивает сзади. Кучи девушек с мешками вломились в хату Чуба, окружили Оксану. Крик, хохот, рассказы оглушили кузнеца. Все наперерыв спешили рассказать красавице что-нибудь новое, выгружали мешки и хвастались паляницами1, колбасами, варениками, которых успели уже набрать довольно за свои колядки. Оксана, казалось, была в совершенном удовольствии и радости, болтала то с той, то с другою и хохотала без умолку. С какой-то досадою и завистью глядел кузнец на такую веселость и на этот раз проклинал колядки, хотя сам бывал от них без ума. — Э, Одарка! — сказала веселая красавица, оборотившись к одной из девушек, — у тебя новые черевики2! Ах, какие хорошие! и с золотом! Хорошо тебе, Одарка, у тебя есть такой человек, который все тебе покупает; а мне некому достать такие славные черевики. — Не тужи, моя ненаглядная Оксана! — подхватил кузнец, — я тебе достану такие черевики, какие редкая панночка носит. — Ты? — сказала, скоро и надменно поглядев на него, Оксана. — Посмотрю я, где ты достанешь черевики, кото- 1 Палянгица — небольшой хлеб, несколько плоский. (Из словаря Гоголя.) 2 Черевггки — башмаки. (Из словаря Гоголя.) 74 рые могла бы я надеть на свою ногу. Разве принесешь те самые, которые носит царица. — Видишь, какие захотела! — закричала со смехом девичья толпа. — Да, — продолжала гордо красавица, — будьте все вы свидетельницы: если кузнец Вакула принесет те самые черевики, которые носит царица, то вот мое слово, что выйду тот же час за него замуж. Девушки увели с собою капризную красавицу. — Смейся, смейся! — говорил кузнец, выходя вслед за ними. — Я сам смеюсь над собою! Думаю, и не могу вздумать, куда девался ум мой. Она меня не любит, — ну, бог с ней! будто только на всем свете одна Оксана. Слава богу, девчат много хороших и без нее на селе. Да что Оксана? с нее никогда не будет доброй хозяйки; она только мастерица рядиться. Нет, полно, пора перестать дурачиться. Но в самое то время, когда кузнец готовился быть решительным, какой-то злой дух проносил пред ним смеющийся образ Оксаны, говорившей насмешливо: «Достань, кузнец, царицыны черевики, выйду за тебя замуж!» Все в нем волновалось, и он думал только об одной Оксане. Толпы колядующих, парубки особо, девушки особо, спешили из одной улицы в другую. Но кузнец шел и ничего не видал и не участвовал в тех веселостях, которые когда-то любил более всех. Черт между тем не на шутку разнежился у Солохи: целовал ее руку с такими ужимками, как заседатель у поповны, брался за сердце, охал и сказал напрямик, что если она не согласится удовлетворить его страсти и, как водится, наградить, то он готов на все: кинется в воду, а душу отправит прямо в пекло. Солоха была не так жестока, притом же черт, как известно, действовал с нею заодно. Она таки любила видеть волочившуюся за собою толпу и редко бывала без компании; этот вечер, однако ж, думала провесть одна, потому что все именитые обитатели села званы были на кутью к дьяку. Но все пошло иначе: черт только что пред- 75 ставил свое требование, как вдруг послышался голос дюжего головы. Солоха побежала отворить дверь, а проворный черт влез в лежавший мешок. Голова, стряхнув с своих капелюх снег и выпивши из рук Солохи чарку водки, рассказал, что он не пошел к дьяку, потому что поднялась метель; а увидевши свет в ее хате, завернул к ней, в намерении провесть вечер с нею. Не успел голова это сказать, как в дверь послышался стук и голос дьяка. — Спрячь меня куда-нибудь, — шептал голова. — Мне не хочется теперь встретиться с дьяком. Солоха думала долго, куда спрятать такого плотного гостя; наконец выбрала самый большой мешок с углем; уголь высыпала в кадку, и дюжий голова влез с усами, с головою и с капелюхами в мешок. Дьяк вошел, покряхтывая и потирая руки, и рассказал, что у него не был никто и что он сердечно рад этому случаю погулять немного у нее и не испугался метели. Тут он подошел к ней ближе, кашлянул, усмехнулся, дотронулся своими длинными пальцами ее обнаженной полной руки и произнес с таким видом, в котором выказывалось и лукавство, и самодовольствие: — А что это у вас, великолепная Солоха? — И, сказавши это, отскочил он несколько назад. — Как что? Рука, Осип Никифорович! — отвечала Солоха. — Гм! рука! хе! хе! хе! — произнес сердечно довольный своим началом дьяк и прошелся по комнате. — А это что у вас, дражайшая Солоха? — произнес он с таким же видом, приступив к ней снова и схватив ее слегка рукою за шею и таким же порядком отскочив назад. — Будто не видите, Осип Никифорович! — отвечала Солоха. — Шея, а на шее монисто. — Гм! на шее монисто! хе! хе! хе! — И дьяк снова прошелся по комнате, потирая руки. — А это что у вас, несравненная Солоха?.. — Неизвестно, к чему бы теперь притронулся дьяк своими длинными 76 пальцами, как вдруг послышался в дверь стук и голос козака Чуба. — Ах, боже мой, стороннее лицо! — закричал в испуге дьяк. — Что теперь, если застанут особу моего звания?.. Дойдет до отца Кондрата!.. Но опасения дьяка были другого рода: он боялся более того, чтобы не узнала его половина, которая и без того страшною рукою своею сделала из его толстой косы самую узенькую. — Ради бога, добродетельная Солоха, — говорил он, дрожа всем телом. — Ваша доброта, как говорит писание Луки глава трина^ трин^ Стучатся, ей-богу, стучатся! Ох, спрячьте меня куда-нибудь! Солоха высыпала уголь в кадку из другого мешка, и не слишком объемистый телом дьяк влез в него и сел на самое дно, так что сверх его можно было насыпать еще с полмешка угля. — Здравствуй, Солоха! — сказал, входя в хату, Чуб. — Ты, может быть, не ожидала меня, а? правда, не ожидала? может быть, я помешал?.. — продолжал Чуб, показав на лице своем веселую и значительную мину, которая заранее давала знать, что неповоротливая голова его трудилась и готовилась отпустить какую-нибудь колкую и затейливую шутку. — Может быть, вы тут забавляетесь с кем-нибудь?.. может быть, ты кого-нибудь спрятала уже, а? — И, восхищенный таким своим замечанием, Чуб засмеялся, внутренне торжествуя, что он один только пользуется благосклонностью Солохи. — Ну, Солоха, дай теперь выпить водки. Я думаю, у меня горло замерзло от проклятого морозу. Послал же Бог такую ночь перед Рождеством! Как схватилась, слышишь, Солоха, как схватилась^ эк окостенели руки: не расстегну кожуха! как схватилась вьюга^ — Отвори! — раздался на улице голос, сопровождаемый толчком в дверь. — Стучит кто-то, — сказал остановившийся Чуб. — Отвори! — закричали сильнее прежнего. — Это кузнец! — произнес, схватясь за капелюхи, Чуб. — Слышишь, Солоха, куда хочешь девай меня; я ни за что на 77 свете не захочу показаться этому выродку проклятому, чтоб ему набежало, дьявольскому сыну, под обоими глазами по пузырю в копну величиною! Солоха, испугавшись сама, металась как угорелая и, позабывшись, дала знак Чубу лезть в тот самый мешок, в котором сидел уже дьяк. Бедный дьяк не смел даже изъявить кашлем и кряхтением боли, когда сел ему почти на голову тяжелый мужик и поместил свои намерзнувшие на морозе сапоги по обеим сторонам его висков. Кузнец вошел, не говоря ни слова, не снимая шапки, и почти повалился на лавку. Заметно, что он был весьма не в духе. В то самое время, когда Солоха затворила за ним дверь, кто-то постучался снова. Это был козак Свербыгуз. Этого уже нельзя было спрятать в мешок, потому что и мешка такого нельзя было найти. Он был погрузнее телом самого головы и повыше ростом Чубова кума. И потому Солоха вывела его в огород, чтобы выслушать от него все то, что он хотел ей объявить. Кузнец рассеянно оглядывал углы своей хаты, вслушиваясь по временам в далеко разносившиеся песни колядующих; наконец остановил глаза на мешках: «Зачем тут лежат эти мешки? их давно бы пора убрать отсюда. Через эту глупую любовь я одурел совсем. Завтра праздник, а в хате до сих пор лежит всякая дрянь. Отнести их в кузницу!» Тут кузнец присел к огромным мешкам, перевязал их крепче и готовился взвалить себе на плечи. Но заметно было, что его мысли гуляли Бог знает где, иначе он бы услышал, как зашипел Чуб, когда волоса на голове его прикрутила завязавшая мешок веревка, и дюжий голова начал было икать довольно явственно. — Неужели не выбьется из ума моего эта негодная Оксана? — говорил кузнец, — не хочу думать о ней; а все думается, и, как нарочно, о ней одной только. Отчего это так, что дума против воли лезет в голову? Кой черт, мешки стали как будто тяжелее прежнего! Тут, верно, положено еще что-нибудь, кроме угля. Дурень я! Я и позабыл, что теперь мне все кажется тяжелее. Прежде, бывало, я мог согнуть и 78 разогнуть в одной руке медный пятак и лошадиную подкову; а теперь мешков с углем не подыму. Скоро буду от ветра валиться. Нет, — вскричал он, помолчав и ободрившись, — что я за баба! Не дам никому смеяться над собою! Хоть десять таких мешков, все подыму. — И бодро взвалил себе на плечи мешки, которых не понесли бы два дюжих человека. — Взять и этот, — продолжал он, подымая маленький, на дне которого лежал, свернувшись, черт. — Тут, кажется, я положил струмент свой. — Сказав это, он вышел вон из хаты, насвистывая песню: Менi с жiнкой не возиться1. Шумнее и шумнее раздавались по улицам песни и крики. Толпы толкавшегося народа были увеличены еще пришедшими из соседних деревень. Парубки шалили и бесились вволю. Часто между колядками слышалась какая-нибудь веселая песня, которую тут же успел сложить кто-нибудь из молодых козаков. То вдруг один из толпы вместо колядки отпускал щедровку2 и ревел во все горло: Щедрик, ведрик! Дайте вареник, Грудочку кашки, Кiльце ковбаски!3 Хохот награждал затейника. Маленькие окна подымались, и сухощавая рука старухи, которые одни только вместе с степенными отцами оставались в избах, высовывалась из окошка с колбасою в руках или куском пирога. Парубки и девушки наперерыв подставляли мешки и ловили свою добычу. В одном месте парубки, зашедши со всех сторон, окружали толпу девушек: шум, крик, один бросал комом 1 Мне с женою не возиться (укр.). 2 Щедро) вки — песенки, распевавшиеся детьми и молодежью в канун Нового года. 3 Щедрик, ведрик! Дайте вареник, горсточку кашки, кольцо колбаски! (укр.). 79 снега, другой вырывал мешок со всякой всячиной. В другом месте девушки ловили парубка, подставляли ему ногу, и он летел вместе с мешком стремглав на землю. Казалось, всю ночь напролет готовы были провеселиться. И ночь, как нарочно, так роскошно теплилась! и еще белее казался свет месяца от блеска снега. Кузнец остановился с своими мешками. Ему почудился в толпе девушек голос и тоненький смех Оксаны. Все жилки в нем вздрогнули; бросивши на землю мешки так, что находившийся на дне дьяк заохал от ушибу и голова икнул во все горло, побрел он с маленьким мешком на плечах вместе с толпою парубков, шедших следом за девичьей толпою, между которою ему послышался голос Оксаны. «Так, это она! стоит, как царица, и блестит черными очами! Ей рассказывает что-то видный парубок; верно, забавное, потому что она смеется. Но она всегда смеется». Как будто невольно, сам не понимая как, протерся кузнец сквозь толпу и стал около нее. — А, Вакула, ты тут! здравствуй! — сказала красавица с той же самой усмешкой, которая чуть не сводила Вакулу с ума. — Ну, много наколядовал? Э, какой маленький мешок! А черевики, которые носит царица, достал? достань черевики, выйду замуж! — И, засмеявшись, убежала с толпою. Как вкопанный стоял кузнец на одном месте. «Нет, не могу; нет сил больше^ — произнес он наконец. — Но Боже ты мой, отчего она так чертовски хороша? Ее взгляд, и речи, и все, ну вот так и жжет, так и жжет^ Нет, невмочь уже пересилить себя! Пора положить конец всему: пропадай душа, пойду утоплюсь в пролубе1, и поминай как звали!» Тут решительным шагом пошел он вперед, догнал толпу, поравнялся с Оксаною и сказал твердым голосом: — Прощай, Оксана! Ищи себе какого хочешь жениха, дурачь кого хочешь; а меня не увидишь уже больше на этом свете. 1 Про) луб — правильно: прорубь. 80 Красавица казалась удивленною, хотела что-то сказать, но кузнец махнул рукою и убежал. — Куда, Вакула? — кричали парубки, видя бегущего кузнеца. — Прощайте, братцы! — кричал в ответ кузнец. — Даст Бог, увидимся на том свете; а на этом уже не гулять нам вместе. Прощайте, не поминайте лихом! Скажите отцу Кондрату, чтобы сотворил панихиду по моей грешной душе. Свечей к иконам Чудотворца и Божией Матери, грешен, не обма-левал за мирскими делами. Все добро, какое найдется в моей скрыне1, на церковь! Прощайте! — Проговоривши это, кузнец принялся снова бежать с мешком на спине. — Он повредился! — говорили парубки. — Пропадшая душа! — набожно пробормотала проходившая мимо старуха. — Пойти рассказать, как кузнец повесился! Вакула между тем, пробежавши несколько улиц, остановился перевесть духа. «Куда я, в самом деле, бегу? — подумал он, — как будто уже все пропало. Попробую еще средство: пойду к запорожцу2 Пузатому Пацюку. Он, говорят, знает всех чертей и все сделает, что захочет. Пойду, ведь душе все же придется пропадать!» При этом черт, который долго лежал без всякого движения, запрыгал в мешке от радости; но кузнец, подумав, что он как-нибудь зацепил мешок рукою и произвел сам это движение, ударил по мешку дюжим кулаком и, встряхнув его на плечах, отправился к Пузатому Пацюку. Этот Пузатый Пацюк был, точно, когда-то запорожцем; но выгнали его или он сам убежал из Запорожья, этого никто не знал. Давно уже, лет десять, а может, и пятнадцать, как он жил в Диканьке. Сначала он жил, как настоящий 1 Скръьня — большой сундук. (Из словаря Гоголя.) 2 Запорс)жец — казак из Запорожской Сечи, особого казачьего войска, существовавшего до 1755 года, главный стан которого находился за Днепровскими порогами (в Запорожье). 81 запорожец: ничего не работал, спал три четверти дня, ел за шестерых косарей и выпивал за одним разом почти по целому ведру; впрочем, было где и поместиться, потому что Пацюк, несмотря на небольшой рост, в ширину был довольно увесист. Притом шаровары, которые носил он, были так широки, что, какой бы большой ни сделал он шаг, ног было совершенно незаметно, и казалось — винокуренная кадь1 двигалась по улице. Может быть, это самое подало повод прозвать его Пузатым. Не прошло нескольких дней после прибытия его в село, как все уже узнали, что он знахарь. Бывал ли кто болен чем, тотчас призывал Пацюка; а Пацю-ку стоило только пошептать несколько слов, и недуг как будто рукою снимался. Случалось ли, что проголодавшийся дворянин подавился рыбьей костью, Пацюк умел так искусно ударить кулаком в спину, что кость отправлялась куда ей следует, не причинив никакого вреда дворянскому горлу. В последнее время его редко видали где-нибудь. Причина этому была, может быть, лень, а может, и то, что пролезать в двери делалось для него с каждым годом труднее. Тогда миряне должны были отправляться к нему сами, если имели в нем нужду. Кузнец не без робости отворил дверь и увидел Пацюка, сидевшего на полу по-турецки перед небольшою кадушкою, на которой стояла миска с галушками. Эта миска стояла, как нарочно, наравне с его ртом. Не подвинувшись ни одним пальцем, он наклонил слегка голову к миске и хлебал жижу, схватывая по временам зубами галушки. «Нет, этот, — подумал Вакула про себя, — еще ленивее Чуба: тот, по крайней мере, ест ложкою, а этот и руки не хочет поднять!» Пацюк, верно, крепко занят был галушками, потому что, казалось, совсем не заметил прихода кузнеца, который, едва ступивши на порог, отвесил ему пренизкий поклон. Кадь — кадка, бочка для вина. 82 1 — Я к твоей милости пришел, Пацюк! — сказал Ваку-ла, кланяясь снова. Толстый Пацюк поднял голову и снова начал хлебать галушки. — Ты, говорят, не во гнев будь сказано^ — сказал, собираясь с духом, кузнец, — я веду об этом речь не для того, чтобы тебе нанесть какую обиду, — приходишься немного сродни черту. Проговоря эти слова, Вакула испугался, подумав, что выразился все еще напрямик и мало смягчил крепкие слова, и, ожидая, что Пацюк, схвативши кадушку вместе с мискою, пошлет ему прямо в голову, отсторонился немного и закрылся рукавом, чтобы горячая жижа с галушек не обрызгала ему лица. Но Пацюк взглянул и снова начал хлебать галушки. Ободренный кузнец решился продолжать: — К тебе пришел, Пацюк, дай Боже тебе всего, добра всякого в довольствии, хлеба в пропорции! — Кузнец иногда умел ввернуть модное слово; в том он понаторел в бытность еще в Полтаве, когда размалевывал сотнику дощатый забор. — Пропадать приходится мне, грешному! ничто не помогает на свете! Что будет, то будет, приходится просить помощи у самого черта. Что ж, Пацюк? — произнес кузнец, видя неизменное его молчание, — как мне быть? — Когда нужно черта, то и ступай к черту! — отвечал Пацюк, не подымая на него глаз и продолжая убирать галушки. — Для того-то я и пришел к тебе, — отвечал кузнец, отвешивая поклон, — кроме тебя, думаю, никто на свете не знает к нему дороги. Пацюк ни слова и доедал остальные галушки. — Сделай милость, человек добрый, не откажи! — наступал кузнец, — свинины ли, колбас, муки гречневой, ну, полотна, пшена или иного прочего, в случае потребности^ как обыкновенно между добрыми людьми водится^ не поскупимся. Расскажи хоть, как, примерно сказать, попасть к нему на дорогу? 83 — Тому не нужно далеко ходить, у кого черт за плечами, — произнес равнодушно Пацюк, не изменяя своего положения. Вакула уставил на него глаза, как будто бы на лбу его написано было изъяснение этих слов. «Что он говорит ?» — безмолвно спрашивала его мина; а полуотверстый рот готовился проглотить, как галушку, первое слово. Но Пацюк молчал. Тут заметил Вакула, что ни галушек, ни кадушки перед ним не было; но вместо того на полу стояли две деревянные миски: одна была наполнена варениками, другая сметаною. Мысли его и глаза невольно устремились на эти кушанья. «Посмотрим, — говорил он сам себе, — как будет есть Па-цюк вареники. Наклоняться он, верно, не захочет, чтобы хлебать, как галушки, да и нельзя: нужно вареник сперва обмакнуть в сметану». Только что он успел это подумать, Пацюк разинул рот, поглядел на вареники и еще сильнее разинул рот. В это время вареник выплеснул из миски, шлепнул в сметану, перевернулся на другую сторону, подскочил вверх и как раз попал ему в рот. Пацюк съел и снова разинул рот, и вареник таким же порядком отправился снова. На себя только принимал он труд жевать и проглатывать. «Вишь, какое диво!» — подумал кузнец, разинув от удивления рот, и тот же час заметил, что вареник лезет и к нему в рот и уже выказал губы сметаною. Оттолкнувши вареник и вытерши губы, кузнец начал размышлять о том, какие чудеса бывают на свете и до каких мудростей доводит человека нечистая сила, заметя притом, что один только Пацюк может помочь ему. «Поклонюсь ему еще, пусть растолкует хорошенько^ Однако что за черт! ведь сегодня голодная кутья^, а он ест вареники, вареники скоромные2! Что я, в самом деле, за дурак, стою тут и греха набираюсь! Назад!» И набожный кузнец опрометью выбежал из хаты. 1 Голодная кутья — сочельник, канун Рождества, когда постились, то есть не ели мясной и молочной пищи. 2 Скорс)мная пища — непостная, мясная или молочная, яйца. В Рождественский сочельник нельзя было есть и рыбу. 84 Однако ж черт, сидевший в мешке и заранее уже радовавшийся, не мог вытерпеть, чтобы ушла из рук его такая славная добыча. Как только кузнец опустил мешок, он выскочил из него и сел верхом ему на шею. Мороз подрал по коже кузнеца; испугавшись и побледнев, не знал он, что делать; уже хотел перекреститься^ Но черт, наклонив свое собачье рыльце ему на правое ухо, сказал: — Это я — твой друг, все сделаю для товарища и друга! Денег дам сколько хочешь, — пискнул он ему в левое ухо. — Оксана будет сегодня же наша, — шепнул он, заворотивши свою морду снова на правое ухо. Кузнец стоял, размышляя. — Изволь, — сказал он наконец, — за такую цену готов быть твоим! Черт всплеснул руками и начал от радости галопировать на шее кузнеца. «Теперь-то попался кузнец!— думал он про себя, — теперь-то я вымещу на тебе, голубчик, все твои малеванья и небылицы, взводимые на чертей! Что теперь скажут мои товарищи, когда узнают, что самый набожнейший из всего села человек в моих руках?» Тут черт засмеялся от радости, вспомнивши, как будет дразнить в аде все хвостатое племя, как будет беситься хромой черт, считавшийся между ними первым на выдумки. — Ну, Вакула! — пропищал черт, все так же не слезая с шеи, как бы опасаясь, чтобы он не убежал, — ты знаешь, что без контракта1 ничего не делают. — Я готов! — сказал кузнец. — У вас, я слышал, расписываются кровью; постой же, я достану в кармане гвоздь! — Тут он заложил назад руку — и хвать черта за хвост. — Вишь, какой шутник! — закричал, смеясь, черт. — Ну, полно, довольно уже шалить! — Постой, голубчик! — закричал кузнец, — а вот это как тебе покажется? — При сем слове он сотворил крест, и черт сделался так тих, как ягненок. — Постой же, — ска- 1 Контракт — письменный договор, включающий обязательства обеих заключивших его сторон. 85 зал он, стаскивая его за хвост на землю, — будешь ты у меня знать подучивать на грехи добрых людей и честных христиан! — Тут кузнец, не выпуская хвоста, вскочил на него верхом и поднял руку для крестного знамения. — Помилуй, Вакула! — жалобно простонал черт, — все, что для тебя нужно, все сделаю, отпусти только душу на покаяние: не клади на меня страшного креста! — А, вот каким голосом запел, немец проклятый! Теперь я знаю, что делать. Вези меня сей же час на себе! слышишь, неси, как птица! — Куда? — произнес печальный черт. — В Петербург, прямо к царице! И кузнец обомлел от страха, чувствуя себя подымающимся на воздух. Долго стояла Оксана, раздумывая о странных речах кузнеца. Уже внутри ее что-то говорило, что она слишком жестоко поступила с ним. Что, если он в самом деле решится на что-нибудь страшное? «Чего доброго! может быть, он с горя вздумает влюбиться в другую и с досады станет называть ее первою красавицею на селе? Но нет, он меня любит. Я так хороша! Он меня ни за что не променяет; он шалит, прикидывается. Не пройдет минут десять, как он, верно, придет поглядеть на меня. Я в самом деле сурова. Нужно ему дать, как будто нехотя, поцеловать себя. То-то он обрадуется!» И ветреная красавица уже шутила со своими подругами. — Постойте, — сказала одна из них, — кузнец позабыл мешки свои; смотрите, какие страшные мешки! Он не по-нашему наколядовал: я думаю, сюда по целой четверти барана кидали; а колбасам и хлебам, верно, счету нет! Роскошь! целые праздники можно объедаться. — Это кузнецовы мешки? — подхватила Оксана. — Утащим скорее их ко мне в хату и разглядим хорошенько, что он сюда наклал. Все со смехом одобрили такое предложение. — Но мы не поднимем их! — закричала вся толпа вдруг, силясь сдвинуть мешки. 86 — Постойте, — сказала Оксана, — побежим скорее за санками и отвезем на санках! И толпа побежала за санками. Пленникам сильно прискучило сидеть в мешках, несмотря на то что дьяк проткнул для себя пальцем порядочную дыру. Если бы еще не было народу, то, может быть, он нашел бы средство вылезть; но вылезть из мешка при всех, показать себя на смех^ это удерживало его, и он решился ждать, слегка только покряхтывая под невежливыми сапогами Чуба. Чуб сам не менее желал свободы, чувствуя, что под ним лежит что-то такое, на котором сидеть страх было неловко. Но как скоро услышал решение своей дочери, то успокоился и не хотел уже вылезть, рассуждая, что к хате своей нужно пройти, по крайней мере, шагов с сотню, а может быть, и другую. Вылезши же, нужно оправиться, застегнуть кожух, подвязать пояс — сколько работы! да и ка-пелюхи остались у Солохи. Пусть же лучше дивчата довезут на санках. Но случилось совсем не так, как ожидал Чуб. В то время, когда дивчата побежали за санками, худощавый кум выходил из шинка расстроенный и не в духе. Шинкарка никаким образом не решалась ему верить в долг; он хотел было дожидаться, авось-либо придет какой-нибудь набожный дворянин и попотчует его; но, как нарочно, все дворяне оставались дома и, как честные христиане, ели кутью посреди своих домашних. Размышляя о развращении нравов и о деревянном сердце жидовки, продающей вино, кум набрел на мешки и остановился в изумлении. — Вишь, какие мешки кто-то бросил на дороге! — сказал он, осматриваясь по сторонам, — должно быть, тут и свинина есть. Полезло же кому-то счастие наколядовать столько всякой всячины! Экие страшные мешки! Положим, что они набиты гречаниками1 да коржами2, и то добре. Хотя 1 Греча,ник — хлеб из гречневой муки. (Из словаря Гоголя.) 2 Корж — сухая лепешка из пшеничной муки, часто с салом. (Из словаря Гоголя.) 87 бы были тут одни паляницы, и то в шмак^: жидовка за каждую паляницу дает осьмуху водки. Утащить скорее, чтобы кто не увидел. — Тут взвалил он себе на плеча мешок с Чубом и дьяком, но почувствовал, что он слишком тяжел. — Нет, одному будет тяжело несть, — проговорил он, — а вот, как нарочно, идет ткач Шапуваленко. Здравствуй, Остап! — Здравствуй, — сказал, остановившись, ткач. — Куда идешь? — А так, иду, куда ноги идут. — Помоги, человек добрый, мешки снесть! кто-то колядовал, да и кинул посереди дороги. Добром разделимся пополам. — Мешки? а с чем мешки, с книшами2 или паляницами? — Да, думаю, всего есть. Тут выдернули они наскоро из плетня палки, положили на них мешок и понесли на плечах. — Куда ж мы понесем его? в шинок? — спросил дорогою ткач. — Оно бы и я так думал, чтобы в шинок; но ведь проклятая жидовка не поверит, подумает еще, что где-нибудь украли; к тому же я только что из шинка. Мы отнесем его в мою хату. Нам никто не помешает: жинки нет дома. — Да точно ли нет дома? — спросил осторожный ткач. — Слава богу, мы не совсем еще без ума, — сказал кум, — черт ли бы принес меня туда, где она. Она, думаю, протаскается с бабами до света. — Кто там? — закричала кумова жена, услышав шум в сенях, произведенный приходом двух приятелей с мешком, и отворяя дверь. Кум остолбенел. — Вот тебе на! — произнес ткач, опустя руки. Кумова жена была такого рода сокровище, каких немало на белом свете. Так же как и ее муж, она почти никогда 1 И то в шмак — и то вкусно. 2 Книш (кныш) — спеченный из пшеничной муки хлеб, обыкновенно едомый горячим с маслом. (Из словаря Гоголя.) 88 не сидела дома и почти весь день пресмыкалась у кумушек и зажиточных старух, хвалила и ела с большим аппетитом и дралась только по утрам со своим мужем, потому что в это только время и видела его иногда. Хата их была вдвое старее шаровар волостного писаря, крыша в некоторых местах была без соломы. Плетня видны были одни остатки, потому что всякий выходивший из дому никогда не брал палки для собак, в надежде, что будет проходить мимо кумова огорода и выдернет любую из его плетня. Печь не топилась дня по три. Все, что ни напрашивала нежная супруга у добрых людей, прятала как можно подалее от своего мужа и часто самоуправно отнимала у него добычу, если он не успевал ее пропить в шинке. Кум, несмотря на всегдашнее хладнокровие, не любил уступать ей и оттого почти всегда уходил из дому с фонарями под обоими глазами, а дорогая половина, охая, плелась рассказывать старушкам о бесчинстве своего мужа и о претерпенных ею от него побоях. Теперь можно себе представить, как были озадачены ткач и кум таким неожиданным явлением. Опустивши мешок, они заступили его собою и закрыли полами; но уже было поздно: кумова жена хотя и дурно видела старыми глазами, однако ж мешок заметила. — Вот это хорошо! — сказала она с таким видом, в котором заметна была радость ястреба. — Это хорошо, что на-колядовали столько! Вот так всегда делают добрые люди; только нет, я думаю, где-нибудь подцепили. Покажите мне сейчас, слышите, покажите сей же час мешок ваш! — Лысый черт тебе покажет, а не мы, — сказал, приоса-нясь, кум. — Тебе какое дело? — сказал ткач, — мы наколядова-ли, а не ты. — Нет, ты мне покажешь, негодный пьяница! — вскричала жена, ударив высокого кума кулаком в подбородок и продираясь к мешку. Но ткач и кум мужественно отстояли мешок и заставили ее попятиться назад. Не успели они оправиться, как супруга выбежала в сени уже с кочергою в руках. Проворно 89 хватила кочергою мужа по рукам, ткача по спине и уже стояла возле мешка. — Что мы допустили ее? — сказал ткач, очнувшись. — Э, что мы допустили! а отчего ты допустил? — сказал хладнокровно кум. — У вас кочерга, видно, железная! — сказал после небольшого молчания ткач, почесывая спину. — Моя жинка купила прошлый год на ярмарке кочергу, дала пивкопы1, — та ничего^ не больно. Между тем торжествующая супруга, поставив на пол каганец2, развязала мешок и заглянула в него. Но, верно, старые глаза ее, которые так хорошо увидели мешок, на этот раз обманулись. — Э, да тут лежит целый кабан! — вскрикнула она, всплеснув от радости в ладоши. — Кабан! слышишь, целый кабан! — толкал ткач кума. — А все ты виноват! — Что ж делать! — произнес, пожимая плечами, кум. — Как что? чего мы стоим? отнимем мешок! ну, приступай! — Пошла прочь! пошла! это наш кабан! — кричал, выступая, ткач. — Ступай, ступай, чертова баба! это не твое добро! — говорил, приближаясь, кум. Супруга принялась снова за кочергу, но Чуб в это время вылез из мешка и стал посреди сеней, потягиваясь, как человек, только что пробудившийся от долгого сна. Кумова жена вскрикнула, ударивши об полы руками, и все невольно разинули рты. — Что ж она, дура, говорит: кабан! Это не кабан! — сказал кум, выпуча глаза. — Вишь, какого человека кинуло в мешок! — сказал ткач, пятясь от испугу. — Хоть что хочешь говори, хоть 1 Пивк(эпы — двадцать пять копеек. (Из словаря Гоголя.) 2 Кагане' ц — светильня, состоящая из черепка, наполненного салом. (Из словаря Гоголя.) 90 А.П.Бубнов. Ткач, кум, кумова жена, Чуб и дьяк тресни, а не обошлось без нечистой силы. Ведь он не пролезет в окошко! — Это кум! — вскрикнул, вглядевшись, кум. — А ты думал кто? — сказал Чуб, усмехаясь. — Что, славную я выкинул над вами штуку? А вы небось хотели меня съесть вместо свинины? Постойте же, я вас порадую: в мешке лежит еще что-то, — если не кабан, то, наверно, поросенок или иная живность. Подо мною беспрестанно что-то шевелилось. Ткач и кум кинулись к мешку, хозяйка дома уцепилась с противной стороны, и драка возобновилась бы снова, если бы дьяк, увидевши теперь, что ему некуда скрыться, не выкарабкался из мешка. 91 Кумова жена, остолбенев, выпустила из рук ногу, за которую начала было тянуть дьяка из мешка. — Вот и другой еще!— вскрикнул со страхом ткач, — черт знает как стало на свете^ голова идет кругом^ не колбас и не паляниц, а людей кидают в мешки! — Это дьяк! — произнес изумившийся более всех Чуб. — Вот тебе на! ай да Солоха! посадить в мешок^ То-то, я гляжу, у нее полная хата мешков^ Теперь я все знаю: у нее в каждом мешке сидело по два человека. А я думал, что она только мне одному^ Вот тебе и Солоха! Девушки немного удивились, не найдя одного мешка. «Нечего делать, будет с нас и этого», — лепетала Оксана. Все принялись за мешок и взвалили его на санки. Голова решился молчать, рассуждая: если он закричит, чтобы его выпустили и развязали мешок, — глупые дивча-та разбегутся, подумают, что в мешке сидит дьявол, и он останется на улице, может быть, до завтра. Девушки между тем, дружно взявшись за руки, полетели как вихорь с санками по скрыпучему снегу. Множество, шаля, садилось на санки; другие взбирались на самого голову. Голова решился сносить все. Наконец проехали, отворили настежь двери в сенях и хате и с хохотом втащили мешок. — Посмотрим, что-то лежит тут, — закричали все, бросившись развязывать. Тут икотка, которая не переставала мучить голову во все время сидения его в мешке, так усилилась, что он начал икать и кашлять во все горло. — Ах, тут сидит кто-то! — закричали все и в испуге бросились вон из дверей. — Что за черт! куда вы мечетесь как угорелые? — сказал, входя в дверь, Чуб. — Ах, батько! — произнесла Оксана, — в мешке сидит кто-то! — В мешке? где вы взяли этот мешок? — Кузнец бросил его посередь дороги, — сказали все вдруг. 92 «Ну, так, не говорил ли я?..» — подумал про себя Чуб. — Чего ж вы испугались? посмотрим. А ну-ка, чолови-че, прошу не погневиться, что не называем по имени и отчеству, вылезай из мешка! Голова вылез. — Ах! — вскрикнули девушки. «И голова влез туда же, — говорил про себя Чуб в недоумении, меряя его с головы до ног, — вишь как!.. Э!..» — более он ничего не мог сказать. Голова сам был не меньше смущен и не знал, что начать. — Должно быть, на дворе холодно? — сказал он, обращаясь к Чубу. — Морозец есть, — отвечал Чуб. — А позволь спросить тебя, чем ты смазываешь свои сапоги, смальцем1 или дегтем? Он хотел не то сказать, он хотел спросить: «Как ты, голова, залез в этот мешок?» — но сам не понимал, как выговорил совершенно другое. — Дегтем лучше! — сказал голова. — Ну, прощай, Чуб! — И, нахлобучив капелюхи, вышел из хаты. — Для чего спросил я сдуру, чем он мажет сапоги! — произнес Чуб, поглядывая на двери, в которые вышел голова. — Ай да Солоха! эдакого человека засадить в мешок!.. Вишь, чертова баба! А я дурак^ да где же тот проклятый мешок? — Я кинула его в угол, там больше ничего нет, — сказала Оксана. — Знаю я эти штуки, ничего нет! подайте его сюда: там еще один сидит! Встряхните его хорошенько^ Что, нет?.. Вишь, проклятая баба! А поглядеть на нее — как святая, как будто и скоромного никогда не брала в рот. Но оставим Чуба изливать на досуге свою досаду и возвратимся к кузнецу, потому что уже на дворе, верно, есть час девятый. Смйлец — бараний жир. (Из словаря Гоголя.) 93 1 Сначала страшно показалось Вакуле, когда поднялся он от земли на такую высоту, что ничего уже не мог видеть внизу, и пролетел как муха под самым месяцем так, что если бы не наклонился немного, то зацепил бы его шапкою. Однако ж мало спустя он ободрился и уже стал подшучивать над чертом. Его забавляло до крайности, как черт чихал и кашлял, когда он снимал с шеи кипарисный крестик и подносил к нему. Нарочно поднимал он руку почесать голову, а черт, думая, что его собираются крестить, летел еще быстрее. Все было светло в вышине. Воздух в легком серебряном тумане был прозрачен. Все было видно, и даже можно было заметить, как вихрем пронесся мимо их, сидя в горшке, колдун; как звезды, собравшись в кучу, играли в жмурки; как клубился в стороне облаком целый рой духов; как плясавший при месяце черт снял шапку, увидавши кузнеца, скачущего верхом; как летела возвращавшаяся назад метла, на которой, видно, только что съездила куда нужно ведьма^ много еще дряни встречали они. Все, видя кузнеца, на минуту останавливалось поглядеть на него и потом снова неслось далее и продолжало свое; кузнец все летел; и вдруг заблестел перед ним Петербург весь в огне. (Тогда была по какому-то случаю иллюминация.) Черт, перелетев через шлагбаум, оборотился в коня, и кузнец увидел себя на лихом бегуне середи улицы. Боже мой! стук, гром, блеск; по обеим сторонам громоздятся четырехэтажные стены; стук копыт коня, звук колеса отзывались громом и отдавались с четырех сторон; домы росли и будто подымались из земли на каждом шагу; мосты дрожали; кареты летали; извозчики, форейторы кричали; снег свистел под тысячью летящих со всех сторон саней; пешеходы жались и теснились под домами, унизанными плошками, и огромные тени их мелькали по стенам, досягая головою труб и крыш. С изумлением оглядывался кузнец на все стороны. Ему казалось, что все домы устремили на него свои бесчисленные огненные очи и глядели. Господ в крытых сукном шубах он увидел так много, что не знал, кому шапку снимать. «Боже ты мой, сколько тут панства! — 94 подумал кузнец. — Я думаю, каждый, кто ни пройдет по улице в шубе, то и заседатель, то и заседатель! а те, что катаются в таких чудных бричках со стеклами, те когда не городничие, то, верно, комиссары, а может, еще и больше». Его слова прерваны были вопросом черта: «Прямо ли ехать к царице?» — «Нет, страшно, — подумал кузнец. — Тут где-то, не знаю, пристали запорожцы, которые проезжали осенью чрез Диканьку. Они ехали из Сечи с бумагами к царице; все бы таки посоветоваться с ними». — Эй, сатана, полезай ко мне в карман да веди к запорожцам! Черт в одну минуту похудел и сделался таким маленьким, что без труда влез к нему в карман. А Вакула не успел оглянуться, как очутился перед большим домом, вошел, сам не зная как, на лестницу, отворил дверь и подался немного назад от блеска, увидевши убранную комнату; но немного ободрился, узнавши тех самых запорожцев, которые проезжали через Диканьку, сидевших на шелковых диванах, поджав под себя намазанные дегтем сапоги, и куривших самый крепкий табак, называемый обыкновенно корешками. — Здравствуйте, панове! помогай Бог вам! вот где увиделись! — сказал кузнец, подошевши близко и отвесивши поклон до земли. — Что там за человек? — спросил сидевший перед самым кузнецом другого, сидевшего подалее. — А вы не познали? — сказал кузнец. — Это я, Вакула, кузнец! Когда проезжали осенью через Диканьку, то прогостили, дай Боже вам всякого здоровья и долголетия, без малого два дни. И новую шину тогда поставил на переднее колесо вашей кибитки! — А! — сказал тот же запорожец, — это тот самый кузнец, который малюет важно. Здорово, земляк, зачем тебя Бог принес? — А так, захотелось поглядеть, говорят^ — Что же, земляк, — сказал приосанясь запорожец и желая показать, что он может говорить и по-русски, — што балшой город? 95 Кузнец и себе не хотел осрамиться и показаться новичком, притом же, как имели случай видеть выше сего, он знал и сам грамотный язык. — Губерния знатная! — отвечал он равнодушно. — Нечего сказать: домы балшущие, картины висят скрозь1 важные. Многие домы исписаны буквами из сусального золота до чрезвычайности. Нечего сказать, чудная пропорция! Запорожцы, услышавши кузнеца, так свободно изъясняющегося, вывели заключение очень для него выгодное. — После потолкуем с тобою, земляк, побольше; теперь же мы едем сейчас к царице. — К царице? А будьте ласковы, панове, возьмите и меня с собою! — Тебя? — произнес запорожец с таким видом, с каким говорит дядька четырехлетнему своему воспитаннику, просящему посадить его на настоящую, на большую лошадь. — Что ты будешь там делать? Нет, не можно. — При этом на лице его выразилась значительная мина. — Мы, брат, будем с царицей толковать про свое. — Возьмите! — настаивал кузнец. — Проси! — шепнул он тихо черту, ударив кулаком по карману. Не успел он этого сказать, как другой запорожец проговорил: — Возьмем его, в самом деле, братцы! — Пожалуй, возьмем! — произнесли другие. — Надевай же платье такое, как и мы. Кузнец схватился натянуть на себя зеленый жупан, как вдруг дверь отворилась и вошедший с позументами человек2 сказал, что пора ехать. Чудн(5 снова показалось кузнецу, когда он понесся в огромной карете, качаясь на рессорах, когда с обеих сторон мимо его бежали назад четырехэтажные домы и мостовая, гремя, казалось, сама катилась под ноги лошадям. 1 Скрозь — здесь: все без исключения. 2 ...С позументами человек — слуга, одетый в парадную ливрею, обшитую золотой или серебряной тесьмой — позументами. 96 «Боже ты мой, какой свет! — думал про себя кузнец. — У нас днем не бывает так светло». Кареты остановились перед дворцом. Запорожцы вышли, вступили в великолепные сени и начали подыматься на блистательно освещенную лестницу. — Что за лестница! — шептал про себя кузнец, — жаль ногами топтать. Экие украшения! Вот, говорят, лгут сказки! кой черт лгут! Боже ты мой, что за перила! какая работа! тут одного железа рублей на пятьдесят пошло! Уже взобравшись на лестницу, запорожцы прошли первую залу. Робко следовал за ними кузнец, опасаясь на каждом шагу поскользнуться на паркете. Прошли три залы, кузнец все еще не переставал удивляться. Вступивши в четвертую, он невольно подошел к висевшей на стене картине. Это была Пречистая Дева с Младенцем на руках. «Что за картина! что за чудная живопись! — рассуждал он, — вот, кажется, говорит! кажется, живая! а дитя святое! и ручки прижало! и усмехается, бедное! а краски! Боже ты мой, какие краски! тут вохры, я думаю, и на копейку не пошло, все ярь да бакан1; а голубая так и горит! важная работа! должно быть, грунт наведен был блейвасом2. Сколь, однако ж, ни удивительны сии малевания, но эта медная ручка, — продолжал он, подходя к двери и щупая замок, — еще большего достойна удивления. Эк какая чистая выделка! это всё, я думаю, немецкие кузнецы, за самые дорогие цены де-лали^» Может быть, долго еще бы рассуждал кузнец, если бы лакей с галунами не толкнул его под руку и не напомнил, чтобы он не отставал от других. Запорожцы прошли еще две залы и остановились. Тут велено им было дожидаться. В зале толпилось несколько генералов в шитых золотом мундирах. Запорожцы поклонились на все стороны и стали в кучу. ная. 1 В()хра (охра) — желтая краска, ярь — зеленая, бакан — крас-Блейва, с — белила. 97 2 Минуту спустя вошел в сопровождении целой свиты величественного роста, довольно плотный человек в гетьман-ском мундире, в желтых сапожках. Волосы на нем были растрепаны, один глаз немного крив, на лице изображалась какая-то надменная величавость, во всех движениях видна была привычка повелевать. Все генералы, которые расхаживали довольно спесиво в золотых мундирах, засуетились и с низкими поклонами, казалось, ловили его каждое слово и даже малейшее движение, чтобы сейчас лететь выполнять его. Но гетьман не обратил даже и внимания, едва кивнул головою и подошел к запорожцам. Запорожцы отвесили все поклон в ноги. — Все ли вы здесь? — спросил он протяжно, произнося слова немного в нос. — Та, вси, батько! — отвечали запорожцы, кланяясь снова. — Не забудете говорить так, как я вас учил? — Нет, батько, не позабудем. — Это царь? — спросил кузнец одного из запорожцев. — Куда тебе царь! это сам Потемкин1, — отвечал тот. В другой комнате послышались голоса, и кузнец не знал, куда деть свои глаза от множества вошедших дам в атласных платьях с длинными хвостами и придворных в шитых золотом кафтанах и с пучками назади. Он только видел один блеск и больше ничего. Запорожцы вдруг все пали на землю и закричали в один голос: — Помилуй, мамо! помилуй! Кузнец, не видя ничего, растянулся и сам со всем усердием на полу. — Встаньте, — прозвучал над ними повелительный и вместе приятный голос. Некоторые из придворных засуетились и толкали запорожцев. — Не встанем, мамо! не встанем! умрем, а не встанем! — кричали запорожцы. 1 Григорий Александрович Потемкин (1739— 1791) — государственный деятель, полководец, гетман (правитель) Украины. 98 Потемкин кусал себе губы, наконец подошел сам и повелительно шепнул одному из запорожцев. Запорожцы поднялись. Тут осмелился и кузнец поднять голову и увидел стоявшую перед собою небольшого роста женщину, несколько даже дородную, напудренную, с голубыми глазами, и вместе с тем величественно улыбающимся видом, который так умел покорять себе все и мог только принадлежать одной царствующей женщине. — Светлейший1 обещал меня познакомить сегодня с моим народом, которого я до сих пор еще не видала, — говорила дама с голубыми глазами, рассматривая с любопытством запорожцев. — Хорошо ли вас здесь содержат? — продолжала она, подходя ближе. — Та спасиби, мамо! Провиянт дают хороший, хотя бараны здешние совсем не то, что у нас на Запорожье, — почему ж не жить как-нибудь?.. Потемкин поморщился, видя, что запорожцы говорят совершенно не то, чему он их учил^ Один из запорожцев, приосанясь, выступил вперед: — Помилуй, мамо! зачем губишь верный народ? чем прогневили? Разве держали мы руку поганого татарина; разве соглашались в чем-либо с турчином; разве изменили тебе делом или помышлением? За что ж немилость? Прежде слыхали мы, что приказываешь везде строить крепости от нас; после слышали, что хочешь поворотить в карабинеры2; теперь слышим новые напасти. Чем виновато запорожское войско? тем ли, что перевело твою армию через Перекоп и помогло твоим енералам порубать крымцев?.. Потемкин молчал и небрежно чистил небольшою щеточкою свои бриллианты, которыми были унизаны его руки. 1 Светлейший — светлейший князь, высший дворянский титул в царской России. 2 Поворотить в карабине^ры — заставить казаков нести регулярную военную службу в армии. Карабинер — солдат, вооруженный карабги ном — короткоствольной винтовкой. 99 — Чего же хотите вы? — заботливо спросила Екатерина. Запорожцы значительно взглянули друг на друга. «Теперь пора! Царица спрашивает, чего хотите!» — сказал сам себе кузнец и вдруг повалился на землю. — Ваше царское величество, не прикажите казнить, прикажите миловать! Из чего, не во гнев будь сказано вашей царской милости, сделаны черевички, что на ногах ваших? Я думаю, ни один швец ни в одном государстве на свете не сумеет так сделать. Боже ты мой, что, если бы моя жинка надела такие черевики! Государыня засмеялась. Придворные засмеялись тоже. Потемкин и хмурился и улыбался вместе. Запорожцы начали толкать под руку кузнеца, думая, не с ума ли он сошел. — Встань! — сказала ласково государыня. — Если так тебе хочется иметь такие башмаки, то это нетрудно сделать. Принесите ему сей же час башмаки самые дорогие, с золотом! Право, мне очень нравится это простодушие! Вот вам, — продолжала государыня, устремив глаза на стоявшего подалее от других средних лет человека1 с полным, но несколько бледным лицом, которого скромный кафтан с большими перламутровыми пуговицами, показывал, что он не принадлежал к числу придворных, — предмет, достойный остроумного пера вашего! — Вы, ваше императорское величество, слишком милостивы. Сюда нужно, по крайней мере, Лафонтена2! — отвечал, поклонясь, человек с перламутровыми пуговицами. — По чести скажу вам: я до сих пор без памяти от вашего «Бригадира». Вы удивительно хорошо читаете! Однако ж, — продолжала государыня, обращаясь снова к запорожцам, — я слышала, что на Сечи у вас никогда не женятся. — Як же, мамо! ведь человеку, сама знаешь, без жинки нельзя жить, — отвечал тот самый запорожец, который раз- 1 Имеется в виду Денис Иванович Фонвизин (1745 —1792) — русский писатель, автор знаменитой комедии «Недоросль». 2 Жан де Лафонтен (1621 —1625) — французский поэт и баснописец. 100 говаривал с кузнецом, и кузнец удивился, слыша, что этот запорожец, зная так хорошо грамотный язык, говорит с царицею, как будто нарочно, самым грубым, обыкновенно называемым мужицким наречием. «Хитрый народ! — подумал он сам себе, — верно, недаром он это делает». — Мы не чернецы1, — продолжал запорожец, — а люди грешные. Падки, как и все честное христианство, до скоромного. Есть у нас не мало таких, которые имеют жен, только не живут с ними на Сечи. Есть такие, что имеют жен в Польше; есть такие, что имеют жен в Украйне; есть такие, что имеют жен и в Турещине. В это время кузнецу принесли башмаки. — Боже ты мой, что за украшение! — вскрикнул он радостно, ухватив башмаки. — Ваше царское величество! Что ж, когда башмаки такие на ногах и в них, чаятельно2, ваше благородие, ходите и на лед ковзаться^, какие ж должны быть самые ножки? думаю, по малой мере из чистого сахара. Государыня, которая точно имела самые стройные и прелестные ножки, не могла не улыбнуться, слыша такой комплимент из уст простодушного кузнеца, который в своем запорожском платье мог почесться4 красавцем, несмотря на смуглое лицо. Обрадованный таким благосклонным вниманием, кузнец уже хотел было расспросить хорошенько царицу о всем: правда ли, что цари едят один только мед да сало, и тому подобное; но, почувствовав, что запорожцы толкают его под бока, решился замолчать; и, когда государыня, обратившись к старикам, начала расспрашивать, как у них живут на Сечи, какие обычаи водятся, — он, отошедши назад, нагнулся к карману, сказал тихо: «Выноси меня отсюда скорее!» — и вдруг очутился за шлагбаумом. 1 Чернец — монах. 2 чаятельно — наверное. 3 Коезсь ться — кататься. 4 Почисться — считаться, казаться. 101 — Утонул! ей-богу, утонул! вот чтобы я не сошла с этого места, если не утонул! — лепетала толстая ткачиха, стоя в куче диканьских баб посереди улицы. — Что ж, разве я лгунья какая? разве я у кого-нибудь корову украла? разве я сглазила кого, что ко мне не имеют веры? — кричала баба в козацкой свитке1, с фиолетовым носом, размахивая руками. — Вот чтобы мне воды не захотелось пить, если старая Переперчиха не видела собственными глазами, как повесился кузнец! — Кузнец повесился? вот тебе на! — сказал голова, выходивший от Чуба, остановился и протеснился ближе к разговаривавшим. — Скажи лучше, чтоб тебе водки не захотелось пить, старая пьяница! — отвечала ткачиха, — нужно быть такой сумасшедшей, как ты, чтобы повеситься! Он утонул! утонул в про-лубе! Это я так знаю, как то, что ты была сейчас у шинкарки. — Срамница! вишь, чем стала попрекать! — гневно возразила баба с фиолетовым носом. — Молчала бы, негодница! Разве я не знаю, что к тебе дьяк ходит каждый вечер? Ткачиха вспыхнула. — Что дьяк? к кому дьяк? что ты врешь? — Дьяк? — пропела, теснясь к спорившим, дьячиха, в тулупе из заячьего меха, крытом синею китайкой. — Я дам знать дьяка! Кто это говорит — дьяк? — А вот к кому ходит дьяк! — сказала баба с фиолетовым носом, указывая на ткачиху. — Так это ты, сука, — сказала дьячиха, подступая к ткачихе, — так это ты, ведьма, напускаешь ему туман и поишь нечистым зельем, чтобы ходил к тебе? — Отвяжись от меня, сатана! — говорила, пятясь, ткачиха. — Вишь, проклятая ведьма, чтоб ты не дождала детей своих видеть, негодная! Тьфу!.. — Тут дьячиха плюнула прямо в глаза ткачихе. 1 Св11 тка — род полукафтана. (Из словаря Гоголя.) 102 Ткачиха хотела и себе сделать то же, но вместо того плюнула в небритую бороду голове, который, чтобы лучше все слышать, подобрался к самим спорившим. — А, скверная баба! — закричал голова, обтирая полою лицо и поднявши кнут. Это движение заставило всех разой-титься с ругательствами в разные стороны. — Экая мерзость! — повторял он, продолжая обтираться. — Так кузнец утонул! Боже ты мой, а какой важный живописец был! какие ножи крепкие, серпы, плуги умел выковывать! Что за сила была! Да, — продолжал он, задумавшись, — таких людей мало у нас на селе. То-то я, еще сидя в проклятом мешке, замечал, что бедняжка был крепко не в духе. Вот тебе и кузнец! был, а теперь и нет! А я собирался было подковать свою рябую кобылу!.. И, будучи полон таких христианских мыслей, голова тихо побрел в свою хату. Оксана смутилась, когда до нее дошли такие вести. Она мало верила глазам Переперчихи и толкам баб; она знала, что кузнец довольно набожен, чтобы решиться погубить свою душу. Но что, если он в самом деле ушел с намерением никогда не возвращаться в село? А вряд ли и в другом месте где найдется такой молодец, как кузнец! Он же так любил ее! Он долее всех выносил ее капризы! Красавица всю ночь под своим одеялом поворачивалась с правого бока на левый, с левого на правый — и не могла заснуть. То, разметавшись в обворожительной наготе, которую ночной мрак скрывал даже от нее самой, она почти вслух бранила себя; то, приутихнув, решалась ни о чем не думать — и все думала. И вся горела; и к утру влюбилась по уши в кузнеца. Чуб не изъявил ни радости, ни печали об участи Вакулы. Его мысли заняты были одним: он никак не мог позабыть вероломства Солохи и, сонный, не переставал бранить ее. Настало утро. Вся церковь еще до света была полна народа. Пожилые женщины в белых намитках1, в белых су- 1 Намги тка — белое покрывало из жидкого полотна, носимое на голове женщинами, с откинутыми назад концами. (Из словаря Гоголя.) 103 конных свитках набожно крестились у самого входа церковного. Дворянки в зеленых и желтых кофтах, а иные даже в синих кунтушах с золотыми назади усами, стояли впереди их. Дивчата, у которых на головах намотана была целая лавка лент, а на шее монист, крестов и дукатов1, старались пробраться еще ближе к иконостасу. Но впереди всех были дворяне и простые мужики с усами, с чубами, с толстыми шеями и только что выбритыми подбородками, все большею частию в кобеняках, из-под которых выказывалась белая, а у иных и синяя свитка. На всех лицах, куда ни взглянь, виден был праздник. Голова облизывался, воображая, как он разговеется колбасою; дивчата помышляли о том, как они будут ковзаться с хлопцами на льду; старухи усерднее, нежели когда-либо, шептали молитвы. По всей церкви слышно было, как козак Свербыгуз клал поклоны. Одна только Оксана стояла как будто не своя: молилась и не молилась. На сердце у нее столпилось столько разных чувств, одно другого досаднее, одно другого печальнее, что лицо ее выражало одно только сильное смущение; слезы дрожали на глазах. Дивчата не могли понять этому причины и не подозревали, чтобы виною был кузнец. Однако ж не одна Оксана была занята кузнецом. Все миряне заметили, что праздник — как будто не праздник; что как будто все чего-то недостает. Как на беду, дьяк после путешествия в мешке охрип и дребезжал едва слышным голосом; правда, приезжий певчий славно брал баса, но куда бы лучше, если бы и кузнец был, который всегда, бывало, как только пели «Отче наш» или «Иже херувимы», всходил на крылос и выводил оттуда тем же самым напевом, каким поют и в Полтаве. К тому же он один исправлял должность церковного тита-ра2. Уже отошла заутреня; после заутрени отошла обедня^ куда же это, в самом деле, запропастился кузнец? 1 Дукат — род медали; носится на шее женщинами. (Из словаря Гоголя.) 2 Тги тар — правильно ктитор — церковный староста. 104 Еще быстрее в остальное время ночи несся черт с кузнецом назад. И мигом очутился Вакула около своей хаты. В это время пропел петух. «Куда? — закричал он, ухватя за хвост хотевшего убежать черта, — постой, приятель, еще не все: я еще не поблагодарил тебя». Тут, схвативши хворостину, отвесил он ему три удара, и бедный черт припустил бежать, как мужик, которого только что выпарил заседатель. Итак, вместо того чтобы провесть, соблазнить и одурачить других, враг человеческого рода был сам одурачен. После сего Вакула вошел в сени, зарылся в сено и проспал до обеда. Проснувшись, он испугался, когда увидел, что солнце уже высоко: «Я проспал заутреню и обедню!» Тут благочестивый кузнец погрузился в уныние, рассуждая, что это, верно, Бог нарочно, в наказание за грешное его намерение погубить свою душу, наслал сон, который не дал даже ему побывать в такой торжественный праздник в церкви. Но, однако ж, успокоив себя тем, что в следующую неделю исповедается в этом попу и с сегодняшнего же дня начнет бить по пятидесяти поклонов через весь год, заглянул он в хату; но в ней не было никого. Видно, Солоха еще не возвращалась. Бережно вынул он из пазухи башмаки и снова изумился дорогой работе и чудному происшествию минувшей ночи; умылся, оделся как можно лучше, надел то самое платье, которое достал от запорожцев, вынул из сундука новую шапку из решетиловских смушек с синим верхом, которой не надевал еще ни разу с того времени, как купил ее еще в бытность в Полтаве; вынул также новый, всех цветов пояс; положил все это вместе с нагайкою в платок и отправился прямо к Чубу. Чуб выпучил глаза, когда вошел к нему кузнец, и не знал, чему дивиться: тому ли, что кузнец воскрес, тому ли, что кузнец смел к нему прийти, или тому, что он нарядился таким щеголем и запорожцем. Но еще больше изумился он, когда Вакула развязал платок и положил перед ним новехонькую шапку и пояс, какого не видано было на селе, а сам повалился ему в ноги и проговорил умоляющим голосом: 105 — Помилуй, батько! не гневись! вот тебе и нагайка: бей, сколько душа пожелает, отдаюсь сам; во всем каюсь; бей, да не гневись только! Ты ж когда-то братался с покойным бать-ком, вместе хлеб-соль ели и магарыч пили. Чуб не без тайного удовольствия видел, как кузнец, который никому на селе в ус не дул, сгибал в руке пятаки и подковы, как гречневые блины, тот самый кузнец лежал у ног его. Чтоб еще больше не уронить себя, Чуб взял нагайку и ударил его три раза по спине. — Ну, будет с тебя, вставай! старых людей всегда слушай! Забудем все, что было меж нами! Ну, теперь говори, чего тебе хочется? — Отдай, батько, за меня Оксану! Чуб немного подумал, поглядел на шапку и пояс: шапка была чудная, пояс также не уступал ей; вспомнил о вероломной Солохе и сказал решительно: — Добре! присылай сватов! — Ай! — вскрикнула Оксана, переступив через порог и увидев кузнеца, и вперила с изумлением и радостью в него очи. — Погляди, какие я тебе принес черевики! — сказал Ва-кула, — те самые, которые носит царица. Вакула и Оксана. Кадр из художественного фильма А. Роу «Вечера на хуторе близ Диканьки» 106 — Нет! нет! мне не нужно черевиков! — говорила она, махая руками и не сводя с него очей, — я и без черевиков^ — Далее она не договорила и покраснела. Кузнец подошел ближе, взял ее за руку; красавица и очи потупила. Еще никогда не была она так чудно хороша. Восхищенный кузнец тихо поцеловал ее, и лицо ее пуще загорелось, и она стала еще лучше. Проезжал через Диканьку блаженной памяти архиерей, хвалил место, на котором стоит село, и, проезжая по улице, остановился перед новою хатою. — А чья это такая размалеванная хата? — спросил преосвященный у стоявшей близ дверей красивой женщины с дитятей на руках. — Кузнеца Вакулы, — сказала ему, кланяясь, Оксана, потому что это именно была она. — Славно! славная работа! — сказал преосвященный, разглядывая двери и окна. А окна все были обведены кругом красною краскою; на дверях же везде были козаки на лошадях, с трубками в зубах. Но еще больше похвалил преосвященный Вакулу, когда узнал, что он выдержал церковное покаяние и выкрасил даром весь левый крылос зеленою краскою с красными цветами. Это, однако ж, не все: на стене сбоку, как войдешь в церковь, намалевал Вакула черта в аду, такого гадкого, что все плевали, когда проходили мимо; а бабы, как только рас-плакивалось у них на руках дитя, подносили его к картине и говорили: «Он бачь, яка кака намалевана!» — и дитя, удерживая слезенки, косилось на картину и жалось к груди своей матери. ? Вопросы и задания *1. Почему это произведение называют сказочной повестью, а не сказкой? Чтобы ответить, подумайте: 1) Что общего у повести с фольклорными сказками? К какому виду сказок (волшебные, о животных, бытовые) она близка? 107 2. *3. 4. 5. *6. 7. *8. *9. 10. *11. 12. 2) С какими малыми фольклорными жанрами связана повесть? 3) Докажите, что в повести есть и реальный мир. 4) Как связаны между собой реальный и сказочный миры? 5) Есть ли в повести Гоголя двоемирие? Подберите эпитеты или сравнения для характеристики народного мира. Для этого уточните: 1) Какое впечатление он произвел на вас? Почему? 2) Какие герои показались смешными, какие — страшными? 3) Кому вы симпатизировали, за кого переживали? Почему? Кого вы считаете главным героем повести? Почему? Чем славен в Диканьке Вакула? Какого фольклорного героя он вам напомнил? Чем? С кем и почему Вакула вступает в конфликт? Почему черт старается навредить Вакуле и заполучить именно его душу? В повести есть не только черт, но и ведьма Солоха. Какими чертами фольклорных ведьм наделил ее Гоголь? Чтобы ответить, выполните задания и поразмышляйте над вопросами: 1) Перечитайте, что и как рассказывают о Солохе ее односельчане. 2) Опишите или нарисуйте, какой вы ее представляете. 3) Чем Солоха искушает людей? 4) Кто и почему попадается в ее сети? 5) К чему стремится Солоха? Какие еще представители нечистой силы встречаются в повести? С какой целью вводит их в произведение Гоголь? Сделайте вывод о том, чем нечистая сила искушает людей и кто и почему попадается на ее удочку. Если бы вы снимали киноэпизод «Полет Вакулы в Петербург», то какое настроение стремились бы вызвать у зрителя? Почему? Что поможет вам достичь поставленной цели? Почему Вакуле удалось победить черта? Из-за чего не ладят Чуб и Вакула? Чтобы ответить, подумайте: 1) Какими чертами характера наделил Чуба Гоголь? Что помогло вам это понять? 2) Менялось ли ваше отношение к Чубу в процессе чтения? *3) Над какими его качествами смеется повествователь? Как бы вы охарактеризовали этот смех: это сатира или юмор? 108 13. В какие смешные ситуации попадают герои повести? Что в каждом случае вызывает смех? 14. Рассмотрите иллюстрацию А. П. Бубнова, на которой изображены ткач, кум, кума, Чуб и дьяк. Какое настроение создает художник? Как он относится к этим персонажам? Почему вы так решили? Разделяете ли вы точку зрения художника? *15. Что помогло Вакуле разрешить конфликт с Чубом? Чтобы ответить, подумайте: 1) Как в конфликте с Чубом проявляется характер Вакулы? 2) Почему Вакула, вернувшись из Петербурга, идет прямо к Чубу? 3) Что удивило Чуба, когда в хату вошел Вакула? 4) Почему он все-таки отдал свою дочь за кузнеца? 16. Какими чертами характера наделил автор Оксану? 17. Рассмотрите иллюстрацию А. П. Бубнова («Вакула у Оксаны») и кадр из анимационного фильма «Ночь перед Рождеством». Подберите к ним подписи из текста. На какой иллюстрации отношения персонажей переданы более напряженно? Обоснуйте свою позицию. 18. Похожа ли Оксана на Солоху? Чем? *19. Перечитайте эпизод «Оксана перед зеркалом». Сравните поведение Оксаны с поведением царицы из «Сказки о мертвой царевне и о семи богатырях» А. С. Пушкина. Какие качества Оксаны вы открыли для себя, сравнивая эти образы? *20. Как к Оксане относится повествователь? Обоснуйте свое мнение. 21. Почему сильный и смелый Вакула чувствует себя беспомощным перед Оксаной? 22. Подготовьте рассказ о событиях Рождественской ночи от лица Оксаны. 23. Изменилась ли Оксана, полюбив кузнеца? Объясните свою точку зрения. 24. Рассмотрите кадр из художественного фильма «Вечера на хуторе близ Диканьки» («Вакула приносит черевички Оксане»). Какие чувства вы читаете на лицах героев? *25. Почему малороссийский кузнец смог привезти Оксане черевички императрицы? 109 *26. Как вы считаете, почему Гоголь отправляет кузнеца в Петербург? Чтобы ответить, подумайте: 1) Каким предстал Петербург перед Вакулой? Что поразило его в облике столицы, во дворце? 2) Как характеризует кузнеца то, как он воспринимает Петербург? 3) Почему запорожцы так странно ведут себя во дворце? С какой целью они туда пришли? 4) Чем поведение Вакулы отличается от поведения запорожцев? 5) Как в петербургских эпизодах сочетаются сказочное и реальное? Приведите примеры. 6) Почему императрица не разгневалась на просьбу кузнеца, а подарила ему черевички? *27. Почему действие повести происходит в ночь перед Рождеством? 28. Что вы узнали о повествователе? 29. Каким вы его представляете? Какими качествами наделил Н. В.Гоголь своего повествователя? *30. Что сближает повествователя с другими персонажами повести, что отличает от них? 31. Действительно ли повествователь — отличный рассказчик? Обоснуйте свою точку зрения. *32. Зачем Гоголю понадобилось создавать образ повествователя? *33. Сделайте вывод о том, какие светлые и темные силы борются в героях, какие побеждают и почему. В чем состоит идея сказочной повести Гоголя? Дополнительные вопросы и задания 1. Повесть Гоголя «Ночь перед Рождеством» послужила основой одноименного анимационного фильма З. и В. Брумберг и художественного фильма А. Роу «Вечера на хуторе близ Диканьки». Посмотрите их. Какой фильм вам понравился больше, почему? В каком из них более органично сочетаются сказка и реальность? В каком сохранен дух гоголевской повести? Напишите отзыв об одном из фильмов. 2. Проведите конкурс сказителей на приз Рудого Панька. 110 На книжной полке Н. В. Гоголь. «Майская ночь, или Утопленница», «Сорочинская ярмарка», «Вий». Былички. Фольклорные сказки о солдате и черте. ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ ПРОЕКТЫ 1. Представьте, что вы путешествуете по Украине и собираете интересные материалы о быте и слова. Воображаемое путешествие вам помогут совершить Н. В. Гоголь и его повести из сборника «Вечера на хуторе близ Диканьки». Составьте записки путешественника, собирателя слов и художественно их оформите. В них могут войти слова с толкованиями, рисунки, заметки; ваши впечатления от увиденного и услышанного. 2. Разработайте проект музея «Малороссия XIX века и ее фольклор». 3. Разработайте проект музея или выставки «Рождество». Все ваши проекты могут быть на электронных носителях. АЛЕКСАНДР ГРИН (1880 — 1932) Александр Грин — это псевдоним писателя. Его настоящее имя Александр Стефанович Гриневский. Он родился 23 августа 1880 года в небольшом городке Слободском Вятской губернии, в семье поляка Стефана Гриневского, сосланного за участие в Польском национально-освободительном восстании 1863 года. Вскоре семья переехала в Вятку, где и прошло детство писателя. В 8 лет Александра отдали в Вятское реальное училище. Литературные способности проявились у мальчика рано, еще в приготовительном классе. Он с удовольствием выпускал рукописные журналы, писал стихи. Вот за сатирические стихи его и выгнали из реального училища через два года. И в гимназию с такой характеристикой не приняли. Пришлось ему учиться в четырехклассном городском училище. В 13 лет Александр остался без матери, умершей от чахотки после рождения четвертого ребенка. С мачехой (отец вскоре вновь женился) он так и не ужился. Поэтому после окончания городского училища Александр уехал из отчего дома к морю, в Одессу. Море произвело на будущего писателя неизгладимое впечатление — все его творчество пронизано морской романтикой. Строптивый характер, обостренное чувство справедливости, любовь к правде — эти качества не могли сделать жизнь Грина легкой. Помотавшись по огромной России, в 1912 году Александр Грин приезжает в Петербург. К тому времени он 112 уже опубликовал несколько рассказов. В столице он познакомился и с известными, и с только начинающими писателями. Особую роль в жизни Грина сыграл А. И. Куприн, способствовавший публикациям его произведений на страницах журналов. Возможно, знание жизни, которая была окрашена преимущественно в серые тона, и заставило Грина перенестись в совсем другой мир. Только создал его он сам — в своих рассказах и повестях. Правда и вымысел необычно переплетаются в творчестве А. Грина. Вместе с писателем мы в воображении переносимся в его вымышленную страну, которую теперь называют Грин-ландией. В этой стране живут люди, не только любящие мечту, но и умеющие бороться за ее осуществление. Этим сильным и красивым людям противостоит мир обывателей и пошляков, «жирных гусей», не знающих истинной романтики, истинной поэзии жизни. «Подлинная романтика, — как об этом писала учитель И.И. Славина, — не имеет ничего общего ни с пошлостью, ни с красивой ложью. Вводя в свою страну вымысла и реальности, Грин прежде всего обращается к чув- Карта Гринландии 113 ству и воображению читателя и этим побуждает его к неустанной работе души». Грин не бежит от реальной действительности в сказочный мир, где можно забыться от кошмаров неустроенной жизни, постоянных лишений и неурядиц, сомнений и разочарований. Наоборот, он умеет в обычном увидеть необычайное и эту способность передает любимым героям. Грин заражает читателя верой в возможность чуда, открывает ему «нехитрую истину», которая состоит в том, «чтобы делать так называемые чудеса своими руками». В 1920 году писатель встретил в редакции одного из журналов юную Нину Миронову. Они поженились. Грин обожал свою жену, заботился о ней, баловал. Но и Нина оказалась верной, преданной женой. После смерти мужа она сделала все, чтобы сберечь его наследие. Имя самой известной героини Грина Ассоль образовано от испанского al sol, что означает «к солнцу». Таким солнцем была Нина для Грина, ее черты он запечатлел и в образе Ассоль, и в образе Биче из «Бегущей по волнам». Дом А. Грина в Старом Крыму 114 В 1924 году Грин вместе с Ниной переехал в Феодосию. Шесть лет он жил совсем недалеко от моря, которое столько раз описывал в своих произведениях. Сейчас в этом доме находится музей писателя: у его входа — морской якорь и другие морские атрибуты. Последние два года своей жизни Грин провел в Старом Крыму, который расположен недалеко от Феодосии, но далеко от моря. В доме писателя в Старом Крыму тоже организован музей. Здесь же Александр Грин и похоронен. Повесть-феерию «Алые паруса» Грин закончил в Петрограде в начале декабря 1920 года. Отдельным изданием книга вышла в 1923 году. Один из друзей Грина сказал ему, прочитав «Алые паруса»: «Вы пишете так, что все видно». К. Г. Паустовский написал об «Алых парусах» так: «Если бы Грин умер, оставив нам только одну свою поэму в прозе "Алые паруса", то и этого было бы довольно, чтобы поставить его в ряды замечательных писателей, тревожащих человеческое сердце призывом к совершенству». ЗАДАНИЕ. Прочитайте повесть-феерию А. Грина «Алые паруса».Что увидели вы, читая это произведение? Алые паруса Феерия Нине Николаевне Грин подносит и посвящает Автор 22 ноября 1922 г. Петроград I. Предсказание Лонгрен, матрос «Ориона», крепкого трехсоттонного брига, на котором он прослужил десять лет и к которому был привязан сильнее, чем иной сын к родной матери, должен был, наконец, покинуть службу. 115 Это произошло так. В одно из его редких возвращений домой он не увидел, как всегда, — еще издали, на пороге дома, — свою жену Мери, всплескивающую руками, а затем бегущую навстречу до потери дыхания. Вместо нее у детской кроватки — нового предмета в маленьком доме Лонгрена — стояла взволнованная соседка. — Три месяца я ходила за нею, старик, — сказала она, — посмотри на свою дочь. Мертвея, Лонгрен наклонился и увидел восьмимесячное существо, сосредоточенно взиравшее на его длинную бороду, затем сел, потупился и стал крутить ус. Ус был мокрый, как от дождя. — Когда умерла Мери? — спросил он. Женщина рассказала печальную историю, перебивая рассказ умиленным гульканием девочке и уверениями, что Мери в раю. Когда Лонгрен узнал подробности, рай показался ему немного светлее дровяного сарая, и он подумал, что огонь простой лампы — будь теперь они все вместе, втроем, — был бы для ушедшей в неведомую страну женщины незаменимой отрадой. Месяца три назад хозяйственные дела молодой матери были совсем плохи. Из денег, оставленных Лонгреном, добрая половина ушла на лечение после трудных родов, на заботы о здоровье новорожденной; наконец, потеря небольшой, но необходимой для жизни суммы заставила Мери попросить в долг денег у Меннерса. Меннерс держал трактир-лавку и считался состоятельным человеком. Мери пошла к нему в шесть часов вечера. Около семи рассказчица встретила ее на дороге к Лиссу. Заплаканная и расстроенная, Мери сказала, что идет в город заложить обручальное кольцо. Она прибавила, что Меннерс соглашался дать денег, но требовал за это любви. Мери ничего не добилась. — У нас в доме нет даже крошки съестного, — сказала она соседке. — Я схожу в город, и мы с девочкой перебьемся как-нибудь до возвращения мужа. В этот вечер была холодная, ветреная погода; рассказчица напрасно уговаривала молодую женщину не ходить 116 в Лисс к ночи. «Ты промокнешь, Мери, накрапывает дождь, а ветер, того и гляди, принесет ливень». Взад и вперед от приморской деревни в город составляло не менее трех часов скорой ходьбы, но Мери не послушалась советов рассказчицы. «Довольно мне колоть вам глаза, — сказала она, — и так уж нет почти ни одной семьи, где я не взяла бы в долг хлеба, чаю или муки. Заложу колечко, и кончено». Она сходила, вернулась, а на другой день слегла в жару и бреду; непогода и вечерняя изморозь сразили ее двусторонним воспалением легких, как сказал городской врач, вызванный добросердной рассказчицей. Через неделю на двуспальной кровати Лонгрена осталось пустое место, а соседка переселилась в его дом нянчить и кормить девочку. Ей, одинокой вдове, это было не трудно. «К тому же, — прибавила она, — без такого несмышленыша скучно». Лонгрен поехал в город, взял расчет, простился с товарищами и стал растить маленькую Ассоль. Пока девочка не научилась твердо ходить, вдова жила у матроса, заменяя сиротке мать, но лишь только Ассоль перестала падать, занося ножку через порог, Лонгрен решительно объявил, что теперь он будет сам все делать для девочки, и, поблагодарив вдову за деятельное сочувствие, зажил одинокой жизнью вдовца, сосредоточив все помыслы, надежды, любовь и воспоминания на маленьком существе. Десять лет скитальческой жизни оставили в его руках очень немного денег. Он стал работать. Скоро в городских магазинах появились его игрушки — искусно сделанные маленькие модели лодок, катеров, однопалубных и двухпалубных парусников, крейсеров, пароходов, — словом, того, что он близко знал, что, в силу характера работы, отчасти заменяло ему грохот портовой жизни и живописный труд плаваний. Этим способом Лонгрен добывал столько, чтобы жить в рамках умеренной экономии. Малообщительный по натуре, он после смерти жены стал еще замкнутее и нелюдимее. По праздникам его иногда видели в трактире, но он никогда не присаживался, а торопливо выпивал за стойкой стакан водки и уходил, коротко бросая по сторонам: «да» — «нет» — 117 «здравствуйте» — «прощай» — «помаленьку» — на все обращения и кивки соседей. Гостей он не выносил, тихо спроваживая их не силой, но такими намеками и вымышленными обстоятельствами, что посетителю не оставалось ничего иного, как выдумать причину, не позволяющую сидеть дольше. Сам он тоже не посещал никого; таким образом, меж ним и земляками легло холодное отчуждение, и будь работа Лон-грена — игрушки — менее независима от дел деревни, ему пришлось бы ощутительно испытать на себе последствия таких отношений. Товары и съестные припасы он закупал в городе — Меннерс не мог бы похвастаться даже коробкой спичек, купленной у него Лонгреном. Он делал также сам всю домашнюю работу и терпеливо проходил несвойственное мужчине сложное искусство рощения девочки. Ассоль было уже пять лет, и отец начинал все мягче и мягче улыбаться, посматривая на ее нервное, доброе личико, когда, сидя у него на коленях, она трудилась над тайной застегнутого жилета или забавно напевала матросские песни — дикие ревостишия. В передаче детским голосом и не везде с буквой «р» эти песенки производили впечатление танцующего медведя, украшенного голубой ленточкой. В это время произошло событие, тень которого, павшая на отца, укрыла и дочь. Была весна, ранняя и суровая, как зима, но в другом роде. Недели на три припал к холодной земле резкий береговой норд. Рыбачьи лодки, повытащенные на берег, образовали на белом песке длинный ряд темных килей, напоминающих хребты громадных рыб. Никто не отваживался заняться промыслом в такую погоду. На единственной улице деревушки редко можно было увидеть человека, покинувшего дом; холодный вихрь, несшийся с береговых холмов в пустоту горизонта, делал «открытый воздух» суровой пыткой. Все трубы Каперны дымились с утра до вечера, трепля дым по крутым крышам. Но эти дни норда выманивали Лонгрена из его маленького теплого дома чаще, чем солнце, забрасывающее в яс- 118 ную погоду море и Каперну покрывалами воздушного золота. Лонгрен выходил на мостик, настланный по длинным рядам свай, где, на самом конце этого дощатого мола, подолгу курил раздуваемую ветром трубку, смотря, как обнаженное у берегов дно дымилось седой пеной, еле поспевающей за валами, грохочущий бег которых к черному, штормовому горизонту наполнял пространство стадами фантастических гривастых существ, несущихся в разнузданном свирепом отчаянии к далекому утешению. Стоны и шумы, завывающая пальба огромных взлетов воды и, казалось, видимая струя ветра, полосующего окрестность, — так силен был его ровный пробег — давали измученной душе Лонгрена ту притупленность, оглушенность, которая, низводя горе к смутной печали, равна действием глубокому сну. В один из таких дней двенадцатилетний сын Меннер-са, Хин, заметив, что отцовская лодка бьется под мостками о сваи, ломая борта, пошел и сказал об этом отцу. Шторм начался недавно; Меннерс забыл вывести лодку на песок. Он немедленно отправился к воде, где увидел на конце мола спиной к нему стоявшего, куря, Лонгрена. На берегу, кроме их двух, никого более не было. Меннерс прошел по мосткам до середины, спустился в бешено плещущую воду и отвязал шкот; стоя в лодке, он стал пробираться к берегу, хватаясь руками за сваи. Весла он не взял, и в тот момент, когда, пошатнувшись, упустил схватиться за очередную сваю, сильный удар ветра швырнул нос лодки от мостков в сторону океана. Теперь, даже всей длиной тела, Меннерс не мог бы достичь самой ближайшей сваи. Ветер и волны, раскачивая, несли лодку в гибельный простор. Сознав положение, Меннерс хотел броситься в воду, чтобы плыть к берегу, но решение его запоздало, так как лодка вертелась уже недалеко от конца мола, где значительная глубина воды и ярость валов обещали верную смерть. Меж Лонгреном и Меннерсом, увлекаемым в штормовую даль, было не больше десяти сажен еще спасительного расстояния, так как на мостках под рукой у Лонгрена 119 висел сверток каната с вплетенным в один его конец грузом. Канат этот висел на случай причала в бурную погоду и бросался с мостков. — Лонгрен! — закричал смертельно перепуганный Мен-нерс. — Что же ты стал как пень? Видишь, меня уносит; брось причал! — Лонгрен молчал, спокойно смотря на метавшегося в лодке Меннерса, только его трубка задымила сильнее, и он, помедлив, вынул ее изо рта, чтобы лучше видеть происходящее. — Лонгрен! — взывал Меннерс. — Ты ведь слышишь меня, я погибаю, спаси! — Но Лонгрен не сказал ему ни одного слова; казалось, он не слышал отчаянного вопля. Пока не отнесло лодку так далеко, что еле долетали слова-крики Меннерса, он не переступил даже с ноги на ногу. Меннерс рыдал от ужаса, заклинал матроса бежать к рыбакам, позвать помощь; обещал деньги, угрожал и сыпал проклятиями, но Лонгрен только подошел ближе к самому краю мола, чтобы не сразу потерять из вида метания и скачки лодки. — Лонгрен, — донеслось к нему глухо, как с крыши сидящему внутри дома, — спаси! Тогда, набрав воздуха и глубоко вздохнув, чтобы не потерялось в ветре ни одного слова, Лонгрен крикнул: — Она так же просила тебя! Думай об этом, пока еще жив, Меннерс, и не забудь! Тогда крики умолкли, и Лонгрен пошел домой. Ассоль, проснувшись, увидела, что отец сидит пред угасающей лампой в глубокой задумчивости. Услышав голос девочки, звавшей его, он подошел к ней, крепко поцеловал и прикрыл сбившимся одеялом. — Спи, милая, — сказал он, — до утра еще далеко. — Что ты делаешь? — Черную игрушку я сделал, Ассоль, спи! На другой день только и разговоров было у жителей Ка-перны, что о пропавшем Меннерсе, а на шестой день привезли его самого, умирающего и злобного. Его рассказ быстро облетел окрестные деревушки. До вечера носило Меннерса; разбитый сотрясениями о борта и дно лодки за время страш- 120 ной борьбы с свирепостью волн, грозивших, не уставая, выбросить в море обезумевшего лавочника, он был подобран пароходом «Лукреция», шедшим в Кассет. Простуда и потрясение ужаса прикончили дни Меннерса. Он прожил немного менее сорока восьми часов, призывая на Лонгрена все бедствия, возможные на земле и в воображении. Рассказ Меннерса, как матрос следил за его гибелью, отказав в помощи, красноречивый тем более, что умирающий дышал с трудом и стонал, поразил жителей Каперны. Не говоря уже о том, что редкий из них способен был помнить оскорбление более тяжкое, чем перенесенное Лонгреном, и горевать так сильно, как горевал он до конца жизни о Мери, — им было отвратительно, непонятно, поражало их, что Лонгрен молчал. Молча, до своих последних слов, посланных вдогонку Меннерсу, Лонгрен стоял; стоял неподвижно, строго и тихо, как судья, выказав глубокое презрение к Меннерсу — большее, чем ненависть, было в его молчании, и это все чувствовали. Если бы он кричал, выражал жестами, или суетливостью злорадства, или еще чем иным свое торжество при виде отчаяния Меннерса, рыбаки поняли бы его, но он поступил иначе, чем поступали они, — поступил внушительно непонятно и этим поставил себя выше других, словом, сделал то, чего не прощают. Никто более не кланялся ему, не протягивал руки, не бросал узнающего, здоровающегося взгляда. Совершенно навсегда остался он в стороне от деревенских дел; мальчишки, завидев его, кричали вдогонку: «Лонгрен утопил Меннерса!» Он не обращал на это внимания. Также, казалось, он не замечал и того, что в трактире или на берегу, среди лодок, рыбаки умолкали в его присутствии, отходя в сторону, как от зачумленного. Случай с Мен-нерсом закрепил ранее неполное отчуждение. Став полным, оно вызвало прочную взаимную ненависть, тень которой пала и на Ассоль. Девочка росла без подруг. Два-три десятка детей ее возраста, живших в Каперне, пропитанной, как губка водой, грубым семейным началом, основой которого служил непоколебимый авторитет матери и отца, переимчивые, как все 121 дети в мире, вычеркнули раз навсегда маленькую Ассоль из сферы своего покровительства и внимания. Совершилось это, разумеется, постепенно, путем внушения и окриков взрослых, приобрело характер страшного запрета, а затем, усиленное пересудами и кривотолками, разрослось в детских умах страхом к дому матроса. К тому же замкнутый образ жизни Лонгрена освободил теперь истерический язык сплетни; про матроса говаривали, что он где-то кого-то убил, оттого, мол, его больше не берут служить на суда, а сам он мрачен и нелюдим, потому что «терзается угрызениями преступной совести». Играя, дети гнали Ассоль, если она приближалась к ним, швыряли грязью и дразнили тем, что будто отец ее ел человеческое мясо, а теперь делает фальшивые деньги. Одна за другой наивные ее попытки к сближению оканчивались горьким плачем, синяками, царапинами и другими проявлениями общественного мнения; она перестала, наконец, оскорбляться, но все еще иногда спрашивала отца: «Скажи, почему нас не любят?» — «Э, Ассоль, — говорил Лонгрен, — разве они умеют любить? Надо уметь любить, а этого-то они не могут». — «Как это — уметь?» — «А вот так!» Он брал девочку на руки и крепко целовал грустные глаза, жмурившиеся от нежного удовольствия. Любимым развлечением Ассоль было, по вечерам или в праздник, когда отец, отставив банки с клейстером, инструменты и неоконченную работу, садился, сняв передник, отдохнуть с трубкой в зубах, — забраться к нему на колени и, вертясь в бережном кольце отцовской руки, трогать различные части игрушек, расспрашивая об их назначении. Так начиналась своеобразная фантастическая лекция о жизни и людях — лекция, в которой благодаря прежнему образу жизни Лонгрена, случайностям, случаю вообще, — диковинным, поразительным и необыкновенным событиям отводилось главное место. Лонгрен, называя девочке имена снастей, парусов, предметов морского обихода, постепенно увлекался, переходя от объяснений к различным эпизодам, 122 в которых играли роль то брашпиль1, то рулевое колесо, то мачта или какой-нибудь тип лодки и тому подобное, а от отдельных иллюстраций этих переходил к широким картинам морских скитаний, вплетая суеверия в действительность, а действительность — в образы своей фантазии. Тут появлялась и тигровая кошка, вестница кораблекрушения, и говорящая летучая рыба, не послушаться приказаний которой значило сбиться с курса, и Летучий Голландец2 с неистовым своим экипажем, приметы, привидения, русалки, пираты — словом, все басни, коротающие досуг моряка в штиле или излюбленном кабаке. Рассказывал Лонгрен также о потерпевших крушение, об одичавших и разучившихся говорить людях, о таинственных кладах, бунтах каторжников и многом другом, что выслушивалось девочкой внимательнее, чем, может быть, слушался в первый раз рассказ Колумба о новом материке. «Ну, говори еще»,— просила Ассоль, когда Лонгрен, задумавшись, умолкал, и засыпала на его груди с головой, полной чудесных снов. Также служило ей большим, всегда материально существенным удовольствием появление приказчика городской игрушечной лавки, охотно покупавшей работу Лонгрена. Чтобы задобрить отца и выторговать лишнее, приказчик захватывал с собой для девочки пару яблок, сладкий пирожок, горсть орехов. Лонгрен обыкновенно просил настоящую стоимость из нелюбви к торгу, а приказчик сбавлял. «Эх, вы, — говорил Лонгрен, — да я неделю сидел над этим ботом. — Бот был пятивершковый. — Посмотри, что за прочность, а осадка, а доброта? Бот этот пятнадцать человек выдержит в любую погоду». Кончалось тем, что тихая возня 1 Бра, шпиль — судовая лебедка для подъема якоря или для швартовки. ^ Летучий Голландец — легендарный корабль-призрак, экипаж которого проклят и осужден вечно бороздить воды океана. Встреча с Летучим Голландцем, по представлениям моряков, приносит несчастье. 123 девочки, мурлыкавшей над своим яблоком, лишала Лонг-рена стойкости и охоты спорить; он уступал, а приказчик, набив корзину превосходными, прочными игрушками, уходил, посмеиваясь в усы. Всю домовую работу Лонгрен исполнял сам: колол дрова, носил воду, топил печь, стряпал, стирал, гладил белье и, кроме всего этого, успевал работать для денег. Когда Ассоль исполнилось восемь лет, отец выучил ее читать и писать. Он стал изредка брать ее с собой в город, а затем посылать даже одну, если была надобность перехватить денег в магазине или снести товар. Это случалось не часто, хотя Лисс лежал всего в четырех верстах от Каперны, но дорога к нему шла лесом, а в лесу многое может напугать детей, помимо физической опасности, которую, правда, трудно встретить на таком близком расстоянии от города, но все-таки не мешает иметь в виду. Поэтому только в хорошие дни, утром, когда окружающая дорогу чаща полна солнечным ливнем, цветами и тишиной, так что впечатлительности Ассоль не грозили фантомы воображения, Лонгрен отпускал ее в город. Однажды, в середине такого путешествия к городу, девочка присела у дороги съесть кусок пирога, положенного в корзинку на завтрак. Закусывая, она перебирала игрушки; из них две-три оказались новинкой для нее; Лонгрен сделал их ночью. Одна такая новинка была миниатюрной гоночной яхтой; белое суденышко это несло алые паруса, сделанные из обрезков шелка, употреблявшегося Лонгреном для оклейки пароходных кают — игрушек богатого покупателя. Здесь, видимо, сделав яхту, он не нашел подходящего материала для паруса, употребив что было — лоскутки алого шелка. Ассоль пришла в восхищение. Пламенный, веселый цвет так ярко горел в ее руке, как будто она держала огонь. Дорогу пересекал ручей с переброшенным через него жердяным мостиком; ручей справа и слева уходил в лес. «Если я спущу ее на воду поплавать немного, — размышляла Ассоль, — она ведь не промокнет, я ее потом вытру». Отойдя в лес за мостик, по течению ручья, девочка 124 осторожно спустила на воду у самого берега пленившее ее судно; паруса тотчас сверкнули алым отражением в прозрачной воде; свет, пронизывая материю, лег дрожащим розовым излучением на белых камнях дна. «Ты откуда приехал, капитан?» — важно спросила Ассоль воображенное лицо и, отвечая сама себе, сказала: «Я приехал^ приехал я из Китая». — «А что ты привез?» — «Что привез, о том не скажу». — «Ах, ты так, капитан! Ну, тогда я тебя посажу обратно в корзину». Только что капитан приготовился смиренно ответить, что он пошутил и что готов показать слона, как вдруг тихий отбег береговой струи повернул яхту носом к середине ручья, и, как настоящая, полным ходом покинув берег, она ровно поплыла вниз. Мгновенно изменился масштаб видимого: ручей казался девочке огромной рекой, а яхта — далеким, большим судном, к которому, едва не падая в воду, испуганная и оторопевшая, протягивала она руки. «Капитан испугался», — подумала она и побежала за уплывающей игрушкой, надеясь, что ее где-нибудь прибьет к берегу. Поспешно таща не тяжелую, но мешающую корзинку, Ассоль твердила: «Ах, господи! Ведь случись же^» Она старалась не терять из вида красивый, плавно убегающий треугольник парусов, спотыкалась, падала и снова бе-^кала. Ассоль никогда не бывала так глубоко в лесу, как теперь. Ей, поглощенной нетерпеливым желанием поймать игрушку, не смотрелось по сторонам; возле берега, где она суетилась, было довольно препятствий, занимавших внимание. Мшистые стволы упавших деревьев, ямы, высокий папоротник, шиповник, жасмин и орешник мешали ей на каждом шагу; одолевая их, она постепенно теряла силы, останавливаясь все чаще и чаще, чтобы передохнуть или смахнуть с лица липкую паутину. Когда потянулись, в более широких местах, осоковые и тростниковые заросли, Ассоль совсем было потеряла из вида алое сверкание парусов, но, обежав излучину течения, снова увидела их, степенно и неуклонно бегущих прочь. Раз она оглянулась, и лесная громада с ее пестротой, переходящей от дымных стол- 125 бов света в листве к темным расселинам дремучего сумрака, глубоко поразила девочку. На мгновение оробев, она вспомнила вновь об игрушке и, несколько раз выпустив глубокое «ф-фу-у-у», побежала изо всех сил. В такой безуспешной и тревожной погоне прошло около часу, когда с удивлением, но и с облегчением Ассоль увидела, что деревья впереди свободно раздвинулись, пропустив синий разлив моря, облака и край желтого песчаного обрыва, на который она выбежала, почти падая от усталости. Здесь было устье ручья; разлившись нешироко и мелко, так что виднелась струящаяся голубизна камней, он пропадал в встречной морской волне. С невысокого, изрытого корнями обрыва Ассоль увидела, что у ручья, на плоском большом камне, спиной к ней сидит человек, держа в руках сбежавшую яхту, и всесторонне рассматривает ее с любопытством слона, поймавшего бабочку. Отчасти успокоенная тем, что игрушка цела, Ассоль сползла по обрыву и, близко подойдя к незнакомцу, воззрилась на него изучающим взглядом, ожидая, когда он подымет голову. Но неизвестный так погрузился в созерцание лесного сюрприза, что девочка успела рассмотреть его с головы до ног, установив, что людей, подобных этому незнакомцу, ей видеть еще ни разу не приходилось. Но перед ней был не кто иной, как путешествующий пешком Эгль, известный собиратель песен, легенд, преданий и сказок. Седые кудри складками выпадали из-под его соломенной шляпы; серая блуза, заправленная в синие брюки, и высокие сапоги придавали ему вид охотника; белый воротничок, галстук, пояс, унизанный серебром блях, трость и сумка с новеньким никелевым замочком выказывали горожанина. Его лицо, если можно назвать лицом нос, губы и глаза, выглядывавшие из бурно разросшейся лучистой бороды, из пышных, свирепо взрогаченных вверх усов, казалось бы вялопрозрачным, если бы не глаза, серые, как песок, и блестящие, как чистая сталь, с взглядом смелым и сильным. — Теперь отдай мне, — несмело сказала девочка. — Ты уже поиграл. Ты как поймал ее? 126 Эгль поднял голову, уронив яхту, — так неожиданно прозвучал взволнованный голосок Ассоль. Старик с минуту разглядывал ее, улыбаясь и медленно пропуская бороду в большой, жилистой горсти. Стиранное много раз ситцевое платье едва прикрывало до колен худенькие, загорелые ноги девочки. Ее темные густые волосы, забранные в кружевную косынку, сбились, касаясь плеч. Каждая черта Ассоль была выразительно легка и чиста, как полет ласточки. Темные, с оттенком грустного вопроса глаза казались несколько старше лица; его неправильный мягкий овал был овеян того рода прелестным загаром, какой присущ здоровой белизне кожи. Полураскрытый маленький рот блестел кроткой улыбкой. — Клянусь Гриммами, Эзопом и Андерсеном, — сказал Эгль, посматривая то на девочку, то на яхту, — это что-то особенное! Слушай-ка ты, растение! Это твоя штука? — Да, я за ней бежала по всему ручью; я думала, что умру. Она была тут? — У самых моих ног. Кораблекрушение причиной того, что я, в качестве берегового пирата, могу вручить тебе этот приз. Яхта, покинутая экипажем, была выброшена на песок трехвершковым валом — между моей левой пяткой и оконечностью палки. — Он стукнул тростью. — Как зовут тебя, крошка? — Ассоль, — сказала девочка, пряча в корзину поданную Эглем игрушку. — Хорошо, — продолжал непонятную речь старик, не сводя глаз, в глубине которых поблескивала усмешка дружелюбного расположения духа. — Мне, собственно, не надо было спрашивать твое имя. Хорошо, что оно так странно, так однотонно, музыкально, как свист стрелы или шум морской раковины; что бы я стал делать, называйся ты одним из тех благозвучных, но нестерпимо привычных имен, которые чужды Прекрасной Неизвестности? Тем более я не желаю знать, кто ты, кто твои родители и как ты живешь. К чему нарушать очарование? Я занимался, сидя на этом камне, сравнительным изучением финских и японских сюжетов^ как вдруг ручей выплеснул эту яхту, а затем появи- 127 Н. Рушева. Ассоль лась ты^ Такая, как есть. Я, милая, поэт в душе — хоть никогда не сочинял сам. Что у тебя в корзинке? — Лодочки, — сказала Ассоль, встряхивая корзинкой, — потом пароход да еще три таких домика с флагами. Там солдаты живут. — Отлично. Тебя послали продать. По дороге ты занялась игрой. Ты пустила яхту поплавать, а она сбежала. Ведь так? — Ты разве видел? — с сомнением спросила Ассоль, стараясь вспомнить, не рассказала ли она это сама. — Тебе кто-то сказал? Или ты угадал? — Я это знал. — А как же? — Потому что я — самый главный волшебник. Ассоль смутилась; ее напряжение при этих словах Эгля переступило границу испуга. Пустынный морской берег, тишина, томительное приключение с яхтой, непонятная 128 речь старика с сверкающими глазами, величественность его бороды и волос стали казаться девочке смешением сверхъестественного с действительностью. Сострой теперь Эгль гримасу или закричи что-нибудь — девочка помчалась бы прочь, заплакав и изнемогая от страха. Но Эгль, заметив, как широко раскрылись ее глаза, сделал крутой вольт1. — Тебе нечего бояться меня, — серьезно сказал он. — Напротив, мне хочется поговорить с тобой по душе. Тут только он уяснил себе, что в лице девочки было так пристально отмечено его впечатлением. «Невольное ожидание прекрасного, блаженной судьбы, — решил он. — Ах, почему я не родился писателем? Какой славный сюжет». — Ну-ка, — продолжал Эгль, стараясь закруглить оригинальное положение (склонность к мифотворчеству — следствие всегдашней работы — была сильнее, чем опасение бросить на неизвестную почву семена крупной мечты), — ну-ка, Ассоль, слушай меня внимательно. Я был в той деревне, откуда ты, должно быть, идешь; словом, в Каперне. Я люблю сказки и песни, и просидел я в деревне той целый день, стараясь услышать что-нибудь никем не слышанное. Но у вас не рассказывают сказок. У вас не поют песен. А если рассказывают и поют, то, знаешь, эти истории о хитрых мужиках и солдатах, с вечным восхвалением жульничества, эти грязные, как немытые ноги, грубые, как урчание в животе, коротенькие четверостишия с ужасным мотивом^ Стой, я сбился. Я заговорю снова. Подумав, он продолжал так: — Не знаю, сколько пройдет лет, только в Каперне расцветет одна сказка, памятная надолго. Ты будешь большой, Ассоль. Однажды утром в морской дали под солнцем сверкнет алый парус. Сияющая громада алых парусов белого корабля двинется, рассекая волны, прямо к тебе. Тихо будет плыть этот чудесный корабль, без криков и выстрелов; на берегу много соберется народу, удивляясь и ахая; и ты Вольт — здесь: поворот. 129 1 будешь стоять там. Корабль подойдет величественно к самому берегу под звуки прекрасной музыки; нарядная, в коврах, в золоте и цветах, поплывет от него быстрая лодка. «Зачем вы приехали? Кого вы ищете?» — спросят люди на берегу. Тогда ты увидишь храброго красивого принца, он будет стоять и протягивать к тебе руки. «Здравствуй, Ассоль! — скажет он. — Далеко-далеко отсюда я увидел тебя во сне и приехал, чтобы увезти тебя навсегда в свое царство. Ты будешь там жить со мной в розовой глубокой долине. У тебя будет все, чего только ты пожелаешь; жить с тобой мы станем так дружно и весело, что никогда твоя душа не узнает слез и печали». Он посадит тебя в лодку, привезет на корабль, и ты уедешь навсегда в блистательную страну, где всходит солнце и где звезды спустятся с неба, чтобы поздравить тебя с приездом. — Это все мне? — тихо спросила девочка. Ее серьезные глаза, повеселев, просияли доверием. Опасный волшебник, разумеется, не стал бы говорить так; она подошла ближе. — Может быть, он уже пришел^ тот корабль? — Не так скоро, — возразил Эгль, — сначала, как я сказал, ты вырастешь. Потом^ Что говорить? Это будет, и кончено. Что бы ты тогда сделала? — Я? — Она посмотрела в корзину, но, видимо, не нашла там ничего достойного служить веским вознаграждением. — Я бы его любила, — поспешно сказала она и не совсем твердо прибавила: — Если он не дерется. — Нет, не будет драться, — сказал волшебник, таинственно подмигнув, — не будет, я ручаюсь за это. Иди, девочка, и не забудь того, что сказал тебе я, меж двумя глотками ароматической водки и размышлением о песнях каторжников. Иди. Да будет мир пушистой твоей голове! Лонгрен работал в своем маленьком огороде, окапывая картофельные кусты. Подняв голову, он увидел Ассоль, стремглав бежавшую к нему с радостным и нетерпеливым лицом. 130 — Ну, вот^ — сказала она, силясь овладеть дыханием, и ухватилась обеими руками за передник отца. — Слушай, что я тебе расскажу^ На берегу, там, далеко, сидит волшебник^ Она начала с волшебника и его интересного предсказания. Горячка мыслей мешала ей плавно передать происшествие. Далее шло описание наружности волшебника и — в обратном порядке — погоня за упущенной яхтой. Лонгрен выслушал девочку, не перебивая, без улыбки, и, когда она кончила, воображение быстро нарисовало ему неизвестного старика с ароматической водкой в одной руке и игрушкой в другой. Он отвернулся, но, вспомнив, что в великих случаях детской жизни подобает быть человеку серьезным и удивленным, торжественно закивал головой, приговаривая: «Так, так; по всем приметам, некому иначе и быть, как волшебнику. Хотел бы я на него посмотреть^ Но ты, когда пойдешь снова, не сворачивай в сторону; заблудиться в лесу нетрудно». Бросив лопату, он сел к низкому хворостяному забору и посадил девочку на колени. Страшно усталая, она пыталась еще прибавить кое-какие подробности, но жара, волнение и слабость клонили ее в сон. Глаза ее слипались, голова опустилась на твердое отцовское плечо, мгновение — и она унеслась бы в страну сновидений, как вдруг, обеспокоенная внезапным сомнением, Ассоль села прямо, с закрытыми глазами и, упираясь кулачком в жилет Лонгрена, громко сказала: — Ты как думаешь, придет волшебниковый корабль за мной или нет? — Придет, — спокойно ответил матрос, — раз тебе это сказали, значит, все верно. «Вырастет, забудет, — подумал он, — а пока^ не стоит отнимать у тебя такую игрушку. Много ведь придется в будущем увидеть тебе не алых, а грязных и хищных парусов; издали — нарядных и белых, вблизи — рваных и наглых. Проезжий человек пошутил с моей девочкой. Что ж?! Добрая шутка! Ничего — шутка! Смотри, как сморило тебя, — полдня в лесу, в чаще. А насчет алых парусов думай, как я: будут тебе алые паруса». 131 Ассоль спала. Лонгрен, достав свободной рукой трубку, закурил, и ветер пронес дым сквозь плетень в куст, росший с внешней стороны огорода. У куста, спиной к забору, прожевывая пирог, сидел молодой нищий. Разговор отца с дочерью привел его в веселое настроение, а запах хорошего табаку настроил добычливо. — Дай, хозяин, покурить бедному человеку, — сказал он сквозь прутья. — Мой табак против твоего не табак, а, можно сказать, отрава. — Я бы дал, — вполголоса ответил Лонгрен, — но табак у меня в том кармане. Мне, видишь, не хочется будить дочку. — Вот беда! Проснется, опять уснет, а прохожий человек взял да и покурил. — Ну, — возразил Лонгрен, — ты не без табаку все-таки, а ребенок устал. Зайди, если хочешь, попозже. Нищий презрительно сплюнул, вздел на палку мешок и разъяснил: — Принцесса, ясное дело. Вбил ты ей в голову эти заморские корабли! Эх ты, чудак-чудаковский, а еще хозяин! — Слушай-ка, — шепнул Лонгрен, — я, пожалуй, разбужу ее, но только затем, чтобы намылить твою здоровенную шею. Пошел вон! Через полчаса нищий сидел в трактире за столом с дюжиной рыбаков. Сзади их, то дергая мужей за рукав, то снимая через их плечо стакан с водкой — для себя, разумеется, — сидели рослые женщины с гнутыми бровями и руками, круглыми, как булыжник. Нищий, вскипая обидой, повествовал: — И не дал мне табаку. «Тебе, говорит, исполнится совершеннолетний год, а тогда, говорит, специальный красный корабль ^ За тобой. Так как твоя участь выйти за принца. И тому, говорит, волшебнику верь». Но я говорю: «Буди, буди, мол, табаку-то достать».Так ведь он за мной полдороги бежал. — Кто? Что? О чем толкует? — слышались любопытные голоса женщин. 132 Рыбаки, еле поворачивая головы, растолковывали с усмешкой: — Лонгрен с дочерью одичали, а может, повредились в рассудке; вот человек рассказывает. Колдун был у них, так понимать надо. Они ждут — тетки, вам бы не прозевать! — заморского принца, да еще под красными парусами! Через три дня, возвращаясь из городской лавки, Ассоль услышала в первый раз: — Эй, висельница! Ассоль! Посмотри-ка сюда! Красные паруса плывут! Девочка, вздрогнув, невольно взглянула из-под руки на разлив моря. Затем обернулась в сторону восклицаний; там, в двадцати шагах от нее, стояла кучка ребят; они гримасничали, высовывая языки. Вздохнув, девочка побежала домой. II. Грэй Если Цезарь находил, что лучше быть первым в деревне, чем вторым в Риме, то Артур Грэй мог не завидовать Цезарю в отношении его мудрого желания. Он родился капитаном, хотел быть им и стал им. Огромный дом, в котором родился Грэй, был мрачен внутри и величествен снаружи. К переднему фасаду примыкали цветник и часть парка. Лучшие сорта тюльпанов — серебристо-голубых, фиолетовых и черных с розовой тенью — извивались в газоне линиями прихотливо брошенных ожерелий. Старые деревья парка дремали в рассеянном полусвете над осокой извилистого ручья. Ограда замка, так как это был настоящий замок, состояла из витых чугунных столбов, соединенных железным узором. Каждый столб оканчивался наверху пышной чугунной лилией; эти чаши по торжественным дням наполнялись маслом, пылая в ночном мраке обширным огненным строем. Отец и мать Грэя были надменные невольники своего положения, богатства и законов того общества, по отношению к которому могли говорить «мы».Часть их души, занятая га- 133 лереей предков, мало достойна изображения, другая часть — воображаемое продолжение галереи — начиналась маленьким Грэем, обреченным по известному, заранее составленному плану прожить жизнь и умереть так, чтобы его портрет мог быть повешен на стене без ущерба фамильной чести. В этом плане была допущена небольшая ошибка: Артур Грэй родился с живой душой, совершенно не склонной продолжать линию фамильного начертания. Эта живость, эта совершенная извращенность мальчика начала сказываться на восьмом году его жизни; тип рыцаря причудливых впечатлений, искателя и чудотворца, то есть человека, взявшего из бесчисленного разнообразия ролей жизни самую опасную и трогательную — роль провидения, намечался в Грэе еще тогда, когда, приставив к стене стул, чтобы достать картину, изображавшую распятие, он вынул гвозди из окровавленных рук Христа, то есть попросту замазал их голубой краской, похищенной у маляра. В таком виде он находил картину более сносной. Увлеченный своеобразным занятием, он начал уже замазывать и ноги распятого, но был застигнут отцом. Старик снял мальчика со стула за уши и спросил: — Зачем ты испортил картину? — Я не испортил. — Это работа знаменитого художника. — Мне все равно, — сказал Грэй. — Я не могу допустить, чтобы при мне торчали из рук гвозди и текла кровь. Я этого не хочу. В ответе сына Лионель Грэй, скрыв под усами улыбку, узнал себя и не наложил наказания. Грэй неутомимо изучал замок, делая поразительные открытия. Так, на чердаке он нашел стальной рыцарский хлам, книги, переплетенные в железо и кожи, истлевшие одежды и полчища голубей. В погребе, где хранилось вино, он получил интересные сведения относительно лафита, мадеры, хереса. Здесь, в мутном свете остроконечных окон, придавленных косыми треугольниками каменных сводов, стояли маленькие и большие бочки; самая большая, в фор- 134 ме плоского круга, занимала всю поперечную стену погреба, столетний темный дуб бочки лоснился, как отшлифованный. Среди бочонков стояли в плетеных корзинках пузатые бутыли зеленого и синего стекла. На камнях и на земляном полу росли серые грибы с тонкими ножками: везде — плесень, мох, сырость, кислый, удушливый запах. Огромная паутина золотилась в дальнем углу, когда, под вечер, солнце высматривало ее последним лучом. В одном месте было зарыто две бочки лучшего Аликанте, какое существовало во время Кромвеля1, и погребщик, указывая Грэю на пустой угол, не упускал случая повторить историю знаменитой могилы, в которой лежал мертвец более живой, чем стая фокстерьеров. Начиная рассказ, рассказчик не забывал попробовать, действует ли кран большой бочки, и отходил от него, видимо, с облегченным сердцем, так как невольные слезы чересчур крепкой радости блестели в его повеселевших глазах. — Ну, вот что, — говорил Польдишок Грэю, усаживаясь на пустой ящик и набивая острый нос табаком, — видишь ты это место? Там лежит такое вино, за которое не один пьяница дал бы согласие вырезать себе язык, если бы ему позволили хватить небольшой стаканчик. В каждой бочке сто литров вещества, взрывающего душу и превращающего тело в неподвижное тесто. Его цвет темнее вишни, и оно не потечет из бутылки. Оно густо, как хорошие сливки. Оно заключено в бочки черного дерева, крепкого, как железо. На них двойные обручи красной меди. На обручах латинская надпись: «Меня выпьет Грэй, когда будет в раю». Эта надпись толковалась так пространно и разноречиво, что твой прадедушка, высокородный Симеон Грэй, построил дачу, назвал ее «Рай» и думал таким образом согласить загадочное изречение с действительностью путем невинного остроумия. Но что ты думаешь? Он умер, как только начали сбивать 1 Оливер Кромвель (1599 — 1658) жуазной революции. — деятель Английской бур- 135 обручи, от разрыва сердца — так волновался лакомый старичок. С тех пор бочку эту не трогают. Возникло убеждение, что драгоценное вино принесет несчастье. В самом деле, такой загадки не задавал египетский сфинкс. Правда, он спросил одного мудреца: «Съем ли я тебя, как съедаю всех, скажи правду, останешься жив», но и то по зрелом размышлении^ — Кажется, опять каплет из крана, — перебивал сам себя Польдишок, косвенными шагами устремляясь в угол, где, укрепив кран, возвращался с открытым, светлым лицом. — Да. Хорошо рассудив, а главное, не торопясь, мудрец мог бы сказать сфинксу: «Пойдем, братец, выпьем, и ты забудешь об этих глупостях». — «Меня выпьет Грэй, когда будет в раю!» Как понять? Выпьет, когда умрет, что ли? Странно. Следовательно, он святой, следовательно, он не пьет ни вина, ни простой водки. Допустим, что «рай» означает счастье. Но раз так поставлен вопрос, всякое счастье утратит половину своих блестящих перышек, когда счастливец искренно спросит себя: рай ли оно? Вот то-то и штука. Чтобы с легким сердцем напиться из такой бочки и смеяться, мой мальчик, хорошо смеяться, нужно одной ногой стоять на земле, другой — на небе. Есть еще третье предположение: что когда-нибудь Грэй допьется до блаженно-райского состояния и дерзко опустошит бочечку. Но это, мальчик, было бы не исполнение предсказания, а трактирный дебош. Убедившись еще раз в исправном состоянии крана большой бочки, Польдишок сосредоточенно и мрачно заканчивал: — Эти бочки привез в тысяча семьсот девяносто третьем году твой предок, Джон Грэй, из Лиссабона, на корабле «Бигль»; за вино было уплачено две тысячи золотых пиастров. Надпись на бочках сделана оружейным мастером Вениамином Эльяном из Пондишери. Бочки погружены в грунт на шесть футов и засыпаны золой из виноградных стеблей. Этого вина никто не пил, не пробовал и не будет пробовать. — Я выпью его, — сказал однажды Грэй, топнув ногой. 136 — Вот храбрый молодой человек! — заметил Польди-шок. — Ты выпьешь его в раю? — Конечно. Вот рай!.. Он у меня, видишь? — Грэй тихо засмеялся, раскрыв свою маленькую руку. Нежная, но твердых очертаний ладонь озарилась солнцем, и мальчик сжал пальцы в кулак. — Вот он, здесь!.. То тут, то опять нет^ Говоря это, он то раскрывал, то сжимал руку и, наконец, довольный своей шуткой, выбежал, опередив Польдишока, по мрачной лестнице в коридор нижнего этажа. Посещение кухни было строго воспрещено Грэю, но, раз открыв уже этот удивительный, полыхающий огнем очагов мир пара, копоти, шипения, клокотания кипящих жидкостей, стука ножей и вкусных запахов, мальчик усердно навещал огромное помещение. В суровом молчании, как жрецы, двигались повара; их белые колпаки на фоне почерневших стен придавали работе характер торжественного служения; веселые, толстые судомойки у бочек с водой мыли посуду, звеня фарфором и серебром; мальчики, сгибаясь под тяжестью, вносили корзины, полные рыб, устриц, раков и фруктов. Там, на длинном столе, лежали радужные фазаны, серые утки, пестрые куры; там — свиная туша с коротеньким хвостом и младенчески закрытыми глазами; там — репа, капуста, орехи, синий изюм, загорелые персики. На кухне Грэй немного робел: ему казалось, что здесь всем двигают темные силы, власть которых есть главная пружина жизни замка; окрики звучали как команда и заклинание; движения работающих благодаря долгому навыку приобрели ту отчетливую, скупую точность, какая кажется вдохновением. Грэй не был еще так высок, чтобы взглянуть в самую большую кастрюлю, бурлившую подобно Везувию, но чувствовал к ней особенное почтение; он с трепетом смотрел, как ее ворочают две служанки; на плиту выплескивалась тогда дымная пена, и пар, поднимаясь с зашумевшей плиты, волнами наполнял кухню. Раз жидкости выплеснулось так много, что она обварила руку одной девушки. Кожа мгновенно покраснела, даже ногти стали красными от прилива крови, и Бетси (так звали служанку), 137 плача, натирала маслом пострадавшие места. Слезы неудержимо катились по ее круглому перепуганному лицу. Грэй замер. В то время как другие женщины хлопотали около Бетси, он пережил ощущение острого чужого страдания, которое не мог испытать сам. — Очень ли тебе больно? — спросил он. — Попробуй, так узнаешь, — ответила Бетси, накрывая руку передником. Нахмурив брови, мальчик вскарабкался на табурет, зачерпнул длинной ложкой горячей жижи (сказать кстати, это был суп с бараниной) и плеснул на сгиб кисти. Впечатление оказалось не слабым, но слабость от сильной боли заставила его пошатнуться. Бледный, как мука, Грэй подошел к Бетси, заложив горящую руку в карман штанишек. — Мне кажется, что тебе очень больно, — сказал он, умалчивая о своем опыте. — Пойдем, Бетси, к врачу. Пойдем же! Он усердно тянул ее за юбку, в то время как сторонники домашних средств наперерыв давали служанке спасительные рецепты. Но девушка, сильно мучаясь, пошла с Грэем. Врач смягчил боль, наложив перевязку. Лишь после того, как Бетси ушла, мальчик показал свою руку. Этот незначительный эпизод сделал двадцатилетнюю Бетси и десятилетнего Грэя истинными друзьями. Она набивала его карманы пирожками и яблоками, а он рассказывал ей сказки и другие истории, вычитанные в своих книжках. Однажды он узнал, что Бетси не может выйти замуж за конюха Джима, ибо у них нет денег обзавестись хозяйством. Грэй разбил каминными щипцами свою фарфоровую копилку и вытряхнул оттуда все — что составляло около ста фунтов. Встав рано, когда бесприданница удалилась на кухню, он пробрался в ее комнату и, засунув подарок в сундук девушки, прикрыл его короткой запиской: «Бетси, это твое. Предводитель шайки разбойников Робин Гуд». Переполох, вызванный на кухне этой историей, принял такие размеры, что Грэй должен был сознаться в подлоге. Он не взял денег назад и не хотел более говорить об этом. 138 Его мать была одною из тех натур, которые жизнь отливает в готовой форме. Она жила в полусне обеспеченности, предусматривающей всякое желание заурядной души; поэтому ей не оставалось ничего делать, как советоваться с портнихами, доктором и дворецким. Но страстная, почти религиозная привязанность к своему странному ребенку была, надо полагать, единственным клапаном тех ее склонностей, захлороформированных воспитанием и судьбой, которые уже не живут, но смутно бродят, оставляя волю бездейственной. Знатная дама напоминала паву, высидевшую яйцо лебедя. Она болезненно чувствовала прекрасную обособленность сына; грусть, любовь и стеснение наполняли ее, когда она прижимала мальчика к груди, где сердце говорило другое, чем язык, привычно отражающий условные формы отношений и помышлений. Так облачный эффект, причудливо построенный солнечными лучами, проникает в симметрическую обстановку казенного здания, лишая ее банальных достоинств; глаз видит и не узнает помещения: таинственные оттенки света среди убожества творят ослепительную гармонию. Знатная дама, чье лицо и фигура, казалось, могли отвечать лишь ледяным молчанием огненным голосам жизни, чья тонкая красота скорее отталкивала, чем привлекала, так как в ней чувствовалось надменное усилие воли, лишенное женственного притяжения, — эта Лилиан Грэй, оставаясь наедине с мальчиком, делалась простой мамой, говорившей любящим, кротким тоном те самые сердечные пустяки, какие не передашь на бумаге, — их сила в чувстве, не в самих них. Она решительно не могла в чем бы то ни было отказать сыну. Она прощала ему все: пребывание в кухне, отвращение к урокам, непослушание и многочисленные причуды. Если он не хотел, чтобы подстригали деревья, деревья оставались нетронутыми, если он просил простить или наградить кого-либо — заинтересованное лицо знало, что так и будет; он мог ездить на любой лошади, брать в замок любую собаку; рыться в библиотеке, бегать босиком и есть, что ему вздумается. 139 Его отец некоторое время боролся с этим, но уступил — не принципу, а желанию жены. Он ограничился удалением из замка всех детей служащих, опасаясь, что благодаря низкому обществу прихоти мальчика превратятся в склонности, трудно искоренимые. В общем, он был всепоглощенно занят бесчисленными фамильными процессами, начало которых терялось в эпохе возникновения бумажных фабрик, а конец — в смерти всех кляузников. Кроме того, государственные дела, дела поместий, диктант мемуаров, выезды парадных охот, чтение газет и сложная переписка держали его в некотором внутреннем отдалении от семьи; сына он видел так редко, что иногда забывал, сколько ему лет. Таким образом, Грэй жил в своем мире. Он играл один — обыкновенно на задних дворах замка, имевших в старину боевое значение. Эти обширные пустыри, с остатками высоких рвов, с заросшими мхом каменными погребами, были полны бурьяна, крапивы, репейника, терна и скромно-пестрых диких цветов. Грэй часами оставался здесь, исследуя норы кротов, сражаясь с бурьяном, подстерегая бабочек и строя из кирпичного лома крепости, которые бомбардировал палками и булыжником. Ему шел уже двенадцатый год, когда все намеки его души, все разрозненные черты духа и оттенки тайных порывов соединились в одном сильном моменте и, тем получив стройное выражение, стали неукротимым желанием. До этого он как бы находил лишь отдельные части своего сада — просвет, тень, цветок, дремучий и пышный ствол — во множестве садов иных и вдруг увидел их ясно, все — в прекрасном, поражающем соответствии. Это случилось в библиотеке. Ее высокая дверь с мутным стеклом вверху была обыкновенно заперта, но защелка замка слабо держалась в гнезде створок; надавленная рукой, дверь отходила, натуживалась и раскрывалась. Когда дух исследования заставил Грэя проникнуть в библиотеку, его поразил пыльный свет, вся сила и особенность которого заключались в цветном узоре верхней части оконных стекол. Тишина покинутости стояла здесь, как прудовая вода. Тем- 140 ные ряды книжных шкапов местами примыкали к окнам, заслонив их наполовину; между шкапов были проходы, заваленные грудами книг. Там — раскрытый альбом с выскользнувшими внутренними листами, там — свитки, перевязанные золотым шнуром; стопы книг угрюмого вида; толстые пласты рукописей, насыпь миниатюрных томиков, трещавших, как кора, если их раскрывали; здесь — чертежи и таблицы, ряды новых изданий, карты; разнообразие переплетов, — грубых, нежных, черных, пестрых, синих, серых, толстых, тонких, шершавых и гладких. Шкапы были плотно набиты книгами. Они казались стенами, заключившими жизнь в самой толще своей. В отражениях шкапных стекол виднелись другие шкапы, покрытые бесцветно блестящими пятнами. Огромный глобус, заключенный в медный сферический крест экватора и меридиана, стоял на круглом столе. Обернувшись к выходу, Грэй увидел над дверью огромную картину, сразу содержанием своим наполнившую душное оцепенение библиотеки. Картина изображала корабль, вздымающийся на гребень морского вала. Струи пены стекали по его склону. Он был изображен в последнем моменте взлета. Корабль шел прямо на зрителя. Высоко поднявшийся бушприт1 заслонял основание мачт. Гребень вала, распластанный корабельным килем, напоминал крылья гигантской птицы. Пена неслась в воздух. Паруса, туманно видимые из-за бакборта2 и выше бушприта, полные неистовой силы шторма, валились всей громадой назад, чтобы, перейдя вал, выпрямиться, а затем, склоняясь над бездной, мчать судно к новым лавинам. Разорванные облака низко трепетали над океаном. Тусклый свет обреченно боролся с надвигающейся тьмой ночи. Но всего замечательнее была в этой картине фигура человека, 1 Бу/ шприт — горизонтальный или наклонный брус, служащий для крепления носовых парусов. 2 БакбО)рт — борт, прилегающий к баку — носовой части верхней палубы судна. 141 стоящего на баке, спиной к зрителю. Она выражала все положение, даже характер момента. Поза человека (он расставил ноги, взмахнув руками) ничего, собственно, не говорила о том, чем он занят, но заставляла предполагать крайнюю напряженность внимания, обращенного к чему-то на палубе, невидимой зрителю. Завернутые полы его кафтана трепались ветром; белая коса и черная шпага вытянуто рвались в воздух; богатство костюма выказывало в нем капитана, танцующее положение тела — взмах вала; без шляпы, он был, видимо, поглощен опасным моментом и кричал — но что? Видел ли он, как валится за борт человек, приказывал ли повернуть на другой галс1, или, заглушая ветер, звал боцмана? Не мысли, но тени этих мыслей выросли в душе Грэя, пока он смотрел картину. Вдруг показалось ему, что слева подошел, став рядом, неизвестный невидимый; стоило повернуть голову, как причудливое ощущение исчезло бы без следа. Грэй знал это. Но он не погасил воображения, а прислушался. Беззвучный голос выкрикнул несколько отрывистых фраз, непонятных, как малайский язык; раздался шум как бы долгих обвалов; эхо и мрачный ветер наполнили библиотеку. Все это Грэй слышал внутри себя. Он осмотрелся: мгновенно вставшая тишина рассеяла звучную паутину фантазии; связь с бурей исчезла. Грэй несколько раз приходил смотреть эту картину. Она стала для него тем нужным словом в беседе души с жизнью, без которого трудно понять себя. В маленьком мальчике постепенно укладывалось огромное море. Он сжился с ним, роясь в библиотеке, выискивая и жадно читая те книги, за золотой дверью которых открывалось синее сияние океана. Там, сея за кормой пену, двигались корабли. Часть их теряла паруса, мачты и, захлебываясь волной, опускалась в тьму пучин, где мелькают фосфорические глаза рыб. Другие, 1 Галс — курс судна относительно ветра. Различают левый и правый галс. 142 схваченные бурунами, бились о рифы; утихающее волнение грозно шатало корпус; обезлюдевший корабль с порванными снастями переживал долгую агонию, пока новый шторм не разносил его в щепки. Третьи благополучно грузились в одном порту и выгружались в другом; экипаж, сидя за трактирным столом, воспевал плавание и любовно пил водку. Были там еще корабли-пираты с черным флагом и страшной, размахивающей ножами командой; корабли-призраки, сияющие мертвенным светом синего озарения; военные корабли с солдатами, пушками и музыкой; корабли научных экспедиций, высматривающие вулканы, растения и животных; корабли с мрачной тайной и бунтами; корабли открытий и корабли приключений. В этом мире, естественно, возвышалась над всем фигура капитана. Он был судьбой, душой и разумом корабля. Его характер определял досуги и работу команды. Сама команда подбиралась им лично и во многом отвечала его наклонностям. Он знал привычки и семейные дела каждого человека. Он обладал в глазах подчиненных магическим знанием, благодаря которому уверенно шел, скажем, из Лиссабона в Шанхай, по необозримым пространствам. Он отражал бурю противодействием системы сложных усилий, убивая панику короткими приказаниями; плавал и останавливался где хотел; распоряжался отплытием и загрузкой, ремонтом и отдыхом; большую и разумнейшую власть в живом деле, полном непрерывного движения, трудно было представить. Эта власть замкнутостью и полнотой равнялась власти Орфея. Такое представление о капитане, такой образ и такая истинная действительность его положения заняли, по праву душевных событий, главное место в блистающем сознании Грэя. Никакая профессия, кроме этой, не могла бы так удачно сплавить в одно целое все сокровища жизни, сохранив неприкосновенным тончайший узор каждого отдельного счастья. Опасность, риск, власть природы, свет далекой страны, чудесная неизвестность, мелькающая любовь, цветущая свиданием и разлукой; увлекательное кипение встреч, 143 лиц, событий; безмерное разнообразие жизни, между тем как высоко в небе то Южный Крест, то Медведица, и все материки — в зорких глазах, хотя твоя каюта полна непокидающей родины с ее книгами, картинами, письмами и сухими цветами, обвитыми шелковистым локоном, в замшевой ладанке на твердой груди. Осенью, на пятнадцатом году жизни, Артур Грэй тайно покинул дом и проник за золотые ворота моря. Вскорости из порта Дубельт вышла в Марсель шхуна «Ансельм», увозя юнгу с маленькими руками и внешностью переодетой девочки. Этот юнга был Грэй, обладатель изящного саквояжа, тонких, как перчатка, лакированных сапожков и батистового белья с вытканными коронами. В течение года, пока «Ансельм» посещал Францию, Америку и Испанию, Грэй промотал часть своего имущества — на пирожном, отдавая этим дань прошлому, а остальную часть, для настоящего и будущего, — проиграл в карты. Он хотел быть «дьявольским» моряком. Он, задыхаясь, пил водку, а на купанье, с замирающим сердцем, прыгал в воду, головой вниз, с двухсаженной высоты. Понемногу он потерял все, кроме главного — своей странной летящей души; он потерял слабость, став широк костью и крепок мускулами, бледность заменил темным загаром, изысканную беспечность движений отдал за уверенную меткость работающей руки, а в его думающих глазах отразился блеск, как у человека, смотрящего на огонь. И его речь, утратив неравномерную, надменно застенчивую текучесть, стала краткой и точной, как удар чайки в струю, за трепетным серебром рыб. Капитан «Ансельма» был добрый человек, но суровый моряк, взявший мальчика из некоего злорадства. В отчаянном желании Грэя он видел лишь эксцентрическую прихоть и заранее торжествовал, представляя, как месяца через два Грэй скажет ему, избегая смотреть в глаза: «Капитан Гоп, я ободрал локти, ползая по снастям; у меня болят бока и спина, пальцы не разгибаются, голова трещит, а ноги трясутся. Все эти мокрые канаты в два пуда на весу рук; все эти 144 леера1, ванты2, брашпили, тросы, стеньги3 и салинги4 созданы на мучение моему нежному телу. Я хочу к маме». Выслушав мысленно такое заявление, капитан Гоп держал, мысленно же, следующую речь: «Отправляйтесь куда хотите, мой птенчик. Если к вашим чувствительным крылышкам пристала смола, вы можете отмыть ее дома — одеколоном “Роза-Мимоза”». Этот, выдуманный Гопом, одеколон более всего радовал капитана, и, закончив воображенную отповедь, он вслух повторял: «Да. Ступайте к “Розе-Мимозе”». Между тем внушительный диалог приходил на ум капитану все реже, так как Грэй шел к цели с стиснутыми зубами и побледневшим лицом. Он выносил беспокойный труд с решительным напряжением воли, чувствуя, что ему становится все легче и легче по мере того, как суровый корабль вламывался в его организм, а неумение заменялось привычкой. Случалось, что петлей якорной цепи его сшибало с ног, ударяя о палубу, что непридержанный у кнехта5 канат вырывался из рук, сдирая с ладоней кожу, что ветер бил его по лицу мокрым углом паруса с вшитым в него железным кольцом и, короче сказать, вся работа являлась пыткой, требующей пристального внимания, но, как ни тяжело он дышал, с трудом разгибая спину, улыбка презрения не оставляла его лица. Он молча сносил насмешки, издевательства и неизбежную брань до тех пор, пока не стал в новой сфере «своим», но с этого времени неизменно отвечал боксом на всякое оскорбление. 1 Лё:ер — ограждение вдоль бортов, вокруг люков и т.д. на судне, а также трос для постановки некоторых парусов. 2 Вйнты — стальные тросы для крепления висячих конструк- ции. 3 Стеньга — продолжение верхнего конца судовой мачты, служащее для крепления радиоантенн, судовых огней, парусов и др. 4 Са, линг — рама из брусьев, устанавливаемая на верхнем конце стеньги для лучшего крепления снастей. 5 Кнехт — приспособление в виде парных тумб на палубе судна или на пристани для крепления канатов, снастей. 145 Однажды капитан Гоп, увидев, как он мастерски вяжет на рею1 парус, сказал себе: «Победа на твоей стороне, плут». Когда Грэй спустился на палубу, Гоп вызвал его в каюту и, раскрыв истрепанную книгу, сказал: — Слушай внимательно. Брось курить! Начинается отделка щенка под капитана. И он стал читать, вернее говорить и кричать, по книге древние слова моря. Это был первый урок Грэя. В течение года он познакомился с навигацией, практикой, кораблестроением, морским правом, лоцией2 и бухгалтерией. Капитан Гоп подавал ему руку и говорил: «Мы». В Ванкувере Грэя поймало письмо матери, полное слез и страха. Он ответил: «Я знаю. Но если бы ты видела, как я: посмотри моими глазами. Если бы ты слышала, как я: приложи к уху раковину — в ней шум вечной волны; если бы ты любила, как я — все, в твоем письме я нашел бы, кроме любви и человека, — улыбку». И он продолжал плавать, пока «Ансельм» не прибыл с грузом в Дубельт, откуда, пользуясь остановкой, двадцатилетний Грэй отправился навестить замок. Все было то же кругом; так же нерушимо в подробностях и в общем впечатлении, как пять лет назад, лишь гуще стала листва молодых вязов; ее узор на фасаде здания сдвинулся и разросся. Слуги, сбежавшиеся к нему, обрадовались, встрепенулись и замерли в той же почтительности, с какой, как бы не далее как вчера, встречали этого Грэя. Ему сказали, где мать; он прошел в высокое помещение и, тихо прикрыв дверь, неслышно остановился, смотря на поседевшую женщину в черном платье. Она стояла перед распятием: ее страстный шепот был звучен, как полное биение сердца. «О плавающих, путешествующих, болеющих, страдающих и пле- 1 Рея (рей) — подвижной поперечный брус на мачте, служащий для крепления прямых парусов. 2 Лс)ция — руководство для плавания по морям и рекам. 146 ненных» — слышал, коротко дыша, Грэй. Затем было сказано: «и мальчику моему^» Тогда он сказал: «Я^» Но больше не мог ничего выговорить. Мать обернулась. Она похудела; в надменности ее тонкого лица светилось новое выражение, подобное возвращенной юности. Она стремительно подошла к сыну; короткий грудной смех, сдержанное восклицание и слезы в глазах — вот все. Но в эту минуту она жила — сильнее и лучше, чем за всю жизнь. «Я сразу узнала тебя; о, мой милый, мой маленький!» И Грэй действительно перестал быть большим. Он выслушал о смерти отца, затем рассказал о себе. Она внимала без упреков и возражений, но про себя — во всем, что он утверждал как истину своей жизни, — видела лишь игрушки, которыми забавляется ее мальчик. Такими игрушками были материки, океаны и корабли. Грэй пробыл в замке семь дней; на восьмой день, взяв крупную сумму денег, он вернулся в Дубельт и сказал капитану Гопу: «Благодарю. Вы были добрым товарищем. Прощай же, старший товарищ. — Здесь он закрепил истинное значение этого слова жутким, как тиски, рукопожатием. — Теперь я буду плавать отдельно, на собственном корабле». Гоп вспыхнул, плюнул, вырвал руку и пошел прочь, но Грэй, догнав, обнял его. И они уселись в гостинице, все вместе, двадцать четыре человека с командой, и пили, и кричали, и пели, и выпили и съели все, что было на буфете и в кухне. Прошло еще мало времени, и в порте Дубельт вечерняя звезда сверкнула над черной линией новой мачты. То был «Секрет», купленный Грэем, — трехмачтовый галиот в двести шестьдесят тонн. Так, капитаном и собственником корабля, Артур Грэй плавал еще четыре года, пока судьба не привела его в Лисс. Но он уже навсегда запомнил тот короткий грудной смех, полный сердечной музыки, каким встретили его дома, и раза два в год посещал замок, оставляя женщине с серебряными волосами нетвердую уверенность в том, что такой большой мальчик, пожалуй, справится с своими игрушками. 147 III. Рассвет Струя пены, отбрасываемая кормой корабля Грэя «Секрет», прошла через океан белой чертой и погасла в блеске вечерних огней Лисса. Корабль встал на рейде недалеко от маяка. Десять дней «Секрет» выгружал чесучу1, кофе и чай, одиннадцатый день команда провела на берегу, в отдыхе и винных парах; на двенадцатый день Грэй глухо затосковал, без всякой причины, не понимая тоски. Еще утром, едва проснувшись, он уже почувствовал, что этот день начался в черных лучах. Он мрачно оделся, неохотно позавтракал, забыл прочитать газету и долго курил, погруженный в невыразимый мир бесцельного напряжения; среди смутно возникающих слов бродили непризнанные желания, взаимно уничтожая себя равным усилием. Тогда он занялся делом. В сопровождении боцмана Грэй осмотрел корабль, велел подтянуть ванты, ослабить штуртрос2, почистить клюзы3, переменить кливер4, просмолить палубу, вычистить компас, открыть, проветрить и вымести трюм. Но дело не развлекало Грэя. Полный тревожного внимания к тоскливости дня, он прожил его раздражительно и печально: его как бы позвал кто-то, но он забыл, кто и куда. Под вечер он уселся в каюте, взял книгу и долго возражал автору, делая на полях заметки парадоксального свойства. Некоторое время его забавляла эта игра, эта беседа с властвующим из гроба мертвым. Затем, взяв трубку, он утонул в синем дыме, живя среди призрачных арабесок5, возникающих в его зыбких слоях. 1 Чесуча — плотная шелковая ткань. 2 ШтуртрО) с — цепь или трос на судне, идущие от штурвала к рулю и служащие для поворота руля. 3 Клюз — отверстие в палубе и надводной части борта судна для пропуска якорной цепи или троса. 4 Клги вер — треугольный парус. 5 Арабеска — сложный узорчатый орнамент из геометрических фигур и стилизованных растений. 148 Табак страшно могуч; как масло, вылитое в скачущий разрыв волн, смиряет их бешенство, так и табак; смягчая раздражение чувств, он сводит их несколькими тонами ниже; они звучат плавнее и музыкальнее. Поэтому тоска Грэя, утратив, наконец, после трех трубок, наступательное значение, перешла в задумчивую рассеянность. Такое состояние длилось еще около часа; когда исчез душевный туман, Грэй очнулся, захотел движения и вышел на палубу. Была полная ночь; за бортом в сне черной воды дремали звезды и огни мачтовых фонарей. Теплый, как щека, воздух пахнул морем. Грэй поднял голову, прищурился на золотой уголь звезды; мгновенно через умопомрачительность миль проникла в его зрачки огненная игла далекой планеты. Глухой шум вечернего города достигал слуха из глубины залива; иногда с ветром, по чуткой воде, влетала береговая фраза, сказанная как бы на палубе; ясно прозвучав, она гасла в скрипе снастей; на баке вспыхнула спичка, осветив пальцы, круглые глаза и усы. Грэй свистнул; огонь трубки двинулся и поплыл к нему; скоро капитан увидел во тьме руки и лицо вахтенного. — Передай Летике, — сказал Грэй, — что он поедет со мной. Пусть возьмет удочки. Он спустился в шлюп, где ждал минут десять Летика; проворный, жуликоватый парень, загремев о борт веслами, подал их Грэю; затем спустился сам, наладил уключины и сунул мешок с провизией в корму шлюпа. Грэй сел к рулю. — Куда прикажете плыть, капитан? — спросил Летика, кружа лодку правым веслом. Капитан молчал. Матрос знал, что в это молчание нельзя вставлять слов, и поэтому, замолчав сам, стал сильно грести. Грэй взял направление к открытому морю, затем стал держаться левого берега. Ему было все равно, куда плыть. Руль глухо журчал; звякали и плескали весла; все остальное было морем и тишиной. В течение дня человек внимает такому множеству мыслей, впечатлений, речей и слов, что все это составило бы не 149 одну толстую книгу. Лицо дня приобретает определенное выражение, но Грэй сегодня тщетно вглядывался в это лицо. В его смутных чертах светилось одно из тех чувств, каких много, но которым не дано имени. Как их ни называть, они останутся навсегда вне слов и даже понятий, подобные внушению аромата. Во власти такого чувства был теперь Грэй; он мог бы, правда, сказать: «Я жду, я вижу, я скоро узнаю^» — но даже эти слова равнялись не большему, чем отдельные чертежи в отношении архитектурного замысла. В этих веяниях была еще сила светлого возбуждения. Там, где они плыли, слева волнистым сгущением тьмы проступал берег. Над красным стеклом окон носились искры дымовых труб; это была Каперна. Грэй слышал перебранку и лай. Огни деревни напоминали печную дверцу, прогоревшую дырочками, сквозь которые виден пылающий уголь. Направо был океан, явственный, как присутствие спящего человека. Миновав Каперну, Грэй повернул к берегу. Здесь тихо прибивало водой; засветив фонарь, он увидел ямы обрыва и его верхние, нависшие выступы; это место ему понравилось. — Здесь будем ловить рыбу, — сказал Грэй, хлопая гребца по плечу. Матрос неопределенно хмыкнул. «Первый раз плаваю с таким капитаном, — пробормотал он. — Капитан дельный, но непохожий. Загвоздистый капитан. Впрочем, люблю его». Забив весло в ил, он привязал к нему лодку, и оба поднялись вверх, карабкаясь по выскакивающим из-под колен и локтей камням. От обрыва тянулась чаща. Раздался стук топора, ссекающего сухой ствол; повалив дерево, Летика развел костер на обрыве. Двинулись тени и отраженное водой пламя; в отступившем мраке высветились трава и ветви; над костром, перевитый дымом, сверкая, дрожал воздух. Грэй сел у костра. — Ну-ка, — сказал он, протягивая бутылку, — выпей, друг Летика, за здоровье всех трезвенников. Кстати, ты взял не хинную, а имбирную. 150 — Простите, капитан, — ответил матрос, переводя дух. — Разрешите закусить этим^ — Он отгрыз сразу половину цыпленка и, вынув изо рта крылышко, продолжал: — Я знаю, что вы любите хинную. Только было темно, а я торопился. Имбирь, понимаете, ожесточает человека. Когда мне нужно подраться, я пью имбирную. Пока капитан ел и пил, матрос искоса посматривал на него, затем, не удержавшись, сказал: — Правда ли, капитан, что говорят, будто бы родом вы из знатного семейства? — Это не интересно, Летика. Бери удочку и лови, если хочешь. — А вы? — Я? Не знаю. Может быть. Но^ потом. Летика размотал удочку, приговаривая стихами, на что был мастер, к великому восхищению команды: — Из шнурка и деревяшки я изладил длинный хлыст и, крючок к нему приделав, испустил протяжный свист. — Затем он пощекотал пальцем в коробке червей. — Этот червь в земле скитался и своей был жизни рад, а теперь на крюк попался — и его сомы съедят. — Наконец, он ушел с пением: — Ночь тиха, прекрасна водка, трепещите, осетры, хлопнись в обморок, селедка, — удит Летика с горы! Грэй лег у костра, смотря на отражавшую огонь воду. Он думал, но без участия воли; в этом состоянии мысль, рассеянно удерживая окружающее, смутно видит его; она мчится, подобно коню в тесной толпе, давя, расталкивая и останавливая; пустота, смятение и задержка попеременно сопутствуют ей. Она бродит в душе вещей; от яркого волнения спешит к тайным намекам; кружится по земле и небу, жизненно беседует с воображенными лицами, гасит и украшает воспоминания. В облачном движении этом все живо и выпукло и все бессвязно, как бред. И часто улыбается отдыхающее сознание, видя, например, как в размышление о судьбе вдруг жалует гостем образ совершенно неподходящий: какой-нибудь прутик, сломанный два года назад. Так думал у костра Грэй, но был «где-то» — не здесь. 151 Локоть, которым он опирался, поддерживая рукой голову, просырел и затек. Бледно светились звезды; мрак усилился напряжением, предшествующим рассвету. Капитан стал засыпать, но не замечал этого. Ему захотелось выпить, и он потянулся к мешку, развязывая его уже во сне. Затем ему перестало сниться; следующие два часа были для Грэя не долее тех секунд, в течение которых он склонился головой на руки. За это время Летика появлялся у костра дважды, курил и засматривал из любопытства в рот пойманным рыбам — что там? Но там, само собой, ничего не было. Проснувшись, Грэй на мгновение забыл, как попал в эти места. С изумлением видел он счастливый блеск утра, обрыв берега среди этих ветвей и пылающую синюю даль; над горизонтом, но в то же время и над его ногами, висели листья орешника. Внизу обрыва, — с впечатлением, что под самой спиной Грэя, — шипел тихий прибой. Мелькнув с листа, капля росы растеклась по сонному лицу холодным шлепком. Он встал. Везде торжествовал свет. Остывшие головни костра цеплялись за жизнь тонкой струей дыма. Его запах придавал удовольствию дышать воздухом лесной зелени дикую прелесть. Летики не было; он увлекся; он, вспотев, удил с увлечением азартного игрока. Грэй вышел из чащи в кустарник, разбросанный по скату холма. Дымилась и горела трава; влажные цветы выглядели как дети, насильно умытые холодной водой. Зеленый мир дышал бесчисленностью крошечных ртов, мешая проходить Грэю среди своей ликующей тесноты. Капитан выбрался на открытое место, заросшее пестрой травой, и увидел здесь спящую молодую девушку. Он тихо отвел рукой ветку и остановился с чувством опасной находки. Не далее как в пяти шагах, свернувшись, подобрав одну ножку и вытянув другую, лежала головой на уютно подвернутых руках утомившаяся Ассоль. Ее волосы сдвинулись в беспорядке; у шеи расстегнулась пуговица, открыв белую ямку; раскинувшаяся юбка обнажала колени; ресницы спали на щеке, в тени нежного, выпуклого 152 виска, полузакрытого темной прядью; мизинец правой руки, бывшей под головой, пригибался к затылку. Грэй присел на корточки, заглядывая девушке в лицо снизу и не подозревая, что напоминает собой фавна с картины Арнольда Бёклина1. Быть может, при других обстоятельствах эта девушка была бы замечена им только глазами, но тут он иначе увидел ее. Все тронулось, все усмехнулось в нем. Разумеется, он не знал ни ее, ни ее имени, ни тем более, почему она уснула на берегу, но был этим очень доволен. Он любил картины без объяснений и подписей. Впечатление такой картины несравненно сильнее; ее содержание, не связанное словами, становится безграничным, утверждая все догадки и мысли. Тень листвы подобралась ближе к стволам, а Грэй все еще сидел в той же малоудобной позе. Все спало на девушке: спали темные волосы, спало платье и складки платья; даже трава поблизости ее тела, казалось, задремала в силу сочувствия. Когда впечатление стало полным, Грэй вошел в его теплую подмывающую волну и уплыл с ней. Давно уже Летика кричал: «Капитан, где вы?» — но капитан не слышал его. Когда он, наконец, встал, склонность к необычному застала его врасплох с решимостью и вдохновением раздраженной женщины. Задумчиво уступая ей, он снял с пальца старинное дорогое кольцо, не без основания размышляя, что, может быть, этим подсказывает жизни нечто существенное, подобное орфографии. Он бережно опустил кольцо на малый мизинец, белевший из-под затылка. Мизинец нетерпеливо двинулся и поник. Взглянув еще раз на это отдыхающее лицо, Грэй повернулся и увидел в кустах высоко поднятые брови матроса. Летика, разинув рот, смотрел 1 Арнольд Бёклин (1827—1901) — швейцарский живописец, изображавший на своих мистических полотнах мифологических персонажей. 153 на занятия Грэя с таким удивлением, с каким, верно, смотрел Иона1 на пасть своего меблированного кита. — А, это ты, Летика! — сказал Грэй. — Посмотри-ка на нее. Что, хороша? — Дивное художественное полотно! — шепотом закричал матрос, любивший книжные выражения. — В соображении обстоятельств есть нечто располагающее. Я поймал четыре мурены и еще какую-то толстую, как пузырь. — Тише, Летика. Уберемся отсюда. Они отошли в кусты. Им следовало бы теперь повернуть к лодке, но Грэй медлил, рассматривая даль низкого берега, где над зеленью и песком лился утренний дым труб Ка-перны. В этом дыме он снова увидел девушку. Тогда он решительно повернул, спускаясь вдоль склона; матрос, не спрашивая, что случилось, шел сзади; он чувствовал, что вновь наступило обязательное молчание. Уже около первых строений Грэй вдруг сказал: — Не определишь ли ты, Летика, твоим опытным глазом, где здесь трактир? — Должно быть, вон та черная крыша, — сообразил Ле-тика, — а, впрочем, может, и не она. — Что же в этой крыше приметного? — Сам не знаю, капитан. Ничего больше, как голос сердца. Они подошли к дому; то был действительно трактир Меннерса. В раскрытом окне, на столе, виднелась бутылка; возле нее чья-то грязная рука доила полуседой ус. Хотя час был ранний, в общей зале трактирчика расположилось три человека. У окна сидел угольщик, обладатель пьяных усов, уже замеченных нами; между буфетом и внутренней дверью зала, за яичницей и пивом, помещались два рыбака. Меннерс, длинный молодой парень, с веснушчатым скучным лицом и тем особенным выражением хитрой бой- 1 Иона — библейский пророк, который в наказание за то, что ослушался Господа, был проглочен огромным китом. Пророк молил о прощении и через три дня был выброшен на берег. 154 кости в подслеповатых глазах, какое присуще торгашам вообще, перетирал за стойкой посуду. На грязном полу лежал солнечный переплет окна. Едва Грэй вступил в полосу дымного света, как Меннерс, почтительно кланяясь, вышел из-за своего прикрытия. Он сразу угадал в Грэе настоящего капитана — разряд гостей, редко им виденных. Грэй спросил рома. Накрыв стол пожелтевшей в суете людской скатертью, Меннерс принес бутылку, лизнув предварительно языком кончик отклеившейся этикетки. Затем он вернулся за стойку, поглядывая внимательно то на Грэя, то на тарелку, с которой отдирал ногтем что-то присохшее. В то время как Летика, взяв стакан обеими руками, скромно шептался с ним, посматривая в окно, Грэй подозвал Меннерса. Хин самодовольно уселся на кончик стула, польщенный этим обращением и польщенный именно потому, что оно выразилось простым киванием Грэева пальца. — Вы, разумеется, знаете здесь всех жителей, — спокойно заговорил Грэй. — Меня интересует имя молодой девушки в косынке, в платье с розовыми цветочками, темно-русой и невысокой, в возрасте от семнадцати до двадцати лет. Я встретил ее неподалеку отсюда. Как ее имя? Он сказал это с твердой простотой силы, не позволяющей увильнуть от данного тона. Хин Меннерс внутренне завертелся и даже ухмыльнулся слегка, но внешне подчинился характеру обращения. Впрочем, прежде чем ответить, он помолчал — единственно из бесплодного желания догадаться, в чем дело. — Гм! — сказал он, поднимая глаза в потолок. — Это, должно быть, «Корабельная Ассоль», больше быть некому. Она полоумная. — В самом деле? — равнодушно сказал Грэй, отпивая крупный глоток. — Как же это случилось? — Когда так, извольте послушать. И Хин рассказал Грэю о том, как лет семь назад девочка говорила на берегу моря с собирателем песен. Разумеется, эта история, с тех пор как нищий утвердил ее бытие в том же 155 трактире, приняла очертания грубой и плоской сплетни, но сущность оставалась нетронутой. — С тех пор так ее и зовут, — сказал Меннерс, — зовут ее «Ассоль Корабельная». Грэй машинально взглянул на Летику, продолжавшего быть тихим и скромным, затем его глаза обратились к пыльной дороге, пролегающей у трактира, и он ощутил как бы удар — одновременный удар в сердце и голову. По дороге, лицом к нему, шла та самая Корабельная Ассоль, к которой Меннерс только что отнесся клинически. Удивительные черты ее лица, напоминающие тайну неизгладимо волнующих, хотя простых слов, предстали перед ним теперь в свете ее взгляда. Матрос и Меннерс сидели к окну спиной, но, чтобы они случайно не повернулись, Грэй имел мужество отвести взгляд на рыжие глаза Хина. После того как он увидел глаза Ассоль, рассеялась вся косность Меннерсова рассказа. Между тем, ничего не подозревая, Хин продолжал: — Еще могу сообщить вам, что ее отец сущий мерзавец. Он утопил моего папашу, как кошку какую-нибудь, прости Господи. Он^ Его перебил неожиданный дикий рев сзади. Страшно ворочая глазами, угольщик, стряхнув хмельное оцепенение, вдруг рявкнул пением и так свирепо, что все вздрогнули. Корзинщик, корзинщик, Дери с нас за корзины!.. — Опять ты нагрузился, вельбот проклятый! — закричал Меннерс. — Уходи вон! ^Но только бойся попадать В наши Палестины!.. — взвыл угольщик и, как будто ничего не было, потопил усы в плеснувшем стакане. Хин Меннерс возмущенно пожал плечами. — Дрянь, а не человек, — сказал он с жутким достоинством скопидома. — Каждый раз такая история! — Более вы ничего не можете рассказать? — спросил Грэй. 156 — Я-то? Я же вам говорю, что отец мерзавец. Через него я, ваша милость, осиротел и еще дитей должен был самостоятельно поддерживать бренное пропитание^ — Ты врешь! — неожиданно сказал угольщик. — Ты врешь так гнусно и ненатурально, что я протрезвел. Хин не успел раскрыть рта, как угольщик обратился к Грэю: — Он врет. Его отец тоже врал; врала и мать. Такая порода. Можете быть покойны, что она так же здорова, как мы с вами. Я с ней разговаривал. Она сидела на моей повозке восемьдесят четыре раза или немного меньше. Когда девушка идет пешком из города, а я продал свой уголь, я уж непременно посажу девушку. Пускай она сидит. Я говорю, что у нее хорошая голова. Это сейчас видно. С тобой, Хин Мен-нерс, она, понятно, не скажет двух слов. Но я, сударь, в свободном угольном деле презираю суды и толки. Она говорит как большая, но причудливый ее разговор. Прислушиваешься — как будто все то же самое, что мы с вами сказали бы, а у нее то же, да не совсем так. Вот, к примеру, раз завелось дело о ее ремесле. «Я тебе что скажу, — говорит она и держится за мое плечо, как муха за колокольню, — моя работа не скучная, только все хочется придумать особенное. Я, — говорит, — так хочу изловчиться, чтобы у меня на доске сама плавала лодка, а гребцы гребли бы по-настоящему; потом они пристают к берегу, отдают причал и честь честью, точно живые, сядут на берегу закусывать». Я это захохотал, мне, стало быть, смешно стало. Я говорю: «Ну, Ассоль, это ведь такое твое дело, и мысли поэтому у тебя такие, а вокруг посмотри: все в работе, как в драке». — «Нет, — говорит она, — я знаю, что знаю. Когда рыбак ловит рыбу, он думает, что поймает большую рыбу, какой никто не ловил».— «Ну, а я?» — «А ты? — смеется она, — ты, верно, когда наваливаешь углем корзину, то думаешь, что она зацветет». Вот какое слово она сказала! В ту же минуту дернуло меня, сознаюсь, посмотреть на пустую корзину, и так мне вошло в глаза, будто из прутьев поползли почки; лопнули эти почки, брызнуло по корзине листом и пропало. 157 Я малость протрезвел даже! А Хин Меннерс врет и денег не берет; я его знаю! Считая, что разговор перешел в явное оскорбление, Меннерс пронзил угольщика взглядом и скрылся за стойку, откуда горько осведомился: — Прикажете подать что-нибудь? — Нет, — сказал Грэй, доставая деньги, — мы встаем и уходим. Летика, ты останешься здесь, вернешься к вечеру и будешь молчать. Узнав все, что сможешь, передай мне. Ты понял? — Добрейший капитан, — сказал Летика с некоторой фамильярностью, вызванной ромом, — не понять этого может только глухой. — Прекрасно. Запомни также, что ни в одном из тех случаев, какие могут тебе представиться, нельзя ни говорить обо мне, ни упоминать даже мое имя. Прощай! Грэй вышел. С этого времени его не покидало уже чувство поразительных открытий, подобно искре в пороховой ступке Бертольда1, — одного из тех душевных обвалов, из-под которых вырывается, сверкая, огонь. Дух немедленного действия овладел им. Он опомнился и собрался с мыслями, только когда сел в лодку. Смеясь, он подставил руку, ладонью вверх, знойному солнцу, как сделал это однажды мальчиком в винном погребе; затем отплыл и стал быстро грести по направлению к гавани. IV. Накануне Накануне того дня и через семь лет после того, как Эгль, собиратель песен, рассказал девочке на берегу моря сказку о корабле с Алыми Парусами, Ассоль, в одно из своих еженедельных посещений игрушечной лавки, вернулась домой расстроенная, с печальным лицом. Свои товары она принесла 1 ^ в пороховой ступке Бертольда — считалось, что порох изобретен в XVI веке католическим монахом Бертольдом Шварцем. 158 обратно. Она была так огорчена, что сразу не могла говорить и только лишь после того, как по встревоженному лицу Лон-грена увидела, что он ожидает чего-то значительно худшего действительности, начала рассказывать, водя пальцем по стеклу окна, у которого встала, рассеянно наблюдая море. Хозяин игрушечной лавки начал в этот раз с того, что открыл счетную книгу и показал ей, сколько за ними долга. Она содрогнулась, увидев внушительное трехзначное число. «Вот сколько вы забрали с декабря, — сказал торговец, — а вот посмотри, на сколько продано». И он уперся пальцем в другую цифру, уже из двух знаков. «Жалостно и обидно смотреть. Я видела по его лицу, что он груб и сердит. Я с радостью убежала бы, но, честное слово, сил не было от стыда. И он стал говорить: “Мне, милая, это больше невыгодно. Теперь в моде заграничный товар, все лавки полны им, и эти изделия не берут”. Так он сказал. Он говорил еще много чего, но я все перепутала и забыла. Должно быть, он сжалился надо мною, так как посоветовал сходить в “Детский Базар” и “Аладинову Лампу”». Выговорив самое главное, девушка повернула голову, робко посмотрев на старика. Лонгрен сидел понурясь, сцепив пальцы рук между колен, на которые оперся локтями. Чувствуя взгляд, он поднял голову и вздохнул. Поборов тяжелое настроение, девушка подбежала к нему, устроилась сидеть рядом и, продев свою легкую руку под кожаный рукав его куртки, смеясь и заглядывая отцу снизу в лицо, продолжала с деланным оживлением: — Ничего, это все ничего, ты слушай, пожалуйста. Вот я пошла. Ну-с, прихожу в большой страшеннейший магазин; там куча народа. Меня затолкали; однако я выбралась и подошла к черному человеку в очках. Что я ему сказала, я ничего не помню; под конец он усмехнулся, порылся в моей корзине, посмотрел кое-что, потом снова завернул, как было, в платок и отдал обратно. Лонгрен сердито слушал. Он как бы видел свою оторопевшую дочку в богатой толпе, у прилавка, заваленного ценным товаром. Аккуратный человек в очках снисходительно 159 объяснил ей, что он должен разориться, ежели начнет торговать нехитрыми изделиями Лонгрена. Небрежно и ловко ставил он перед ней на прилавок складные модели зданий и железнодорожных мостов; миниатюрные отчетливые автомобили, электрические наборы, аэропланы и двигатели. Все это пахло краской и школой. По всем его словам выходило, что дети в играх только подражают теперь тому, что делают взрослые. Ассоль была еще в «Аладиновой Лампе» и в двух других лавках, но ничего не добилась. Оканчивая рассказ, она собрала ужинать; поев и выпив стакан крепкого кофе, Лонгрен сказал: — Раз нам не везет, надо искать. Я, может быть, снова поступлю служить — на «Фицроя» или «Палермо». Конечно, они правы, — задумчиво продолжал он, думая об игрушках. — Теперь дети не играют, а учатся. Они все учатся, учатся и никогда не начнут жить. Все это так, а жаль, право, жаль. Сумеешь ли ты прожить без меня время одного рейса? Немыслимо оставить тебя одну. — Я также могла бы служить, вместе с тобой; скажем, в буфете. — Нет! — Лонгрен припечатал это слово ударом ладони по вздрогнувшему столу. — Пока я жив, ты служить не будешь. Впрочем, есть время подумать. Он хмуро умолк. Ассоль примостилась рядом с ним на углу табурета; он видел сбоку, не поворачивая головы, что она хлопочет утешить его, и чуть было не улыбнулся. Но улыбнуться — значило спугнуть и смутить девушку. Она, приговаривая что-то про себя, разгладила его спутанные седые волосы, поцеловала в усы и, заткнув мохнатые отцовские уши своими маленькими тоненькими пальцами, сказала: — Ну вот, теперь ты не слышишь, что я тебя люблю. Пока она охорашивала его, Лонгрен сидел, крепко сморщившись, как человек, боящийся дохнуть дымом, но, услышав ее слова, густо захохотал. — Ты милая, — просто сказал он и, потрепав девушку по щеке, пошел на берег посмотреть лодку. 160 Ассоль некоторое время стояла в раздумье посреди комнаты, колеблясь между желанием отдаться тихой печали и необходимостью домашних забот; затем, вымыв посуду, пересмотрела в шкалу остатки провизии. Она не взвешивала и не мерила, но видела, что с мукой не дотянуть до конца недели, что в жестянке с сахаром виднеется дно; обертки с чаем и кофе почти пусты; нет масла, и единственное, на чем, с некоторой досадой на исключение, отдыхал глаз, был мешок картофеля. Затем она вымыла пол и села строчить оборку к переделанной из старья юбке, но, тут же вспомнив, что обрезки материи лежат за зеркалом, подошла к нему и взяла сверток; потом взглянула на свое отражение. За ореховой рамой в светлой пустоте отраженной комнаты стояла тоненькая невысокая девушка, одетая в дешевый белый муслин с розовыми цветочками. На ее плечах лежала серая шелковая косынка. Полудетское, в светлом загаре, лицо было подвижно и выразительно; прекрасные, несколько серьезные для ее возраста глаза посматривали с робкой сосредоточенностью глубоких душ. Ее неправильное личико могло растрогать тонкой чистотой очертаний; каждый изгиб, каждая выпуклость этого лица, конечно, нашли бы место в множестве женских обликов, но их совокупность, стиль был совершенно оригинален — оригинально мил; на этом мы остановимся. Остальное неподвластно словам, кроме слова «очарование». Отраженная девушка улыбнулась так же безотчетно, как и Ассоль. Улыбка вышла грустной; заметив это, она встревожилась, как если бы смотрела на постороннюю. Она прижалась щекой к стеклу, закрыла глаза и тихо погладила зеркало рукой там, где приходилось ее отражение. Рой смутных, ласковых мыслей мелькнул в ней; она выпрямилась, засмеялась и села, начав шить. Пока она шьет, посмотрим на нее ближе — во внутрь. В ней две девушки, две Ассоль, перемешанных в замечательной, прекрасной неправильности. Одна была дочь матроса, ремесленника, мастерившая игрушки, другая — живое стихотворение, со всеми чудесами его созвучий и образов, 161 с тайной соседства слов, во всей взаимности их теней и света, падающих от одного на другое. Она знала жизнь в пределах, поставленных ее опыту, но сверх общих явлений видела отраженный смысл иного порядка. Так, всматриваясь в предметы, мы замечаем в них нечто не линейно, но впечатлением — определенно человеческое и — так же, как человеческое, — различное. Нечто подобное тому, что (если удалось) сказали мы этим примером, видела она еще сверх видимого. Без этих тихих завоеваний все просто понятное было чуждо ее душе. Она умела и любила читать, но и в книге читала преимущественно между строк, как жила. Бессознательно, путем своеобразного вдохновения, она делала на каждом шагу множество эфирно-тонких открытий невыразимых, но важных, как чистота и тепло. Иногда — и это продолжалось ряд дней — она даже перерождалась; физическое противостояние жизни проваливалось, как тишина в ударе смычка, и все, что она видела, чем жила, что было вокруг, становилось кружевом тайн в образе повседневности. Не раз, волнуясь и робея, она уходила ночью на морской берег, где, выждав рассвет, совершенно серьезно высматривала корабль с алыми парусами. Эти минуты были для нее счастьем; нам трудно так уйти в сказку, ей было бы не менее трудно выйти из ее власти и обаяния. В другое время, размышляя обо всем этом, она искренне дивилась себе, не веря, что верила; улыбкой прощая море и грустно переходя к действительности, теперь, сдвигая оборку, девушка припоминала свою жизнь. Там было много скуки и простоты. Одиночество вдвоем, случалось, безмерно тяготило ее, но в ней образовалась уже та складка внутренней робости, та страдальческая морщинка, с которой не внести и не получить оживления. Над ней посмеивались, говоря: «Она тронутая», «не в себе»; она привыкла и к этой боли; девушке случалось даже переносить оскорбления, после чего ее грудь ныла, как от удара. Как женщина она была непопулярна в Каперне, однако многие подозревали, хотя дико и смутно, что ей дано больше прочих — лишь на другом языке. Капернцы обожали плотных, тяжелых 162 женщин с масляной кожей толстых икр и могучих рук; здесь ухаживали, ляпая по спине ладонью и толкаясь, как на базаре. Тип этого чувства напоминал бесхитростную простоту рева. Ассоль так же подходила к этой решительной среде, как подошло бы людям изысканной нервной жизни общество привидения — обладай оно всем обаянием Ассун-ты1 или Аспазии2: то, что от любви, — здесь немыслимо. Так, в ровном гудении солдатской трубы прелестная печаль скрипки бессильна вывести суровый полк из действий его прямых линий. К тому, что сказано в этих строках, девушка стояла спиной. Меж тем как ее голова мурлыкала песенку жизни, маленькие руки работали прилежно и ловко; откусывая нитку, она смотрела далеко перед собой, но это не мешало ей ровно подвертывать рубец и класть петельный шов с отчетливостью швейной машины. Хотя Лонгрен не возвращался, она не беспокоилась об отце. Последнее время он довольно часто уплывал ночью ловить рыбу или просто проветриться. Ее не теребил страх; она знала, что ничего худого с ним не случится. В этом отношении Ассоль была все еще той маленькой девочкой, которая молилась по-своему, дружелюбно лепеча утром: «Здравствуй, Бог!» — а вечером: «Прощай, Бог!» По ее мнению, такого короткого знакомства с Богом было совершенно достаточно для того, чтобы он отстранил несчастье. Она входила и в его положение: Бог был вечно занят делами миллионов людей, поэтому к обыденным теням жизни следовало, по ее мнению, относиться с деликатным терпением гостя, который, застав дом полным народа, ждет захлопотавшегося хозяина, ютясь и питаясь по обстоятельствам. 1 Ассунта — Дева Мария; в европейской живописи название картин на сюжет Вознесения Марии на небо. 2 Аспазия — афинская гетера, прославившаяся образованностью и красотой. 163 Кончив шить, Ассоль сложила работу на угловой столик, разделась и улеглась. Огонь был потушен. Она скоро заметила, что нет сонливости; сознание было ясно, как в разгаре дня, даже тьма казалась искусственной, тело, как и сознание, чувствовалось легким, дневным. Сердце отстукивало с быстротой карманных часов; оно билось как бы между подушкой и ухом. Ассоль сердилась, ворочаясь, то сбрасывая одеяло, то завертываясь в него с головой. Наконец, ей удалось вызвать привычное представление, помогающее уснуть: она мысленно бросала камни в светлую воду, смотря на расхождение легчайших кругов. Сон действительно как бы лишь ждал этой подачки; он пришел, пошептался с Мери, стоящей у изголовья, и, повинуясь ее улыбке, сказал вокруг: «Ш-ш-ш-ш». Ассоль тотчас уснула. Ей снился любимый сон: цветущие деревья, тоска, очарование, песни и таинственные явления, из которых, проснувшись, она припоминала лишь сверканье синей воды, подступающей от ног к сердцу с холодом и восторгом. Увидев все это, она побыла еще несколько времени в невозможной стране, затем проснулась и села. Сна не было, как если бы она не засыпала совсем. Чувство новизны, радости и желания что-то сделать согревало ее. Она осмотрелась тем взглядом, каким оглядывают новое помещение. Проник рассвет — не всей ясностью озарения, но тем смутным усилием, в котором можно понимать окружающее. Низ окна был черен; верх просветлел. Извне дома, почти на краю рамы, блестела утренняя звезда. Зная, что теперь не уснет, Ассоль оделась, подошла к окну и, сняв крюк, отвела раму. За окном стояла внимательная чуткая тишина; она как бы наступила только сейчас. В синих сумерках мерцали кусты, подальше спали деревья; веяло духотой и землей. Держась за верх рамы, девушка смотрела и улыбалась. Вдруг нечто, подобное отдаленному зову, всколыхнуло ее изнутри и вовне, и она как бы проснулась еще раз от явной действительности к тому, что явнее и несомненнее. С этой минуты ликующее богатство сознания не оставляло ее. Так, 164 понимая, слушаем мы речи людей, но, если повторить сказанное, поймем еще раз, с иным, новым значением. То же было и с ней. Взяв старенькую, но на ее голове всегда юную шелковую косынку, она прихватила ее рукою под подбородком, заперла дверь и выпорхнула босиком на дорогу. Хотя было пусто и глухо, но ей казалось, что она звучит, как оркестр, что ее могут услышать. Все было мило ей, все радовало ее. Теплая пыль щекотала босые ноги; дышалось ясно и весело. На сумеречном просвете неба темнели крыши и облака; дремали изгороди, шиповник, огороды, сады и нежно видимая дорога. Во всем замечался иной порядок, чем днем, — тот же, но в ускользнувшем ранее соответствии. Все спало с открытыми глазами, тайно рассматривая проходящую девушку. Она шла, чем далее, тем быстрее, торопясь покинуть селение. За Каперной простирались луга; за лугами по склонам береговых холмов росли орешник, тополя и каштаны. Там, где дорога кончилась, переходя в глухую тропу, у ног Ассоль мягко завертелась пушистая черная собака с белой грудью и говорящим напряжением глаз. Собака, узнав Ассоль, повизгивая и жеманно виляя туловищем, пошла рядом, молча соглашаясь с девушкой в чем-то понятном, как «я» и «ты». Ассоль, посматривая в ее сообщительные глаза, была твердо уверена, что собака могла бы заговорить, не будь у нее тайных причин молчать. Заметив улыбку спутницы, собака весело сморщилась, вильнула хвостом и ровно побежала вперед, но вдруг безучастно села, деловито выскребла лапой ухо, укушенное своим вечным врагом, и побежала обратно. Ассоль проникла в высокую, брызгающую росой луговую траву; держа руку ладонью вниз над ее метелками, она шла, улыбаясь струящемуся прикосновению. Засматривая в особенные лица цветов, в путаницу стеблей, она различала там почти человеческие намеки — позы, усилия, движения, черты и взгляды; ее не удивила бы теперь процессия полевых мышей, бал сусликов или грубое веселье ежа, пугающего спящего гнома своим фуканьем. И точно, еж, серея, 165 А.Хрящевский. Ассоль выкатился перед ней на тропинку. «Фук-фук», — отрывисто сказал он с сердцем, как извозчик на пешехода. Ассоль говорила с теми, кого понимала и видела. «Здравствуй, больной», — сказала она лиловому ирису, пробитому до дыр червем. «Необходимо посидеть дома» — это относилось к кусту, застрявшему среди тропы и потому обдерганному платьем прохожих. Большой жук цеплялся за колокольчик, сгибая растение и сваливаясь, но упрямо толкаясь лапками. «Стряхни толстого пассажира», — посоветовала Ассоль. Жук, точно, не удержался и с треском полетел в сторону. Так, волнуясь, трепеща и блестя, она подошла к склону холма, скрывшись в его зарослях от лугового пространства, но окруженная теперь истинными своими друзьями, которые — она знала это — говорят басом. То были крупные старые деревья среди жимолости и орешника. Их свисшие ветви касались верхних листьев кустов. 166 В спокойно тяготеющей крупной листве каштанов стояли белые шишки цветов, их аромат мешался с запахом росы и смолы. Тропинка, усеянная выступами скользких корней, то падала, то взбиралась на склон. Ассоль чувствовала себя как дома; здоровалась с деревьями, как с людьми, то есть пожимая их широкие листья. Она шла, шепча то мысленно, то словами: «Вот ты, вот другой ты; много же вас, братцы мои! Я иду, братцы, спешу, пустите меня! Я вас узнаю всех, всех помню и почитаю». «Братцы» величественно гладили ее чем могли: листьями — и родственно скрипели в ответ. Она выбралась, перепачкав ноги землей, к обрыву над морем и встала на краю обрыва, задыхаясь от поспешной ходьбы. Глубокая непобедимая вера, ликуя, пенилась и шумела в ней. Она разбрасывала ее взглядом за горизонт, откуда легким шумом береговой волны возвращалась она обратно, гордая чистотой полета. Тем временем море, обведенное по горизонту золотой нитью, еще спало; лишь под обрывом, в лужах береговых ям, вздымалась и опадала вода. Стальной у берега цвет спящего океана переходил в синий и черный. За золотой нитью небо, вспыхивая, сияло огромным веером света; белые облака тронулись слабым румянцем. Тонкие, божественные цвета светились в них. На черной дали легла уже трепетная снежная белизна; пена блестела, и багровый разрыв, вспыхнув средь золотой нити, бросил по океану, к ногам Ассоль, алую рябь. Она села, подобрав ноги, с руками вокруг колен. Внимательно наклоняясь к морю, смотрела она на горизонт большими глазами, в которых не осталось уже ничего взрослого, — глазами ребенка. Все, чего она ждала так долго и горячо, делалось там — на краю света. Она видела в стране далеких пучин подводный холм; от поверхности его струились вверх вьющиеся растения; среди их круглых листьев, пронизанных у края стеблем, сияли причудливые цветы. Верхние листья блестели на поверхности океана; тот, кто ничего не знал, как знала Ассоль, видел лишь трепет и блеск. Из заросли поднялся корабль; он всплыл и остановился по самой середине зари. Из этой дали он был виден ясно, как 167 облака. Разбрасывая веселье, он пылал, как вино, роза, кровь, уста, алый бархат и пунцовый огонь. Корабль шел прямо к Ассоль. Крылья пены трепетали под мощным напором его киля; уже встав, девушка прижала руки к груди, как чудная игра света перешла в зыбь; взошло солнце, и яркая полнота утра сдернула покровы с всего, что еще нежилось, потягиваясь на сонной земле. Девушка вздохнула и осмотрелась. Музыка смолкла, но Ассоль была еще во власти ее звонкого хора. Это впечатление постепенно ослабевало, затем стало воспоминанием и, наконец, просто усталостью. Она легла на траву, зевнула и, блаженно закрыв глаза, уснула — по-настоящему, крепким, как молодой орех, сном, без заботы и сновидений. Ее разбудила муха, бродившая по голой ступне. Беспокойно повертев ножкой, Ассоль проснулась; сидя, закалывала она растрепанные волосы, поэтому кольцо Грэя напомнило о себе, но, считая его не более, как стебельком, застрявшим меж пальцев, она распрямила их; так как помеха не исчезла, она нетерпеливо поднесла руку к глазам и выпрямилась, мгновенно вскочив с силой брызнувшего фонтана. На ее пальце блестело лучистое кольцо Грэя, как на чужом, — своим не могла признать она в этот момент, не чувствовала палец свой. «Чья это шутка? Чья шутка? — стремительно вскричала она. — Разве я сплю? Может быть, нашла и забыла?» Схватив левой рукой правую, на которой было кольцо, с изумлением осматривалась она, пытая взглядом море и зеленые заросли; но никто не шевелился, никто не притаился в кустах, и в синем, далеко озаренном море не было никакого знака, и румянец покрыл Ассоль, а голоса сердца сказали вещее «да». Не было объяснений случившемуся, но без слов и мыслей находила она их в странном чувстве своем, и уже близким ей стало кольцо. Вся дрожа, сдернула она его с пальца, держа в пригоршне, как воду, рассмотрела его она — всею душою, всем сердцем, всем ликованием и ясным суеверием юности, — затем, спрятав за лиф, Ассоль уткнула лицо в ладони, из-под которых неудер- 168 жимо рвалась улыбка, и, опустив голову, медленно пошла обратной дорогой. Так — случайно, как говорят люди, умеющие читать и писать, — Грэй и Ассоль нашли друг друга утром летнего дня, полного неизбежности. V. Боевые приготовления Когда Грэй поднялся на палубу «Секрета», он несколько минут стоял неподвижно, поглаживая рукой голову сзади на лоб, что означало крайнее замешательство. Рассеянность — облачное движение чувств — отражалось в его лице бесчувственной улыбкой лунатика. Его помощник, Пантен, шел в это время по шканцам1 с тарелкой жареной рыбы; увидев Грэя, он заметил странное состояние капитана. — Вы, быть может, ушиблись? — осторожно спросил он. — Где были? Что видели? Впрочем, это, конечно, ваше дело. Маклер2 предлагает выгодный фрахт3, с премией. Да что с вами такое?.. — Благодарю, — сказал Грэй, вздохнув, — как развязанный. — Мне именно недоставало звуков вашего простого, умного голоса. Это как холодная вода. Пантен, сообщите людям, что сегодня мы поднимаем якорь и переходим в устье Лилианы, миль десять отсюда. Ее течение перебито сплошными мелями. Проникнуть в устье можно лишь с моря. Придите за картой. Лоцмана не брать. Пока все^ Да, выгодный фрахт мне нужен, как прошлогодний снег. Можете передать это маклеру. Я отправляюсь в город, где пробуду до вечера. — Что же случилось? — Решительно ничего, Пантен. Я хочу, чтобы вы приняли к сведению мое желание избегать всяких расспросов. Когда наступит момент, я сообщу вам, в чем дело. Матросам скажите, что предстоит ремонт; что местный док занят. 1 Шкйнцы — средняя часть верхней палубы корабля. 2 Ма клер — посредник при заключении торговых сделок. 3 Фрахт — плата за перевозку груза. 169 — Хорошо, — бессмысленно сказал Пантен в спину уходящего Грэя. — Будет исполнено. Хотя распоряжения капитана были вполне толковы, помощник вытаращил глаза и беспокойно помчался с тарелкой к себе в каюту, бормоча: «Пантен, тебя озадачили. Не хочет ли он попробовать контрабанды? Не выступаем ли мы под черным флагом пирата?» Но здесь Пантен запутался в самых диких предположениях. Пока он нервически уничтожал рыбу, Грэй спустился в каюту, взял деньги и, переехав бухту, появился в торговых кварталах Лисса. Теперь он действовал уже решительно и покойно, до мелочи зная все, что предстоит на чудном пути. Каждое движение — мысль, действие — грело его тонким наслаждением художественной работы. Его план сложился мгновенно и выпукло. Его понятия о жизни подверглись тому последнему набегу резца, после которого мрамор спокоен в своем прекрасном сиянии. Грэй побыл в трех лавках, придавая особенное значение точности выбора, так как мысленно видел уже нужный цвет и оттенок. В двух первых лавках ему показали шелка базарных цветов, предназначенные удовлетворить незатейливое тщеславие; в третьей он нашел образцы сложных эффектов. Хозяин лавки радостно суетился, выкладывая залежавшиеся материи, но Грэй был серьезен, как анатом. Он терпеливо разбирал свертки, откладывал, сдвигал, развертывал и смотрел на свет такое множество алых полос, что прилавок, заваленный ими, казалось, вспыхнет. На носок сапога Грэя легла пурпурная волна; на его руках и лице блестел розовый отсвет. Роясь в легком сопротивлении шелка, он различал цвета: красный, бледный, розовый и розовый темный, густые закипи вишневых, оранжевых и мрачно-рыжих тонов; здесь были оттенки всех сил и значений, различные в своем мнимом родстве, подобно словам: «очаровательно» — «прекрасно» — «великолепно» — «совершенно»; в складках таились намеки, недоступные языку зрения, но истинный алый цвет долго не представлялся глазам нашего капитана; что приносил лавочник было хорошо, но не вызывало ясного 170 и твердого «да». Наконец, один цвет привлек обезоруженное внимание покупателя; он сел в кресло к окну, вытянул из шумного шелка длинный конец, бросил его на колени и, развалясь, с трубкой в зубах, стал созерцательно неподвижен. Этот совершенно чистый, как алая утренняя струя, полный благородного веселья и царственности цвет являлся именно тем гордым цветом, какой разыскивал Грэй. В нем не было смешанных оттенков огня, лепестков мака, игры фиолетовых или лиловых намеков; не было также ни синевы, ни тени, ничего, что вызывает сомнение. Он рдел, как улыбка, прелестью духовного отражения. Грэй так задумался, что позабыл о хозяине, ожидавшем за его спиной с напряжением охотничьей собаки, сделавшей стойку. Устав ждать, торговец напомнил о себе треском оторванного куска материи. — Довольно образцов, — сказал Грэй, вставая, — этот шелк я беру. — Весь кусок? — почтительно сомневаясь, спросил торговец. Но Грэй молча смотрел ему в лоб, отчего хозяин лавки сделался немного развязнее. — В таком случае, сколько метров? Грэй кивнул, приглашая повременить, и высчитал карандашом на бумаге требуемое количество. — Две тысячи метров. — Он с сомнением осмотрел полки. — Да, не более двух тысяч метров. — Две? — сказал хозяин, судорожно подскакивая, как пружинный. — Тысячи? Метров? Прошу вас сесть, капитан. Не желаете ли взглянуть, капитан, образцы новых материй? Как вам будет угодно. Вот спички, вот прекрасный табак; прошу вас. Две тысячи^ две тысячи по^ — Он сказал цену, имеющую такое же отношение к настоящей, как клятва к простому «да», но Грэй был доволен, так как не хотел ни в чем торговаться. — Удивительный, наилучший шелк, — продолжал лавочник, — товар вне сравнения, только у меня найдете такой. Когда он, наконец, весь изошел восторгом, Грэй договорился с ним о доставке, взяв на свой счет издержки, уплатил по счету и ушел, провожаемый хозяином с почестями китайского короля. Тем временем через улицу от того места, 171 где была лавка, бродячий музыкант, настроив виолончель, заставил ее тихим смычком говорить грустно и хорошо; его товарищ, флейтист, осыпал пение струи лепетом горлового свиста; простая песенка, которою они огласили дремлющий в жаре двор, достигла ушей Грэя, и тотчас он понял, что следует ему делать дальше. Вообще все эти дни он был на той счастливой высоте духовного зрения, с которой отчетливо замечались им все намеки и подсказы действительности; услыша заглушаемые ездой экипажей звуки, он вошел в центр важнейших впечатлений и мыслей, вызванных, сообразно его характеру, этой музыкой, уже чувствуя, почему и как выйдет хорошо то, что придумал. Миновав переулок, Грэй прошел в ворота дома, где состоялось музыкальное выступление. К тому времени музыканты собрались уходить; высокий флейтист с видом забитого достоинства благодарно махал шляпой тем окнам, откуда вылетали монеты. Виолончель уже вернулась под мышку своего хозяина; тот, вытирая вспотевший лоб, дожидался флейтиста. — Ба, да это ты, Циммер! — сказал ему Грэй, признавая скрипача, который по вечерам веселил своей прекрасной игрой моряков, гостей трактира «Деньги на бочку».— Как же ты изменил скрипке? — Досточтимый капитан, — самодовольно возразил Циммер, — я играю на всем, что звучит и трещит. В молодости я был музыкальным клоуном. Теперь меня тянет к искусству, и я с горем вижу, что погубил незаурядное дарование. Поэтому-то я, из поздней жадности, люблю сразу двух: виолу и скрипку. На виолончели играю днем, а на скрипке по вечерам, то есть как бы плачу, рыдаю о погибшем таланте. Не угостите ли винцом, а? Виолончель — это моя Кармен, а скрипка^ — Ассоль, — сказал Грэй. Циммер не расслышал. — Да, — кивнул он, — соло на тарелках или медных трубочках — другое дело. Впрочем, что мне?! Пусть кривляются паяцы искусства — я знаю, что в скрипке и виолончели всегда отдыхают феи. 172 — А что скрывается в моем «тур-люр-лю»? — спросил подошедший флейтист, рослый детина с бараньими голубыми глазами и белокурой бородой. — Ну-ка, скажи? — Смотря по тому, сколько ты выпил с утра. Иногда — птица, иногда — спиртные пары. Капитан, это мой компаньон Дусс; я говорил ему, как вы сорите золотом, когда пьете, и он заочно влюблен в вас. — Да, — сказал Дусс, — я люблю жест и щедрость. Но я хитер, не верьте моей гнусной лести. — Вот что, — сказал, смеясь, Грэй, — у меня мало времени, а дело не терпит. Я предлагаю вам хорошо заработать. Соберите оркестр, но не из щеголей с парадными лицами мертвецов, которые в музыкальном буквоедстве или — что еще хуже — в звуковой гастрономии забыли о душе музыки и тихо мертвят эстрады своими замысловатыми шумами, — нет. Соберите своих, заставляющих плакать простые сердца, кухарок и лакеев; соберите своих бродяг. Море и любовь не терпят педантов. Я с удовольствием посидел бы с вами, и даже не с одной бутылкой, но нужно идти. У меня много дела. Возьмите это и пропейте за букву А. Если вам нравится мое предложение, приезжайте повечеру на «Секрет»; он стоит неподалеку от головной дамбы. — Согласен! — вскричал Циммер, зная, что Грэй платит, как царь. — Дусс, кланяйся, скажи «да» и верти шляпой от радости! Капитан Грэй хочет жениться! — Да, — просто сказал Грэй. — Все подробности я вам сообщу на «Секрете». Вы же^ — За букву А! — Дусс, толкнув локтем Циммера, подмигнул Грэю. — Но^ как много букв в алфавите! Пожалуйте что-нибудь и на фиту^ Грэй дал еще денег. Музыканты ушли. Тогда он зашел в комиссионную контору и дал тайное поручение за крупную сумму — выполнить срочно, в течение шести дней. В то время как Грэй вернулся на свой корабль, агент конторы уже садился на пароход. К вечеру привезли шелк; пять парусников, нанятых Грэем, поместились с матросами; еще не вернулся Летика и не прибыли музыканты; в ожидании их Грэй отправился потолковать с Пантеном. 173 Следует заметить, что Грэй в течение нескольких лет плавал с одним составом команды. Вначале капитан удивлял матросов капризами неожиданных рейсов, остановок — иногда месячных — в самых неторговых и безлюдных местах, но постепенно они прониклись «грэизмом» Грэя. Он часто плавал с одним балластом, отказываясь брать выгодный фрахт только потому, что не нравился ему предложенный груз. Никто не мог уговорить его везти мыло, гвозди, части машин и другое, что мрачно молчит в трюмах, вызывая безжизненные представления скучной необходимости. Но он охотно грузил фрукты, фарфор, животных, пряности, чай, табак, кофе, шелк, ценные породы деревьев: черное, сандал, пальму. Все это отвечало аристократизму его воображения, создавая живописную атмосферу; не удивительно, что команда «Секрета», воспитанная таким образом в духе своеобразности, посматривала несколько свысока на все иные суда, окутанные дымом плоской наживы. Все-таки на этот раз Грэй встретил вопросы в физиономиях; самый тупой матрос отлично знал, что нет надобности производить ремонт в русле лесной реки. Пантен, конечно, сообщил им приказание Грэя; когда тот вошел, помощник его докуривал шестую сигару, бродя по каюте, ошалев от дыма и натыкаясь на стулья. Наступал вечер; сквозь открытый иллюминатор торчала золотистая балка света, в которой вспыхнул лакированный козырек капитанской фуражки. — Все готово, — мрачно сказал Пантен. — Если хотите, можно поднимать якорь. — Вы должны бы, Пантен, знать меня несколько лучше, — мягко заметил Грэй. — Нет тайны в том, что я делаю. Как только мы бросим якорь на дно Лилианы, я расскажу все, и вы не будете тратить так много спичек на плохие сигары. Ступайте, снимайтесь с якоря. Пантен, неловко усмехаясь, почесал бровь. — Это, конечно, так, — сказал он. — Впрочем, я — ничего. Когда он вышел, Грэй посидел несколько времени, неподвижно смотря в полуоткрытую дверь, затем перешел 174 к себе. Здесь он то сидел, то ложился; то, прислушиваясь к треску брашпиля, выкатывающего громкую цепь, сбирался выйти на бак, но вновь задумывался и возвращался к столу, чертя по клеенке пальцем прямую быструю линию. Удар кулаком в дверь вывел его из маниакального состояния; он повернул ключ, впустив Летику. Матрос, тяжело дыша, остановился с видом гонца, вовремя предупредившего казнь. — «Лети-ка, Летика»,— сказал я себе, — быстро заговорил он, — когда я с кабельного мола увидел, как танцуют вокруг брашпиля наши ребята, поплевывая в ладони. У меня глаз, как у орла. И я полетел; я так дышал на лодочника, что человек вспотел от волнения. Капитан, вы хотели оставить меня на берегу? — Летика, — сказал Грэй, присматриваясь к его красным глазам, — я ожидал тебя не позже утра. Лил ли ты на затылок холодную воду? — Лил. Не столько, сколько было принято внутрь, но лил. Все сделано. — Говори. — Не стоит говорить, капитан; вот здесь все записано. Берите и читайте. Я очень старался. Я уйду. — Куда? — Я вижу по укоризне глаз ваших, что еще мало лил на затылок холодной воды. Он повернулся и вышел с странными движениями слепого. Грэй развернул бумажку; карандаш, должно быть, дивился, когда выводил по ней чертежи, напоминающие расшатанный забор. Вот что писал Летика: «Сообразно инструкции. После пяти часов ходил по улице. Дом с серой крышей по два окна сбоку; при нем огород. Означенная особа приходила два раза: за водой раз, за щепками для плиты два. По наступлении темноты проник взглядом в окно, но ничего не увидел по причине занавески». Затем следовало несколько указаний семейного характера, добытых Летикой, видимо, путем застольного разговора, так как меморий заканчивался несколько неожиданно словами: «В счет расходов приложил малость своих». 175 Но существо этого донесения говорило лишь о том, что мы знаем из первой главы. Грэй положил бумажку в стол, свистнул вахтенного и послал за Пантеном, но вместо помощника явился боцман Атвуд, обдергивая засученные рукава. — Мы отшвартовались у дамбы, — сказал он, — Пантен послал узнать, что вы хотите. Он занят, на него напали там какие-то люди с трубами, барабанами и другими скрипками. Вы звали их на «Секрет»? Пантен просит вас прийти, говорит — у него туман в голове. — Да, Атвуд, — сказал Грэй, — я, точно, звал музыкантов; подите, скажите им, чтобы шли пока в кубрик. Далее будет видно, как их устроить. Атвуд, скажите им и команде, что я выйду на палубу через четверть часа. Пусть соберутся. Вы и Пантен, разумеется, тоже послушаете меня. Атвуд взвел, как курок, левую бровь, постоял боком у двери и вышел. Эти десять минут Грэй провел, закрыв руками лицо; он ни к чему не приготовлялся и ничего не рассчитывал, но хотел мысленно помолчать. Тем временем его ждали уже все нетерпеливо и с любопытством, полным догадок. Он вышел и увидел по лицам ожидание невероятных вещей, но так как сам находил совершающееся вполне естественным, то напряжение чужих душ отразилось в нем легкой досадой. — Ничего особенного, — сказал Грэй, присаживаясь на трап мостика. — Мы простоим в устье реки до тех пор, пока не сменим весь такелаж. Вы видели, что привезен красный шелк; из него под руководством парусного мастера Блента смастерят «Секрету» новые паруса. Затем мы отправимся, но куда — не скажу; во всяком случае недалеко отсюда. Я еду к жене. Она еще не жена мне, но будет ею. Мне нужны алые паруса, чтобы еще издали, как условлено с нею, она заметила нас. Вот и все. Как видите, здесь нет ничего таинственного. И довольно об этом. — Да, — сказал Атвуд, видя по улыбающимся лицам матросов, что они приятно озадачены и не решаются говорить. — Так вот в чем дело, капитан^ Не нам, конечно, судить об этом. Как желаете, так и будет. Я поздравляю вас. 176 — Благодарю! Грэй сильно сжал руку боцмана, но тот, сделав невероятное усилие, ответил таким пожатием, что капитан уступил. После этого подошли все, сменяя друг друга застенчивой теплотой взгляда и бормоча поздравления. Никто не крикнул, не зашумел — нечто не совсем простое чувствовали матросы в отрывистых словах капитана. Пантен облегченно вздохнул и повеселел — его душевная тяжесть растаяла. Один корабельный плотник остался чем-то недоволен; вяло подержав руку Грэя, он мрачно спросил: — Как это вам пришло в голову, капитан? — Как удар твоего топора, — сказал Грэй. — Циммер! Покажи своих ребятишек. Скрипач, хлопая по спине музыкантов, вытолкнул из толпы семь человек, одетых крайне неряшливо. — Вот, — сказал Циммер, — это — тромбон; не играет, а палит, как из пушки. Эти два безусых молодца — фанфары; как заиграют, так сейчас же хочется воевать. Затем кларнет, корнет-а-пистон и вторая скрипка. Все они — великие мастера обнимать резвую приму, то есть меня. А вот и главный хозяин нашего веселого ремесла — Фриц, барабанщик. У барабанщика, знаете, обычно разочарованный вид, но этот бьет с достоинством, с увлечением. В его игре есть что-то открытое и прямое, как его палки. Так ли все сделано, капитан Грэй? — Изумительно, — сказал Грэй. — Всем вам отведено место в трюме, который на этот раз, значит, будет погружен разными «скерцо»1, «адажио»2 и «фортиссимо»3. Разойдитесь. Пантен, снимайте швартовы, трогайтесь. Я вас сменю через два часа. 1 Ске'рцо — инструментальная музыкальная пьеса в быстром темпе. 2 Ада, жио — 1) медленный темп в музыке; 2) название музыкального сочинения в темпе адажио. 3 Фортги ссимо — от форте — громко, сильно; 1) еще громче, еще сильнее, чем форте; 2) место в музыкальном произведении, исполняемое таким образом, а также само исполнение. 177 Этих двух часов он не заметил, так как они прошли все в той же внутренней музыке, не оставлявшей его сознания, как пульс не оставляет артерий. Он думал об одном, хотел одного, стремился к одному. Человек действия, он мысленно опережал ход событий, жалея лишь о том, что ими нельзя двигать так же просто и скоро, как шашками. Ничто в спокойной наружности его не говорило о том напряжении чувства, гул которого, подобно гулу огромного колокола, бьющего над головой, мчался во всем его существе оглушительным нервным стоном. Это довело его, наконец, до того, что он стал считать мысленно: «Один^ два^ тридцать^» — и так далее, пока не сказал «тысяча». Такое упражнение подействовало: он был способен, наконец, взглянуть со стороны на все предприятие. Здесь несколько удивило его то, что он не может представить внутреннюю Ассоль, так как даже не говорил с ней. Он читал где-то, что можно, хотя бы смутно, понять человека, если, вообразив себя этим человеком, скопировать выражение его лица. Уже глаза Грэя начали принимать несвойственное им странное выражение, а губы под усами складываться в слабую, кроткую улыбку, как, опомнившись, он расхохотался и вышел сменить Пан-тена. Было темно. Пантен, подняв воротник куртки, ходил у компаса, говоря рулевому: «Лево четверть румба; лево. Стой: еще четверть». «Секрет» шел с половиною парусов при попутном ветре. — Знаете, — сказал Пантен Грэю, — я доволен. — Чем? — Тем же, чем и вы. Я все понял. Вот здесь, на мостике. — Он хитро подмигнул, светя улыбке огнем трубки. — Ну-ка, — сказал Грэй, внезапно догадавшись, в чем дело, — что вы там поняли? — Лучший способ провезти контрабанду, — шепнул Пантен. — Всякий может иметь такие паруса, какие хочет. У вас гениальная голова, Грэй! — Бедный Пантен! — сказал капитан, не зная, сердиться или смеяться. — Ваша догадка остроумна, но лишена 178 всякой основы. Идите спать. Даю вам слово, что вы ошибаетесь. Я делаю то, что сказал. Он отослал его спать, сверился с направлением курса и сел. Теперь мы его оставим, так как ему нужно быть одному. VI. Ассоль остается одна Лонгрен провел ночь в море; он не спал, не ловил, а шел под парусом без определенного направления, слушая плеск воды, смотря в тьму, обветриваясь и думая. В тяжелые часы жизни ничто так не восстанавливало силы его души, как эти одинокие блужданья. Тишина, только тишина и безлюдье — вот что нужно было ему для того, чтобы все самые слабые и спутанные голоса внутреннего мира зазвучали понятно. Эту ночь он думал о будущем, о бедности, об Ассоль. Ему было крайне трудно покинуть ее даже на время; кроме того, он боялся воскресить утихшую боль. Быть может, поступив на корабль, он снова вообразит, что там, в Каперне, его ждет не умиравший никогда друг; и, возвращаясь, он будет подходить к дому с горем мертвого ожидания. Мери никогда больше не выйдет из дверей дома. Но он хотел, чтобы у Ассоль было что есть, решив поэтому поступить так, как приказывает забота. Когда Лонгрен вернулся, девушки еще не было дома. Ее ранние прогулки не смущали отца; на этот раз, однако, в его ожидании была легкая напряженность. Похаживая из угла в угол, он, на повороте, вдруг сразу увидел Ассоль; вошедшая стремительно и неслышно, она молча остановилась перед ним, почти испугав его светом взгляда, отразившего возбуждение. Казалось, открылось ее второе лицо — то истинное лицо человека, о котором обычно говорят только глаза. Она молчала, смотря в лицо Лонгрену так непонятно, что он быстро спросил: — Ты больна? Она не сразу ответила. Когда смысл вопроса коснулся, наконец, ее духовного слуха, Ассоль встрепенулась, как ветка, тронутая рукой, и засмеялась долгим, ровным смехом тихого 179 торжества. Ей надо было сказать что-нибудь, но, как всегда, не требовалось придумывать — что именно; она сказала: — Нет, я здорова^ Почему ты так смотришь? Мне весело. Верно, мне весело, но это оттого, что день так хорош. А что ты надумал? Я уж вижу по твоему лицу, что ты что-то надумал. — Что бы я ни надумал, — сказал Лонгрен, усаживая девушку на колени, — ты, я знаю, поймешь, в чем дело. Жить нечем. Я не пойду снова в дальнее плавание, а поступлю на почтовый пароход, что ходит между Кассетом и Лиссом. — Да, — издалека сказала она, силясь войти в его заботы и дело, но ужасаясь, что бессильна перестать радоваться. — Это очень плохо. Мне будет скучно. Возвратись поскорей. — Говоря так, она расцветала неудержимой улыбкой. — Да, поскорей, милый; я жду. — Ассоль! — сказал Лонгрен, беря ладонями ее лицо и поворачивая к себе. — Выкладывай, что случилось? Она почувствовала, что должна выветрить его тревогу, и, победив ликование, сделалась серьезно-внимательной, только в ее глазах блестела еще новая жизнь. — Ты странный, — сказала она. — Решительно ничего. Я собирала орехи. Лонгрен не вполне поверил бы этому, не будь он так занят своими мыслями. Их разговор стал деловым и подробным. Матрос сказал дочери, чтобы она уложила его мешок, перечислил все необходимые вещи и дал несколько советов: — Я вернусь домой дней через десять, а ты заложи мое ружье и сиди дома. Если кто захочет тебя обидеть — скажи: Лонгрен скоро вернется. Не думай и не беспокойся обо мне: худого ничего не случится. После этого он поел, крепко поцеловал девушку и, вскинув мешок за плечи, вышел на городскую дорогу. Ассоль смотрела ему вслед, пока он не скрылся за поворотом; затем вернулась. Немало домашних работ предстояло ей, но она забыла об этом. С интересом легкого удивления осматривалась она вокруг, как бы уже чужая этому дому, так влитому в сознание с детства, что, казалось, всегда носила его 180 в себе, а теперь выглядевшему подобно родным местам, посещенным спустя ряд лет из круга жизни иной. Но что-то недостойное почудилось ей в этом своем отпоре, что-то неладное. Она села к столу, на котором Лонгрен мастерил игрушки, и попыталась приклеить руль к корме; смотря на эти предметы, невольно увидела она их большими, настоящими; все, что случилось утром, снова поднялось в ней дрожью волнения, и золотое кольцо, величиной с солнце, упало через море к ее ногам. Не усидев, она вышла из дома и пошла в Лисс. Ей совершенно нечего было там делать; она не знала, зачем идет, но не идти — не могла. По дороге ей встретился пешеход, желавший разведать какое-то направление; она толково объяснила ему, что нужно, и тотчас же забыла об этом. Всю длинную дорогу миновала она незаметно, как если бы несла птицу, поглотившую все ее нежное внимание. У города она немного развлеклась шумом, летевшим с его огромного круга, но он был не властен над ней, как раньше, когда, пугая и забивая, делал ее молчаливой трусихой. Она противостояла ему. Она медленно прошла кольцеобразный бульвар, пересекая синие тени деревьев, доверчиво и легко взглядывая на лица прохожих, ровной походкой, полной уверенности. Порода наблюдательных людей в течение дня замечала неоднократно неизвестную, странную на взгляд девушку, проходящую среди яркой толпы с видом глубокой задумчивости. На площади она подставила руку струе фонтана, перебирая пальцами среди отраженных брызг; затем, присев, отдохнула и вернулась на лесную дорогу. Обратный путь она сделала со свежей душой; в настроении мирном и ясном, подобно вечерней речке, сменившей, наконец, пестрые зеркала дня ровным в тени блеском. Приближаясь к селению, она увидала того самого угольщика, которому померещилось, что у него зацвела корзина; он стоял возле повозки с двумя неизвестными мрачными людьми, покрытыми сажей и грязью. Ассоль обрадовалась. — Здравствуй, Филипп, — сказала она, — что ты здесь делаешь? 181 — Ничего, муха. Свалилось колесо; я его поправил, теперь покуриваю да калякаю с нашими ребятами. Ты откуда? Ассоль не ответила. — Знаешь, Филипп, — заговорила она, — я тебя очень люблю и потому скажу только тебе. Я скоро уеду. Наверное, уеду совсем. Ты не говори никому об этом. — Это ты хочешь уехать? Куда же ты собралась? — изумился угольщик, вопросительно раскрыв рот, отчего его борода стала длиннее. — Не знаю. — Она медленно осмотрела поляну под вязом, где стояла телега, зеленую в розовом вечернем свете траву, черных молчаливых угольщиков и, подумав, прибавила: — Все это мне неизвестно. Я не знаю ни дня, ни часа и даже не знаю куда. Больше ничего не скажу. Поэтому на всякий случай — прощай; ты часто меня возил. Она взяла огромную черную руку и привела ее в состояние относительного трясения. Лицо рабочего разверзло трещину неподвижной улыбки. Девушка кивнула, повернулась и отошла. Она исчезла так быстро, что Филипп и его приятели не успели повернуть голову. — Чудеса, — сказал угольщик, — поди-ка, пойми ее. Что-то с ней сегодня^ такое и прочее. — Верно, — поддержал второй, — не то она говорит, не то — уговаривает. Не наше дело. — Не наше дело, — сказал и третий, вздохнув. Затем все трое сели в повозку и, затрещав колесами по каменистой дороге, скрылись в пыли. VII. Алый «Секрет» Был белый утренний час; в огромном лесу стоял тонкий пар, полный странных видений. Неизвестный охотник, только что покинувший свой костер, двигался вдоль реки; сквозь деревья сиял просвет ее воздушных пустот, но прилежный охотник не подходил к ним, рассматривая свежий след медведя, направляющийся к горам. 182 Внезапный звук пронесся среди деревьев с неожиданностью тревожной погони; это запел кларнет. Музыкант, выйдя на палубу, сыграл отрывок мелодии, полной печального, протяжного повторения. Звук дрожал, как голос, скрывающий горе; усилился, улыбнулся грустным переливом и оборвался. Далекое эхо смутно напевало ту же мелодию. Охотник, отметив след сломанной веткой, пробрался к воде. Туман еще не рассеялся; в нем гасли очертания огромного корабля, медленно повертывающегося к устью реки. Его свернутые паруса ожили, свисая фестонами, расправляясь и покрывая мачты бессильными щитами огромных складок; слышались голоса и шаги. Береговой ветер, пробуя дуть, лениво теребил паруса; наконец, тепло солнца произвело нужный эффект; воздушный напор усилился, рассеял туман и вылился по реям в легкие алые формы, полные роз. Розовые тени скользили по белизне мачт и снастей, все было белым, кроме раскинутых, плавно двинутых парусов — цвета глубокой радости. Охотник, смотревший с берега, долго протирал глаза, пока не убедился, что видит именно так, а не иначе. Корабль скрылся за поворотом, а он все еще стоял и смотрел; затем, молча пожав плечами, отправился к своему медведю. Пока «Секрет» шел руслом реки, Грэй стоял у штурвала, не доверяя руля матросу — он боялся мели. Пантен сидел рядом, в новой суконной паре, в новой блестящей фуражке, бритый и смиренно надутый. Он по-прежнему не чувствовал никакой связи между алым убранством и прямой целью Грэя. — Теперь, — сказал Грэй, — когда мои паруса рдеют, ветер хорош, а в сердце моем больше счастья, чем у слона при виде небольшой булочки, я попытаюсь настроить вас своими мыслями, как обещал в Лиссе. Заметьте — я не считаю вас глупым или упрямым, нет; вы — образцовый моряк, а это много стоит. Но вы, как и большинство, слушаете голоса всех нехитрых истин сквозь толстое стекло жизни; они кричат, но вы не услышите. Я делаю то, что существует, как старинное представление о прекрасном несбыточном, и что, 183 по существу, так же сбыточно и возможно, как загородная прогулка. Скоро вы увидите девушку, которая не может, не должна иначе выйти замуж, как только таким способом, какой развиваю я на ваших глазах. Он сжато передал моряку то, о чем мы хорошо знаем, закончив объяснение так: — Вы видите, как тесно сплетены здесь судьба, воля и свойство характеров; я прихожу к той, которая ждет и может ждать только меня, я же не хочу никого другого, кроме нее, может быть, именно потому, что благодаря ей я понял одну нехитрую истину. Она в том, чтобы делать так называемые чудеса своими руками. Когда для человека главное — получать дражайший пятак, легко дать этот пятак, но когда душа таит зерно пламенного растения — чуда, сделай ему это чудо, если ты в состоянии. Новая душа будет у него и новая у тебя. Когда начальник тюрьмы сам выпустит заключенного, когда миллиардер подарит писцу виллу, опереточную певицу и сейф, а жокей хоть раз попридержит лошадь ради другого коня, которому не везет, — тогда все поймут, как это приятно, как невыразимо чудесно. Но есть неменьшие чудеса: улыбка, веселье, прощение и — вовремя сказанное, нужное слово. Владеть этим — значит владеть всем. Что до меня, то наше начало — мое и Ассоль — останется нам навсегда в алом отблеске парусов, созданных глубиной сердца, знающего, что такое любовь. Поняли вы меня? — Да, капитан. — Пантен крякнул, вытерев усы аккуратно сложенным чистым платочком. — Я все понял. Вы меня тронули. Пойду я вниз и попрошу прощения у Никса, которого вчера ругал за потопленное ведро. И дам ему табаку — свой он проиграл в карты. Прежде чем Грэй, несколько удивленный таким быстрым практическим результатом своих слов, успел что-либо сказать, Пантен уже загремел вниз по трапу и где-то отдаленно вздохнул. Грэй оглянулся, посмотрев вверх; над ним молча рвались алые паруса; солнце в их швах сияло пурпурным дымом. «Секрет» шел в море, удаляясь от берега. 184 Не было никаких сомнений в звонкой душе Грэя — ни глухих ударов тревоги, ни шума мелких забот; спокойно, как парус, рвался он к восхитительной цели; полный тех мыслей, которые опережают слова. К полудню на горизонте показался дымок военного крейсера. Крейсер изменил курс и с расстояния полумили поднял сигнал «лечь в дрейф». — Братцы, — сказал Грэй матросам, — нас не обстреляют, не бойтесь; они просто не верят своим глазам. Он приказал дрейфовать. Пантен, крича как на пожаре, вывел «Секрет» из ветра; судно остановилось, между тем как от крейсера помчался паровой катер с командой и лейтенантом в белых перчатках; лейтенант, ступив на палубу корабля, изумленно оглянулся и прошел с Грэем в каюту, откуда через час отправился, странно махнув рукой и улыбаясь, словно получил чин, обратно к синему крейсеру. По-видимому, этот раз Грэй имел больше успеха, чем с простодушным Пантеном, так как крейсер, помедлив, ударил по горизонту могучим залпом салюта, стремительный дым которого, пробив воздух огромными сверкающими мячами, развеялся клочьями над тихой водой. Весь день на крейсере царило некое полупраздничное остолбенение; настроение было неслужебное, сбитое — под знаком любви, о которой говорили везде — от салона до машинного трюма; а часовой минного отделения спросил проходящего матроса: — Том, как ты женился? — Я поймал ее за юбку, когда она хотела выскочить от меня в окно,— сказал Том и гордо закрутил ус. Некоторое время «Секрет» шел пустым морем, без берегов; к полудню открылся далекий берег. Взяв подзорную трубу, Грэй уставился на Каперну. Если бы не ряд крыш, он различил бы в окне одного дома Ассоль, сидящую за какой-то книгой. Она читала; по странице полз зеленоватый жучок, останавливаясь и приподнимаясь на передних лапах с видом независимым и домашним. Уже два раза был он не без досады сдунут на подоконник, откуда появлялся вновь доверчиво и свободно, словно хотел что-то сказать. На этот раз 185 ему удалось добраться почти к руке девушки, державшей угол страницы; здесь он застрял на слове «смотри», с сомнением остановился, ожидая нового шквала, и действительно едва избег неприятности, так как Ассоль уже воскликнула: «Опять жучишка^ дурак!..» — и хотела решительно сдуть гостя в траву, но вдруг случайный переход взгляда от одной крыши к другой открыл ей на синей морской щели уличного пространства белый корабль с алыми парусами. Она вздрогнула, откинулась, замерла; потом резко вскочила с головокружительно падающим сердцем, вспыхнув неудержимыми слезами вдохновенного потрясения. «Секрет» в это время огибал небольшой мыс, держась к берегу углом левого борта; негромкая музыка лилась в голубом дне с белой палубы под огнем алого шелка; музыка ритмических переливов, переданных не совсем удачно известными всем словами: «Налейте, налейте бокалы — и выпьем, друзья, за любовь^» В ее простоте, ликуя, развертывалось и рокотало волнение. Не помня, как оставила дом, Ассоль бежала уже к морю, подхваченная неодолимым ветром события; на первом углу она остановилась почти без сил; ее ноги подкашивались, дыхание срывалось и гасло, сознание держалось на волоске. Вне себя от страха потерять волю, она топнула ногой и оправилась. Временами то крыша, то забор скрывали от нее алые паруса; тогда, боясь, не исчезли ли они, как простой призрак, она торопилась миновать мучительное препятствие и, снова увидев корабль, останавливалась облегченно вздохнуть. Тем временем в Каперне произошло такое замешательство, такое волнение, такая поголовная смута, какие не уступят эффекту знаменитых землетрясений. Никогда еще большой корабль не подходил к этому берегу; у корабля были те самые паруса, имя которых звучало как издевательство; теперь они ясно и неопровержимо пылали с невинностью факта, опровергающего все законы бытия и здравого смысла. Мужчины, женщины, дети впопыхах мчались к берегу, кто в чем был; жители перекликались со двора в двор, наскакивали друг на друга, вопили и падали; скоро 186 у воды образовалась толпа, и в эту толпу стремительно вбежала Ассоль. Пока ее не было, ее имя перелетало среди людей с нервной и угрюмой тревогой, с злобным испугом. Больше говорили мужчины; сдавленно, змеиным шипеньем всхлипывали остолбеневшие женщины, но если уж которая начинала трещать — яд забирался в голову. Как только появилась Ассоль, все смолкли, все со страхом отошли от нее, и она осталась одна средь пустоты знойного песка, растерянная, пристыженная, счастливая, с лицом не менее алым, чем ее чудо, беспомощно протянув руки к высокому кораблю. От него отделилась лодка, полная загорелых гребцов; среди них стоял тот, кого, как ей показалось теперь, она знала, смутно помнила с детства. Он смотрел на нее с улыбкой, которая грела и торопила. Но тысячи последних смешных страхов одолели Ассоль; смертельно боясь всего — ошибки, недоразумений, таинственной и вредной помехи — она вбежала по пояс в теплое колыхание волн, крича: «Я здесь, я здесь! Это я!» Тогда Циммер взмахнул смычком — и та же мелодия грянула по нервам толпы, но на этот раз полным, торжествующим хором. От волнения, движения облаков и волн, блеска воды и дали девушка почти не могла уже различать, что движется: она, корабль или лодка, — все двигалось, кружилось и опадало. Но весло резко плеснуло вблизи нее; она подняла голову. Грэй нагнулся, ее руки ухватились за его пояс. Ассоль зажмурилась; затем, быстро открыв глаза, смело улыбнулась его сияющему лицу и, запыхавшись, сказала: — Совершенно такой. — И ты тоже, дитя мое! — вынимая из воды мокрую драгоценность, сказал Грэй. — Вот я пришел. Узнала ли ты меня? Она кивнула, держась за его пояс, с новой душой и трепетно зажмуренными глазами. Счастье сидело в ней пушистым котенком. Когда Ассоль решилась открыть глаза, по-качиванье шлюпки, блеск волн, приближающийся, мощно ворочаясь, борт «Секрета» — все было сном, где свет и вода 187 качались, кружась, подобно игре солнечных зайчиков на струящейся лучами стене. Не помня как, она поднялась по трапу в сильных руках Грэя. Палуба, крытая и увешанная коврами, в алых выплесках парусов, была как небесный сад. И скоро Ассоль увидела, что стоит в каюте — в комнате, которой лучше уже не может быть. Тогда сверху, сотрясая и зарывая сердце в свой торжествующий крик, вновь кинулась огромная музыка. Опять Ассоль закрыла глаза, боясь, что все это исчезнет, если она будет смотреть. Грэй взял ее руки, и, зная уже теперь, куда можно безопасно идти, она спрятала мокрое от слез лицо на груди друга, пришедшего так волшебно. Бережно, но со смехом, сам потрясенный и удивленный тем, что наступила невыразимая, не доступная никому драгоценная минута, Грэй поднял за подбородок вверх это давно-давно пригрезившееся лицо, и глаза девушки, наконец, ясно раскрылись. В них было все лучшее человека. — Ты возьмешь к нам моего Лонгрена? — сказала она. — Да. — И так крепко поцеловал он ее вслед за своим железным «да», что она засмеялась. Теперь мы отойдем от них, зная, что им нужно быть вместе одним. Много на свете слов на разных языках и разных наречиях, но всеми ими, даже и отдаленно, не передашь того, что сказали они в день этот друг другу. Меж тем на палубе у грот-мачты, возле бочонка, изъеденного червем, с сбитым дном, открывшим столетнюю темную благодать, ждал уже весь экипаж. Атвуд стоял; Пантен чинно сидел, сияя, как новорожденный. Грэй поднялся вверх, дал знак оркестру и, сняв фуражку, первый зачерпнул граненым стаканом, в песне золотых труб, святое вино. — Ну, вот^ — сказал он, кончив пить, затем бросил стакан. — Теперь пейте, пейте все; кто не пьет, тот враг мне. Повторить эти слова ему не пришлось. В то время как полным ходом, под всеми парусами уходил от ужаснувшейся навсегда Каперны «Секрет», давка вокруг бочонка превзошла все, что в этом роде происходит на великих праздниках. 188 — Как понравилось оно тебе? — спросил Грэй Летику. — Капитан! — сказал, подыскивая слова, матрос. — Не знаю, понравился ли ему я, но впечатления мои нужно обдумать. Улей и сад! — Что?! — Я хочу сказать, что в мой рот впихнули улей и сад. Будьте счастливы, капитан. И пусть счастлива та, которую «лучшим грузом» я назову, лучшим призом «Секрета»! Когда на другой день стало светать, корабль был далеко от Каперны. Часть экипажа как уснула, так и осталась лежать на палубе, поборотая вином Грэя; держались на ногах лишь рулевой да вахтенный, да сидевший на корме с грифом виолончели у подбородка задумчивый и хмельной Циммер. Он сидел, тихо водил смычком, заставляя струны говорить волшебным, неземным голосом, и думал о счастье^ Вопросы и задания 1. Каким предстал перед вами мир Каперны? Подберите эпитеты, характеризующие Каперну и ее жителей. 2. Как повлияла на Лонгрена смерть жены? Почему между ним и капернцами наступило «холодное отчуждение»? 3. Что говорит нам о Лонгрене его выбор ремесла? Какой человек может стать игрушечным мастером? 4. Опишите, каким вы видите Лонгрена на берегу моря. 5. Рассмотрите морские пейзажи, помещенные в учебнике. Какой из них наиболее близок к пейзажу, созданному Грином? Обоснуйте свое мнение. *6. Почему Грин ничего не говорит о том, что творилось в душе Лонгрена? 7. Что в тексте повести помогает читателю понять состояние персонажа? *8. Перечитайте эпизод «Лонгрен и Меннерс». Что поразило вас в поступке Лонгрена? Что — жителей Каперны? Как к поступку Лонгрена относится автор? Почему? Что в тексте помогло вам это понять? *9. Как сам Лонгрен относится к своему поступку? 189 10. Чем Лонгрен отличается от жителей Каперны? Подберите примеры для своего ответа. *11. Как бы вы теперь охарактеризовали мир Каперны? *12. Чем детство Грэя похоже на детство Ассоль? *13. Есть ли что-то общее у жителей Каперны и родителей Грэя? 14. Чем Артур Грэй не похож на своих предков? *15. Как вы понимаете авторскую характеристику Грэя: «он родился с живой душой»? Докажите, что у маленького Грэя живая душа. 16. Расскажите, каким видят Грэя его мать, отец, слуги. *17. Чем Грэй похож на Ассоль, чем отличается от нее? 18. Почему сбылось предсказание Эгля? 19. Расскажите, какой увидели Ассоль вы и какой видят ее персонажи повести — Лонгрен, Меннерсы, угольщики, Эгль. 20. Какие качества девушки вы бы отметили как главные? Почему? *21. Почему Ассоль не озлобилась, не превратилась в вечно запуганное, жалкое существо? 22. Каким видит море Ассоль? Рассмотрите морские пейзажи, созданные М. Чюрлёнисом и М. Волошиным. Какой из них ближе к морю Ассоль? Обоснуйте свою позицию. 23. Какой увидел Ассоль Артур Грэй? Рассмотрите портреты Ассоль, выполненные Н.Рушевой и А. Хрящевским. Какое впечатление они на вас произвели? Почему? *24. Почему Грэй решил стать капитаном? Что его влечет в морских странствиях? Что он больше всего ценит в жизни? М. Волошин. Акварель 190 М. Волошин. Акварель М. Чюрлёнис. Соната Моря 191 *25. Что значит быть капитаном в представлении Грэя и в представлении автора? *26. Как вы понимаете авторское сравнение власти капитана с властью Орфея? 27. Почему Грэй решает узнать о встреченной им в лесу девушке? 28. Почему Грэй поверил угольщику, а не Меннерсу? *29. Почему Грэй, услышав рассказы об Ассоль, уверился в том, что это его судьба? 30. Почему Грин так подробно описывает все действия Грэя после его встречи с Ассоль? 31. Опишите словами картину «Ассоль видит корабль с алыми парусами». 32. Как А. Грин отвечает на вопрос о том, почему сбылась мечта Ассоль? 33. Почему А. Грин изменил первоначальное название повести? 34. Как вы считаете, почему А. Грин дал «Алым парусам» такой необычный для литературного произведения жанровый подзаголовок? Чтобы ответить, подумайте: 1) Сколько глав в литературной феерии А. Грина? Какие ассоциации вызывает у вас это число? Случайны ли они? 2) Составьте событийный план каждой главы. 3) Проведите композиционный эксперимент: поменяйте местами 3-ю и 4-ю главы. Сначала поместите главу «Накануне» вслед за 1-й главой; потом поставьте ее после главы «Грэй». Как в каждом случае изменится восприятие произведения? ПРЕДСТАВЛЕНИЕ О ФЕЕРИИ Слово «феерия» (f^ erie) пришло к нам из французского языка, в котором означает «волшебный». Вглядитесь в него и увидите: в нем спряталась «фея» (f^ e). А по-французски так называются волшебницы. Среди литературных жанров феерии нет. Так называют театральное или цирковое представление с неожиданными превращениями, элементами волшебства, с использованием различных эффектов. Это очень красочные, яркие, надолго запоминающиеся спектакли. Вспомните роман-сказку Ю.К.Олеши «Три Толстяка». Писатель мог бы дать ему подзаголовок «феерия»: ведь здесь так много приключений, превращений, цирко- 192 вых трюков! То Тибул превращается в негра, то девочка Суок — в куклу. Вот на арене ловкий канатоходец, а вот перед нами взлетевший в воздух продавец воздушных шаров, попадающий прямо в торт, который подают к завтраку Трем Толстякам! А вот из зверинца Суок, как опытная дрессировщица, выводит на поводке пантеру. Вы можете продолжить примеры из «Трех Толстяков» самостоятельно. Но Ю.К.Олеша называет свое произведение романом-сказкой, что более привычно для литературы. А. Грин впервые назвал феерией не театральное или цирковое представление, а литературное произведение. ? Дополнительные вопросы и задания 1. 2. 3. 4. 5. 6. 7. В какой цвет вы бы окрасили каждую главу? Прослушайте фрагменты из музыкальных произведений М. Чюрлёниса «Море» и К. Дебюсси «Море». Есть ли среди них музыкальный пейзаж, близкий героине повести? Как связаны в литературной феерии море и музыка? Подберите к каждой главе музыкальные эпиграфы. Напишите киносценарий по эпизоду «Ассоль увидела алые паруса и бежит к морю». Посмотрите художественный фильм А. Птушко «Алые пару-са».Такими ли вы представляли героев А. Грина? Напишите сочинение — сопоставление образов персонажей в феерии и в кинофильме, например: «Две Ассоль» или «Два Грэя». Какую роль играет в фильме музыка? Понравилась ли она вам? На книжной полке М.Ю.Лермонтов. «Парус», «На севере диком^», «Утес». М. Горький. «Макар Чудра». А. Грин. «Бегущая по волнам». Рассказы. СПЕКТАКЛЬ — ПЬЕСА — ДРАМА Вы бывали в театре? Многие ответят утвердительно. Что вы смотрели? Спектакль. 193 ■ Спектаклем называется театральная постановка, которую смотрят зрители. Спектакль может быть балетным, оперным, музыкальным, драматическим. Его ставит режиссер и играют актеры. Но в основе любого спектакля, и прежде всего драматического, лежит текст, сочиненный писателем. Его называют пьесой. I Пьеса — это текст драматического произведения, драмы. Читают пьесу — смотрят спектакль. Представление о драме I Драма — один из трех литературных родов. Ее особенностью является то, что в ней нет повествователя, который рассказывал бы нам о событиях, или героя, описывающего свои чувства и переживания. В драме практически отсутствуют повествование и описание. Что же остается? Изображение. Мы становимся очевидцами событий, которые происходят в вымышленной драматургом реальности: мы слышим, что говорят участники этих событий. Вы легко отличите драму (пьесу) от эпоса или лирики по внешнему виду: она преимущественно состоит из слов (реплик) персонажей. Например, диалог из пьесы Е. Л. Шварца «Дракон»: Ланцелот. Здравствуйте, добрый господин и прекрасная барышня. Шарлемань. Здравствуйте, молодой человек. В начале строки автор указывает имя персонажа, который произносит текст (слово, фразу, монолог). После имени идут слова персонажа. Все персонажи перечисляются в афише — списке действующих лиц, который следует сразу за названием пьесы. В афише можно найти некоторые сведения о персонажах. Вот пример из афиши к пьесе Е. Л. Шварца «Клад»: Грозный Иван Иванович — сторож в заповеднике. Суворов — студент-геолог. 194 Автор помогает нам конкретизировать происходящее в ремарках. Так называется авторский текст, в котором описывается место действия или указывается, к кому и с какой интонацией обращаются персонажи, что они делают в момент речи. В тексте пьесы ремарки выделяются более мелким шрифтом или курсивом в скобках. Вот фрагмент из пьесы Е. Л. Шварца «Голый король»: Входят принцесса и придворные дамы. Принцесса подходит к свинопасу. Дамы стоят в стороне. Принцесса. Здравствуй, свинопас. Г енрих. Здравствуй, принцесса. Принцесса. А мне сверху, из окна, казалось, что ты меньше ростом. Генрих. А я больше ростом. Принцесса. И голос у тебя нежней. Ты со двора всегда очень громко мне кричал. Генрих. А здесь я не кричу. Принцесса. Весь дворец знает, что я пошла сюда слушать твой котелок, — так ты кричал! Здравствуй, свинопас! (Протягивает ему руку.) Г енрих. Здравствуй, принцесса. (Берет принцессу за руку.) Христиан (шепчет). Смелей, смелей, Генрих! Как понять драматическое произведение? — вопрос серьезный. Сделать это нелегко. Но в мире очень много людей, которые предпочитают пьесы читать, а не смотреть их в театре. Почему? Самому оживить персонажей, наделить их конкретными чертами лица, увидеть, как они двигаются, жестикулируют, улыбаются или плачут; услышать, как они говорят, как меняются их интонации, — этот труд сродни труду автора произведения. Чтение — процесс творческий, чтение драмы — особенно. Оживляя героев в своем воображении, вы начинаете относиться к ним как к живым людям, а значит, начинаете им сочувствовать, переживать за них. Это первый шаг к пониманию. Сделать следующий гораздо проще. Вы ведь можете разобраться в том, что происходит в мире с вами и вокруг вас? А теперь вы попали в мир, где герои вас просто не видят и не 195 слышат: наблюдайте за ними так, как вы наблюдаете за реальными людьми. И задавайте себе вопросы о том, почему именно так, а не иначе поступают герои. Представление о способах выражения авторского отношения в драме Да, понять мотивы поступков героев драматического произведения сложнее, чем героев рассказов и повестей, ведь в пьесах нет повествователей, которые представили бы героев, описали бы их внешность, разъяснили бы нам, что и почему происходит^ Обо всем этом читатель драмы должен догадаться сам. Ему поможет текст пьесы: не только реплики персонажей, но и авторские ремарки — ко всему действию, к сценам по ходу действия, к репликам. Прежде всего авторское отношение к изображаемому проявляется в ремарках. Кроме того, делая читателя очевидцем происходящих событий, автор воздействует на его чувства, указывая в ремарках на то, какая музыка звучит, как меняется освещение, как реагируют на случившееся разные персонажи. Не менее важно и то, что именно показывает читателю автор, на что обращает его внимание, какое время прошло между сценами и действиями. Так, в пьесе «Обыкновенное чудо», которую вы будете читать, Е. Л. Шварц оставляет читателей в доме Хозяина и Хозяйки, тогда как главные герои отправляются на прогулку. Значит, для автора важнее, чтобы мы увидели и услышали то, что будет происходить в доме. В отличие от эпических и лирических произведений в драме авторское отношение, как правило, проявляется косвенно. Хотя есть и такие пьесы, в которых автор открыто характеризует героев или намекает читателю о своем отношении к ним. Представление о конфликте в драме Как вы уже знаете, конфликт в литературном произведении — это столкновение персонажей и их дальнейшая борьба. У конфликта всегда есть причина или причины — противоречия, 196 которые возникают между героями. Борьба развивается на глазах читателя пьесы или зрителя спектакля и достигает кульминации — высшей точки кипения страстей. Затем действие идет на спад, и наконец наступает развязка — конфликт разрешается. Читая пьесу, важно понять, чем вызван в ней конфликт, кто и почему в этот конфликт вступает, то есть найти завязку действия; проследить, как конфликт развивается: какие поступки совершают конфликтующие персонажи, кто из других персонажей оказывается участником конфликта, а кто остается вне его. Не менее важно понять, почему конфликт разрешается именно так, как это показывает нам автор драматического произведения. В конфликте проявляются характеры персонажей, более отчетливыми становятся их качества. Мы предлагаем вам план, который поможет выявить конфликт драматического произведения. План анализа конфликта драматического произведения 1. Читая пьесу, отмечайте, какие события в ней происходят. 2. Какие сцены вводятся драматургом с целью познакомить читателя с местом и временем действия, его участниками? Эти эпизоды будут относиться к экспозиции. 3. С какого события изменяется привычное течение жизни? Кто становится участниками этого события? Этот эпизод будет завязкой конфликта, пружиной развития действия. 4. Что послужило причиной конфликта? 5. В чем суть конфликта: какие противоречия возникли между персонажами? Почему они не смогли их разрешить? 6. Проследите, как развивается конфликт. Какие события происходят в пьесе? Как они связаны друг с другом? Кто принимает в них участие? На чьей стороне оказывается каждый персонаж? Почему? Как поступки персонажей способствуют развитию конфликта? 7. Какое событие является самым главным, самым напряженным, последним в цепочке эпизодов развития конфликта? 197 Этот эпизод будет кульминацией пьесы. Как изменились персонажи, пройдя путь от завязки до кульминации? 8. Как разрешается конфликт? Почему именно так? Об этом мы узнаем из эпизодов развязки действия или конфликта. Изменились ли персонажи от кульминации к развязке? Как? Почему? 9. Есть ли в пьесе пролог и эпилог? О чем мы узнаем из них? Как они связаны с событиями пьесы? Представление о способах создания образов персонажей в драме Понять характеры персонажей — значит понять причины поступков, которые они совершают. Обратите внимание не только на то, что говорит персонаж, но и на то, кому и в каких обстоятельствах он это говорит и что при этом делает. Важно и то, что говорят о нем другие персонажи, как к нему относятся, как ведут себя, когда оказываются вместе с ним. Установите, что знают персонажи друг о друге, в каких они отношениях, к чему они стремятся и чем вызваны их желания. Ведь в пьесе многое, как в жизни: люди думают, открывают мир, страдают и радуются, любят и ненавидят. Но в пьесе не все, как в жизни: за словами и поступками персонажей всегда стоит тот, кто их придумал, — автор. Показывая жизнь своих героев, он говорит читателям о чем-то очень важном. План анализа образа персонажа драматического произведения 1. Какое впечатление произвел на вас персонаж при чтении пьесы? Почему? 2. Какие поступки он совершает? Чем они вызваны? К чему стремится персонаж? 3. Что вы узнали о прошлом персонажа? Зачем эта информация вводится автором в пьесу? 198 4. Понаблюдайте за речью персонажа: что, кому и когда он говорит? Не расходятся ли его слова с делом? Как бы вы охарактеризовали речевую манеру персонажа? Как она связана с характером персонажа? 5. Как персонаж относится к людям, природе, миру, в котором он живет? Почему? 6. Как персонаж относится к самому себе, как оценивает сам себя? 7. Что говорят о персонаже другие, как к нему относятся и почему? 8. С кем и из-за чего персонаж вступает в конфликт? На чьей стороне он оказывается в главном конфликте? 9. Меняется ли персонаж от начала к концу действия? Как и почему? Что он узнает о людях, о мире и о себе? Как эти открытия влияют на его поступки? 10. Меняется ли ваше отношение к персонажу по ходу развития действия? Почему? 11. Какие качества характера персонажа проявляются в его поступках и оценках? Какие из них вызывают у вас уважение, симпатию, а какие вы не одобряете? Почему? 12. Опишите, каким вы видите персонажа: его портрет, жесты и манеру держаться, походку, костюм, голос и главные интонации. ЕВГЕНИЙ ЛЬВОВИЧ ШВАРЦ (1896 — 1958) Сказки и сказочников любят и дети, и взрослые, хотя взрослые не всегда в этом признаются. Евгений Львович Шварц своей любви к сказкам не скрывал никогда. Они вошли в его мир в раннем детстве, когда маленький Женя из сочувствия к героям сказок, для того чтобы они не умерли, как грозилась мама, съедал все, что было на тарелке. Родился будущий сказочник в Казани. Вскоре семья переехала в Майкоп, где прошли детские годы Шварца. Случайно или нет стал он драматургом-сказочником? На этот вопрос мы не найдем точного ответа. Однако его связь с театром случайной назвать трудно. Его мать была наделена актерским талантом и играла в любительских спектаклях. Да и сам Евгений Львович так и не окончил юридический факультет Московского университета — ушел в актеры. Его актерские способности сомнений не вызывали: он был ярок и убедителен на сцене. Вместе с «Театральной мастерской» из Ростова-на-Дону молодой артист, оказавшись в Петрограде, надолго остается в этом городе. Питер стал для Шварца волшебным ларцом, из которого появились в его жизни писатели. Он познакомился с К. И. Чуковским и С. Я. Маршаком, поработал в редакциях разных журналов и потихонечку начал пробовать свои силы в лите- 200 ратуре. Мечтал ли Шварц стать писателем? Об этом мало что известно. В детстве он лишь однажды обмолвился, что будет не инженером, как хотела его мать, а «романистом», на что она строго заметила: «Для этого нужен талант». С 1926 года Е. Л. Шварц вел дневники, чтобы научиться писать прозу. Многие из них не сохранились. Покидая блокадный Ленинград в 1941 году, страдающий от дистрофии писатель их сжег. Но в эвакуации он вновь принялся записывать только правду. В этих дневниках — серьезные размышления об искусстве, творчестве, о разных писателях, их привычках и литературном стиле, заметки о том, как идет работа над той или иной пьесой и спектаклем, об отзывах, которые получали спектакли и фильмы, поставленные по его произведениям и сценариям, воспоминания о детстве и юности. Есть здесь и просто маленькие наблюдения, зарисовки, штрихи, детали, которые могут понадобиться писателю в его творчестве: «Для сказки может пригодиться — деревня, где вечно дует северный ветер. Избы выгнулись, как паруса, и стволы деревьев выгнуты, и заборы». Романистом Шварц не стал, дорога вновь привела его в театр: в 1937 году состоялась премьера спектакля «Красная шапочка», поставленного по его пьесе. Вы уже сравнивали фольклорные и литературные сказки. Если вы прочитаете сказку Шварца о Красной шапочке, то сразу же увидите, насколько она отличается от своего первоисточника. И не только событиями, героями, но и мыслью, идеей. И так будет с каждой пьесой-сказкой драматурга. Название вроде бы знакомое — «Снежная королева», «Голый король», «Тень», но это не инсценировки андерсеновских произведений! Герои Шварца живут в другом времени и пространстве и решают другие проблемы. Свое пристрастие к сказке он объяснял так: «Правдоподобием не связан, а правды больше». Е. Л. Шварц писал свои пьесы для ленинградского Театра комедии, которым в то время руководил Николай Павлович Акимов, яркий режиссер и театральный художник. Сегодня Театр комедии в Санкт-Петербурге носит его имя. Евгений Львович считал, что не умеет «работать так, как полагается настоящему профессиональному писателю», что «каждую новую вещь 201 начинает как первую, со страхом». Иногда Акимову приходилось запирать его в своем кабинете, чтобы побудить к работе. Не умел драматург и работать по плану: он быстро придумывал начало сказки, а потом долго размышлял о том, как будут развиваться события. Как бы то ни было, пьесы Шварца легки, сверкают искрометным юмором и пронизаны тончайшей авторской иронией. Смешное и печальное идут в них рука об руку, и читатель одновременно и плачет и смеется. Над пьесой-сказкой «Обыкновенное чудо» Шварц работал почти десять лет. Ее название кажется странным, вызывает недоумение: разве чудо бывает обыкновенным? А вслед за вопросом появляется желание пьесу прочитать: может быть, тогда название прояснится? Пьесу ставили и в Театре комедии, и в Театре им. Е. Вахтангова в Москве, М. Захаров снял по ней художественный фильм, который до сих пор вызывает восхищение зрителей. Н.П. Акимов так отозвался о произведениях Шварца: «У них такая же судьба, как у цветов, морского прибоя и других даров природы: их любят все, независимо от возраста». ЗАДАНИЕ. Е .Л. Шварц очень долго подбирал название для своей пьесы: «Медведь», «Веселый волшебник», «Послушный волшебник», «Безумный бородач». Прочитайте пьесу-сказку «Обыкновенное чудо» и поразмышляйте, почему он выбрал именно такое название, чем оно отличается от остальных. Почему же пьеса имела и имеет такой успех? Обыкновенное чудо Сказка в 3-х действиях ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА Хозяин. Хозяйка. Медведь. Король. Принцесса. Министр-администратор. 202 Первый министр. Придворная дама. Оринтия. Аманда. Трактирщик. Охотник. Ученик охотника. Палач. Пролог Перед занавесом появляется человек, который говорит зрителям негромко и задумчиво: — «Обыкновенное чудо» — какое странное название! Если чудо — значит необыкновенное! А если обыкновенное, — следовательно, не чудо. Разгадка в том, что у нас речь пойдет о любви. Юноша и девушка влюбляются друг в друга — что обыкновенно. Ссорятся — что тоже не редкость. Едва не умирают от любви. И наконец сила их чувства доходит до такой высоты, что начинает творить настоящие чудеса — что и удивительно, и обыкновенно. О любви можно и говорить, и петь песни, а мы расскажем о ней сказку. В сказке очень удобно укладываются рядом обыкновенное и чудесное и легко понимаются, если смотреть на сказку как на сказку. Как в детстве. Не искать в ней скрытого смысла. Сказка рассказывается не для того, чтобы скрыть, а для того, чтобы открыть, сказать во всю силу, во весь голос то, что думаешь. Среди действующих лиц нашей сказки, более близких к «обыкновенному», узнаете вы людей, которых приходится встречать достаточно часто. Например, король. Вы легко угадаете в нем обыкновенного квартирного деспота, хилого тирана, ловко умеющего объяснять свои бесчинства соображениями принципиальными. Или дистрофией сердечной мышцы. Или психастенией. А то и наследственностью. 203 В сказке сделан он королем, чтобы черты его характера дошли до своего естественного предела. Узнаете вы и мини-стра-администратора, лихого снабженца. И заслуженного деятеля охоты. И некоторых других. Но герои сказки, более близкие к «чуду», лишены бытовых черт сегодняшнего дня. Таковы и волшебник, и его жена, и принцесса, и медведь. Как уживаются столь разные люди в одной сказке? А очень просто. Как в жизни. И начинается наша сказка просто. Один волшебник женился, остепенился и занялся хозяйством. Но как ты волшебника ни корми — его все тянет к чудесам, превращениям и удивительным приключениям. И вот ввязался он в любовную историю тех самых молодых людей, о которых говорил я вначале. И все запуталось, перепуталось — и наконец распуталось так неожиданно, что сам волшебник, привыкший к чудесам, и тот всплеснул руками от удивления. Горем все окончилось для влюбленных или счастьем — узнаете вы в самом конце сказки. (Исчезает.) ? Вопросы и задания к прологу 1. Зачем Е. Л. Шварц начинает пьесу с пролога? Какое настроение создал пролог? Почему? О чем заставил вас задуматься? К чему привлек ваше внимание? Захотелось ли вам после пролога прочитать эту сказку? Почему? *2. Как вы думаете, что за человек появляется на сцене в прологе? Действие первое Усадьба в Карпатских горах. Большая комната, сияющая чистотой. На очаге — ослепительно сверкающий медный кофейник. Бородатый человек, огромного роста, широкоплечий, подметает комнату и разговаривает сам с собой во весь голос. Это хозяин усадьбы. 204 Хозяин. Вот так! Вот славно! Работаю и работаю, как подобает хозяину, всякий глянет и похвалит, все у меня, как у людей. Не пою, не пляшу, не кувыркаюсь, как дикий зверь. Нельзя хозяину отличной усадьбы в горах реветь зубром, нет, нет! Работаю безо всяких вольностей^ Ах! (Прислушивается, закрывает лицо руками.) Она идет! Она! Она! Ее шаги^ Пятнадцать лет я женат, а влюблен до сих пор в жену свою, как мальчик, честное слово, так! Идет! Она! (Хихикает застенчиво.) Вот пустяки какие, сердце бьется так, что даже больно^ Здравствуй, жена! Входит хозяйка, еще молодая, очень привлекательная женщина. Здравствуй, жена, здравствуй! Давно ли мы расстались, часик всего назад, а рад я тебе, будто мы год не виделись, вот как я тебя люблю^ (Пугается.) Что с тобой? Кто тебя посмел обидеть? Хозяйка. Ты. Хозяин. Да не может быть! Ах я грубиян! Бедная женщина, грустная такая стоит, головой качает^ Вот беда-то! Что же я, окаянный, наделал? Хозяйка. Подумай. Хозяин. Да уж где тут думать^ Говори, не томи^ Хозяйка. Что ты натворил нынче утром в курятнике? Хозяин (хохочет). Так ведь это я любя! Хозяйка. Спасибо тебе за такую любовь. Открываю курятник, и вдруг — здравствуйте! У всех моих цыплят по четыре лапки^ Хозяин. Ну что ж тут обидного? Хозяйка. А у курицы усы, как у солдата. Хозяин. Ха-ха-ха! Хозяйка. Кто обещал исправиться? Кто обещал жить, как все? Хозяин. Ну дорогая, ну милая, ну прости меня! Что уж тут поделаешь^ Ведь все-таки я волшебник! Хозяйка. Мало ли что! Хозяин. Утро было веселое, небо ясное, прямо силы девать некуда, так хорошо. Захотелось пошалить^ 205 Хозяйка. Ну и сделал бы что-нибудь полезное для хозяйства. Вон песок привезли дорожки посыпать. Взял бы да превратил его в сахар. Хозяин. Ну какая же это шалость! Хозяйка. Или те камни, что сложены возле амбара, превратил бы в сыр. Хозяин. Не смешно! Хозяйка. Ну что мне с тобой делать? Бьюсь, бьюсь, а ты все тот же дикий охотник, горный волшебник, безумный бородач! Хозяин. Я стараюсь! Хозяйка. Так все идет славно, как у людей, и вдруг хлоп — гром, молния, чудеса, превращения, сказки, легенды там всякие^ Бедняжка^ (Целует его.) Ну, иди, родной! Хозяин. Куда? Хозяйка. В курятник. Хозяин. Зачем? Хозяйка. Исправь то, что там натворил. Хозяин. Не могу! Хозяйка. Ну пожалуйста! Хозяин. Не могу. Ты ведь сама знаешь, как повелось на свете. Иногда пошалишь — а потом все исправишь. А иной раз щелк — и нет пути назад! Уж я этих цыплят и волшебной палочкой колотил, и вихрем их завивал, и семь раз ударил молнией — все напрасно! Значит, уж тут сделанного не поправишь. Хозяйка. Ну что ж, ничего не поделаешь^ Курицу я каждый день буду брить, а от цыплят отворачиваться. Ну а теперь перейдем к самому главному. Кого ты ждешь? Хозяин. Никого. Хозяйка. Посмотри мне в глаза. Хозяин. Смотрю. Хозяйка. Говори правду, что будет? Каких гостей нам сегодня принимать? Людей? Или привидения зайдут поиграть с тобой в кости? Да не бойся, говори. Если у нас появится призрак молодой монахини, то я даже рада буду. Она обещала захватить с того света выкройку кофточки с широки- 206 ми рукавами, какие носили триста лет назад. Этот фасон опять в моде. Придет монашка? Хозяин. Нет. Хозяйка. Жаль. Так никого не будет? Нет? Неужели ты думаешь, что от жены можно скрыть правду? Ты себя скорей обманешь, чем меня. Вон, вон уши горят, из глаз искры сыплются^ Хозяин. Неправда! Где? Хозяйка. Вон, вон они! Так и сверкают. Да ты не робей, ты признавайся! Ну? Разом! Хозяин. Ладно! Будут, будут у нас гости сегодня. Ты уж прости меня, я стараюсь. Домоседом стал. Но^ Но просит душа чего-нибудь этакого^ волшебного. Не обижайся! Хозяйка. Я знала, за кого иду замуж. Хозяин. Будут, будут гости! Вот, вот сейчас, сейчас! Хозяйка. Поправь воротник скорее. Одерни рукава! Хозяин (хохочет). Слышишь, слышишь? Едет. Приближающийся топот копыт. Это он, это он! Хозяйка. Кто? Хозяин. Тот самый юноша, из-за которого и начнутся у нас удивительные события. Вот радость-то! Вот приятно! Хозяйка. Это юноша как юноша? Хозяин. Да, да! Хозяйка. Вот и хорошо, у меня как раз кофе вскипел. Стук в дверь. Хозяин. Войди, войди, давно ждем! Очень рад! Входит юноша. Одет изящно. Скромен, прост, задумчив. Молча кланяется хозяевам. (Обнимает его.) Здравствуй, здравствуй, сынок! Хозяйка. Садитесь к столу, пожалуйста, выпейте кофе, пожалуйста. Как вас зовут, сынок? Юноша. Медведь. Хозяйка. Как вы говорите? 207 Юноша. Медведь. Хозяйка. Какое неподходящее прозвище! Юноша. Это вовсе не прозвище. Я и в самом деле медведь. Хозяйка. Нет, что вы^ Почему? Вы двигаетесь так ловко, говорите так мягко. Юноша. Видите ли^ Меня семь лет назад превратил в человека ваш муж. И сделал он это прекрасно. Он у вас великолепный волшебник. У него золотые руки, хозяйка. Хозяин. Спасибо, сынок! (Пожимает Медведю руку.) Хозяйка. Это правда? Хозяин. Так ведь это когда было! Дорогая! Семь лет назад! Хозяйка. А почему ты мне сразу не признался в этом? Хозяин. Забыл! Просто-напросто забыл, и все тут! Шел, понимаешь, по лесу, вижу: молодой медведь. Подросток еще. Голова лобастая, глаза умные. Разговорились мы, слово за слово, понравился он мне. Сорвал я ореховую веточку, сделал из нее волшебную палочку — раз, два, три — и этого^ Ну чего тут сердиться, не понимаю. Погода была хорошая, небо ясное^ Хозяйка. Замолчи! Терпеть не могу, когда для собственной забавы мучают животных. Слона заставляют танцевать в кисейной юбочке, соловья сажают в клетку, тигра учат качаться на качелях. Тебе трудно, сынок? Медведь. Да, хозяйка! Быть настоящим человеком — очень нелегко. Хозяйка. Бедный мальчик! (Мужу.) Чего ты хохочешь, бессердечный? Хозяин. Радуюсь! Любуюсь на свою работу. Человек из мертвого камня сделает статую — и гордится потом, если работа удалась. А поди-ка из живого сделай еще более живое. Вот это работа! Хозяйка. Какая там работа! Шалости и больше ничего. Ах, прости, сынок, он скрыл от меня, кто ты такой, и я подала сахару к кофе. Медведь. Это очень любезно с вашей стороны! Почему вы просите прощения? 208 Хозяйка. Но вы должны любить мед^ Медведь. Нет, я видеть его не могу! Он будит во мне воспоминания. Хозяйка. Сейчас же, сейчас же преврати его в медведя, если ты меня любишь! Отпусти его на свободу! Хозяин. Дорогая, дорогая, все будет отлично! Он для того и приехал к нам в гости, чтобы снова стать медведем. Хозяйка. Правда? Ну, я очень рада. Ты здесь будешь его превращать? Мне выйти из комнаты? Медведь. Не спешите, дорогая хозяйка. Увы, это случится не так скоро. Я стану вновь медведем только тогда, когда в меня влюбится принцесса и поцелует меня. Хозяйка. Когда, когда? Повтори-ка! Медведь. Когда какая-нибудь первая попавшаяся принцесса меня полюбит и поцелует — я разом превращусь в медведя и убегу в родные мои горы. Хозяйка. Боже мой, как это грустно! Хозяин. Вот здравствуйте! Опять не угодил^ Почему? Хозяйка. А о принцессе-то вы и не подумали? Хозяин. Пустяки! Влюбляться полезно. Хозяйка. Бедная влюбленная девушка поцелует юношу, а он вдруг превратится в дикого зверя? Хозяин. Дело житейское, жена. Хозяйка. Но ведь он потом убежит в лес! Хозяин. И это бывает. Хозяйка. Сынок, сынок, ты бросишь влюбленную девушку? Медведь. Увидев, что я медведь, она меня сразу разлюбит, хозяйка. Хозяйка. Что ты знаешь о любви, мальчуган! (Отводит мужа в сторону. Тихо.) Я не хочу пугать мальчика, но опасную, опасную игру затеял ты, муж! Землетрясениями ты сбивал масло, молниями приколачивал гвозди, ураган таскал нам из города мебель, посуду, зеркала, перламутровые пуговицы. Я ко всему приучена, но теперь я боюсь. Хозяин. Чего? 209 Хозяйка. Ураган, землетрясение, молнии — все это пустяки. Нам с людьми придется дело иметь. Да еще с молодыми. Да еще с влюбленными! Я чувствую, непременно, непременно случится то, чего мы совсем не ждем! Хозяин. Ну а что может случиться? Принцесса в него не влюбится? Глупости! Смотри, какой он славный^ Хозяйка. А если^ Гремят трубы. Хозяин. Поздно тут рассуждать, дорогая. Я сделал так, что один из королей, проезжающих по большой дороге, вдруг ужасно захотел свернуть к нам в усадьбу! Гремят трубы. И вот он едет сюда со свитой, министрами и принцессой, своей единственной дочкой. Беги, сынок! Мы их сами примем. Когда будет нужно, я позову тебя. Медведь убегает. Хозяйка. И тебе не стыдно будет смотреть в глаза королю? Хозяин. Ни капельки! Я королей, откровенно говоря, терпеть не могу! Хозяйка. Все-таки гость! Хозяин. Да ну его! У него в свите едет палач, а в багаже везут плаху. Хозяйка. Может, сплетни просто? Хозяин. Увидишь. Сейчас войдет грубиян, хам, начнет безобразничать, распоряжаться, требовать. Хозяйка. А вдруг нет! Ведь пропадем со стыда! Хозяин. Увидишь! Стук в дверь. Можно! Входит король. Король. Здравствуйте, любезные! Я король, дорогие мои. 210 Хозяин. Добрый день, ваше величество. Король. Мне, сам не знаю почему, ужасно понравилась ваша усадьба. Едем по дороге, а меня так и тянет свернуть в горы, подняться к вам. Разрешите нам, пожалуйста, погостить у вас несколько дней! Хозяин. Боже мой^ Ай-ай-ай! Король. Что с вами? Хозяин. Я думал, вы не такой. Не вежливый, не мягкий. А впрочем, это неважно! Чего-нибудь придумаем. Я всегда рад гостям. К о р о л ь. Но мы беспокойные гости! Хозяин. Да это черт с ним! Дело не в этом^ Садитесь, пожалуйста! К о роль. Вы мне нравитесь, хозяин. (Усаживается.) Хозяин. Фу ты черт! К ороль. И поэтому я объясню вам, почему мы беспокойные гости. Можно? Хозяин. Прошу вас, пожалуйста! К ороль. Я страшный человек! Хозяин (радостно). Ну да? Король. Очень страшный. Я тиран! Хозяин. Ха-ха-ха! Король. Деспот. А кроме того, я коварен, злопамятен, капризен. Хозяин. Вот видишь? Что я тебе говорил, жена? К ороль. И самое обидное, что не я в этом виноват^ Хозяин. А кто же? Король. Предки. Прадеды, прабабки, внучатые дяди, тети разные, праотцы и праматери. Они вели себя при жизни как свиньи, а мне приходится отвечать. Паразиты они, вот что я вам скажу, простите невольную резкость выражения. Я по натуре добряк, умница, люблю музыку, рыбную ловлю, кошек. И вдруг такого натворю, что хоть плачь. Хозяйка. А удержаться никак невозможно? Король. Куда там! Я вместе с фамильными драгоценностями унаследовал все подлые фамильные черты. Пред- 211 ставляете удовольствие? Сделаешь гадость — все ворчат, и никто не хочет понять, что это тетя виновата. Хозяин. Вы подумайте! (Хохочет.) С ума сойти! (Хохочет.) Король. Э, да вы тоже весельчак! Хозяин. Просто удержу нет, король. Король. Вот это славно! (Достает из сумки, висящей у него через плечо, пузатую плетеную флягу.) Хозяйка, три бокала! Хозяйка. Извольте, государь! Король. Это драгоценное, трехсотлетнее королевское вино. Нет, нет, не обижайте меня. Давайте отпразднуем нашу встречу. (Разливает вино.) Цвет, цвет какой! Костюм бы сделать такого цвета — все другие короли лопнули бы от зависти! Ну, со свиданьицем! Пейте до дна! Хозяин. Не пей, жена. Король. То есть как это «не пей»? Хозяин. А очень просто! Король. Обидеть хотите? Хозяин. Не в том дело^ Король. Обидеть? Гостя? (Хватается за шпагу.) Хозяин. Тише, тише, ты! Не дома. К о р о л ь. Ты учить меня вздумал?! Да я только глазом моргну — и нет тебя. Мне плевать, дома я или не дома. Министры спишутся, я выражу сожаление. А ты так и останешься в сырой земле на веки веков. Дома, не дома^ Наглец! Еще улыбается^ Пей! Хозяин. Не стану! Король. Почему? Хозяин. Да потому, что вино-то отравленное, король! Король. Какое, какое? Хозяин. Отравленное, отравленное! Король. Подумайте, что выдумал! Хозяин. Пей ты первый! Пей, пей! (Хохочет.) То-то, брат! (Бросает в очаг все три бокала.) К о р о л ь. Ну это уж глупо! Не хотел пить — я вылил бы зелье обратно в бутылку. Вещь в дороге необходимая! Легко ли на чужбине достать яду? 212 Хозяйка. Стыдно, стыдно, ваше величество! К о р о л ь. Не я виноват! Хозяйка. А кто? Король. Дядя! Он так же вот разговорится, бывало, с кем придется, наплетет о себе с три короба, а потом ему делается стыдно. И у него душа была тонкая, деликатная, легко уязвимая. И чтобы потом не мучиться, он, бывало, возьмет да и отравит собеседника. Хозяин. Подлец! Король. Скотина форменная! Оставил наследство, негодяй! Хозяин. Значит, дядя виноват? Король. Дядя, дядя, дядя! Нечего улыбаться! Я человек начитанный, совестливый. Другой свалил бы вину за свои подлости на товарищей, на начальство, на соседей, на жену. А я валю на предков, как на покойников. Им все равно, а мне полегче. Хозяин. А.„ Король. Молчи! Знаю, что ты скажешь! Отвечать самому, не сваливая вину на ближних, за все свои подлости и глупости — выше человеческих сил! Я не гений какой-нибудь. Просто король, какими пруд пруди. Ну и довольно об этом! Все стало ясно. Вы меня знаете, я — вас: можно не притворяться, не ломаться. Чего же вы хмуритесь? Остались живы-здоровы, ну и слава богу^ Чего там^ Хозяйка. Скажите, пожалуйста, король, а принцесса тоже^ Король (очень мягко). Ах, нет, нет, что вы! Она совсем другая. Хозяйка. Вот горе-то какое! К о роль. Не правда ли? Она очень добрая у меня. И славная. Ей трудно приходится^ Хозяйка. Мать жива? Король. Умерла, когда принцессе было всего семь минут от роду. Уж вы не обижайте мою дочку. Хозяйка. Король! Король. Ах, я перестаю быть королем, когда вижу ее или думаю о ней. Друзья, друзья мои, какое счастье, что 213 я так люблю только родную дочь! Чужой человек веревки из меня вил бы, и я скончался бы от этого. В бозе почил бы^ Да^ Так-то вот. Хозяин (достает из кармана яблоко). Скушайте яблочко! Король. Спасибо, не хочется. Хозяин. Хорошее. Не ядовитое! Король. Да я знаю. Вот что, друзья мои. Мне захотелось рассказать вам обо всех моих заботах и горестях. А раз уж захотелось — конец! Не удержаться. Я расскажу! А? Можно? Хозяин. Ну о чем тут спрашивать? Сядь, жена. Поуютней. Поближе к очагу. Вот и я сел. Так вам удобно? Воды принести? Не закрыть ли окна? К ороль. Нет, нет, спасибо. Хозяин. Мы слушаем, ваше величество! Рассказывайте! Король. Спасибо. Вы знаете, друзья мои, где расположена моя страна? Хозяин. Знаю. Король. Где? Хозяин. За тридевять земель. Король. Совершенно верно. И вот сейчас вы узнаете, почему мы поехали путешествовать и забрались так далеко. Она причиною этому. Хозяин. Принцесса? Король. Да! Она. Дело в том, друзья мои, что принцессе еще и пяти лет не было, когда я заметил, что она совсем не похожа на королевскую дочь. Сначала я ужаснулся. Даже заподозрил в измене свою бедную покойную жену. Стал выяснять, выспрашивать — и забросил следствие на полдороге. Испугался. Я успел так сильно привязаться к девочке! Мне стало даже нравиться, что она такая необыкновенная. Придешь в детскую — и вдруг, стыдно сказать, делаешься симпатичным. Хе-хе. Прямо хоть от престола отказывайся^ Это все между нами, господа! Хозяин. Ну еще бы! Конечно! 214 Король. До смешного доходило. Подписываешь, бывало, кому-нибудь там смертный приговор и хохочешь, вспоминая ее смешные шалости и словечки. Потеха, верно? Хозяин. Да нет, почему же! К о р о л ь. Ну вот. Так мы и жили. Девочка умнеет, подрастает. Что сделал бы на моем месте настоящий добрый отец? Приучил бы дочь постепенно к житейской грубости, жестокости, коварству. А я, эгоист проклятый, так привык отдыхать возле нее душою, что стал, напротив того, охранять бедняжку от всего, что могло бы ее испортить. Подлость, верно? Хозяин. Да нет, отчего же! Король. Подлость, подлость! Согнал во дворец лучших людей со всего королевства. Приставил их к дочке. За стенкой такое делается, что самому бывает жутко. Знаете небось, что такое королевский дворец? Хозяин. Ух! Король. Вот то-то и есть! За стеной люди давят друг друга, режут родных братьев, сестер душат^ Словом, идет повседневная, будничная жизнь. А войдешь на половину принцессы — там музыка, разговоры о хороших людях, о поэзии, вечный праздник. Ну и рухнула эта стена из-за чистого пустяка. Помню как сейчас — дело было в субботу. Сижу я, работаю, проверяю донесения министров друг на дружку. Дочка сидит возле, вышивает мне шарф к именинам^ Все тихо, мирно, птички поют. Вдруг церемониймейстер входит, докладывает: тетя приехала. Герцогиня. А я ее терпеть не мог. Визгливая баба. Я и говорю церемониймейстеру: скажи ей, что меня дома нет. Пустяк? Хозяин. Пустяк. Король. Это для нас с вами пустяк, потому что мы люди как люди. А бедная дочь моя, которую я вырастил как бы в теплице, упала в обморок! Хозяин. Ну да? Король. Честное слово. Ее, видите ли, поразило, что папа, ее папа может сказать неправду. Стала она скучать, задумываться, томиться, а я растерялся. Во мне вдруг про- 215 снулся дед с материнской стороны. Он был неженка. Он так боялся боли, что при малейшем несчастье замирал, ничего не предпринимал, а все надеялся на лучшее. Когда при нем душили его любимую жену, он стоял возле да уговаривал: потерпи, может быть, все обойдется! А когда ее хоронили, он шел за гробом да посвистывал. А потом упал да умер. Хорош мальчик? Хозяин. Куда уж лучше. Король. Вовремя проснулась наследственность? Понимаете, какая получилась трагедия? Принцесса бродит по дворцу, думает, глядит, слушает, а я сижу на троне сложа ручки да посвистываю. Принцесса вот-вот узнает обо мне такое, что убьет ее насмерть, а я беспомощно улыбаюсь. Но однажды ночью я вдруг очнулся. Вскочил. Приказал запрягать коней — и на рассвете мы уже мчались по дороге, милостиво отвечая на низкие поклоны наших любезных подданных. Хозяйка. Боже мой, как все это грустно! К о р о л ь. У соседей мы не задерживались. Известно, что за сплетники соседи. Мы мчались все дальше и дальше, пока не добрались до Карпатских гор, где о нас никто никогда ничего и не слыхивал. Воздух тут чистый, горный. Разрешите погостить у вас, пока мы не построим замок со всеми удобствами, садом, темницей и площадками для игр^ Хозяйка. Боюсь, что^ Хозяин. Не бойся, пожалуйста! Прошу! Умоляю! Мне все это так нравится! Ну милая, ну дорогая! Идем, идем, ваше величество, я покажу вам комнаты. Король. Благодарю вас! Хозяин (пропускает короля вперед). Пожалуйста, сюда, ваше величество! Осторожней, здесь ступенька. Вот так. (Оборачивается к жене. Шепотом.) Дай ты мне хоть один денек пошалить! Влюбляться полезно! Не умрет, господи боже мой! (Убегает.) Хозяйка. Ну уж нет! Пошалить! Разве такая девушка перенесет, когда милый и ласковый юноша на ее глазах превратится в дикого зверя! Опытной женщине — и то стало бы 216 жутко. Не позволю! Уговорю этого бедного медведя потерпеть еще немного, поискать другую принцессу, похуже. Вон, кстати, и конь его стоит нерасседланный, фыркает в овес, — значит, сыт и отдохнул. Садись верхом да скачи за горы! Потом вернешься! (Зовет.) Сынок! Сынок! Где ты? (Уходит.) Голос ее слышен за сценой: «Где же ты? Сынок!» Вбегает Медведь. Медведь. Здесь я. Хозяйка (за сценой). Выйди ко мне в садик! Медведь. Бегу! Распахивает дверь. За дверью девушка с букетом в руках. Простите, я, кажется, толкнул вас, милая девушка? Девушка роняет цветы. Медведь поднимает их. Что с вами? Неужели я напугал вас? Девушка. Нет. Я только немножко растерялась. Видите ли, меня до сих пор никто не называл просто «милая девушка». Медведь. Я не хотел обидеть вас! Девушка. Да ведь я вовсе и не обиделась! Медведь. Ну, слава богу! Моя беда в том, что я ужасно правдив. Если я вижу, что девушка милая, то так прямо и говорю ей об этом. Голос хозяйки. Сынок, сынок, я тебя жду! Девушка. Это вас зовут? Медведь. Меня. Девушка. Вы сын владельца этого дома? Медведь. Нет, я сирота. Девушка. Я тоже. То есть отец мой жив, а мать умерла, когда мне было всего семь минут от роду. Медведь. Но у вас, наверное, много друзей? Девушка. Почему вы думаете? Медведь. Не знаю^ Мне кажется, что все должны вас любить. Девушка. За что же? 217 Медведь. Очень уж вы нежная. Правда^ Скажите, когда вы прячете лицо свое в цветы — это значит, что вы рассердились? Девушка. Нет. Медведь. Тогда я вам еще вот что скажу: вы красивы. Вы так красивы! Очень. Удивительно. Ужасно. Голос хозяйки. Сынок, сынок, где же ты? Медведь. Не уходите, пожалуйста! Девушка. Но ведь вас зовут. Медведь. Да. Зовут. И вот что я еще скажу вам. Вы мне очень понравились. Ужасно. Сразу. Девушка хохочет. Я смешной? Девушка. Нет. Но^ что же мне еще делать? Я не знаю. Ведь со мною так никто не разговаривал^ Медведь. Я очень этому рад. Боже мой, что же это я делаю? Вы, наверное, устали с дороги, проголодались, а я все болтаю да болтаю. Садитесь, пожалуйста. Вот молоко. Парное. Пейте! Ну же! С хлебом, с хлебом! Девушка повинуется. Она пьет молоко и ест хлеб, не сводя глаз с Медведя. Девушка. Скажите, пожалуйста, вы не волшебник? Медведь. Нет, что вы! Девушка. А почему же тогда я так слушаюсь вас? Я очень сытно позавтракала всего пять минут назад — и вот опять пью молоко, да еще с хлебом. Вы, честное слово, не волшебник? Медведь. Честное слово. Девушка. А почему же, когда вы говорили^ что я^ понравилась вам, то^ я почувствовала какую-то странную слабость в плечах и в руках и^ Простите, что я у вас об этом спрашиваю, но кого же мне еще спросить? Мы так вдруг подружились! Верно? Медведь. Да, да! Девушка. Ничего не понимаю^ Сегодня праздник? 218 Медведь. Не знаю. Да. Праздник. Девушка. Я так и знала. Медведь. А скажите, пожалуйста, кто вы? Вы состоите в свите короля? Девушка. Нет. Медведь. Ах, понимаю! Вы из свиты принцессы? Девушка. А вдруг я и есть сама принцесса? Медведь. Нет, нет, не шутите со мной так жестоко! Девушка. Что с вами? Вы вдруг так побледнели! Что я такое сказала? Медведь. Нет, нет, вы не принцесса. Нет! Я долго бродил по свету и видел множество принцесс — вы на них совсем не похожи! Девушка. Но.„ Медведь. Нет, нет, не мучайте меня. Говорите о чем хотите, только не об этом. Девушка. Хорошо. Вы^ Вы говорите, что много бродили по свету? Медведь. Да. Я все учился да учился, и в Сорбонне, и в Лейдене, и в Праге. Мне казалось, что человеку жить очень трудно, и я совсем загрустил. И тогда я стал учиться. Девушка. Ну и как? Медведь. Не помогло. Девушка. Вы грустите по-прежнему? Медведь. Не все время, но грущу. Девушка. Как странно! А мне-то казалось, что вы такой спокойный, радостный, простой! Медведь. Это оттого, что я здоров, как медведь. Что с вами? Почему вы вдруг покраснели? Девушка. Сама не знаю. Ведь я так изменилась за последние пять минут, что совсем не знаю себя. Сейчас попробую понять, в чем тут дело. Я^ я испугалась! Медведь. Чего? Девушка. Вы сказали, что вы здоровы, как медведь. Медведь^ Шутка сказать. А я так беззащитна с этой своей волшебной покорностью. Вы не обидите меня? Медведь. Дайте мне руку. 219 Девушка повинуется. Медведь становится на одно колено. Целует ей руку. Пусть меня гром убьет, если я когда-нибудь обижу вас. Куда вы пойдете — туда и я пойду, когда вы умрете — тогда и я умру. Гремят трубы. Девушка. Боже мой! Я совсем забыла о них. Свита добралась наконец до места. (Подходит к окну.) Какие вчерашние, домашние лица! Давайте спрячемся от них! Медведь. Да, да! Девушка. Бежим на речку! Убегают, взявшись за руки. Тотчас же в комнату входит хозяйка. Она улыбается сквозь слезы. Хозяйка. Ах, боже мой, боже мой! Я слышала, стоя здесь под окном, весь их разговор от слова и до слова. А войти и разлучить их не посмела. Почему? Почему я и плачу и радуюсь, как дура? Ведь я понимаю, что ничем хорошим это кончиться не может, а на душе праздник. Ну вот и налетел ураган, любовь пришла. Бедные дети, счастливые дети! Робкий стук в дверь. Войдите! Входит очень тихий, небрежно одетый человек с узелком в руках. Человек. Здравствуйте, хозяюшка! Простите, что я врываюсь к вам. Может быть, я помешал? Может быть, мне уйти? Хозяйка. Нет, нет, что вы! Садитесь, пожалуйста! Человек. Можно положить узелок? Хозяйка. Конечно, прошу вас! Человек. Вы очень добры. Ах, какой славный, удобный очаг! И ручка для вертела! И крючок для чайника! Хозяйка. Вы королевский повар? Человек. Нет, хозяюшка, я первый министр короля. 220 Хозяйка. Кто, кто? Министр. Первый министр его величества. Хозяйка. Ах, простите^ Министр. Ничего, я не сержусь^ Когда-то все угадывали с первого взгляда, что я министр. Я был сияющий, величественный такой. Знатоки утверждали, что трудно понять, кто держится важнее и достойнее — я или королевские кошки. А теперь^ Сами видите^ Хозяйка. Что же довело вас до такого состояния? Министр. Дорога, хозяюшка. Хозяйка. Дорога? Министр. В силу некоторых причин мы, группа придворных, были вырваны из привычной обстановки и отправлены в чужие страны. Это само по себе мучительно, а тут еще этот тиран. Хозяйка. Король? Министр. Что вы, что вы! К его величеству мы давно привыкли. Тиран — это министр-администратор. Хозяйка. Но если вы первый министр, то он ваш подчиненный? Как же он может быть вашим тираном? Министр. Он забрал такую силу, что мы все дрожим перед ним. Хозяйка. Как же это удалось ему? Министр. Он единственный из всех нас умеет путешествовать. Он умеет достать лошадей на почтовой станции, добыть карету, накормить нас. Правда, все это он делает плохо, но мы и вовсе ничего такого не можем. Не говорите ему, что я жаловался, а то он меня оставит без сладкого. Хозяйка. А почему вы не пожалуетесь королю? Министр. Ах, короля он так хорошо^ как это говорится на деловом языке^ обслуживает и снабжает, что государь ничего не хочет слышать. Входят две фрейлины и придворная дама. Дама (говорит мягко, негромко, произносит каждое слово с аристократической отчетливостью). Черт его знает, когда это кончится! Мы тут запаршивеем, к свиньям, 221 пока этот ядовитый гад соблаговолит дать нам мыла. Здравствуйте, хозяйка, простите, что мы без стука. Мы в дороге одичали, как чертова мать. Министр. Да, вот она, дорога! Мужчины делаются тихими от ужаса, а женщины — грозными. Позвольте представить вам красу и гордость королевской свиты — первую кавалерственную даму. Дама. Боже мой, как давно не слышала я подобных слов! (Делает реверанс.) Очень рада, черт побери. (Представляет хозяйке.) Фрейлины принцессы Оринтия и Аманда. Фрейлины приседают. Простите, хозяйка, но я вне себя! Его окаянное превосходительство министр-администратор не дал нам сегодня пудры, духов келькфлер и глицеринового мыла, смягчающего кожу и предохраняющего от обветривания. Я убеждена, что он продал все это туземцам. Поверите ли, когда мы выезжали из столицы, у него была всего только жалкая картонка из-под шляпы, в которой лежал бутерброд и его жалкие кальсоны. (Министру.) Не вздрагивайте, мой дорогой, то ли мы видели в дороге! Повторяю: кальсоны. А теперь у наглеца тридцать три ларца и двадцать два чемодана, не считая того, что он отправил домой с оказией. Оринтия. И самое ужасное, что говорить мы теперь можем только о завтраках, обедах и ужинах. Аманда. А разве для этого покинули мы родной дворец? Дама. Скотина не хочет понять, что главное в нашем путешествии — тонкие чувства: чувства принцессы, чувства короля. Мы были взяты в свиту, как женщины деликатные, чувствительные, милые. Я готова страдать. Не спать ночами. Умереть даже согласна, чтобы помочь принцессе. Но зачем терпеть лишние, никому не нужные, унизительные мучения из-за потерявшего стыд верблюда? Хозяйка. Не угодно ли вам умыться с дороги, сударыни? Дама. Мыла нет у нас! 222 Хозяйка. Я вам дам все, что требуется и сколько угодно горячей воды. Дама. Вы святая! (Целует хозяйку.) Мыться! Вспомнить оседлую жизнь! Какое счастье! Хозяйка. Идемте, идемте, я провожу вас. Присядьте, сударь! Я сейчас вернусь и угощу вас кофе. Уходит с придворной дамой и фрейлинами. Министр садится у очага. Входит министр-администратор. Первый министр вскакивает. Министр (робко). Здравствуйте! Администратор. А? Министр. Я сказал: здравствуйте! Администратор. Виделись! Министр. Ах, почему, почему вы так невежливы со мной? Администратор. Я не сказал вам ни одного нехорошего слова. (Достает из кармана записную книжку и углубляется в какие-то вычисления.) Министр. Простите^ Где наши чемоданы? Администратор. Вот народец! Все о себе, все только о себе! Министр. Но я.„ Администратор. Будете мешать — оставлю без завтрака. Министр. Да нет, я ничего. Я так просто^ Я сам пойду поищу его^ чемоданчик-то. Боже мой, когда же все это кончится! (Уходит.) Администратор (бормочет, углубившись в книжку). Два фунта придворным, а четыре в уме^ Три фунта королю, а полтора в уме. Фунт принцессе, а полфунта в уме. Итого в уме шесть фунтиков! За одно утро! Молодец. Умница. Входит хозяйка. Администратор подмигивает ей. Ровно в полночь! Хозяйка. Что в полночь? 223 Администратор. Приходите к амбару. Мне ухаживать некогда. Вы привлекательны, я привлекателен — чего же тут время терять? В полночь. У амбара. Жду. Не пожалеете. Хозяйка. Как вы смеете! Администратор. Да, дорогая моя, — смею. Я и на принцессу, ха-ха, поглядываю многозначительно, но дурочка пока что ничего такого не понимает. Я своего не пропущу! Хозяйка. Вы сумасшедший? Администратор. Что вы, напротив! Я так нормален, что сам удивляюсь. Хозяйка. Ну, значит, вы просто негодяй. Администратор. Ах, дорогая, а кто хорош? Весь мир таков, что стесняться нечего. Сегодня, например, вижу: летит бабочка. Головка крошечная, безмозглая. Крыльями — бяк, бяк — дура дурой! Это зрелище на меня так подействовало, что я взял да украл у короля двести золотых. Чего тут стесняться, когда весь мир создан совершенно не на мой вкус. Береза — тупица, дуб — осел. Речка — идиотка. Облака — кретины. Люди — мошенники. Все! Даже грудные младенцы только об одном мечтают, как бы пожрать да поспать. Да ну его! Чего там, в самом деле? Придете? Хозяйка. И не подумаю. Да еще мужу пожалуюсь, и он превратит вас в крысу. Администратор. Позвольте, он волшебник? Хозяйка. Да. Администратор. Предупреждать надо! В таком случае забудьте о моем наглом предложении. (Скороговоркой.) Считаю его безобразной ошибкой. Я крайне подлый человек. Раскаиваюсь, раскаиваюсь, прошу дать возможность загладить. Всё. Где же, однако, эти проклятые придворные! Хозяйка. За что вы их так ненавидите? Администратор. Сам не знаю. Но чем больше я на них наживаюсь, тем больше ненавижу. 224 Хозяйка. Вернувшись домой, они вам все припомнят. Администратор. Глупости! Вернутся, умилятся, обрадуются, захлопочутся, всё забудут. Трубит в трубу. Входят первый министр, придворная дама, фрейлины. Где вы шляетесь, господа? Не могу же я бегать за каждым в отдельности. Ах! (Придворной даме.) Вы умылись? Дама. Умылась, черт меня подери! Администратор. Предупреждаю: если вы будете умываться через мою голову, я снимаю с себя всякую ответственность. Должен быть известный порядок, господа. Тогда все делайте сами! Что такое, на самом деле^ Министр. Тише! Его величество идет сюда! Входят король и хозяин. Придворные низко кланяются. Король. Честное слово, мне здесь очень нравится. Весь дом устроен так славно, с такой любовью, что взял бы да отнял! Хорошо все-таки, что я не у себя! Дома я не удержался бы и заточил бы вас в свинцовую башню на рыночной площади. Ужасное место! Днем жара, ночью холод. Узники до того мучаются, что даже тюремщики иногда плачут от жалости^ Заточил бы я вас, а домик себе! Хозяин (хохочет). Вот изверг-то! К о р о л ь. А вы как думали? Король — от темени до пят! Двенадцать поколений предков — и все изверги, один к одному! Сударыни, где моя дочь? Дама. Ваше величество! Принцесса приказала нам отстать. Их высочеству угодно было собирать цветы на прелестной поляне, возле шумного горного ручья в полном одиночестве. Король. Как осмелились вы бросить крошку одну! В траве могут быть змеи, от ручья дует! Хозяйка. Нет, король, нет! Не бойтесь за нее. (Указывает в окно.) Вон она идет, живехонька, здоровехонька! Король (бросается к окну). Правда! Да, да, верно, вон, вон идет дочка моя единственная. (Хохочет.) Засмеялась! 225 (Хмурится.) А теперь задумалась^ (Сияет.) А теперь улыбнулась. Да как нежно, как ласково! Что это за юноша с нею? Он ей нравится, — значит, и мне тоже. Какого он происхождения? Хозяин. Волшебного! Король. Прекрасно. Родители живы? Хозяин. Умерли. Король. Великолепно! Братья, сестры есть? Хозяин. Нету. Король. Лучше и быть не может. Я пожалую ему титул, состояние, и пусть он путешествует с нами. Не может он быть плохим человеком, если так понравился нам. Хозяйка, он славный юноша? Хозяйка. Очень, но^ Король. Никаких «но»! Сто лет человек не видел свою дочь радостной, а ему говорят «но»! Довольно, кончено! Я счастлив — и все тут! Буду сегодня кутить весело, добродушно, со всякими безобидными выходками, как мой двоюродный прадед, который утонул в аквариуме, пытаясь поймать зубами золотую рыбку. Откройте бочку вина! Две бочки! Три! Приготовьте тарелки — я их буду бить! Уберите хлеб из овина — я подожгу овин! И пошлите в город за стеклами и стекольщиком! Мы счастливы, мы веселы, все пойдет теперь, как в хорошем сне! Входят принцесса и Медведь. П ринцесса. Здравствуйте, господа! П ридворные (хором). Здравствуйте, ваше королевское высочество! Медведь замирает в ужасе. Принцесса. Я, правда, видела уже вас всех сегодня, но мне кажется, что это было так давно! Господа, этот юноша — мой лучший друг. Король. Жалую ему титул принца! Придворные низко кланяются Медведю, он озирается с ужасом. 226 П ринцесса. Спасибо, папа! Господа! В детстве я завидовала девочкам, у которых есть братья. Мне казалось, что это очень интересно, когда дома, возле, живет такое непохожее на нас, отчаянное, суровое и веселое существо. И существо это любит вас, потому что вы ему родная сестра. А теперь я не жалею об этом. По-моему, он^ Берет Медведя за руку. Тот вздрагивает. По-моему, он нравится мне больше даже, чем родной брат. С братьями ссорятся, а с ним я, по-моему, никогда не могла бы поссориться. Он любит то, что я люблю, понимает меня, даже когда я говорю непонятно, и мне с ним очень легко. Я его тоже понимаю, как самое себя. Видите, какой он сердитый. (Смеется.) Знаете почему? Я скрыла от него, что я принцесса, он их терпеть не может. Мне хотелось, чтобы он увидал, как не похожа я на других принцесс. Дорогой мой, да ведь я их тоже терпеть не могу! Нет, нет, пожалуйста, не смотрите на меня с таким ужасом! Ну, прошу вас! Ведь это я! Вспомните! Не сердитесь! Не пугайте меня! Не надо! Ну, хотите — я поцелую вас? Медведь (с ужасом). Ни за что! П ринцесса. Я не понимаю! Медведь (тихо, с отчаянием). Прощайте, навсегда прощайте! (Убегает.) Пауза. Хозяйка плачет. П ринцесса. Что я ему сделала? Он вернется? Отчаянный топот копыт. Король (у окна). Куда вы?! (Выбегает.) Придворные и хозяин за ним. Принцесса бросается к хозяйке. Принцесса. Вы его назвали — сынок. Вы его знаете. Что я ему сделала? Хозяйка. Ничего, родная. Ты ни в чем не виновата. Не качай головой, поверь мне! 227 П ринцесса. Нет, нет, я понимаю, все понимаю! Ему не понравилось, что я его взяла за руку при всех. Он так вздрогнул, когда я сделала это. И это^ это еще^ Я говорила о братьях ужасно нелепо^ Я сказала: интересно, когда возле живет непохожее существо^ Существо^ Это так по-книжному, так глупо. Или^ или^ Боже мой! Как я могла забыть самое позорное! Я сказала ему, что поцелую его, а он^ Входят король, хозяин, придворные. Король. Он ускакал не оглядываясь на своем сумасшедшем коне, прямо без дороги, в горы. Принцесса убегает. Куда ты? Что ты! (Мчится за нею следом.) Слышно, как щелкает ключ в замке. Король возвращается. Он неузнаваем. Палач! Палач показывается в окне. П алач. Жду, государь. Король. Приготовься! П алач. Жду, государь! Глухой барабанный бой. Король. Господа придворные, молитесь! Принцесса заперлась в комнате и не пускает меня к себе. Вы все будете казнены! Администратор. Король! Король. Все! Эй, вы там. Песочные часы! Входит королевский слуга. Ставит на стол большие песочные часы. Помилую только того, кто, пока бежит песок в часах, объяснит мне всё и научит, как помочь принцессе. Думайте, господа, думайте. Песок бежит быстро! Говорите по очереди, коротко и точно. Первый министр! 228 Министр. Государь, по крайнему моему разумению, старшие не должны вмешиваться в любовные дела детей, если это хорошие дети, конечно. К о р о л ь. Вы умрете первым, ваше превосходительство! (Придворной даме.) Говорите, сударыня! Дама. Много, много лет назад, государь, я стояла у окна, а юноша на черном коне мчался прочь от меня по горной дороге. Была тихая-тихая лунная ночь. Топот копыт все затихал и затихал вдали^ Администратор. Да говори ты скорей, окаянная! Песок-то сыплется! К о р о л ь. Не мешайте! Администратор. Ведь одна порция на всех. Нам что останется! Король. Продолжайте, сударыня. Дама (неторопливо, с торжеством глядя на администратора). От всей души благодарю вас, ваше королевское величество! Итак, была тихая-тихая лунная ночь. Топот копыт все затихал и затихал вдали и наконец умолк навеки^ Ни разу с той поры не видела я бедного мальчика. И, как вы знаете, государь, я вышла замуж за другого — и вот жива, спокойна и верно служу вашему величеству. К о роль. А были вы счастливы после того, как он ускакал? Дама. Ни одной минуты за всю мою жизнь! Король. Вы тоже сложите свою голову на плахе, сударыня! Дама кланяется с достоинством. (Администратору.) Докладывайте! Администратор. Самый лучший способ утешить принцессу — это выдать замуж за человека, доказавшего свою практичность, знание жизни, распорядительность и состоящего при короле. К о р о л ь. Вы говорите о палаче? Администратор. Что вы, ваше величество! Я его с этой стороны и не знаю совсем^ 229 Король. Узнаете. Аманда! Аманда. Король, мы помолились и готовы к смерти. К о р о л ь. И вы не посоветуете, как нам быть? Оринтия. Каждая девушка поступает по-своему в подобных случаях. Только сама принцесса может решить, что тут делать. Распахивается дверь. Принцесса появляется на пороге. Она в мужском платье, при шпаге, за поясом пистолеты. Хозяин. Ха-ха-ха! Отличная девушка! Молодчина! Король. Дочка! Что ты? Зачем ты пугаешь меня? Куда ты собралась? П ринцесса. Этого я никому не скажу. Оседлать коня! Король. Да, да, едем, едем! Администратор. Прекрасно! Палач, уйдите, пожалуйста, родной. Там вас покормят. Убрать песочные часы! Придворные, в кареты! П ринцесса. Замолчите! (Подходит к отцу.) Я очень тебя люблю, отец, не сердись на меня, но я уезжаю одна. Король. Нет! П ринцесса. Клянусь, что убью каждого, кто последует за мной! Запомните это все. Король. Даже я? П ринцесса. У меня теперь своя жизнь. Никто ничего не понимает, никому я ничего не скажу больше. Я одна, одна и хочу быть одна! Прощайте! (Уходит.) Король стоит некоторое время неподвижно, ошеломленный. Топот копыт приводит его в себя. Он бросается к окну. Король. Скачет верхом! Без дороги! В горы! Она заблудится! Она простудится! Упадет с седла и запутается в стремени! За ней! Следом! Чего вы ждете? Администратор. Ваше величество! Принцесса изволила поклясться, что застрелит каждого, кто последует за ней! Король. Все равно! Я буду следить за ней издали. За камушками ползти. За кустами. В траве буду прятаться от родной дочери, но не брошу ее. За мной! 230 Выбегает. Придворные за ним. Хозяйка. Ну? Ты доволен? Хозяин. Очень! Занавес Читая пьесу, постарайтесь пристальнее вглядеться в персонажей, в их поступки и внимательнее прислушаться к их словам. Для постижения образов персонажей и смысла пьесы-сказки воспользуйтесь планами анализа конфликта и образа персонажа драматического произведения. ? Вопросы и задания к первому действию В первом действии «Обыкновенного чуда» принимают активное участие Хозяин-волшебник и его жена, Хозяйка. Но непосредственно в конфликте они не участвуют. С какой целью вводит их в пьесу драматург? Проанализируйте образы Хозяина и Хозяйки в первом действии, опираясь на план анализа образа персонажа. *1. Можно ли назвать превращение медведя в человека шалостью, как это делает Хозяйка, или это действительно отличная работа, как считает Хозяин? 2. Как течет время для волшебников? Так же, как для простых смертных людей, или иначе? 3. Хозяйке не все нравится в поступках мужа. Почему? 4. Прочитайте выразительно по ролям первый диалог Хозяина и Хозяйки (от ремарки: «Входит хозяйка^» — до ремарки: «Стук в дверь»). Чем вызван конфликт между супругами и почему он мирно разрешается? *5. Сравните отношение к жизни Хозяина с отношением к жизни его жены. *6. Почему женой Хозяина-волшебника драматург делает обычную женщину? 7. Что объединяет Хозяина и Хозяйку? *8. Что движет всеми поступками Хозяина? Почему вы так решили? 9. Чьи чувства вы разделяете, узнав историю Медведя, — Хозяина или Хозяйки? Почему? 231 10. Хозяин говорит, что он очень доволен случившимся? А вы довольны тем, что произошло? Почему? Появление юноши Медведя в начале первого действия, его необычная история и особенно цель его визита к волшебнику подсказывают читателю, что перед ним главный герой сказки. Проанализируйте образ Медведя в первом действии по плану анализа образа персонажа. *1. Чью позицию, Хозяина или Хозяйки, разделяет сам Медведь? Почему вы так решили? 2. Почему «быть настоящим человеком очень нелегко»? Как вы понимаете эти слова Медведя? *3. Почему Хозяин и Медведь считают, что никакой беды с Принцессой, поцеловавшей Медведя, не случится? Предполагал ли Медведь, что сможет влюбиться в Принцессу? Почему? 4. О чем пытается предупредить мужчин Хозяйка? Почему именно ей поручает драматург эту задачу? *5. Почему Медведь отказался от поцелуя Принцессы? Почему он ничего не объяснил ей? 6. Хочет ли он по-прежнему превратиться в медведя? 7. Чего испугался Медведь? * * * Прежде чем познакомить читателя с Принцессой, драматург выводит на сцену ее отца. С какой целью он это делает? Проанализируйте образ Короля по плану анализа образа персонажа. 1. Только ли отрицательными качествами наделил автор Короля? 2. Чего больше всего на свете боится Король? Читатель догадывается, что на сцене появилась Принцесса, гораздо раньше, чем Медведь. Почему драматург именно так строит действие? Проанализируйте образ Принцессы по плану анализа образа персонажа. 1. Принцесса упала в обморок, узнав, что ее отец может говорить неправду, а потом стала скучать. Действительно ли Принцесса скучает? Как бы вы объяснили Королю, что произошло с Принцессой? Что бы вы посоветовали Королю сделать в этой ситуации? 2. Хотели ли вы, читая первое действие, чтобы Принцесса полюбила Медведя? Почему? 232 *3. Почему Медведь не догадался, что перед ним Принцесса? *4. Хозяйка называет Медведя и Принцессу «бедными детьми и счастливыми детьми». Почему эти два определения стоят рядом? * * * Драматург не отправляет нас следом за влюбленными, а оставляет в доме, знакомя с придворными. С какой целью он это делает? Проанализируйте образы придворных по плану анализа образа персонажа. 1. Какие проблемы мучают придворных? *2. Чем Администратор отличается от остальных персонажей? Какой способности он начисто лишен? 3. В конце действия мы слышим советы придворных, которые они дают Королю. Чей совет вам ближе? * * * Действие завершается оценкой Хозяина: он очень доволен тем, что произошло. Довольны ли вы тем, что случилось? Проанализируйте, как построено первое действие, по плану анализа конфликта драматического произведения. 1. Что же случилось в первом действии? *2. О каких конфликтах вы узнали? Какой из них завязался на ваших глазах и стал самым главным? *3. Как связаны с главным остальные конфликты? *4. Зачем драматург вводит в пьесу образы Хозяина и Хозяйки? ? Дополнительные вопросы и задания 1. Нарисуйте декорации к первому действию. Что увидит зритель на сцене? 2. Подберите музыкальное сопровождение к первому действию. Когда должна звучать музыка? Какая она будет? Опишите ее словами. 3. Подберите мелодии к образам Хозяина, Хозяйки, Медведя, Короля, Принцессы, Администратора. Обоснуйте свой выбор. 4. Как будет освещена сцена в разные моменты действия? Почему? 5. Нарисуйте портреты Короля, его родни, Принцессы и придворных для королевской галереи. 233 Действие второе Общая комната в трактире «Эмилия». Поздний вечер. Пылает огонь в камине. Светло. Уютно. Стены дрожат от отчаянных порывов ветра. За прилавком — трактирщик. Это маленький, быстрый, стройный, изящный в движениях человек. Вопросы и задания ко второму действию 1. Как вы думаете, что произойдет дальше? С кем вы встретитесь в трактире? Какую роль в событиях будут играть Трактирщик и Охотник, которых вы не видели в первом действии? Превратится ли юноша в зверя? Продолжите чтение пьесы по своей книге и узнайте, как же дальше развивалось действие и как разрешился конфликт между Принцессой и Медведем. *2. Чем история Трактирщика и Эмилии похожа на историю Медведя и Принцессы, чем отличается от нее? 3. Почему в этом действии Принцесса и Медведь не понимают друг друга? Что им мешает? *4. Почему ни отец, ни придворные не могут помочь Принцессе? 5. Почему все придворные, кроме Администратора, пытаются подменить свой жребий, чтобы пойти к Принцессе, рискуя собственной жизнью? 6. В фольклорных сказках есть мотив: принцесса выходит замуж за первого встречного. Вспомните или отыщите такие сказки. Что в них заставляет принцессу так поступить? Одинаковы ли мотивы этого поступка в фольклоре и в сказке Шварца? *7. Почему Принцесса, узнав о заклятье волшебника, уезжает? 8. Согласны ли вы с оценкой «трус», которую Хозяин дает Медведю? Почему? *9. Почему после гневных слов Хозяина Медведь принимает решение найти Принцессу и поцеловать ее? 10. Почему Охотника — своего потенциального убийцу — Медведь в конце второго действия называет другом? 234 ? Дополнительные вопросы и задания 1. Какие декорации вы бы сделали для этого действия? Какие цвета преобладали бы на сцене? Почему? 2. Подберите музыкальное сопровождение к первому и второму диалогам Принцессы и Медведя. Обоснуйте свой выбор. 3. Будет ли отличаться музыкальное сопровождение ко второму действию от музыкального сопровождения к первому действию? Обоснуйте свою точку зрения. 4. Опишите или нарисуйте три портрета Эмилии: в молодости, в трактире и такой, какой ее видит Трактирщик. ? Вопросы и задания к третьему действию_________________ 1. Как менялось бы музыкальное сопровождение в третьем действии? В связи с чем и почему? 2. В какие цвета вы окрасили бы сцену в третьем действии? 3. Почему Хозяин не верит в благополучный исход событий? Почему не пускает Медведя к Принцессе? *4. Почему драматургу важно, чтобы Медведь пробивался к Принцессе сквозь страшные препятствия безо всякой помощи? 5. В третьем действии в пьесу входит мотив смерти. Вспомните фольклорные сказки, в которых принцесса умирает. Что было тому причиной? От чего умирает Принцесса в сказке Е. Шварца? 6. Какую роль играет поцелуй в фольклорных сказках, какую — в сказке Е. Шварца? 7. В фольклорных сказках о спящей красавице все королевство погружается в волшебный сон и пробуждается вместе с принцессой. Хозяин погружает в сон всех придворных, кроме Охотника. С какой целью драматург вводит этот мотив в свою сказку? ? Вопросы и задания ко всей пьесе *1. Почему Медведь в первом действии отказался поцеловать Принцессу, а в последнем все-таки ее целует? *2. В каких фольклорных сказках рассказывается о превращениях человека в зверя и наоборот? Кто и за что заколдовы- 235 вает героя, а кто помогает ему вновь обрести человеческий облик? Почему чудо оказывается возможным? *3. Похожа ли эта пьеса Е. Шварца на фольклорные сказки? Обоснуйте свое мнение. *4. Какой, по мысли автора, бывает любовь? Какие истории любви рассказал вам драматург? Кто из героев не лишен способности любить, кому в ней отказано? *5. Что такое чудо? Какие чудеса происходят в пьесе? 6. Почему именно любовь способна сотворить чудо? *7. Как вы понимаете название пьесы «Обыкновенное чудо?» Что в пьесе вы отнесли бы к обычным явлениям, а что — к необыкновенным, чудесным? *8. Вы, наверняка, много смеялись, читая эту сказку. Смеялись, хотя почти до финала происходили драматические события и героям было не до смеха. Что же вызвало ваш смех? Как драматург создает комическое? Покажите это на примерах из пьесы. 9. Почему в пьесе автор переплетает смешное и грустное? ? Дополнительные вопросы и задания 1. Если бы вы издавали пьесу отдельным изданием, то какую обложку нарисовали бы к книге? Опишите ее как можно подробнее или нарисуйте. 2. Как бы вы оформили страницы книги с этой пьесой? Почему? Опишите свои иллюстрации или нарисуйте их. 3. Посмотрите художественный фильм М. Захарова «Обыкновенное чудо». Напишите о том, что произвело на вас самое сильное впечатление: музыка, игра актеров, постановка отдельных сцен или что-то еще. На книжной полке Е.Л.Шварц. «Два клена», «Золушка», «Снежная королева», «Голый король». Т.Г.Габбе. «Город мастеров, или Сказка о двух горбунах». К.Гоцц^и. «Король-олень». М.Метерлинк. «Синяя птица». 236 С. Могилевская. «Повесть о кружевнице Насте и великом русском актере Федоре Волкове», «Театр на Арбатской площади». ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ ПРОЕКТЫ 1. У Е. Л. Шварца есть и прозаические произведения, например «Сказка о потерянном времени». По ней режиссером А. Л. Птушко в 1964 году был снят художественный фильм. Примите участие в проекте: превратите прозаический текст «Сказки о потерянном времени» в драматическое произведение — пьесу. А затем инсценируйте ее. 2. Выберите одну из пьес-сказок Е.Л. Шварца, например «Красную шапочку», «Два клена», «Снежную королеву», и поставьте ее в школьном театре. Можно сделать спектакль-попурри по разным сказкам Е.Л. Шварца: в него войдут отдельные сцены из сказок. А зрители должны будут угадать, фрагменты из каких пьес были включены в спектакль. Раздел 6 ДРУЖБА В ЖИЗНИ ЧЕЛОВЕКА АЛЕКСАНДР СЕРГЕЕВИЧ ПУШКИН (1799 — 1837) Слово друг возникло в древности от слова другой, что означало «другое Я», «такой же, как Я». С тех пор друзьями называют людей, близких по образу мыслей, духу, нравственным установкам и симпатизирующих друг другу. Друзья сохраняют собственную индивидуальность, но при этом имеют общие ценности, принципы, интересы, их объединяет сходный образ жизни. Духовно близкими люди не рождаются, а становятся в процессе общения, и школьная пора — самое благодатное время для появления друзей на всю жизнь. История лицейской дружбы А. С. Пушкина не только оказалась фактом биографии поэта, но и вошла в русскую культуру, став страницей национальной духовной жизни. Когда в 1811 году царь Александр I основал новое учебное заведение, Царскосельский лицей, он думал о благе государства, о подготовке образованных государственных служащих. В лицей набирали воспитанников по решению родителей и педагогов. 238 Царскосельский лицей Среди лицеистов А.С. Пушкин нашел людей, родственных ему духовно, и дружбу эту лицеисты сохранили на всю жизнь. Его самыми близкими друзьями стали Иван Пущин и поэты Антон Дельвиг и Вильгельм Кюхельбекер, о которых Пушкин часто будет вспоминать в своих стихах. Спальные комнаты (их называли дортуарами) Пушкина и Пущина в лицее были рядом. Через стенки, не доходившие до потолка, мальчики часто переговаривались по вечерам. Лицеисты завершили учебу в 1817 году. Кто-то поступил на государственную службу, иные занялись творчеством, а некоторые — политикой. Но каждый год они встречались 19 октября и праздновали день создания лицея, а если не могли встретиться, праздновали и поздравляли друзей заочно. А. С. Пушкин начал службу в Департаменте иностранных дел, писал стихи, много общался с друзьями, но в 1820 году был выслан из столицы. Причиной ссылки были его вольнолюбивые стихотворения. Почти четыре года он провел на берегах Черного моря (в Кишиневе и Одессе), еще два года жил по приказу царя в поместье родителей, селе Михайловском, без права выезжать и встречаться с кем-либо. 239 И. И. Пущин избрал военное поприще — служил гвардейским офицером. Перед ним открывалась возможность армейской карьеры, но по собственным убеждениям он вышел в отставку и стал рядовым судьей. Ему важно было честно защищать справедливость и служить государству и гражданам. Он вступил в тайное общество, членов которого впоследствии стали называть декабристами. Когда до восстания декабристов оставалось меньше года, 11 января 1825-го, в нарушение полицейских запретов И. И. Пущин приехал к А. С. Пушкину, ничего не говоря о причинах своего появления, хотя предполагал, что встреча может быть последней. Пройдет время, и Пущин напишет об этом: «Он, как дитя, был рад нашему свиданию, несколько раз повторял, что ему еще не верится, что мы вместе. Прежняя его живость во всем проявлялась, в каждом слове, в каждом воспоминании: им не было конца в неумолкаемой нашей болтовне. ^После обеда, за чашкой кофе, он начал читать^ прочел кое-что свое, большей частью в отрывках^ Среди всего этого много было шуток, анекдотов, хохоту от полноты сердечной». Так произошло событие, давшее миру прекрасное произведение искусства: спустя почти два года после этой встречи, после Н. Ге. Пушкин в селе Михайловском (Пущин у Пушкина) 240 И. И. Пущин восстания декабристов и расправы с бунтовщиками, 13 декабря 1826 года, накануне первой годовщины восстания на Сенатской площади, А. С. Пушкин написал стихотворение «И. И. Пущину» («Мой первый друг, мой друг бесценный!..»). Но в стихотворении он говорил не о политических страстях, не о жертвах, принесенных декабристами, и даже не о собственных тревогах, а вспоминал встречу с другом, полную радости и тепла. И. И. Пущин, осужденный пожизненно за участие в тайном обществе, в это время уже был на каторге в Чите. Туда ему прислали стихотворение А. С. Пушкина. «В самый день моего приезда в Читу призывает меня к частоколу А. Г. Муравьева и отдает листок бумаги, на которой неизвестной рукою написано было: "Мой первый друг, мой друг бесценный!.." Отрадно отозвался во мне голос Пушкина! Преисполненный глубокой, живительной благодарности, я не мог обнять его, как он меня обнимал, когда я первый посетил его в изгнании», — писал И. И. Пущин в воспоминаниях. ДРУЖЕСКОЕ ПОСЛАНИЕ КАК ЖАНР ЛИРИКИ ■ Посланием называют лирическое произведение, написанное в форме письма к какому-либо лицу или лицам. 241 Послание возникло в античной поэзии, затем перешло в западноевропейскую. В России жанр послания одним из первых начал развивать А. С. Пушкин. Часто в названии произведения поэт указывал адресата. Пушкин писал послания к своим друзьям, например: «Князю А. М. Горчакову», «К Чаадаеву», «К Денису Давыдову»; к поэтам: «К Жуковскому», «К Баратынскому», «К Вяземскому». Эмоциональное содержание посланий А. С. Пушкина разнообразно и в то же время носит глубоко личный характер. Их можно считать страницами духовного дневника поэта. ЗАДАНИЕ. Прочитайте стихотворение А. С. Пушкина «И. И. Пущину». Можно ли это стихотворение назвать посланием? И. И. Пущину Мой первый друг, мой друг бесценный! И я судьбу благословил, Когда мой двор уединенный, Печальным снегом занесенный, Твой колокольчик огласил. Молю святое провиденье: Да голос мой душе твоей Дарует то же утешенье, Да озарит он заточенье Лучом лицейских ясных дней! Вопросы и задания С какой интонацией надо читать это стихотворение вслух? Чтобы ответить, подумайте: 1) Что ближе содержанию стихотворения — обыденная речь, интонации раздумья или торжественные, возвышенные интонации? 2) На какое произведение другого жанра похоже стихотворение: на гимн, молитву, радостную песню или, напротив, песню грустную? 242 3) Как бы вы определили эмоциональную атмосферу этого стихотворения? 2. Какой смысл поэт вкладывает в выражение «мой первый друг»? Чтобы ответить, подумайте: 1) Почему друг — первый? 2) Почему вместо привычного «мой дорогой друг» поэт пишет «бесценный»? *3) Почему он прибегает к перестановке прямого порядка слов (инверсии): «бесценный друг» — «друг бесценный»? *3. Почему поэт в стихотворении не описывает весь день, проведенный с другом, а вспоминает только первые мгновения, когда тот появился в усадьбе? *4. Почему поэт выбирает возвышенные грамматические формы слов («уединенный», «занесенный»), когда пишет о приезде друга? *5. Почему поэт назвал снег «печальным», хотя в первом варианте стихотворения он был «пустынным»? 6. Как вы представляете «двор уединенный, печальным снегом занесенный»? 7. Найдите слова, которые, по-вашему, называют чувства и переживания, родившиеся в душе поэта. Что чувствовал поэт, если он «судьбу благословил»? *8. Почему поэт называет провидение святым? *9. Почему поэт сопоставляет звук колокольчика в первой встрече с другом в Михайловском со звуком своего голоса во второй, заочной встрече? 10. В чем суть мольбы поэта провидению? Почему он обращается к провидению с этой мольбой? *11. Почему это стихотворение называют посланием, если поэт обращается в нем и к другу, и к провидению? Посланием к кому оно является и почему? 12. Подберите музыкальное сопровождение для этого стихотворения и подготовьтесь к мелодекламации. Дополнительные задания 1. Рассмотрите репродукцию картины Н. Н. Ге «Пушкин в селе Михайловском (Пущин у Пушкина)» и напишите сочинение «О чем мне рассказала картина Н. Н. Ге "Пушкин в селе Михайловском (Пущин у Пушкина)"?». Воспользуйтесь нашими советами. 243 СОВЕТЫ Как написать сочинение по картине Рассмотрите внимательно картину Н. Н. Ге. Опишите комнату, в которой находятся А. С. Пушкин, И. И. Пущин и няня А. С. Пушкина Арина Родионовна. Объясните, почему художник изобразил это время дня. Какую роль выполняет на картине солнечный луч и почему? Почему художник расположил Пушкина в центре комнаты (и картины), Пущина — сидящим в кресле, а Арину Родионовну — в отдалении? Почему лицо Пушкина затенено? В чем своеобразие позы, фигуры поэта? Почему художник так изобразил поэта? Из чего следует, что встретились два близких друга? Каким внутренним состоянием охвачен Пушкин в этой сцене? Как бы вы определили внутреннее состояние Пущина? Почему Н. Н. Ге изобразил на картине не приезд Пущина в Михайловское, о котором поэт вспоминает в своем стихотворении, а чтение произведений, о котором вспоминал Пущин? Какие черты встречи в Михайловском, описанные в стихотворении, нашли свое отражение в картине? 2. Напишите сочинение-рассуждение «Что такое дружба?» по стихотворению А. С. Пушкина «И. И. Пущину» и картине Н.Н.Ге «Пушкин в селе Михайловском». На книжной полке Книг о жизни А. С. Пушкина много. Назовем лишь некоторые из них, чтобы начать знакомство с жизнью поэта и его друзей: М.Басина. В садах Лицея. На берегах Невы. Далече от берегов Невы. С. Гейченко. У Лукоморья. А. Гессен. «Все волновало нежный ум^»: Пушкин среди книг и друзей. Друзья Пушкина: Переписка, воспоминания, дневники: в 2 т. ВЛАДИМИР ВЛАДИМИРОВИЧ МАЯКОВСКИЙ (1893 — 1930) Владимир Владимирович Маяковский был человеком могучих жизненных сил. Таких называют неуемными натурами. В нем словно кипели интерес к жизни и страсть к творчеству. За что бы ни брался В. В. Маяковский, во всем он был неожиданным и ярким. Еще подростком он увлекся идеями революции, занялся подпольной деятельностью — и в пятнадцать лет его избрали членом московского городского комитета РСДРП1. Трижды его арестовывали жандармы. В. В. Маяковский сидел в тюрьме вместе с опытными подпольщиками и завоевал их уважение организованностью и смелостью. Свою революционную деятельность он прервал резко и решительно, потому что заглянул в себя и осознал, что хочет приближать будущее творчеством. В 1911 году В. В. Маяковский поступил в Московское училище живописи, ваяния и зодчества, решив стать художником, и, по его словам, «работал хорошо». Однако Маяковский был не простым учеником: у него сложилось свое представление об искусстве. Его современница В.Ходасевич вспоминает: 1 РСДРП партия. — Российская социал-демократическая рабочая 245 «1911 год^ Мы с отцом смотрим выставку ученических работ^ Работы удручающие. ^ Тоска и скука висят в воздухе. Совершенно неожиданно — гром с небес! Сверху, с хоров, несется прекрасно поставленный голос. подняла голову и увидела очень бледное, необычайно белое лицо^ Засунутые в темные провалы под бровями, серьезные, гневные, повелевающие глаза. Он смотрел вниз, в зал^ Он громил выставку, бесцветное, ничего не говорящее искусство, призывал к новому видению и осмысливанию мира. Все для меня звучало ново, убедительно, интересно^ Он призывал бороться со всяческой пошлостью и уничтожать все "красивенькое". Я была взбудоражена, увлечена и с ним согласна. Это был Маяковский». Через год В. В. Маяковский оставил училище. Как сказано в автобиографии, «совершенно неожиданно стал поэтом», нашел свое призвание, которому не изменял до конца жизни. Однако и в поэзии он не перестал быть художником, потому что мыслил не только звуками, ритмами, словами, но и зримыми образами. А. М. Горький сказал о поэте: «Криклив, необуздан». Но читатели стихотворений В. В. Маяковского открывают совсем другого человека. Поэт добр, душа его чувствует трогательную нежность, теплоту к людям, а часто — боль. Оказывается, он беззащитен и страдает от жесткости окружающих. Особенно сильно его ранят безразличие и бездарность обывателей, для которых главное — быт, приземленные интересы. Они опасны тем, что привыкли к своей серой жизни, сделали уродливое и глупое нормой. Поэт конфликтует с обывателями и убеждает читателей в необходимости подняться над привычкой, однообразием жизни, взглянуть на мир новыми глазами. В своих произведениях он стремится в незначительном видеть масштабное, заставляет читателей чувствовать глубоко и сильно. Маяковский пытается напомнить людям о любви, без которой нет жизни. Дружба — это тоже проявление любви. С кем можно дружить? С хорошим человеком, конечно! А с животными? А можно ли стать другом бредущей по улице лошади? 246 ЗАДАНИЕ. Прочитайте стихотворение В. В. Маяковского «Хорошее отношение к лошадям» и подумайте, почему оно помещено в этом разделе — «Дружба в жизни человека». Хорошее отношение к лошадям Били копыта. Пели будто: — Гриб. Грабь. Гроб. Груб. — Ветром опита, льдом обута, улица скользила. Лошадь на круп грохнулась, и сразу за зевакой зевака, штаны пришедшие Кузнецким клешить, сгрудились, смех зазвенел и зазвякал: — Лошадь упала! — Упала лошадь! — Смеялся Кузнецкий. Лишь один я голос свой не вмешивал в вой ему. Подошел и вижу глаза лошадиные^ Улица опрокинулась, течет по-своему^ Подошел и вижу — За каплищей каплища по морде катится, прячется в шезрсти^ 247 И какая-то общая звериная тоска плеща вылилась из меня и расплылась в шелесте. «Лошадь, не надо. Лошадь, слушайте — чего вы думаете, что вы сих плоше? Деточка, все мы немножко лошади, каждый из нас по-своему лошадь». Может быть, — старая — и не нуждалась в няньке, может быть, и мысль ей моя казалась пошл£1, только лошадь рванулась, встала н^ ноги, ржанула и пошла. Хвостом помахивала. Рыжий ребенок. Пришла веселая, стала в стойло. И все ей казалось — она жеребенок, и стоило жить, и работать стоило. ? Вопросы и задания 1. Как менялось ваше настроение по ходу чтения стихотворения? Чем были вызваны эти изменения? *2. Почему копыта лошади били, будто пели? Почему слова, передающие цоканье копыт, отличаются по звучанию? Почему в один ряд поставлены слова с совершенно разными значениями: гриб, грабь, гроб, груб? 248 3. Как вы понимаете выражение: улица «ветром опита»? Какие чувства вызывает у вас этот образ? 4. Почему поэт пишет об улице «скользила»? 5. Как вы понимаете образ «штаны Кузнецким клешить»? 6. Почему Маяковский пишет, что смех «зазвенел и зазвякал»? Как бы вы определили этот смех? Он добрый, приятный или, напротив, злой, отталкивающий? Почему? Почему «смеялся Кузнецкий», а поэт называет смех воем? 7. Почему поэт «голос свой не вмешивал» в общий вой? 8. Как вы представляете себе улицу, которая «опрокинулась, течет по-своему»? Нарисуйте ее или опишите. В какие цвета окрашен этот мир? Почему? 9. Почему поэт пишет, что из глаз лошади льется «за каплищей каплища»? Почему Маяковский использует здесь слова с увеличительными суффиксами? Как называется этот прием? 10. Как может тоска «вылиться, плеща»? Что вы видите и чувствуете, читая эти строки? 11. Какой видит лошадь поэт, а какой — обыватели? Почему поэт обращается к лошади на «вы»? Как поэт использует слово «лошадь» — как имя собственное или нарицательное? 12. Как и почему изменилось состояние лошади? Какие образные средства языка помогают нам увидеть эти изменения? 13. Для кого лошадь — «рыжий ребенок»? 14. Почему лошади казалось, «что она жеребенок»? *15. Как вы понимаете слова «каждый из нас по-своему лошадь»? 16. Кому и почему «и стоило жить, и работать стоило»? *17. Поэт пишет стихотворение о незначительном событии: лошадь поскользнулась, упала, поднялась и продолжила путь. Какой смысл увидел в этом событии поэт? Какой смысл вкладывает поэт в название стихотворения? Какое отношение поэт считает хорошим? 18. Подготовьтесь к выразительному чтению стихотворения, подумав, как интонационно показать динамику эмоций лирического героя. ? Дополнительные вопросы и задания * 1. Рассмотрите рисунок А. Г. Тышлера к стихотворению В. В. Маяковского. Такой сцены нет в стихотворении. Нарушил ли художник художественную правду? Обоснуйте свое мнение. 249 А. Тышлер. Иллюстрация к стихотворению В. В. Маяковского «Хорошее отношение к лошадям» 2. Напишите киносценарий по этому стихотворению. Перечитав стихотворение, подумайте, какое чувство-мысль будет доминировать в вашем сценарии. Какие эпизоды фильма нужно снять, чтобы, смонтированные вместе, они передавали это чувство-мысль? 3. Что роднит стихотворения А. С. Пушкина «И. И. Пущину» и В.В. Маяковского «Хорошее отношение к лошадям»? Запишите свои рассуждения в тетради для сочинений. ОСОБЕННОСТИ ПОЭТИЧЕСКОГО ЯЗЫКА В.В.МАЯКОВСКОГО В. В. Маяковский создал свои поэтические приемы для выражения сильных чувств. Особое значение в его стихотворениях имеет звук. 250 В стихотворении «Хорошее отношение к лошадям» поэт делает звуки то яркими, громкими, то звучащими сокровенно, тихо. Маяковский рисует историю, рассказанную в стихотворении, всем звуковым строем произведения. Такой прием называется звукопись. Он передает звуки улицы: говор, смешки людей, цоканье копыт лошади. Смех людей, безразличных к боли лошади, звучит безлико, металлически: смех зазвенел и зазвякал^ Цокот копыт по обледенелой мостовой тяжелый, громкий, усиленный уличным эхо: Гриб. Грабь. Гроб. Груб. А в родной конюшне лошадь идет по деревянному настилу, звуки становятся глуше и мягче и в то же время бодрее, легче: стала в стойло^ и стоило жить, и работать стоило! Звукопись взаимодействует у В. В. Маяковского с особым порядком записи строк, подчеркивающим ритм произведения. В традиционной форме строки должны быть записаны так: Лошадь на круп грохнулась, и сразу за зевакой зевака, штаны пришедшие Кузнецким клешить, сгрудились, смех зазвенел и зазвякал^ Поэт записывает эти строки вразбивку: Лошадь на круп грохнулась, и сразу за зевакой зевака^ Форма записи заставляет даже при чтении про себя медленнее проговаривать слова, составляющие одну строку. Чита- 251 тель не только вслушивается в звучание каждого слова, но и вдумывается в смысл слов каждой строки, а значит, сопереживает сильнее. Некоторые строки состоят вообще из одного слова. В этом случае слово словно укрупняется — его нельзя не заметить: оно принимает на себя логическое ударение. Маяковский выделяет из общей картины мира отдельные детали, созвучные его настроению: это звуки, глаза лошади, ее слезы. Читатель, опираясь на детали, дорисовывает в воображении общую картину происшествия. Чтобы направить внимание читателя на яркие детали, поэт изменяет традиционный порядок слов. Для нашего уха привычнее была бы такая последовательность: зеваки, «пришедшие клешить штаны Кузнецким». Перестановка слов местами сначала создает малопонятную фразу. Читаем: «за зевакой зевака, штаны» — и останавливаемся: в людях поэт видит не лица, не глаза! Дальше — еще непонятнее: «штаны пришедшие Кузнецким». Возникает впечатление нелепости поведения зевак. Мы ждем, чем же закончится странный набор слов — «зевака», «штаны», «пришедшие», «Кузнецким», — и вдруг фраза выстраивается: появляется слово «клешить». Вынесенное в конец строки, оно привлекает к себе особое внимание. В реальной жизни люди приходили на улицу Кузнецкий мост, где было много магазинов и мастерских портных, шить модную одежду. В стихотворении В. В. Маяковского появляется образ обывателей-без-дельников, которые, просто двигаясь по улице, демонстрируют свои брюки. Словосочетание «штаны пришедшие Кузнецким клешить» получает дополнительное значение — «бездельничать». В этом примере мы встретились с еще одним приемом Маяковского — созданием нового устойчивого выражения. Маяковский в поисках сильных эмоциональных образов активно создает и новые формы слов. Так, в русском языке есть слово «клешить» с ударением на «и», есть слово «клеш», но поэт придумывает нечто среднее — глагол «клёшить». Такая форма тоже привлекает внимание читателей, которые усиленно стараются понять, что же делают зеваки. Маяковский пользуется и традиционными поэтическими приемами. В стихотворении «Хорошее отношение к лошадям» 252 он прибегает к иносказанию: в событии из жизни лошади мы видим намек на отношения людей. Наконец, значительную роль у В. В. Маяковского играет антитеза — противопоставление: зеваки противопоставлены лошади и поэту; начало произведения противопоставлено концу; герой стихотворения одновременно испытывает противоположные чувства: он сочувствует упавшей лошади и негодует на зевак. ВАЛЕНТИН ГРИГОРЬЕВИЧ РАСПУТИН (р. 1937) Валентин Григорьевич Распутин — живой классик русской литературы. Он родился в 1937 году, вырос в деревне Аталан-ке Иркутской области, окончил там начальную школу, а затем продолжил учиться в средней школе в районном центре, в поселке Усть-Уда. С тех пор жизнь его связана с Иркутском, Ангарой, озером Байкал, Сибирью. В. Г. Распутин писал, что он коренной сибиряк: «Отец мой крестьянствовал, работал в леспромхозе, служил и воевал^ Мать работала, была домохозяйкой, едва-едва управлялась с делами и семьей^» Школьные годы писателя пришлись на военное и послевоенное время. Трудно было выживать, не только учиться, но люди стремились строить жизнь заново. После школы В. Г. Распутин окончил историко-филологический факультет Иркутского университета и готовился стать учителем, однако увлекся литературным творчеством. В 1970-е годы его повести привлекли к себе внимание и читателей, и критиков. С тех пор писатель держит своих читателей в напряжении — его произведения обсуждают горячо, бурно: в них остро поставлены самые сложные, самые серьезные вопросы современной жизни. В 1973 году В. Г. Распутин написал рассказ «Уроки французского», объясняя свои намерения так: «Мне нужно было вернуть людям то добро, которое в свое время они сделали для 254 меня». У образа главной героини был прототип. Лидия Михайловна Молокова в послевоенные годы вела уроки французского в школе, где учился будущий писатель Валентин Распутин. Вот как сам писатель отзывался о своей учительнице: «Лидия Михайловна, как и в рассказе, всегда вызывала во мне и удивление, и благоговение^ Она представлялась мне возвышенным, почти неземным существом. Была в нашей учительнице та внутренняя независимость, которая оберегает от ханжества. Совсем еще молодая, недавняя студентка, она не думала о том, что воспитывает нас на своем примере, но поступки, которые для нее сами собой разумелись, становились для нас самыми важными уроками. Уроками доброты». А вот что рассказала сама Л. М.Молокова. Она услышала фамилию Распутин на лекции по литературе, которую слушала перед командировкой во Францию: «Закралось сомнение: не тот ли это Валя из Усть-Уды, которого я два года учила французскому? В Париже, а я преподавала в Сорбонне, зашла в книжный магазин, где продавали советскую литературу, спро- Л. М. Молокова 255 сила, нет ли книг Распутина. А в ответ услышала: он идет нарасхват, может, еще привезут. Попросила оставить, если поступит^ Так и оказался у меня небольшой томик, назывался он "Живи и помни". Стала читать "Уроки французского" — и обомлела: ведь Лидия Михайловна — это по всему выходит — я? Но чем дальше читала, тем больше убеждалась, что образ этот собирательный, только тогда и успокоилась. Один экземпляр книги выслала в Иркутск Вале, так шел он до Сибири полгода! Потом получила ответ: "Я знал, что найду Вас!"» Л. М. Молокова рассказала о том, что Распутин правдиво, точно отразил в рассказе время: «Плохо жилось, как и повсюду в послевоенные годы. Впроголодь. Одеты были кто во что горазд. Старые шапки, заношенные другими фуфайки, ичиги на ногах, холщовые сумки вместо портфелей^ К нам в школу приходили дети из многих ближних деревень, а те, что из дальних, жили где придется — кто у знакомых, кто в интернате. И важно было занять их не только в учебное время, объединить. Я организовала драмкружок, и мои "разбойнички" вскоре преобразились. Но все равно хулиганили, могли во время урока под парту забраться и закукарекать^» Лидия Михайловна говорила и о том, что никогда не подкармливала Валентина макаронами и не играла с ним (и ни с кем вообще) на деньги в чику. Она не смогла объяснить, почему героиню рассказа писатель назвал именно ее именем: ведь она была молодым, неопытным, «неправильным» педагогом, а рядом с ней работали знавшие методику учителя, умевшие держать дисциплину в классе и управляться с хулиганистыми учениками. Писатель посвятил рассказ матери Александра Вампилова, тоже учительнице, как и его героиня, но только русского языка и литературы. Вопросы и задания Представьте, что в школьной газете идет дискуссия о том, бывает ли дружба между учителями и учениками. Напишите дискуссионную статью на тему «Как должен вести себя учитель, если он — друг ученика?». 256 ЗАДАНИЕ Прочитайте рассказ В. Г. Распутина «Уроки французского». Подумайте, почему же именно молодая учительница стала главной его героиней. Почему рассказ посвящен не Л. М. Молоковой, а другой учительнице? Уроки французского Анастасии Прокопьевне Копыловой Странно: почему мы так же, как и перед родителями, всякий раз чувствуем свою вину перед учителями? И не за то вовсе, что было в школе, — нет, а за то, что сталось с нами после. * * * Я пошел в пятый класс в сорок восьмом году. Правильней сказать, поехал: у нас в деревне была только начальная школа, поэтому, чтобы учиться дальше, мне пришлось снаряжаться из дому за пятьдесят километров в райцентр. За неделю раньше туда съездила мать, уговорилась со своей знакомой, что я буду квартировать у нее, а в последний день августа дядя Ваня, шофер единственной в колхозе полуторки, выгрузил меня на улице Подкаменной, где мне предстояло жить, помог занести в дом узел с постелью, ободряюще похлопал на прощанье по плечу и укатил. Так, в одиннадцать лет, началась моя самостоятельная жизнь. Голод в тот год еще не отпустил, а нас у матери было трое, я самый старший. Весной, когда пришлось особенно туго, я глотал сам и заставлял глотать сестренку глазки проросшей картошки и зерна овса и ржи, чтобы развести посадки в животе, — тогда не придется все время думать о еде. Все лето мы старательно поливали свои семена чистой ангарской водичкой, но урожая почему-то не дождались или он был настолько мал, что мы его не почувствовали. Впрочем, я думаю, что затея эта не совсем бесполезная и человеку когда-нибудь еще пригодится, а мы по неопытности что-то там делали неверно. 257 Трудно сказать, как решилась мать отпустить меня в район (райцентр у нас называли районом). Жили мы без отца, жили совсем плохо, и она, видно, рассудила, что хуже уже не будет — некуда. Учился я хорошо, в школу ходил с удовольствием и в деревне признавался за грамотея: писал за старух и читал письма, перебрал все книжки, которые оказались в нашей неказистой библиотеке, и по вечерам рассказывал из них ребятам всякие истории, больше того добавляя от себя. Но особенно в меня верили, когда дело касалось облигаций. Их за войну у людей скопилось много, таблицы выигрышей приходили часто, и тогда облигации несли ко мне. Считалось, что у меня счастливый глаз. Выигрыши и правда случались, чаще всего мелкие, но колхозник в те годы рад был любой копейке, а тут из моих рук сваливалась и совсем нечаянная удача. Радость от нее невольно перепадала и мне. Меня выделяли из деревенской ребятни, даже подкармливали; однажды дядя Илья, в общем-то скупой, прижимистый старик, выиграв четыреста рублей, сгоряча нагреб мне ведро картошки — под весну это было немалое богатство. И все потому же, что я разбирался в номерах облигаций, матери говорили: — Башковитый у тебя парень растет. Ты это^ давай учи его. Грамота зря не пропадет. И мать, наперекор всем несчастьям, собрала меня, хотя до того никто из нашей деревни в районе не учился. Я был первый. Да я и не понимал как следует, что мне предстоит, какие испытания ждут меня, голубчика, на новом месте. Учился я и тут хорошо. Что мне оставалось? — за тем я сюда и приехал, другого дела у меня здесь не было, а относиться спустя рукава к тому, что на меня возлагалось, я тогда еще не умел. Едва ли осмелился бы я пойти в школу, останься у меня невыученным хоть один урок, поэтому по всем предметам, кроме французского, у меня держались пятерки. С французским у меня не ладилось из-за произношения. Я легко запоминал слова и обороты, быстро переводил, прекрасно справлялся с трудностями правописания, но произ- 258 ношение с головой выдавало все мое ангарское происхождение вплоть до последнего колена, где никто сроду не выговаривал иностранных слов, если вообще подозревал об их существовании. Я шпарил по-французски на манер наших деревенских скороговорок, половину звуков за ненадобностью проглатывая, а вторую половину выпаливая короткими лающими очередями. Лидия Михайловна, учительница французского, слушая меня, бессильно морщилась и закрывала глаза. Ничего подобного она, конечно, не слыхивала. Снова и снова она показывала, как произносятся носовые, сочетания гласных, просила повторить — я терялся, язык у меня во рту деревенел и не двигался. Все было впустую. Но самое страшное начиналось, когда я приходил из школы. Там я невольно отвлекался, все время вынужден был что-то делать, там меня тормошили ребята, вместе с ними — хочешь не хочешь — приходилось двигаться, играть, а на уроках — работать. Но едва я оставался один, сразу наваливалась тоска — тоска по дому, по деревне. Никогда раньше даже на день я не отлучался из семьи и, конечно, не был готов к тому, чтобы жить среди чужих людей. Так мне было плохо, так горько и постыло! — хуже всякой болезни. Хотелось только одного, мечталось об одном — домой и домой. Я сильно похудел; мать, приехавшая в конце сентября, испугалась за меня. При ней я крепился, не жаловался и не плакал, но, когда она стала уезжать, не выдержал и с ревом погнался за машиной. Мать махала мне рукой из кузова, чтобы я отстал, не позорил себя и ее, — я ничего не понимал. Тогда она решилась и остановила машину. — Собирайся, — потребовала она, когда я подошел. — Хватит, отучился, поедем домой. Я опомнился и убежал. Но похудел я не только из-за тоски по дому. К тому же еще я постоянно недоедал. Осенью, пока дядя Ваня возил на своей полуторке хлеб в Заготзерно, стоявшее неподалеку от райцентра, еду мне присылали довольно часто, примерно раз в неделю. Но вся беда в том, что мне ее не хватало. Ничего там не было, кроме хлеба и картошки, изредка мать набивала 259 в баночку творогу, который у кого-то под что-то брала: корову она не держала. Привезут — кажется много, хватишься через два дня — пусто. Я очень скоро стал замечать, что добрая половина моего хлеба куда-то самым таинственным образом исчезает. Проверил — так и есть: был — нету. То же самое творилось с картошкой. Кто потаскивал — тетя Надя ли, крикливая, замотанная женщина, которая одна мыкалась с тремя ребятишками, кто-то из ее старших девчонок или младший, Федька, — я не знал, я боялся даже думать об этом, не то что следить. Обидно было только, что мать ради меня отрывает последнее от своих, от сестренки с братишкой, а оно все равно идет мимо. Но я заставил себя смириться и с этим. Легче матери не станет, если она услышит правду. Голод здесь совсем не походил на голод в деревне. Там всегда, и особенно осенью, можно было что-то перехватить, сорвать, выкопать, поднять, в Ангаре ходила рыба, в лесу летала птица. Тут для меня все вокруг было пусто: чужие люди, чужие огороды, чужая земля. Небольшую речушку на десять рядов процеживали бреднями1. Я как-то в воскресенье просидел с удочкой весь день и поймал трех маленьких, с чайную ложку, пескариков — от такой рыбалки тоже не раздобреешь. Больше не ходил — что зря время переводить! По вечерам околачивался у чайной на базаре, запоминая, что почем продают, давился слюной и шел ни с чем обратно. На плите у тети Нади стоял горячий чайник; по-швыркав гольного кипяточку и согрев желудок, ложился спать. Утром опять в школу. Так и дотягивал до того счастливого часа, когда к воротам подъезжала полуторка и в дверь стучал дядя Ваня. Наголодавшись и зная, что харч мой все равно долго не продержится, как бы я его ни экономил, я наедался до отвала, до рези в животе, а затем, через день или два, снова подсаживал зубы на полку. •к -к -к 1 Бре; день — сеть, прикрепленная веревками к двум деревянным шестам; служит для ловли рыбы в мелководных местах. 260 Однажды, еще в сентябре, Федька спросил у меня: — Ты в «чику» играть не боишься? — В какую «чику»? — не понял я. — Игра такая. На деньги. Если деньги есть, пойдем сыграем. — Нету. — И у меня нету. Пойдем так, хоть посмотрим. Увидишь, как здорово. Федька повел меня за огороды. Мы прошли по краю продолговатого, грядой, холма, сплошь заросшего крапивой, уже черной, спутанной, с отвисшими ядовитыми гроздьями семян, перебрались, прыгая по кучам, через старую свалку и в низинке, на чистой и ровной небольшой поляне, увидели ребят. Мы подошли. Ребята насторожились. Все они были примерно тех же лет, что и я, кроме одного — рослого и крепкого, заметного своей силой и властью, парня с длинной рыжей челкой. Я вспомнил: он ходил в седьмой класс. — Этого еще зачем привел? — недовольно сказал он Федьке. — Он свой, Вадик, свой, — стал оправдываться Федька. — Он у нас живет. — Играть будешь? — спросил меня Вадик. — Денег нету. — Гляди не вякни кому, что мы здесь. — Вот еще! — обиделся я. Больше на меня не обращали внимания, я отошел в сторонку и стал наблюдать. Играли не все — то шестеро, то семеро, остальные только глазели, болея в основном за Вадика. Хозяйничал здесь он, это я понял сразу. Разобраться в игре ничего не стоило. Каждый выкладывал на кон по десять копеек, стопку монет решками вверх опускали на площадку, ограниченную жирной чертой метрах в двух от кассы, а с другой стороны, от валуна, вросшего в землю и служившего упором для передней ноги, бросали круглую каменную шайбу. Бросать ее надо было с тем расчетом, чтобы она как можно ближе подкатилась к черте, но не вышла за нее, — тогда ты получал право первым 261 разбивать кассу. Били все той же шайбой, стараясь перевернуть монеты на орла. Перевернул — твоя, бей дальше, нет — отдай это право следующему. Но важней всего считалось еще при броске накрыть шайбой монеты, и, если хоть одна из них оказывалась на орле, вся касса без разговоров переходила в твой карман, и игра начиналась снова. Вадик хитрил. Он шел к валуну после всех, когда полная картина очередности была у него перед глазами и он видел, куда бросать, чтобы выйти вперед. Деньги доставались первым, до последних они доходили редко. Наверное, все понимали, что Вадик хитрит, но сказать ему об этом никто не смел. Правда, и играл он хорошо. Подходя к камню, чуть приседал, прищурившись, наводил шайбу на цель и неторопливо, плавно выпрямлялся — шайба выскальзывала из его руки и летела туда, куда он метил. Быстрым движением головы он забрасывал съехавшую челку наверх, небрежно сплевывал в сторону, показывая, что дело сделано, и ленивым, нарочито замедленным шагом ступал к деньгам. Если они были в куче, бил резко, со звоном, одиночные же монетки трогал шайбой осторожно, с накатиком, чтобы монетка не билась и не крутилась в воздухе, а, не поднимаясь высоко, всего лишь переваливалась на другую сторону. Никто больше так не умел. Ребята лупили наобум и доставали новые монеты, а кому нечего было доставать, переходили в зрители. Мне казалось, что, будь у меня деньги, я бы смог играть. В деревне мы возились с бабками, но и там нужен точный глаз. А я, кроме того, любил придумывать для себя забавы на меткость: наберу горсть камней, отыщу цель потруднее и бросаю в нее до тех пор, пока не добьюсь полного результата — десять из десяти. Бросал и сверху, из-за плеча, и снизу, навешивая камень над целью. Так что кой-какая сноровка у меня была. Не было денег. Мать потому и отправляла мне хлеб, что денег у нас не водилось, иначе я покупал бы его и здесь. Откуда им в колхозе взяться? Все же раза два она подкладывала мне в письмо по пятерке — на молоко. На теперешние это пятьдесят 262 копеек, не разживешься, но все равно деньги, на них на базаре можно было купить пять пол-литровых баночек молока, по рублю за баночку. Молоко мне наказано пить от малокровия, у меня часто ни с того ни с сего принималась вдруг кружиться голова. Но, получив пятерку в третий раз, я не пошел за молоком, а разменял ее на мелочь и отправился за свалку. Место здесь было выбрано с толком, ничего не скажешь: полянка, замкнутая холмами, ниоткуда не просматривалась. В селе, на виду у взрослых, за такие игры гоняли, грозили директором и милицией. Тут нам никто не мешал. И недалеко, за десять минут добежишь. В первый раз я спустил девяносто копеек, во второй — шестьдесят. Денег было, конечно, жалко, но я чувствовал, что приноравливаюсь к игре, рука постепенно привыкала к шайбе, училась отпускать для броска ровно столько силы, сколько требовалось, чтобы шайба пошла верно, глаза тоже учились заранее знать, куда она упадет и сколько еще прокатится по земле. По вечерам, когда все расходились, я снова возвращался сюда, доставал из-под камня спрятанную Вадиком шайбу, выгребал из кармана свою мелочь и бросал, пока не темнело. Я добился того, что из десяти бросков три или четыре угадывали точно на деньги. И наступил день, когда я остался в выигрыше. Осень стояла теплая и сухая. Еще и в октябре пригревало так, что можно было ходить в рубашке, дожди выпадали редко и казались случайными, ненароком занесенными откуда-то из непогодья слабым попутным ветерком. Небо синело совсем по-летнему, но стало словно бы ^же, и солнце заходило рано. Над холмами в чистые часы курился воздух, разнося горьковатый, дурманящий запах сухой полыни, ясно звучали дальние голоса, кричали отлетающие птицы. Трава на нашей поляне, пожелтевшая и сморенная, все же осталась живой и мягкой, на ней возились свободные от игры, а лучше сказать, проигравшиеся ребята. Теперь каждый день после школы я прибегал сюда. Ребята менялись, появлялись новички, и только Вадик не про- 263 пускал ни одной игры. Она без него и не начиналась. За Вадиком, как тень, следовал большеголовый, стриженный под машинку, коренастый парень, по прозвищу Птаха. В школе я Птаху до этого не встречал, но, забегая вперед, скажу, что в третьей четверти он вдруг, как снег на голову, свалился на наш класс. Оказывается, остался в пятом на второй год и под каким-то предлогом устроил себе до января каникулы. Птаха тоже обычно выигрывал, хоть и не так, как Вадик, поменьше, но в убытке не оставался. Да потому, наверно, и не оставался, что был заодно с Вадиком и тот ему потихоньку помогал. Из нашего класса на полянку иногда набегал Тишкин, суетливый, с моргающими глазенками мальчишка, любивший на уроках поднимать руку. Знает, не знает — все равно тянет. Вызовут — молчит. — Что ж ты руку поднимал? — спрашивают Тишкина. Он шлепал своими глазенками: — Я помнил, а пока вставал, забыл. Я с ним не дружил. От робости, молчаливости, излишней деревенской замкнутости, а главное — от дикой тоски по дому, не оставлявшей во мне никаких желаний, ни с кем из ребят я тогда еще не сошелся. Их ко мне тоже не тянуло, я оставался один, не понимая и не выделяя из горького своего положения одиночества: один — потому что здесь, а не дома, не в деревне, там у меня товарищей много. Тишкин, казалось, и не замечал меня на полянке. Быстро проигравшись, он исчезал и появлялся не скоро. А я выигрывал. Я стал выигрывать постоянно, каждый день. У меня был свой расчет: не надо катать шайбу по площадке, добиваясь права на первый удар; когда много играющих, это не просто: чем ближе тянешься к черте, тем больше опасности перевалить за нее и остаться последним. Надо накрывать кассу при броске. Так я и делал. Конечно, я рисковал, но при моей сноровке это был оправданный риск. Я мог проиграть три, четыре раза подряд, зато на пятый, забрав кассу, возвращал свой проигрыш втройне. Снова проигрывал и снова возвращал. Мне редко приходилось стучать 264 шайбой по монетам, но и тут я пользовался своим приемом: если Вадик бил с накатом на себя, я, наоборот, тюкал от себя — так было непривычно, но так шайба придерживала монету, не давала ей вертеться и, отходя, переворачивала вслед за собой. Теперь у меня появились деньги. Я не позволял себе чересчур увлекаться игрой и торчать на поляне до вечера, мне нужен был только рубль, каждый день по рублю. Получив его, я убегал, покупал на базаре баночку молока (тетки ворчали, глядя на мои погнутые, побитые, истерзанные монеты, но молоко наливали), обедал и садился за уроки. Досыта все равно я не наедался, но уже одна мысль, что я пью молоко, прибавляла мне силы и смиряла голод. Мне стало казаться, что и голова теперь у меня кружится гораздо меньше. Поначалу Вадик спокойно относился к моим выигрышам. Он и сам не оставался внакладе, а из его кармана вряд ли мне что-нибудь перепадало. Иногда он даже похваливал меня: вот, мол, как надо бросать, учитесь, мазилы. Однако вскоре Вадик заметил, что я слишком быстро выхожу из игры, и однажды остановил меня: — Ты что это — загреб кассу и драть? Ишь шустрый какой! Играй. — Мне уроки надо, Вадик, делать, — стал отговариваться я. — Кому надо делать уроки, тот сюда не ходит. А Птаха подпел: — Кто тебе сказал, что так играют на деньги? За это, хочешь знать, бьют маленько. Понял? Больше Вадик не давал мне шайбу раньше себя и подпускал к камню только последним. Он хорошо бросал, и нередко я лез в карман за новой монетой, не прикоснувшись к шайбе. Но я бросал лучше, и, если уж мне доставалась возможность бросать, шайба, как намагниченная, летела точно на деньги. Я и сам удивлялся своей меткости, мне надо бы догадаться придержать ее, играть незаметней, а я бесхитростно и безжалостно продолжал бомбить кассу. Откуда мне было знать, что никогда и никому еще не проща- 265 лось, если в своем деле он вырывается вперед? Не жди тогда пощады, не ищи заступничества, для других он выскочка, и больше всех ненавидит его тот, кто идет за ним следом. Эту науку мне пришлось в ту осень постигнуть на собственной шкуре. Я только что опять угодил в деньги и шел собирать их, когда заметил, что Вадик наступил ногой на одну из рассыпавшихся по сторонам монет. Все остальные лежали вверх решками. В таких случаях при броске обычно кричат «в склад!», чтобы — если не окажется орла — собрать для удара деньги в одну кучу, но я, как всегда, понадеялся на удачу и не крикнул. — Не в склад! — объявил Вадик. Я подошел к нему и попытался сдвинуть его ногу с монеты, но он оттолкнул меня, быстро схватил ее с земли и показал мне решку. Я успел заметить, что монета была на орле — иначе он не стал бы ее закрывать. — Ты перевернул ее, — сказал я. — Она была на орле, я видел. Он сунул мне под нос кулак. — А этого ты не видел? Понюхай, чем пахнет. Мне пришлось смириться. Настаивать на своем было бессмысленно: если начнется драка, никто, ни одна душа за меня не заступится, даже Тишкин, который вертелся тут же. Злые, прищуренные глаза Вадика смотрели на меня в упор. Я нагнулся, тихонько ударил по ближней монете, перевернул ее и подвинул вторую. «Хлюзда на правду наведет, — решил я. — Все равно я их сейчас все заберу». Снова наставил шайбу для удара, но опустить уже не успел: кто-то вдруг сильно поддал мне сзади коленом, и я неловко, склоненной вниз головой, ткнулся в землю. Вокруг засмеялись. За мной, ожидающе улыбаясь, стоял Птаха. Я опешил: — Чего-о ты?! — Кто тебе сказал, что это я? — отперся он. — Приснилось, что ли? 266 — Давай сюда! — Вадик протянул руку за шайбой, но я не отдал ее. Обида перехлестнула во мне страх, ничего на свете я больше не боялся. За что? За что они так со мной? Что я им сделал? — Давай сюда! — потребовал Вадик. — Ты перевернул ту монетку! — крикнул я ему. — Я видел, что перевернул. Видел. — Ну-ка, повтори, — надвигаясь на меня, попросил он. — Ты перевернул ее, — уже тише сказал я, хорошо зная, что за этим последует. Первым, опять сзади, меня ударил Птаха. Я полетел на Вадика, он быстро и ловко, не примериваясь, поддел меня головой в лицо, и я упал, из носу у меня брызнула кровь. Едва я вскочил, на меня снова набросился Птаха. Можно было еще вырваться и убежать, но я почему-то не подумал об этом. Я вертелся меж Вадиком и Птахой, почти не защищаясь, зажимая ладонью нос, из которого хлестала кровь, и в отчаянии, добавляя им ярости, упрямо выкрикивал одно и то же: — Перевернул! Перевернул! Перевернул! Они били меня по очереди, один и второй, один и второй. Кто-то третий, маленький и злобный, пинал меня по ногам, потом они почти сплошь покрылись синяками. Я старался только не упасть, ни за что больше не упасть, даже в те минуты мне казалось это позором. Но в конце концов они повалили меня на землю и остановились. — Иди отсюда, пока живой! — скомандовал Вадик. — Быстро! Я поднялся и, всхлипывая, швыркая омертвевшим носом, поплелся в гору. — Только вякни кому — убьем! — пообещал мне вслед Вадик. Я не ответил. Все во мне как-то затвердело и сомкнулось в обиде, у меня не было сил достать из себя слово. И, только поднявшись на гору, я не утерпел и, словно сдурев, закричал что было мочи — так что слышал, наверное, весь поселок: 267 — Переверну-у-ул! За мной кинулся было Птаха, но сразу вернулся, — видно, Вадик рассудил, что с меня хватит, и остановил его. Минут пять я стоял и, всхлипывая, смотрел на полянку, где снова началась игра, затем спустился по другой стороне холма к ложбинке, затянутой вокруг черной крапивой, упал на жесткую сухую траву и, не сдерживаясь больше, горько, навзрыд заплакал. Не было в тот день и не могло быть во всем белом свете человека несчастнее меня. * * * Утром я со страхом смотрел на себя в зеркало: нос вспух и раздулся, под левым глазом синяк, а ниже его, на щеке, изгибается жирная кровавая ссадина. Как идти в школу в таком виде, я не представлял, но как-то идти надо было, пропускать по какой бы то ни было причине уроки я не решался. Допустим, носы у людей и от природы случаются почище моего, и, если бы не привычное место, ни за что не догадаешься, что это нос, но ссадину и синяк ничем оправдать нельзя: сразу видно, что они красуются тут не по моей доброй воле. Прикрывая глаз рукой, я юркнул в класс, сел за свою парту и опустил голову. Первым уроком, как назло, был французский. Лидия Михайловна, по праву классного руководителя, интересовалась нами больше других учителей, и скрыть от нее что-либо было трудно. Она входила, здоровалась, но до того, как посадить класс, имела привычку внимательным образом осматривать почти каждого из нас, делая будто бы и шутливые, но обязательные для исполнения замечания. И знаки на моем лице она, конечно, увидела сразу, хоть я, как мог, и прятал их; я понял это потому, что на меня стали оборачиваться ребята. — Ну вот, — сказала Лидия Михайловна, открывая журнал. — Сегодня среди нас есть раненые. Класс засмеялся, а Лидия Михайловна снова подняла на меня глаза. Они у нее косили и смотрели словно бы мимо, 268 но мы к тому времени уже научились распознавать, куда они смотрят. — И что случилось? — спросила она. — Упал, — брякнул я, почему-то не догадавшись заранее придумать хоть мало-мальски приличное объяснение. — Ой, как неудачно. Вчера упал или сегодня? — Сегодня. Нет, вчера вечером, когда темно было. — Хи, упал! — выкрикнул Тишкин, захлебываясь от радости. — Это ему Вадик из седьмого класса поднес. Они на деньги играли, а он стал спорить и заработал. Я же видел. А говорит, упал. Я остолбенел от такого предательства. Он что — совсем ничего не понимает или это он нарочно? За игру на деньги у нас в два счета могли выгнать из школы. Доигрался. В голове у меня от страха все всполошилось и загудело: пропал, теперь пропал. Ну, Тишкин. Вот Тишкин так Тишкин. Обрадовал. Внес ясность — нечего сказать. — Тебя, Тишкин, я хотела спросить совсем другое, — не удивляясь и не меняя спокойного, чуть безразличного тона, остановила его Лидия Михайловна. — Иди к доске, раз уж ты разговорился, и приготовься отвечать. — Она подождала, пока растерявшийся, ставший сразу несчастным Тишкин выйдет к доске, и коротко сказала мне: — После уроков останешься. Больше всего я боялся, что Лидия Михайловна потащит меня к директору. Это значит, что кроме сегодняшней беседы завтра меня выведут перед школьной линейкой и заставят рассказывать, что меня побудило заниматься этим грязным делом. Директор, Василий Андреевич, так и спрашивал провинившегося, что бы он ни натворил — разбил окно, подрался или курил в уборной: «Что тебя побудило заниматься этим грязным делом?» Он расхаживал перед линейкой, закинув руки за спину, вынося вперед в такт широким шагам плечи, так что казалось, будто наглухо застегнутый, оттопыривающийся темный френч двигается самостоятельно чуть поперед директора, и подгонял: «Отвечай, отвечай. Мы ждем. Посмотри, вся школа ждет, что ты нам 269 скажешь». Ученик начинал в свое оправдание что-нибудь бормотать, но директор обрывал его: «Ты мне на вопрос отвечай, на вопрос. Как был задан вопрос?» — «Что меня побудило?» — «Вот именно: что побудило? Слушаем тебя». Дело обычно заканчивалось слезами, лишь после этого директор успокаивался, и мы расходились на занятия. Труднее было со старшеклассниками, которые не хотели плакать, но и не могли ответить на вопрос Василия Андреевича. Однажды первый урок у нас начался с опозданием на десять минут, и все это время директор допрашивал одного девятиклассника, но, так и не добившись от него ничего вразумительного, увел к себе в кабинет. А что, интересно, скажу я? Лучше бы сразу выгоняли. Я мельком, чуть коснувшись этой мысли, подумал, что тогда я смогу вернуться домой, и тут же, словно обжегшись, испугался: нет, с таким позором и домой нельзя. Другое дело — если бы я сам бросил школу^ Но и тогда про меня можно сказать, что я человек ненадежный, раз не выдержал того, что хотел, а тут и вовсе меня станет чураться каждый. Нет, только не так. Я бы еще потерпел здесь, я бы привык, но так домой ехать нельзя. После уроков, замирая от страха, я ждал Лидию Михайловну в коридоре. Она вышла из учительской и, кивнув, завела меня в класс. Как всегда, она села за стол, я хотел устроиться за третьей партой, подальше от нее, но Лидия Михайловна показала мне на первую, прямо перед собой. — Это правда, что ты играешь на деньги? — сразу начала она. Она спросила слишком громко, мне казалось, что в школе об этом нужно говорить только шепотом, и я испугался еще больше. Но запираться никакого смысла не было, Тишкин успел продать меня с потрохами. Я промямлил: — Правда. — Ну и как — выигрываешь или проигрываешь? Я замялся, не зная, что лучше. — Давай рассказывай, как есть. Проигрываешь, наверное? — Вы^ выигрываю. 270 — Хорошо, хоть так. Выигрываешь, значит. И что ты делаешь с деньгами? В первое время в школе я долго не мог привыкнуть к голосу Лидии Михайловны, он сбивал меня с толку. У нас в деревне говорили, запахивая голос глубоко в нутро, и потому звучал он вволюшку, а у Лидии Михайловны он был каким-то мелким и легким, так что в него приходилось вслушиваться, и не от бессилия вовсе — она иногда могла сказать и всласть, а словно бы от притаенности и ненужной экономии. Я готов был свалить все на французский язык: конечно, пока училась, пока приноравливалась к чужой речи, голос без свободы сел, ослаб, как у птички в клетке, жди теперь, когда он опять разойдется и окрепнет. Вот и сейчас Лидия Михайловна спрашивала так, будто была в это время занята чем-то другим, более важным, но от вопросов ее все равно было не уйти. — Ну, так что ты делаешь с деньгами, которые выигрываешь? Покупаешь конфеты? Или книги? Или копишь на что-нибудь? Ведь у тебя их, наверное, теперь много? — Нет, не много. Я только рубль выигрываю. — И больше не играешь? — Нет. — А рубль? Почему рубль? Что ты с ним делаешь? — Покупаю молоко. — Молоко? Она сидела передо мной аккуратная, вся умная и красивая, красивая и в одежде, и в своей женской молодой поре, которую я смутно чувствовал, до меня доходил запах духов от нее, который я принимал за самое дыхание; к тому же она была учительницей не арифметики какой-нибудь, не истории, а загадочного французского языка, от которого тоже исходило что-то особое, сказочное, неподвластное любому-каждому, как, например, мне. Не смея поднять глаза на нее, я не посмел и обмануть ее. Да и зачем в конце концов мне было обманывать? Она помолчала, рассматривая меня, и я кожей почувствовал, как при взгляде ее косящих внимательных глаз все мои беды и несуразности прямо-таки взбухают и наливаются 271 своей дурной силой. Посмотреть, конечно, было на что: перед ней крючился на парте тощий, диковатый мальчишка с разбитым лицом, неопрятный без матери и одинокий, в старом, застиранном пиджачишке на обвислых плечах, который впору был на груди, но из которого далеко вылезали руки; в перешитых из отцовских галифе и заправленных в чирки марких светло-зеленых штанах со следами вчерашней драки. Я еще раньше заметил, с каким любопытством поглядывает Лидия Михайловна на мою обувку. Из всего класса в чирках ходил только я. Лишь на следующую осень, когда я наотрез отказался ехать в них в школу, мать продала швейную машинку, единственную нашу ценность, и купила мне кирзовые сапоги. — И все-таки на деньги играть не надо, — задумчиво сказала Лидия Михайловна. — Обошелся бы ты как-нибудь без этого. Можно обойтись? Не смея поверить в свое спасение, я легко пообещал: — Можно. Я говорил искренне, но что поделаешь, если искренность нашу нельзя привязать веревками. Справедливости ради надо сказать, что в те дни мне пришлось совсем плохо. Колхоз наш по сухой осени рано рассчитался с хлебосдачей, и дядя Ваня больше не приезжал. Я знал, что дома мать места себе не находит, переживая за меня, но мне от этого было не легче. Мешок картошки, привезенный в последний раз дядей Ваней, испарился так быстро, будто ею кормили, по крайней мере, скот. Хорошо еще, что, спохватившись, я догадался немножко припрятать в стоящей во дворе заброшенной сараюшке, и вот теперь только этой притайкой и жил. После школы, крадучись, как вор, я шмыгал в сараюшку, совал несколько картофелин в карман и убегал за улицу, в холмы, чтобы где-нибудь в удобной и скрытой низинке развести огонь. Мне все время хотелось есть, даже во сне я чувствовал, как по моему желудку прокатываются судорожные волны. В надежде наткнуться на новую компанию игроков я стал потихоньку обследовать соседние улицы, бродил по 272 пустырям, следил за ребятами, которых заносило в холмы. Все было напрасно, сезон кончился, подули холодные октябрьские ветры. И только на нашей полянке по-прежнему продолжали собираться ребята. Я кружил неподалеку, видел, как взблескивает на солнце шайба, как, размахивая руками, командует Вадик и склоняются над кассой знакомые фигуры. В конце концов я не выдержал и спустился к ним. Я знал, что иду на унижение, но не меньшим унижением было раз и навсегда смириться с тем, что меня избили и выгнали. Меня зудило посмотреть, как отнесутся к моему появлению Вадик и Птаха и как смогу держать себя я. Но больше всего подгонял голод. Мне нужен был рубль — уже не на молоко, а на хлеб. Других путей раздобыть его я не знал. Я подошел, и игра сама собой приостановилась, все уставились на меня. Птаха был в шапке с подвернутыми ушами, сидящей, как и все на нем, беззаботно и смело, в клетчатой, на выпуск рубахе с короткими рукавами; Вадик форсил в красивой толстой куртке с замком. Рядом, сваленные в одну кучу, лежали фуфайки и пальтишки, на них, сжавшись под ветром, сидел маленький, лет пяти-шести мальчишка. Первым встретил меня Птаха: — Чего пришел? Давно не били? — Играть пришел, — как можно спокойней ответил я, глядя на Вадика. — Кто тебе сказал, что с тобой, — Птаха выругался, — будут тут играть? — Никто^ — Что, Вадик, сразу будем бить или подождем немножко? — Чего ты пристал к человеку, Птаха? — щурясь на меня, сказал Вадик. — Понял, человек играть пришел. Может, он у нас с тобой по десять рублей хочет выиграть? — У вас нет по десять рублей, — только чтобы не казаться себе трусом, сказал я. — У нас есть больше, чем тебе снилось. Ставь, не разговаривай, пока Птаха не рассердился. А то он человек горячий. 273 — Дать ему, Вадик? — Не надо, пусть играет. — Вадик подмигнул ребятам. — Он здорово играет, мы ему в подметки не годимся. Теперь я был ученый и понимал, что это такое — доброта Вадика. Ему, видно, надоела скучная, неинтересная игра, поэтому, чтобы пощекотать себе нервы и почувствовать вкус настоящей игры, он и решил допустить в нее меня. Но, как только я затрону его самолюбие, мне опять не поздоровится. Он найдет, к чему придраться, рядом с ним Птаха. Я решил играть осторожно и не зариться на кассу. Как и все, чтобы не выделяться, я катал шайбу, боясь ненароком угодить в деньги, потом тихонько тюкал по монетам и оглядывался, не зашел ли сзади Птаха. В первые дни я не позволял себе мечтать о рубле; копеек двадцать — тридцать, на кусок хлеба, и то хорошо, и то давай сюда. Но то, что должно было рано или поздно случиться, разумеется, случилось. На четвертый день, когда, выиграв рубль, я собрался уйти, меня снова избили. Правда, на этот раз обошлось легче, но один след остался: у меня сильно вздулась губа. В школе приходилось ее постоянно прикусывать. Но, как ни прятал я ее, как ни прикусывал, Лидия Михайловна разглядела. Она нарочно вызвала меня к доске и заставила читать французский текст. Я его с десятью здоровыми губами не смог бы правильно произнести, а об одной и говорить нечего. — Хватит, ой, хватит! — испугалась Лидия Михайловна и замахала на меня, как на нечистую силу, руками. — Да что же это такое?! Нет, придется с тобой заниматься отдельно. Другого выхода нет. * * * Так начались для меня мучительные и неловкие дни. С самого утра я со страхом ждал того часа, когда мне придется остаться наедине с Лидией Михайловной и, ломая язык, повторять вслед за ней неудобные для произношения, придуманные только для наказания слова. Ну, зачем еще, как не для издевательства, три гласные сливать в один тол- 274 стыи тягучий звук, то же «о», например, в слове «веаисо-ир» (много), которым можно подавиться? Зачем с каким-то пристоном пускать звуки через нос, когда испокон веков он служил человеку совсем для другой надобности? Зачем? Должны же существовать границы разумного. Я покрывался потом, краснел и задыхался, а Лидия Михайловна без передышки и без жалости заставляла меня мозолить бедный мой язык. И почему меня одного? В школе сколько угодно было ребят, которые говорили по-французски ничуть не лучше, чем я, однако они гуляли на свободе, делали что хотели, а я, как проклятый, отдувался один за всех. Оказалось, что и это еще не самое страшное. Лидия Михайловна вдруг решила, что времени в школе у нас до второй смены остается в обрез, и сказала, чтобы я по вечерам приходил к ней на квартиру. Жила она рядом со школой, в учительских домах. На другой, большей половине дома Лидии Михайловны жил сам директор. Я шел туда как на пытку. И без того от природы робкий и стеснительный, теряющийся от любого пустяка, в этой чистенькой, аккуратной квартире учительницы я в первое время буквально каменел и боялся дышать. Мне надо было говорить, чтобы я раздевался, проходил в комнату, садился — меня приходилось передвигать, словно вещь, и чуть ли не силой добывать из меня слова. Моим успехам во французском это никак не способствовало. Но, странное дело, мы и занимались здесь меньше, чем в школе, где нам будто бы мешала вторая смена. Больше того, Лидия Михайловна, хлопоча что-нибудь по квартире, расспрашивала меня или рассказывала о себе. Подозреваю, это она нарочно для меня придумала, будто пошла на французский факультет потому лишь, что в школе этот язык ей тоже не давался и она решила доказать себе, что может овладеть им не хуже других. Забившись в угол, я слушал, не чая дождаться, когда меня отпустят домой. В комнате было много книг, на тумбочке у окна стоял большой красивый радиоприемник с проигрывателем — редкое по тем временам, а для меня и вовсе невиданное чудо. Лидия Михайловна ставила пла- 275 стинки, и ловкий мужской голос опять-таки учил французскому языку. Так или иначе от него никуда было не деться. Лидия Михайловна в простом домашнем платье, в мягких войлочных туфлях ходила по комнате, заставляя меня вздрагивать и замирать, когда она приближалась ко мне. Я никак не мог поверить, что сижу у нее в доме, все здесь было для меня слишком неожиданным и необыкновенным, даже воздух, пропитанный легкими и незнакомыми запахами иной, чем я знал, жизни. Невольно создавалось ощущение, словно я подглядываю эту жизнь со стороны, и от стыда и неловкости за себя я еще глубже запахивался в свой кургузый пиджачишко. Лидии Михайловне тогда было, наверное, лет двадцать пять или около того; я хорошо помню ее правильное и потому не слишком живое лицо с прищуренными, чтобы скрыть в них косинку, глазами; тугую, редко раскрывающуюся до конца улыбку и совсем черные, коротко остриженные волосы. Но при всем этом не было видно в ее лице жесткости, которая, как я позже заметил, становится с годами чуть ли не профессиональным признаком учителей, даже самых добрых и мягких по натуре, а было какое-то осторожное, с хитринкой, недоумение, относящееся к ней самой и словно говорившее: интересно, как я здесь очутилась и что я здесь делаю? Теперь я думаю, что она к тому времени успела побывать замужем; по голосу, по походке — мягкой, но уверенной, свободной, по всему ее поведению в ней чувствовались смелость и опытность. А кроме того, я всегда придерживался мнения, что девушки, изучающие французский или испанский язык, становятся женщинами раньше своих сверстниц, которые занимаются, скажем, русским или немецким. Стыдно сейчас вспомнить, как я пугался и терялся, когда Лидия Михайловна, закончив наш урок, звала меня ужинать. Будь я тысячу раз голоден, из меня пулей тут же выскакивал всякий аппетит. Садиться за один стол с Лидией Михайловной! Нет, нет! Лучше я к завтрашнему дню наизусть выучу весь французский язык, чтобы никогда больше 276 сюда не приходить. Кусок хлеба, наверное, и вправду застрял бы у меня в горле. Кажется, до того я не подозревал, что и Лидия Михайловна тоже, как все мы, питается самой обыкновенной едой, а не какой-нибудь манной небесной, — настолько она представлялась мне человеком необыкновенным, не похожим на всех остальных. Я вскакивал и, бормоча, что сыт, что не хочу, пятился вдоль стенки к выходу. Лидия Михайловна смотрела на меня с удивлением и обидой, но остановить меня никакими силами было невозможно. Я убегал. Так повторялось несколько раз, затем Лидия Михайловна, отчаявшись, перестала приглашать меня за стол. Я вздохнул свободней. Однажды мне сказали, что внизу, в раздевалке, для меня лежит посылка, которую занес в школу какой-то мужик. Дядя Ваня, конечно, наш шофер, — какой еще мужик! Наверное, дом у нас был закрыт, а ждать меня с уроков дядя Ваня не мог — вот и оставил в раздевалке. Я с трудом дотерпел до конца занятий и кинулся вниз. Тетя Вера, школьная уборщица, показала мне на стоящий в углу белый фанерный ящичек, в каких снаряжают посылки по почте. Я удивился: почему в ящичке? — мать обычно отправляла еду в обыкновенном мешке. Может быть, это и не мне вовсе? Нет, на крышке были выведены мой класс и моя фамилия. Видно, надписал уже здесь дядя Ваня — чтобы не перепутали, для кого. Что это мать выдумала заколачивать продукты в ящик?! Глядите, какой интеллигентной стала! Нести посылку домой, не узнав, что в ней, я не мог: не то терпение. Ясно, что там не картошка. Для хлеба тара тоже, пожалуй, маловата, да и неудобна. К тому же хлеб мне отправляли недавно, он у меня еще был. Тогда что там? Тут же, в школе, я забрался под лестницу, где, помнил, лежит топор, и, отыскав его, оторвал крышку. Под лестницей было темно, я вылез обратно и, воровато озираясь, поставил ящик на ближний подоконник. Заглянув в посылку, я обомлел: сверху, прикрытые аккуратно большим белым листом бумаги, лежали макароны. Вот это да! Длинные желтые трубочки, уложенные 277 одна к другой ровными рядами, вспыхнули на свету таким богатством, дороже которого для меня ничего не существовало. Теперь понятно, почему мать собрала ящик: чтобы макароны не поломались, не покрошились, прибыли ко мне в целости и сохранности. Я осторожно вынул одну трубочку, глянул, дунул в нее и, не в состоянии больше сдерживаться, стал жадно хрумкать. Потом таким же образом взялся за вторую, за третью, размышляя, куда бы мне спрятать ящик, чтобы макароны не достались чересчур прожорливым мышам в кладовке моей хозяйки. Не для того мать их покупала, тратила последние деньги. Нет, макаронами я так просто не попущусь. Это вам не какая-нибудь картошка. И вдруг я поперхнулся. Макароны^ Действительно, где мать взяла макароны? Сроду их у нас в деревне не бывало, ни за какие шиши их там купить нельзя. Это что же тогда получается? Торопливо, в отчаянии и надежде, я разгреб макароны и нашел на дне ящичка несколько больших кусков сахару и две плитки гематогена. Гематоген подтвердил: посылку отправляла не мать. Кто же в таком случае, кто? Я еще раз взглянул на крышку: мой класс, моя фамилия — мне. Интересно, очень интересно. Я втиснул гвозди крышки на место и, оставив ящик на подоконнике, поднялся на второй этаж и постучал в учительскую. Лидия Михайловна уже ушла. Ничего, найдем, знаем, где живет, бывали. Значит, вот как: не хочешь садиться за стол — получай продукты на дом. Значит, так. Не выйдет. Больше некому. Это не мать: она бы и записку не забыла вложить, рассказала бы, откуда, с каких приисков взялось такое богатство. Когда я бочком влез с посылкой в дверь, Лидия Михайловна приняла вид, что ничего не понимает. Она смотрела на ящик, который я поставил перед ней на пол, и удивленно спрашивала: — Что это? Что такое ты принес? Зачем? — Это вы сделали, — сказал я дрожащим, срывающимся голосом. 278 — Что я сделала? О чем ты? — Вы отправили в школу эту посылку. Я знаю, вы. Я заметил, что Лидия Михайловна покраснела и смутилась. Это был тот единственный, очевидно, случай, когда я не боялся смотреть ей прямо в глаза. Мне было наплевать, учительница она или моя троюродная тетка. Тут спрашивал я, а не она, и спрашивал не на французском, а на русском языке, без всяких артиклей. Пусть отвечает. — Почему ты решил, что это я? — Потому что у нас там не бывает никаких макарон. И гематогену не бывает. — Как? Совсем не бывает?! — Она изумилась так искренне, что выдала себя с головой. — Совсем не бывает. Знать надо было. Лидия Михайловна вдруг засмеялась и попыталась меня обнять, но я отстранился от нее. — Действительно, надо было знать. Как же это я так?! — Она на минутку задумалась. — Но тут и догадаться трудно было — честное слово! Я же городской человек. Совсем, говоришь, не бывает? Что же у вас тогда бывает? — Горох бывает. Редька бывает. — Горох^ редька^ А у нас на Кубани яблоки бывают. Ох, сколько сейчас там яблок. Я нынче хотела поехать на Кубань, а приехала почему-то сюда. — Лидия Михайловна вздохнула и покосилась на меня. — Не злись. Я же хотела как лучше. Кто знал, что можно попасться на макаронах? Ничего, теперь буду умнее. А макароны ты возьми^ — Не возьму, — перебил я ее. — Ну зачем ты так? Я знаю, что ты голодаешь. А я живу одна, денег у меня много. Я могу покупать что захочу, но ведь мне одной^ Я и ем-то помаленьку, боюсь потолстеть. — Я совсем не голодаю. — Не спорь, пожалуйста, со мной, я знаю. Я говорила с твоей хозяйкой; что плохого, если ты возьмешь сейчас эти макароны и сваришь себе сегодня хороший обед. Почему я не могу тебе помочь — единственный раз в жизни? Обещаю больше никаких посылок не подсовывать. Но эту, пожа- 279 луйста, возьми. Тебе надо обязательно есть досыта, чтобы учиться. Сколько у нас в школе сытых лоботрясов, которые ни в чем ничего не соображают и никогда, наверное, не будут соображать, а ты способный мальчишка, школу тебе бросать нельзя. Ее голос начинал на меня действовать усыпляюще; я боялся, что она меня уговорит, и, сердясь на себя за то, что понимаю правоту Лидии Михайловны, и за то, что собираюсь ее все-таки не понять, я, мотая головой и бормоча что-то, выскочил за дверь. * * * Уроки наши на этом не прекратились, я продолжал ходить к Лидии Михайловне. Но теперь она взялась за меня по-настоящему. Она, видимо, решила: ну что ж, французский так французский. Правда, толк от этого выходил, постепенно я стал довольно сносно выговаривать французские слова, они уже не обрывались у моих ног тяжелыми булыжниками, а, позванивая, пытались куда-то лететь. — Хорошо, — подбадривала меня Лидия Михайловна. — В этой четверти пятерка еще не получится, а в следующей — обязательно. О посылке мы не вспоминали, но я на всякий случай держался настороже. Мало ли что Лидия Михайловна возьмется еще придумать? Я по себе знал: когда что-то не выходит, все сделаешь для того, чтобы вышло, так просто не отступишься. Мне казалось, что Лидия Михайловна все время ожидающе присматривается ко мне, а присматриваясь, посмеивается над моей диковатостью, — я злился, но злость эта, как ни странно, помогала мне держаться уверенней. Я уже был не тот безответный и беспомощный мальчишка, который боялся ступить здесь шагу, помаленьку я привыкал к Лидии Михайловне и к ее квартире. Все еще, конечно, стеснялся, забивался в угол, пряча свои чирки под стул, но прежние скованность и угнетенность отступали, теперь я сам осмеливался задавать Лидии Михайловне вопросы и даже вступать с ней в споры. 280 Она сделала еще попытку посадить меня за стол — напрасно. Тут я был непреклонен, упрямства во мне хватало на десятерых. Наверное, уже можно было прекратить эти занятия на дому, самое главное я усвоил, язык мой отмяк и зашевелился, остальное со временем добавилось бы на школьных уроках. Впереди годы да годы. Что я потом стану делать, если от начала до конца выучу все одним разом? Но я не решался сказать об этом Лидии Михайловне, а она, видимо, вовсе не считала нашу программу выполненной, и я продолжал тянуть свою французскую лямку. Впрочем, лямку ли? Как-то невольно и незаметно, сам того не ожидая, я почувствовал вкус к языку и в свободные минуты без всякого понукания лез в словарик, заглядывал в дальние в учебнике тексты. Наказание превращалось в удовольствие. Меня еще подстегивало самолюбие: не получалось — получится, и получится — не хуже, чем у самых лучших. Из другого я теста, что ли? Если бы еще не надо было ходить к Лидии Михайловне^ Я бы сам, сам^ Однажды, недели через две после истории с посылкой, Лидия Михайловна, улыбаясь, спросила: — Ну а на деньги ты больше не играешь? Или где-нибудь собираетесь в сторонке да поигрываете? — Как же сейчас играть?! — удивился я, показывая взглядом за окно, где лежал снег. — А что это была за игра? В чем она заключается? — Зачем вам? — насторожился я. — Интересно. Мы в детстве когда-то тоже играли. Вот и хочу узнать, та это игра или нет. Расскажи, расскажи, не бойся. Я рассказал, умолчав, конечно, про Вадика, про Птаху и о своих маленьких хитростях, которыми я пользовался в игре. — Нет, — Лидия Михайловна покачала головой. — Мы играли в «пристенок». Знаешь, что это такое? — Нет. — Вот смотри. — Она легко выскочила из-за стола, за которым сидела, отыскала в сумочке монетки и отодвинула от 281 стены стул. — Иди сюда, смотри. Я бью монетой о стену. — Лидия Михайловна легонько ударила, и монета, зазвенев, дугой отлетела на пол. — Теперь, — Лидия Михайловна сунула мне вторую монету в руку, — бьешь ты. Но имей в виду: бить надо так, чтобы твоя монета оказалась как можно ближе к моей. Чтобы их можно было замерить, достать пальцами одной руки. По-другому игра называется: заме-ряшки. Достанешь — значит, выиграл. Бей. Я ударил — моя монета, попав на ребро, покатилась в угол. — О-о, — махнула рукой Лидия Михайловна. — Далеко. Сейчас ты начинаешь. Учти: если моя монета заденет твою, хоть чуточку, краешком, — я выигрываю вдвойне. Понимаешь? — Чего тут непонятного? — Сыграем? Я не поверил своим ушам. — Как же я с вами буду играть? — А что такое? — Вы же учительница! — Ну и что? Учительница — так другой человек, что ли? Иногда надоедает быть только учительницей, учить и учить без конца. Постоянно одергивать себя: то нельзя, это нельзя, — Лидия Михайловна больше обычного прищурила глаза и задумчиво, отстраненно смотрела в окно. — Иной раз полезно забыть, что ты учительница, — не то такой сделаешься бякой и букой, что живым людям скучно с тобой станет. Для учителя, может быть, самое важное — не принимать себя всерьез, понимать, что он может научить совсем немногому. — Она встряхнулась и сразу повеселела. — А я в детстве была отчаянной девчонкой, родители со мной натерпелись. Мне и теперь еще часто хочется прыгать, скакать, куда-нибудь мчаться, что-нибудь делать не по программе, не по расписанию, а по желанию. Я тут, бывает, прыгаю, скачу. Человек стареет не тогда, когда он доживает до старости, а когда перестает быть ребенком. Я бы с удовольствием каждый день прыгала, да за 282 стенкой живет Василий Андреевич. Он очень серьезный человек. Ни в коем случае нельзя, чтобы он узнал, что мы играем в «замеряшки». — Но мы не играем ни в какие «замеряшки». Вы только мне показали. — Мы можем сыграть так просто, как говорят, понарошку. Но ты все равно не выдавай меня Василию Андреевичу. Господи, что творится на белом свете! Давно ли я до смерти боялся, что Лидия Михайловна за игру на деньги потащит меня к директору, а теперь она просит, чтобы я не выдавал ее. Светопреставление — не иначе. Я озирался, неизвестно чего пугаясь, и растерянно хлопал глазами. — Ну что, попробуем? Не понравится — бросим. — Давайте, — нерешительно согласился я. — Начинай. Мы взялись за монеты. Видно было, что Лидия Михайловна когда-то действительно играла, а я только-только примеривался к игре, я еще не выяснил для себя, как бить монету о стену — ребром ли, или плашмя, на какой высоте и с какой силой когда лучше бросать. Мои удары шли вслепую; если бы вели счет, я бы на первых же минутах проиграл довольно много, хотя ничего хитрого в этих «замеряшках» не было. Больше всего меня, разумеется, стесняло и угнетало, не давало мне освоиться то, что я играю с Лидией Михайловной. Ни в одном сне не могло такое присниться, ни в одной дурной мысли подуматься. Я опомнился не сразу и не легко, а когда опомнился и стал понемножку присматриваться к игре, Лидия Михайловна взяла и остановила ее. — Нет, так неинтересно, — сказала она, выпрямляясь и убирая съехавшие на глаза волосы. — Играть — так по-настоящему, а то что мы с тобой как трехлетние малыши. — Но тогда это будет игра на деньги, — несмело напомнил я. — Конечно. А что мы с тобой в руках держим? Игру на деньги ничем другим подменить нельзя. Этим она хороша и плоха одновременно. Мы можем договориться о совсем маленькой ставке, а все равно появится интерес. 283 Я молчал, не зная, что делать и как быть. — Неужели боишься? — подзадорила меня Лидия Михайловна. — Вот еще! Ничего я не боюсь. У меня была с собой кой-какая мелочишка. Я отдал монету Лидии Михайловне и достал из кармана свою. Что ж, давайте играть по-настоящему, Лидия Михайловна, если хотите. Мне-то что — не я первый начал. Вадик попервости на меня тоже ноль внимания, а потом опомнился, полез с кулаками. Научился там, научусь и здесь. Это не французский язык, а я и французский скоро к зубам приберу. Мне пришлось принять одно условие: поскольку рука у Лидии Михайловны больше и пальцы длиннее, она станет замерять большим и средним пальцами, а я, как и положено, большим и мизинцем. Это было справедливо, и я согласился. Игра началась заново. Мы перебрались из комнаты в прихожую, где было свободнее, и били о ровную дощатую заборку. Били, опускались на колени, ползали по полу, задевая друг друга, растягивали пальцы, замеряя монеты, затем опять поднимаясь на ноги, и Лидия Михайловна объявляла счет. Играла она шумно: вскрикивала, хлопала в ладоши, поддразнивала меня — одним словом, вела себя как обыкновенная девчонка, а не учительница. Мне даже хотелось порой прикрикнуть на нее. Но выигрывала тем не менее она, а я проигрывал. Я не успел опомниться, как на меня набежало восемьдесят копеек, с большим трудом мне удалось скостить этот долг до тридцати, но Лидия Михайловна издали попала своей монетой на мою, и счет сразу подскочил до пятидесяти. Я начал волноваться. Мы договорились расплачиваться по окончании игры, но, если дело и дальше так пойдет, моих денег уже очень скоро не хватит, их у меня чуть больше рубля. Значит, за рубль переваливать нельзя — не то позор, позор и стыд на всю жизнь. И тут я неожиданно заметил, что Лидия Михайловна и не старается вовсе у меня выигрывать. При замерах ее пальцы горбились, не выстилаясь во всю длину, — там, где она 284 якобы не могла дотянуться до монеты, я дотягивался без всякой натуги. Это меня обидело, и я поднялся. — Нет, — заявил я, — так я не играю. Зачем вы мне подыгрываете? Это нечестно. — Но я действительно не могу их достать, — стала отказываться она. — У меня пальцы какие-то деревянные. — Можете. — Хорошо, хорошо, я буду стараться. Не знаю, как в математике, а в жизни самое лучшее доказательство — от противного. Когда на следующий день я увидел, что Лидия Михайловна, чтобы коснуться монеты, исподтишка подталкивает ее к пальцу, я обомлел. Взглядывая на меня и почему-то не замечая, что я прекрасно вижу ее чистой воды мошенничество, она как ни в чем не бывало продолжала двигать монету. — Что вы делаете? — возмутился я. — Я? А что я делаю? — Зачем вы ее подвинули? — Да нет же, она тут и лежала, — самым бессовестным образом, с какой-то даже радостью отперлась Лидия Михайловна ничуть не хуже Вадика или Птахи. Вот это да! Учительница, называется! Я своими собственными глазами на расстоянии двадцати сантиметров видел, что она трогала монету, а она уверяет меня, что не трогала, да еще и смеется надо мной. За слепого, что ли, она меня принимает? За маленького? Французский язык преподает, называется. Я тут же напрочь забыл, что всего вчера Лидия Михайловна пыталась подыграть мне, и следил только за тем, чтобы она меня не обманула. Ну и ну! Лидия Михайловна, называется. В этот день мы занимались французским минут пятнадцать— двадцать, а затем и того меньше. У нас появился другой интерес. Лидия Михайловна заставляла меня прочесть отрывок, делала замечания, по замечаниям выслушивала еще раз, и мы, не мешкая, переходили к игре. После двух небольших проигрышей я стал выигрывать. Я быстро приловчился к «замеряшкам», разобрался во всех секретах, 285 знал, как и куда бить, что делать в роли разыгрывающего, чтобы не подставить свою монету под замер. И опять у меня появились деньги. Опять я бегал на базар и покупал молоко — теперь уже в мороженых кружк[ах. Я осторожно срезал с кружка наплыв сливок, совал рассыпающиеся ледяные ломтики в рот и, ощущая во всем теле их сытую сладость, закрывал от удовольствия глаза. Затем переворачивал кружок вверх дном и долбил ножом сладковатый молочный отстой. Остаткам позволял растаять и выпивал их, заедая куском черного хлеба. Ничего, жить можно было, а в скором будущем, как залечим раны войны, для всех обещали счастливое время. Конечно, принимая деньги от Лидии Михайловны, я чувствовал себя неловко, но всякий раз успокаивался тем, что это честный выигрыш. Я никогда не напрашивался на игру, Лидия Михайловна предлагала ее сама. Отказываться я не смел. Мне казалось, что игра доставляет ей удовольствие, она веселела, смеялась, тормошила меня. Знать бы нам, чем это все кончится^ ^Стоя друг против друга на коленях, мы заспорили о счете. Перед тем тоже, кажется, о чем-то спорили. — Пойми ты, голова садовая, — наползая на меня и размахивая руками, доказывала Лидия Михайловна, — зачем мне тебя обманывать? Я веду счет, а не ты, я лучше знаю. Я трижды подряд проиграла, а перед тем была «чика». — «Чика» не считово. — Почему это не считово? Мы кричали, перебивая друг друга, когда до нас донесся удивленный, если не сказать, пораженный, но твердый, звенящий голос: — Лидия Михайловна! Мы замерли. В дверях стоял Василий Андреевич. — Лидия Михайловна, что с вами? Что здесь происходит? Лидия Михайловна медленно, очень медленно, поднялась с колен, раскрасневшаяся и взлохмаченная, и, пригладив волосы, сказала: 286 — Я, Василий Андреевич, надеялась, что вы постучите, прежде чем входить сюда. — Я стучал. Мне никто не ответил. Что здесь происходит? Объясните, пожалуйста. Я имею право знать, как директор. — Играем в «пристенок», — спокойно ответила Лидия Михайловна. — Вы играете на деньги с этим?.. — Василий Андреевич ткнул в меня пальцем, и я со страху пополз за перегородку, чтобы укрыться в комнате. — Играете с учеником?! Я правильно вас понял? — Правильно. — Ну, знаете^ — Директор задыхался, ему не хватало воздуха. — Я теряюсь сразу назвать ваш поступок. Это преступление. Растление. Совращение. И еще, еще^ Я двадцать лет работаю в школе, видывал всякое, но такое!.. И он воздел над головой руки. Через три дня Лидия Михайловна уехала. Накануне она встретила меня после школы и проводила до дому. — Поеду к себе на Кубань, — сказала она, прощаясь. — А ты учись спокойно, никто тебя за этот дурацкий случай не тронет. Тут виновата я. Учись, — она потрепала меня по голове и ушла. И больше я ее никогда не видел. Среди зимы, уже после январских каникул, мне пришла на школу по почте посылка. Когда я открыл ее, достав опять топор из-под лестницы, — аккуратными, плотными рядами в ней лежали трубочки макарон. А внизу в толстой ватной обертке я нашел три красных яблока. Раньше я видел яблоки только на картинках, но догадался, что это они. ? Вопросы и задания 1. Сколько времени длится действие рассказа? Когда и где оно происходит? *2. От чьего лица ведется повествование? Почему В. Г. Распутин прибегает к такому композиционному приему? 3. Почему дети хотели «развести посадки в животе»? 287 4. Почему герой рассказа голодал, живя в райцентре? Почему не жаловался матери? *5. Подготовьте творческий пересказ с изменением лица рассказчика по первой части произведения. Для этого представьте, что могли бы рассказать о новом ученике районной школы его мама, сестра, шофер грузовика дядя Ваня, тетя Вера, классный руководитель. Выбрав себе одного из названных персонажей, подумайте, что они знают о мальчике, какими словами и с какой интонацией рассказали бы о нем. Что они могли бы добавить в свой рассказ по сравнению с написанным в произведении? Чего не знали о мальчике ни родные, ни знакомые? 6. Почему мальчики играли на деньги? Почему стал играть герой рассказа? 7. Что переживал герой во время и после драки и почему? 8. Создайте киносценарий по эпизодам игры мальчиков в чику. 9. Почему герой шел домой к Лидии Михайловне «как на пытку»? Почему из него «выскакивал всякий аппетит», когда учительница звала его ужинать? 10. Почему мальчик обрадовался посылке? Почему был полон решимости сохранить макароны? О чем переживал больше всего? 11. По каким признакам герой понял, кто отправитель таинственной посылки? Почему отказался ее взять? 12. Почему Лидия Михайловна делала вид, что ничего не понимает, когда ученик принес к ней посылку с макаронами? 13. Почему Лидия Михайловна смутилась и покраснела, когда герой заявил, что отправитель посылки — она? 14. Почему, придя к учительнице с посылкой, мальчик не боялся «смотреть ей прямо в глаза» и говорил резко? 15. Почему после разговора с учеником учительница стала учить его играть в замеряшки? Почему герой согласился играть и брал деньги от Лидии Михайловны? * 16. Почему учительница ответила вопросом на вопрос директора? Почему она говорила с ним спокойно? Почему директор был крайне возмущен? 17. Чья реакция была более правильной? *18. Почему во вступлении автор признался, что «так же, как и перед родителями, всякий раз чувствуем свою вину перед учителями»? За что он чувствует свою вину? *19. Почему рассказ называется «Уроки французского»? 288 Т. Ряннель. Горные кедры ? Дополнительные вопросы и задания 1. Рассмотрите репродукцию картины Т. Ряннеля «Горные кедры». Опишите деревья на этой картине. Какие черты сибирского характера увидел художник в них? Что роднит смысл картины и рассказа В. Г. Распутина «Уроки французского»? 2. Рассмотрите репродукцию картины Б. М. Неменского «Мать». Картина написана в 1945 году, а действие рассказа В.Г. Распутина относится к 1948-му. Какие признаки послевоенного быта и разрухи вы находите на картине и в рассказе? Почему дети спят, а мать — нет? Почему картина так называется? 3. Напишите сочинение-рассуждение о сибирском характере, опираясь на репродукцию картины Т. Ряннеля и содержание рассказа В. Г. Распутина «Уроки французского». 289 Б. М. Неменский. Мать ? Вопросы и задания для сопоставления произведений_______ 1. Сравните образы в поэме Н.А.Некрасова «Крестьянские дети» и в рассказе В. Г. Распутина «Уроки французского». Есть ли что-то, объединяющее детство XIX и ХХ веков? В чем различия? Какую роль играет дружба в жизни детей? Кто приходит к ним на помощь в трудную минуту? Напишите развернутый доказательный ответ на этот вопрос. *2. Сопоставьте картину художника В. Ф. Стожарова «Хлеб» и рассказ В. Г. Распутина. Что общего в системе ценностей художника и писателя? Можно ли говорить об их духовном родстве? Напишите рассуждение на тему «Хлеб и жизнь как ценности писателя В. Г. Распутина и художника В. Ф. Стожа-рова». 290 В. Ф. Стожаров. Хлеб ПЕРВОНАЧАЛЬНОЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЕ О РЕАЛИСТИЧЕСКОМ ПРОИЗВЕДЕНИИ Реалистическими называют произведения, в которых авторы объективно, точно, правдоподобно изображают реальную действительность. При этом в реалистических произведениях художественный вымысел подчинен требованию достоверности. Большинство произведений, прочитанных вами на уроках литературы в этом году, относятся к реалистическим. Это и повести И. С. Тургенева «Муму», Ч.Т. Айтматова «Белый пароход», и поэмы Н. А. Некрасова, и рассказы А. П. Чехова, М.М. Зощенко, В.Г. Распутина. Но читали вы и романтические произведения: баллады А. К. Толстого, сказку Э. Т. А.Гофмана «Щелкунчик и мышиный король». Авторы реалистических произведений верят в возможность преображения мира и ищут причины неблагополучия, исследуют жизнь и человека с помощью художественных средств. 291 На книжной полке В. О. Богомолов. «Иван». Ю. Я.Яковлев. Рассказы. Ю.И.Коваль. «Недопесок». А. Тор. «Острова в океане». ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ ПРОЕКТЫ 1. Создайте сборник воспоминаний своих близких об их детстве и юности. Для этого подготовьте вопросы, на которые вы хотели бы получить ответы. Рассказы близких и их ответы на вопросы запишите, отредактируйте. Сопроводите рассказы и интервью документальными снимками: фотографиями ваших собеседников, пейзажей и интерьеров того времени и т.д. Оформите каждый рассказ и выпустите сборник. Он может существовать в электронном виде. 2. Примите участие в создании сборника «Сны о нашем детстве», куда войдут рассказы ваших одноклассников об их самых ярких детских впечатлениях. Раздел 7 ЧЕЛОВЕК В экстремальной СИТУАЦИИ АЛЕКСАНДР СЕРГЕЕВИЧ ПУШКИН (1799 — 1837) Вы уже знакомы с А. С. Пушкиным как поэтом, но гений Пушкина позволил ему создать и удивительные прозаические произведения. К ним относится цикл «Повести покойного Ивана Петровича Белкина». Над «Повестями Белкина» (так принято сокращенно называть этот цикл) Александр Сергеевич работал осенью 1830 года в родовом имении Пушкиных Болдино Нижегородской губернии. Эту осень в жизни поэта называют болдинской. Отрезанный от Москвы накануне своей женитьбы на Наталье Николаевне Гончаровой эпидемией холеры, Пушкин погружается не в уныние, а в творчество. За три месяца, проведенные в Болдине, он написал около 50 произведений, в том числе и «Повести Белкина». В 1833 году поэт еще раз приедет в Болдино — и вторая болдинская осень тоже даст свои плоды. 293 Дом А. С. Пушкина в Болдине Сегодня в Болдине создан Государственный музей-заповедник А. С. Пушкина, в господском доме организована экспозиция, знакомящая посетителей с предками и родней Пушкина и его творчеством. Вы можете, не выходя из дома, попасть в Бол-дино на виртуальную экскурсию, зайдя на сайт музея-заповедника: https://www.boldino.nnov.ru. До «Повестей Белкина» Пушкин неоднократно обращался к прозе, но только этот цикл он довел до конца и напечатал. Считается, что задуманы повести были в 1829 году, а написаны осенью 1830-го. Цикл состоит из пяти самостоятельных по сюжетам произведений. Повести создавались Пушкиным не в том порядке, в котором он расположил их в книге. Так, «Выстрел», стоящий первым, был написан четвертым. Все повести написаны якобы Иваном Петровичем Белкиным, к тому времени скончавшимся, а издал их А. С. Пушкин, которому они были кем-то и каким-то образом переданы. Поэтому цикл открывается небольшим вступлением издателя — А.П. Мы, конечно, понимаем, что повести принадлежат не Ивану Петровичу Белкину, а самому А. С. Пушкину, что образ И. П. Белкина создан Пушкиным, как и все остальные образы в повестях. Цель Пушкина прояснится перед вами не сразу, потому что вы будете знакомиться с повестями постепенно, но, конечно, если 294 захотите, то сможете прочитать их все уже сейчас. В этом году на уроках вы подробнее познакомитесь с повестью «Выстрел». В основе «Выстрела» лежит эпизод из жизни самого Александра Сергеевича — его дуэль с офицером А. Зубовым, состоявшаяся в 1822 году в Кишиневе. Пушкин, как и его герой, явился на дуэль с черешнями. По жребию поэт должен был стрелять вторым, но после промаха соперника от своего выстрела отказался, хотя и мириться с Зубовым не стал. ЗАДАНИЯ 1. Прочитайте эпиграфы к повести А. С. Пушкина «Выстрел». Как вы думаете, о каких событиях в ней пойдет речь? Что наталкивает вас на такое предположение? 2. Прежде чем вы приступите к чтению повести «Выстрел», найдите информацию о дуэли и дуэльном кодексе в книге Я. Гордина «Дуэли и дуэлянты». 3. Прочитайте повесть А. С. Пушкина «Выстрел» и подумайте о том, почему она так названа. Выстрел Стрелялись мы. Баратынский Я поклялся застрелить его по праву дуэли (за ним остался еще мой выстрел). Вечер на бивуаке'1 I Мы стояли в местечке ***. Жизнь армейского офицера известна. Утром ученье, манеж2; обед у полкового коман- 1 Первый эпиграф — из поэмы Е.А. Баратынского «Бал». Второй — из повести А. А. Бестужева-Марлинского «Вечер на бивуаке». Известно, что Пушкин сначала хотел дать к повести эпиграф из своего романа «Евгений Онегин»: «Теперь сходитесь» (гл. 6). 2 Мане' ж — площадка или здание для тренировки лошадей и обучения верховой езде. 295 дира или в жидовском трактире; вечером пунш и карты. В *** не было ни одного открытого дома, ни одной невесты; мы собирались друг у друга, где, кроме своих мундиров, не видали ничего. Один только человек принадлежал нашему обществу, не будучи военным. Ему было около тридцати пяти лет, и мы за то почитали его стариком. Опытность давала ему перед нами многие преимущества; к тому же его обыкновенная угрюмость, крутой нрав и злой язык имели сильное влияние на молодые наши умы. Какая-то таинственность окружала его судьбу; он казался русским, а носил иностранное имя. Некогда он служил в гусарах, и даже счастливо; никто не знал причины, побудившей его выйти в отставку и поселиться в бедном местечке, где жил он вместе и бедно и расточительно: ходил вечно пешком, в изношенном черном сертуке, а держал открытый стол для всех офицеров нашего полка. Правда, обед его состоял из двух или трех блюд, изготовленных отставным солдатом, но шампанское лилось притом рекою. Никто не знал ни его состояния, ни его доходов, и никто не осмеливался о том его спрашивать. У него водились книги, большею частию военные, да романы. Он охотно давал их читать, никогда не требуя их назад; зато никогда не возвращал хозяину книги, им занятой. Главное упражнение его состояло в стрельбе из пистолета. Стены его комнаты были все источены пулями, все в скважинах, как соты пчелиные. Богатое собрание пистолетов было единственной роскошью бедной мазанки, где он жил. Искусство, до коего достиг он, было неимоверно, и если б он вызвался пулей сбить грушу с фуражки кого б то ни было, никто б в нашем полку не усумнился подставить ему своей головы. Разговор между нами касался часто поединков; Сильвио (так назову его) никогда в него не вмешивался. На вопрос, случалось ли ему драться, отвечал он сухо, что случалось, но в подробности не входил, и видно было, что таковые вопросы были ему неприятны. Мы полагали, что на совести его лежала какая-нибудь несчастная жертва его ужасного искусства. Впрочем, нам и в голову не приходило подозревать 296 в нем что-нибудь похожее на робость. Есть люди, коих одна наружность удаляет таковые подозрения. Нечаянный случай всех нас изумил. Однажды человек десять наших офицеров обедали у Сильвио. Пили по-обыкновенному, то есть очень много; после обеда стали мы уговаривать хозяина прометать нам банк. Долго он отказывался, ибо никогда почти не играл; наконец велел подать карты, высыпал на стол полсотни червонцев и сел метать. Мы окружили его, и игра завязалась. Сильвио имел обыкновение за игрою хранить совершенное молчание, никогда не спорил и не объяснялся. Если понтёру случалось обсчитаться, то он тотчас или доплачивал достальное, или записывал лишнее. Мы уж это знали и не мешали ему хозяйничать по-своему; но между нами находился офицер, недавно к нам переведенный. Он, играя тут же, в рассеянности загнул лишний угол. Сильвио взял мел и уравнял счет по своему обыкновению. Офицер, думая, что он ошибся, пустился в объяснения. Сильвио молча продолжал метать. Офицер, потеряв терпение, взял щетку и стер то, что казалось ему напрасно записанным. Сильвио взял мел и записал снова. Офицер, разгоряченный вином, игрою и смехом товарищей, почел себя жестоко обиженным и, в бешенстве схватив со стола медный шандал, пустил его в Сильвио, который едва успел отклониться от удара. Мы смутились. Сильвио встал, побледнев от злости, и с сверкающими глазами сказал: «Милостивый государь, извольте выйти, и благодарите Бога, что это случилось у меня в доме». Мы не сомневались в последствиях и полагали нового товарища уже убитым. Офицер вышел вон, сказав, что за обиду готов отвечать, как будет угодно господину банкомету. Игра продолжалась еще несколько минут; но, чувствуя, что хозяину было не до игры, мы отстали один за другим и разбрелись по квартирам, толкуя о скорой ваканции. На другой день в манеже мы спрашивали уже, жив ли еще бедный поручик, как сам он явился между нами; мы сделали ему тот же вопрос. Он отвечал, что об Сильвио не имел он еще никакого известия. Это нас удивило. Мы пошли 297 к Сильвио и нашли его на дворе, сажающего пулю на пулю в туза, приклеенного к воротам. Он принял нас по-обыкновенному, ни слова не говоря о вчерашнем происшествии. Прошло три дня, поручик был еще жив. Мы с удивлением спрашивали: неужели Сильвио не будет драться? Сильвио не дрался. Он довольствовался очень легким объяснением и помирился. Это, было, чрезвычайно повредило ему во мнении молодежи. Недостаток смелости менее всего извиняется молодыми людьми, которые в храбрости обыкновенно видят верх человеческих достоинств и извинение всевозможных пороков. Однако ж мало-помалу все было забыто, и Сильвио снова приобрел прежнее свое влияние. Один я не мог уже к нему приблизиться. Имея от природы романическое воображение, я всех сильнее прежде сего был привязан к человеку, коего жизнь была загадкою и который казался мне героем таинственной какой-то повести. Он любил меня; по крайней мере со мной одним оставлял обыкновенное свое резкое злоречие и говорил о разных предметах с простодушием и необыкновенною приятностию. Но после несчастного вечера мысль, что честь его была замарана и не омыта по его собственной вине, эта мысль меня не покидала и мешала мне обходиться с ним по-прежнему; мне было совестно на него глядеть. Сильвио был слишком умен и опытен, чтобы этого не заметить и не угадывать тому причины. Казалось, это огорчало его; по крайней мере я заметил раза два в нем желание со мною объясниться; но я избегал таких случаев, и Сильвио от меня отступился. С тех пор видался я с ним только при товарищах, и прежние откровенные разговоры наши прекратились. Рассеянные жители столицы не имеют понятия о многих впечатлениях, столь известных жителям деревень или городков, например об ожидании почтового дня: во вторник и пятницу полковая наша канцелярия бывала полна офицерами: кто ждал денег, кто письма, кто газет. Пакеты обыкновенно тут же распечатывались, новости сообщались, и канцелярия представляла картину самую оживленную. 298 Сильвио получал письма, адресованные в наш полк, и обыкновенно тут же находился. Однажды подали ему пакет, с которого он сорвал печать с видом величайшего нетерпения. Пробегая письмо, глаза его сверкали. Офицеры, каждый занятый своими письмами, ничего не заметили. «Господа, — сказал им Сильвио, — обстоятельства требуют немедленного моего отсутствия; еду сегодня в ночь; надеюсь, что вы не откажетесь отобедать у меня в последний раз. Я жду и вас, — продолжал он, обратившись ко мне, — жду непременно». С сим словом он поспешно вышел; а мы, согласясь соединиться у Сильвио, разошлись каждый в свою сторону. Я пришел к Сильвио в назначенное время и нашел у него почти весь полк. Все его добро было уже уложено; оставались одни голые, простреленные стены. Мы сели за стол; хозяин был чрезвычайно в духе, и скоро веселость его соделалась общею; пробки хлопали поминутно, стаканы пенились и шипели беспрестанно, и мы со всевозможным усердием желали отъезжающему доброго пути и всякого блага. Встали из-за стола уже поздно вечером. При разборе фуражек Сильвио, со всеми прощаясь, взял меня за руку и остановил в ту самую минуту, как собирался я выйти. «Мне нужно с вами поговорить», — сказал он тихо. Я остался. Гости ушли; мы остались вдвоем, сели друг противу друга и молча закурили трубки. Сильвио был озабочен; не было уже и следов его судорожной веселости. Мрачная бледность, сверкающие глаза и густой дым, выходящий изо рту, придавали ему вид настоящего дьявола. Прошло несколько минут, и Сильвио прервал молчание. — Может быть, мы никогда больше не увидимся, — сказал он мне, — перед разлукой я хотел с вами объясниться. Вы могли заметить, что я мало уважаю постороннее мнение; но я вас люблю, и чувствую: мне было бы тягостно оставить в вашем уме несправедливое впечатление. Он остановился и стал набивать выгоревшую свою трубку; я молчал, потупя глаза. — Вам было странно, — продолжал он, — что я не требовал удовлетворения от этого пьяного сумасброда Р***. 299 Вы согласитесь, что, имея право выбрать оружие, жизнь его была в моих руках, а моя почти безопасна: я мог бы приписать умеренность мою одному великодушию, но не хочу лгать. Если б я мог наказать Р***, не подвергая вовсе моей жизни, то я б ни за что не простил его. Я смотрел на Сильвио с изумлением. Таковое признание совершенно смутило меня. Сильвио продолжал. — Так точно: я не имею права подвергать себя смерти. Шесть лет тому назад я получил пощечину, и враг мой еще жив. Любопытство мое сильно было возбуждено. — Вы с ним не дрались? — спросил я. — Обстоятельства, верно, вас разлучили? — Я с ним дрался, — отвечал Сильвио, — и вот памятник нашего поединка. Сильвио встал и вынул из картона красную шапку с золотою кистью, с галуном (то, что французы называют bonnet de police)1; он ее надел; она была прострелена на вершок ото лба. — Вы знаете, — продолжал Сильвио, — что я служил в *** гусарском полку. Характер мой вам известен: я привык первенствовать, но смолоду это было во мне страстию. В наше время буйство было в моде: я был первым буяном по армии. Мы хвастались пьянством: я перепил славного Бур-цова2, воспетого Денисом Давыдовым. Дуэли в нашем полку случались поминутно: я на всех бывал или свидетелем, или действующим лицом. Товарищи меня обожали, а полковые командиры, поминутно сменяемые, смотрели на меня как на необходимое зло. Я спокойно (или беспокойно) наслаждался моею славою, как определился к нам молодой человек богатой и знатной фамилии (не хочу назвать его). Отроду не встречал счастливца столь блистательного! Вообразите себе молодость, ум, 1 Военная форменная фуражка (франц.). 2 Алексей Петрович Бурцов (Бурцев) (1783 —1813) — гусар и знаменитый гуляка. Ему посвящены три стихотворения Дениса Давыдова, написанные в 1804 году. 300 красоту, веселость самую бешеную, храбрость самую беспечную, громкое имя, деньги, которым не знал он счета и которые никогда у него не переводились, и представьте себе, какое действие должен был он произвести между нами. Первенство мое поколебалось. Обольщенный моею славою, он стал было искать моего дружества; но я принял его холодно, и он безо всякого сожаления от меня удалился. Я его возненавидел. Успехи его в полку и в обществе женщин приводили меня в совершенное отчаяние. Я стал искать с ним ссоры; на эпиграммы мои отвечал он эпиграммами, которые всегда казались мне неожиданнее и острее моих и которые, конечно, не в пример были веселее: он шутил, а я злобствовал. Наконец однажды на бале у польского помещика, видя его предметом внимания всех дам, и особенно самой хозяйки, бывшей со мною в связи, я сказал ему на ухо какую-то плоскую грубость. Он вспыхнул и дал мне пощечину. Мы бросились к саблям; дамы попадали в обморок; нас растащили, и в ту же ночь поехали мы драться. Это было на рассвете. Я стоял на назначенном месте с моими тремя секундантами. С неизъяснимым нетерпением ожидал я моего противника. Весеннее солнце взошло, и жар уже наспевал. Я увидел его издали. Он шел пешком, с мундиром на сабле, сопровождаемый одним секундантом. Мы пошли к нему навстречу. Он приближался, держа фуражку, наполненную черешнями. Секунданты отмерили нам двенадцать шагов. Мне должно было стрелять первому: но волнение злобы во мне было столь сильно, что я не понадеялся на верность руки и, чтобы дать себе время остыть, уступал ему первый выстрел; противник мой не соглашался. Положили бросить жребий: первый нумер достался ему, вечному любимцу счастия. Он прицелился и прострелил мне фуражку. Очередь была за мною. Жизнь его наконец была в моих руках; я глядел на него жадно, стараясь уловить хотя одну тень беспокойства^ Он стоял под пистолетом, выбирая из фуражки спелые черешни и выплевывая косточки, которые долетали до меня. Его равнодушие взбесило меня. Что пользы мне, подумал я, лишить его жизни, когда он ею вовсе 301 не дорожит? Злобная мысль мелькнула в уме моем. Я опустил пистолет. «Вам, кажется, теперь не до смерти, — сказал я ему, — вы изволите завтракать; мне не хочется вам помешать». — «Вы ничуть не мешаете мне, — возразил он, — извольте себе стрелять, а впрочем, как вам угодно: выстрел ваш остается за вами; я всегда готов к вашим услугам». Я обратился к секундантам, объявив, что нынче стрелять не намерен, и поединок тем и кончился. Я вышел в отставку и удалился в это местечко. С тех пор не прошло ни одного дня, чтоб я не думал о мщении. Ныне час мой настал^ Сильвио вынул из кармана утром полученное письмо и дал мне его читать. Кто-то (казалось, его поверенный по делам) писал ему из Москвы, что известная особа скоро должна вступить в законный брак с молодой и прекрасной девушкой. — Вы догадываетесь, — сказал Сильвио, — кто эта известная особа. Еду в Москву. Посмотрим, так ли равнодушно примет он смерть перед своей свадьбой, как некогда ждал ее за черешнями! При сих словах Сильвио встал, бросил об пол свою фуражку и стал ходить взад и вперед по комнате, как тигр по своей клетке. Я слушал его неподвижно; странные, проти-вуположные чувства волновали меня. Слуга вошел и объявил, что лошади готовы. Сильвио крепко сжал мне руку; мы поцеловались. Он сел в тележку, где лежали два чемодана, один с пистолетами, другой с его пожитками. Мы простились еще раз, и лошади поскакали. ? Вопросы и задания к части I 1. Какое впечатление произвел на вас Сильвио в части I? Почему? 2. На какие качества Сильвио обращает внимание повествователь? 3. Что и почему привлекало к Сильвио молодых офицеров? 4. Почему повествователь не описывает внешности Сильвио? 302 5. Перечитайте описание жилища Сильвио. Что оно рассказало вам о своем хозяине? 6. Опишите, каким вы представляете Сильвио, и объясните, почему именно таким. 7. Какое впечатление произвело на вас то, что Сильвио не вызвал обидевшего его офицера на дуэль? *8. Почему повествователь разочаровался в Сильвио, почему ему было «совестно на него глядеть»? Как это характеризует повествователя? *9. Почему повествователь принимает приглашение Сильвио на прощальный обед и соглашается выслушать его, хотя раньше отказывался от общения с ним? 10. Почему веселость Сильвио повествователь называет «судорожной»? Как вы понимаете этот образ? *11. Почему именно повествователю Сильвио рассказывает свою историю? Почему он вообще ее рассказывает? *12. Как связаны между собой рассказ повествователя и рассказ Сильвио? *13. Почему Пушкин нарушает хронологию событий и не знакомит нас с историей Сильвио в начале повести? *14. Сколько рассказчиков в повести? Зачем Пушкин прибегает к такой сложной системе повествования? Что бы изменилось, если бы все повествование велось от третьего лица, например от лица Ивана Петровича Белкина? *15. Почему Сильвио не называет фамилии своего противника? 16. Какими качествами наделен молодой граф? 17. Почему Пушкин не дает подробный портрет графа? 18. Почему Сильвио использует в описании графа прилагательные в превосходной степени? 19. Почему Сильвио не принял дружбы графа, а возненавидел его? Как это обстоятельство характеризует графа и Сильвио? *20. Как граф воспринимает поведение Сильвио? Как это характеризует графа? 21. Сравните поведение на дуэли графа и Сильвио. *22. Что помогает читателю понять такая деталь, как фуражка, полная черешен, с которой граф явился на дуэль? Что вы можете сказать о человеке, который, стоя под пистолетом, ест черешни? 23. Можете ли вы представить графа в момент, когда в него целится Сильвио? Опишите эту картину. 303 *24. Почему Сильвио решил, что граф не дорожит своей жизнью? Согласны ли вы с Сильвио? Почему? *25. Что нового вы узнали о Сильвио из его рассказа о дуэли? 26. Почему Сильвио отказался от выстрела? *27. Еще раз подумайте, почему в части I о дуэли рассказывает именно Сильвио, а не граф и не повествователь. 28. Чего ждал Сильвио все это время? Чего он ждет от продолжения дуэли? *29. Повествователь говорит о том, что его после рассказа Сильвио волновали «странные, противуположные чувства». Как вы думаете, какие это были чувства? Комментарий. Известно, что в первоначальной редакции (12 октября 1830 года) в повести не было части II: она заканчивалась словами «Окончание потеряно». Однако через два дня Пушкин написал часть II. *30. Предложите свое понимание части I как целостного произведения, словно части II и нет вовсе. II Прошло несколько лет, и домашние обстоятельства принудили меня поселиться в бедной деревеньке H ** уезда. Занимаясь хозяйством, я не переставал тихонько воздыхать о прежней моей шумной и беззаботной жизни. Всего труднее было мне привыкнуть проводить осенние и зимние вечера в совершенном уединении. До обеда кое-как еще дотягивал я время, толкуя со старостой, разъезжая по работам или обходя новые заведения; но коль скоро начинало смеркаться, я совершенно не знал куда деваться. Малое число книг, найденных мною под шкафами и в кладовой, были вытвержены мною наизусть. Все сказки, которые только могла запомнить ключница Кириловна, были мне пересказаны; песни баб наводили на меня тоску. Принялся я было за неподслащенную наливку, но от нее болела у меня голова; да признаюсь, побоялся я сделаться пьяницею с горя, то есть самым горьким пьяницею, чему примеров множество видел я в нашем уезде. Близких соседей около 304 меня не было, кроме двух или трех горьких, коих беседа состояла большею частию в икоте и воздыханиях. Уединение было сноснее. В четырех верстах от меня находилось богатое поместье, принадлежащее графине Б ***; но в нем жил только управитель, а графиня посетила свое поместье только однажды, в первый год своего замужества, и то прожила там не более месяца. Однако ж во вторую весну моего затворничества разнесся слух, что графиня с мужем приедет на лето в свою деревню. В самом деле, они прибыли в начале июня месяца. Приезд богатого соседа есть важная эпоха для деревенских жителей. Помещики и их дворовые люди толкуют о том месяца два прежде и года три спустя. Что касается до меня, то, признаюсь, известие о прибытии молодой и прекрасной соседки сильно на меня подействовало; я горел нетерпением ее увидеть, и потому в первое воскресение по ее приезде отправился после обеда в село *** рекомендоваться их сиятельствам, как ближайший сосед и всепокорнейший слуга. Лакей ввел меня в графский кабинет, а сам пошел обо мне доложить. Обширный кабинет был убран со всевозможною роскошью; около стен стояли шкафы с книгами, и над каждым бронзовый бюст; над мраморным камином было широкое зеркало; пол обит был зеленым сукном и устлан коврами. Отвыкнув от роскоши в бедном углу моем и уже давно не видав чужого богатства, я оробел и ждал графа с каким-то трепетом, как проситель из провинции ждет выхода министра. Двери отворились, и вошел мужчина лет тридцати двух, прекрасный собою. Граф приблизился ко мне с видом открытым и дружелюбным; я старался ободриться и начал было себя рекомендовать, но он предупредил меня. Мы сели. Разговор его, свободный и любезный, вскоре рассеял мою одичалую застенчивость; я уже начинал входить в обыкновенное мое положение, как вдруг вошла графиня, и смущение овладело мною пуще прежнего. В самом деле, она была красавица. Граф представил 305 меня; я хотел казаться развязным, но чем больше старался взять на себя вид непринужденности, тем более чувствовал себя неловким. Они, чтоб дать мне время оправиться и привыкнуть к новому знакомству, стали говорить между собою, обходясь со мною как с добрым соседом и без церемонии. Между тем я стал ходить взад и вперед, осматривая книги и картины. В картинах я не знаток, но одна привлекла мое внимание. Она изображала какой-то вид из Швейцарии; но поразила меня в ней не живопись, а то, что картина была прострелена двумя пулями, всаженными одна на другую. — Вот хороший выстрел, — сказал я, обращаясь к графу. — Да, — отвечал он, — выстрел очень замечательный. А хорошо вы стреляете? — продолжал он. — Изрядно, — отвечал я, обрадовавшись, что разговор коснулся наконец предмета, мне близкого. — В тридцати шагах промаху в карту не дам, разумеется из знакомых пистолетов. — Право? — сказала графиня, с видом большой внимательности, — а ты, мой друг, попадешь ли в карту на тридцати шагах? — Когда-нибудь, — отвечал граф, — мы попробуем. В свое время я стрелял не худо; но вот уже четыре года, как я не брал в руки пистолета. — О, — заметил я, — в таком случае бьюсь об заклад, что ваше сиятельство не попадете в карту и в двадцати шагах: пистолет требует ежедневного упражнения. Это я знаю на опыте. У нас в полку я считался одним из лучших стрелков. Однажды случилось мне целый месяц не брать пистолета: мои были в починке; что же бы вы думали, ваше сиятельство? В первый раз, как стал потом стрелять, я дал сряду четыре промаха по бутылке в двадцати пяти шагах. У нас был ротмистр, остряк, забавник; он тут случился и сказал мне: знать у тебя, брат, рука не подымается на бутылку. Нет, ваше сиятельство, не должно пренебрегать этим упражнением, не то отвыкнешь как раз. Лучший стрелок, которого удалось мне встречать, стрелял каждый день, по крайней 306 мере три раза перед обедом. Это у него было заведено, как рюмка водки. Граф и графиня рады были, что я разговорился. — А каково стрелял он? — спросил меня граф. — Да вот как, ваше сиятельство: бывало, увидит он, села на стену муха: вы смеетесь, графиня? Ей-богу, правда. Бывало, увидит муху и кричит: «Кузька, пистолет!» Кузька и несет ему заряженный пистолет. Он хлоп, и вдавит муху в стену! — Это удивительно! — сказал граф, — а как его звали? — Сильвио, ваше сиятельство. — Сильвио! — вскричал граф, вскочив со своего места; — вы знали Сильвио? — Как не знать, ваше сиятельство; мы были с ним приятели; он в нашем полку принят был, как свой брат товарищ; да вот уж лет пять, как об нем не имею никакого известия. Так и ваше сиятельство, стало быть, знали его? — Знал, очень знал. Не рассказывал ли он вам^ но нет; не думаю; не рассказывал ли он вам одного очень странного происшествия? — Не пощечина ли, ваше сиятельство, полученная им на бале от какого-то повесы? — А сказывал он вам имя этого повесы? — Нет, ваше сиятельство, не сказывал^ Ах! ваше сиятельство, — продолжал я, догадываясь об истине, — изви-ните^ я не знал^ уж не вы ли?.. — Я сам, — отвечал граф с видом чрезвычайно расстроенным, — а простреленная картина есть памятник последней нашей встречи^ — Ах, милый мой, — сказала графиня, — ради бога не рассказывай; мне страшно будет слушать. — Нет, — возразил граф, — я все расскажу; он знает, как я обидел его друга: пусть же узнает, как Сильвио мне отомстил. Граф подвинул мне кресла, и я с живейшим любопытством услышал следующий рассказ. 307 «Пять лет тому назад я женился. — Первый месяц, the honey-moon1 провел я здесь, в этой деревне. Этому дому обязан я лучшими минутами жизни и одним из самых тяжелых воспоминаний. Однажды вечером ездили мы вместе верхом; лошадь у жены что-то заупрямилась; она испугалась, отдала мне поводья и пошла пешком домой; я поехал вперед. На дворе увидел я дорожную телегу; мне сказали, что у меня в кабинете сидит человек, не хотевший объявить своего имени, но сказавший просто, что ему до меня есть дело. Я вошел в эту комнату и увидел в темноте человека, запыленного и обросшего бородой; он стоял здесь у камина. Я подошел к нему, стараясь припомнить его черты. “Ты не узнал меня, граф?” — сказал он дрожащим голосом. “Сильвио!” — закричал я, и, признаюсь, я почувствовал, как волоса стали вдруг на мне дыбом. “Так точно, — продолжал он, — выстрел за мною; я приехал разрядить мой пистолет; готов ли ты?” Пистолет у него торчал из бокового кармана. Я отмерил двенадцать шагов и стал там в углу, прося его выстрелить скорее, пока жена не воротилась. Он медлил — он спросил огня. Подали свечи. Я запер двери, не велел никому входить и снова просил его выстрелить. Он вынул пистолет и прицелился^ Я считал секунды^ я думал о ней^ Ужасная прошла минута! Сильвио опустил руку. “Жалею, — сказал он, — что пистолет заряжен не черешневыми косточками^ пуля тяжела. Мне все кажется, что у нас не дуэль, а убийство: я не привык целить в безоружного. Начнем сызнова; кинем жребий, кому стрелять первому”. Голова моя шла кругом^ Кажется, я не соглашался^ Наконец мы зарядили еще пистолет; свернули два билета; он положил их в фуражку, некогда мною простреленную; я вынул опять первый нумер. “Ты, граф, дьявольски счастлив”, — сказал он с усмешкою, которой никогда не забуду. Не понимаю, что со мною было и каким образом мог он меня к тому принудить^ но — я выстре- 1 Медовый месяц (англ.). 308 лил, и попал вот в эту картину. (Граф указывал пальцем на простреленную картину; лицо его горело как огонь; графиня была бледнее своего платка: я не мог воздержаться от восклицания.) — Я выстрелил, — продолжал граф, — и, слава богу, дал промах; тогда Сильвио^ (в эту минуту он был, право, ужасен) Сильвио стал в меня прицеливаться. Вдруг двери отворились, Маша вбегает и с визгом кидается мне на шею. Ее присутствие возвратило мне всю бодрость. “Милая, — сказал я ей, — разве ты не видишь, что мы шутим? Как же ты перепугалась! поди, выпей стакан воды и приди к нам; я представлю тебе старинного друга и товарища”. Маше все еще не верилось. “Скажите, правду ли муж говорит? — сказала она, обращаясь к грозному Сильвио, — правда ли, что вы оба шутите?” — “Он всегда шутит, графиня, — отвечал ей Сильвио, — однажды дал он мне шутя пощечину, шутя прострелил мне вот эту фуражку, шутя дал сейчас по мне промах; теперь и мне пришла охота пошутить^” С этим словом он хотел в меня прицелиться^ при ней! Маша бросилась к его ногам. “Встань, Маша, стыдно! — закричал я в бешенстве; — а вы, сударь, перестанете ли издеваться над бедной женщиной? Будете ли вы стрелять или нет?” — “Не буду, — отвечал Сильвио, — я доволен: я видел твое смятение, твою робость; я заставил тебя выстрелить по мне, с меня довольно. Будешь меня помнить. Предаю тебя твоей совести”. Тут он было вышел, но остановился в дверях, оглянулся на простреленную мною картину, выстрелил в нее, почти не целясь, и скрылся. Жена лежала в обмороке; люди не смели его остановить и с ужасом на него глядели; он вышел на крыльцо, кликнул ямщика и уехал, прежде чем успел я опомниться». Граф замолчал. Таким образом узнал я конец повести, коей начало некогда так поразило меня. С героем оной уже я не встречался. Сказывают, что Сильвио, во время возмущения Александра Ипсиланти, предводительствовал отрядом этеристов и был убит в сражении под Скуля-нами. 309 ? Вопросы и задания к части II 1. 2. 3. 4. 5. 6. 7. *8. *9. *10. 11. 12. *13. 14. *15. 16. *17. 18. *19. 20. Были ли у вас предположения о том, как далее будут разворачиваться события? Угадали ли вы замысел Пушкина? Если да, то что вам помогло? Почему «приезд богатого соседа есть важная эпоха для деревенских жителей»? Каким вы ожидали увидеть графа, побывав вместе с повествователем в его кабинете? Почему? Что удивило графа в рассказе повествователя о лучшем стрелке из тех, кого он знал? Когда вы догадались, что граф именно тот человек, с которым стрелялся Сильвио? Какое событие является кульминацией в повести? Обоснуйте свое мнение. Какие чувства испытал граф, узнав Сильвио? Почему Пушкин использует для обозначения состояния графа фразеологизм «волоса встали дыбом»? Почему граф так напуган, тогда как раньше он мог есть черешни, стоя под пистолетом Сильвио? Почему Сильвио медлит? Почему Сильвио отказывается от своего права на выстрел и предлагает графу вновь кинуть жребий? Найдите в книгах о дуэли ответ на вопрос: можно ли было графу соглашаться на это предложение? Почему граф согласился? Чем вызван промах графа? Рассчитывал ли Сильвио на это? Граф говорит: «^слава богу, дал промах». Как его характеризуют эти слова? Почему Сильвио не пытается скрыть от графини свои истинные намерения? Найдите развязку повести. Ожидали ли вы такого финала? Почему Сильвио отказывается от убийства графа и стреляет в картину? Как вы понимаете слова Сильвио: «Будешь меня помнить. Предаю тебя твоей совести»? Как вы считаете, виноват ли в чем-нибудь граф перед Сильвио? А как считают Сильвио и сам граф? Почему о второй дуэли, по замыслу Пушкина, рассказывает не Сильвио, а граф? 310 21. Как мы узнаем о том, какие чувства испытывают герои? *22. Как вы думаете, почему повествователь в части II ничего не сообщает о чувствах своих героев? А почему И. П. Белкин не вносит никаких пояснений и дополнений? *23. С какой целью Пушкин вводит в повесть сообщение о гибели Сильвио? 24. Каким композиционным элементом произведения является это сообщение? 25. Посмотрите в справочной литературе, кто такой Александр Ипсиланти и о каком возмущении идет речь. *26. Как характеризует Сильвио участие в этом восстании? 27. Как вы относитесь к Сильвио после прочтения всей повести? Менялось ли ваше отношение к нему? Как, в связи с чем и почему? 28. Подготовьте рассказ о характере Сильвио. *29. Как вы думаете, кто главный герой повести? Обоснуйте свое мнение. *30. Почему повесть названа «Выстрел», а не «Две дуэли» или «Сильвио», например? М. В.Добужинский. Иллюстрация к повести А. С. Пушкина «Выстрел» 311 М. В.Добужинский. Иллюстрация к повести А. С. Пушкина «Выстрел» Дополнительные вопросы и задания 1. Напишите киносценарий «Две дуэли» по двум эпизодам повести. 2. Подготовьте выразительное чтение эпизода, который произвел на вас самое сильное впечатление. 3. Рассмотрите иллюстрации к повести «Выстрел», сделанные М. В. Добужинским. Как вы думаете, почему художник прибегает к графике, отказываясь от цвета? 4. Нарисуйте или письменно опишите обложку книги «А. С. Пушкин. Выстрел». 5. Прослушайте фрагменты музыки к кинофильму «Выстрел» (композитор К. Хачатурян). Лейтмотивами каких фабульных элементов они могут быть? 312 6. Посмотрите кинофильм «Выстрел» (режиссер Н. Трахтенберг, оператор С. Шейнин, 1966; актеры: М. Козаков, Ю. Яковлев, О. Табаков, А.Шенгелая, Т. Конюхова) и напишите отзыв о нем. Какова идея этого фильма? Совпадает ли она с идеей повести Пушкина? 7. Прослушайте повесть в аудиозаписи (аудиокнига «Повести Белкина»). Напишите отзыв об исполнении произведения актерами-чтецами. ПРОСПЕР МЕРИМЕ (1803 — 1870) Александр Сергеевич Пушкин и Проспер Мериме не были лично знакомы, хотя знали друг о друге. Возможно, не оборвись жизнь Пушкина так рано, они могли бы стать друзьями. Пушкин очень высоко оценивал Мериме, называя его создателем «произведений чрезвычайно замечательных». И Мериме не только читал, но и переводил произведения Пушкина на французский язык, признавая его величайшим поэтом. Проспер Мериме был щедро одарен природой: ум, наблюдательность, тонкий вкус, способность к языкам, чувство стиля и трудолюбие — такое редкое сочетание качеств позволило ему стать одним из первых писателей Франции. Главной ценностью в жизни Мериме почитал свободу. В молодые годы он примкнул к борцам за освобождение искусства от устаревших традиций и догм. Много сил отдал Мериме сохранению и реставрации памятников искусства. В течение восемнадцати лет он занимал должность инспектора исторических памятников и национальных древностей. Эта деятельность заставляла его все время пополнять знания о разных прикладных искусствах и много путешествовать. О своих путешествиях Мериме рассказал в художественных очерках. Но наблюдения, сделанные в многочисленных поездках, отразились и в прекрасных художественных произведениях. 314 Мериме в истории литературы известен как блестящий мистификатор, то есть писатель, выдающий свои произведения за создания других, даже несуществующих авторов. Так, авторство своих пьес он приписал выдуманной им испанской актрисе Кларе Гасуль и в предисловии к сборнику поместил заметку о ней. В некоторых сборниках читатели могли найти портрет актрисы. Только пристально вглядевшись в этот портрет, знакомые Мериме узнавали своего приятеля, наряженного в женский испанский костюм. Еще с одной мистификацией Мериме оказался связан и А. С. Пушкин. В 1827 году Мериме издал книгу «Гузла, или Сборник иллирийских песен, записанных в Далмации, Боснии, Хорватии и Герцеговине». Себя в этой книге он представил как переводчика на французский язык замечательных фольклорных произведений западных славян. Только в 1840 году Мериме открыл, что все песни сочинены им самим, но в их основе действительно лежит славянский фольклор. Пушкин, прочитав «Гузлу» Э.Ж.Делеклюз. Портрет П. Мериме в виде Клары Гасуль 315 на французском языке, заинтересовался этими текстами. Он попросил своего друга С. А. Соболевского, бывшего и другом Мериме, узнать у последнего, «на чем основано изобретение странных сих песен». Гений Пушкина позволил ему уловить авторское начало в якобы фольклорных текстах, но поэт понимал, что они не могут быть сплошной выдумкой. В письме Соболевскому французский писатель говорит о том, что «Гузла» была для него развлечением, скрыв факт своей кропотливой работы над фольклорными и этнографическими источниками. И Пушкин, будучи человеком прямым и доверчивым, поверил в то, что Мериме все это сочинил абсолютно самостоятельно! Он перевел многие произведения Мериме, включив их в сборник «Песни западных славян». Одно стихотворение из этой книги вы, наверняка, знаете — это «Конь» («Что ты ржешь, мой конь ретивый^»). Интерес к русской литературе появился у Мериме довольно рано: в Париже читали курс русской литературы друзья Пушкина В. К. Кюхельбекер и польский поэт А. Мицкевич, выходили сочинения Н. М. Карамзина, «Антология русской литературы», в которой был напечатан фрагмент из поэмы Пушкина «Руслан и Людмила». Среди русских знакомых Мериме были В. А. Жуковский, Е. А. Баратынский, П. А. Вяземский, Л. С. Пушкин — младший брат поэта. Творчество А. С. Пушкина вызвало у Мериме искреннюю любовь. Выучив русский язык для того, чтобы свободно читать и понимать русскую литературу, Мериме переводил его произведения на французский. В числе этих переводов — повесть «Выстрел». Она уже до Мериме трижды переводилась с русского на французский, что говорит о ее популярности во Франции. И все же в литературе Мериме прославился как прозаик — мастер новеллы. ПРЕДСТАВЛЕНИЕ О НОВЕЛЛЕ ■ Новеллой называют небольшой рассказ с неожиданным финалом. 316 Первой в творчестве Мериме стала новелла «Маттео1 Фаль-коне», написанная в 1829 году. Вслед за ней были созданы «Та-манго», «Федериго» и другие новеллы, названные «экзотическими», потому что их действие разворачивается в экзотических странах. Обращение Мериме в новеллах к людям, далеким от цивилизации, связано с разочарованием писателя в буржуазном обществе. Его герои, часто неграмотные крестьяне, наделены сильными чувствами, цельными характерами. Они живут не расчетом, а страстями, у них есть свои представления о чести и достоинстве, которые нельзя купить, за которые они готовы умереть. ЗАДАНИЯ 1. Действие новеллы «Маттео Фальконе» происходит на Корсике. Подберите материалы о Корсике начала XIX века и сделайте устное сообщение об этом острове, его жителях и их обычаях. 2. Прочитайте новеллу П. Мериме «Маттео Фальконе» и подумайте, как писатель относится к своему герою. Маттео Фальконе (Перевод с французского О. Лавровой) Если пойти на северо-запад от Порто-Веккьо2 в глубь острова, то местность начнет довольно круто подниматься, и после трехчасовой ходьбы по извилистым тропкам, загроможденным большими обломками скал и кое-где пересеченным оврагами, выйдешь к обширным зарослям маки. Маки — родина корсиканских пастухов и всех, кто не в ладах с правосудием. Надо сказать, что корсиканский земледелец, не желая брать на себя труд унавоживать свое поле, выжигает часть леса: не его забота, если огонь распростра- 1 Встречается написание «Матео». 2 Пс)рто-Ве’ккьо — город и порт на юго-восточном побережье Корсики. 317 нится дальше, чем это нужно; что бы там ни было, он уверен, что получит хороший урожай на земле, удобренной золой сожженных деревьев. После того как колосья собраны (солому оставляют, так как ее трудно убирать), корни деревьев, оставшиеся в земле нетронутыми, пускают на следующую весну частые побеги; через несколько лет они достигают высоты в семь-восемь футов. Вот эта-то густая поросль и называется маки. Она состоит из самых разнообразных деревьев и кустарников, перепутанных как попало. Только с топором в руке человек может проложить в них путь; а бывают маки такие густые и непроходимые, что даже муфлоны1 не могут пробраться сквозь них. Если вы убили человека, бегите в маки Порто-Веккьо, и вы проживете там в безопасности, имея при себе доброе ружье, порох и пули; не забудьте прихватить с собой коричневый плащ с капюшоном — он заменит вам и одеяло и подстилку. Пастухи дадут вам молока, сыра и каштанов, и вам нечего бояться правосудия или родственников убитого, если только не появится необходимость пуститься в город, чтобы пополнить запасы пороха. Когда в 18^ году я посетил Корсику, дом Маттео Фаль-коне находился в полумиле от этого маки. Маттео Фалько-не был довольно богатый человек по тамошним местам; он жил честно, то есть ничего не делая, на доходы от своих многочисленных стад, которые пастухи-кочевники пасли в горах, перегоняя с места на место. Когда я увидел его два года спустя после того происшествия, о котором я намереваюсь рассказать, ему нельзя было дать более пятидесяти лет. Представьте себе человека небольшого роста, но крепкого, с вьющимися черными, как смоль, волосами, орлиным носом, тонкими губами, большими живыми глазами и лицом цвета невыделанной кожи. Меткость, с которой он стрелял из ружья, была необычной даже для этого края, где столько 1 Муфл(эны — порода диких баранов, более крупных, чем домашние, и с более грубой шерстью. 318 хороших стрелков. Маттео, например, никогда не стрелял в муфлона дробью, но на расстоянии ста двадцати шагов убивал его наповал выстрелом в голову или в лопатку — по своему выбору. Ночью он владел оружием так же свободно, как и днем. Мне рассказывали о таком примере его ловкости, который мог бы показаться неправдоподобным тому, кто не бывал на Корсике. В восьмидесяти шагах от него ставили зажженную свечу за листом прозрачной бумаги величиной с тарелку. Он прицеливался, затем свечу тушили, и спустя минуту в полной темноте он стрелял и три раза из четырех пробивал бумагу. Такое необыкновенно высокое искусство доставило Маттео Фальконе большую известность. Его считали таким же хорошим другом, как и опасным врагом; впрочем, услужливый для друзей и щедрый к бедным, он жил в мире со всеми в округе Порто-Веккьо. Но о нем рассказывали, что в Корте1, откуда он взял себе жену, он жестоко расправился с соперником, который слыл за человека опасного, как на войне, так и в любви; по крайней мере, Маттео приписывали выстрел из ружья, который настиг соперника в ту минуту, когда тот брился перед зеркальцем, висевшим у окна. Когда эту историю замяли, Маттео женился. Его жена Джу-зеппа родила ему сначала трех дочерей (что приводило его в ярость) и наконец сына, которому он дал имя Фортуна-то, — надежду семьи и продолжателя рода. Дочери были удачно выданы замуж: в случае чего отец мог рассчитывать на кинжалы и карабины зятьев. Сыну исполнилось только десять лет, но он подавал уже большие надежды. Однажды ранним осенним утром Маттео с женой отправились в маки поглядеть на свои стада, которые паслись на прогалине. Маленький Фортунато хотел идти с ними, но пастбище было слишком далеко, кому-нибудь надо было остаться стеречь дом, и отец не взял его с собой. Из дальнейшего будет видно, как ему пришлось в том раскаяться. Кс>рте — город в центре Корсики. 319 1 Прошло уже несколько часов, как они ушли; маленький Фортунато спокойно лежал на самом солнцепеке и, глядя на голубые горы, думал, что в будущее воскресенье он пойдет обедать в город к своему дяде caporale^, как вдруг его размышления были прерваны ружейным выстрелом. Он вскочил и повернулся в сторону равнины, откуда донесся этот звук. Снова через неравные промежутки времени послышались выстрелы, все ближе и ближе; наконец на тропинке, ведущей от равнины к дому Маттео, показался человек, покрытый лохмотьями, обросший бородой, в остроконечной шапке, какие носят горцы. Он с трудом передвигал ноги, опираясь на ружье. Его только что ранили в бедро. Это был бандит2, который, отправившись ночью в город за порохом, попал в засаду корсиканских вольтижеров3. Он яростно отстреливался и в конце концов сумел спастись от погони, прячась за уступы скал. Но он не намного опередил солдат: рана не позволила ему добежать до маки. Он подошел к Фортунато и спросил: — Ты сын Маттео Фальконе? — Да. — Я Джаннетто Санпьеро. За мной гонятся желтые воротники4. Спрячь меня, я не могу больше идти. 1 Капралами прежде назывались предводители, которых выбирали корсиканские коммуны, восставшие против феодальных сеньоров. В настоящее время так иногда называют человека, который благодаря своим владениям, связям и обширной клиентуре пользуется влиянием и обладает своего рода судебной властью в кантоне. По старинному обычаю, корсиканцы делятся на пять сословий: дворяне, капралы, граждане, плебеи и чужестранцы. (При-меч. автора.) 2 Бандгг т — здесь в смысле скрывающийся преступник. (При-меч. переводчика.) 3 Вольтижёры — отряды стрелков, с недавнего времени набираемые правительством для того, чтобы они заодно с жандармами помогали полиции. (Примеч. автора.) 4 В то время вольтижеры носили коричневые мундиры с желтыми воротниками. (Примеч. автора.) 320 — А что скажет отец, если я спрячу тебя без его разрешения? — Он скажет, что ты хорошо сделал. — Как знать! — Спрячь меня скорей, они идут сюда! — Подожди, пока вернется отец. — Ждать? Проклятье! Да они будут здесь через пять минут. Ну же, спрячь меня скорей, а не то я убью тебя! Фортунато ответил ему с полным хладнокровием: — Ружье твое разряжено, а в твоей carchera1 нет больше патронов. — При мне кинжал. — Где тебе угнаться за мной! Одним прыжком он очутился вне опасности. — Нет, ты не сын Маттео Фальконе! Неужели ты позволишь, чтобы меня схватили возле твоего дома? Это, видимо, подействовало на мальчика. — А что ты мне дашь, если я спрячу тебя? — спросил он, приближаясь. Бандит пошарил в кожаной сумке, висевшей у него на поясе, и вынул оттуда пятифранковую монету, которую он, вероятно, припрятал, чтобы купить пороху. Фортунато улыбнулся при виде серебряной монеты; он схватил ее и сказал Джаннетто: — Не бойся ничего. Тотчас же он сделал большое углубление в копне сена, стоявшей возле дома. Джаннетто свернулся в нем клубком, и мальчик прикрыл его сеном так, чтобы воздух проникал туда и ему было чем дышать. Никому бы и в голову не пришло, что в копне кто-то спрятан. Кроме того, с хитростью дикаря он придумал еще одну уловку. Он притащил кошку с котятами и положил ее на сено, чтобы казалось, будто его давно уже не ворошили. Потом, заметив следы крови на 1 Carchera — кожаный пояс, заменяющий патронташ и сумку. (Примеч. автора.) 321 тропинке у дома, он тщательно засыпал их землей и снова как ни в чем не бывало растянулся на солнцепеке. Несколько минут спустя шестеро стрелков в коричневой форме с желтыми воротниками под командой сержанта уже стояли перед домом Маттео. Этот сержант приходился дальним родственником Фальконе. (Известно, что на Корсике более чем где-либо считаются с родством.) Его звали Теодо-ро Гамба. Это был очень деятельный человек, гроза бандитов, которых он переловил немало. — Здорово, племянничек! — сказал он, подходя к Фор-тунато. — Как ты вырос! Не проходил ли тут кто-нибудь сейчас? — Ну, дядя, я еще не такой большой, как вы! — ответил мальчик с простодушным видом. — Подрастешь! Ну, говори же: тут никто не проходил? — Проходил ли здесь кто-нибудь? — Да, человек в остроконечной бархатной шапке и в куртке, расшитой красным и желтым. — Человек в остроконечной бархатной шапке и куртке, расшитой красным и желтым? — Да. Отвечай скорей и не повторяй моих вопросов. — Сегодня утром мимо нас проехал священник на своей лошади Пьеро. Он спросил, как поживает отец, и я ответил ему^ — Ах, шельмец! Ты хитришь! Отвечай скорей, куда девался Джаннетто, мы его ищем. Он прошел по этой тропинке, я в этом уверен. — Почем я знаю? — Почем ты знаешь? А я вот знаю, что ты его видел. — Разве видишь прохожих, когда спишь? — Ты не спал, плут! Выстрелы разбудили тебя. — Вы думаете, дядюшка, что ваши ружья так громко стреляют? Отцовский карабин стреляет куда громче. — Черт бы тебя побрал, проклятое отродье! Я уверен, что ты видел Джаннетто. Может быть, даже спрятал его. Ребята! Входите в дом, поищите там нашего беглеца. Он ковылял на одной лапе, а у этого мерзавца слишком много здра- 322 вого смысла, чтобы попытаться дойти до маки хромая. Да и следы крови кончаются здесь. — А что скажет отец? — спросил Фортунато насмешливо. — Что он скажет, когда узнает, что без него входили в наш дом? — Мошенник! — сказал Гамба, хватая его за ухо. — Стоит мне только захотеть, и ты запоешь по-иному! Следует, пожалуй, дать тебе десятка два ударов саблей плашмя, чтобы ты наконец заговорил. А Фортунато продолжал посмеиваться. — Мой отец — Маттео Фальконе! — сказал он значительно. — Знаешь ли ты, плутишка, что я могу увезти тебя в Корте или в Бастию1, бросить в тюрьму на солому, заковать в кандалы и отрубить голову, если ты не скажешь, где Джаннетто Санпьеро? Мальчик расхохотался, услышав такую смешную угрозу. Он повторил: — Мой отец — Маттео Фальконе. — Сержант! — тихо сказал один из вольтижеров. — Не надо ссориться с Маттео. Гамба был явно в затруднении. Он вполголоса переговаривался с солдатами, которые успели уже осмотреть весь дом. Это заняло не так много времени, потому что жилище корсиканца состоит из одной квадратной комнаты. Стол, скамейки, сундук, домашняя утварь и охотничьи принадлежности — вот и вся его обстановка. Маленький Фортуна-то гладил тем временем кошку и, казалось, ехидствовал над замешательством вольтижеров и дядюшки. Один из солдат подошел к копне сена. Он увидел кошку и, небрежно ткнув штыком в сено, пожал плечами, как бы сознавая, что такая предосторожность нелепа. Ничто не пошевелилось, лицо мальчика не выразило ни малейшего волнения. 1 Ба, стия — город и порт на северо-восточном побережье Корсики. 323 Сержант и его отряд теряли терпение; они уже поглядывали на равнину, как бы собираясь вернуться туда, откуда пришли, но тут их начальник, убедившись, что угрозы не производят никакого впечатления на сына Фальконе, решил сделать последнюю попытку и испытать силу ласки и подкупа. — Племянник! — проговорил он. — Ты, кажется, славный мальчик. Ты пойдешь далеко. Но, черт побери, ты ведешь со мной дурную игру, и, если б не боязнь огорчить моего брата Маттео, я увел бы тебя с собой. — Еще чего! — Но когда Маттео вернется, я расскажу ему все, как было, и за твою ложь он хорошенько выпорет тебя. — Посмотрим! — Вот увидишь^ Но слушай: будь умником, и я тебе что-то дам. — А я, дядюшка, дам вам совет: если вы будете медлить, Джаннетто уйдет в маки, и тогда потребуется еще несколько таких молодчиков, как вы, чтобы его догнать. Сержант вытащил из кармана серебряные часы, которые стоили добрых десять экю, и, заметив, что глаза маленького Фортунато загорелись при виде их, сказал ему, держа часы на весу за конец стальной цепочки: — Плутишка! Тебе бы, наверно, хотелось носить на груди такие часы, ты прогуливался бы по улицам Порто-Веккьо гордо, как павлин, и когда прохожие спрашивали бы у тебя: «Который час?» — ты отвечал бы: «Поглядите на мои часы». — Когда я вырасту, мой дядя капрал подарит мне часы. — Да, но у сына твоего дяди уже есть часы^ правда, не такие красивые, как эти^ а ведь он моложе тебя. Мальчик вздохнул. — Ну что ж, хочешь ты получить эти часы, племянничек? Фортунато, искоса поглядывавший на часы, походил на кота, которому подносят целого цыпленка. Чувствуя, что его дразнят, он не решается запустить в него когти, время 324 от времени отводит глаза, чтобы устоять против соблазна, поминутно облизывается и всем своим видом словно говорит хозяину: «Как жестока ваша шутка!» Однако сержант Гамба, казалось, и впрямь решил подарить ему часы. Фортунато не протянул руки за ними, но сказал ему с горькой усмешкой: — Зачем вы смеетесь надо мной? — Ей-богу, не смеюсь. Скажи только, где Джаннетто, и часы твои. Фортунато недоверчиво улыбнулся, его черные глаза впились в глаза сержанта, он старался прочесть в них, насколько можно верить его словам. — Пусть с меня снимут эполеты, — вскричал сержант, — если ты не получишь за это часы! Солдаты будут свидетелями, что я не откажусь от своих слов. Говоря так, он все ближе и ближе подносил часы к Фор-тунато, почти касаясь ими бледной щеки мальчика. Лицо Фортунато явно отражало вспыхнувшую в его душе борьбу между страстным желанием получить часы и долгом гостеприимства. Его голая грудь тяжело вздымалась — казалось, он сейчас задохнется. А часы покачивались перед ним, вертелись, то и дело задевая кончик его носа. Наконец Форту-нато нерешительно потянулся к часам, пальцы правой руки коснулись их, часы легли на его ладонь, хотя сержант все еще не выпускал из рук цепочку^ Голубой циферблат^ Ярко начищенная крышка^ Она огнем горит на солнце^ Искушение было слишком велико. Фортунато поднял левую руку и указал большим пальцем через плечо на копну сена, к которой он прислонился. Сержант сразу понял его. Он отпустил конец цепочки, и Фортунато почувствовал себя единственным обладателем часов. Он вскочил стремительнее лани и отбежал на десять шагов от копны, которую вольтижеры принялись тотчас же раскидывать. Сено зашевелилось, и окровавленный человек с кинжалом в руке вылез из копны; он попытался стать на ноги, но запекшаяся рана не позволила ему этого. Он упал. Сержант 325 бросился на него и вырвал кинжал. Его сейчас же связали по рукам и ногам, несмотря на сопротивление. Лежа на земле, скрученный, как вязанка хвороста, Джаннетто повернул голову к Фортунато, который подошел к нему. — ^ сын! — сказал он скорее презрительно, чем гневно. Мальчик бросил ему серебряную монету, которую получил от него, — он сознавал, что уже не имеет на нее права, — но преступник, казалось, не обратил на это никакого внимания. С полным хладнокровием он сказал сержанту: — Дорогой Гамба! Я не могу идти; вам придется нести меня до города. — Ты только что бежал быстрее козы, — возразил жестокий победитель. — Но будь спокоен: от радости, что ты наконец попался мне в руки, я бы пронес тебя на собственной спине целую милю, не чувствуя усталости. Впрочем, приятель, мы сделаем для тебя носилки из веток и твоего плаща, а на ферме Кресполи найдем лошадей. — Ладно, — молвил пленник, — прибавьте только немного соломы на носилки, чтобы мне было удобнее. Пока вольтижеры были заняты — кто приготовлением носилок из ветвей каштана, кто перевязкой раны Джаннет-то, — на повороте тропинки, ведшей в маки, вдруг появились Маттео Фальконе и его жена. Женщина с трудом шла, согнувшись под тяжестью огромного мешка с каштанами, в то время как муж шагал налегке с одним ружьем в руках, а другим — за спиной, ибо никакая ноша, кроме оружия, недостойна мужчины. При виде солдат Маттео прежде всего подумал, что они пришли его арестовать. Откуда такая мысль? Разве у Мат-тео были какие-нибудь нелады с властями? Нет, имя его пользовалось доброй славой. Он был, что называется, благонамеренным обывателем, но в то же время корсиканцем и горцем, а кто из корсиканцев-горцев, хорошенько порывшись в памяти, не найдет у себя в прошлом какого-нибудь грешка: ружейного выстрела, удара кинжалом или тому подобного пустячка? Совесть Маттео была чище, чем у кого- 326 либо, ибо вот уже десять лет, как он не направлял дула своего ружья на человека, но все же он был настороже и приготовился стойко защищаться, если это понадобится. — Жена! — сказал он Джузеппе. — Положи мешок и будь наготове. Она тотчас же повиновалась. Он передал ей ружье, которое висело у него за спиной и могло ему помешать. Второе ружье он взял на прицел и стал медленно приближаться к дому, держась ближе к деревьям, окаймлявшим дорогу, готовый при малейшем враждебном действии укрыться за самый толстый ствол, откуда он мог бы стрелять из-за прикрытия. Джузеппа шла за ним следом, держа второе ружье и патронташ. Долг хорошей жены — во время боя заряжать ружье для своего мужа. Сержанту тоже стало как-то не по себе, когда он увидел медленно приближавшегося Маттео с ружьем наготове и пальцем на курке. «А что, — подумал он, — если Маттео — родственник или друг Джаннетто и захочет его защищать? Тогда двое из нас наверняка получат пули его ружей, как письма с почты. Ну, а если он прицелится в меня, несмотря на наше родство?..» Наконец он принял смелое решение — пойти навстречу Маттео и, как старому знакомому, рассказать ему обо всем случившемся. Однако короткое расстояние, отделявшее его от Маттео, показалось ему ужасно длинным. — Эй, приятель! — закричал он. — Как поживаешь, дружище? Это я, Гамба, твой родственник! Маттео, не говоря ни слова, остановился; пока сержант говорил, он медленно поднимал дуло ружья так, что оно оказалось направленным в небо в тот момент, когда сержант приблизился. — Добрый день, брат! — сказал сержант, протягивая ему руку. — Давненько мы не виделись. — Добрый день, брат! — Я зашел мимоходом поздороваться с тобой и сестрицей Пеппой. Сегодня мы сделали изрядный конец, но у нас 327 слишком знатная добыча, и мы не можем жаловаться на усталость. Мы только что накрыли Джаннетто Санпьеро. — Слава Богу! — вскричала Джузеппа. — На прошлой неделе он увел у нас дойную козу. Эти слова обрадовали Гамбу. — Бедняга! — отозвался Маттео. — Он был голоден! — Этот негодяй защищался, как лев, — продолжал сержант, слегка раздосадованный. — Он убил одного моего стрелка и раздробил руку капралу Шардону; ну, да это беда невелика: ведь Шардон — француз^ А потом он так хорошо спрятался, что сам дьявол не сыскал бы его. Если бы не мой племянник Фортунато, я никогда бы его не нашел. — Фортунато? — вскричал Маттео. — Фортунато? — повторила Джузеппа. — Да! Джаннетто спрятался вон в той копне сена, но племянник раскрыл его хитрость. Я расскажу об этом его дяде капралу, и тот пришлет ему в награду хороший подарок. А я упомяну и его и тебя в донесении на имя прокурора. — Проклятье! — чуть слышно произнес Маттео. Они подошли к отряду. Джаннетто лежал на носилках, его собирались унести. Увидев Маттео рядом с Гамбой, он как-то странно усмехнулся, а потом, повернувшись лицом к дому, плюнул на порог и сказал: — Дом предателя! Только человек, обреченный на смерть, мог осмелиться назвать Фальконе предателем. Удар кинжала немедленно отплатил бы за оскорбление, и такой удар не пришлось бы повторять. Однако Маттео поднес только руку ко лбу, как человек, убитый горем. Фортунато, увидев отца, ушел в дом. Вскоре он снова появился с миской молока в руках и, опустив глаза, протянул ее Джаннетто. — Прочь от меня! — громовым голосом закричал арестованный. Затем, обернувшись к одному из вольтижеров, он промолвил: 328 — Товарищ! Дай мне напиться. Солдат подал ему флягу, и бандит отпил воду, поднесенную рукой человека, с которым он только что обменялся выстрелами. Потом он попросил не скручивать ему руки за спиной, а связать их крестом на груди. — Я люблю лежать удобно, — сказал он. Его просьбу с готовностью исполнили; затем сержант подал знак к выступлению, простился с Маттео и, не получив ответа, быстрым шагом двинулся к равнине. Прошло около десяти минут, а Маттео все молчал. Мальчик тревожно поглядывал то на мать, то на отца, который, опираясь на ружье, смотрел на сына с выражением сдержанного гнева. — Хорошо начинаешь! — сказал наконец Маттео голосом спокойным, но страшным для тех, кто знал этого человека. — Отец! — вскричал мальчик; глаза его наполнились слезами, он сделал шаг вперед, как бы собираясь упасть перед ним на колени. Но Маттео закричал: — Прочь! И мальчик, рыдая, остановился неподвижно в нескольких шагах от отца. Подошла Джузеппа. Ей бросилась в глаза цепочка от часов, конец которой торчал из-под рубашки Фортунато. — Кто дал тебе эти часы? — спросила она строго. — Дядя сержант. Фальконе выхватил часы и, с силой швырнув о камень, разбил их вдребезги. — Жена! — сказал он. — Мой ли это ребенок? Смуглые щеки Джузеппы стали краснее кирпича. — Опомнись, Маттео! Подумай, кому ты это говоришь! — Значит, этот ребенок первый в нашем роду стал предателем. Рыдания и всхлипывания Фортунато усилились, а Фаль-коне по-прежнему не сводил с него своих рысьих глаз. Наконец он стукнул прикладом о землю и, вскинув ружье на 329 плечо, пошел по дороге в маки, приказав Фортунато следовать за ним. Мальчик повиновался. Джузеппа бросилась к Маттео и схватила его за руку. — Ведь это твой сын! — вскрикнула она дрожащим голосом, впиваясь черными глазами в глаза мужа и словно пытаясь прочесть то, что творилось в его душе. — Оставь меня, — сказал Маттео. — Я его отец! Джузеппа поцеловала сына и, плача, вернулась в дом. Она бросилась на колени перед образом Богоматери и стала горячо молиться. Между тем Фальконе, пройдя шагов двести по тропинке, спустился в небольшой овраг. Попробовав землю прикладом, он убедился, что земля рыхлая и что копать ее будет легко. Место показалось ему пригодным для исполнения его замысла. — Фортунато! Стань у того большого камня. Исполнив его приказание, Фортунато упал на колени. — Молись! — Отец! Отец! Не убивай меня! — Молись! — повторил Маттео грозно. Запинаясь и плача, мальчик прочитал «Отче наш» и «Верую». Отец в конце каждой молитвы твердо произносил «аминь». — Больше ты не знаешь молитв? — Отец! Я знаю еще «Богородицу» и литанию, которой научила меня тетя. — Она очень длинная^ Ну все равно, читай. Литанию мальчик договорил совсем беззвучно. — Ты кончил? — Отец, пощади! Прости меня! Я никогда больше не буду! Я попрошу дядю капрала, чтобы Джаннетто помиловали! Он лепетал еще что-то; Маттео вскинул ружье и, прицелившись, сказал: — Да простит тебя Бог! Фортунато сделал отчаянное усилие, чтобы встать и припасть к ногам отца, но не успел. Маттео выстрелил, и мальчик упал мертвый. 330 Даже не взглянув на труп, Маттео пошел по тропинке к дому за лопатой, чтобы закопать сына. Не успел он пройти и нескольких шагов, как увидел Джузеппу: она бежала, встревоженная выстрелом. — Что ты сделал? — воскликнула она. — Совершил правосудие. — Где он? — В овраге. Я сейчас похороню его. Он умер христианином. Я закажу по нем панихиду. Надо сказать зятю, Теодору Бьянки, чтобы он переехал к нам жить. ? Вопросы и задания 1. Что больше всего потрясло вас при чтении новеллы? 2. Какие чувства вызвал у вас поступок Фортунато? *3. Кто виноват в том, что Фортунато выдал Джаннетто? 4. Выделите в новелле экспозицию, завязку, эпизоды развития действия, кульминацию, развязку. *5. С какой целью повествователь во вступлении рассказывает читателю о маки? 6. Что вы узнали из вступления о корсиканцах? *7. Перечитайте портрет Маттео Фальконе. О чем вам говорит его внешность? Какое впечатление производит Маттео? 8. С помощью каких художественных средств Мериме создает образ героя в экспозиции? *9. Маттео появляется как действующее лицо далеко не в начале новеллы. Почему же новелла названа его именем? 10. Перечитайте завязку новеллы. Почему Фортунато не хочет сразу помочь бандиту Джаннетто? *11. О каких качествах мальчика можно узнать из его разговора с Джаннетто? Обоснуйте свое мнение. *12. Похож ли сын на своего отца? Обоснуйте свою позицию. 13. Что открывает в характере мальчика его диалог с сержантом Гамба? Обоснуйте свое мнение. 14. Прочитайте этот диалог по ролям. Передайте все оттенки эмоций персонажей. 15. Почему Фортунато не боится сержанта? 16. Как менялись чувства мальчика, когда он рассматривал часы. Сочувствуете ли вы ему в этот момент? 331 17. Опишите или нарисуйте Фортунато, рассматривающего часы. *18. Почему мальчик не смог победить искушение? *19. Задумывался ли Фортунато о последствиях своего поступка? Как он сам его оценивал? 20. Что говорит о Фортунато тот факт, что он вернул деньги Джаннетто? 21. Так кто же виноват в том, что Фортунато выдал Джаннетто? *22. Почему Маттео Фальконе все время носил с собой ружье? 23. Что нового вы узнали о Маттео из описания его появления из маки? *24. В новелле есть образ жены Маттео, Джузеппы. С какой целью Мериме вводит его в новеллу? 25. Опишите, какой вы представляете себе Джузеппу. *26. Что общего между Маттео и его женой? 27. Что больше всего потрясло Маттео в поступке сына? *28. Все ли персонажи рассказа разделяют отношение Маттео к поступку сына? Почему? 29. Почему повествователь ничего не говорит нам о чувствах персонажей? Что помогает нам догадаться об этих чувствах? *30. Осознал ли Фортунато свою вину? Объясните свое мнение. 31. Почему Маттео не простил сына? *32. Почему Джузеппа не остановила мужа? *33. Зачем Маттео позволяет сыну долго читать молитвы? *34. Был ли момент, когда Маттео пожалел сына? 35. В какой момент вы поняли, что Фортунато ждет смерть? 36. Жесток ли Маттео? *37. Как вам кажется, чем вызван поступок Маттео? *38. Как автор относится к своим героям и их поступкам? Что помогло вам это понять? 39. Почему автор отказывается от каких бы то ни было комментариев и объяснений поступка Маттео? Дополнительные вопросы и задания 1. Если бы вы делали иллюстрации к этой новелле Мериме, какую технику вы бы выбрали — графику или живопись? Почему? 2. Составьте киносценарий по одному из эпизодов: «Джаннетто просит Фортунато о помощи» или «Искушение Фортунато». 332 3. Прочитайте самостоятельно другие новеллы П. Мериме и напишите отзыв об одной из них. ? Вопросы для сопоставления произведений *1. Есть что-нибудь общее между Маттео Фальконе и Сильвио — героем повести А. С. Пушкина «Выстрел»? Обоснуйте свою позицию. *2. Чем похожа новелла Мериме на повесть Пушкина? На книжной полке А. С. Пушкин. «Повести покойного Ивана Петровича Белкина» («Метель», «Барышня-крестьянка»). А. Гессен. «Жизнь поэта». П. Мериме. «Таманго», «Взятие редута», «Песни западных славян» (в переводе А. С. Пушкина). ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ПРОЕКТ Подготовьте и издайте печатный или электронный литературнохудожественный журнал «Каким бывает человек». ЗАКЛЮЧЕНИЕ Вот и пролетел учебный год. А как много вы узнали! Как много секретов словесного искусства открыли и многому научились! Но путь к пониманию литературного произведения долог. Мы продолжим его в следующем учебном году, к которому вам нужно за лето немного подготовиться, прочитав книги с летней книжной полки. Если при чтении у вас появятся вопросы, запишите их, чтобы не забыть: с них вы и начнете разговор на уроке. А когда отыщете ответ, то впишите его рядом. Такая работа поможет вам надолго запомнить прочитанное и свои впечатления от произведения. На летней книжной полке Н. В.Гоголь. «Тарас Бульба», «Шинель». Л.Н. Толстой. «Детство». М. Горький. «Детство». Ф. А. Искандер. «Детство Чика». В. Шекспир. «Ромео и Джульетта». А. С. Пушкин. «Дубровский». А. К. Толстой. «Князь Серебряный». А. Т. Твардовский. «Василий Теркин». М.Сервантес. «Дон Кихот». СОДЕРЖАНИЕ Раздел 5. Человек в поисках счастья........................ 3 Эрнст Теодор Вильгельм (Амадей) Гофман..................... 3 Щелкунчик и мышиный король (перевод с немецкого И. Татариновой)......................................... 9 ПЕРВОНАЧАЛЬНОЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЕ О ДВОЕМИРИИ...................43 На книжной полке ..........................................45 Художественные проекты.....................................45 Николай Васильевич Гоголь..................................46 Вечера на хуторе близ Диканьки..........................55 Ночь перед Рождеством ...............................55 На книжной полке ......................................... 111 Художественные проекты.................................... 111 Александр Грин .......................................... 112 Алые паруса .......................................... 115 ПРЕДСТАВЛЕНИЕ О ФЕЕРИИ................................... 192 На книжной полке ........................................ 193 СПЕКТАКЛЬ — ПЬЕСА — ДРАМА ............................... 193 Представление о драме.................................... 194 Представление о способах выражения авторского отношения в драме..................................... 196 Представление о конфликте в драме........................ 196 План анализа конфликта драматического произведения ...... 197 Представление о способах создания образов персонажей в драме.................................... 198 План анализа образа персонажа драматического произведения. 198 Евгений Львович Шварц.................................... 200 Обыкновенное чудо..................................... 202 На книжной полке ........................................ 236 Художественные проекты................................... 237 335 Раздел 6. Дружба в жизни человека..................... 238 Александр Сергеевич Пушкин ........................... 238 ДРУЖЕСКОЕ ПОСЛАНИЕ КАК ЖАНР ЛИРИКИ ................... 241 И.И. Пущину ....................................... 242 Советы. Как написать сочинение по картине ............ 244 На книжной полке ..................................... 244 Владимир Владимирович Маяковский...................... 245 Хорошее отношение к лошадям........................ 247 ОСОБЕННОСТИ ПОЭТИЧЕСКОГО ЯЗЫКА В.В.МАЯКОВСКОГО........ 250 Валентин Григорьевич Распутин ........................ 254 Уроки французского ................................ 257 ПЕРВОНАЧАЛЬНОЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЕ О РЕАЛИСТИЧЕСКОМ ПРОИЗВЕДЕНИИ.......................................... 291 На книжной полке ..................................... 292 Художественные проекты................................ 292 Раздел 7. Человек в экстремальной ситуации............ 293 Александр Сергеевич Пушкин ........................... 293 Выстрел ........................................... 295 Проспер Мериме ....................................... 314 ПРЕДСТАВЛЕНИЕ О НОВЕЛЛЕ............................... 316 Маттео Фальконе (перевод с французского О.Лавровой) ....................................... 317 На книжной полке ..................................... 333 Художественный проект ................................ 333 Заключение............................................ 334 На летней книжной полке .............................. 334