Учебник Литература 6 класс Бунеев Бунеева часть 3

Федеральный государственный образовательный стандарт Образовательная система «Школа 2100» Р.Н. Бунеев, Е.В. Бунеева ЛИТЕРАТУРА 6 класс • Часть 3 Москва Б/шх: 2015 УДК 373.167.1:821.161.1+82.0 ББК 83.3(0)я721 Б91 Федеральный государственный образовательный стандарт Образовательная система «Школа 2100» шк? Совет координаторов предметных линий Образовательной системы «Школа 2100» -лауреат премии Правительства РФ в области образования за теоретическую разработку основ образовательной системы нового поколения и её практическую реализацию в учебниках На учебник получены положительные заключения по результатам научной экспертизы (заключение РАН от 14.10.2011 № 10106-5215/685), педагогической экспертизы (заключение РАН от 24.01.2014 № 000350) и общественной экпертизы (заключение НП «Лига образования» от 30.01.2014 № 165) Бунеев, Р.Н. Б91 Литература. 6 кл. : учеб. для организаций, осуществляющих образовательную деятельность. В 3 ч. Ч. 3 / Р.Н. Бунеев, Е.В. Буне-ева. - Изд. 4-е, дораб. - М. : Баласс, 2015. - 192 с. : ил. (Образовательная система «Школа 2100»). ISBN 978-5-85939-962-8 ISBN 978-5-85939-957-4 (ч. 3) Учебник «Литература» для 6 класса («Год после детства») соответствует Федеральному государственному образовательному стандарту основного общего образования. Является продолжением непрерывного курса литературы и составной частью комплекта учебников развивающей Образовательной системы «Школа 2100». К учебнику выпущены методическое пособие для учителя и «Тетрадь по литературе» для учащихся, в которую включены задания к произведениям, предназначенным для текстуального изучения. Может использоваться как учебное пособие. УДК 373.167.1:821.161.1+82.0 ББК 83.3(0)я721 Данный учебник в целом и никакая его часть не могут быть скопированы без разрешения владельца авторских прав Условные обозначения: - произведения для текстуального изучения (остальные произведения изучаются обзорно); - вопросы и задания на повторение, обобщение, сопоставление; - работа со словариком литературоведческих терминов; (П) (С) (ТР) - творческие работы. ISBN 978-5-85939-962-8 ISBN 978-5-85939-957-4 (ч. 3) © Бунеев Р.Н., Бунеева Е.В., 1999, 2004, 2008, 2012 © ООО «Баласс», 1999, 2004, 2008, 2012 Раздел 4 ОТКРЫВАЯ МИР ВОКРУГ... Случалось ли вам, читатель, в известную пору жизни вдруг замечать, что ваш взгляд на вещи вдруг совершенно изменяется, как будто все предметы, которые вы видели до тех пор, вдруг повернулись другой, неизвестной ещё стороной? Л.Н. Толстой «Отрочество», глава 3 Глава 19 (продолжение письма) «Чем дальше мы ведём наш разговор, тем серьёзнее он становится, — писала тётя Лена. — К сожалению, история человечества — это не только торжество разума и развития, но и агрессия, жестокость, стремление решить проблемы силой. Человеческой природе, я уверена, чужда агрессивность. Да, людям часто приходилось и приходится защищать от врагов свою землю, свои дома и семьи, но и освободительные войны — это всегда кровь, страдания, смерть, потери... и остановка в развитии цивилизации. Человек на войне, человек и война — это особая тема в литературе. Во-первых, потому, что очень велика сила её эмоционального воздействия на читателя, во-вторых, война позволяет высветить и всё лучшее в человеке, и всё дурное, заставляет размышлять о таких категориях, как героизм, сила духа, патриотизм, мужество, подвиг и — трусость, предательство, вероломство... Я бы хотела предложить тебе прочитать несколько произведений: рассказ Л.Н. Толстого "Севастополь в декабре месяце” из цикла "Севастопольские рассказы", стихи М.Ю. Лермонтова и стихи поэтов ХХ века, написанные в годы Великой Отечественной войны. Ты сама почувствуешь, что их объединяет и в чём проявляется индивидуальность каждого писателя в раскрытии темы». Ребята, это задание и для вас, но сначала мы хотели бы предложить вам подумать над вопросами: 1. Почему «человек на войне» — особая тема в литературе? Какие другие «особые» темы вы знаете? 2. Уточните значение понятий: агрессия, гуманизм, гуманный человек, сила духа, предательство, вероломство. Приведите необходимые примеры из рассказов И.С. Тургенева и других произведений. 3. Назовите писателей, которых по праву можно отнести к гуманистам. Объясните свой выбор. 4 Л.Н. Толстой Севастополь в декабре месяце (в сокращении) Утренняя заря только что начинает окрашивать небосклон над Сапун-горою; тёмно-синяя поверхность моря сбросила с себя уже сумрак ночи и ждёт первого луча, чтобы заиграть весёлым блеском; с бухты несёт холодом и туманом; снега нет — всё черно, но утренний резкий мороз хватает за лицо и трещит под ногами, и далёкий неумолкаемый гул моря, изредка прерываемый раскатистыми выстрелами в Севастополе, один нарушает тишину утра. На кораблях глухо бьёт восьмая склянка. На набережной шумно шевелятся толпы серых солдат, чёрных матросов и пёстрых женщин. Бабы продают булки, русские мужики с самоварами кричат: сбитень горячий, и тут же на первых ступенях валяются заржавевшие ядры, бомбы, картечи и чугунные пушки разных калибров. Немного далее большая площадь, на которой валяются какие-то огромные брусья, пушечные станки, спящие солдаты; стоят лошади, повозки, зелёные орудия и ящики, пехотные козлы; двигаются солдаты, матросы, офицеры, женщины, дети, купцы; ездят телеги с сеном, с кулями и с бочками; кой-где проедут казак и офицер верхом, генерал на дрожках. Направо улица загорожена баррикадой, на которой в амбразурах стоят какие-то маленькие пушки, и около них сидит матрос, покуривая трубочку. Налево красивый дом с римскими цифрами на фронтоне, под которым стоят солдаты и окровавленные носилки, — везде вы видите неприятные следы военного лагеря. Первое впечатление ваше непременно самое неприятное: странное смешение лагерной и городской жизни, красивого города и грязного бивуака1 не только не красиво, но кажется отвратительным беспорядком; вам даже покажется, что все перепуганы, суетятся, не знают, что делать. Но вглядитесь ближе в лица этих людей, движущихся вокруг вас, и вы поймёте совсем другое. Посмотрите хоть на этого фурштатского 1 Бивуак — привал, расположение войск вне населённого пункта. 5 солдатика, который ведет поить какую-то гнедую тройку и так спокойно мурлыкает себе что-то под нос, что, очевидно, он не заблудится в этой разнородной толпе, которой для него и не существует, но что он исполняет своё дело, какое бы оно ни было — поить лошадей или таскать орудия, - так же спокойно, и самоуверенно, и равнодушно, как бы всё это происходило где-нибудь в Туле или в Саранске. То же выражение читаете вы и на лице этого офицера, который в безукоризненно белых перчатках проходит мимо, и в лице матроса, который курит, сидя на баррикаде, и в лице рабочих, солдат, с носилками дожидающихся на крыльце бывшего Собрания, и в лице этой девицы, которая, боясь замочить своё розовое платье, по камешкам перепрыгивает через улицу. Да! вам непременно предстоит разочарование, ежели вы в первый раз въезжаете в Севастополь. Напрасно вы будете искать хоть на одном лице следов суетливости, растерянности или даже энтузиазма, готовности к смерти, решимости, — ничего этого нет: вы видите будничных людей, спокойно занятых будничным делом, так что, может быть, вы упрекнёте себя в излишней восторженности, усомнитесь немного в справедливости понятия о геройстве защитников Севастополя, которое составилось в вас по рассказам, описаниям и вида и звуков с Северной стороны. Но прежде чем сомневаться, сходите на бастионы, посмотрите защитников Севастополя на самом месте защиты или лучше зайдите прямо напротив в этот дом, бывший прежде Севастопольским собранием и на крыльце которого стоят солдаты с носилками, — вы увидите там защитников Севастополя, увидите там ужасные и грустные, великие и забавные, но изумительные, возвышающие душу зрелища. Вы входите в большую залу Собрания. Только что вы отворили дверь, вид и запах сорока или пятидесяти ампутационных и самых тяжело раненных больных, одних на койках, большей частью на полу, вдруг поражает вас. Не верьте чувству, которое удерживает вас на пороге залы, — это дурное чувство, — идите вперёд, не стыдитесь того, что вы как будто пришли смотреть на страдальцев, не стыдитесь подойти и поговорить с ними: несчастные любят видеть человеческое сочувствующее лицо, любят рассказать про свои страдания и услышать слова любви и 6 участия. Вы проходите посередине постелей и ищете лицо менее строгое и страдающее, к которому вы решитесь подойти, чтобы побеседовать. — Ты куда ранен? — спрашиваете вы нерешительно и робко у одного старого исхудалого солдата, который, сидя на койке, следит за вами добродушным взглядом и как будто приглашает подойти к себе. Я говорю: «робко спрашиваете», потому что страдания, кроме глубокого сочувствия, внушают почему-то страх оскорбить и высокое уважение к тому, кто перенёс их. — В ногу, — отвечает солдат; но в это самое время вы сами замечаете по складкам одеяла, что у него ноги нет выше колена. — Слава богу теперь, — прибавляет он, — на выписку хочу. — А давно ты уже ранен? — Да вот шестая неделя пошла, ваше благородие! — Что же, болит у тебя теперь? — Нет, теперь не болит, ничего; только как будто в икре ноет, когда непогода, а то ничего. — Как же ты это был ранен? — На пятом баксионе, ваше благородие, как первая бан-дировка была: навёл пушку, стал отходить, этаким манером, к другой амбразуре, как он ударит меня по ноге, ровно как в яму оступился. Глядь, а ноги нет. — Неужели больно не было в эту первую минуту? — Ничего; только как горячим чем меня пхнули в ногу. — Ну, а потом? — И потом ничего; только как кожу натягивать стали, так саднило как будто. Оно первое дело, ваше благородие, не думать много: как не думаешь, оно тебе и ничего. Всё больше оттого, что думает человек. В это время к вам подходит женщина в сереньком полосатом платье и повязанная чёрным платком; она вмешивается в ваш разговор с матросом и начинает рассказывать про него, про его страдания, про отчаянное положение, в котором он был четыре недели, про то, как, бывши ранен, остановил носилки, с тем чтобы посмотреть на залп нашей батареи, как великие князья говорили с ним и пожаловали ему двадцать пять рублей и как он сказал им, что он опять хочет на бастион, с тем чтобы учить молодых, ежели уже сам работать не может. Говоря всё это одним духом, жен- 7 щина эта смотрит то на вас, то на матроса, который, отвернувшись и как будто не слушая её, щиплет у себя на подушке корпию1, и глаза её блестят каким-то особенным восторгом. — Это хозяйка моя, ваше благородие! — замечает вам матрос с таким выражением, как будто говорит: «Уж вы её извините. Известно, бабье дело — глупые слова говорит». Вы начинаете понимать защитников Севастополя; вам становится почему-то совестно за самого себя перед этим человеком. Вам хотелось бы сказать ему слишком много, чтобы выразить ему своё сочувствие и удивление; но вы не находите слов или недовольны теми, которые приходят вам в голову, — и вы молча склоняетесь перед этим молчаливым, бессознательным величием и твёрдостью духа, этой стыдливостью перед собственным достоинством. <...> Теперь, ежели нервы ваши крепки, пройдите в дверь налево: в той комнате делают перевязки и операции. Вы увидите там докторов с окровавленными по локти руками и бледными угрюмыми физиономиями, занятых около койки, на которой, с открытыми глазами и говоря, как в бреду, бессмысленные, иногда простые и трогательные слова, лежит раненый под влиянием хлороформа. Доктора заняты отвратительным, но благодетельным делом ампутаций. Вы увидите, как острый кривой нож входит в белое здоровое тело; увидите, как с ужасным, раздирающим криком и проклятиями раненый вдруг приходит в чувство; увидите, как фельдшер бросит в угол отрезанную руку; увидите, как на носилках лежит, в той же комнате, другой раненый и, глядя на операцию товарища, корчится и стонет не столько от физической боли, сколько от моральных страданий ожидания, — увидите ужасные, потрясающие душу зрелища; увидите войну не в правильном, красивом и блестящем строе, с музыкой и барабанным боем, с развевающимися знаменами и гарцующими генералами, а увидите войну в настоящем её выражении — в крови, в страданиях, в смерти... Выходя из этого дома страданий, вы непременно испытаете отрадное чувство, полнее вдохнёте в себя свежий воздух, почувствуете удовольствие в сознании своего здо- 1 Щипать корпию — щипать из тряпок нитки, употреблявшиеся прежде вместо ваты. 8 ровья, но вместе с тем в созерцании этих страдании почерпнёте сознание своего ничтожества и спокойно, без нерешимости поидёте на бастионы... «Что значит смерть и страдания такого ничтожного червяка, как я, в сравнении с столькими смертями и столькими страданиями?» Но вид чистого неба, блестящего солнца, красивого города, отворенной церкви и движущегося по разным направлениям военного люда скоро приведёт ваш дух в нормальное состояние легкомыслия, маленьких забот и увлечения одним настоящим. <...> Недалёкий свист ядра или бомбы, в то самое время как вы станете подниматься на гору, неприятно поразит вас. Вы вдруг поймёте, и совсем иначе, чем понимали прежде, значение тех звуков выстрелов, которые вы слушали в городе. Какое-нибудь тихо-отрадное воспоминание вдруг блеснёт в вашем воображении; собственная ваша личность начнёт занимать вас больше, чем наблюдения; у вас станет меньше внимания ко всему окружающему, и какое-то неприятное чувство нерешимости вдруг овладеет вами. Несмотря на этот подленький голос при виде опасности, вдруг заговоривший внутри вас, вы, особенно взглянув на солдата, который, размахивая руками и осклизаясь под гору, по жидкой грязи, рысью, со смехом бежит мимо вас, — вы заставляете молчать этот голос, невольно выпрямляете грудь, поднимаете выше голову и карабкаетесь вверх на скользкую глинистую гору. Только что вы немного взобрались на гору, справа и слева от вас начинают жужжать штуцерные пули, и вы, может быть, призадумаетесь, не идти ли вам по траншее, которая ведёт параллельно с дорогой; но траншея эта наполнена такой жидкой, жёлтой, вонючей грязью выше колена, что вы непременно выберете дорогу по горе, тем более что вы видите, все идут по дороге. Пройдя шагов двести, вы входите в изрытое грязное пространство, окружённое со всех сторон турами, насыпями, погребами, плат формами, землянками, на которых стоят большие чугунные орудия и правильными кучами лежат ядра. Всё это кажется вам нагороженным без всякой цели, связи и порядка. Где на батарее сидит кучка матросов, где посередине площадки, до половины потонув в грязи, лежит разбитая пушка, где пехотный солдатик, с ружьём переходящий через батареи и с трудом вытаскивающий ноги из липкой грязи; везде, со 9 всех сторон и во всех местах, видите черепки, неразорванные бомбы, ядра, следы лагеря, и всё это затопленное в жидкой, вязкой грязи. Как вам кажется, недалеко от себя слышите вы удар ядра, со всех сторон, кажется, слышите различные звуки пуль — жужжащие, как пчела, свистящие, быстрые или визжащие, как струна, — слышите ужасный гул выстрела, потрясающий всех вас, и который вам кажется чем-то ужасно страшным. «Так вот он, четвёртый бастион, вот оно, это страшное, действительно ужасное место!» — думаете вы себе, испытывая маленькое чувство гордости и большое чувство подавленного страха. Но разочаруйтесь: это ещё не четвёртый бастион. Это Язоновский редут — место сравнительно очень безопасное и вовсе не страшное. Чтобы идти на четвёртый бастион, возьмите направо, по этой узкой траншее, по которой, нагнувшись, побрёл пехотный солдатик. По траншее этой встретите вы, может быть, опять носилки, матроса, солдат с лопатами, увидите проводники мин, землянки в грязи, в которые, согнувшись, могут влезать только два человека, и там увидите пластунов черноморских батальонов, которые там переобуваются, едят, курят трубки, живут, и увидите опять везде ту же вонючую грязь, следы лагеря и брошенный чугун во всевозможных видах. Пройдя ещё шагов триста, вы снова выходите на батарею — на площадку, изрытую ямами и обставленную турами, насыпанными землёй, орудиями на платформах и земляными валами. Здесь увидите вы, может быть, человек пять матросов, играющих в карты под бруствером, и морского офицера, который, заметив в вас нового человека, любопытного, с удовольствием покажет вам своё хозяйство 10 и всё, что для вас может быть интересного. Офицер этот так спокойно свёртывает папироску из жёлтой бумаги, сидя на орудии, так спокойно, без малейшей аффектации говорит с вами, что, несмотря на пули, которые чаще, чем прежде, жужжат над вами, вы сами становитесь хладнокровны и внимательно расспрашиваете и слушаете рассказы офицера. Офицер этот расскажет вам, - но только, ежели вы его расспросите, — про бомбардирование пятого числа, расскажет, как на его батарее только одно орудие могло действовать, и из всей прислуги осталось восемь человек, и как всё-таки на другое утро шестого он палил1 из всех орудий; расскажет вам, как пятого попала бомба в матросскую землянку и положила одиннадцать человек; покажет вам из амбразуры батареи и траншеи неприятельские, которые не дальше здесь как в тридцати-сорока саженях. Одного я боюсь, что под влиянием жужжания пуль, высовываясь из амбразуры, чтобы посмотреть неприятеля, вы ничего не увидите, а ежели увидите, то очень удивитесь, что этот белый каменистый вал, который так близко от вас и на котором вспыхивают белые дымки, этот-то белый вал и есть неприятель — он, как говорят солдаты и матросы. Даже очень может быть, что морской офицер, из тщеславия или просто так, чтобы доставить себе удовольствие, захочет при вас пострелять немного. «Послать комендора и прислугу к пушке», — и человек четырнадцать матросов живо, весело, кто засовывая в карман трубку, кто дожёвывая сухарь, постукивая подкованными сапогами по платформе, подойдут к пушке и зарядят её. Вглядитесь в лица, в осанки и в движения этих людей: в каждой морщине этого загорелого скуластого лица, в каждой мышце, в ширине этих плеч, в толщине этих ног, обутых в громадные сапоги, в каждом движении, спокойном, твёрдом, неторопливом, видны эти главные черты, составляющие силу русского, — простоты и упрямства; но здесь на каждом лице кажется вам, что опасность, злоба и страдания войны, кроме этих главных признаков, проложили ещё следы сознания своего достоинства и высокой мысли и чувства. <...> 1 Моряки все говорят палить, а не стрелять. (Прим. Л.Н. Толстого.) 11 Итак, вы видели защитников Севастополя на самом месте защиты и идёте назад, почему-то не обращая никакого внимания на ядра и пули, продолжающие свистать по всей дороге до разрушенного театра, — идёте с спокойным, возвысившимся духом. Главное, отрадное убеждение, которое вы вынесли, — это убеждение в невозможности взять Севастополь, и не только взять Севастополь, но поколебать где бы то ни было силу русского народа, — и эту невозможность видели вы не в этом множестве траверсов, брустверов, хитросплетённых траншей, мин и орудий, одних на других, из которых вы ничего не поняли, но видели её в глазах, речах, приёмах, в том, что называется духом защитников Севастополя. То, что они делают, делают они так просто, так малонапряжённо и усиленно, что, вы убеждены, они ещё могут сделать во сто раз больше... они всё могут сделать. Вы понимаете, что чувство, которое заставляет работать их, не есть то чувство мелочности, тщеславия, забывчивости, которое испытывали вы сами, но какое-нибудь другое чувство, более властное, которое сделало из них людей, так же спокойно живущих под ядрами, при ста случайностях смерти вместо одной, которой подвержены все люди, и живущих в этих условиях среди беспрерывного труда, бдения и грязи. Из-за креста, из-за названия, из угрозы не могут принять люди эти ужасные условия: должна быть другая, высокая побудительная причина. И эта причина есть чувство, редко проявляющееся, стыдливое в русском, но лежащее в глубине души каждого, - любовь к родине. Только теперь рассказы о первых временах осады Севастополя, когда в нём не было укреплений, не было войск, не было физической возможности удержать его и всё-таки не было ни малейше- 12 го сомнения, что он не отдастся неприятелю, — о временах, когда этот герой, достойный Древней Греции, — Корнилов, объезжая войска, говорил: «Умрём, ребята, а не отдадим Севастополя», - и наши русские, не способные к фразёрству, отвечали: «Умрём! ура!» — только теперь рассказы про эти времена перестали быть для вас прекрасным историческим преданием, но сделались достоверностью, фактом. Вы ясно поймёте, вообразите себе тех людей, которых вы сейчас видели, теми героями, которые в те тяжёлые времена не упали, а возвышались духом и с наслаждением готовились к смерти, не за город, а за родину. Надолго оставит в России великие следы эта эпопея Севастополя, которой героем был народ русский... Уже вечереет. Солнце перед самым закатом вышло из-за серых туч, покрывающих небо, и вдруг багряным светом осветило лиловые тучи, зеленоватое море, покрытое кораблями и лодками, колыхаемое ровной широкой зыбью, и белые строения города, и народ, движущийся по улицам. По воде разносятся звуки какого-то старинного вальса, который играет полковая музыка на бульваре, и звуки выстрелов с бастионов, которые странно вторят им. Севастополь. 1885 года, 25 апреля и 1. Из каких картин складывается панорама обороны Севастополя? 2. Как ведут себя люди в осаждённом городе? Что поражает рассказчика в их поведении? Какие истины он открывает для себя? 3. Л.Н. Толстой показывает в этом рассказе «войну в настоящем её выражении». Как вы поняли, что это значит? 4. Какие главные черты, составляющие силу русского народа, увидел рассказчик в лицах солдат, в их поведении? 5. В чём видит Л.Н. Толстой побудительную причину самоотверженности защитников Севастополя? Почему он считает, что это чувство «стыдливое в русском»? 6. С какой целью автор так подробно описывает собственные переживания, состояние своей души? 7. Как писатель делает читателей сопричастными всему происходящему? 13 М.Ю. Лермонтов Сон В полдневный жар в долине Дагестана С свинцом в груди лежал недвижим я; Глубокая ещё дымилась рана, По капле кровь сочилася моя. Лежал один я на песке долины; Уступы скал теснилися кругом, И солнце жгло их жёлтые вершины И жгло меня — но спал я мёртвым сном. И снился мне сияющий огнями Вечерний пир в родимой стороне. Меж юных жён, увенчанных цветами, Шёл разговор весёлый обо мне. Но, в разговор весёлый не вступая, Сидела там задумчиво одна, И в грустный сон душа её младая Бог знает чем была погружена; И снилась ей долина Дагестана; Знакомый труп лежал в долине той; В его груди, дымясь, чернела рана, И кровь лилась хладеющей струёй. 1841 г. и 14 1. О чём, по-вашему, это стихотворение: о предчувствии гибели? о смерти солдата? о трагедии оборванной жизни?.. 2. В чём драматизм этого стихотворения? Что делает мир враждебным герою? 3. Как вы понимаете смысл заглавия этого стихотворения? 4. Прочитайте стихи о войне поэтов ХХ века. Найдите в каждом мысли и чувства, созвучные стихотворению Лермонтова. Семён Гудзенко Перед атакой Когда на смерть идут — поют, а перед этим можно плакать. Ведь самый страшный час в бою час ожидания атаки. Снег минами изрыт вокруг и почернел от пыли минной. Разрыв - и умирает друг. И, значит, смерть проходит мимо. Сейчас настанет мой черёд. За мной одним идёт охота. Будь проклят сорок первый год -ты, вмёрзшая в снега пехота. Мне кажется, что я магнит, что я притягиваю мины. Разрыв - и лейтенант хрипит. И смерть опять проходит мимо. Но мы уже не в силах ждать. И нас ведёт через траншеи окоченевшая вражда, штыком дырявящая шеи. Бой был короткий. А потом глушили водку ледяную, и выковыривал ножом из-под ногтей я кровь чужую. Октябрь 1942 г. ^7^ ^ 15 Булат Окуджава До свидания, мальчики... Ах, война, что ж ты сделала, подлая: Стали тихими наши дворы, Наши мальчики головы подняли, Повзрослели они до поры, на пороге едва помаячили И ушли - за солдатом солдат... До свидания, мальчики! Мальчики, Постарайтесь вернуться назад! Нет, не прячьтесь вы, будьте высокими Не жалейте ни пуль, ни гранат, И себя не щадите... Но всё-таки Постарайтесь вернуться назад! Ах, война, что ж ты, подлая, сделала Вместо свадеб — разлуки и дым. 16 Наши девочки платьица белые Раздарили сестрёнкам своим. Сапоги — ну куда от них денешься! — Да зелёные крылья погон... Вы наплюйте на сплетников, девочки, Мы сведём с ними счёты потом! Пусть болтают, что верить вам не во что, Что идёте войной наугад... До свидания, девочки! Девочки, Постарайтесь вернуться назад! 1958 г. Константин Симонов Жди меня В.С. Жди меня, и я вернусь. Только очень жди. Жди, когда наводят грусть Жёлтые дожди, Жди, когда снега метут, Жди, когда жара, Жди, когда других не ждут, Позабыв вчера. Жди, когда из дальних мест Писем не придёт, Жди, когда уж надоест Всем, кто вместе ждёт. Жди меня, и я вернусь, Не желай добра Всем, кто знает наизусть, Что забыть пора. Пусть поверят сын и мать В то, что нет меня, Пусть друзья устанут ждать, Сядут у огня, Выпьют горькое вино На помин души... Жди. И с ними заодно Выпить не спеши. Жди меня, и я вернусь Всем смертям назло. Кто не ждал меня, тот пусть Скажет: - Повезло. -Не понять не ждавшим им, Как среди огня Ожиданием своим Ты спасла меня. Как я выжил, будем знать Только мы с тобой, -Просто ты умела ждать, Как никто другой. 1941 г. Мария Петровых Апрель 1942 года Свирепая была зима, Полгода лютовал мороз. Наш городок сходил с ума, По грудь сугробами зарос. Казалось, будет он сметён -Здесь ветры с четырёх сторон, Сквозь город им привольно дуть, Сшибаясь грудь о грудь. Они продрогший городок Давно бы сдули с ног, Но разбивалась в прах пурга О тяжкие снега. И вот апрель в календаре, Земля в прозрачном серебре, Хрустящем на заре. И солнце светит горячей, И за ручьём бежит ручей. Скворцы звенят наперебой, И млеет воздух голубой. И если б только не война, Теперь была б весна. 1942 г. Борис Слуцкий Лошади в океане Лошади умеют плавать, Но - не хорошо. Недалеко. «Глория» по-русски значит «Слава», — Это вам запомнится легко. Шёл корабль, своим названьем гордый, Океан старался превозмочь. В трюме, добрыми мотая мордами, Тыща лошадей топталась день и ночь. 18 Тыща лошадей! Подков четыре тыщи! Счастья всё ж они не принесли. Мина кораблю пробила днище Далеко-далёко от земли. Люди сели в лодки, в шлюпки влезли. Лошади поплыли просто так. Что ж им было делать, бедным, если Нету мест на лодках и плотах? Плыл по океану рыжий остров. В море в синем остров плыл гнедой. И сперва казалось - плавать просто, Океан казался им рекой. Но не видно у реки той края. На исходе лошадиных сил Вдруг заржали кони, возражая Тем, кто в океане их топил. Кони шли на дно и ржали, ржали, Все на дно покуда не пошли. Вот и всё. А всё-таки мне жаль их — Рыжих, не увидевших земли. 1950 г. 1. Как продолжает стихотворение Б. Окуджавы тему стихотворения М.Ю. Лермонтова «Сон»? 2. Какой вы увидели войну в стихотворениях С. Гудзенко и Б. Окуджавы? Что объединяет эти два стихотворения? 3. Перечитайте последние две строчки стихотворения С. Гудзенко. Каков смысл этой детали, подробности? 4. Как вы поняли две последние строчки стихотворения М. Петровых? С чем сравнивает войну поэтесса? 5. Как по-разному поэты показывают противоестественность и бессмысленность войны? 6. О каких человеческих ценностях заставляют задуматься все эти стихотворения? 7. Попробуйте сформулировать отношение к войне авторов, чьи стихи вы прочитали. 19 Глава 20 (продолжение письма) «Верочка, тебе пришлось прочитать несколько тяжёлых, очень серьёзных произведений. Но, наверное, нельзя до конца понять, что такое счастье, если не знаешь, что такое горе, и оценить до конца то, что имеешь, можно только тогда, когда возникает реальная угроза всё это потерять. Чем больше я читаю и думаю о людях, тем больше понимаю, что человек — удивительное существо. Он может совершать и прекрасные, и чудовищные поступки, в нём соединяется и высокое, и мелкое, ничтожное; и дурное, и хорошее. Поэтому невозможно, по-моему, судить о человеке однозначно: плохой - хороший, всё гораздо сложнее. Подумай об этом, когда будешь читать два следующих рассказа. Автор одного из них — Александр Грин, автор второго — американский писатель О. Генри». Ребята, прежде чем вы прочитаете эти произведения, мы просим вас ответить на такие вопросы: и 20 1. Что вы вкладываете в понятия «хороший человек», «плохой человек»? 2. Как вы отличаете хорошие поступки от плохих? А. Грин Четырнадцать футов1 I -И так, она вам отказала обоим? - спросил на прощанье хозяин степной гостиницы. — Что вы сказали? Род молча приподнял шляпу и зашагал; так же поступил Кист. Рудокопы досадовали на себя за то, что разболтались вчера вечером под властью винных паров. Теперь хозяин пытался подтрунить над ними; по крайней мере, этот его последний вопрос почти не скрывал усмешки. Когда гостиница исчезла за поворотом, Род, неловко усмехаясь, сказал: — Это ты захотел водки. Не будь водки, у Кэт не горели бы щеки от стыда за наш разговор, даром что девушка за две тысячи миль от нас. Какое дело этой акуле... — Но что же особенного узнал трактирщик? — хмуро возразил Кист. — Ну... любил ты... любил я... любили одну. Ей — всё равно... Вообще, был ведь разговор этот о женщинах. — Ты не понимаешь, — сказал Род. — Мы сделали нехорошо по отношению к ней: произнесли её имя в... за стойкой. Ну, и довольно об этом. Несмотря на то, что девушка крепко сидела у каждого в сердце, они остались товарищами. Неизвестно, что было бы в случае предпочтения. Сердечное несчастье даже сблизило их; оба они, мысленно, смотрели на Кэт в телескоп, а никто так не сроден друг другу, как астрономы. Поэтому их отношения не нарушались. Как сказал Кист: «Кэт было всё равно». Но не совсем. Однако она молчала. II «Кто любит, тот идёт до конца». Когда оба — Род и Кист — пришли прощаться, она подумала, что вернуться 1 Фут — мера длины, равная примерно 0,30 м. 21 и снова повторить объяснение должен самый сильный и стойкий в чувстве своём. Так, может быть, немного жестоко рассуждал восемнадцатилетний Соломон в юбке. Между тем оба нравились девушке. Она не понимала, как можно отойти от неё далее четырёх миль без желания вернуться через двадцать четыре часа. Однако серьёзный вид рудокопов, их плотно уложенные мешки и те слова, какие говорятся только при настоящей разлуке, немного разозлили её. Ей было душевно трудно, и она отомстила за это. — Ступайте, — сказала Кэт. — Свет велик. Не всё же будете вы вдвоём припадать к одному окошку. Говоря так, думала она вначале, что скоро, очень скоро явится весёлый, живой Кист. Затем прошёл месяц, и внушительность этого срока перевела её мысли к Роду, с которым она всегда чувствовала себя проще. Род был большеголов, очень силён и малоразговорчив, но смотрел на неё так добродушно, что она однажды сказала ему: «Цып-цып...» III Прямой путь в Солнечные Карьеры лежал через смешение скал — отрог цепи, пересекающий лес. Здесь были тропинки, значение и связь которых путники узнали в гостинице. Почти весь день они шли, придерживаясь верного направления, но к вечеру начали понемногу сбиваться. Самая крупная ошибка произошла у Плоского Камня — обломка скалы, некогда сброшенного землетрясением. От усталости память о поворотах изменила им, и они пошли вверх, когда надо было идти мили полторы влево, а затем начать восхождение. На закате солнца, выбравшись из дремучих дебрей, рудокопы увидели, что путь им преграждён трещиной. Ширина пропасти была значительна, но, в общем, казалась на подходящих для того местах доступной скачку коня. Видя, что заблудились, Кист разделился с Родом: один пошёл направо, другой - налево; Кист выбрался к непроходимым обрывам и возвратился; через полчаса вернулся и Род - его путь привёл к разделению трещины на ложа потоков, падавших в бездну. 22 Путники сошлись и остановились в том месте, где вначале увидели трещину. IV Так близко, так доступно коротенькому мостку стоял перед ними противоположный край пропасти, что Кист с досадой топнул и почесал затылок. Край, отделённый трещиной, был сильно покат к отвесу и покрыт щебнем, однако из всех мест, по которым они прошли, разыскивая обход, это место являло наименьшую ширину. Забросив бечёвку с привязанным к ней камнем, Род смерил досадное расстояние: оно было почти четырнадцать футов. Он оглянулся: сухой, как щётка, кустарник полз по вечернему плоскогорью; солнце садилось. Они могли бы вернуться, потеряв день или два, но далеко впереди, внизу, блестела тонкая петля Асценды, от закругления которой направо лежал золотоносный отрог Солнечных Гор. Одолеть трещину — значило сократить путь не меньше, как дней на пять. Между тем обычный путь с возвращением на старый свой след и путешествие по изгибу реки составляли большое римское «S», которое теперь предстояло им пересечь по прямой линии. - Будь дерево, - сказал Род, - но нет этого дерева. Нечего перекинуть и не за что уцепиться на той стороне верёвкой. Остаётся прыжок. Кист осмотрелся, затем кивнул. Действительно, разбег был удобен: слегка покато он шёл к трещине. - Надо думать, что перед тобой натянуто чёрное полотно, - сказал Род, - только и всего. Представь, что пропасти нет. - Разумеется, - сказал Кист рассеянно. - Немного холодно... Точно купаться. Род снял с плеч мешок и перебросил его; так же поступил и Кист. Теперь им не оставалось ничего другого, как следовать своему решению. - Итак... — начал Род, но Кист, более нервный, менее способный нести ожидание, отстраняюще протянул руку. - Сначала я, а потом ты, - сказал он. - Это совершенные пустяки. Чепуха! Смотри. Действуя сгоряча, чтобы предупредить приступ прости- 23 тельной трусости, он отошёл, разбежался и, удачно поддав ногой, перелетел к своему мешку, брякнувшись плашмя грудью. В зените этого отчаянного прыжка Род сделал внутреннее усилие, как бы помогая прыгнувшему всем своим существом. Кист встал. Он был немного бледен. — Готово, — сказал Кист. — Жду тебя с первой почтой. Род медленно отошел на возвышение, рассеянно потёр руки и, нагнув голову, помчался к обрыву. Его тяжёлое тело, казалось, рванется с силой птицы. Когда он разбежался, а затем поддал, отделившись на воздух, Кист, неожиданно для себя, представил его срывающимся в бездонную глубину. Это была подлая мысль — одна из тех, над которыми человек не властен. Возможно, что она передалась прыгавшему. Род, оставляя землю, неосторожно взглянул на Киста — и это сбило его. Он упал грудью на край, тотчас подняв руку и уцепившись за руку Киста. Вся пустота низа ухнула в нем, но Кист держал крепко, успев схватить падающего на последнем волоске времени. Ещё немного — рука Киста скрылась бы в пустоте. Кист лёг, скользя на осыпающихся мелких камнях по пыльному закруглению. Его рука вытянулась и помертвела от тяжести тела Рода, но, царапая ногами и свободной рукой землю, он с бешенством жертвы, с тяжёлым вдохновением риска удерживал сдавленную руку Рода. Род хорошо видел и понимал, что Кист ползёт вниз. «Отпусти!» — сказал Род так страшно и холодно, что Кист с отчаянием крикнул о помощи, сам не зная кому. «Ты свалишься, говорю тебе, — продолжал Род, — отпусти меня и не забывай, что именно на тебя посмотрела она особенно». Так выдал он горькое, тайное своё убеждение. Кист не ответил. Он молча искупал свою мысль — мысль о прыжке Рода вниз. Тогда Род вынул свободной рукой из кармана складной нож, открыл его зубами и вонзил в руку Киста. Рука разжалась... Кист взглянул вниз, затем, еле удержавшись от падения сам, отполз и перетянул руку платком. Некоторое время он сидел тихо, держась за сердце, в котором стоял гром, наконец лёг и начал тихо трястись всем телом, прижимая руку к лицу. 24 Зимой следующего года во двор фермы Карроля вошёл прилично одетый человек и не успел оглянуться, как, хлопнув внутри дома несколькими дверьми, к нему, распугав кур, стремительно выбежала молодая девушка с независимым видом, но с вытянутым и напряжённым лицом. - А где Род? - поспешно спросила она, едва подала руку. — Или вы одни, Кист?! «Если ты сделала выбор, то не ошиблась», — подумал вошедший. — Род... — повторила Кэт. — Ведь вы были всегда вместе... Кист кашлянул, посмотрел в сторону и рассказал всё. 1. Что объединяет Рода и Киста, кроме любви к Кэт? 2. Как вы думаете, любила ли Кэт кого-нибудь из них? 3. Как вы расцениваете «подлую мысль» Киста? Виновен ли он в гибели Рода? 4. Почему Род не дал погибнуть Кисту? 5. Перечитайте внимательно сцену прихода Киста в дом Кэт. Как вы понимаете её смысл? 6. Какие детали придают рассказу напряжение и ощущение опасности? 7. Объясните смысл названия рассказа. Как название связано с основной идеей рассказа? О. Генри Последний лист В небольшом квартале к западу от Вашингтон-сквера улицы перепутались и переломались в короткие полоски, именуемые проездами. Эти проезды образуют странные углы и кривые линии. Одна улица там даже пересекает самое себя раза два. И вот в поисках окон, выходящих на север, кровель XVIII столетия, голландских мансард и дешёвой квартир- 25 ной платы люди искусства набрели на своеобразный квартал Гринич-Виллидж. Затем они перевезли туда с Шестой авеню несколько оловянных кружек и одну-две жаровни и основали «колонию». Студия Сью и Джонси помещалась наверху трёхэтажного кирпичного дома. Джонси — уменьшительное от Джоанны. Одна приехала из штата Мэн, другая - из Калифорнии. Они познакомились за табльдотом одного ресторанчика на Восьмой улице и нашли, что их взгляды на искусство, цикорный салат и модные рукава вполне совпадают. В результате и возникла общая студия. Это было в мае. В ноябре неприветливый чужак, которого доктора именуют Пневмонией, незримо разгуливал по колонии, касаясь то одного, то другого своими ледяными пальцами. Господина Пневмонию никак нельзя было назвать галантным старым джентльменом. Миниатюрная девушка, малокровная от калифорнийских зефиров, едва ли могла считаться достойным противником для дюжего старого тупицы с красными кулачищами и одышкой. Однако он свалил её с ног, и Джонси лежала неподвижно на крашеной железной кровати, глядя сквозь мелкий переплёт голландского окна на глухую стену соседнего кирпичного дома. Однажды утром озабоченный доктор одним движением косматых седых бровей вызвал Сью в коридор. - У неё один шанс... ну, скажем, против десяти, - сказал он, стряхивая ртуть в термометре. — И то если она сама захочет жить. Вся наша фармакопея теряет смысл, когда люди начинают действовать в интересах гробовщика. Ваша маленькая барышня решила, что ей уже не поправиться. О чём она думает? - Ей... ей хотелось написать красками Неаполитанский залив. - Красками? Чепуха! Нет ли у неё на душе чего-нибудь такого, о чём действительно стоило бы думать? - Да нет, доктор, ничего подобного нет. - Ну, тогда она просто ослабла, - решил доктор. -Я сделаю всё, что буду в силах сделать как представитель науки. Но когда мой пациент начинает считать кареты в своей похоронной процессии, я скидываю пятьдесят процентов с целебной силы лекарств. Если вы сумеете до- 26 биться, чтобы она хоть один раз спросила, какого фасона рукава будут носить этой зимой, я вам ручаюсь, что у неё будет один шанс из пяти вместо одного из десяти. Джонси лежала, повернувшись лицом к окну, едва заметная под одеялами. Сью перестала насвистывать, думая, что Джонси уснула. Она пристроила доску и начала рисунок тушью к журнальному рассказу. Набрасывая для рассказа фигуру ковбоя из Айдахо в элегантных бриджах и с моноклем в глазу, Сью услышала тихий шёпот, повторившийся несколько раз. Она торопливо подошла к кровати. Глаза Джонси были широко открыты. Она смотрела в окно и считала — считала в обратном порядке. — Двенадцать, - произнесла она, и немного погодя: -Одиннадцать, — а потом: — Десять и девять, — а потом: — Восемь и семь, — почти одновременно. Сью посмотрела в окно. Что там было считать? Были только пустой, унылый двор и глухая стена кирпичного дома в двадцати шагах. Старый-старый плющ с узловатым, подгнившим у корней стволом заплёл до половины кирпичную стену. Холодное дыхание осени сорвало листья с лозы, и оголённые скелеты ветвей цеплялись за осыпающиеся кирпичи. — Что там такое, милая? — спросила Сью. — Шесть, — едва слышно ответила Джонси. — Теперь они облетают быстрее. Три дня назад их было почти сто. Голова кружилась считать. А теперь это легко. Вот и ещё один полетел. Теперь осталось только пять. — Чего пять, милая? Скажи своей Сьюди. — Листьев. На плюще. Когда упадёт последний лист, я умру. Я это знаю уже три дня. Разве доктор не сказал тебе? — Первый раз слышу такую глупость! — с великолепным презрением отпарировала Сью. — Какое отношение могут иметь листья на старом плюще к тому, что ты поправишься? А ты ещё так любила этот плющ, гадкая девочка! Не будь глупышкой. Да ведь ещё сегодня утром доктор говорил мне, что ты скоро выздоровеешь... позволь, как же это он сказал?.. Что у тебя десять шансов против одного. А ведь это не меньше, чем у каждого из нас здесь, в Нью-Йорке, когда едешь в трамвае или идёшь мимо ново- 27 го дома. Попробуй съесть немножко бульона и дай твоей Сьюди закончить рисунок, чтобы она могла сбыть его редактору и купить вина для своей больной девочки и свиных котлет для себя. — Вина тебе покупать больше не надо, — отвечала Джон-си, пристально глядя в окно. — Вот и ещё один полетел. Нет, бульона я не хочу. Значит, остаётся всего четыре. Я хочу видеть, как упадёт последний лист. Тогда умру и я. — Джонси, милая, - сказала Сью, наклоняясь над ней, -обещаешь ты мне не открывать глаз и не глядеть в окно, пока я не кончу работать? Я должна сдать эти иллюстрации завтра. Мне нужен свет, а то я спустила бы штору. — Разве ты не можешь рисовать в другой комнате? — холодно спросила Джонси. — Мне бы хотелось посидеть с тобой, — сказала Сью. — А кроме того, я не желаю, чтобы ты глядела на эти дурацкие листья. — Скажи мне, когда кончишь, — закрывая глаза, произнесла Джонси, бледная и неподвижная, как поверженная статуя, — потому что мне хочется видеть, как упадёт последний лист. Я устала ждать. Я устала думать. Мне хочется освободиться от всего, что меня держит, — лететь, лететь всё ниже и ниже, как один из этих бедных, усталых листьев. — Постарайся уснуть, — сказала Сью. — Мне надо позвать Бермана, я хочу писать с него золотоискателя-от-шельника. Я самое большее на минутку. Смотри же, не шевелись, пока я не приду. Старик Берман был художник, который жил в нижнем этаже, под их студией. Ему было уже за шестьдесят, и борода, вся в завитках, спускалась у него с головы сатира на тело гнома. В искусстве Берман был неудачником. Он всё собирался написать шедевр, но даже и не начал его. Уже несколько лет он не писал ничего, кроме вывесок, реклам и тому подобной мазни ради куска хлеба. Он зарабатывал кое-что, позируя молодым художникам, которым профессионалы-натурщики оказывались не по карману. Он пил запоем, но всё ещё говорил о своём будущем шедевре. А в остальном это был злющий старикашка, который издевался над всякой сентиментальностью и смотрел на себя, как на сторожевого пса, специально приставленного для охраны двух молодых художниц. 28 Сью застала Бермана, сильно пахнущего можжевеловыми ягодами, в его полутемной каморке нижнего этажа. В одном углу уже двадцать пять лет стояло на мольберте нетронутое полотно, готовое принять первые штрихи шедевра. Сью рассказала старику про фантазию Джонси и про свои опасения насчёт того, как бы она, лёгкая и хрупкая, как лист, не улетела от них, когда ослабнет её непрочная связь с миром. Старик Берман, чьи красные глаза очень заметно слезились, раскричался, насмехаясь над такими идиотскими фантазиями. - Что! — кричал он. — Возможна ли такая глупость — умирать оттого, что листья падают с проклятого плюща! Первый раз слышу. Нет, не желаю позировать для вашего идиота-отшельника. Как вы позволяете ей забивать себе голову такой чепухой? Ах, бедная маленькая мисс Джонси! - Она очень больна и слаба, - сказала Сью, - и от лихорадки ей приходят в голову разные болезненные фантазии. Очень хорошо, мистер Берман, если вы не хотите мне позировать, то и не надо. А я всё-таки думаю, что вы противный старик... противный старый болтунишка. - Вот настоящая женщина! - закричал Берман. - Кто сказал, что я не хочу позировать? Идём. Я иду с вами. Полчаса я говорю, что хочу позировать. Боже мой! Здесь совсем не место болеть такой хорошей девушке, как мисс Джонси. Когда-нибудь я напишу шедевр, и мы все уедем отсюда. Да, да! Джонси дремала, когда они поднялись наверх. Сью спустила штору до самого подоконника и сделала Берману знак пройти в другую комнату. Там они подошли к окну и со страхом посмотрели на старый плющ. Потом переглянулись, не говоря ни слова. Шёл холодный, упорный дождь пополам со снегом. Берман в старой синей рубашке уселся в позе золотоискателя-отшельника на перевёрнутый чайник вместо скалы. На другое утро Сью, проснувшись после короткого сна, увидела, что Джонси не сводит тусклых, широко раскрытых глаз со спущенной зелёной шторы. - Подними её, я хочу посмотреть, - шёпотом скомандовала Джонси. Сью устало повиновалась. 29 И что же? После проливного дождя и резких порывов ветра, не унимавшихся всю ночь, на кирпичной стене ещё виднелся один лист плюща — последний! Всё ещё темнозелёный у стебелька, но тронутый по зубчатым краям желтизной тления и распада, он храбро держался на ветке в двадцати футах над землёй. - Это последний, - сказала Джонси. - Я думала, что он непременно упадёт ночью. Я слышала ветер. Он упадёт сегодня, тогда умру и я. - Да бог с тобой! - сказала Сью, склоняясь усталой головой к подушке. - Подумай хоть обо мне, если не хочешь думать о себе! Что будет со мной? Но Джонси не отвечала. Душа, готовясь отправиться в таинственный, далёкий путь, становится чуждой всему земному. Болезненная фантазия завладевала Джонси всё сильнее, по мере того как одна за другой рвались все нити, связывавшие её с жизнью и людьми. День прошёл, и даже в сумерки они видели, что одинокий лист плюща держится на своём стебельке на фоне кирпичной стены. А потом, с наступлением темноты, опять поднялся северный ветер, и дождь беспрерывно стучал в окна, скатываясь с низко нависшей голландской кровли. Как только рассвело, беспощадная Джонси велела снова поднять штору. Лист плюща всё ещё оставался на месте. Джонси долго лежала, глядя на него. Потом позвала Сью, которая разогревала для неё куриный бульон на газовой горелке. - Я была скверной девчонкой, Сьюди, - сказала Джонси. - Должно быть, этот последний лист остался на ветке для того, чтобы показать мне, какая я была гадкая. Грешно желать себе смерти. Теперь ты можешь дать мне немножко бульона, а потом молока. Хотя нет: принеси мне сначала зеркальце, а потом обложи меня подушками, и я буду сидеть и смотреть, как ты стряпаешь. Часом позже она сказала: - Сьюди, я надеюсь когда-нибудь написать красками Неаполитанский залив. Днём пришёл доктор, и Сью под каким-то предлогом вышла за ним в прихожую. - Шансы равные, - сказал доктор, пожимая худень- 30 кую, дрожащую руку Сью. - При хорошем уходе вы одержите победу. А теперь я должен навестить ещё одного больного, внизу. Его фамилия Берман. Кажется, он художник. Тоже воспаление лёгких. Он уже старик и очень слаб, а форма болезни тяжёлая. Надежды нет никакой, но сегодня его отправят в больницу, там ему будет покойнее. На другой день доктор сказал Сью: — Она вне опасности. Вы победили. Теперь питание и уход - и больше ничего не нужно. В тот же день к вечеру Сью подошла к кровати, где лежала Джонси, с удовольствием довязывая ярко-синий, совершенно бесполезный шарф, и обняла её одной рукой — вместе с подушкой. — Мне надо кое-что сказать тебе, белая мышка, — начала она. — Мистер Берман умер сегодня в больнице от воспаления лёгких. Он болел всего только два дня. Утром первого дня швейцар нашёл бедного старика на полу в его комнате. Он был без сознания. Башмаки и вся его одежда промокли насквозь и были холодны, как лёд. Никто не мог понять, куда он выходил в такую ужасную ночь. Потом нашли фонарь, который всё ещё горел, лестницу, сдвинутую с места, несколько брошенных кистей и палитру с жёлтой и зелёной красками. Посмотри в окно, дорогая, на последний лист плюща. Тебя не удивляло, что он не дрожит и не шевелится от ветра? Да, милая, это и есть шедевр Бермана — он написал его в ту ночь, когда слетел последний лист. и 1. В тексте сказано, что Берман «был злющий старикашка, который издевался над всякой сентиментальностью...». Согласны ли вы с этим утверждением? 2. Как вы думаете, спас ли Берман жизнь Джонси? 3. Что такое шедевр? Как вы думаете, удалось ли Берману создать шедевр? 4. Какая общая мысль о человеке и его поступках звучит в рассказах А. Грина и О. Генри? 31 Глава 21 (окончание письма) «Дорогая моя девочка, я очень рада, если смогла доставить тебе удовольствие. Открою секрет: рассказы Грина и О. Генри, которые ты читала, — одни из самых моих любимых. И ещё я очень благодарна тебе за то, что ты дала мне возможность вновь вспомнить, перечитать любимые вещи, подумать над ними вместе с тобой. Мне очень приятно, что у нас с тобой появляется всё больше тем для разговора, ты уже научилась формулировать своё собственное мнение, а еще для меня самой большая радость в том, что ты научилась любить и понимать настоящий русский литературный язык, его красоту и неповторимость. Я думала о том, что бы тебе прочитать после таких мастеров слова, как Толстой, Тургенев, Паустовский, Грин, и решила предложить тебе подняться к истокам нашей национальной литературы — к творчеству Пушкина. Без него твоё открытие мира не будет полным, как не будет полным и наш разговор о художественной детали, о мастерстве писателя в изображении человека». ПГ! А.С. Пушкин Выстрел Стрелялись мы. Е.А. Баратынский М Я поклялся застрелить его по праву дуэли (за ним остался ещё мой выстрел). Вечер на бивуаке I ы стояли в местечке ***. Жизнь армейского офицера известна. Утром ученье, манеж; обед у полкового 32 командира или в жидовском трактире; вечером пунш и карты. В *** не было ни одного открытого дома, ни одной невесты; мы собирались друг у друга, где, кроме своих мундиров, не видали ничего. Один только человек принадлежал нашему обществу, не будучи военным. Ему было около тридцати пяти лет, и мы за то почитали его стариком. Опытность давала ему перед нами многие преимущества; к тому же его обыкновенная угрюмость, крутой нрав и злой язык имели сильное влияние на молодые наши умы. Какая-то таинственность окружала его судьбу; он казался русским, а носил иностранное имя. Некогда он служил в гусарах, и даже счастливо; никто не знал причины, побудившей его выйти в отставку и поселиться в бедном местечке, где жил он вместе и бедно и расточительно: ходил вечно пешком, в изношенном чёрном сертуке, а держал открытый стол для всех офицеров нашего полка. Правда, обед его состоял из двух или трёх блюд, изготовленных отставным солдатом, но шампанское лилось притом рекою. Никто не знал ни его состояния, ни его доходов, и никто не осмеливался о том его спрашивать. У него водились книги, большею частию военные, да романы. Он охотно давал их читать, никогда не требуя их назад; зато никогда не возвращал хозяину книги, им занятой. Главное упражнение его состояло в стрельбе из пистолета. Стены его комнаты были все источены пулями, все в скважинах, как соты пчелиные. Богатое собрание пистолетов было единственной роскошью бедной мазанки, где он жил. Искусство, до коего достиг он, было неимоверно, и если б он вызвался пулей сбить грушу с фуражки кого б то ни было, никто б в нашем полку не усумнился подставить ему своей головы. Разговор между нами касался часто поединков; Сильвио (так назову его) никогда в него не вмешивался. На вопрос, случалось ли ему драться, отвечал он сухо, что случалось, но в подробности не входил, и видно было, что таковые вопросы были ему неприятны. Мы полагали, что на совести его лежала какая-нибудь несчастная жертва его ужасного искусства. Впрочем, нам и в голову не приходило подозревать в нем что-нибудь похожее на робость. Есть люди, коих одна наружность удаляет таковые подозрения. Нечаянный случай всех нас изумил. 33 Однажды человек десять наших офицеров обедали у Сильвио. Пили по-обыкновенному, то есть очень много; после обеда стали мы уговаривать хозяина прометать нам банк. Долго он отказывался, ибо никогда почти не играл; наконец велел подать карты, высыпал на стол полсотни червонцев и сел метать. Мы окружили его, и игра завязалась. Сильвио имел обыкновение за игрою хранить совершенное молчание, никогда не спорил и не объяснялся. Если понтёру случалось обсчитаться, то он тотчас или доплачивал достальное, или записывал лишнее. Мы уж это знали и не мешали ему хозяйничать по-своему; но между нами находился офицер, недавно к нам переведённый. Он, играя тут же, в рассеянности загнул лишний угол. Сильвио взял мел и уравнял счёт по своему обыкновению. Офицер, думая, что он ошибся, пустился в объяснения. Сильвио молча продолжал метать. Офицер, потеряв терпение, взял щётку и стёр то, что казалось ему напрасно записанным. Сильвио взял мел и записал снова. Офицер, разгорячённый вином, игрою и смехом товарищей, почёл себя жестоко обиженным и, в бешенстве схватив со стола медный шандал, пустил его в Сильвио, который едва успел отклониться от удара. Мы смутились. Сильвио встал, побледнев от злости, и с сверкающими глазами сказал: «Милостивый государь, извольте выйти, и благодарите Бога, что это случилось у меня в доме». Мы не сомневались в последствиях и полагали нового товарища уже убитым. Офицер вышел вон, сказав, что за обиду готов отвечать, как будет угодно господину банкомету. Игра продолжалась еще несколько минут; но, чувствуя, что хозяину было не до игры, мы отстали один за другим и разбрелись по квартирам, толкуя о скорой ва-канции. На другой день в манеже мы спрашивали уже, жив ли ещё бедный поручик, как сам он явился между нами; мы сделали ему тот же вопрос. Он отвечал, что об Сильвио не имел он ещё никакого известия. Это нас удивило. Мы пошли к Сильвио и нашли его на дворе, сажающего пулю на пулю в туза, приклеенного к воротам. Он принял нас по-обыкновенному, ни слова не говоря о вчерашнем происшествии. Прошло три дня, поручик был ещё жив. Мы с удивлением спрашивали: неужели Сильвио не будет драть- 34 ся? Сильвио не дрался. Он довольствовался очень лёгким объяснением и помирился. Это было чрезвычайно повредило ему во мнении молодёжи. Недостаток смелости менее всего извиняется молодыми людьми, которые в храбрости обыкновенно видят верх человеческих достоинств и извинение всевозможных пороков. Однако ж мало-помалу всё было забыто, и Сильвио снова приобрёл прежнее своё влияние. Один я не мог уже к нему приблизиться. Имея от природы романическое воображение, я всех сильнее прежде сего был привязан к человеку, коего жизнь была загадкою и который казался мне героем таинственной какой-то повести. Он любил меня; по крайней мере со мной одним оставлял обыкновенное своё резкое злоречие и говорил о разных предметах с простодушием и необыкновенною при-ятностию. Но после несчастного вечера мысль, что честь его была замарана и не омыта по его собственной вине, эта мысль меня не покидала и мешала мне обходиться с ним по-прежнему; мне было совестно на него глядеть. Сильвио был слишком умен и опытен, чтобы этого не заметить и не угадывать тому причины. Казалось, это огорчало его; по крайней мере я заметил раза два в нём желание со мною объясниться; но я избегал таких случаев, и Сильвио от меня отступился. С тех пор видался я с ним только при товарищах, и прежние откровенные разговоры наши прекратились. Рассеянные жители столицы не имеют понятия о многих впечатлениях, столь известных жителям деревень или городков, например об ожидании почтового дня: во вторник и пятницу полковая наша канцелярия бывала полна офицерами: кто ждал денег, кто письма, кто газет. Пакеты обыкновенно тут же распечатывались, новости сообщались, и канцелярия представляла картину самую оживленную. Сильвио получал письма, адресованные в наш полк, и обыкновенно тут же находился. Однажды подали ему пакет, с которого он сорвал печать с видом величайшего нетерпения. Пробегая письмо, глаза его сверкали. Офицеры, каждый занятый своими письмами, ничего не заметили. «Господа, — сказал им Сильвио, — обстоятельства требуют немедленного моего отсутствия; еду сегодня в ночь; надеюсь, что вы не откажетесь отобедать у меня в последний 35 раз. Я жду и вас, - продолжал он, обратившись ко мне, -жду непременно». С сим словом он поспешно вышел; а мы, согласясь соединиться у Сильвио, разошлись каждый в свою сторону. Я пришёл к Сильвио в назначенное время и нашёл у него почти весь полк. Всё его добро было уже уложено; оставались одни голые, простреленные стены. Мы сели за стол; хозяин был чрезвычайно в духе, и скоро весёлость его соделалась общею; пробки хлопали поминутно, стаканы пенились и шипели беспрестанно, и мы со всевозможным усердием желали отъезжающему доброго пути и всякого блага. Встали из-за стола уже поздно вечером. При разборе фуражек Сильвио, со всеми прощаясь, взял меня за руку и остановил в ту самую минуту, как собирался я выйти. «Мне нужно с вами поговорить», — сказал он тихо. Я остался. Гости ушли; мы остались вдвоём, сели друг противу друга и молча закурили трубки. Сильвио был озабочен; не было уже и следов его судорожной весёлости. Мрачная бледность, сверкающие глаза и густой дым, выходящий изо рту, придавали ему вид настоящего дьявола. Прошло несколько минут, и Сильвио прервал молчание. - Может быть, мы никогда больше не увидимся, - сказал он мне, - перед разлукой я хотел с вами объясниться. Вы могли заметить, что я мало уважаю постороннее мнение; но я вас люблю, и чувствую: мне было бы тягостно оставить в вашем уме несправедливое впечатление. Он остановился и стал набивать выгоревшую свою трубку; я молчал, потупя глаза. - Вам было странно, - продолжал он, - что я не требовал удовлетворения от этого пьяного сумасброда Р***. Вы согласитесь, что, имея право выбрать оружие, жизнь его была в моих руках, а моя почти безопасна: я мог бы приписать умеренность мою одному великодушию, но не хочу лгать. Если б я мог наказать Р***, не подвергая вовсе моей жизни, то я б ни за что не простил его. Я смотрел на Сильвио с изумлением. Таковое признание совершенно смутило меня. Сильвио продолжал: - Так точно: я не имею права подвергать себя смерти. Шесть лет тому назад я получил пощечину, и враг мой ещё жив. 36 Любопытство моё сильно было возбуждено. — Вы с ним не дрались? — спросил я. — Обстоятельства, верно, вас разлучили? — Я с ним дрался, — отвечал Сильвио, — и вот памятник нашего поединка. Сильвио встал и вынул из картона красную шапку с золотою кистью, с галуном (то, что французы называют bonnet de police1); он её надел; она была прострелена на вершок ото лба. — Вы знаете, — продолжал Сильвио, — что я служил в *** гусарском полку. Характер мой вам известен: я привык первенствовать, но смолоду это было во мне страстию. В наше время буйство было в моде: я был первым буяном по армии. Мы хвастались пьянством: я перепил славного Бурцева, воспетого Денисом Давыдовым. Дуэли в нашем полку случались поминутно: я на всех бывал или свидетелем, или действующим лицом. Товарищи меня обожали, а полковые командиры, поминутно сменяемые, смотрели на меня как на необходимое зло. Я спокойно (или беспокойно) наслаждался моею славою, как определился к нам молодой человек богатой и знатной фамилии (не хочу назвать его). Отроду не встречал счастливца столь блистательного! Вообразите себе молодость, ум, красоту, весёлость самую бешеную, храбрость самую беспечную, громкое имя, деньги, которым не знал он счёта и которые никогда у него не переводились, и представьте себе, какое действие должен был он произвести между нами. Первенство моё поколебалось. Обольщённый моею славою, он стал было искать моего дружества; но я принял его холодно, и он безо всякого сожаления от меня удалился. Я его возненавидел. Успехи его в полку и в обществе женщин приводили меня в совершенное отчаяние. Я стал искать с ним ссоры; на эпиграммы мои отвечал он эпиграммами, которые всегда казались мне неожиданнее и острее моих и которые, конечно, не в пример были веселее: он шутил, а я злобствовал. Наконец однажды на бале у польского помещика, видя его предметом внимания всех дам, и особенно самой хозяйки, бывшей со мною в связи, я сказал ему на ухо какую-то плоскую грубость. Он вспыхнул и дал мне по- 1 Полицейская шапка (фр.). Ъ7 щёчину. Мы бросились к саблям; дамы попадали в обморок; нас растащили, и в ту же ночь поехали мы драться. Это было на рассвете. Я стоял на назначенном месте с моими тремя секундантами. С неизъяснимым нетерпением ожидал я моего противника. Весеннее солнце взошло, и жар уже наспевал. Я увидел его издали. Он шёл пешком, с мундиром на сабле, сопровождаемый одним секундантом. Мы пошли к нему навстречу. Он приближился, держа фуражку, наполненную черешнями. Секунданты отмерили нам двенадцать шагов. Мне должно было стрелять первому, но волнение злобы во мне было столь сильно, что я не понадеялся на верность руки и, чтобы дать себе время остыть, уступал ему первый выстрел; противник мой не соглашался. Положили бросить жребий: первый нумер достался ему, вечному любимцу счастия. Он прицелился и прострелил мне фуражку. Очередь была за мною. Жизнь его наконец была в моих руках; я глядел на него жадно, стараясь уловить хотя одну тень беспокойства... Он стоял под пистолетом, выбирая из фуражки спелые черешни и выплёвывая косточки, которые долетали до меня. Его равнодушие взбесило меня. Что пользы мне, подумал я, лишить его жизни, когда он ею вовсе не дорожит? Злобная мысль мелькнула в уме моём. Я опустил пистолет. «Вам, кажется, теперь не до смерти, - сказал я ему, - вы изволите завтракать; мне не хочется вам помешать». — «Вы ничуть не мешаете мне, - возразил он, - извольте себе стрелять, а впрочем, как вам угодно: выстрел ваш остаётся за вами; я всегда готов к вашим услугам». Я обратился к се- 38 кундантам, объявив, что нынче стрелять не намерен, и поединок тем и кончился. Я вышел в отставку и удалился в это местечко. С тех пор не прошло ни одного дня, чтоб я не думал о мщении. Ныне час мой настал... Сильвио вынул из кармана утром полученное письмо и дал мне его читать. Кто-то (казалось, его поверенный по делам) писал ему из Москвы, что известная особа скоро должна вступить в законный брак с молодой и прекрасной девушкой. - Вы догадываетесь, - сказал Сильвио, - кто эта известная особа. Еду в Москву. Посмотрим, так ли равнодушно примет он смерть перед своей свадьбой, как некогда ждал её за черешнями! При сих словах Сильвио встал, бросил об пол свою фуражку и стал ходить взад и вперед по комнате, как тигр по своей клетке. Я слушал его неподвижно; странные, про-тивуположные чувства волновали меня. Слуга вошёл и объявил, что лошади готовы. Сильвио крепко сжал мне руку; мы поцеловались. Он сел в тележку, где лежали два чемодана, один с пистолетами, другой с его пожитками. Мы простились ещё раз, и лошади поскакали. II Прошло несколько лет, и домашние обстоятельства принудили меня поселиться в бедной деревеньке Н** уезда. Занимаясь хозяйством, я не переставал тихонько воздыхать о прежней моей шумной и беззаботной жизни. Всего труднее было мне привыкнуть проводить осенние и зимние вечера в совершенном уединении. До обеда кое-как ещё дотягивал я время, толкуя со старостой, разъезжая по работам или обходя новые заведения; но коль скоро начинало смеркаться, я совершенно не знал куда деваться. Малое число книг, найденных мною под шкафами и в кладовой, были вытвержены мною наизусть. Все сказки, которые только могла запомнить ключница Кириловна, были мне пересказаны; песни баб наводили на меня тоску. Принялся я было за неподслащённую наливку, но от неё болела у меня голова; да, признаюсь, побоялся я сделаться пьяни- 39 цею с горя, то есть самым горьким пьяницею, чему примеров множество видел я в нашем уезде. Близких соседей около меня не было, кроме двух или трёх горьких, коих беседа состояла большею частию в икоте и воздыханиях. Уединение было сноснее. В четырёх верстах от меня находилось богатое поместье, принадлежащее графине Б***; но в нём жил только управитель, а графиня посетила своё поместье только однажды, в первый год своего замужества, и то прожила там не более месяца. Однако ж во вторую весну моего затворничества разнёсся слух, что графиня с мужем приедет на лето в свою деревню. В самом деле, они прибыли в начале июня месяца. Приезд богатого соседа есть важная эпоха для деревенских жителей. Помещики и их дворовые люди толкуют о том месяца два прежде и года три спустя. Что касается до меня, то, признаюсь, известие о прибытии молодой и прекрасной соседки сильно на меня подействовало; я горел нетерпением её увидеть, и потому в первое воскресенье по её приезде отправился после обеда в село *** рекомендоваться их сиятельствам как ближайший сосед и всепокорнейший слуга. Лакей ввёл меня в графский кабинет, а сам пошёл обо мне доложить. Обширный кабинет был убран со всевозможною роскошью; около стен стояли шкафы с книгами, и над каждым бронзовый бюст; над мраморным камином было широкое зеркало; пол обит был зелёным сукном и устлан коврами. Отвыкнув от роскоши в бедном углу моём и уже давно не видав чужого богатства, я оробел и ждал графа с каким-то трепетом, как проситель из провинции ждёт выхода министра. Двери отворились, и вошёл мужчина лет тридцати двух, прекрасный собою. Граф приблизился ко мне с видом открытым и дружелюбным; я старался ободриться и начал было себя рекомендовать, но он предупредил меня. Мы сели. Разговор его, свободный и любезный, вскоре рассеял мою одичалую застенчивость; я уже начинал входить в обыкновенное моё положение, как вдруг вошла графиня, и смущение овладело мною пуще прежнего. В самом деле, она была красавица. Граф представил меня; я хотел казаться развязным, но чем больше старался взять на себя вид 40 непринуждённости, тем более чувствовал себя неловким. Они, чтоб дать мне время оправиться и привыкнуть к новому знакомству, стали говорить между собою, обходясь со мною как с добрым соседом и без церемонии. Между тем я стал ходить взад и вперёд, осматривая книги и картины. В картинах я не знаток, но одна привлекла моё внимание. Она изображала какой-то вид из Швейцарии; но поразила меня в ней не живопись, а то, что картина была прострелена двумя пулями, всаженными одна на другую. — Вот хороший выстрел, - сказал я, обращаясь к графу. — Да, — отвечал он, — выстрел очень замечательный. А хорошо вы стреляете? — продолжал он. — Изрядно, — отвечал я, обрадовавшись, что разговор коснулся наконец предмета, мне близкого. — В тридцати шагах промаху в карту не дам, разумеется, из знакомых пистолетов. — Право? — сказала графиня с видом большой внимательности, — а ты, мой друг, попадёшь ли в карту на тридцати шагах? — Когда-нибудь, — отвечал граф, — мы попробуем. В своё время я стрелял не худо; но вот уже четыре года, как я не брал в руки пистолета. — О, — заметил я, — в таком случае бьюсь об заклад, что ваше сиятельство не попадёте в карту и в двадцати шагах: пистолет требует ежедневного упражнения. Это я знаю на опыте. У нас в полку я считался одним из лучших стрел- 41 ков. Однажды случилось мне целый месяц не брать пистолета: мои были в починке; что же бы вы думали, ваше сиятельство? В первый раз, как стал потом стрелять, я дал сряду четыре промаха по бутылке в двадцати пяти шагах. У нас был ротмистр, остряк, забавник; он тут случился и сказал мне: знать, у тебя, брат, рука не подымается на бутылку. Нет, ваше сиятельство, не должно пренебрегать этим упражнением, не то отвыкнешь как раз. Лучший стрелок, которого удалось мне встречать, стрелял каждый день, по крайней мере три раза перед обедом. Это у него было заведено, как рюмка водки. Граф и графиня рады были, что я разговорился. — А каково стрелял он? — спросил меня граф. — Да вот как, ваше сиятельство: бывало, увидит он, села на стену муха: вы смеетесь, графиня? Ей-богу, правда. Бывало, увидит муху и кричит: «Кузька, пистолет!» Кузька и несёт ему заряженный пистолет. Он хлоп, и вдавит муху в стену! — Это удивительно! - сказал граф. А как его звали? — Сильвио, ваше сиятельство. — Сильвио! - вскричал граф, вскочив со своего места. -Вы знали Сильвио? — Как не знать, ваше сиятельство; мы были с ним приятели; он в нашем полку принят был как свой брат товарищ; да вот уж лет пять, как об нём не имею никакого известия. Так и ваше сиятельство, стало быть, знали его? — Знал, очень знал. Не рассказывал ли он вам... но нет; не думаю; не рассказывал ли он вам одного очень странного происшествия? — Не пощёчина ли, ваше сиятельство, полученная им на бале от какого-то повесы? — А сказывал он вам имя этого повесы? — Нет, ваше сиятельство, не сказывал... Ах! ваше сиятельство, — продолжал я, догадываясь об истине, — извините... я не знал... уж не вы ли?.. — Я сам, — отвечал граф с видом чрезвычайно расстроенным, — а простреленная картина есть памятник последней нашей встречи... — Ах, милый мой, — сказала графиня, — ради бога не рассказывай; мне страшно будет слушать. — Нет, — возразил граф, — я всё расскажу; он знает, как 42 я обидел его друга: пусть же узнает, как Сильвио мне отомстил. Граф подвинул мне кресла, и я с живейшим любопытством услышал следующий рассказ. «Пять лет тому назад я женился. Первый месяц, the honey-moon1, провёл я здесь, в этой деревне. Этому дому обязан я лучшими минутами жизни и одним из самых тяжелых воспоминаний. Однажды вечером ездили мы вместе верхом; лошадь у жены что-то заупрямилась; она испугалась, отдала мне поводья и пошла пешком домой; я поехал вперёд. На дворе увидел я дорожную телегу; мне сказали, что у меня в кабинете сидит человек, не хотевший объявить своего имени, но сказавший просто, что ему до меня есть дело. Я вошёл в эту комнату и увидел в темноте человека, запылённого и обросшего бородой; он стоял здесь у камина. Я подошёл к нему, стараясь припомнить его черты. «Ты не узнал меня, граф?» - сказал он дрожащим голосом. «Сильвио!» - закричал я, и, признаюсь, я почувствовал, как волоса стали вдруг на мне дыбом. «Так точно, — продолжал он, — выстрел за мною; я приехал разрядить мой пистолет; готов ли ты?» Пистолет у него торчал из бокового кармана. Я отмерил двенадцать шагов и стал там в углу, прося его выстрелить скорее, пока жена не воротилась. Он медлил — он спросил огня. Подали свечи. Я запер двери, не велел никому входить и снова просил его выстрелить. Он вынул пистолет и прицелился... Я считал секунды... я думал о ней... Ужасная прошла минута! Сильвио опустил руку. «Жалею, — сказал он, — что пистолет заряжен не черешневыми косточками... пуля тяжела. Мне всё кажется, что у нас не дуэль, а убийство: я не привык целить в безоружного. Начнём сызнова; кинем жребий, кому стрелять первому». Голова моя шла кругом... Кажется, я не соглашался... Наконец мы зарядили ещё пистолет; свернули два билета; он положил их в фуражку, некогда мною простреленную; я вынул опять первый нумер. «Ты, граф, дьявольски счастлив», — сказал он с усмешкою, которой никогда не забуду. Не понимаю, что со мною было и каким образом мог он меня к тому принудить... но — я выстрелил и попал вот в эту картину. (Граф указывал пальцем на простреленную 1 Медовый месяц (англ.). 43 картину; лицо его горело как огонь; графиня была бледнее своего платка; я не мог воздержаться от восклицания.) Я выстрелил, - продолжал граф, - и, слава богу, дал промах; тогда Сильвио (в эту минуту он был, право, ужасен)... Сильвио стал в меня прицеливаться. Вдруг двери отворились, Маша вбегает и с визгом кидается мне на шею. Ее присутствие возвратило мне всю бодрость. «Милая, — сказал я ей, — разве ты не видишь, что мы шутим? Как же ты перепугалась! поди, выпей стакан воды и приди к нам; я представлю тебе старинного друга и товарища». Маше всё ещё не верилось. «Скажите, правду ли муж говорит? — сказала она, обращаясь к грозному Сильвио, — правда ли, что вы оба шутите?» — «Он всегда шутит, графиня, — отвечал ей Сильвио, — однажды дал он мне шутя пощёчину, шутя прострелил мне вот эту фуражку, шутя дал сейчас по мне промах; теперь и мне пришла охота пошутить...» С этим словом он хотел в меня прицелиться... при ней! Маша бросилась к его ногам. «Встань, Маша, стыдно! — закричал я в бешенстве. — А вы, сударь, перестанете ли издеваться над бедной женщиной? Будете ли вы стрелять или нет?» — «Не буду, — отвечал Сильвио, — я доволен: я видел твоё смятение, твою робость; я заставил тебя выстрелить по мне, с меня довольно. Будешь меня помнить. Предаю тебя твоей совести». Тут он было вышел, но остановился в дверях, оглянулся на простреленную мною картину, выстрелил в неё, почти не целясь, и скрылся. Жена лежала в обмороке; люди не смели его остановить и с ужасом на него глядели; он вышел на крыльцо, кликнул ямщика и уехал, прежде чем успел я опомниться». Граф замолчал. Таким образом узнал я конец повести, коей начало некогда так поразило меня. С героем оной уже я не встречался. Сказывают, что Сильвио, во время возмущения Александра Ипсиланти, предводительствовал отрядом этеристов и был убит в сражении под Ску-лянами. 1. Найдите в тексте детали, с помощью которых автор характеризует своего героя Сильвио. Какую особенность вы заметили? 2. Почему Сильвио отказался стреляться с офицером 44 3. Почему графа так испугало появление Сильвио? 4. Что доказал Сильвио графу? Какова была первопричина их конфликта? 5. Почувствовал ли Сильвио себя отомщённым? Аргументируйте свой ответ. 6. Можно ли назвать графа и Сильвио благородными людьми? 7. Может ли месть быть смыслом жизни? 8. В повести есть одна деталь: внимание рассказчика в доме графа привлекает картина, которая «была прострелена двумя пулями, всаженными одна на другую». Какой смысл имеет эта подробность? 9. Как вы понимаете смысл эпиграфа? Домашнее чтение Найдите и прочитайте самостоятельно повести А.С. Пушкина «Метель» и «Барышня-крестьянка» из цикла «Повести Белкина», подумайте над вопросами. и 1. Показался ли вам необычным сюжет повести «Метель»? Бывает ли так в жизни? 2. Был ли наказан Бурмин за свой легкомысленный поступок? 3. Как вы думаете, почему судьба в конце концов вознаградила Бурмина и Машу? 4. Знакомы ли вам строчки В.А. Жуковского, взятые А.С. Пушкиным в качестве эпиграфа к повести «Метель»? Как вы понимаете смысл эпиграфа? 5. Найдите в тексте слова - авторскую характеристику Лизы. Как автор относится к героине? Есть ли в повести прямые оценки? 6. В чём смысл эпиграфа к повести? 7. Какая из трёх прочитанных повестей кажется вам наиболее светлой и оптимистичной? Почему? 8. Как вы думаете, что объединяет все прочитанные вами повести? Почему Пушкин для этих историй выбрал жанр повести? 9. Какой «мир вокруг» открыли вам повести Пушкина? 10. Что такое благородство в понимании героев повестей? 45 А.С. Пушкин Дубровский 46 ТОМ ПЕРВЫЙ Глава I Несколько лет тому назад в одном из своих поместий жил старинный русский барин, Кирила Петрович Троекуров. Его богатство, знатный род и связи давали ему большой вес в губерниях, где находилось его имение. Соседи были рады угождать малейшим его прихотям; губернские чиновники трепетали при ет^о имени; Кирила Петрович принимал знаки подобострастия1 как надлежащую дань; дом его всегда был полон гостями, готовыми тешить его барскую праздность, разделяя шумные, а иногда и буйные его увеселения. Никто не дерзал отказываться от его приглашения или в известные дни не являться с должным почтением в село Покровское. В домашнем быту Кирила Петрович выказывал все пороки человека необразованного. Избалованный всем, что только окружало его, он привык давать полную волю всем порывам пылкого своего нрава и всем затеям довольно ограниченного ума. Несмотря на необыкновенную силу физических способностей, он раза два в неделю страдал от обжорства и каждый вечер бывал навеселе. В одном из флигелей его дома жили 16 горничных, занимаясь рукоделиями, свойственными их полу. Окна во флигеле были загорожены деревянною решёткою; двери запирались замками, от коих ключи хранились у Кирила Петровича. Молодые затворницы в положенные часы сходили в сад и прогуливались там под надзором двух старух. От времени до времени Кирила Петрович выдавал некоторых из них замуж, и новые поступали на их место. С крестьянами и дворовыми обходился он строго и своенравно; но они тщеславились2 богатством и славою своего господина и в свою очередь позволяли себе многое в отношении к их соседям, надеясь на его сильное покровительство. 1 Подобострастие — льстивость, угодливость. 2 Тщеславились — хвалились, кичились. Всегдашние занятия Троекурова состояли в разъездах около пространных его владений, в продолжительных пирах и проказах, ежедневно притом изобретаемых и жертвою коих бывал обыкновенно какой-нибудь новый знакомец; хотя и старинные приятели не всегда их избегали за исключением одного Андре,я Гавриловича Дубровского. Сей Дубровский, отставной поручик1 гвардии, был ему ближайшим соседом и владел семидесятью душами. Троекуров, надменный2 в сношениях с людьми самого высшего звания, уважал Дубровского, несмотря на его смиренное состояние. Некогда были они товарищами по службе, и Троекуров знал по опыту нетерпеливость и решительность его характера. Обстоятельства разлучили их надолго. Дубровский с расстроенным состоянием принуждён был выйти в отставку и поселиться в остальной3 своей деревне. Кирила Петрович, узнав о том, предлагал ему своё покровительство, но Дубровский благодарил его и остался беден и независим. ,Спустя несколько лет Троекуров, отставной генерал-аншеф4, приехал в своё поместие; они свиделись и обрадовались друг другу. С тех пор они каждый день бывали вместе, и Кирила Петрович, отроду не удостоивавший никого своим посещением, заезжал запросто в домишко своего старого товарища. Будучи ровесниками, рождённые в одном сословии, воспитанные одинаково, они сходствовали отчасти и в характерах и в наклонностях. В некоторых отношениях и судьба их была одинакова: оба женились по любви, оба скоро овдовели, у обоих оставалось по ребёнку. Сын Дубровского воспитывался в Петербурге, дочь Кирила Петровича росла в глазах родителя, и Троекуров часто говаривал Дубровскому: «Слушай, брат, Андрей Гаврилович: коли в твоём Володьке будет путь, так отдам за него Машу; даром что он гол как сокол». Андрей Гаврилович качал головою и отвечал обыкновенно: «Нет, Кирила Петрович: мой Володька не жених Марии Кириловне. Бедному дворянину, каков он, лучше жениться на бедной дворяночке, да быть главою в доме, чем сделаться приказчиком избалованной бабёнки». 1 Поручик — третий по счёту офицерский чин в русской армии. 2 Надменный — высокомерный, кичливый. 3 Остальная - последняя. 4 Генерал-аншеф — полный генерал, высший армейский чин. 47 Все завидовали согласию, царствующему между надменным Троекуровым и бедным его соседом, и удивлялись смелости сего последнего, когда он за столом у Кирила Петровича прямо высказывал своё мнение, не заботясь о том, противуречило ли оно мнениям хозяина. Некоторые пытались было ему подражать и выйти из пределов должного повиновения, но Кирила Петрович так их пугнул, что навсегда отбил у них охоту к таковым покушениям, и Дубровский один остался вне общего закона. Нечаянный случай все расстроил и переменил. Раз в начале осени Кирила Петрович собирался в отъезжее поле1. Накануне был отдан приказ псарям и стремянным2 быть готовыми к пяти часам утра. Палатка и кухня отправлены были вперед на место, где Кирила Петрович должен был обедать. Хозяин и гости пошли на псарный двор, где более пятисот гончих и борзых жили в довольстве и тепле, прославляя щедрость Кирила Петровича на своём собачьем языке. Тут же находился и лазарет для больных собак под присмотром штаб-лекаря3 Тимошки, и отделение, где благородные суки ощенялись и кормили своих щенят. Кирила Петрович гордился сим прекрасным заведением и никогда не упускал случая похвастаться оным перед своими гостями, из коих каждый осматривал его по крайней мере уже в двадцатый раз. Он расхаживал по псарне, окружённый своими гостями и сопровождаемый Тимошкой и главными псарями; останавливался пред некоторыми конурами, то расспрашивая о здоровии больных, то делая замечания более или менее строгие и справедливые, то подзывая к себе знакомых собак и ласково с ними разговаривая. Гости почитали обязанностью восхищаться псарнею Кирила Петровича. Один Дубровский молчал и хмурился. Он был горячий охотник. Его состояние позволяло ему держать только двух гончих и одну свору борзых; он не мог удержаться от некоторой зависти при виде сего великолепного заведения. «Что же ты хмуришься, брат, — спросил его Кирила Петрович, — или псарня моя т^бе не нравится?» - «Нет, - отвечал он сурово, - псарня чудная, вряд ли людям вашим житье такое ж, как вашим собакам». 48 1 Отъезжее поле — поле, отведённое для охоты. 2 Стремянные — дворовые, готовящие лошадей к выезду. 3 Штаб-лекарь — главный врач. Один из псарей обиделся. «Мы на своё житьё, — сказал он, - благодаря Бога и барина не жалуемся, а что правда, то правда, иному и дворянину не худо бы променять усадьбу на любую здешнюю конурку. Ему было б и сытнее и теплее». Кирила Петр,ович громко засмеялся при дерзком замечании своего холопа1, а гости вослед за ним захохотали, хотя и чувствовали, что шутка псаря могла отнестися и к ним. Дубровский побледнел и не сказал ни слова. В сие время поднесли в лукошке Кирилу Петровичу новорождённых щенят; он занялся ими, выбрал себе двух, прочих велел утопить. Между тем Андрей Гаврилович скрылся, и никто того не заметил. Возвратясь с гостями с псарного двора, Кирила Петрович сел ужинать и тогда только, не видя Дубровского, хватился о нём. Люди отвечали, что Андрей Гаврилович уехал домой. Троекуров велел тотчас его догнать и воротить непременно. Отроду не выезжал он на охоту без Дубровского, опытного и тонкого ценителя псовых достоинств и безошибочного решителя всевозможных охотничьих споров. Слуга, поскакавший за ним, воротился, как ещё сидели за столом, и доложил своему господину, что, дескать, Андрей Гаврилович не послушался и не хотел воротиться. Кирила Петрович, по обыкновению своему разгорячённый наливками, осердился и вторично послал того же слугу сказать Андрею Гавриловичу, что если он тотчас же не 1 Холоп — крепостной крестьянин, выполняющий обязанности слуги при дворе помещика, любой из дворовых. 49 приедет ночевать в Покровское, то он, Троекуров, с ним навеки рассорится. Слуга снова поскакал, Кирила Петрович, встав из-за стола, отпустил гостей и отправился спать. На другой день первый вопрос его был: здесь ли Андрей Гаврилович? Вместо ответа ему подали письмо, сложенное треугольником; Кирила Петрович приказал своему писарю читать его вслух и услышал следующее: «Государь мой премилостивый, Я до тех пор не намерен ехать в Покровское, пока не вышлете Вы мне псаря Парамошку с повинною; а будет моя воля наказать его или помиловать, а я терпеть шутки от Ваших холо-пьев не намерен, да и от Вас их не стерплю, потому что я не шут, а старинный дворянин. За сим остаюсь покорным ко услугам Андрей Дубровский». По нынешним понятиям об этикете письмо сие было бы весьма неприличным, но оно рассердило Кирила Петровича не странным слогом и расположением, но только своею сущностью: «Как, — загремел Троекуров, вскочив с постели босой, — высылать к ему моих людей с повинной, он волен их миловать, наказывать! Да что он в самом деле задумал; да знает ли он, с кем связывается? Вот я ж его... Наплачется он у меня, узнает, каково идти на Троекурова!» Кирила Петрович оделся и выехс1л на охоту с обыкновенной своею пышностью, но охота не удалась. Во весь день видели одного только зайца и того протравили1. Обед в поле под палаткою также не удался, или по крайней мере был не по вкусу Кирила Петровича, который прибил повара, разбранил гостей и на возвратном пути со всею своей охотою нарочно поехал полями Дубровского. Прошло несколько дней, и вражда между двумя соседа-ми не унималась. Андрей Гаврилович не возвращался в Покровское, Кирила Петрович без него скучал, и досада его громко изливалась в самых оскорбительных выражениях, которые, благодаря усердию тамошних дворян, доходили до Дубровского исправленные и дополненные. Но- 50 1 Травить — охотиться с собаками, протравить — упустить зверя. вое обстоятельство уничтожило и последнюю надежду на примирение. Дубровский объезжал однажды малое своё владение; приближаясь к берёзовой роще, услышал он удары топора и через минуту треск повалившегося дерева. Он поспешил в рощу и наехал на покровских мужиков, спокойно ворующих у него лес. Увидя его, они бросились было бежать. Дубровский со своим кучером поймал из них двоих и привёл их связанных к себе на двор. Три неприятельские лошади достались тут же в добычу победителю. Дубровский был отменно сердит: прежде сего никогда люди Троекурова, известные разбойники, не осмеливались шалить в пределах его владений, зная приятельскую связь его с их господином. Дубровский видел, что теперь пользовались они происшедшим разрывом, и решился, вопреки всем понятиям о праве войны, проучить своих пленников прутьями, коими запаслись они в его же роще, а лошадей отдать в работу, приписав к барскому скоту. Слух о сем происшествии в тот же день дошёл до Кири-ла Петровича. Он вышел из себя и в первую минуту гнева хотел было со всеми своими дворовыми учинить нападение на Кистенёвку (так называлась деревня его соседа), разорить её дотла и осадить самого помещика в его усадьбе. Таковые подвиги были ему не в диковину. Но мысли его вскоре приняли другое направление. Расхаживая тяжёлыми шагами взад и вперёд по зале, он взглянул нечаянно в окно и увидел у ворот остановившуюся тройку; маленький человек в кожаном картузе и фризовой1 шинели вышел из телеги и пошёл во флигель к приказчику; Троекуров узнал заседателя2 Шабашкина и велел его позвать. Через минуту Шабашкин уже стоял перед Кирилом Петровичем, отвешивая поклон за поклоном и с благоговением ожидая его приказаний. - Здорово, как бишь тебя зовут, - сказал ему Троекуров, - зачем пожаловал? — Я ехал в город, ваше превосходительство, — отвечал Шабашкин, — и зашёл к Ивану Демьянову узнать, не будет ли какого приказания от вашего превосходительства. 1 Фризовая - из грубого сукна. 2 Заседатель - здесь: служащий суда, помощник судьи. 51 — Очень кстати заехал, как бишь тебя зовут; мне до тебя нужда. Выпей водки да выслушай. Таковой ласковый приём приятно изумил заседателя. Он отказался от водки и стал слушать Кирила Петровича со всевозможным вниманием. — У меня сосед есть, - сказал Троекуров, - мелкопоместный грубиян; я хочу взять у него имение. Как ты про то думаешь? — Ваше превосходительство, коли есть какие-нибудь документы или... — Врёшь, братец, какие тебе документы. На то указы. В том-то и сила, чтобы безо всякого права отнять имение. Постой, однако ж. Это имение принадлежало некогда нам, было куплено у какого-то Спицына и продано потом отцу Дубровского. Нельзя ли к этому придраться? — Мудрёно, ваше высокопревосходительство; вероятно, сия продажа совершена законным порядком. — Подумай, братец, поищи хорошенько. — Если бы, например, ваше превосходительство могли каким ни есть образом достать от вашего соседа запись или купчую1, в силу которой владеет он своим имением, то конечно... — Понимаю, да вот беда - у него все бумаги сгорели во время пожара. — Как, ваше превосходительство, бумаги его сгорели! чего ж вам лучше? - в таком случае извольте действовать по законам, и без всякого сомнения получите ваше совершенное удовольствие. — Ты думаешь? Ну, смотри же. Я полагаюсь на твоё усердие, а в благодарности моей можешь быть уверен. Шабашкин поклонился почти до земли, вышел вон, с того же дня стал хлопотать по замышленному делу, и, благодаря его проворству, ровно через две недели Дубровский получил из города приглашение доставить немедленно надлежащие объяснения насчёт его владения сельцом Ки-стенёвкою. Андрей Гаврилович, изумлённый неожиданным запросом, в тот же день написал в ответ довольно грубое отношение, в коем объявлял он, что сельцо Кистенёвка досталось ему по смерти покойного его родителя, что он владеет 52 1 купчая — документ на право владения имуществом. им по праву наследства, что Троекурову до него дела никакого нет и что всякое постороннее притязание на сию его собственность есть ябеда1 и мошенничество. Письмо сие произвело весьма приятное впечатление в душе заседателя Шабашкина. Он увидел, во-первых, что Дубровский мало знает толку в делах, во-вторых, что человека столь горячего и неосмотрительного нетрудно будет поставить в самое невыгодное положение. Андрей Гаврилович, рассмотрев хладнокровно запросы заседателя, увидел необходимость отвечать обстоятельнее. Он написал довольно дельную бумагу, но в последствии времени оказавшуюся недостаточной. Дело стало тянуться. Уверенный в своей правоте Андрей Гаврилович мало о нём беспокоился, не имел ни охоты, ни возможности сыпать около себя деньги, и хоть он, бывало, всегда первый трунил над продажной совестью чернильного племени2, но мысль соделаться жертвой ябеды не приходила ему в голову. С своей стороны, Троекуров столь же мало заботился о выигрыше затеянного им дела. Шабаш-кин за него хлопотал, действуя от его имени, стращая и подкупая судей и толкуя вкривь и впрямь всевозможные указы. Как бы то ни было, 18... года февраля 9 дня Дубровский получил через городовую полицию приглашение явиться к ** земскому судье3 для выслушивания решения оного по делу спорного имения между им, поручиком Дубровским, и генерал-аншефом Троекуровым и для подписки своего удовольствия или неудовольствия. В тот же день Дубровский отправился в город; на дороге обогнал его Троекуров. Они гордо взглянули друг на друга, и Дубровский заметил злобную улыбку на лице своего противника. Глава II Приехав в город, Андрей Гаврилович остановился у знакомого купца, ночевал у него и на другой день утром явился в присутствие уездного суда. Никто не об- 1 Ябеда - донос; здесь: незаконное притязание. 2 Че рнильное племя — чиновники. 3 Земский судья — выборный судья, ведавший судебными делами дворян в уезде. 53 ратил на него внимания. Вслед за ним приехал и Кирила Петрович. Писаря встали и заложили перья за ухо. Члены встретили его с изъявлениями глубокого подобострастия, придвинули ему кресла из уважения к его чину, летам и дородности; он сел при открытых дверях. Андрей Гаврилович стоя прислонился к стенке. Настала глубокая тишина, и секретарь звонким голосом стал читать определение суда. Мы помещаем его вполне, полагая, что всякому приятно будет увидать один из способов, коими на Руси можем мы лишиться имения, на владение коим имеем неоспоримое право. «18... года октября 27 дня ** уездный суд рассматривал дело о неправильном владении гвардии поручиком Андреем Гавриловым сыном Дубровским имением, принадлежащим генерал-аншефу Кирилу Петрову сыну Троекурову, состоящим ** губернии в сельце Кистенёвке, мужеска пола ** душами, да земли с лугами и угодьями ** десятин. Из коего дела видно: означенный генерал-аншеф Троекуров прошлого 18... года июня 9 дня взошёл в сей суд с прошением в том, что покойный его отец, коллежский асессор и кавалер Пётр Ефимов сын Троекуров в 17... году августа 14 дня, служивший в то время в ** наместническом правлении провинциальным секретарём, купил из дворян у канцеляриста Фадея Егорова сына Спицына имение, состоящее ** округи в помянутом сельце Кистенёвке (которое селение тогда по ** ревизии называлось Кистенёвскими выселками), всего значащихся по 4-й ревизии мужеска пола ** душ со всем их крестьянским имуществом, усадьбою, с пашенною и непашенною землёю, лесами, сенными покосы, рыбными ловли по речке, называемой Кистенёвке, и со всеми принадлежащими к оному имению угодьями и господским деревянным домом, и, словом, всё без остатка, что ему после отца его, из дворян урядника Егора Терентьева сына Спицына по наследству досталось и во владении его было, не оставляя из людей ни единыя души, а из земли ни единого четверика, ценою за 2500 р., на что и купчая в тот же день в ** палате суда и расправы совершена, и отец его тогда же августа в 26-й день ** земским судом введён был во владение и учинён за него отказ. — А наконец 17... года сентября 6-го дня отец его волею Божиею помер, а между тем он, проситель 54 генерал-аншеф Троекуров, с 17... года почти с малолетства находился в военной службе и по большей части был в походах за границами, почему он и не мог иметь сведения как о смерти отца его, равно и об оставшемся после его имении. Ныне же по выходе совсем из той службы в отставку и по возвращении в имения отца его, состоящие ** и ** губерниях **, ** и ** уездах, в разных селениях, всего 3000 душ, находит, что из числа таковых имений вышеписанными ** душами (коих по нынешней ** ревизии значится в том сельце всего ** душ) с землёю и со всеми угодьями владеет без всяких укреплений вышеписанный гвардии поручик Андрей Дубровский, почему, представляя при оном прошении ту подлинную купчую, данную отцу его продавцом Спицыным, просит, отобрав помянутое имение из неправильного владения Дубровского, отдать по принадлежности в полное его, Троекурова, распоряжение. А за несправедливое оного присвоение, с коего он пользовался получаемыми доходами, по учинении об оных надлежащего дознания, положить с него, Дубровского, следующее по законам взыскание и оным его, Троекурова, удовлетворить. По учинении ж ** земским судом по сему прошению исследований открылось: что помянутый нынешний владелец спорного имения гвардии поручик Дубровский дал на месте дворянскому заседателю объяснение, что владеемое им ныне имение, состоящее в означенном сельце Кисте-нёвке, ** душ с землею и угодьями, досталось ему по наследству после смерти отца его, артиллерии подпоручика Гаврила Евграфова сына Дубровского, а ему дошедшее по покупке от отца сего просителя, прежде бывшего провинциального секретаря, а потом коллежского асессора Троекурова, по доверенности, данной от него в 17... году августа 30 дня, засвидетельствованной в ** уездном суде, титулярному советнику Григорью Васильеву сыну Соболеву, по которой должна быть от него на имение сие отцу его купчая, потому что во оной именно сказано, что он, Троекуров, всё доставшееся ему по купчей от канцеляриста Спицына имение, ** душ с землёю, продал отцу его, Дубровского, и следующие по договору деньги, 3200 рублей, все сполна с отца его без возврата получил и просил оного доверенного Соболева выдать отцу его указную крепость. А между тем отцу его в той же доверенности по случаю заплаты всей 55 суммы владеть тем покупным у него имением и распоряжаться впредь до совершения оной крепости, как настоящему владельцу, и ему, продавцу Троекурову, впредь и никому в то имение уже не вступаться. Но когда именно и в каком присутственном месте таковая купчая от поверенного Соболева дана его отцу, - ему, Андрею Дубровскому, неизвестно, ибо он в то время был в совершенном малолетстве, и после смерти его отца таковой крепости отыскать не мог, а полагает, что не сгорела ли с прочими бумагами и имением во время бывшего в 17... году в доме их пожара, о чём известно было и жителям того селения. А что оным имением со дня продажи Троекуровым или выдачи Соболеву доверенности, то есть с 17... года, а по смерти отца его с 17... года и поныне, они, Дубровские, бесспорно владели, в том свидетельствуется на окольных жителей, которые, всего 52 человека, на опрос под присягою показали, что действительно, как они могут запомнить, означенным спорным имением начали владеть помянутые гг. Дубровские назад сему лет с 70 без всякого от кого-либо спора, но по какому именно акту или крепости, им неизвестно. — Упомянутый же по сему делу прежний покупчик сего имения, бывший провинциальный секретарь Пётр Троекуров, владел ли сим имением, они не запомнят. Дом же гг. Дубровских назад сему лет 30 от случившегося в их селении в ночное время пожара сгорел, причём сторонние люди допускали, что доходу означенное спорное имение может приносить, полагая с того времени в сложности, ежегодно не менее как до 2000 р. Напротив же сего генерал-аншеф Кирила Петров сын Троекуров 3-го января сего года взошёл в сей суд с прошением, что хотя помянутый гвардии поручик Андрей Дубровский и представил при учинённом следствии к делу сему выданную покойным его отцом Гаврил ом Дубровским титулярному советнику Соболеву доверенность на запроданное ему имение, но по оной не только подлинной купчей, но даже и на совершение когда-либо оной никаких ясных доказательств по силе генерального регламента 19 главы и указа 1752 года ноября 29 дня не представил. Следовательно, самая доверенность ныне, за смертию самого дателя оной, отца его, по указу 1818 года маия... дня, совершенно уничтожается. — А сверх сего — 56 велено спорные имения отдавать во владения — крепостные по крепостям, а некрепостные по розыску. На каковое имение, принадлежащее отцу его, представлен уже от него в доказательство крепостной акт, по которому и следует, на основании означенных узаконений, из неправильного владения помянутого Дубровского отобрав, отдать ему по праву наследства. А как означенные помещики, имея во владении не принадлежащего им имения и без всякого укрепления, и пользовались с оного неправильно и им не принадлежащими доходами, то по исчислении, сколько таковых будет причитаться по силе... взыскать с помещика Дубровского и его, Троекурова, оными удовлетворить. По рассмотрении какового дела и учинённой из оного и из законов выписки в ** уездном суде определено: Как из дела сего видно, что генерал-аншеф Кирила Петров сын Троекуров на означенное спорное имение, находящееся ныне во владении у гвардии поручика Андрея Гаврилова сына Дубровского, состоящее в сельце Кисте-нёвке, по нынешней... ревизии всего мужеска пола ** душ, с землёю и угодьями, представил подлинную купчую на продажу оного покойному отцу его, провинциальному секретарю, который потом был коллежским асессором, в 17... году из дворян канцеляристом Фадеем Спицыным, и что сверх сего сей покупщик, Троекуров, как из учинённой на той купчей надписи видно, был в том же году ** земским судом введён во владение, которое имение уже и за него отказано, и хотя напротив сего со стороны гвардии поручика Андрея Дубровского и представлена доверенность, данная тем умершим покупщиком Троекуровым титулярному советнику Соболеву для совершения купчей на имя отца его, Дубровского, но по таковым сделкам не только утверждать крепостные недвижимые имения, но даже и временно владеть по указу... воспрещено, к тому ж и самая доверенность смертию дателя оной совершенно уничтожается. Но чтоб сверх сего действительно была по оной доверенности совершена где и когда на означенное спорное имение купчая, со стороны Дубровского никаких ясных доказательств к делу с начала производства, то есть с 18... года, и по сие время не представлено. А потому сей суд и полагает: означенное имение, **душ, с землёю и угодьями, в каком ныне положении тое окажется, утвердить 57 58 по представленной на оное купчей за генерал-аншефа Троекурова; о удалении от распоряжения оным гвардии поручика Дубровского и о надлежащем вводе во владение за него, г. Троекурова, и об отказе за него, как дошедшего ему по наследству, предписать ** земскому суду. А хотя сверх сего генерал-аншеф Троекуров и просит о взыскании с гвардии поручика Дубровского за неправое владение наследственным его имением воспользовавшихся с оного доходов. Но как оное имение, по показанию старожилых людей, было у гг. Дубровских несколько лет в бесспорном владении, и из дела сего не видно, чтоб со стороны г. Троекурова были какие-либо до сего времени прошения о таком неправильном владении Дубровским оного имения, к тому по уложению велено, ежели кто чужую землю засеет или усадьбу загородит, и на того о неправильном завладении станут бити челом, и про то сыщется допрямо1, тогда правому отдавать тую землю и с посеянным хлебом, и городьбою, и строением, а посему генерал-аншефу Троекурову в изъявленном на гвардии поручика Дубровского иске отказать, ибо принадлежащее ему имение возвращается в его владение, не изъ-емля из оного ничего. А что при вводе за него оказаться может всё без остатка, предоставя между тем генерал-аншефу Троекурову, буде он имеет о таковой своей претензии какие-либо ясные и законные доказательства, может просить где следует особо. Каковое решение напред объявить как истцу, равно и ответчику, на законном основании, апелляционным порядком, коих и вызвать в сей суд для выслушания сего решения и подписки удовольствия или неудовольствия через полицию. Каковое решение подписали все присутствующие того суда». Секретарь умолкнул, заседатель встал и с низким поклоном обратился к Троекурову, приглашая его подписать предлагаемую бумагу, и торжествующий Троекуров, взяв от него перо, подписал под решением суда совершенное свое удовольствие. Очередь была за Дубровским. Секретарь поднёс ему бумагу. Но Дубровский стал неподвижен, потупя голову. 1 Здесь: и то окажется правдой. Секретарь повторил ему своё приглашение подписать своё полное и сове]э шенное удовольствие или явное неудовольствие, если паче чаяния1 чувствует по совести, что дело его есть правое, и намерен в положенное законами время просить по апелляции2 куда следует. Дубровский молчал... Вдруг он поднял голову, глаза его засверкали, он топнул ногою, оттолкнул секретаря с такою силою, что тот упал, и, схватив чернильницу, пустил ею в заседателя. Все пришли в ужас. «Как! не почитать церковь Божию! прочь, хамово племя!» Потом, обратясь к Кирилу Петровичу: «Слыхано дело, ваше превосходительство, - продолжал он, — псари вводят собак в Божию церковь! собаки бегают по церкви. Я вас ужо проучу...» Сторожа сбежались на шум и насилу им овладели. Его вывели и усадили в сани. Троекуров вышел вслед за ним, сопровождаемый всем судом. Внезапное сумасшествие Дубровского сильно подействовало на его воображение и отравило его торжество. Судьи, надеявшиеся на его благодарность, не удостоились получить от него ни единого приветливого слова. Он в тот же день отправился в Покровское. Дубровский между тем лежал в постели; уездный лекарь, по счастию не совершенный невежда, успел пустить ему кровь, приставить пиявки и шпанские мухи3. К вечеру ему стало легче, больной пришёл в память. На другой день повезли его в Кистенёвку, почти уже ему не принадлежащую. Глава III Прошло несколько времени, а здоровье бедного Дубровского всё ещё было плохо. Правда, припадки сумасшествия уже не возобновлялись, но силы его приметно ослабевали. Он забывал свои прежние занятия, редко выходил из своей комнаты и задумывался по целым суткам. Егоровна, добрая старуха, некогда ходившая за его сыном, теперь сделалась и его нянькою. Она смотрела за ним, как за ребёнком, напоминала ему о времени пищи и сна, кормила 1 Паче ч<1 яния — вопреки ожиданию. 2 Апелляция — обжалование судебного приговора. 3 Шпанские мухи — укус этих насекомых вводит в организм возбуждающее едкое вещество (контаридин), что использовалось при лечении в XIX веке. 59 его, укладывала спать. Андрей Гаврилович тихо повиновался ей и кроме её не имел ни с кем сношения. Он был не в состоянии думать о своих делах, хозяйственных распоряжениях, и Егоровна увидела необходимость уведомить обо всём молодого Дубровского, служившего в одном из гвардейских пехотных полков и находящегося в то время в Петербурге. Итак, отодрав лист от расходной книги, она продиктовала повару Харитону, единственному кистенёвскому грамотею, письмо, которое в тот же день и отослала в город на почту. Но пора читателя познакомить с настоящим героем нашей повести. Владимир Дубровский воспитывался в Кадетском корпусе1 и выпущен был корнетом2 в гвардию; отец не щадил ничего для приличного его содержания, и молодой человек получал из дому более, нежели должен был ожидать. Будучи расточителен и честолюбив, он позволял себе роскошные прихоти, играл в карты и входил в долги, не заботясь о будущем и предвидя себе рано или поздно богатую невесту, мечту бедной молодости. Однажды вечером, когда несколько офицеров сидели у него, развалившись, по диванам и куря из его янтарей3, Гриша, его камердинер4, подал ему письмо, коего надпись и печать тотчас поразили молодого человека. Он поспешно его распечатал и прочёл следующее: «Государь ты наш, Владимир Андреевич, - я, твоя старая нянька, решилась тебе доложить о здоровье папенькином. Он очень плох, иногда заговаривается, и весь день сидит как дитя глупое, а в животе и смерти Бог волен. Приезжай ты к нам, соколик мой ясный, мы тебе и лошадей вышлем на Песочное. Слышно, земский суд к нам едет отдать нас под начал Кирилу Петровичу Троекурову, потому что мы-дескать ихние, а мы искони ваши, и отроду того не слыхивали. Ты бы мог, живя в Петербурге, доложить о том царю-батюшке, а он бы не дал нас в обиду. Остаюсь твоя верная раба, нянька Орина Егоровна Бузырева. 60 1 Кадетский корпус — привилегированное военное училище для детей дворян. 2 Корнет — первый офицерский чин в коннице. 3 Куря из янтарей — роскошных курительных трубок из янтаря. 4 Камердинер — личный слуга дворянина. Посылаю моё материнское благословение Грише, хорошо ли он тебе служит? У нас дожди идут вот ужо друга неделя и пастух Родя помер около Миколина дня». Владимир Дубровский несколько раз сряду перечитал сии довольно бестолковые строки с необыкновенным волнением. Он лишился матери с малолетства и, почти не зная отца своего, был привезён в Петербур>г на восьмом году своего возраста; со всем тем он романически1 был к нему привязан и тем более любил семейственную жизнь, чем менее успел насладиться её тихими радостями. Мысль потерять отца своего тягостно терзала его сердце, а положение бедного больного, которое угадывал он из письма своей няни, ужасало его. Он воображал отца, оставленного в глухой деревне, на руках глупой старухи и дворни, угрожаемого каким-то бедствием и угасающего без помощи в мучениях телесных и душевных. Владимир упрекал себя в преступном небрежении. Долго не получал он от отца писем и не подумал о нём осведомиться, полагая его в разъездах или хозяйственных заботах. Он решился к нему ехать и даже выйти в отставку, если болезненное состояние отца потребует его присутствия. Товарищи, заметя его беспокойство, ушли. Владимир, оставшись один, написал просьбу об отпуске, закурил трубку и погрузился в глубокие размышления. Тот же день стал он хлопотать об отпуске и через три дня был уже на большой дороге. Владимир Андреевич приближался к той станции, с которой должен он был своротить на Кистенёвку. Сердце его исполнено было печальных предчувствий, он боялся уже не застать отца в живых, он воображал грустный образ жизни, ожидающий его в деревне, глушь, безлюдие, бедность и хлопоты по делам, в коих он не знал никакого толку. Приехав на станцию, он вошёл к смотрителю2 и спросил вольных лошадей. Смотритель осведомился, куда надобно было ему ехать, и объявил, что лошади, присланные из Кистенёвки, ожидали его уже четвёртые сутки. Вскоре явился к Владимиру Андреевичу старый кучер Антон, некогда водивший его по 1 Романически — здесь: душевно. 2 Смотритель — здесь: начальник почтовой станции. 61 62 конюшне и смотревший за его маленькой лошадко ю. Ан- 1 тон прослезился, увидя его, поклонился ему до земи, сказал ему, что старый его барин еще жив, и побежал запрягать лошадей. Владимир Андреевич отказался от предлагаемого завтрака и спешил отправиться. Антон повёз его проселочными дорогами, и между ними завязался разговор. — Скажи, пожалуйста, Антон, какое дело у отца моего с Троекуровым? — А бог их ведает, батюшка Владимир Андреевич... Барин, слышь, не поладил с Кирилом Петровичем, а тот и подал в суд, хотя почасту он сам себе судия. Не наше холопье дело разбирать барские воли, а, ей-богу, напрасно батюшка ваш пошел на Кирила Петровича, плетью обуха не перешибешь. — Так, видно, этот Кирила Петрович у вас делает что хочет? — И вестимо, барин: заседателя, слышь, он и в грош не ставит, исправник1 у него на посылках. Господа съезжаются к нему на поклон, и то сказать, было бы корыто, а свиньи-то будут. — Правда ли, что отымает он у нас имение? — Ох, барин, слышали так и мы. На днях покровский пономарь сказал на крестинах у нашего старосты: полно вам гулять; вот ужо приберёт вас к рукам Кирила Петрович. Микита-кузнец и сказал ему: и, полно, Савельич, не печаль кума, не мути гостей. Кирила Петрович сам по себе, а Андрей Гаврилович сам по себе, а все мы Божии да государевы; да ведь на чужой рот пуговицы не нашьёшь. — Стало быть, вы не желаете перейти во владение Троекурову? — Во владение Кирилу Петровичу! Господь упаси и из-бави: у него часом и своим плохо приходится, а достанутся чужие, так он с них не только шкуру, да и мясо-то отдерёт. Нет, дай Бог долго здравствовать Андрею Гавриловичу, а коли уж Бог его приберёт, так не надо нам никого, кроме тебя, наш кормилец. Не выдавай ты нас, а мы уж за тебя станем. — При сих словах Антон размахнул кнутом, тряхнул вожжами, и лошади его побежали крупной рысью. 1 Исправник — начальник уездной полиции. Тронутый преданностью старого кучера, Дубровский замолчал и предался снова размышлениям. Прошло более часа, вдруг Гриша пробудил его восклицанием: «Вот По-кровское!» Дубровский поднял голову. Он ехал берегом широкого озера, из которого вытекала речка и вдали извивалась между холмами; на одном из них над густою ;зе-ленью рощи возвышалась зелёная кровля и бельведер1 огромного каменного дома, на другом пятиглавая церковь и старинная колокольня; около разбросаны были деревенские избы с их огородами и колодезями. Дубровский узнал сии места; он вспомнил, что на сем самом холму играл он с маленькой Машей Троекуровой, которая была двумя годами его моложе и тогда уже обещала быть красавицей. Он хотел об ней осведомиться у Антона, но какая-то застенчивость удержала его. Подъехав к господскому дому, он увидел белое платье, мелькающее между деревьями сада. В это время Антон ударил по лошадям и, повинуясь честолюбию, общему и деревенским кучерам, как и извозчикам, пустился во весь дух через мост и мимо села. Выехав из деревни, поднялись они на гору, и Владимир увидел берёзовую рощу и влево на открытом месте серенький домик с красной кровлею; сердце в нём забилось. Перед собою видел он Кистенёвку и бедный дом своего отца. Через десять минут въехал он на барский двор. Он смотрел вокруг себя с волнением неописанным. Двенадцать лет не видал он своей родины. Берёзки, которые при нём только что были посажены около забора, выросли и стали теперь высокими ветвистыми деревьями. Двор, некогда украшенный тремя правильными цветниками, меж коими шла широкая дорога, тщательно выметаемая, обращён был в некошеный луг, на котором паслась опутанная лошадь. Собаки было залаяли, но, узнав Антона, умолкли и замахали косматыми хвостами. Дворня высыпала из людских изоб2 и окружила молодого барина с шумными изъявлениями радости. Насилу мог он продраться сквозь их усердную толпу и взбежал на ветхое крыльцо; в сенях встретила его Егоровна и с плачем обняла своего воспитанника. «Здорово, здорово, няня, - повторял он, прижи- 1 Б^ельведер - 2 Изоб - изб. башенка над крышей дома. 63 мая к сердцу добрую старуху, - что батюшка, где он? каков он?» В эту минуту в залу вошёл, насилу передвигая ноги, старик высокого роста, бледный и худой, в халате и колпаке. - Здравствуй, Володька! - сказал он слабым голосом, и Владимир с жаром обнял отца своего. Радость произвела в больном слишком сильное потрясение, он ослабел, ноги под ним подкосились, и он бы упал, если бы сын не поддержал его. — Зачем ты встал с постели, — говорила ему Егоровна, - на ногах не стоишь, а туда же норовишь, куда и люди. Старика отнесли в спальню. Он силился с ним разговаривать, но мысли мешались в его голове, и слова не имели никакой связи. Он замолчал и впал в усыпление. Владимир поражён был его состоянием. Он расположился в его спальне и просил оставить его наедине с отцом. Домашние повиновались, и тогда все обратились к Грише и повели в людскую, где и угостили его по-деревенскому, со всевозможным радушием, измучив его вопросами и приветствиями. 64 Глава IV Где стол был яств, там гроб стоит.1 Несколько дней спустя после своего приезда молодой Дубровский хотел заняться делами, но отец его был не в состоянии дать ему нужные объяснения; у Андрея Гавриловича не было поверенного2. Разбирая его бумаги, нашёл он только первое письмо заседателя и черновой ответ на оное; из того не мог он получить ясное понятие о тяжбе и решился ожидать последствий, надеясь на правоту самого дела. Между тем здоровье Андрея Гавриловича час от часу становилось хуже. Владимир предвидел его скорое разрушение и не отходил от старика, впадшего в совершенное детство. Между тем положенный срок прошёл, и апелляция не была подана. Кистенёвка принадлежала Троекурову. Шабашкин явился к нему с поклонами и поздравлениями и просьбою назначить, когда угодно будет его высокопревосходительству вступить во владение новоприобретённым имением — самому или кому изволит он дать на то доверенность. Кирила Петрович смутился. От природы не был он корыстолюбив, желание мести завлекло его слишком далеко, совесть его роптала. Он знал, в каком состоянии находился его противник, старый товарищ его молодости, и победа не радовала его сердце. Он грозно взглянул на Шабашкина, ища к чему привязаться, чтоб его выбранить, но не нашед достаточного к тому предлога, сказал ему сердито: «Пошёл вон, не до тебя». Шабашкин, видя, что он не в духе, поклонился и спешил удалиться. А Кирила Петрович, оставшись наедине, стал расхаживать взад и вперёд, насвистывая: «Гром победы раздавайся», что всегда означало в нём необыкновенное волнение мыслей. , Наконец он велел запрячь себе беговые дрожки3, оделся потеплее (это было уже в конце сентября) и, сам правя, выехал со двора. 1 Из оды Г.Р. Державина «На смерть князя Мещерского» 2 Поверенны!! — судебный чин. 3 Беговые дрожки — открытая двухместная коляска. 65 Вскоре завидел он домик Андрея Гавриловича, и про-тивуположные чувства наполнили душу его. Удовлетворённое мщение и властолюбие заглушали до некоторой степени чувства более благородные, но последние наконец восторжествовали. Он решился помириться с старым своим соседом, уничтожить и следы ссоры, возвратив ему его достояние. Облегчив душу сим благим намерением, Кири-ла Петрович пустился рысью к усадьбе своего соседа и въехал прямо на двор. В это время больной сидел в спальной у окна. Он узнал Кирила Петровича, и ужасное смятение изобразилось на лице его: багровый румянец заступил место обыкновенной бледности, глаза засверкали, он произносил невнятные звуки. Сын его, сидевший тут же за хозяйственными книгами, поднял голову и поражён был его состоянием. Больной указывал пальцем на двор с видом ужаса и гнева. Он торопливо подбирал полы своего халата, собираясь встать с кресел, приподнялся... и вдруг упал. Сын бросился к нему, старик лежал без чувств и без дыхания, паралич его ударил. «Скорей, скорей в город за лекарем!» -кричал Владимир. «Кирила Петрович спрашивает вас», — сказал вошедший слуга. Владимир бросил на него ужасный взгляд. — Скажи Кирилу Петровичу, чтоб он скорее убирался, пока я не велел его выгнать со двора... пошёл! — Слуга радостно побежал исполнить приказание своего барина; Егоровна всплеснула руками. «Батюшка ты наш, — сказала она пискливым голосом, — погубишь ты свою головушку! Кирила Петрович съест нас». — «Молчи, няня, — сказал с сердцем Владимир, — сейчас пошли Антона в город за лекарем». — Егоровна вышла. В передней никого не было, все люди сбежались на двор смотреть на Кирила Петровича. Она вышла на крыльцо и услышала ответ слуги, доносящего от имени молодого барина. Кирила Петрович выслушал его сидя на дрожках. Лицо его стало мрачнее ночи, он с презрением улыбнулся, грозно взглянул на дворню и поехал шагом около двора. Он взглянул и в окошко, где за минуту перед сим сидел Андрей Гаврилович, но где уж его не было. Няня стояла на крыльце, забыв о приказании барина. Дворня шумно толковала о сем происшествии. Вдруг Владимир явился меж- 66 ду людьми и отрывисто сказал: «Не надобно лекаря, батюшка скончался». Сделалось смятение. Люди бросились в комнату старого барина. Он лежал в креслах, на которые перенёс его Владимир; правая рука его висела до полу, голова опущена была на грудь, не было уж и признака жизни в сем теле, ещё не охладелом, но уже обезображенном кончиною. Егоровна взвыла, слуги окружили труп, оставленный на их попечение, вымыли его, одели в мундир, сшитый ещё в 1797 году, и положили на тот самый стол, за которым столько лет они служили своему господину. Глава V Похороны совершились на третий день. Тело бедного старика лежало на столе, покрытое саваном и окружённое свечами. Столовая полна была дворовых. Готовились к выносу. Владимир и трое слуг подняли гроб. Священник пошёл вперёд, дьячок сопровождал его, воспевая погребальные молитвы. Хозяин Кистенёвки в последний раз перешёл за порог своего дома. Гроб понесли рощею. Церковь находилась за нею. День был ясный и холодный. Осенние листья падали с дерев. При выходе из рощи увидели кистенёвскую деревянную церковь и кладбище, осенённое старыми липами. Там покоилось тело Владимировой матери; там подле могилы её накануне вырыта была свежая яма. Церковь полна была кистенёвскими крестьянами, пришедшими отдать последнее поклонение господину своему. Молодой Дубровский стал у клироса1; он не плакал и не молился, но лицо его было страшно. Печальный обряд кончился. Владимир первый пошёл прощаться с телом, за ним и все дворовые. Принесли крышку и заколотили гроб. Бабы громко выли; мужики изредка утирали слёзы кулаком. Владимир и те же трое слуг понесли его на кладбище в сопровождении всей деревни. Гроб опустили в могилу, все присутствующие бросили в неё по горсти песку, яму засыпали, поклонились ей и разошлись. Владимир поспешно удалился, всех опередил и скрылся в Кистенёвскую рощу. 1 Клирос — место в церкви, где стоят певчие. 67 Егоровна от имени его пригласила попа и весь причет1 церковный на похоронный обед, объявив, что молодой барин не намерен на оном присутствовать, и таким образом отец Антон, попадья Фёдоровна и дьячок пешком отправились на барский двор, рассуждая с Егоровной о добродетелях покойника и о том, что, по-видимому, ожидало его наследника. Приезд Троекурова и приём, ему оказанный, были уже известны всему околотку2, и тамошние политики предвещали важные оному последствия. - Что будет, то будет, - сказала попадья, - а жаль, если не Владимир Андреевич будет нашим господином. Молодец, нечего сказать. - А кому же как не ему и быть у нас господином, — прервала Егоровна. — Напрасно Кирила Петрович и горячится. Не на робкого напал: мой соколик и сам за себя постоит, да и, Бог даст, благодетели его не оставят. Больно спесив Кирила Петрович! а небось поджал хвост, когда Гришка мой закричал ему: «Вон, старый пёс! долой со двора!» - Ахти, Егоровна, - сказал дьячок, - да как у Григория-то язык повернулся; я скорее соглашусь, кажется, лаять на владыку, чем косо взглянуть на Кирила Петровича. Как увидишь его, страх и трепет клонят ниц; а спина-то сама так и гнётся, так и гнётся... - Суета сует, - сказал священник, - и Кирилу Петровичу отпоют вечную память, всё как ныне и Андрею Гавриловичу, разве похороны будут побогаче да гостей созовут побольше, а Богу не все ли равно! - Ах, батька! и мы хотели зазвать весь околоток, да Владимир Андреевич не захотел. Небось у нас всего довольно, есть чем угостить, да что прикажешь делать. По крайней мере, коли нет людей, так уж хоть вас употчую, дорогие гости наши. Сие ласковое обещание и надежда найти лакомый пирог ускорили шаги собеседников, и они благополучно прибыли в барский дом, где стол был уже накрыт и водка подана. Между тем Владимир углублялся в чащу дерев, движением и усталостию стараясь заглушить душевную скорбь. Он шёл не разбирая дороги; сучья поминутно задевали и царапали его, ноги его поминутно вязли в болоте, он ниче- 68 1 Причет - состав служителей храма. 2 Околоток - окружающая местность, окрестность. го не замечал. Наконец достигнул он маленькой лощины, со всех сторон окружённой лесом; ручеёк извивался молча около деревьев, полуобнажённых осенью. Владимир остановился, сел на холодный дерн, и мысли одна другой мрач-неё стеснились в душе его... Сильно чувствовал он своё одиночество. Будущее для него являлось покрытым грозными тучами. Вражда с Троекуровым предвещала ему новые несчастия. Бедное его достояние могло отойти от него в чужие руки; в таком случае нищета ожидала его. Долго сидел он неподвижно на том же месте, взирая на тихое течение ручья, уносящего несколько поблёклых листьев и живо представлявшего ему верное подобие жизни — подобие столь обыкновенное. Наконец заметил он, что начало смеркаться; он встал и пошёл искать дороги домой, но ещё долго блуждал по незнакомому лесу, пока не попал на тропинку, которая и привела его прямо к воротам его дома. Навстречу Дубровскому попался поп со всем причетом. Мысль о несчастливом предзнаменовании пришла ему в голову. Он невольно пошёл стороною и скрылся за деревом. Они его не заметили и с жаром говорили между собою, проходя мимо него. — Уда.лись от зла и сотвори благо, — говорил поп попадье, — нечего нам здесь оставаться. Не твоя беда, чем бы дело ни кончилось. — Попадья что-то отвечала, но Владимир не мог её расслышать. Приближаясь, увидел он множество народа; крестьяне и дворовые люди толпились на барском дворе. Издали услышал Владимир необыкновенный шум и говор. У сарая стояли две тройки. На крыльце несколько незнакомых людей в мундирных сертуках, казалось, о чем-то толковали. — Что это значит? — спросил он сердито у Антона, который бежал ему навстречу. — Это кто такие и что им надобно? — Ах, батюшка Владимир Андреевич, — отвечал старик задыхаясь. - Суд приехал. Отдают нас Троекурову, отымают нас от твоей милости!.. Владимир потупил голову, люди его окружили несчастного своего господина. «Отец ты наш, — кричали они, целуя ему руки, - не хотим другого барина, кроме тебя, прикажи, осударь, с судом мы управимся. Умрём, а не выдадим». Владимир смотрел на них, и странные чувства волновали 69 его. «Стойте смирно, — сказал он им, — а я с приказными переговорю». — «Переговори, батюшка, — закричали ему из толпы, — да усовести окаянных». Владимир подошёл к чиновникам. Шабашкин, с картузом на голове, стоял подбочась и гордо взирал около себя. Исправник, высокий и толстый мужчина лет пятидесяти, с красным лицом и в усах, увидя приближающегося Дубровского, крякнул и произнёс охриплым голосом: «Итак, я вам повторяю то, что уже сказал: по решению уездного суда отныне принадлежите вы Кирилу Петровичу Троекурову, коего лицо представляет здесь г. Шабашкин. Слушайтесь его во всём, что ни прикажет, а вы, бабы, любите и почитайте его, а он до вас большой охотник». При сей острой шутке исправник захохотал, а Шабашкин и прочие члены ему последовали. Владимир кипел от негодования. «Позвольте узнать, что это значит», — спросил он с притворным хладнокровием у весёлого исправника. — «А это то значит, — отвечал замысловатый чиновник, — что мы приехали вводить во владение сего Кирила Петровича Троекурова и просить иных прочих убираться подобру-поздорову». — «Но вы могли бы, кажется, отнестися ко мне, прежде чем к моим крестьянам, и объявить помещику отрешение от власти...» — «А ты кто такой, — сказал Шабашкин с дерзким взором. — Бывший помещик Андрей Гаврилов сын Дубровский волею Божиею помре, мы вас не знаем, да и знать не хотим». - Владимир Андреевич наш молодой барин, - сказал голос из толпы. - Кто там смел рот разинуть, - сказал грозно исправник, — какой барин, какой Владимир Андреевич? Барин ваш Кирила Петрович Троекуров, слышите ли, олухи. - Как не так, - сказал тот же голос. - Да это бунт! — закричал исправник. — Гей, староста, сюда! Староста выступил вперед. - Отыщи сей же час, кто смел со мною разговаривать, я его! Староста обратился к толпе, спрашивая, кто говорил, но все молчали; вскоре в задних рядах поднялся ропот, стал усиливаться и в одну минуту превратился в ужаснейшие вопли. Исправник понизил голос и хотел было их уговари- 70 вать. «Да что на него смотреть, — закричали дворовые, - ребята! долой их!» — и вся толпа двинулась. Шабашкин и другие члены поспешно бросились в сени и заперли за собою дверь. «Ребята, вязать», — закричал тот же голос, — и толпа стала напирать... «Стойте, — крикнул Дубровский. — Дураки! что вы это? вы губите и себя и меня. Ступайте по дворам и оставьте меня в покое. Не бойтесь, государь милостив, я буду просить его. Он нас не обидит. Мы все его дети. А как ему за вас будет заступиться, если вы станете бунтовать и разбойничать». Речь молодого Дубровского, его звучный голос и величественный вид произвели желаемое действие. Народ утих, разошёлся, двор опустел. Члены сидели в сенях. Наконец Шабашкин тихонько отпер двери, вышел на крыльцо и с униженными поклонами стал благодарить Дубровского за его милостивое заступление. Владимир слушал его с презрением и ничего не отвечал. «Мы решили, — продолжал заседатель, — с вашего дозволения остаться здесь ночевать; а то уж темно, и ваши мужики могут напасть на нас на дороге. Сделайте такую милость: прикажите постлать нам хоть сена в гостиной; чем свет мы отправимся восвояси». — Делайте, что хотите, — отвечал им сухо Дубровский, — я здесь уже не хозяин. — С этим словом он удалился в комнату отца своего и запер за собою дверь. Глава VI ТуГ так, всё кончено, — сказал он сам себе, — ещё -V _L утром имел я угол и кусок хлеба. Завтра должен я буду оставить дом, где я родился и где умер мой отец, виновнику его смерти и моей нищеты». И глаза его неподвижно остановились на портрете его матери. Живописец представил её облокоченною на перила, в белом утреннем 71 платье, с алой розою в волосах. «И портрет этот достанется врагу моего семейства, - подумал Владимир, - он заброшен будет в кладовую вместе с изломанными стульями или повешен в передней, предметом насмешек и замечаний его псарей, а в её спальной, в комнате, где умер отец, поселится его приказчик или поместится его гарем. Нет! нет! пускай же и ему не достанется печальный дом, из которого он выгоняет меня». Владимир стиснул зубы, страшные мысли рождались в уме его. Голоса подьячих1 доходили до него, они хозяйничали, требовали то того, то другого и неприятно развлекали его среди печальных его размышлений. Наконец всё утихло. Владимир отпер комоды и ящики, занялся разбором бумаг покойного. Они большею частию состояли из хозяйственных счетов и переписки по разным делам. Владимир разорвал их, не читая. Между ними попался ему пакет с надписью: письма моей жены. С сильным движением чувства Владимир принялся за них: они писаны были во время турецкого похода2 и были адресованы в армию из Ки-стенёвки. Она описывала ему свою п,устынную жизнь, хозяйственные занятия, с нежностию сетовала3 на разлуку и призывала его домой, в объятия доброй подруги; в одном из них она изъявляла ему своё беспокойство насчёт здоровья маленького Владимира; в другом она радовалась его ранним способностям и предвидела для него счастливую и блестящую будущность. Владимир зачитался и позабыл всё на свете, погрузясь душою в мир семейственного счастия, и не заметил, как прошло время. Стенные часы пробили одиннадцать. Владимир положил письма в карман, взял свечу и вышел из кабинета. В зале приказные спали на полу. На столе стояли стаканы, ими опорожнённые, и сильный дух рома слышался по всей комнате. Владимир с отвращением прошёл мимо их в переднюю. - Двери были заперты. Не нашед ключа, Владимир возвратился в залу, - ключ лежал на столе, Владимир отворил дверь и наткнулся на человека, прижавшегося в угол; топор блестел у него, и, обратясь к нему со свечою, Владимир узнал Архипа-кузнеца. «Зачем ты 72 1 Подьячий — мелкий чиновник в русских учреждениях. 2 Русско-турецкая война 1787-1791 гг. 3 Сетовала - жаловалась. здесь?» — спросил он. «Ах, Владимир Андреевич, это вы, — отвечал Архип пошепту, — Господь помилуй и спаси! хорошо, что вы шли со свечою!» Владимир глядел на него с изумлением. «Что ты здесь притаился?» — спросил он кузнеца. — Я хотел... я пришёл... было проведать, все ли дома, — тихо отвечал Архип запинаясь. — А зачем с тобою топор? — Топор-то зачем? Да как же без топора нонече и ходить. Эти приказные такие, вишь, озорники — того и гляди... — Ты пьян, брось топор, поди выспись. — Я пьян? Батюшка Владимир Андреевич, Бог свидетель, ни единой капли во рту не было... да и пойдёт ли вино на ум, слыхано ли дело, подьячие задумали нами владеть, подьячие гонят наших господ с барского двора... Эк они храпят, окаянные; всех бы разом, так и концы в воду. Дубровский нахмурился. «Послушай, Архип, — сказал он, немного помолчав, — не дело ты затеял. Не приказные виноваты. Засвети-ка фонарь ты, ступай за мною». Архип взял свечку из рук барина, отыскал за печкою фонарь, засветил его, и оба тихо сошли с крыльца и пошли около двора. Сторож начал бить в чугунную доску, собаки залаяли. «Кто сторожа?» — спросил Дубровский. «Мы, батюшка, — отвечал тонкий голос, — Василиса да Лукерья». — «Подите по дворс1м, — сказал им Дубровский, — вас не нужно». — «Шабаш1», — примолвил Архип. «Спасибо, кормилец», — отвечали бабы и тотчас отправились домой. Дубровский пошёл далее. Два человека приблизились к нему; они его окликали. Дубровский узнал голос Антона и Гриши. «Зачем вы не спите?» — спросил он их. «До сна ли нам, — отвечал Антон. — До чего мы дожили, кто бы подумал...» — Тише! — прервал Дубровский, — где Егоровна? — В барском доме, в своей светёлке, — отвечал Гриша. — Поди, приведи её сюда да выведи из дому всех наших людей, чтоб ни одной души в нём не оставалось, кроме приказных, а ты, Антон, запряги телегу. Гриша ушёл и через минуту явился со своею матерью. 1 Шабаш — здесь: конец. 73 Старуха не раздевалась в эту ночь; кроме приказных, никто в доме не смыкал глаза. - Все ли здесь? - спросил Дубровский, - не осталось ли кого в доме? - Никого, кроме подьячих, — отвечал Гриша. - Давайте сюда сена или соломы, - сказал Дубровский. Люди побежали в конюшню и возвратились, неся в охапках сено. - Подложите под крыльцо. Вот так. Ну, ребята, огню! Архип открыл фонарь, Дубровский зажёг лучину. - Постой, - сказал он Архипу, - кажется, второпях я запер двери в переднюю, поди скорей отопри их. Архип побежал в сени - двери были отперты. Архип запер их на ключ, примолвя вполголоса: «Как не так, отопри!», — и возвратился к Дубровскому. Дубровский приблизил лучину, сено вспыхнуло, пламя взвилось и осветило весь двор. - Ахти, - жалобно закричала Егоровна, - Владимир Андреевич, что ты делаешь? - Молчи, - сказал Дубровский. - Ну, дети, прощайте, иду куда Бог поведёт; будьте счастливы с новым вашим господином. - Отец наш, кормилец, - отвечали люди, - умрём, не оставим тебя, идём с тобою. Лошади были поданы; Дубровский сел с Гришею в телегу и назначил им местом свидания Кистенёвскую рощу. Антон ударил по лошадям, и они выехали со двора. Поднялся ветер. В одну минуту пламя обхватило весь дом. Красный дым вился над кровлею. Стёкла затрещали, сыпались, пылающие брёвна стали падать, раздался жалобный вопль и крики: «Горим, помогите, помогите». - «Как не так», - сказал Архип, с злобной улыбкой взирающий на пожар. «Архипушка, - говорила ему Егоровна, - спаси их, окаянных1, Бог тебя наградит». - Как не так, - отвечал кузнец. В сию минуту приказные показались в окнах, стараясь выломать двойные рамы. Но тут кровля с треском рухнула, и вопли утихли. Вскоре вся дворня высыпала на двор. Бабы с криком спешили спасти свою рухлядь, ребятишки прыгали, любу- 74 1 Окаянный - отверженный, проклятый. ясь на пожар. Искры полетели огненной метелью, избы загорелись. - Теперь все ладно, - сказал Архип, - каково горит, а? чай, из Покровского славно смотреть. В сию минуту новое явление привлекло его внимание: кошка бегала по кровле пылающего сарая, недоумевая, куда спрыгнуть; со всех сторон окружало её пламя. Бедное животное жалким мяуканием призывало на помощь. Мальчишки помирали со смеху, смотря на её отчаяние. «Чему смеётесь, бесенята, — сказал им сердито кузнец. — Бога вы не боитесь: Божия тварь погибает, а вы сдуру радуетесь », — и, поставя лестницу на загоревшуюся кров- лю, он полез за кошкою. Она поняла его намерение и с видом торопливой благодарности уцепилась за его рукав. Полуобгорелый кузнец с своей добычей полез вниз. «Ну, ребята, прощайте, - сказал он смущённой дворне, - мне здесь делать нечего. Счастливо, не поминайте меня лихом». Кузнец ушёл; пожар свирепствовал ещё несколько времени. Наконец унялся, и груды углей без пламени ярко горели в темноте ночи, и около них бродили погорелые жители Кистенёвки. Глава VII На другой день весть о пожаре разнеслась по всему околотку. Все толковали о нём с различными догадками и предположениями. Иные уверяли, что люди Дубровского, напившись пьяны на похоронах, зажгли дом из неосторожности, другие обвиняли приказных, подгулявших на новоселии, многие уверяли, что он сам сгорел с земским судом и со всеми дворовыми. Некоторые догадывались об истине и утверждали, что виновником сего ужасного бедствия был сам Дубровский, движимый злобой и отчаянием. Троекуров приезжал на другой же день на место пожара и сам производил следствие. Оказалось, что исправник, заседатель земского суда, стряпчий1 и писарь, так же как Владимир Дубровский, няня Егоровна, дворовый человек Григорий, кучер Антон и кузнец Архип, пропали неизвестно куда. Все дворовые показали, что приказ- 1 Стряпчий — судейский чин. 75 ные сгорели в то время, как повалилась кровля; обгорелые кости их были отрыты. Бабы Василиса и Лукерья сказали, что Дубровского и Архипа-кузнеца видели они за несколько минут перед пожаром. Кузнец Архип, по всеобщему показанию, был жив и, вероятно, главный, если не единственный, виновник пожара. На Дубровском лежали сильные подозрения. Кирила Петрович послал губернатору подробное описание всему происшествию, и новое дело завязалось. Вскоре другие вести дали другую пищу любопытству и толкам. В ** появились разбойники и распространили ужас по всем окрестностям. Меры, принятые противу них правительством, оказались недостаточными. Грабительства, одно другого замечательнее, следовали одно за другим. Не было безопасности ни по дорогам, ни по деревням. Несколько троек, наполненных разбойниками, разъезжали днём по всей губернии, останавливали путешественников и почту, приезжали в сёла, грабили помещичьи дома и предавали их огню. Начальник шайки славился умом, отважностью и каким-то великодушием. Рассказывали о нём чудеса; имя Дубровского было во всех устах, все были уверены, что он, а не кто другой, предводительствовал отважными злодеями. Удивлялись одному: поместия Троекурова были пощажены; разбойники не ограбили у него ни единого сарая, не остановили ни одного воза. С обыкновенной своей надмен-ностию Троекуров приписывал сие исключение страху, который умел он внушить всей губернии, также и отменно хорошей полиции, им заведённой в его деревнях. Сначала соседи смеялись между собой над высокомерием Троекурова и каждый день ожидали, чтоб незваные гости посетили Покровское, где было им чем поживиться, но наконец принуждены были с ним согласиться и сознаться, что и разбойники оказывали ему непонятное уважение... Троекуров торжествовал и при каждой вести о новом грабительстве Дубровского рассыпался в насмешках насчёт губернатора, исправников и ротных командиров, от коих Дубровский уходил всегда невредимо. Между тем наступило 1-е октября — день храмового праздника1 в селе Троекурова. Но прежде чем приступим к описанию сего торжества и дальнейших происшествий, 76 1 Храмовый праздник — церковный праздник в честь святого, во имя которого построен храм. мы должны познакомить читателя с лицами для него новыми, или о коих мы слегка только упомянули в начале нашей повести. Глава VIII Читатель, вероятно, уже догадался, что дочь Кири-ла Петровича, о которой сказали мы ещё только несколько слов, есть героиня нашей повести. В эпоху, нами описываемую, ей было семнадцать лет, и красота её была в полном цвете. Отец любил её до безумия, но обходился с нею со свойственным ему своенравием, то стараясь угождать малейшим её прихотям, то пугая её суровым, а иногда и жестоким обращением. Уверенный в её привязанности, никогда не мог он добиться её доверенности. Она привыкла скрывать от него свои чувства и мысли, ибо никогда не могла знать наверно, каким образом будут они приняты. Она не имела подруг и выросла в уединении. Жены и дочери соседей редко езжали к Ки-рилу Петровичу, коего обыкновенные разговоры и увеселения требовали товарищества мужчин, а не присутствия дам. Редко наша красавица являлась посреди гостей, пирующих у Кирила Петровича. Огромная библиотека, составленная большею частию из сочинений французских писателей XVIII века, была отдана в её распоряжение. Отец её, никогда не читавший ничего, кроме «Совершенной поварихи», не мог руководствовать её в выборе книг, и Маша, естественным образом, перерыв сочинения всякого рода, остановилась на романах. Таким образом совершила она своё воспитание, начатое некогда под руководством мамзель Мими, которой Кирила Петрович оказывал большую доверенность и благосклонность и которую принуждён он был наконец выслать тихонько в другое поместие, когда следствия его дружества оказались слишком явными. Мамзель Мими оставила по себе память довольно приятную. Она была добрая девушка и никогда во зло не употребляла влияния, которое, видимо, имела над Кирилом Петровичем, в чём отличалась она от других наперсниц, поминутно им сменяемых. Сам Кири-ла Петрович, казалось, любил её более прочих, и черноглазый мальчик, шалун лет девяти, напоминающий по- 77 луденные черты m-lle Мими, воспитывался при нём и признан был его сыном, несмотря на то, что множество босых ребятишек, как две капли воды похожих на Кири-ла Петровича, бегали перед его окнами и считались дворовыми. Кирила Петрович выписал из Москвы для своего маленького Саши француза-учителя, который и прибыл в Покровское во время происшествий, нами теперь описываемых. Сей учитель понравился Кирилу Петровичу своей приятной наружностию и простым обогащением. Он представил Кирилу Петровичу свои аттестаты1 и письмо от одного из родственников Троекурова, у которого четыре года жил он гувернёром2. Кирила Петрович всё это пересмотрел и был недоволен одною молодостью своего француза — не потому, что полагал бы сей любезный недостаток несовместимым с терпением и опытностию, столь нужными в несчастном звании учителя, но у него были свои сомнения, которые тотчас и решился ему объяснить. Для сего велел он позвать к себе Машу (Кирила Петрович по-французски не говорил, и она служила ему переводчиком). — Подойди сюда, Маша; скажи ты этому мусье, что, так и быть, принимаю его; только с тем, чтоб он у меня за моими девушками не осмелился волочиться, не то я его, собачьего сына... переведи это ему, Маша. Маша покраснела и, обратясь к учителю, сказала ему по-французски, что отец её надеется на его скромность и порядочное поведение. Француз сей поклонился и отвечал, что он надеется заслужить уважение, даже если откажут ему в благосклонности. Маша слово в слово перевела его ответ. - Хорошо, хорошо, - сказал Кирила Петрович, - не нужно для него ни благосклонности, ни уважения. Дело его ходить за Сашей и учить грамматике да географии, переведи это ему. Марья Кириловна смягчила в своём переводе грубые выражения отца, и Кирила Петрович отпустил своего француза во флигель, где назначена была ему комната. 78 1 Аттестаты — здесь: документы. 2 Гувернёр — домашний воспитатель ребёнка в барском доме. Маша не обратила никакого внимания на молодого француза, воспитанная в аристократических предрассудках, учитель был для неё род слуги или мастерового, а слуга иль мастеровой не казался ей мужчиною. Она не заметила ни впечатления, ею произведённого на m-r Дефоржа, ни его смущения, ни его трепета, ни изменившегося голоса. Несколько дней сряду потом она встречала его довольно часто, не удостоивая большей внимательности. Неожиданным образом получила она о нём совершенно новое понятие. На дворе у Кирила Петровича воспитывались обыкновенно несколько медвежат и составляли одну из главных забав покровского помещика. В первой своей молодости медвежата приводимы были ежедневно в гостиную, где Кирила Петрович по целым часам возился с ними, стравливая их с кошками и щенятами. Возмужав, они бывали посажены на цепь, в ожидании настоящей травли. Изредка выводили пред окна барского дома и подкатывали им порожнюю винную бочку, утыканную гвоздями; медведь обнюхивал её, потом тихонько до неё дотрагивался, колол себе лапы, осердясь, толкал её сильнее, и сильнее становилась боль. Он входил в совершенное бешенство, с рёвом бросался на бочку, покамест не отымали у бедного зверя предмета тщетной его ярости. Случалось, что в телегу впрягали пару медведей, волею и неволею сажали в неё гостей и пускали их скакать на волю Божию. Но лучшею шуткою почиталась у Кирила Петровича следующая. Проголодавшегося медведя запрут, бывало, в пустой комнате, привязав его веревкою за кольцо, ввинченное в стену. Верёвка была длиною почти во всю комнату, так что один только противуположный угол мог быть безопасным от нападения страшного зверя. Приводили обыкновенно новичка к дверям этой комнаты, нечаянно вталкивали его к медведю, двери запирались, и несчастную жертву оставляли наедине с косматым пустынником. Бедный гость, с оборванной полою и до крови оцарапанный, скоро отыскивал безопасный угол, но принуждён был иногда целых три часа стоять прижавшись к стене и видеть, как разъярённый зверь в двух шагах от него ревел, прыгал, становился на дыбы, рвался и силился до него дотянуться. Таковы были благородные увеселения русского барина! Несколько дней спустя после приезда учителя Троекуров вспомнил о 79 нем и вознамерился угостить его в медвежьей комнате: для сего, призвав его однажды утром, повёл он его с собою тёмными коридорами; вдруг боковая дверь отворилась, двое слуг вталкивают в неё француза и запирают её на ключ. Опомнившись, учитель увидел привязанного медведя, зверь начал фыркать, издали обнюхивая своего гостя, и вдруг, поднявшись на задние лапы, пошёл на него... Француз не смутился, не побежал и ждал нападения. Медведь приближался, Дефорж вынул из кармана маленький пистолет, вложил его в ухо голодному зверю и выстрелил. Медведь повалился. Все сбежались, двери отворились, Ки-рила Петрович вошёл, изумлённый развязкою своей шутки. Кирила Петрович хотел непременно объяснения всему делу: кто предварил Дефоржа о шутке, для него предуготовленной, или зачем у него в кармане был заряженный пистолет. Он послал за Машей, Маша прибежала и перевела французу вопросы отца. - Я не слыхивал о медведе, - отвечал Дефорж, - но я всегда ношу при себе пистолеты, потому что не намерен терпеть обиду, за которую, по моему званью, не могу требовать удовлетворения. Маша посмотрела на него с изумлением и перевела слова его Кирилу Петровичу. Кирила Петрович ничего не отвечал, велел вытащить медведя и снять с него шкуру; потом, обратясь к своим людям, сказал: «Каков молодец! не струсил, ей-богу, не струсил». С той минуты он Дефоржа полюбил и не думал уже его пробовать. Но случай сей произвёл ещё большее впечатление на Марью Кириловну. Воображение её было поражено: она видела мёртвого медведя и Дефоржа, спокойно стоящего над ним и спокойно с нею разговаривающего. Она увидела, что храбрость и гордое самолюбие не исключительно принадлежат одному сословию, и с тех пор стала оказывать 80 молодому учителю уважение, которое час от часу становилось внимательнее. Между ними основались некоторые сношения. Маша имела прекрасный голос и большие музыкальные способности; Дефорж вызвался давать ей уроки. После того читателю не трудно догадаться, что Маша в него влюбилась, сама ещё в том себе не признаваясь. ТОМ ВТОРОЙ Глава IX Накануне праздника гости начали съезжаться, иные останавливались в господском доме и во флигелях, другие у приказчика, третьи у священника, четвёртые у зажиточных крестьян. Конюшни полны были дорожных лошадей, дворы и сараи загромождены разными экипажами. В девять часов утра заблаговестили к обедне, и всё потянулось к новой каменной церкви, построенной Кирилом Петровичем и ежегодно украшаемой его приношениями. Собралось такое множество почётных богомольцев, что простые крестьяне не могли поместиться в церкви и стояли на паперти1 и в ограде. Обедня не начиналась, ждали Кирила Петровича. Он приехал в коляске шестернёю и торжественно пошёл на своё место, сопровождаемый Ма-риею Кириловной. Взоры мужчин и женщин обратились на неё; первые удивлялись её красоте, вторые со вниманием осмотрели её наряд. Началась обедня, домашние певчие пели на крылосе2, Кирила Петрович сам подтягивал, молился, не смотря ни направо, ни налево, и с гордым смирением поклонился! в землю, когда дьякон громогласно упомянул и о зиждителе^ храма сего. Обедня кончилась. Кирила Петрович первый подошёл ко кресту. Все двинулись за ним, потом соседи подошли к нему с почтением. Дамы окружили Машу. Кирила Петрович, выходя из церкви, пригласил всех к себе обедать, сел в коляску и отправился домой. Все поехали вслед за ним. Комнаты наполнились гостями. Поминутно входили новые 1 Паперть - площадка перед входом в храм. 2 Крылос (клирос) — место в церкви, где стоят певчие. 3 Зиждитель — создатель, основатель. 81 лица и насилу могли пробраться до хозяина. Барыни сели чинным полукругом, одетые по запоздалой моде, в поношенных и дорогих нарядах, все в жемчугах и бриллиантах, мужчины толпились около икры и водки, с шумным разногласием разговаривая между собою. В зале накрывали стол на 80 приборов. Слуги суетились, расставляя бутылки и графины и прилаживая скатерти. Наконец дворецкий провозгласил: «кушание поставлено», — и Кирила Петрович первый пошёл садиться за стол, за ним двинулись дамы и важно заняли свои места, наблюдая некоторое старшинство, барышни стеснились между собою, как робкое стадо козочек, и выбрали себе места одна подле другой. Против них поместились мужчины. На конец стола сел учитель подле маленького Саши. Слуги стали разносить таре лки по чинам, в случае недоумения руководствуясь лафатерскими1 догадками, и почти всегда безошибочно. Звон тарелок и ложек слился с шумным говоро м гостей, Кирила Петрович весело обозревал свою трапезу2 и вполне наслаждался счастием хлебосола. В это время въехала на двор коляска, запряжённая шестью лошадьми. «Это кто?» — спросил хозяин. «Антон Пафнутьич», — отвечали несколько голосов. Двери отворились, и Антон Пафнутьич Спицын, толстый мужчина лет пятидесяти с круглым и рябым лицом, украшенным тройным подбородком, ввалился в столовую, кланяясь, улыбаясь и уже собираясь извиниться... «Прибор сюда, - закричал Кирила Петрович, - милости просим, Антон Пафнутьич, садись, да скажи нам, что это значит: не был у моей обедни и к обеду опоздал. Это на тебя не похоже: ты и богомолен и покушать любишь». -«Виноват, - отвечал Антон Пафнутьич, привязывая салфетку в петлицу горохового кафтана, - виноват, батюшка Кирила Петрович, я было рано пустился в дорогу, да не успел отъехать и десяти верст, вдруг шина у переднего колеса пополам - что прикажешь? К счастию, недалеко было от деревни; пока до неё дотащились, да отыскали кузнеца, да всё кое-как уладили, прошли ровно три часа, делать было нечего. Ехать ближним путём 82 1 Швейцарский писатель И. Лафатер доказывал, что по чертам лица можно определить характер и достоинство человека. 2 Трапеза - здесь: праздничный обед. через Кистенёвский лес я не осмелился, а пустился в объезд...» - Эге! - прервал Кирила Петрович, - да ты, знать, не из храброго десятка; чего ты боишься? - Как чего боюсь, батюшка Кирила Петрович, а Дубровского-то; того и гляди попадёшься ему в лапы. Он малый не промах, никому не спустит, а с меня, пожалуй, и две шкуры сдерёт. - За что же, братец, такое отличие? - Как за что, батюшка Кирила Петрович? а за тяжбу-то покойника Андрея Гавриловича. Не я ли в удовольствие ваше, т.е. по совести и по справедливости, показал, что Дубровские владеют Кистенёвкой безо всякого на то права, а единственно по снисхождению вашему. И покойник (царство ему небесное) обещал со мною по-свойски переведаться, а сынок, пожалуй, сдержит слово батюшкино. Доселе Бог миловал. Всего-на-все разграбили у меня один анбар, да того и гляди до усадьбы доберутся. - А в усадьбе-то будет им раздолье, - заметил Кирила Петрович, - я чай, красная шкатулочка полным-полна... - Куда, батюшка Кирила Петрович. Была полна, а нынче совсем опустела! - Полно врать, Антон Пафнутьич. Знаем мы вас; куда тебе деньги тратить, дома живёшь свинья свиньёй, никого не принимаешь, своих мужиков обдираешь, знай копишь да и только. - Вы всё изволите шутить, батюшка Кирила Петрович, - пробормотал с улыбкой Антон Пафнутьич, - а мы, ей-богу, разорились, - и Антон Пафнутьич стал заедать барскую шутку хозяина жирным куском кулебяки. Кири-ла Петрович оставил его и обратился к новому исправнику, в первый раз к нему в гости приехавшему и сидящему на другом конце стола подле учителя. - А что, господин исправник, поймаете хоть вы Дубровского? Исправник струсил, поклонился, улыбнулся, заикнулся и произнёс наконец: - Постараемся, ваше превосходительство. - Гм, постараемся. Давно, давно стараются, а проку всё-таки нет. Да правда, зачем и ловить его. Разбои Дубровского благодать для исправников: разъезды, следствия, 83 подводы, а деньга в карман. Как такого благодетеля извести? Не правда ли, господин исправник? - Сущая правда, ваше превосходительство, - отвечал совершенно смутившийся исправник. Гости захохотали. - Люблю молодца за искренность, - сказал Кирила Петрович, — а жаль покойного нашего исправника Тараса Алексеевича; кабы не сожгли его, так в околотке было бы тише. А что слышно про Дубровского? где его видели в последний раз? - У меня, Кирила Петрович, - пропищал толстый дамский голос, - в прошлый вторник обедал он у меня... Все взоры обратились на Анну Савишну Глобову, довольно простую вдову, всеми любимую за добрый и весёлый нрав. Все с любопытством приготовились услышать её рассказ. - Надобно знать, что тому три недели послала я приказчика на почту с деньгами для моего Ванюши. Сына я не балую, да и не в состоянии баловать, хоть бы и хотела; однако сами изволите знать: офицеру гвардии нужно содержать себя приличным образом, и я с Ванюшей делюсь, как могу, своими доходишками. Вот и послала ему 2000 рублей, хоть Дубровский не раз приходил мне в голову, да думаю: город близко, всего семь верст, авось Бог пронесёт. Смотрю: вечером мой приказчик возвращается, бледен, оборван и пеш - я так и ахнула. - «Что такое? что с тобою сделалось?» Он мне: «Матушка Анна Савишна, разбойники ограбили; самого чуть не убили, сам Дубровский был тут, хотел повесить меня, да сжалился и отпустил, зато всего обобрал, отнял и лошадь и телегу». Я обмерла; царь мой небесный, что будет с моим Ванюшею? Делать нечего: написала я сыну письмо, рассказала всё и послала ему своё благословение без гроша денег. Прошла неделя, другая - вдруг въезжает ко мне на двор коляска. Какой-то генерал просит со мною увидеться: милости просим; входит ко мне человек лет тридцати пяти, смуглый, черноволосый, в усах, в бороде, сущий портрет Куль-нёва1, рекомендуется мне как друг и сослуживец покойного мужа Ивана Андреевича; он-де ехал мимо и не мог не за- 84 Кульнёв Я.П. - русский полководец. ехать к его вдове, зная, что я тут живу. Я угостила его чем Бог послал, разговорились о том, о сём, наконец и о Дубровском. Я рассказала ему своё горе. Генерал мой нахмурился. «Это странно, - сказал он, - я слыхал, что Дубровский нападает не на всякого, а на известных богачей, но и тут делится с ними, а не грабит дочиста, а в убийствах никто его не обвиняет; нет ли тут плутни, прикажите-ка позвать вашего приказчика». Пошли за приказчиком, он явился; только увидел генерала, он так и остолбенел. «Расскажи-ка мне, братец, каким образом Дубровский тебя ограбил и как он хотел тебя повесить». Приказчик мой задрожал и повалился генералу в ноги. «Батюшка, виноват — грех попутал — солгал». — «Коли так, — отвечал генерал, — так изволь же рассказать барыне, как всё дело случилось, а я послушаю». Приказчик не мог опомниться. «Ну что же, — продолжал генерал, — рассказывай: где ты встретился с Дубровским?» — «У двух сосен, батюшка, у двух сосен». — «Что же сказал он тебе?» — «Он спросил у меня, чей ты, куда едешь и зачем?» — «Ну, а после?» — «А после потребовал он письмо и деньги». — «Ну». — «Я отдал ему письмо и деньги». — «А он?.. Ну — а он?» — «Батюшка, виноват». — «Ну, что же он сделал?..» — «Он возвратил мне деньги и письмо да сказал: ступай себе с Богом, отдай это на почту». — «Ну, а ты?» — «Батюшка, виноват». — «Я с тобою, голубчик, управлюсь, — сказал грозно генерал, — а вы, сударыня, прикажите обыскать сундук этого мошенника и отдайте его мне на руки, а я его проучу. Знайте, что Дубровский сам был гвардейским офицером, он не захочет обидеть товарища». Я догадывалась, кто был его превосходительство, нечего мне было с ним толковать. Кучера привязали приказчика к козлам коляски. Деньги нашли; генерал у меня отобедал, потом тотчас уехал и увёз с собою приказчика. Приказчика моего нашли на другой день в лесу, привязанного к дубу и ободранного как липку. Все слушали молча рассказ Анны Савишны, особенно барышни. Многие из них втайне ему доброжелательствовали, видя в нём героя романического, особенно Марья Ки-риловна, пылкая мечтательница, напитанная таинственными ужасами Радклиф1. 1 Радклиф — английская писательница XVIII века, автор сентиментальных романов ужасов со злодеями и благородными героями. 85 — И ты, Анна Савишна, полагаешь, что у тебя был сам Дубровский, — спросил Кирила Петрович. — Очень же ты ошиблась. Не знаю, кто был у тебя в гостях, а только не Дубровский. — Как, батюшка, не Дубровский, да кто же, как не он, выедет на дорогу и станет останавливать прохожих да их осматривать. — Не знаю, а уж верно не Дубровский. Я помню его ребёнком; не знаю, почернели ль у него волоса, а тогда был он кудрявый белокуренький мальчик, но знаю наверное, что Дубровский пятью годами старше моей Маши и что, следственно, ему не тридцать пять лет, а около двадцати трех. — Точно так, ваше превосходительство, — провозгласил исправник, — у меня в кармане и приметы Владимира Дубровского. В них точно сказано, что ему от роду двадцать третий год. — А! — сказал Кирила Петрович, — кстати: прочти-ка, а мы послушаем; не худо нам знать его приметы; авось в глаза попадётся, так не вывернется. Исправник вынул из кармана довольно замаранный лист бумаги, развернул его с важностию и стал читать нараспев. «Приметы Владимира Дубровского, составленные по сказкам1 бывших его дворовых людей. От роду двадцать три года, роста середнего, лицом чист, бороду бреет, глаза имеет карие, волосы русые, нос прямой. Приметы особые: таковых не оказалось». — И только, — сказал Кирила Петрович. 86 1 По сказкам — здесь: по рассказам. - Только, — отвечал исправник, складывая бумагу. - Поздравляю, г-н исправник. Ай да бумага! по этим приметам немудрено будет вам отыскать Дубровского. Да кто ж не среднего роста, у кого не русые волосы, не прямой нос, да не карие глаза! Бьюсь об заклад, три часа сряду будешь говорить с самим Дубровским, а не догадаешься, с кем Бог тебя свёл. Нечего сказать, умные головушки приказные! Исправник смиренно положил в карман свою бумагу и молча принялся за гуся с капустой. Между тем слуги успели уже несколько раз обойти гостей, наливая каждому его рюмку. Несколько бутылок горского и цимлянского громко были уже откупорены и приняты благосклонно под именем шампанского, лица начинали рдеть, разговоры становились звонче, несвязнее и веселее. - Нет, - продолжал Кирила Петрович, - уж не видать нам такого исправника, каков был покойник Тарас Алексеевич! Этот был не промах, не разиня. Жаль, что сожгли молодца, а то бы от него не ушёл ни один человек изо всей шайки. Он бы всех до единого переловил, да и сам Дубровский не вывернулся б и не откупился. Тарас Алексеевич деньги с него взять-то бы взял, да и самого не выпустил: такой был обычай у покойника. Делать нечего, видно, мне вступиться в это дело да пойти на разбойников с моими домашними. На первый случай отряжу человек двадцать, так они и очистят воровскую рощу; народ не трусливый, каждый в одиночку на медведя ходит, от разбойников не попятятся. - Здоров ли ваш медведь, батюшка Кирила Петрович, — сказал Антон Пафнутьич, вспомня при сих словах о своем косматом знакомце и о некоторых шутках, коих и он был когда-то жертвою. - Миша приказал долго жить, - отвечал Кирила Петрович. - Умер славною смертью, от руки неприятеля. Вон его победитель, - Кирила Петрович указывал на Дефоржа, -выменяй образ моего француза1. Он отомстил за твою... с позволения сказать... Помнишь? - Как не помнить, - сказал Антон Пафнутьич почёсываясь, - очень помню. Так Миша умер. Жаль Миши, 1 То есть приобрети икону с изображением его святого - иными словами: молись за него. 87 ей-богу жаль! какой был забавник! какой умница! эдакого медведя другого не сыщешь. Да зачем мусье убил его? Кирила Петрович с великим удовольствием стал рассказывать подвиг своего француза, ибо имел счастливую способность тщеславиться всем, что только ни окружало его. Гости со вниманием слушали повесть о Мишиной смерти и с изумлением посматривали на Дефоржа, который, не подозревая, что разговор шёл о его храбрости, спокойно сидел на своём месте и делал нравственные замечания резвому своему воспитаннику. Обед, продолжавшийся около трёх часов, кончился; хозяин положил салфетку на стол, все встали и пошли в гостиную, где ожидал их кофей, карты и продолжение попойки, столь славно начатой в столовой. Глава X Около семи часов вечера некоторые гости хотели ехать, но хозяин, развеселённый пуншем, приказал запереть ворота и объявил, что до следующего утра никого со двора не выпустит. Скоро загремела музыка, двери в залу отворились, и бал завязался. Хозяин и его приближённые сидели в углу, выпивая стакан за стаканом и любуясь весёлостию молодежи. Старушки играли в карты. Кавалеров, как и везде, где не квартирует какой-нибудь уланской бригады, было менее, нежели дам, все мужчины, годные на то, были завербованы. Учитель между всеми отличался, он танцевал более всех, все барышни выбирали его и находили, что с ним очень ловко вальсировать. Несколько раз кружился он с Марьей Кириловною, и барышни насмешливо за ними примечали. Наконец около полуночи усталый хозяин прекратил танцы, приказал давать ужинать, а сам отправился спать. Отсутствие Кирила Петровича придало обществу более свободы и живости. Кавалеры осмелились занять место подле дам. Девицы смеялись и перешёптывались со своими соседами; дамы громко разговаривали через стол. Мужчины пили, спорили и хохотали — словом, ужин был чрезвычайно весел и оставил по себе много приятных воспоминаний. 88 Один только человек не участвовал в общей радости: Антон Пафнутьич сидел пасмурен и молчалив на своём месте, ел рассеянно и казался чрезвычайно беспокоен. Разговоры о разбойниках взволновали его воображение. Мы скоро увидим, что он имел достаточную причину их опасаться. Антон Пафнутьич, призывая Господа в свидетели в том, что красная шкатулка точно была пуста, не лгал и не согрешал: красная шкатулка точно была пуста, деньги, некогда в ней хранимые, перешли в кожаную суму, которую носил он на груди под рубашкой. Сею только предосторож-ностию успокоивал он свою недоверчивость ко всем и вечную боязнь. Будучи принуждён остаться ночевать в чужом доме, он боялся, чтоб не отвели ему ночлега где-нибудь в уединённой комнате, куда легко могли забраться воры, он искал глазами надёжного товарища и выбрал наконец Де-форжа. Его наружность, обличающая силу, а пуще храбрость, им оказанная при встрече с медведем, о коем бедный Антон Пафнутьич не мог вспомнить без содрогания, решили его выбор. Когда встали из-за стола, Антон Паф-нутьич стал вертеться около молодого француза, покрякивая и откашливаясь, и наконец обратился к нему с изъяснением. - Гм, гм, нельзя ли, мусье, переночевать мне в вашей конурке, потому что извольте видеть... - Que desire monsieur?1 - спросил Дефорж, учтиво ему поклонившись. - Эк, беда, ты, мусье, по-русски ещё не выучился. Же ве, муа, ше ву куше2, понимаешь ли? - Monsieur, tres volontiers, - отвечал Дефорж, - veuillez donner des orders en consequence3. Антон Пафнутьич, очень довольный своими сведениями во французском языке, пошёл тотчас распоряжаться. Гости стали прощаться между собою и каждый отправился в комнату, ему назначенную. А Антон Пафнутьич пошёл с учителем во флигель. Ночь была тёмная. Дефорж освещал дорогу фонарем, Антон Пафнутьич шёл за ним 1 Чего вы хотите, господин? (фр.) 2 Я хочу спать у вас (фр.). 3 Сделайте одолжение, сударь... извольте соответственно распорядиться (фр.). 89 довольно бодро, прижимая изредка к груди потаённую суму, дабы удостовериться, что деньги его ещё при нём. Пришед во флигель, учитель засветил свечу, и оба стали раздеваться; между тем Антон Пафнутьич похаживал по комнате, осматривая замки и окна и качая головою при сем неутешительном смотре. Двери запирались одною задвижкою, окна не имели ещё двойных рам. Он попытался было жаловаться на то Дефоржу, но знания его во французском языке были слишком ограничены для столь сложного объяснения; француз его не понял, и Антон Пафну-тьич принуждён был оставить свои жалобы. Постели их стояли одна против другой, оба легли, и учитель потушил свечу. — Пуркуа ву туше, пуркуа ву туше?1 - закричал Антон Пафнутьич, спрягая с грехом пополам русский глагол тушу на французский лад. - Я не могу дормир2 в потёмках. - Дефорж не понял его восклицания и пожелал ему доброй ночи. — Проклятый басурман, — проворчал Спицын, закутываясь в одеяло. — Нужно ему было свечку тушить. Ему же хуже. Я спать не могу без огн^1. — Мусье, мусье, — продолжал он, — же ве авек ву парле3. — Но француз не отвечал и вскоре захрапел. «Храпит бестия француз, — подумал Антон Пафнутьич, — а мне так сон и в ум нейдёт. Того и гляди, воры войдут в открытые двери или влезут в окно, а его, бестию, и пушками не добудишься». — Мусье! а, мусье! дьявол тебя побери. Антон Пафнутьич замолчал, усталость и винные пары мало-помалу превозмогли его боязливость, он стал дремать, и вскоре глубокий сон овладел им совершенно. Странное готовилось ему пробуждение. Он чувствовал сквозь сон, что кто-то тихонько дёргал его за ворот рубашки. Антон Пафнутьич открыл глаза и при бледном свете осеннего утра увидел перед собой Дефоржа: француз в одной руке держал карманный пистолет, а другою отстегивал заветную суму. Антон Пафнутьич обмер. 90 1 Зачем вы тушите, зачем вы тушите? (фр.) 2 Спать (фр.). 3 Я хочу с вами говорить (фр.). - Кесь ке се, мусье, кесь ке се1, - произнёс он трепещущим голосом. — Тише, молчать, — отвечал учитель чистым русским языком, — молчать или вы пропали. Я Дубровский. Глава XI Теперь попросим у читателя позволения объяснить последние происшествия повести нашей предыдущими обстоятельствами, кои не успели мы ещё рассказать. На станции ** в доме смотрителя, о коем уже мы упомянули, сидел в углу проезжий с видом смиренным и терпеливым, обличающим разночинца или иностранца, т.е. человека, не имеющего голоса на почтовом тракте. Бричка его стояла на дворе, ожидая подмазки. В ней лежал маленький чемодан, тощее доказательство не весьма достаточного состояния. Проезжий не спрашивал себе ни чаю, ни кофию, поглядывал в окно и посвистывал, к великому неудовольствию смотрительши, сидевшей за перегородкою. — Вот Бог послал свистуна, — говорила она вполголоса. — Эк посвистывает, чтоб он лопнул, окаянный басурман. — А что? — сказал смотритель, — что за беда, пускай себе свищет. — Что за беда? — возразила сердитая старуха. — А разве не знаешь приметы? 1 Что это, сударь, что это (фр.). 91 — Какой приметы? что свист деньгу выживает. И! Пахо-мовна, у нас что свисти, что нет: а денег всё нет как нет. — Да отпусти ты его, Сидорыч. Охота тебе его держать. Дай ему лошадей, да провались он к чёрту... — Подождёт, Пахомовна; на конюшне всего три тройки, четвёртая отдыхает. Того и гляди, подоспеют хорошие проезжие; не хочу своею шеей отвечать за француза. Чу! так и есть! вон скачут. Э-ге-ге, да как шибко; уж не генерал ли? Коляска остановилась у крыльца. Слуга соскочил с козел, отпер дверцы, и через минуту молодой человек в военной шинели и в белой фуражке вошёл к смотрителю; вслед за ним слуга внёс шкатулку и поставил её на окошко. — Лошадей, — сказал офицер повелительным голосом. — Сейчас, — отвечал смотритель. — Пожалуйте подорожную1. — Нет у меня подорожной. Я еду в сторону... Разве ты меня не узнаешь? Смотритель засуетился и кинулся торопить ямщиков. Молодой человек стал расхаживать взад и вперёд по комнате, зашёл за перегородку и спросил тихо у смотрительши: кто такой проезжий. — Бог его ведает, — отвечала смотрительша, — какой-то француз. Вот уже пять часов как дожидается лошадей да свищет. Надоел, проклятый. Молодой человек заговорил с проезжим по-французски. — Куда изволите вы ехать? — спросил он его. — В ближний город, - отвечал француз, - оттуда отправляюсь к одному помещику, который нанял меня за глаза в учители. Я думал сегодня быть уже на месте, но г-н смотритель, кажется, судил иначе. В этой земле трудно достать лошадей, г-н офицер. — А к кому из здешних помещиков определились вы? — спросил офицер. — К г-ну Троекурову, - отвечал француз. — К Троекурову? кто такой этот Троекуров? — Ma foi, mon officier2... я слыхал о нём мало доброго. 92 1 Подорожная - документ, дающий право на получение почтовых лошадей. 2 Право, господин офицер... (фр.) Сказывают, что он барин гордый и своенравный, жестокий в обращении со своими домашними, что никто не может с ним ужиться, что все трепещут при его имени, что с учителями (aveс les outchitels) он не церемонится и уже двух засёк до смерти. — Помилуйте! и вы решились определиться к такому чудовищу. — Что же делать, г-н офицер. Он предлагает мне хорошее жалование, 3000 р. в год и всё готовое. Быть может, я буду счастливее других. У меня старушка мать, половину жалования буду отсылать ей на пропитание, из остальных денег в пять лет могу скопить маленький капитал, достаточный для будущей моей независимости, и тогда bonsoir1, еду в Париж и пускаюсь в коммерческие обороты. — Знает ли вас кто-нибудь в доме Троекурова? - спросил он. — Никто, — отвечал учитель. — Меня он выписал из Москвы чрез одного из своих приятелей, коего повар, мой соотечественник, меня рекомендовал. Надобно вам знать, что я готовился было не в учителя, а в кондиторы, но мне сказали, что в вашей земле звание учительское не в пример выгоднее... Офицер задумался. — Послушайте, - прервал он француза, - что если бы вместо этой будущности предложили вам 10 000 чистыми деньгами с тем, чтоб сей же час отправились обратно в Париж. Француз посмотрел на офицера с изумлением, улыбнулся и покачал головою. — Лошади готовы, — сказал вошедший смотритель. Слуга подтвердил то же самое. — Сейчас, — отвечал офицер, — выдьте вон на минуту. — Смотритель и слуга вышли. — Я не шучу, — продолжал он по-французски, — 10 000 могу я вам дать, мне нужно только ваше отсутствие и ваши бумаги. — При сих словах он отпер шкатулку и вынул несколько кип ассигнаций. Француз вытаращил глаза. Он не знал, что и думать. — Моё отсутствие... мои бумаги, — повторял он с изумлением. — Вот мои бумаги... Но вы шутите: зачем вам мои бумаги? 1 Прощайте (фр.). 93 — Вам дела нет до того. Спрашиваю, согласны вы или нет? Француз, всё ещё не веря своим ушам, протянул бумаги свои молодому офицеру, который быстро их пересмотрел. — Ваш пашпорт... хорошо... Письмо рекомендательное, посмотрим. Свидетельство о рождении, прекрасно. Ну вот же вам ваши деньги, отправляйтесь назад. Прощайте. Француз стоял как вкопанный. Офицер воротился. — Я было забыл самое важное. Дайте мне честное слово, что всё это останется между нами, честное ваше слово. — Честное моё слово, — отвечал француз. — Но мои бумаги, что мне делать без них? — В первом городе объявите, что вы были ограблены Дубровским. Вам поверят и дадут нужные свидетельства. Прощайте, дай Бог вам скорее доехать до Парижа и найти матушку в добром здоровье. Дубровский вышел из комнаты, сел в коляску и поскакал. Смотритель смотрел в окошко, и когда коляска уехала, обратился к жене с восклицанием: «Пахомовна, знаешь ли ты что? ведь это был Дубровский». Смотрительша опрометью кинулась к окошку, но было уже поздно: Дубровский был уж далеко. Она принялась бранить мужа: — Бога ты не боишься, Сидорыч. Зачем ты не сказал мне того прежде, я бы хоть взглянула на Дубровского, а теперь жди, чтоб он опять завернул. Бессовестный ты, право, бессовестный! Француз стоял как вкопанный. Договор с офицером, деньги, всё казалось ему сновидением. Но кипы ассигнаций были тут, у него в кармане, и красноречиво твердили ему о существенности удивительного происшествия. Он решился нанять лошадей до города. Ямщик повёз его шагом, и ночью дотащился он до города. Не доезжая до заставы, у которой вместо часового стояла развалившаяся будка, француз велел остановиться, вылез из брички и пошёл пешком, объяснив знаками ямщику, что бричку и чемодан дарит ему на водку. Ямщик был в таком же изумлении от его щедрости, как и сам француз от предложения Дубровского. Но, заключив из того, что 94 немец сошёл с ума, ямщик поблагодарил его усердным поклоном и, не рассудив за благо въехать в город, отправился в известное ему увеселительное заведение, коего хозяин был весьма ему знаком. Там провёл он целую ночь, а на другой день утром на порожней тройке отправился восвояси — без брички и без чемодана, с пухлым лицом и красными глазами. Дубровский, овладев бумагами француза, смело явился, как мы уже видели, к Троекурову и поселился в его доме. Каковы ни были его тайные намерения (мы их узнаем после), но в его поведении не оказалось ничего предосудительного. Правда, он мало занимался воспитанием маленького Саши, давал ему полную свободу повесничать1 и не строго взыскивал за уроки, задаваемые только для формы, зато с большим прилежанием следовал за музыкальными успехами своей ученицы и часто по целым часам сиживал с нею за фортепьяно. Все любили молодого учителя. Кири-ла Петрович — за его смелое проворство на охоте, Марья Кириловна — за неограниченное усердие и робкую внимательность, Саша — за снисходительность к его шалостям, домашние — за доброту и за щедрость, по-видимому несовместную с его состоянием. Сам он, казалось, привязан был ко всему семейству и почитал уже себя членом оного. Прошло около месяца от его вступления в звание учительское до достопамятного празднества, и никто не подозревал, что в скромном молодом французе таился грозный разбойник, коего имя наводило ужас на всех окрестных владельцев. Во всё это время Дубровский не отлучался из Покровского, но слух о разбоях его не утихал благодаря изобретательному воображению сельских жителей, но могло статься и то, что шайка его продолжала свои действия и в отсутствие начальника. Ночуя в одной комнате с человеком, коего мог он почесть личным своим врагом и одним из главных виновников его бедствия, Дубровский не мог удержаться от искушения. Он знал о существовании сумки и решился ею завладеть. Мы видели, как изумил он бедного Антона Пафнутьича неожиданным своим превращением из учителей в разбойники. В девять часов утра гости, ночевавшие в Покровском, 1 Повесничать — бездельничать. 95 собралися один за другим в гостиной, где кипел уже самовар, перед которым в утреннем платье сидела Марья Ки-риловна, а Кирила Петрович в байковом сюртуке и в туфлях выпивал свою широкую чашку, похожую на полоскательную. Последним явился Антон Пафнутьич; он был так бледен и казался так расстроен, что вид его всех поразил и что Кирила Петрович осведомился о его здоро-вии. Спицын отвечал безо всякого смысла и с ужасом поглядывал на учителя, который тут же сидел, как ни в чём не бывало. Через несколько минут слуга вошёл и объявил Спицыну, что коляска его готова; Антон Пафнутьич спешил откланяться и, несмотря на увещания хозяина, вышел поспешно из комнаты и тотчас уехал. Не понимали, что с ним сделалось, и Кирила Петрович решил, что он объелся. После чаю и прощального завтрака прочие гости начали разъезжаться, вскоре Покровское опустело, и всё вошло в обыкновенный порядок. Глава XII Прошло несколько дней, и не случилось ничего достопримечательного. Жизнь обитателей Покровского была однообразна. Кирила Петрович ежедневно выезжал на охоту; чтение, прогулки и музыкальные уроки занимали Марью Кириловну, особенно музыкальные уроки. Она начинала понимать собственное сердце и признавалась, с невольной досадою, что оно не было равнодушно к достоинствам молодого француза. Он с своей стороны не выходил из пределов почтения и строгой пристойности и тем успокоивал её гордость и боязливые сомнения. Она с большей и большей доверчивостью предавалась увлекательной привычке. Она скучала без Дефоржа, в его присутствии поминутно занималась им, обо всём хотела знать его мнение и всегда с ним соглашалась. Может быть, она не была ещё влюблена, но при первом случайном препятствии или внезапном гонении судьбы пламя страсти должно было вспыхнуть в её сердце. Однажды, пришед в залу, где ожидал её учитель, Марья Кириловна с изумлением заметила смущение на бледном его лице. Она открыла фортепьяно, пропела несколько нот, но Дубровский под предлогом головной боли извинился, 96 прервал урок и, закрывая ноты, подал ей украдкою записку. Марья Кириловна, не успев одуматься, приняла её и раскаялась в ту же минуту, но Дубровского не было уже в зале. Марья Кириловна пошла в свою комнату, развернула записку и прочла следующее: «Будьте сегодня в 7 часов в беседке у ручья. Мне необходимо с вами говорить». Любопытство её было сильно возбуждено. Она давно ожидала признания, желая и опасаясь его. Ей приятно было бы услышать подтверждение того, о чём она догадывалась, но она чувствовала, что ей было бы неприлично слышать таковое объяснение от человека, который по состоянию своему не мог надеяться когда-нибудь получить её руку. Она решилась идти на свидание, но колебалась в одном: каким образом примет она признание учителя, с аристократическим ли негодованием, с увещаниями ли дружбы, с весёлыми шутками, или с безмолвным участием. Между тем она поминутно поглядывала на часы. Смер-клось, подали свечи, Кирила Петрович сел играть в бостон с приезжими соседями. Столовые часы пробили третью четверть седьмого, и Марья Кириловна тихонько вышла на крыльцо, огляделась во все стороны и побежала в сад. Ночь была темна, небо покрыто тучами, в двух шагах от себя нельзя было ничего видеть, но Марья Кириловна шла в темноте по знакомым дорожкам и через минуту очутилась у беседки; тут остановилась она, дабы перевести дух и явиться перед Дефоржем с видом равнодушным и неторопливым. Но Дефорж стоял уже перед нею. — Благодарю вас, — сказал он ей тихим и печальным голосом, — что вы не отказали мне в моей просьбе. Я был бы в отчаянии, если б вы на то не согласились. Марья Кириловна отвечала заготовленною фразой: — Надеюсь, что вы не заставите меня раскаяться в моей снисходительности. Он молчал и, казалося, собирался с духом. — Обстоятельства требуют... я должен вас оставить, — сказал он наконец. — Вы скоро, может быть, услышите... Но перед разлукой я должен с вами сам объясниться... Марья Кириловна не отвечала ничего. В этих словах видела она предисловие к ожидаемому признанию. 97 - Я не то, что вы предполагаете, - продолжал он, по-тупя голову, - я не француз Дефорж, я Дубровский. Марья Кириловна вскрикнула. — Не бойтесь, ради Бога, вы не должны бояться моего имени. Да, я тот несчастный, которого ваш отец лишил куска хлеба, выгнал из отеческого дома и послал грабить на больших дорогах. Но вам не надобно меня бояться - ни за себя, ни за него. Всё кончено. Я ему простил. Послушайте, вы спасли его. Первый мой кровавый подвиг должен был свершиться над ним. Я ходил около его дома, назначая, где вспыхнуть пожару, откуда войти в его спальню, как пресечь ему все пути к бегству, в ту минуту вы прошли мимо меня, как небесное видение, и сердце моё смирилось. Я понял, что дом, где обитаете вы, священ, что ни единое существо, связанное с вами узами крови, не подлежит моему проклятию. Я отказался от мщения, как от безумства. Целые дни я бродил около садов Покровского в надежде увидеть издали ваше белое платье. В ваших неосторожных прогулках я следовал за вами, прокрадываясь от куста к кусту, счастливый мыслию, что вас охраняю, что для вас нет опасности там, где я присутствую тайно. Наконец случай представился. Я поселился в вашем доме. Эти три недели были для меня днями счастия. Их воспоминание будет отрадою печальной моей жизни... Сегодня я получил известие, после которого мне невозможно долее здесь оставаться. Я расстаюсь с вами сегодня... сей же час... Но прежде я должен был вам открыться, чтоб вы не проклинали меня, не презирали. Думайте иногда о Дубровском, знайте, что он рождён был для иного назначения, что душа его умела вас любить, что никогда... Тут раздался лёгкий свист, и Дубровский умолк. Он схватил её руку и прижал к пылающим устам. Свист повторился. - Простите, - сказал Дубровский, - меня зовут, минута может погубить меня. - Он отошёл, Марья Кириловна стояла неподвижно. Дубровский воротился и снова взял её руку. — Если когда-нибудь, — сказал он ей нежным и трогательным голосом, - если когда-нибудь несчастье вас постигнет и вы ни от кого не будете ждать ни помощи, ни покровительства, в таком случае обещаетесь ли вы при- 98 бегнуть ко мне, требовать от меня всего для вашего спасения? Обещаетесь ли вы не отвергнуть моей преданности? Марья Кириловна плакала молча. Свист раздался в третий раз. — Вы меня губите! — закричал Дубровский. — Я не оставлю вас, пока не дадите мне ответа. Обещаетесь ли вы или нет? — Обещаюсь, - прошептала бедная красавица. Взволнованная свиданием с Дубровским, Марья Кири- ловна возвращалась из саду. Ей показалось, что все люди разбегались, дом был в движении, на дворе было много народа, у крыльца стояла тройка, издали услышала она голос Кирила Петровича и спешила войти в комнаты, опасаясь, чтоб отсутствие её не было замечено. В зале встретил её Кирила Петрович, гости окружали исправника, нашего знакомца, и осыпали его вопросами. Исправник в дорожном платье, вооружённый с ног до головы, отвечал им с видом таинственным и суетливым. — Где ты была, Маша, — спросил Кирила Петрович, — не встретила ли ты m-r Дефоржа? — Маша насилу могла отвечать отрицательно. — Вообрази, — продолжал Кирила Петрович, — исправник приехал его схватить и уверяет меня, что это сам Дубровский. — Все приметы, ваше превосходительство, — сказал почтительно исправник. — Эх, братец, — прервал Кирила Петрович, — убирайся, знаешь куда, со своими приметами. Я тебе моего француза не выдам, покамест сам не разберу дела. Как можно верить на слово Антону Пафнутьичу, трусу и лгуну: ему пригрезилось, что учитель хотел ограбить его. Зачем он в то же утро не сказал мне о том ни слова? — Француз застращал его, ваше превосходительство, — отвечал исправник, — и взял с него клятву молчать... — Враньё, — решил Кирила Петрович, — сейчас я всё выведу на чистую воду. — Где же учитель? — спросил он у вошедшего слуги. — Нигде не найдут-с, — отвечал слуга. — Так сыскать его, — закричал Троекуров, начинающий сумневаться. — Покажи мне твои хвалёные приметы, — сказал он исправнику, который тотчас и подал ему бумагу. — 99 Гм, гм, двадцать три года... Оно так, да это ещё ничего не доказывает. Что же учитель? — Не найдут-с, — был опять ответ. Кирила Петрович начинал беспокоиться, Марья Кириловна была ни жива ни мертва. — Ты бледна, Маша, — заметил ей отец, — тебя перепугали. — Нет, папенька, — отвечала Маша, — у меня голова болит. — Поди, Маша, в свою комнату и не беспокойся. — Маша поцеловала у него руку и ушла скорее в свою комнату, там она бросилась на постелю и зарыдала в истерическом припадке. Служанки сбежались, раздели её, насилу-насилу успели её успокоить холодной водой и всевозможными спиртами, её уложили, и она впала в усыпление. Между тем француза не находили. Кирила Петрович ходил взад и вперёд по зале, грозно насвистывая «Гром победы раздавайся». Гости шептались между собою, исправник казался в дураках, француза не нашли. Вероятно, он успел скрыться, быв предупреждён. Но кем и как? это оставалось тайною. Било одиннадцать, и никто не думал о сне. Наконец Кирила Петрович сказал сердито исправнику: — Ну что? ведь не до свету же тебе здесь оставаться, дом мой не харчевня, не с твоим проворством, братец, поймать Дубровского, если уж это Дубровский. Отправляйся-ка восвояси да вперёд будь расторопнее. Да и вам пора домой, - продолжал он, обратясь к гостям. - Велите закладывать, а я хочу спать. Так немилостиво расстался Троекуров со своими гостями! Глава XIII Прошло несколько времени без всякого замечательного случая. Но в начале следующего лета произошло много перемен в семейном быту Кирила Петровича. В тридцати верстах от него находилось богатое поместие князя Верейского. Князь долгое время находился в чужих краях, всем имением его управлял отставной майор, и никакого сношения не существовало между Покровским и 100 Арбатовым. Но в конце мая месяца князь возвратился из-за границы и приехал в свою деревню, которой отроду ещё не видал. Привыкнув к рассеянности, он не мог вынести уединения и на третий день по своём приезде отправился обедать к Троекурову, с которым был некогда знаком. Князю было около пятидесяти лет, но он казался гораздо старее. Излишества всякого рода изнурили его здоровие и положили на нём свою неизгладимую печать. Несмотря на то наружность его была приятна, замечательна, а привычка быть всегда в обществе придавала ему некоторую любезность, особенно с женщинами. Он имел непрестанную нужду в рассеянии и непрестанно скучал. Кирила Петрович был чрезвычайно доволен его посещением, приняв оное знаком уважения от человека, знающего свет; он по обыкновению своему стал угощать его смотром своих заведений и повёл на псарный двор. Но князь чуть не за-дохся в собачьей атмосфере и спешил выйти вон, зажимая нос платком, опрысканным духами. Старинный сад с его стрижеными липами, четвероугольным прудом и правильными аллеями ему не понравился; он любил английские сады и так называемую природу, но хвалил и восхищался; слуга пришёл доложить, что кушание поставлено. Они пошли обедать. Князь прихрамывал, устав от своей прогулки и уже раскаиваясь в своём посещении. Но в зале встретила их Марья Кириловна, и старый волокита был поражён её красотой. Троекуров посадил гостя подле неё. Князь был оживлён её присутствием, был весел и успел несколько раз привлечь её внимание любопытными своими рассказами. После обеда Кирила Петрович предложил ехать верхом, но князь извинился, указывая на свои бархатные сапоги и шутя над своею подагрой; он предпочел прогулку в линейке1, с тем чтоб не разлучаться с милою своей соседкою. Линейку заложили. Старики и красавица сели втроём и поехали. Разговор не прерывался. Марья Кириловна с удовольствием слушала льстивые и весёлые приветствия светского человека, как вдруг Верейский, обратясь к Кирилу Петровичу, спросил у него, что значит это погорелое строение и ему ли оно принадлежит?.. Кирила Петрович нахмурился; воспоминания, возбужда- 1 Линейка — вид открытого экипажа. 101 емые в нём погорелой усадьбою, были ему неприятны. Он отвечал, что земля теперь его и что прежде принадлежала она Дубровскому. — Дубровскому, — повторил Верейский, — как, этому славному разбойнику?.. - Отцу его, - отвечал Троекуров, - да и отец-то был порядочный разбойник. — Куда же девался наш Ринальдо1? жив ли он, схвачен ли он? — И жив и на воле, и покамест у нас будут исправники заодно с ворами, до тех пор не будет он пойман; кстати, князь, Дубровский побывал ведь у тебя в Арбатове? - Да, прошлого году он, кажется, что-то сжёг или разграбил... Не правда ли, Марья Кириловна, что было бы любопытно познакомиться покороче с этим романтическим героем? - Чего любопытно! - сказал Троекуров, - она знакома с ним: он целые три недели учил её музыке, да слава Богу, не взял ничего за уроки. - Тут Кирила Петрович начал рассказывать повесть о своём французе-учителе. Марья Кириловна сидела как на иголках. Верейский выслушал с глубоким вниманием, нашёл всё это очень странным и переменил разговор. Возвратясь, он велел подавать свою карету и, несмотря на усильные просьбы Кирила Петровича остаться ночевать, уехал тотчас после чаю. Но прежде просил Кирила Петровича приехать к нему в гости с Марьей Кириловной, и гордый Троекуров обещался, ибо, взяв в уважение княжеское достоинство, две звезды и 3000 душ родового имения, он до некоторой степени почитал князя Верейского себе равным. Два дня спустя после сего посещения Кирила Петрович отправился с дочерью в гости к князю Верейскому. Подъезжая к Арбатову, он не мог не любоваться чистыми и весёлыми избами крестьян и каменным господским домом, выстроенным во вкусе английских замков. Перед домом расстилался густо-зелёный луг, на коем паслись швейцарские коровы, звеня своими колокольчиками. Пространный парк окружал дом со всех сторон. Хозяин встретил гостей у крыльца и подал руку молодой красавице. Они вошли в 102 1 Ринальдо - герой романа немецкого писателя XVIII века Вульпиуса «Ринальдо Ринальдини, атаман разбойников». великолепную залу, где стол был накрыт на три прибора. Князь подвёл гостей к окну, и им открылся прелестный вид. Волга протекала перед окнами, по ней шли нагруженные барки под натянутыми парусами и мелькали рыбачьи лодки, столь выразительно прозванные душегубками. За рекою тянулись холмы и поля, несколько деревень оживляли окрестность. Потом они занялись рассмотрением галереи картин, купленных князем в чужих краях. Князь объяснял Марье Кириловне их различное содержание, историю живописцев, указывал на достоинства и недостатки. Он говорил о картинах не на условленном языке педантического знатока, но с чувством и воображением. Марья Кириловна слушала его с удовольствием. Пошли за стол. Троекуро^ отдал полную справедливость винам своего Амфитриона1 и искусству его повара, а Марья Кириловна не чувствовала ни малейшего замешательства или принуждения в беседе с человеком, которого видела она только во второй раз отроду. После обеда хозяин предложил гостям пойти в сад. Они пили кофей в беседке на берегу широкого озера, усеянного островами. Вдруг раздалась духовая музыка, и шестивёсельная лодка причалила к самой беседке. Они поехали по озеру, около островов, посещали некоторые из них, на одном находили мраморную статую, на другом уединённую пещеру, на третьем памятник с таинственной надписью, возбуждавшей в Марье Кириловне девическое любопытство, не вполне удовлетворённое учтивыми недомолвками князя; время прошло незаметно, начало смеркаться. Князь под предлогом свежести и росы спешил возвратиться домой; самовар их ожидал. Князь просил Марью Кириловну хозяйничать в доме старого холостяка. Она разливала чай, слушая неистощимые рассказы любезного говоруна; вдруг раздался выстрел, и ракетка осветила небо. Князь подал Марье Кириловне шаль и позвал её и Троекурова на балкон. Перед домом в темноте разноцветные огни вспыхнули, завертелись, поднялись вверх колосьями, пальмами, фонтанами, посыпались дождем, звёздами, угасали и снова вспыхивали. Марья Ки-риловна веселилась как дитя. Князь Верейский радовался её восхищению, а Троекуров был чрезвычайно им доволен, 1 Амфитрион — мифический древнегреческий персонаж, гостеприимный хозяин. 103 ибо принимал tous les frais1 князя как знаки уважения и желания ему угодить. Ужин в своём достоинстве ничем не уступал обеду. Гости отправились в комнаты, для них отведённые, и на другой день поутру расстались с любезным хозяином, дав друг другу обещание вскоре снова увидеться. Глава XIV 104 Марья Кириловна сидела в своей комнате, вышивая в пяльцах, перед открытым окошком. Она не путалась шелками, подобно любовнице Конрада, которая в любовной рассеянности вышила розу зелёным шёлком. Под её иглой канва повторяла безошибочно узоры подлинника, несмотря на то её мысли не следовали за работой, они были далеко. Вдруг в окошко тихонько протянулась рука, кто-то положил на пяльцы письмо и скрылся, прежде чем Марья Кириловна успела образумиться. В это самое время слуга к ней вошёл и позвал её к Кирилу Петровичу. Она с трепетом спрятала письмо за косынку и поспешила к отцу в кабинет. Кирила Петрович был не один. Князь Верейский сидел у него. При появлении Марьи Кириловны князь встал и молча поклонился ей с замешательством для него необыкновенным. - Подойди сюда, Маша, - сказал Кирила Петрович, -скажу тебе новость, которая, надеюсь, тебя обрадует. Вот тебе жених, князь тебя сватает. Маша остолбенела, смертная бледность покрыла её лицо. Она молчала. Князь к ней подошёл, взял её руку и с видом тронутым спросил: согласна ли она сделать его счастие. Маша молчала. - Согласна, конечно, согласна, - сказал Кирила Петрович, — но знаешь, князь: девушке трудно выговорить это слово. Ну, дети, поцелуйтесь и будьте счастливы. Маша стояла неподвижно, старый князь поцеловал её руку, вдруг слёзы побежали по её бледному лицу. Князь слегка нахмурился. - Пошла, пошла, пошла, - сказал Кирила Петрович, -осуши свои слёзы и воротись к нам веселёшенька. Они все 1 Все расходы (фр.). плачут при помолвке, - продолжал он, обратясь к Верейскому, — это у них уж так заведено... Теперь, князь, поговорим о деле, то есть о приданом. Марья Кириловна жадно воспользовалась позволением удалиться. Она побежала в свою комнату, заперлась и дала волю своим слезам, воображая себя женою старого князя; он вдруг показался ей отвратительным и ненавистным... брак пугал её, как плаха, как могила... «Нет, нет, — повторяла она в отчаянии, — лучше умереть, лучше в монастырь, лучше пойду за Дубровского». Тут она вспомнила о письме и с жадностию бросилась его читать, предчувствуя, что оно было от него. В самом деле оно было писано им и заключало только следующие слова: «Вечером в 10 час. на прежнем месте». Глава XV Луна сияла, июльская ночь была тиха, изредка подымался ветерок, и лёгкий шорох пробегал по всему саду. Как лёгкая тень, молодая красавица приблизилась к месту назначенного свидания. Ещё никого не было видно, вдруг из-за беседки очутился Дубровский перед нею. — Я всё знаю, — сказал он ей тихим и печальным голосом. — Вспомните ваше обещание. — Вы предлагаете мне своё покровительство, — отвечала Маша, — но не сердитесь: оно пугает меня. Каким образом окажете вы мне помочь? — Я бы мог избавить вас от ненавистного человека. — Ради Бога, не трогайте его, не смейте его тронуть, если вы меня любите. Я не хочу быть виною какого-нибудь ужаса... — Я не трону его, воля ваша для меня священна. Вам обязан он жизнию. Никогда злодейство не будет совершено во имя ваше. Вы должны быть чисты даже и в моих преступлениях. Но как же спасу вас от жестокого отца? 105 — Ещё есть надежда. Я надеюсь тронуть его моими слезами и отчаянием. Он упрям, но он так меня любит. — Не надейтесь по-пустому: в этих слезах увидит он только обыкновенную боязливость и отвращение, общее всем молодым девушкам, когда идут они замуж не по страсти, а из благоразумного расчёта; что если возьмёт он себе в голову сделать счастие ваше вопреки вас самих; если насильно повезут вас под венец, чтоб навеки предать судьбу вашу во власть старого мужа? — Тогда, тогда делать нечего, явитесь за мною, я буду вашей женою. Дубровский затрепетал, бледное лицо покрылось багровым румянцем и в ту же минуту стало бледнее прежнего. Он долго молчал, потупя голову. — Соберитесь с всеми силами души, умоляйте отца, бросьтесь к его ногам, представьте ему весь ужас будущего, вашу молодость, увядающую близ хилого и развратного старика, решитесь на жестокое объяснение: скажите, что если он останется неумолим, то... то вы найдёте ужасную защиту... скажите, что богатство не доставит вам и одной минуты счастия; роскошь утешает одну бедность, и то с непривычки на одно мгновение; не отставайте от него, не пугайтесь ни его гнева, ни угроз, пока останется хоть тень надежды, ради Бога, не отставайте. Если же не будет уже другого средства... Тут Дубровский закрыл лицо руками, он, казалось, задыхался. Маша плакала... — Бедная, бедная моя участь, — сказал он, горько вздохнув. — За вас отдал бы я жизнь, видеть вас издали, коснуться руки вашей было для меня упоением. И когда открывается для меня возможность прижать вас к волнуемому сердцу и сказать: ангел, умрём! бедный, я должен остерегаться от блаженства, я должен отдалять его всеми силами. Я не смею пасть к вашим ногам, благодарить небо за непонятную незаслуженную награду. О, как должен я ненавидеть того... но чувствую, теперь в сердце моём нет места ненависти. 106 Он тихо обнял стройный её стан и тихо привлёк её к своему сердцу. Доверчиво склонила она голову на плечо молодого разбойника. Оба молчали. Время летело. «Пора», - сказала наконец Маша. Дубровский как будто очнулся от усыпления. Он взял её руку и надел ей на палец кольцо. — Если решитесь прибегнуть ко мне, — сказал он, — то принесите кольцо сюда, опустите его в дупло этого дуба. Я буду знать, что делать. Дубровский поцеловал её руку и скрылся между деревьями. Глава XVI Сватовство князя Верейского не было уже тайною для соседства. Кирила Петрович принимал поздравления, свадьба готовилась. Маша день ото дня отлагала решительное объявление. Между тем обращение её со старым женихом было холодно и принуждённо. Князь о том не заботился. Он о любви не хлопотал, довольный её безмолвным согласием. Но время шло. Маша наконец решилась действовать и написала письмо князю Верейскому; она старалась возбудить в его сердце чувство великодушия, откровенно признавалась, что не имела к нему ни малейшей привязанности, умоляла его отказаться от её руки и самому защитить её от власти родителя. Она тихонько вручила письмо князю Верейскому, тот прочёл его наедине и нимало не был тронут откровенностию своей невесты. Напротив, он увидел необходимость ускорить свадьбу и для того почёл нужным показать письмо будущему тестю. Кирила Петрович взбесился; насилу князь мог уговорить его не показывать Маше и виду, что он уведомлён о её письме. Кирила Петрович согласился ей о том не говорить, но решился не тратить времени и назначил быть свадьбе на другой же день. Князь нашёл сие весьма благоразумным, пошёл к своей невесте, сказал ей, что письмо очень его опечалило, но что он надеется со временем заслужить её привязанность, что мысль её лишиться слишком для него тяжела и что он не в силах согласиться на свой смертный приговор. За сим он почтительно поцеловал 107 её руку и уехал, не сказав ей ни слова о решении Кирила Петровича. Но едва успел он выехать со двора, как отец её вошёл и напрямик велел ей быть готовой на завтрашний день. Марья Кириловна, уже взволнованная объяснением князя Верейского, залилась слезами и бросилась к ногам отца. — Папенька, — закричала она жалобным голосом, — папенька, не губите меня, я не люблю князя, я не хочу быть его женою... — Это что значит, — сказал грозно Кирила Петрович, — до сих пор ты молчала и была согласна, а теперь, когда всё решено, ты вздумала капризничать и отрекаться. Не изволь дурачиться; этим со мною ты ничего не выиграешь. — Не губите меня, — повторяла бедная Маша, — за что гоните меня от себя прочь и отдаёте человеку нелюбимому? разве я вам надоела? я хочу остаться с вами по-прежнему. Папенька, вам без меня будет грустно, ещё грустнее, когда подумаете, что я несчастлива, папенька: не принуждайте меня, я не хочу идти замуж... Кирила Петрович был тронут, но скрыл своё смущение и, оттолкнув её, сказал сурово: — Всё это вздор, слышишь ли. Я знаю лучше твоего, что нужно для твоего счастия. Слёзы тебе не помогут, послезавтра будет твоя свадьба. — Послезавтра! — вскрикнула Маша. — Боже мой! Нет, нет, невозможно, этому не быть. Папенька, послушайте, если уж вы решились погубить меня, то я найду защитника, о котором вы и не думаете, вы увидите, вы ужаснётесь, до чего вы меня довели. — Что? что? — сказал Троекуров, — угрозы! мне угрозы, дерзкая девчонка! Да знаешь ли ты, что я с тобою сделаю то, чего ты и не воображаешь. Ты смеешь меня стращать защитником. Посмотрим, кто будет этот защитник. — Владимир Дубровский, — отвечала Маша в отчаянии. Кирила Петрович подумал, что она сошла с ума, и глядел на неё с изумлением. — Добро, - сказал он ей после некоторого молчания. -Жди себе кого хочешь в избавители, а покамест сиди в этой комнате, ты из неё не выйдешь до самой свадьбы. -С этим словом Кирила Петрович вышел и запер за собою двери. 108 Долго плакала бедная девушка, воображая всё, что ожидало её, но бурное объяснение облегчило её душу, и она спокойнее могла рассуждать о своей участи и о том, что надлежало ей делать. Главное было для неё: избавиться от ненавистного брака; участь супруги разбойника казалась для неё раем в сравнении со жребием, ей уготовленным. Она взглянула на кольцо, оставленное ей Дубровским. Пламенно желала она с ним увидеться наедине и ещё раз перед решительной минутой долго посоветоваться. Предчувствие сказывало ей, что вечером найдёт она Дубровского в саду близ беседки; она решилась пойти ожидать его там, как только станет смеркаться. Смер-клось. Маша приготовилась, но дверь её заперта на ключ. Горничная отвечала ей из-за двери, что Кирила Петрович не приказал её выпускать. Она была под арестом. Глубоко оскорблённая, она села под окошко и до глубокой ночи сидела не раздеваясь, неподвижно глядя на тёмное небо. На рассвете она задремала, но тонкий сон её был встревожен печальными видениями, и лучи восходящего солнца уже разбудили её. Глава XVII Она проснулась, и с первой мыслью представился ей весь ужас её положения. Она позвонила, девка вошла и на вопросы её отвечала, что Кирила Петрович вечером ездил в Арбатово и возвратился поздно, что он дал строгое приказание не выпускать её из её комнаты и смотреть за тем, чтоб никто с нею не говорил, что, впрочем, не видно никаких особенных приготовлений к свадьбе, кроме того, что велено было попу не отлучаться из деревни ни под каким предлогом. После сих известий девка оставила Марью Кириловну и снова заперла двери. Её слова ожесточили молодую затворницу, голова её кипела, кровь волновалась, она решилась дать знать обо всём Дубровскому и стала искать способа отправить кольцо в дупло заветного дуба; в это время камушек ударился в окно её, стекло зазвенело, и Марья Кириловна взглянула на двор и увидела маленького Сашу, делающего ей тайные знаки. Она знала его привязанность и обрадовалась ему. Она отворила окно. 109 - Здравствуй, Саша, - сказала она, - зачем ты меня зовёшь? - Я пришёл, сестрица, узнать от вас, не надобно ли вам чего-нибудь. Папенька сердит и запретил всему дому вас слушаться, но велите мне сделать, что вам угодно, и я для вас всё сделаю. - Спасибо, милый мой Сашенька, слушай: ты знаешь старый дуб с дуплом, что у беседки? - Знаю, сестрица. - Так если ты меня любишь, сбегай туда поскорей и положи в дупло вот это кольцо, да смотри же, чтоб никто тебя не видал. С этим словом она бросила ему кольцо и заперла окошко. Мальчик поднял кольцо, во весь дух пустился бежать и в три минуты очутился у заветного дерева. Тут он остановился задыхаясь, оглянулся во все стороны и положил колечко в дупло. Окончив дело благополучно, хотел он тот же час донести о том Марье Кириловне, как вдруг оборванный мальчишка, рыжий и косой, мелькнул из-за беседки, кинулся к дубу и запустил руку в дупло. Саша быстрее белки бросился к нему и зацепился за его обеими руками. - Что ты здесь делаешь? - сказал он грозно. - Тебе како дело? - отвечал мальчишка, стараясь от него освободиться. - Оставь это кольцо, рыжий заяц, - кричал Саша, - или я проучу тебя по-свойски. Вместо ответа тот ударил его кулаком по лицу, но Саша его не выпустил и закричал во все горло: «Воры, воры, сюда, сюда...» Мальчишка силился от него отделаться. Он был, по-видимому, двумя годами старее Саши и гораздо его сильнее, но Саша был увёртливее. Они боролись несколько минут, наконец рыжий мальчик одолел. Он повалил Сашу наземь и схватил его за горло. Но в это время сильная рука вцепилась в его рыжие и щетинистые волосы, и садовник Степан приподнял его на пол-аршина от земли... - Ах ты, рыжая бестия, - говорил садовник, - да как ты смеешь бить маленького барина... Саша успел вскочить и оправиться. 110 - Ты меня схватил под силки, — сказал он, — а то бы никогда меня не повалил. Отдай сейчас кольцо и убирайся. - Как не так, — отвечал рыжий и, вдруг перевернувшись на одном месте, освободил свои щетины от руки Степановой. Тут он пустился было бежать, но Саша догнал его, толкнул в спину, и мальчишка упал со всех ног. Садовник снова его схватил и связал кушаком. - Отдай кольцо! - кричал Саша. - Погоди, барин, - сказал Степан, - мы сведём его на расправу к приказчику. Садовник повёл пленника на барский двор, а Саша его сопровождал, с беспокойством поглядывая на свои шаровары, разорванные и замаранные зеленью. Вдруг все трое очутились перед Кирилом Петровичем, идущим осматривать свою конюшню. - Это что? - спросил он у Степана. Степан в коротких словах описал всё происшествие. Ки-рила Петрович выслушал его со вниманием. - Ты, повеса, - сказал он, обратясь к Саше, - за что ты с ним связался? - Он украл из дупла кольцо, папенька, прикажите отдать кольцо. - Какое кольцо, из какого дупла? - Да мне Марья Кириловна... да то кольцо... Саша смутился, спутался. Кирила Петрович нахмурился и сказал, качая головою: - Тут замешалась Марья Кириловна. Признавайся во всём, или так отдеру тебя розгою, что ты и своих не узнаешь. - Ей-богу, папенька, я, папенька... Мне Марья Кирилов-на ничего не приказывала, папенька. - Степан, ступай-ка да срежь мне хорошенькую, свежую берёзовую розгу... - Постойте, папенька, я всё вам расскажу. Я сегодня бегал по двору, а сестрица Марья Кириловна открыла окошко, и я подбежал, и сестрица не нарочно уронила кольцо, и я спрятал его в дупло, и... и... этот рыжий мальчик хотел кольцо украсть... - Не нарочно уронила, а ты хотел спрятать... Степан, ступай за розгами. 111 — Папенька, погодите, я всё расскажу. Сестрица Марья Кириловна велела мне сбегать к дубу и положить кольцо в дупло, я и сбегал и положил кольцо, а этот скверный мальчик... Кирила Петрович обратился к скверному мальчику и спросил его грозно: «Чей ты?» — Я дворовый человек господ Дубровских, — отвечал рыжий мальчик. Лицо Кирила Петровича омрачилось. — Ты, кажется, меня господином не признаёшь, добро, — отвечал он. — А что ты делал в моём саду? — Малину крал, — отвечал мальчик с большим равнодушием. — Ага, слуга в барина, каков поп, таков и приход, а малина разве растёт у меня на дубах? Мальчик ничего не отвечал. — Папенька, прикажите ему отдать кольцо, — сказал Саша. — Молчи, Александр, — отвечал Кирила Петрович, — не забудь, что я собираюсь с тобою разделаться. Ступай в свою комнату. Ты, косой, ты мне кажешься малый не промах. Отдай кольцо и ступай домой. Мальчик разжал кулак и показал, что в его руке не было ничего. — Если ты мне во всём признаешься, так я тебя не высеку, а дам ещё пятак на орехи. Не то я с тобою сделаю то, чего ты не ожидаешь. Ну! Мальчик не отвечал ни слова и стоял, потупя голову и приняв на себя вид настоящего дурачка. — Добро, — сказал Кирила Петрович, — запереть его куда-нибудь да смотреть, чтоб он не убежал, или со всего дома шкуру спущу. Степан отвёл мальчишку на голубятню, запер его там и приставил смотреть за ним старую птичницу Агафию. — Сейчас ехать в город за исправником, — сказал Кири-ла Петрович, проводив мальчика глазами, — да как можно скорее. «Тут нет никакого сомнения. Она сохранила сношения с проклятым Дубровским. Но ужели и в самом деле она звала его на помощь? — думал Кирила Петрович, расхаживая по комнате и сердито насвистывая «Гром победы». — Мо- 112 жет быть, я наконец нашёл на его горячие следы, и он от нас не увернётся. Мы воспользуемся этим случаем. Чу! колокольчик, слава Богу, это исправник». — Гей, привести сюда мальчишку пойманного. Между тем тележка въехала на двор, и знакомый уже нам исправник вошёл в комнату весь запылённый. — Славная весть, — сказал ему Кирила Петрович, — я поймал Дубровского. — Слава Богу, ваше превосходительство, - сказал исправник с видом обрадованным, — где же он? — То есть не Дубровского, а одного из его шайки. Сейчас его приведут. Он пособит нам поймать самого атамана. Вот его и привели. Исправник, ожидавший грозного разбойника, был изумлён, увидев тринадцатилетнего мальчика, довольно слабой наружности. Он с недоумением обратился к Кириле Петровичу и ждал объяснения. Кирила Петрович стал тут же рассказывать утреннее происшествие, не упоминая, однако ж, о Марье Кириловне. Исправник выслушал его со вниманием, поминутно взглядывая на маленького негодяя, который, прикинувшись дурачком, казалось, не обращал никакого внимания на всё, что делалось около него. — Позвольте, ваше превосходительство, переговорить с вами наедине, — сказал наконец исправник. Кирила Петрович повёл его в другую комнату и запер за собою дверь. Через полчаса они вышли опять в залу, где невольник ожидал решения своей участи. — Барин хотел, — сказал ему исправник, — посадить тебя в городской острог, выстегать плетьми и сослать потом на поселение, но я вступился за тебя и выпросил тебе прощение. Развязать его. Мальчика развязали. — Благодари же барина, — сказал исправник. Мальчик подошёл к Кириле Петровичу и поцеловал у него руку. — Ступай себе домой, — сказал ему Кирила Петрович, — да вперёд не крадь малины по дуплам. Мальчик вышел, весело спрыгнул с крыльца и пустился бегом, не оглядываясь, через поле в Кистенёвку. Добежав до деревни, он остановился у полуразвалившейся избуш- 113 ки, первой с края, и постучал в окошко; окошко поднялось, и старуха показалась. - Бабушка, хлеба, - сказал мальчик, - я с утра ничего не ел, умираю с голоду. - Ах, это ты, Митя, да где же ты пропадал, бесёнок, -отвечала старуха. - После расскажу, бабушка, ради Бога, хлеба. - Да войди ж в избу. - Некогда, бабушка, мне надо сбегать ещё в одно место. Хлеба, ради Христа, хлеба. - Экой непосед, - проворчала старуха, - на, вот тебе ломтик, - и сунула в окно ломоть чёрного хлеба. Мальчик жадно его прикусил и жуя мигом отправился далее. Начинало смеркаться. Митя пробирался овинами и огородами в Кистенёвскую рощу. Дошедши до двух сосен, стоящих передовыми стражами рощи, он остановился, оглянулся во все стороны, свистнул свистом пронзительным и отрывистым и стал слушать; лёгкий и продолжительный свист послышался ему в ответ, кто-то вышел из рощи и приблизился к нему. Глава XVIII Кирила Петрович ходил взад и вперёд по зале, громче обыкновенного насвистывая свою песню; весь дом был в движении, слуги бегали, девки суетились, в сарае кучера закладывали карету, на дворе толпился народ. В уборной барышни, перед зеркалом, дама, окружённая служанками, убирала бледную, неподвижную Марью Кириловну, голова её томно клонилась под тяжестью бриллиантов, она слегка вздрагивала, когда неосторожная рука укалывала её, но молчала, бессмысленно глядясь в зеркало. - Скоро ли? - раздался у дверей голос Кирила Петровича. - Сию минуту, - отвечала дама. - Марья Кириловна, встаньте, посмотритесь, хорошо ли? Марья Кириловна встала и не отвечала ничего. Двери отворились. - Невеста готова, - сказала дама Кирилу Петровичу, -прикажите садиться в карету. - С Богом, - отвечал Кирила Петрович и, взяв со стола 114 образ1, - подойди ко мне, Маша, - сказал он ей тронутым голосом, - благословляю тебя... - Бедная девушка упала ему в ноги и зарыдала. - Папенька... папенька... - говорила она в слезах, и голос её замирал. Кирила Петрович спешил её благословить, её подняли и почти понесли в карету. С нею села посажёная мать2 и одна из служанок. Они поехали в церковь. Там жених уж их ожидал. Он вышел на встречу невесты и был поражен её бледностию и странным видом. Они вместе вошли в холодную, пустую це]эковь; за ними заперли двери. Священник вышел из алтаря3 и тотчас же начал. Марья Кириловна ничего не видала, ничего не слыхала, думала об одном, с самого утра она ждала Дубровского, надежда ни на минуту её не покидала, но когда священник обратился к ней с обычными вопросами, она содрогнулась и обмерла, но ещё медлила, ещё ожидала; священник, не дождавшись её ответа, произнёс невозвратимые слова. Обряд был кончен. Она чувствовала холодный поцелуй немилого супруга, она слышала весёлые поздравления присутствующих и всё ещё не могла поверить, что жизнь её была навеки окована, что Дубровский не прилетел освободить её. Князь обратился к ней с ласковыми словами, она их не поняла, они вышли из церкви, на паперти толпились крестьяне из Покровского. Взор её быстро их обежал и снова оказал прежнюю бесчувственность. Молодые сели вместе в карету и поехали в Арбатово; туда уже отправился Кирила Петрович, дабы встретить там молодых. Наедине с молодой женой князь нимало не был смущён её холодным видом. Он не стал докучать ей притворными изъяснениями и смешными восторгами, слова его были просты и не требовали ответов. Таким образом проехали они около десяти верст, лошади неслись быстро по кочкам проселочной дороги, и карета почти не качалась на своих английских рессорах. Вдруг раздались крики погони, карета остановилась, толпа вооружённых людей окружила её, и человек в полумаске, отворив дверцы со стороны, где сидела молодая княгиня, сказал ей: 1 Образ - здесь: икона. 2 Посажёная мать - женщина, заменяющая мать при свадебном обряде. 3 Алтарь - главная, восточная часть церкви, отделённая от общего помещения иконостасом. 115 «Вы свободны, выходите». — «Что это значит, — закричал князь, — кто ты такой?..» — «Это Дубровский», — сказала княгиня. Князь, не теряя присутствия духа, вынул из бокового кармана дорожный пистолет и выстрелил в маскированного разбойника. Княгиня вскрикнула и с ужасом закрыла лицо обеими руками. Дубровский был ранен в плечо, кровь показалась. Князь, не теряя ни минуты, вынул другой пистолет, но ему не дали времени выстрелить, дверцы растворились, и несколько сильных рук вытащили его из кареты и вырвали у него пистолет. Над ним засверкали ножи. - Не трогать его! — закричал Дубровский, и мрачные его сообщники отступили. - Вы свободны, - продолжал Дубровский, обращаясь к бледной княгине. - Нет, - отвечала она. - Поздно, я обвенчана, я жена князя Верейского. - Что вы говорите, - закричал с отчаянием Дубровский, - нет, вы не жена его, вы были приневолены, вы никогда не могли согласиться... - Я согласилась, я дала клятву, - возразила она с твёр-достию, - князь - мой муж, прикажите освободить его и оставьте меня с ним. Я не обманывала. Я ждала вас до последней минуты... Но теперь, говорю вам, теперь поздно. Пустите нас. Но Дубровский уже её не слышал, боль раны и сильные волнения души лишили его силы. Он упал у колеса, разбойники окружили его. Он успел сказать им несколько слов, они посадили его верхом, двое из них его поддерживали, третий взял лошадь под уздцы, и все поехали в сторону, оставя карету посреди дороги, людей связанных, лошадей отпряжённых, но не разграбя ничего и не пролив ни единой капли крови в отмщение за кровь своего атамана. Глава XIX Посреди дремучего леса на узкой лужайке возвышалось маленькое земляное укрепление, состоящее из вала и рва, за коими находилось несколько шалашей и землянок. На дворе множество людей, коих по разнообразию одежды и по общему вооружению можно было тотчас признать 116 за разбойников, обедало, сидя без шапок, около братского котла. На валу подле маленькой пушки сидел караульный, поджав под себя ноги; он вставлял заплатку в некоторую часть своей одежды, владея иголкою с искусством, обличающим опытного портного, и поминутно посматривал во все стороны. Хотя некоторый ковшик несколько раз переходил из рук в руки, странное молчание царствовало в сей толпе; разбойники отобедали, один после другого вставал и молился Богу, некоторые разошлись по шалашам, а другие разбрелись по лесу или прилегли соснуть по русскому обыкновению. Караульщик кончил свою работу, встряхнул свою рухлядь, полюбовался заплатою, приколол к рукаву иголку, сел на пушку верхом и запел во всё горло меланхолическую старую песню1: Не шуми, мати зелёная дубровушка, Не мешай мне, молодцу, думу думати. В это время дверь одного из шалашей отворилась, и старушка в белом чепце, опрятно и чопорно одетая, показалась у порога. «Полно тебе, Стёпка, - сказала она сердито, — барин почивает, а ты знай горланишь; нет у вас ни совести, ни жалости». — «Виноват, Егоровна, — отвечал Стёпка, — ладно, больше не буду, пусть он себе, наш батюшка, почивает да выздоравливает». Старушка ушла, а Стёпка стал расхаживать по валу. В шалаше, из которого вышла старуха, за перегородкою раненый Дубровский лежал на походной кровати. Перед ним на столике лежали его пистолеты, а сабля висела в головах. Землянка устлана и обвешана была богатыми коврами, в углу находился женский серебряный туалет2 и трюмо. Дубровский держал в руке открытую книгу, но глаза его были закрыты. И старушка, поглядывающая на него из-за перегородки, не могла знать, заснул ли он или только задумался. Вдруг Дубровский вздрогнул: в укреплении сделалась тревога, и Стёпка просунул к нему голову в окошко. «Батюшка, Владимир Андреевич, — закричал он, — наши знак подают, нас ищут». Дубровский вскочил с кровати, схватил 1 Меланхолическая песня — грустная, печальная песня. 2 Туалет — здесь: столик с зеркалом. 117 оружие и вышел из шалаша. Разбойники с шумом толпились на дворе; при его появлении настало глубокое молчание. «Все ли здесь?» — спросил Дубровский. «Все, кроме дозорных», — отвечали ему. «По местам!» — закричал Дубровский. И разбойники заняли каждый определённое место. В сие время трое дозорных прибежали к воротам. Дубровский пошёл к ним навстречу. «Что такое?» — спросил он их. «Солдаты в лесу, — отвечали они, — нас окружают». Дубровский велел запереть ворота и сам пошёл освидетельствовать пушечку. По лесу раздалось несколько голосов и стали приближаться; разбойники ожидали в безмолвии. Вдруг три или четыре солдата показались из лесу и тотчас подались назад, выстрелами дав знать товарищам. «Готовиться к бою», - сказал Дубровский, и между разбойниками сделался шорох, снова всё утихло. Тогда услышали шум приближающейся команды, оружия блеснули между деревьями, человек полтораста солдат высыпало из лесу и с криком устремились на вал. Дубровский приставил фитиль, выстрел был удачен: одному оторвало голову, двое были ранены. Между солдатами произошло смятение, но офицер бросился вперёд, солдаты за ним последовали и сбежали в ров; разбойники выстрелили в них из ружей и пистолетов и стали с топорами в руках защищать вал, на который лезли остервенелые солдаты, оставя во рву человек двадцать раненых товарищей. Рукопашный бой завязался, солдаты уже были на валу, разбойники начали уступать, но Дубровский подошёл к офицеру, приставил ему пистолет ко груди и выстрелил, офицер грянулся навзничь. Несколько солдат подхватили его на руки и спешили унести в лес, прочие, лишась начальника, остановились. Ободрённые разбойники воспользовались сей минутою недоумения, смяли их, стеснили в ров, осаждающие побежали, разбойники с криком устремились за ними. Победа была решена. Дубровский, полагаясь на совершенное расстройство неприятеля, остановил своих и заперся в крепости, приказав подобрать раненых, удвоив караулы и никому не велев отлучаться. Последние происшествия обратили уже не на шутку внимание правительства на дерзновенные разбои Дубровского. Собраны были сведения о его местопребывании. Отправлена была рота солдат, дабы взять его мёртвого или 118 живого. Поймали несколько человек из его шайки и узнали от них, что уж Дубровского между ими не было. Несколько дней после сражения он собрал всех своих сообщников, объявил им, что намерен навсегда их оставить, советовал и им переменить образ жизни. «Вы разбогатели под моим начальством, каждый из вас имеет вид, с которым безопасно может пробраться в какую-нибудь отдалённую губернию и там провести остальную жизнь в честных трудах и в изобилии. Но вы все мошенники и, вероятно, не захотите оставить ваше ремесло». После сей речи он оставил их, взяв с собою одного**. Никто не знал, куда он девался. Сначала сумневались в истине сих показаний: приверженность разбойников к атаману была известна. Полагали, что они старались о его спасении. Но последствия их оправдали; грозные посещения, пожары и грабежи прекратились. Дороги стали свободны. По другим известиям узнали, что Дубровский скрылся за границу. и 1. Что вы узнали о прошлом России из романа «Дубровский»? 2. Проследите развитие сюжета в романе. Выделите основные части композиции. 3. Известно, что прототипом Владимира Дубровского служил дворянин Островский, которого довёл до нищеты богатый и властный сосед. Позднее Островский сделался разбойником. Однако сам образ Владимира Дубровского - результат авторского вымысла. Расскажите о герое. Каким нарисовал его А.С. Пушкин? 4. Как характеризуют Кирилу Петровича Троекурова 119 его портрет, речь, образ жизни, отношение к соседям и друзьям, поступки? 5. Что сближает помещиков Андрея Гавриловича Дубровского и Кирилу Петровича Троекурова? Какими чертами характера они отличаются? 6. Почему Дубровский поджёг дом своего отца и отказался от мщения Троекурову? 7. С какой целью А.С. Пушкин ввёл в повесть эпизод спасения кузнецом Архипом кошки? 8. Определите основную тему романа. Какие проблемы поднимает автор? Творческие работы 1. Выберите один из двух эпизодов. (Дубровский перебирает бумаги отца. Любимая шутка Троекурова с медведем.) Постройте монолог от лица Владимира Дубровского, передающий его переживания. 2. В романе нет подробного портрета Маши Троекуровой. Составьте его. Попробуйте описать её так, чтобы было понятно, какая она, как вы относитесь к этой героине. 3. Придумайте, какими могли быть герб рода Троекуровых и герб рода Дубровских. 120 ИТОГОВЫЕ ВОПРОСЫ К РАЗДЕЛУ 4 1. Как вы понимаете смысл названия раздела — «Открывая мир вокруг...»? Прокомментируйте эпиграф к этому разделу. 2. Какие из произведений этого раздела вам особенно запомнились? Чем вы объясните это впечатление? 3. Чем обогатили вас прочитанные произведения? Что помогли понять? 4. Перечитайте размышления К.Г. Паустовского о мастерстве писателя в новелле «Старик в станционном буфете». Приведите примеры из произведений этого раздела, которые подтверждают мысли писателя. 5. Какие качества в людях вы цените более всего? А писатели, представленные в этом разделе? 6. Докажите на примере любого прочитанного произведения, что настоящий писатель — всегда гуманист. 7. В чём выражается глубокий интерес к человеку авторов этого раздела? ПОДВЕДЁМ ИТОГИ Главное отличие литературного произведения от фольклорного в том, что у первого всегда есть конкретный создатель — писатель. Однако автор не просто придумывает своих героев и пишет книгу, он сам становится её героем. Иногда мы ощущаем его присутствие на страницах в качестве рассказчика — героя, который называет себя «я», «мы». Иногда автора в произведении обнаружить нелегко, особенно в драме и эпосе, если повествование ведётся со стороны и повествователь не называет себя. Но мы всегда чувствуем его отношение к героям художественного произведения, его оценку событий. Внимательному читателю помогают при этом различные яркие детали, отдельные слова, особенности языка писателя, построение текста и прочее. Конечно, такие «ключики» нужно подбирать к каждому произведению отдельно, учитывая при этом его родовую специфику. Так, эпос изображает героев, их поступки, события; лирика выражает чувства и настроения; драма тоже изображает, но иначе, чем в эпосе, — через действие и с помощью монологов и диалогов. Знание этих секретов литературы помогает каждому из вас читать литературу как учебник жизни. Учебник, который позволяет не только сравнить себя с героем книги, чему-то научиться, что-то понять, кого-то оправдать или осудить, но и сопоставить свою точку зрения с авторской, понять героев книги, испытывать глубокий интерес к человеку в жизни и литературе. Темы сочинений 1. Сложное создание - человек (по рассказам И.С. Тургенева «Муму», «Бирюк»). 2. Уроки А.С. Пушкина (по прочитанным «Повестям Белкина»). 3. Автор и его герой в ... (текст по выбору учащихся). 4. Два помещика (по роману А.С. Пушкина «Дубровский»). 121 Раздел 5 СМЕЯСЬ СКВОЗЬ СЛЁЗЫ... И долго ещё определено мне чудной властью идти рука об руку с моими странными героями, озирать всю громадно-несущуюся жизнь, озирать её сквозь видный миру смех и незримые, неведомые ему слёзы. Н.В. Гоголь «Мёртвые души», глава 1 Глава 22 На майские праздники Вера с мамой и папой приехала к тёте Лене. Родители и тётя Лена что-то оживлённо обсуждали внизу в гостиной, а Вера перелистывала книги. «Всепобеждающая сила смеха...» — повторила девочка непонятно откуда взявшуюся фразу, которая всё время вертелась в голове. — Интересно, что это значит? Сейчас у Веры в руках был томик басен Крылова. И хотя Вера уже читала басни не один раз, сейчас, перелистывая страницы, она ловила себя на том, что лучше понимает смысл басен и они ей кажутся смешнее, чем раньше. Девочка так увлеклась, что не заметила, как вошла тётя. — О, добрый старый Иван Андреевич! - сказала она, заглянув в книгу. — Если читаешь Крылова, обязательно посмотри и басни древнегреческого мудреца Эзопа, тем более что Крылов довольно часто заимствовал у него свои сюжеты. — Так он что, списывал? — удивилась Вера. — Да нет, — засмеялась тётя, — писатели иногда заимствуют друг у друга сюжеты, вкладывая в них затем свое видение. Так что давай почитаем и Эзопа, и Крылова. Ребята, до начала чтения вспомните, пожалуйста, что такое басня, какие басни вы уже читали. Эзоп БАСНИ Лисица и виноград Голодная лисица увидела виноградную лозу со свисающими гроздьями и хотела до них добраться, да не смогла; и, уходя прочь, сказала сама себе: «Они ещё зелёные!» Так и у людей иные не могут добиться успеха по причине того, что сил нет, а винят в этом обстоятельства. 123 Олень и лев Олень, убегая от охотников, очутился около пещеры, в которой жил лев, и вбежал туда, чтобы спрятаться. Но схватил его лев, и, погибая, олень молвил: «Злополучный я! убегал от людей, а попал зверю в когти!» Так иные люди из страха перед малыми опасностями бросаются в большие беды. Зайцы и лягушки Поняли зайцы, какие они трусливые, и порешили, что лучше им всем разом утопиться. Пришли они к обрыву над прудом, а лягушки у пруда как заслышали их топотанье, так и попрыгали в самую глубь. Увидел это один заяц и сказал остальным: «Давайте не будем топиться: смотрите, и трусливее нас есть твари на свете». Так и для людей зрелище чужих несчастий служит одобрением в собственных невзгодах. Волки и овцы Волки хотели напасть на стадо овец, но никак это им не удавалось, потому что овец сторожили собаки. Тогда решили они добиться своего хитростью и послали к овцам послов с предложением выдать собак: ведь из-за них-то и пошла вражда, и если их выдадут, то меж волками и овцами воцарится мир. Овцы не подумали, что из этого получится, и выдали собак. И тогда волки, оказавшись сильнее, без труда расправились с беззащитным стадом. Так и государства, которые без сопротивления выдают народных вождей, незаметно для себя становятся вскоре добычей врагов. 124 Волк и ягнёнок Волк увидел ягнёнка, который пил воду из речки, и захотелось ему под благовидным предлогом ягнёнка сожрать. Встал он выше по течению и начал попрекать ягнёнка, что тот мутит воду и не даёт пить. Ответил ягнёнок, что воды он едва губами касается, да и не может мутить ему воду, потому что стоит ниже по течению. Видя, что не удалось обвинение, сказал волк: «Но в прошлом году ты бранными словами поносил моего отца!» Ответил ягнёнок, что его тогда ещё и на свете не было. Сказал на это волк: «Хоть ты и ловок оправдываться, а всё-таки я тебя съем». Басня показывает: кто заранее решился на злое дело, того и самые честные оправдания не остановят. Волк и цапля Волк подавился костью и рыскал, чтобы найти кого-нибудь себе в помощь. Встретилась ему цапля, и он стал сулить ей награду, если она вытащит кость. Цапля засунула голову в волчью глотку, вытащила кость и потребовала обещанной награды. Но волк в ответ: «Мало тебе, любезная, что ты из волчьей пасти голову целой вынесла, — так тебе ещё и награду подавай!» Басня показывает, что, когда дурные люди не делают зла, это им уже кажется благодеянием. И.А. Крылов Ворона и Лисица Уж сколько раз твердили миру, Что лесть гнусна, вредна; но только всё не впрок, И в сердце льстец всегда отыщет уголок. Вороне где-то бог послал кусочек сыру; На ель Ворона взгромоздясь, Позавтракать было совсем уж собралась, Да позадумалась, а сыр во рту держала. На ту беду Лиса близёхонько бежала; Вдруг сырный дух Лису остановил: Лисица видит сыр, Лисицу сыр пленил. Плуто вка к дереву на цыпочках подходит; Вертит хвостом, с Вороны глаз не сводит И говорит так сладко, чуть дыша: 125 «Голубушка, как хороша! Ну что за шейка, что за глазки! Рассказывать, так, право, сказки! Какие пёрушки! какой носок! И, верно, ангельский быть должен голосок! Спой, светик, не стыдись! Что ежели, сестрица, При красоте такой и петь ты мастерица, — Ведь ты б у нас была царь-птица!» Вещуньина с похвал вскружилась голова, От радости в зобу дыханье спёрло, -И на приветливы Лисицыны слова Ворона каркнула во всё воронье горло: Сыр выпал — с ним была плутовка такова. Кукушка и Петух «Как, милый Петушок, поешь ты громко, важно!» «А ты, Кукушечка, мой свет, Как тянешь плавно и протяжно: Во всём лесу у нас такой певицы нет!» — «Тебя, мой куманёк, век слушать я готова». — «А ты, красавица, божусь, Лишь только замолчишь, то жду я, не дождусь, Чтоб начала ты снова... Отколь такой берётся голосок? И чист, и нежен, и высок!.. Да вы уж родом так: собою невелички, А песни, что твой соловей!» — «Спасибо, кум; зато, по совести моей, Поёшь ты лучше райской птички, На всех ссылаюсь в этом я». Тут Воробей, случась, примолвил им: «Друзья! Хоть вы охрипните, хваля друг дружку, — Всё ваша музыка плоха!..» 126 За что же, не боясь греха, Кукушка хвалит Петуха? За то, что хвалит он Кукушку. Волк и Ягнёнок У сильного всегда бессильный виноват: Тому в Истории мы тьму примеров слышим, Но мы Истории не пишем; А вот о том как в Баснях говорят. Ягнёнок в жаркий день зашёл к ручью напиться; И надобно ж беде случиться, Что около тех мест голодный рыскал Волк. Ягнёнка видит он, на добычу стремится; Но, делу дать хотя законный вид и толк, Кричит: «Как смеешь ты, наглец, нечистым рылом Здесь чистое мутить питьё Моё С песком и с илом? За дерзость такову Я голову с тебя сорву». — «Когда светлейший Волк позволит, Осмелюсь я донесть, что ниже по ручью От Светлости его шагов я на сто пью; И гневаться напрасно он изволит: Питья мутить ему никак я не могу». — «Поэтому я лгу! Негодный! слыхана ль такая дерзость в свете! Да помнится, что ты ещё в запрошлом лете Мне здесь же как-то нагрубил: Я этого, приятель, не забыл!» — «Помилуй, мне ещё и от роду нет году», — Ягнёнок говорит. «Так это был твой брат». — «Нет братьев у меня». — «Так это кум иль сват И, словом, кто-нибудь из вашего же роду. Вы сами, ваши псы и ваши пастухи, Вы все мне зла хотите И, если можете, то мне всегда вредите, Но я с тобой за их разведаюсь грехи». - «Ах, я чем виноват?» — «Молчи! устал я слушать, Досуг мне разбирать вины твои, щенок! Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать». Сказал — и в тёмный лес Ягнёнка поволок. 127 Петух и Жемчужное зерно Навозну кучу разрывая, Петух нашёл Жемчужное зерно И говорит: «Куда оно? Какая вещь пустая! Не глупо ль, что его высоко так ценят? А я бы, право, был гораздо боле рад Зерну ячменному: оно не столь хоть видно, Да сытно». Невежи судят точно так: В чём толку не поймут, то всё у них пустяк. Тришкин кафтан У Тришки на локтях кафтан продрался. Что долго думать тут? Он за иглу принялся: По четверти обрезал рукавов — И локти заплатил. Кафтан опять готов; Лишь на четверть голее руки стали. Да что до этого печали? Однако же смеется Тришке всяк, А Тришка говорит: «Так я же не дурак И ту беду поправлю: Длиннее прежнего я рукава наставлю». О, Т,ришка ,малый не простой! Обрезал фалды он и полы, Наставил рукава, и весел Тришка мой, Хоть носит он кафтан такой, Которого длиннее и камзолы. Таким же образом, видал я, иногда Иные господа, Запутавши дела, их поправляют, Посмотришь: в Тришкином кафтане щеголяют. 128 Демьянова уха «Соседушка, мой свет! Пожалуйста, покушай». — «Соседушка, я сыт по горло». — «НУжды нет, Ещё тарелочку; послушай: Ушица, ей-же-ей, на славу сварена!» -«Я три тарелки съел». — «И, полно, что за счёты: Лишь стало бы охоты, А то во здравье: ешь до дна! Что за уха! Да как жирна: Как будто янтарём подёрнулась она. Потешь же, миленький дружочек! Вот лещик, потроха, вот стерляди кусочек! Ещё хоть ложечку! Да кланяйся, жена!» — Так потчевал сосед Демьян соседа Фоку И не давал ему ни отдыху, ни сроку; А с Фоки уж давно катился градом пот. Однако же ещё тарелку он берёт: Сбирается с последней силой И — очищает всю. «Вот друга я люблю! — Вскричал Демьян. — Зато уж чванных не терплю. Ну, скушай же ещё тарелочку, мой милой!» Тут бедный Фока мой, Как ни любил уху, но от беды такой, Схватя в охапку Кушак и шапку, Скорей без памяти домой — И с той поры к Демьяну ни ногой. Писатель, счастлив ты, коль дар прямой имеешь; Но если помолчать вовремя не умеешь И ближнего ушей ты не жалеешь, То ведай, что твои и проза и стихи Тошнее будут всем Демьяновой ухи. 129 и 1. Докажите, что басня - эпический жанр. Что её объединяет с рассказом, со сказкой? Какова роль диалогов? 2. Как построены басни Эзопа? 3. Сравните басни Эзопа и Крылова со сходным сюжетом. Чем они отличаются? 4. Прочитайте в литературоведческом словарике в конце учебника определение басни. Покажите основные черты этого жанра на примере басен Эзопа и И.А. Крылова. 5. В баснях используется приём аллегории (иносказание), когда одно явление изображается и характеризуется через другое. Сформулируйте, какой аллегорический смысл имеет каждая из прочитанных вами басен И.А. Крылова. Какова их мораль? 6. Подберите к каждой басне соответствующую пословицу. (С) 7. Существует выражение «эзопов язык». Как вы понимаете его смысл? 8. Какие персонажи басен И.А. Крылова стали нарицательными? 9. Что даёт человеку чтение басен? Творческие работы 1. Выпишите из басен Крылова крылатые выражения, ставшие пословицами. Придумайте историю, раскрывающую смысл пословицы. 2. Попробуйте сочинить басню в прозе или стихах. 130 ...Вечером все собрались за столом. — Ну, как тебе басни? - поинтересовался папа. — Не очень, — вздохнула Вера. — У Крылова хоть персонажи смешные, а Эзоп всё время учит, как жить. Слишком назидательно... — Вера, ты до конца не понимаешь важности басен как жанра! — остановила её тётя. — Басни — один из самых древних жанров словесного искусства. Человек с их помощью пытался осознать себя человеком и ответить на вопрос: как вести себя в этом огромном и сложном мире? Да они и сейчас не потеряли своей значимости. Люди несовершенны, они обладают слабостями и пороками, совершают глупые или дурные поступки и не осознают этого. Сказать им напрямую — обидятся, и тут на помощь приходит басня. Вовремя рассказанная или прочитанная басня поможет человеку увидеть себя со стороны, вызовет смех. А смех — это очень большая сила! Он может и разрядить обстановку, снять напряжение, и помочь понять ошибки, он заставляет задуматься. Умение видеть смешное в жизни и в людях — это особый дар, и далеко не каждый писатель умеет писать смешно. Ты знаешь, заставить человека плакать гораздо легче, чем рассмешить. — Кстати, — вмешалась в разговор мама, — традиция смеха идёт от царских дворов, при которых всегда были шуты. Они не просто веселили, развлекали царя и его свиту, они часто в форме шутки говорили правду, которую никто другой сказать не решался. И на шутов не принято было обижаться. На ярмарках, базарах, на праздничных народных гуляньях очень популярны были выступления комедиантов или артистов кукольного театра. Они представляли забавные сценки, в которых высмеивались людские пороки: жадность, глупость, самодовольство... Шутка, юмор, смех так же необходимы людям, как чистый воздух и солнечный свет. Чувство юмора, умение посмеяться над собой, над своими недостатками — очень ценные человеческие качества. Вера слушала маму и думала о том, как определить, есть ли у человека чувство юмора. И ещё ей хотелось спросить, кто же ещё из писателей, кроме Крылова, умеет писать смешно. Но тётя Лена её опередила: — Знаешь что, — сказала она, — давай ты прочитаешь сказки Салтыкова-Щедрина, а потом мы ещё поговорим, хорошо? 131 гп М.Е. Салтыков-Щедрин Повесть о том, как один мужик двух генералов прокормил Жили да были два генерала, и так как оба были легкомысленны, то в скором времени, по щучьему велению, по моему хотению, очутились на необитаемом острове. Служили генералы всю жизнь в какой-то регистратуре; там родились, воспитались и состарились, следовательно, ничего не понимали. Даже слов никаких не знали, кроме: «Примите уверение в совершенном моём почтении и преданности». Упразднили регистратуру за ненадобностью и выпустили генералов на волю. Оставшись за штатом, поселились они в Петербурге, в Подьяческой улице, на разных квартирах; имели каждый свою кухарку и получали пенсию. Только вдруг очутились на необитаемом острове, проснулись и видят: оба под одним одеялом лежат. Разумеется, сначала ничего не поняли и стали разговаривать, как будто ничего с ними и не случилось. — Странный, ваше превосходительство, мне нынче сон снился, - сказал один генерал, - вижу, будто живу я на необитаемом острове... Сказал это да вдруг как вскочит! Вскочил и другой генерал. — Господи! да что ж это такое! где мы! — вскрикнули оба не своим голосом. И стали друг друга ощупывать, точно ли не во сне, а наяву с ними случилась такая оказия1. Однако, как ни старались уверить себя, что всё это не больше, как сновидение, пришлось убедиться в печальной действительности. 132 1 Оказия — здесь: редкий, необычный случай. Перед ними с одной стороны расстилалось море, с другой стороны лежал небольшой клочок земли, за которым стлалось всё то же безграничное море. Заплакали генералы в первый раз после того, как закрыли регистратуру. Стали они друг друга рассматривать и увидели, что они в ночных рубашках, а на шеях у них висит по ордену. — Теперь бы кофейку испить хорошо! — молвил один генерал, но вспомнил, какая с ним неслыханная штука случилась, и во второй раз заплакал. — Что же мы будем, однако, делать? - продолжал он сквозь слёзы. — Ежели теперича доклад написать — какая польза из этого выйдет? — Вот что, — отвечал другой генерал, — подите вы, ваше превосходительство, на восток, а я пойду на запад, а к вечеру опять на этом месте сойдёмся; может быть, что-нибудь и найдём. Стали искать, где восток и где запад. Вспомнили, как начальник однажды говорил: «Если хочешь сыскать восток, то встань глазами на север, и в правой руке получишь искомое». Начали искать севера, становились так и сяк, перепробовали все страны света, но так как всю жизнь служили в регистратуре, то ничего не нашли. — Вот что, ваше превосходительство: вы пойдите направо, а я налево; этак-то лучше будет! — сказал один генерал, который, кроме регистратуры, служил ещё в школе военных кантонистов учителем каллиграфии и, следовательно, был поумнее. Сказано — сделано. Пошёл один генерал направо и видит — растут деревья, а на деревьях всякие плоды. Хочет генерал достать хоть одно яблоко, да все так высоко висят, что надобно лезть. Попробовал полезть — ничего не вышло, только рубашку изорвал. Пришёл генерал к ручью, видит: рыба там, словно в садке на Фонтанке, так и кишит и кишит. «Вот кабы этакой-то рыбки да на Подьяческую!» — подумал генерал и даже в лице изменился от аппетита. Зашёл генерал в лес — а там рябчики свищут, тетерева токуют, зайцы бегают. — Господи! еды-то! еды-то! — сказал генерал, почувствовав, что его уже начинает тошнить. 133 Делать нечего, пришлось возвращаться на условленное место с пустыми руками. Приходит, а другой генерал уж дожидается. - Ну что, ваше превосходительство, промыслили что-нибудь? - Да вот нашёл старый нумер «Московских ведомостей», и больше ничего! Легли опять спать генералы, да не спится им натощак. То беспокоит их мысль, кто за них будет пенсию получать, то припоминаются виденные днём плоды, рыбы, рябчики, тетерева, зайцы. - Кто бы мог думать, ваше превосходительство, что человеческая пища, в первоначальном виде, летает, плавает и на деревьях растёт? - сказал один генерал. - Да, - отвечал другой генерал, - признаться, и я до сих пор думал, что булки в том самом виде родятся, как их утром к кофею подают! - Стало быть, если, например, кто хочет куропатку съесть, то должен сначала её изловить, убить, ощипать, изжарить... Только как все это сделать? - Как всё это сделать? - словно эхо, повторил другой генерал. Замолчали и стали стараться заснуть; но голод решительно отгонял сон. Рябчики, индейки, поросята так и мелькали перед глазами, сочные, слегка подрумяненные, с огурцами, пикулями и другим салатом. - Теперь я бы, кажется, свой собственный сапог съел! -сказал один генерал. - Хороши тоже перчатки бывают, когда долго ношены! -вздохнул другой генерал. Вдруг оба генерала взглянули друг на друга: в глазах их светился зловещий огонь, зубы стучали, из груди вылетало глухое рычание. Они начали медленно подползать друг к другу и в одно мгновение ока остервенились. Полетели клочья, раздался визг и оханье; генерал, который был учителем каллиграфии, откусил у своего товарища орден и немедленно проглотил. Но вид текущей крови как будто образумил их. - С нами крестная сила! - сказали они оба разом. -Ведь этак мы друг друга съедим! И как мы попали сюда! кто тот злодей, который над нами такую штуку сыграл! 134 — Надо, ваше превосходительство, каким-нибудь разговором развлечься, а то у нас тут убийство будет! — проговорил один генерал. — Начинайте! — отвечал другой генерал. — Как, например, думаете вы, отчего солнце прежде восходит, а потом заходит, а не наоборот? — Странный вы человек, ваше превосходительство: но ведь и вы прежде встаёте, идёте в департамент, там пишете, а потом ложитесь спать? — Но отчего же не допустить такую перестановку: сперва ложусь спать, вижу различные сновидения, а потом встаю? — Гм... да... А я, признаться, как служил в департаменте, всегда так думал: «Вот теперь утро, а потом будет день, а потом подадут ужинать — и спать пора!» Но упоминовение об ужине обоих повергло в уныние и пресекло разговор в самом начале. — Слышал я от одного доктора, что человек может долгое время своими собственными соками питаться, — начал опять один генерал. — Как так? — Да так-с. Собственные свои соки будто бы производят другие соки, эти, в свою очередь, ещё производят соки, и так далее, покуда, наконец, соки совсем не прекратятся... — Тогда что ж? — Тогда надобно пищу какую-нибудь принять... — Тьфу! Одним словом, о чём ни начинали генералы разговор, он постоянно сводился на воспоминание об еде, и это ещё более раздражало аппетит. Положили: разговоры прекратить и, вспомнив о найденном нумере «Московских ведомостей», жадно принялись читать его. — «Вчера, — читал взволнованным голосом один генерал, — у почтенного начальника нашей древней столицы был парадный обед. Стол сервирован был на сто персон с роскошью изумительною. Дары всех стран назначили себе как бы рандеву на этом волшебном празднике. Тут была и «шекснинска стерлядь золотая», и питомец лесов кавказских, фазан, и, столь редкая в нашем севере в феврале месяце, земляника...» — Тьфу ты, господи! да неужто ж, ваше превосходи- 135 тельство, не можете найти другого предмета? — воскликнул в отчаянии другой генерал и, взяв у товарища газету, прочёл следующее: — «Из Тулы пишут: вчерашнего числа, по случаю поимки в реке Упе осётра (происшествие, которого не запомнят даже старожилы, тем более что в осётре был опознан частный пристав Б.), был в здешнем клубе фестиваль. Виновника торжества внесли на громадном деревянном блюде, обложенного огурчиками и держащего в пасти кусок зелени. Доктор П., бывший в тот же день дежурным старшиною, заботливо наблюдал, дабы все гости получили по куску. Подливка была самая разнообразная и даже почти прихотливая...» — Позвольте, ваше превосходительство, и вы, кажется, не слишком осторожны в выборе чтения! — прервал первый генерал и, взяв в свою очередь газету, прочёл: — «Из Вятки пишут: один из здешних старожилов изобрёл следующий оригинальный способ приготовления ухи: взяв живого налима, предварительно его высечь; когда же, от огорчения, печень его увеличится...» Генералы поникли головами. Всё, на что бы они ни обратили взоры, — всё свидетельствовало об еде. Собственные их мысли злоумышляли против них, ибо как они ни старались отгонять представления о бифштексах, но представления эти пробивали себе путь насильственным образом. И вдруг генерала, который был учителем каллиграфии, озарило вдохновение... — А что, ваше превосходительство, - сказал он радостно, — если бы нам найти мужика? — То есть как же... мужика? — Ну да, простого мужика... какие обыкновенно бывают мужики! Он бы нам сейчас и булок бы подал, и рябчиков бы наловил, и рыбы! — Гм... мужика... но где же его взять, этого мужика, когда его нет? — Как нет мужика — мужик везде есть, стоит только поискать его! Наверное, он где-нибудь спрятался, от работы отлынивает! Мысль эта до того ободрила генералов, что они вскочили, как встрёпанные, и пустились отыскивать мужика. Долго они бродили по острову без всякого успеха, но на- 136 конец острый запах мякинного хлеба и кислой овчины навёл их на след. Под деревом, брюхом кверху и подложив под голову кулак, спал громаднейший мужичина и самым нахальным образом уклонялся от работы. Негодованию генералов предела не было. — Спишь, лежебок! — накинулись они на него. — Небось и ухом не ведёшь, что тут два генерала вторые сутки с голода умирают! сейчас марш работать! Встал мужичина: видит, что генералы строгие. Хотел было дать от них стречка, но они так и закоченели, вцепившись в него. И зачал он перед ними действовать. Полез сперва-наперво на дерево и нарвал генералам по десятку самых спелых яблоков, а себе взял одно, кислое. Потом покопался в земле — и добыл оттуда картофелю; потом взял два куска дерева, потёр их друг об дружку - и извлёк огонь. Потом из собственных волос сделал силок и поймал рябчика. Наконец развёл огонь и напёк столько разной провизии, что генералам пришло даже на мысль: «Не дать ли и тунеядцу частичку?» Смотрели генералы на эти мужицкие старания, и сердца у них весело играли. Они уже забыли, что вчера чуть не умерли с голоду, а думали: «Вот как оно хорошо быть генералами - нигде не пропадёшь!» — Довольны ли вы, господа генералы? — спрашивал между тем мужичина-лежебок. — Довольны, любезный друг, видим твоё усердие! — отвечали генералы. — Не позволите ли теперь отдохнуть? — Отдохни, дружок, только свей прежде верёвочку. Набрал сейчас мужичина дикой конопли, размочил в воде, поколотил, помял — и к вечеру верёвка была готова. Этою верёвкою генералы привязали мужичину к дереву, чтоб не убёг, а сами легли спать. Прошёл день, прошёл другой; мужичина до того изловчился, что стал даже в пригоршне суп варить. Сделались наши генералы весёлые, рыхлые, сытые, белые. Стали говорить, что вот они здесь на всём готовом живут, а в Петербурге между тем пенсии ихние всё накапливаются да накапливаются. — А как вы думаете, ваше превосходительство, в самом ли деле было вавилонское столпотворение, или это только 137 так, одно иносказание? - говорит, бывало, один генерал другому, позавтракавши. — Думаю, ваше превосходительство, что было в самом деле, потому что иначе как же объяснить, что на свете существуют разные языки! — Стало быть, и Потоп был? — И Потоп был, потому что, в противном случае, как же было бы объяснить существование допотопных зверей? Тем более что в «Московских ведомостях» повествуют... — А не почитать ли нам «Московских ведомостей»? Сыщут номер, усядутся под тенью, прочтут от доски до доски, как ели в Москве, ели в Туле, ели в Пензе, ели в Рязани, — и ничего, не тошнит! Долго ли, коротко ли, однако генералы соскучились. Чаще и чаще стали они припоминать об оставленных ими в Петербурге кухарках и втихомолку даже поплакивали. — Что-то теперь делается в Подьяческой, ваше превосходительство? — спрашивал один генерал другого. — И не говорите, ваше превосходительство! всё сердце изныло! — отвечал другой генерал. — Хорошо-то оно хорошо здесь — слова нет! а всё, знаете, как-то неловко барашку без ярочки! да и мундира тоже жалко! — Ещё как жалко-то! Особливо как четвёртого класса, так на одно шитьё посмотреть, голова закружится! И начали они нудить мужика: представь да представь их в Подьяческую! И что ж! оказалось, что мужик знает даже Подьяческую, что он там был, мёд-пиво пил, по усам текло, в рот не попало! — А ведь мы с Подьяческой генералы! — обрадовались генералы. — А я, коли видели: висит человек снаружи дома, в ящике на верёвке, и стену краской мажет или по крыше, словно муха, ходит — это он самый я и есть! — отвечал мужик. И начал мужик на бобах разводить, как бы ему своих генералов порадовать за то, что они его, тунеядца, жаловали и мужицким его трудом не гнушалися! И выстроил он корабль — не корабль, а такую посудину, чтоб можно было океан-море переплыть вплоть до самой Подьяческой. 138 - Ты смотри, однако, каналья, не утопи нас! - сказали генералы, увидев покачивавшуюся на волнах ладью. — Будьте покойны, господа генералы, не впервой! — отвечал мужик и стал готовиться к отъезду. Набрал мужик пуху лебяжьего мягкого и устлал им дно лодочки. Устлавши, уложил на дно генералов и, перекрестившись, поплыл. Сколько набрались страху генералы во время пути от бурь да от ветров разных, сколько они ругали мужичину за его тунеядство — этого ни пером описать, ни в сказке сказать. А мужик всё гребёт да гребёт, да кормит генералов селёдками. Вот наконец и Нева-матушка, вот и Екатерининский славный канал, вот и Большая Подьяческая! Всплеснули кухарки руками, увидевши, какие у них генералы стали сытые, белые да весёлые! Напились генералы кофею, наелись сдобных булок и надели мундиры. Поехали они в казначейство и сколько тут денег загребли — того ни в сказке сказать, ни пером описать! Однако и об мужике не забыли; выслали ему рюмку водки да пятак серебра: веселись, мужичина! 1. С какой целью писатель использует фантастическое в сказке? 2. Докажите, что в основе построения сказки лежит приём аллегории. 3. Почему автор отправляет своих генералов именно на необитаемый остров? 4. Каким показан в сказке мужик? Какой символический смысл имеет эпизод с верёвкой, которую мужик сам для себя свил? 5. Показалась ли вам сказка смешной? А грустной? (П) 6. Есть ли что-то общее у сказки Салтыкова-Щедрина и басен Крылова? Что обличают и высмеивают оба автора? 7. Какие общечеловеческие вопросы поднимаются в сказке? 8. В какие другие разделы можно включить эту сказку? Почему? 139 Глава 23 140 Вечером все опять собрались в гостиной, и когда разговор зашёл о литературе, Вера задала свой очень серьёзный вопрос: — Вот я читала и смешные рассказы, и стихи, и басни, и сказки, но почему-то мне кажется, что смех каждый раз у меня был разный, и у писателя тоже: и веселый, и грустный, и даже злой, а иногда читаешь, чувствуешь, что смешно, а смеяться не хочется. Почему так? Пока Верины родители думали, как ответить, на помощь пришла тётя Лена: — Я думаю, дело в том, Верочка, что ты научилась понимать, чувствовать, как относится автор к своим героям, и начинаешь различать, где он говорит о них с юмором, смеётся беззлобно, понимая, что человеку свойственны слабости, а где доброму смеху не остаётся места, автор, абсолютно не приемля в людях или в жизни тех или иных вещей, борется с ними посредством сатиры. Сатира и юмор — два главных проявления комического, то есть всего того, что вызывает у людей смех. Писатель-юморист одновременно и смеётся над людьми, и любит их, и учит человека смеяться над самим собой. Сатирик же более категоричен, он может говорить о людских пороках с досадой, даже с гневом или использовать иронию, то есть насмешку. Я ответила на твой вопрос? — Да, я теперь поняла: наверное, мне ближе юмор. Как-то лучше, когда писатель и смеётся, и любит своих героев. — Пожалуй, я соглашусь с тобой, - сказала тётя. - Знаешь, я думаю о том, что ты сказала: читаешь, смешно, а не смеёшься. Я очень люблю рассказы Чехова, часто их перечитываю и до сих пор не знаю, чего в них больше - смешного или грустного. Всё как в жизни, всё переплетено, комическое и трагическое, радость и горе, смех и слёзы. Я бы очень хотела, чтобы ты по-настоящему открыла для себя этого удивительного писателя... Тётя Лена ненадолго вышла и вернулась с двумя книгами в руках. На обложке одной из них было написано: «А.П. Чехов. Рассказы», а на другой - «Н.А. Тэффи». — Кто это? — удивилась Вера. — Фамилия похожа на итальянскую. — Нет, — улыбнулась тётя, — Тэффи — русская писательница, она много лет прожила в эмиграции. Я бы хотела, чтобы ты прочитала рассказы из обеих книг и подумала над ними. Ребята, мы тоже хотели бы поговорить с вами о комическом в литературе и о том, как писатели с помощью смеха открывают человеку самого себя и мир вокруг. и (П) 1. Вспомните наш разговор о юморе и сатире в детской литературе (учебник «В океане света», 4-й класс), рассказы Н.Н. Носова, В. Драгунского, стихи Эд. Успенского, О. Григорьева, Г. Сапгира и других писателей. Попробуйте объяснить, что такое юмористическое произведение. 2. Какой приём создания комического эффекта мы наблюдали, читая рассказы Н.Н. Носова? 3. Что такое чувство юмора? 4. После чтения рассказов А.П. Чехова и Н.А. Тэффи подумайте над вопросом: что нового добавили эти произведения к вашему представлению о комическом в литературе? ПП А.П. Чехов Смерть чиновника В один прекрасный вечер не менее прекрасный экзекутор1, Иван Дмитрич Червяков, сидел во втором ряду кресел и глядел в бинокль на «Корневильские колокола». Он глядел и чувствовал себя на верху бла- 1 Экзекутор (лат. исполнитель) — чиновник при канцелярии в присутственном месте, на котором лежат полицейские и хозяйственные обязанности. 141 женства. Но вдруг... В рассказах часто встречается это «но вдруг». Авторы правы: жизнь так полна внезапностей! Но вдруг лицо его поморщилось, глаза подкатились, дыхание остановилось... он отвёл от глаз бинокль, нагнулся и... апчхи!!! Чихнул, как видите. Чихать никому и нигде не возбраняется. Чихают и мужики, и полицеймейстеры, и иногда даже и тайные советники. Все чихают. Червяков нисколько не сконфузился, утёрся платочком и, как вежливый человек, поглядел вокруг себя: не обеспокоил ли он кого-нибудь своим чиханьем? Но тут уж пришлось сконфузиться. Он увидел, что старичок, сидевший впереди него, в первом ряду кресел, старательно вытирал свою лысину и шею перчаткой и бормотал что-то. В старичке Червяков узнал статского генерала Бризжа-лова, служащего по ведомству путей сообщения. «Я его обрызгал! — подумал Червяков. — Не мой начальник, чужой, но всё-таки неловко. Извиниться надо». Червяков кашлянул, подался туловищем вперёд и зашептал генералу на ухо: — Извините, ваше-ство, я вас обрызгал... я нечаянно... — Ничего, ничего... — Ради Бога, извините. Я ведь... я не желал! — Ах, сидите, пожалуйста! Дайте слушать! Червяков сконфузился, глупо улыбнулся и начал глядеть на сцену. Глядел он, но уж блаженства больше не чувствовал. Его начало помучивать беспокойство. В антракте он подошёл к Бризжалову, походил возле него и, поборовши робость, пробормотал: — Я вас обрызгал, ваше-ство... Простите... Я ведь... не то чтобы... — Ах, полноте... Я уж забыл, а вы всё о том же! — сказал генерал и нетерпеливо шевельнул нижней губой. «Забыл, а у самого ехидство в глазах, - подумал Червяков, подозрительно поглядывая на генерала. — И говорить не хочет. Надо бы ему объяснить, что я вовсе не желал... что это закон природы, а то подумает, что я плюнуть хотел. Теперь не подумает, так после подумает!..» Придя домой, Червяков рассказал жене о своём невежестве. Жена, как показалось ему, слишком легкомысленно отнеслась к происшедшему; она только испугалась, 142 а потом, когда узнала, что Бризжалов «чужой», успокоилась. — А всё-таки ты сходи, извинись, — сказала она. — Подумает, что ты себя в публике держать не умеешь! — То-то вот и есть! Я извинялся, да он как-то странно... Ни одного слова путного не сказал. Да и некогда было разговаривать. На другой день Червяков надел новый вицмундир, подстригся и пошёл к Бризжалову объяснить... Войдя в приёмную генерала, он увидел там много просителей, а между просителями и самого генерала, который уже начал приём прошений. Опросив несколько просителей, генерал поднял глаза и на Червякова. — Вчера в «Аркадии», ежели припомните, ваше-ство, — начал докладывать экзекутор, — я чихнул-с и... нечаянно обрызгал... Изв... — Какие пустяки... Бог знает что! Вам что угодно? — обратился генерал к следующему просителю. «Говорить не хочет! — подумал Червяков бледнея. — Сердится, значит... Нет, этого нельзя так оставить... Я ему объясню...» Когда генерал кончил беседу с последним просителем и направился во внутренние апартаменты, Червяков шагнул за ним и забормотал: — Ваше-ство! Ежели я осмеливаюсь беспокоить ваше-ство, то именно из чувства, могу сказать, раскаяния!.. Не нарочно, сами изволите знать-с! Генерал состроил плаксивое лицо и махнул рукой. — Да вы просто смеётесь, милостисдарь! - сказал он, скрываясь за дверью. «Какие же тут насмешки? - подумал Червяков.- Вовсе тут нет никаких насмешек! Генерал, а не может понять! Когда так, не стану же я больше извиняться перед этим фанфароном! Чёрт с ним! Напишу ему письмо, а ходить не стану! Ей-богу, не стану!» Так думал Червяков, идя домой. Письма генералу он не написал. Думал, думал и никак не выдумал этого письма. Пришлось на другой день идти самому объяснять. — Я вчера приходил беспокоить ваше-ство, - забормотал он, когда генерал поднял на него вопрошающие гла- 143 за, — не для того, чтобы смеяться, как вы изволили сказать. Я извинялся за то, что, чихая, брызнул-с... — а смеяться я и не думал. Смею ли я смеяться? Ежели мы будем смеяться, так никакого тогда, значит, и уважения к персонам... не будет... — Пошёл вон!! — гаркнул вдруг посиневший и затрясшийся генерал. — Что-с? — спросил шёпотом Червяков, млея от ужаса. — Пошёл вон!! — повторил генерал, затопав ногами. В животе у Червякова что-то оторвалось. Ничего не видя, ничего не слыша, он попятился к двери, вышел на улицу и поплёлся... Придя машинально домой, не снимая вицмундира, он лёг на диван и... помер. 1. От чего умер экзекутор Червяков? 2. Как вы поняли, в чём смысл этого рассказа? 3. Что смешно в рассказе, а что трагично? 4. Как вы думаете, с какой целью автор даёт своему герою «говорящую» фамилию? Ш А.П. Чехов Толстый и тонкий 144 На вокзале Николаевской железной дороги встретились два приятеля: один толстый, другой тонкий. Толстый только что пообедал на вокзале, и губы его, подёрнутые маслом, лоснились, как спелые вишни. Пахло от него хересом и флер-д’оранжем. Тонкий же только что вышел из вагона и был навьючен чемоданами, узлами и картонками. Пахло от него ветчиной и кофейной гущей. Из-за его спины выглядывала худенькая женщина с длинным подбородком — его жена, и высокий гимназист с прищуренным глазом — его сын. — Порфирий! — воскликнул толстый, увидев тонкого. — Ты ли это? Голубчик мой! Сколько зим, сколько лет! — Батюшки! — изумился тонкий. — Миша! Друг детства! Откуда ты взялся? Приятели троекратно облобызались и устремили друг на друга глаза, полные слёз. Оба были приятно ошеломлены. — Милый мой! — начал тонкий после лобызания. — Вот не ожидал! Вот сюрприз! Ну, да погляди же на меня хорошенько! Такой же красавец, как и был! Такой же душонок и щеголь! Ах ты, Господи! Ну, что же ты? Богат? Женат? Я уже женат, как видишь... Это вот моя жена, Луиза, урождённая Ванценбах... лютеранка... А это сын мой, Нафанаил, ученик третьего класса. Это, Нафаня, друг моего детства! В гимназии вместе учились! Нафанаил немного подумал и снял шапку. — В гимназии вместе учились! — продолжал тонкий.— Помнишь, как тебя дразнили? Тебя дразнили Геростратом1 за то, что ты казённую книжку папироской прожёг, а меня Эфиальтом2 за то, что я ябедничать любил. Хо-хо... Детьми были! Не бойся, Нафаня! Подойди к нему поближе... А это моя жена, урождённая Ванценбах... лютеранка. Нафанаил немного подумал и спрятался за спину отца. — Ну, как живёшь, друг? — спросил толстый, восторженно глядя на друга. - Служишь где? Дослужился? — Служу, милый мой! Коллежским асессором3 уже второй год и Станислава имею. Жалованье плохое... ну, да Бог с ним! Жена уроки музыки даёт, я портсигары приватно из дерева делаю. Отличные портсигары! По рублю за штуку продаю. Если кто берёт десять штук и более, тому, понимаешь, уступка. Пробавляемся кое-как. Служил, знаешь, в департаменте, а теперь сюда переведён столоначальником по тому же ведомству... Здесь буду служить. Ну, а ты как? Небось уже статский? А? — Нет, милый мой, поднимай повыше, — сказал толстый. — Я уже до тайного4 дослужился... Две звезды имею. Тонкий вдруг побледнел, окаменел, но скоро лицо его искривилось во все стороны широчайшей улыбкой; казалось, что от лица и глаз его посыпались искры. Сам он 1 Герострат — грек, чтобы обессмертить своё имя, сжёг храм Артемиды Эфесской в 356 г. до н.э. 2 Эфиальт (сер. V в. до н.э.) — в Афинах вождь демократической группировки, провёл реформу, ограничивающую функции ареопага — оплота аристок,ратии. 3 Коллежский асессор — в царской России гражданский чин 8-го класса (по Табели о рангах всего 14 классов). 4 Тайный советник — высший гражданский чин в царской России. 145 съёжился, сгорбился, сузился... Его чемоданы, узлы и картонки съёжились, поморщились... Длинный подбородок жены стал ещё длиннее; Нафанаил вытянулся во фрунт и застегнул все пуговки своего мундира... — Я, ваше превосходительство... Очень приятно-с! Друг, можно сказать, детства и вдруг вышли в такие вель-можи-с! Хи-хи-с. — Ну, полно! — поморщился толстый. — Для чего этот тон? Мы с тобой друзья детства — и к чему тут это чинопочитание! — Помилуйте... Что вы-с... — захихикал тонкий, ещё более съёживаясь. — Милостивое внимание вашего превосходительства... вроде как бы живительной влаги... Это вот, ваше превосходительство, сын мой Нафанаил... жена Луиза, лютеранка, некоторым образом... Толстый хотел было возразить что-то, но на лице у тонкого было написано столько благоговения, сладости и почтительной кислоты, что тайного советника стошнило. Он отвернулся от тонкого и подал ему на прощанье руку. Тонкий пожал три пальца, поклонился всем туловищем и захихикал, как китаец: «Хи-хи-хи». Жена улыбнулась. Нафанаил шаркнул ногой и уронил фуражку. Все трое были приятно ошеломлены. и 1. Подтвердите примерами из текста, что рассказ строится на контрасте. 2. Как вы поняли, почему произошла такая резкая перемена в поведении Порфирия (тонкого)? Проследите, как меняются его речь, внешний облик, поведение. 3. Подумайте, какой смысл вложил А.П. Чехов в следующие детали описания: от толстого пахло «хересом и флер-д'оранжем», от тонкого - «ветчиной и кофейной гущей»; жена тонкого — «женщина с длинным подбородком», «длинный подбородок жены стал ещё длиннее». Почему тонкий всё время повторяет, что его жена «урождённая Ванценбах... лютеранка»? 4. Какую роль играет в рассказе художественная деталь? Какой ещё приём создания комического использует А.П. Чехов? 146 5. У героев рассказа есть имена - Михаил и Порфи-рий. Почему же автор называет их толстый и тонкий? В чём смысл названия рассказа? 6. Смешным или грустным вам показался этот рассказ? Какой он - сатирический или юмористический? А.П. Чехов Лошадиная фамилия У отставного генерал-майора Булдеева разболелись зубы. Он полоскал рот водкой, коньяком, прикладывал к больному зубу табачную копоть, опий, скипидар, керосин, мазал щёку йодом, в ушах у него была вата, смоченная в спирту, но все это или не помогало, или вызывало тошноту. Приезжал доктор. Он поковырял в зубе, прописал хину, но и это не помогло. На предложение вырвать больной зуб генерал ответил отказом. Все домашние — жена, дети, прислуга, даже поварёнок Петька - предлагали каждый своё средство. Между прочим, и приказчик Булдеева Иван Евсеич пришёл к нему и посоветовал полечиться заговором. — Тут, в нашем уезде, ваше превосходительство, — сказал он, — лет десять назад служил акцизный1 Яков Васи-льич. Заговаривал зубы — первый сорт. Бывало, отвернётся к окошку, пошепчет, поплюёт — и как рукой! Сила ему такая дадена... — Где же он теперь? — А после того, как его из акцизных увольнили, в Саратове у тёщи живёт. Теперь только зубами и кормится. Ежели у которого человека заболит зуб, то и идут к нему, помогает... Тамошних саратовских на дому у себя пользует, а ежели которые из других городов, то по телеграфу. Пошлите ему, ваше превосходительство, депешу, что так, мол, вот и так... у раба божьего Алексия зубы болят, прошу выпользовать. А деньги за лечение почтой пошлёте. — Ерунда! Шарлатанство! 1 Акцизный — чиновник, контролирующий сбор налогов. 147 - А вы попытайте, ваше превосходительство. До водки очень охотник, живёт не с женой, а с немкой, ругатель, но, можно сказать, чудодейственный господин! - Пошли, Алёша! — взмолилась генеральша. — Ты вот не веришь в заговоры, а я на себе испытала. Хотя ты и не веришь, но отчего не послать? Руки ведь не отвалятся от этого. - Ну, ладно, - согласился Булдеев. - Тут не только что к акцизному, но и к чёрту депешу пошлёшь... Ох! Мочи нет! Ну, где твой акцизный живёт? Как к нему писать? Генерал сел за стол и взял перо в руки. - Его в Саратове каждая собака знает, - сказал приказчик. — Извольте писать, ваше превосходительство, в город Саратов, стало быть... Его благородию господину Якову Ва-сильичу... Васильичу... - Ну? - Васильичу... Якову Васильичу... а по фамилии... А фамилию вот и забыл!.. Васильичу... Чёрт... Как же его фамилия? Давеча, как сюда шёл, помнил... Позвольте-с... Иван Евсеич поднял глаза к потолку и зашевелил губами. Булдеев и генеральша ожидали нетерпеливо. - Ну, что же? Скорей думай! - Сейчас... Васильичу... Якову Васильичу... Забыл! Такая еще простая фамилия... словно как бы лошадиная... Кобы-лин? Нет, не Кобылин. Постойте... Жеребцов нешто? Нет, и не Жеребцов. Помню, фамилия лошадиная, а какая - из головы вышибло... - Жеребятников? - Никак нет. Постойте... Кобылицын... Кобылятников... Кобелев... - Это уж собачья, а не лошадиная. Жеребчиков? - Нет, и не Жеребчиков... Лошадинин... Лошаков... Же-ребкин... Всё не то! - Ну, так как же я буду ему писать? Ты подумай! - Сейчас. Лошадкин... Кобылкин... Коренной... - Коренников? - спросила генеральша. - Никак нет. Пристяжкин... Нет, не то! Забыл! - Так зачем же, чёрт тебя возьми, с советами лезешь, ежели забыл? - рассердился генерал. - Ступай отсюда вон! Иван Евсеич медленно вышел, а генерал схватил себя за щеку и заходил по комнатам. 148 — Ой, батюшки! — вопил он. — Ой, матушки! Ох, света белого не вижу! Приказчик вышел в сад и, подняв к небу глаза, стал припоминать фамилию акцизного: — Жеребчиков... Жеребковский... Жеребенко... Нет, не то! Лошадинский... Лошадевич... Жеребкович... Кобылянский... Немного погодя его позвали к господам. — Вспомнил? — спросил генерал. — Никак нет, ваше превосходительство. — Может быть, Конявский? Лошадников? Нет? И в доме, все наперерыв, стали изобретать фамилии. Перебрали все возрасты, полы и породы лошадей, вспомнили гриву, копыта, сбрую... В доме, в саду, в людской и кухне люди ходили из угла в угол и, почесывая лбы, искали фамилию... Приказчика то и дело требовали в дом. — Табунов? — спрашивали у него. — Копытин? Жеребов-ский? — Никак нет, — отвечал Иван Евсеич и, подняв вверх глаза, продолжал думать вслух: — Коненко... Конченко... Жеребеев... Кобылеев... — Папа! — кричали из детской. — Тройкин! Уздечкин! Взбудоражилась вся усадьба. Нетерпеливый, замученный генерал пообещал дать пять рублей тому, кто вспомнит настоящую фамилию, и за Иваном Евсеичем стали ходить целыми толпами... — Гнедов! — говорили ему. — Рысистый! Лошадицкий! Но наступил вечер, а фамилия всё ещё не была найдена. Так и спать легли, не послав телеграммы. Генерал не спал всю ночь, ходил из угла в угол и стонал... В третьем часу утра он вышел из дому и постучался в окно к приказчику. — Не Меринов ли? — спросил он плачущим голосом. — Нет, не Меринов, ваше превосходительство, — ответил Иван Евсеич и виновато вздохнул. — Да может быть, фамилия не лошадиная, а какая-нибудь другая! — Истинно слово, ваше превосходительство, лошадиная... Это очень даже отлично помню. — Экий ты какой, братец, беспамятный... Для меня теперь эта фамилия дороже, кажется, всего на свете. Замучился! 149 Утром генерал опять послал за доктором. - Пускай рвёт! — решил он. — Нет больше сил терпеть... Приехал доктор и вырвал больной зуб. Боль утихла тотчас же, и генерал успокоился. Сделав своё дело и получив, что следует, за труд, доктор сел в свою бричку и поехал домой. За воротами в поле он встретил Ивана Евсеича... Приказчик стоял на краю дороги и, глядя сосредоточенно себе под ноги, о чём-то думал. Судя по морщинам, бороздившим его лоб, и по выражению глаз, думы его были на-пряженны, мучительны... - Буланов... Чересседельников... - бормотал он. - Засу-понин... Лошадский... - Иван Евсеич! - обратился к нему доктор. - Не могу ли я, голубчик, купить у вас четвертей пять овса? Мне продают наши мужички овёс, да уж больно плохой... Иван Евсеич тупо поглядел на доктора, как-то дико улыбнулся и, не сказав в ответ ни одного слова, всплеснув руками, побежал к усадьбе с такой быстротой, точно за ним гналась бешеная собака. - Надумал, ваше превосходительство! - закричал он радостно, не своим голосом, влетая в кабинет к генералу. -Надумал, дай Бог здоровья доктору! Овсов! Овсов фамилия акцизного! Овсов, ваше превосходительство! Посылайте депешу Овсову! - На-кося! - сказал генерал с презрением и поднёс к лицу его два кукиша. - Не нужно мне теперь твоей лошадиной фамилии! На-кося! и 1. Является ли смешной ситуация, изображенная Чеховым? 2. Есть ли в этом рассказе серьёзные мысли или это просто забавная зарисовка? 3. Что общего во всех прочитанных вами рассказах Чехова? В чём особенности юмора Чехова? 150 А.П. Чехов Хамелеон Через базарную площадь идёт полицейский надзиратель Очумелов в новой шинели и с узелком в руке. За ним шагает рыжий городовой с решетом, доверху наполненным конфискованным крыжовником. Кругом тишина... На площади ни души... Открытые двери лавок и кабаков глядят на свет Божий уныло, как голодные пасти; около них нет даже нищих. — Так ты кусаться, окаянная? — слышит вдруг Очумелов. — Ребята, не пущай её! Нынче не велено кусаться! Держи! А... а! Слышен собачий визг. Очумелов глядит в сторону и видит: из дровяного склада купца Пичугина, прыгая на трёх ногах и оглядываясь, бежит собака. За ней гонится человек в ситцевой накрахмаленной рубахе и расстёгнутой жилетке. Он бежит за ней и, подавшись туловищем вперёд, падает на землю и хватает собаку за задние лапы. Слышен вторично собачий визг и крик: «Не пущай!» Из лавок высовываются сонные физиономии, и скоро около дровяного склада, словно из земли выросши, собирается толпа. - Никак беспорядок, ваше благородие!.. - говорит городовой. Очумелов делает полуоборот налево и шагает к сборищу. Около самых ворот склада, видит он, стоит вышепи-санный человек в расстёгнутой жилетке и, подняв вверх правую руку, показывает толпе окровавленный палец. На полупьяном лице его как бы написано: «Ужо я сорву с тебя, шельма!», да и самый палец имеет вид знамения победы. В этом человеке Очумелов узнаёт золотых дел мастера Хрюкина. В центре толпы, растопырив передние ноги и дрожа всем телом, сидит на земле сам виновник скандала - белый борзой щенок с острой мордой и жёлтым пятном на спине. В слезящихся глазах его выражение тоски и ужаса. - По какому это случаю тут? - спрашивает Очумелов, врезываясь в толпу. — Почему тут? Это ты зачем палец?.. Кто кричал? 151 — Иду я, ваше благородие, никого не трогаю... - начинает Хрюкин, кашляя в кулак. — Насчёт дров с Митрий Митричем, — и вдруг эта подлая ни с того ни с сего за палец... Вы меня извините, я человек, который работающий... Работа у меня мелкая. Пущай мне заплатят, потому — я этим пальцем, может, неделю не пошевельну... Этого, ваше благородие, и в законе нет, чтоб от твари терпеть... Ежели каждый будет кусаться, то лучше и не жить на свете... — Гм!.. Хорошо... — говорит Очумелов строго, кашляя и шевеля бровями. — Хорошо... Чья собака? Я этого так не оставлю. Я покажу вам, как собак распускать! Пора обратить внимание на подобных господ, не желающих подчиняться постановлениям! Как оштрафуют его, мерзавца, так он узнает у меня, что значит собака и прочий бродячий скот! Я ему покажу кузькину мать!.. Елдырин, — обращается надзиратель к городовому, — узнай, чья это собака, и составляй протокол! А собаку истребить надо. Не медля! Она, наверное, бешеная... Чья это собака, спрашиваю? — Это, кажись, генерала Жигалова! — говорит кто-то из толпы. — Генерала Жигалова? Гм!.. Сними-ка, Елдырин, с меня пальто... Ужас, как жарко! Должно полагать, перед дождём... Одного только я не понимаю: как она могла тебя укусить? — обращается Очумелов к Хрюкину. — Нешто она достанет до пальца? Она маленькая, а ты ведь вон какой здоровила! Ты, должно быть, расковырял палец гвоздиком, а потом и пришла в твою голову идея, чтоб сорвать. Ты ведь... известный народ! Знаю вас, чертей! — Он, ваше благородие, цигаркой ей в харю для смеха, а она — не будь дура, и тяпни... Вздорный человек, ваше благородие! — Врешь, кривой! Не видал, так, стало быть, зачем врать? Их благородие умный господин и понимают, ежели кто врет, а кто по совести, как перед Богом... А ежели я вру, так пущай мировой рассудит. У него в законе сказано... Нынче все равны... У меня у самого брат в жандармах... ежели хотите знать... — Не рассуждать! — Нет, это не генеральская... — глубокомысленно замеча- 152 ет городовой. — У генерала таких нет. У него всё больше лягавые... — Ты это верно знаешь? — Верно, ваше благородие... — Я и сам знаю. У генерала собаки дорогие, породистые, а эта — чёрт знает что! Ни шерсти, ни вида... подлость одна только... И этакую собаку держать?! Где же у вас ум? Попадись этакая собака в Петербурге или Москве, то знаете, что было бы? Там не посмотрели бы в закон, а моментально — не дыши! Ты, Хрюкин, пострадал и дела этого так не оставляй... Нужно проучить! Пора... — А может быть, и генеральская... — думает вслух городовой. - На морде у ней не написано... Намедни во дворе у него такую видел. — Вестимо1, генеральская! — говорит голос из толпы. — Гм!.. Надень-ка, брат Елдырин, на меня пальто... Что-то ветром подуло... Знобит... Ты отведёшь её к генералу и спросишь там. Скажешь, что я нашёл и прислал... И скажи, чтобы её не выпускали на улицу... Она, может быть, дорогая, а ежели каждый свинья будет ей в нос сигаркой тыкать, то долго ли испортить. Собака — нежная тварь... А ты, болван, опусти руку! Нечего свой дурацкий палец выставлять! Сам виноват!.. — Повар генеральский идет, его спросим... Эй, Прохор! Поди-ка, милый, сюда! Погляди на собаку... Ваша? — Выдумал! Этаких у нас отродясь не бывало! — И спрашивать тут долго нечего, — говорит Очуме-лов. — Она бродячая! Нечего тут долго разговаривать... Ежели сказал, что бродячая, стало быть, и бродячая... Истребить, вот и всё. — Это не наша, — продолжает Прохор. — Это генералова брата, что намеднись приехал. Наш не охотник до борзых. Брат ихний охоч... — Да разве братец ихний приехали? Владимир Иваныч? — спрашивает Очумелов, и всё лицо его заливается улыбкой умиления. — Ишь ты, Господи! А я и не знал! Погостить приехали? — В гости... — Ишь ты, Господи... Соскучились по братце^ А я ведь и не знал! Так это ихняя собачка? Очень рад... Возьми её... 1 Вестимо — известно. 153 Собачонка ничего себе... Шустрая такая... Цап этого за палец! Ха-ха-ха... Ну, чего дрожишь? Ррр... Рр... Сердится, шельма... цуцык этакий^ Прохор зовёт собаку и идёт с ней от дровяного склада... Толпа хохочет над Хрюкиным. - Я ещё доберусь до тебя! - грозит ему Очумелов и, запахиваясь в шинель, продолжает свой путь по базарной площади. 1. Что делает этот рассказ смешным, а что — грустным? 2. Докажите, что этот рассказ юмористический. 3. Проследите по тексту, как меняется поведение Очу-мелова. Объясните, чем это вызвано. Подготовьте выразительное чтение диалогов Очумелова и Елды-рина. 4. Какую роль играет пейзаж в начале рассказа? К какому развитию событий готовит он читателя? 5. В чём смысл названия рассказа? Творческие работы 1. Определите основные несоответствия, на которых строятся рассказы А.П. Чехова. Придумайте своё несоответствие, которое можно было бы обыграть в юмористическом рассказе. 2. Найдите в вашей школьной жизни сюжет для юмористического рассказа. Какие фамилии могли бы носить герои будущего рассказа? 3. Подготовьте творческий пересказ текста от лица одного из персонажей (человек из толпы, Елдырин, Очумелов, собака...). 4. Подготовьте заочную экскурсию по улицам города N. Н.А. Тэффи Митенька 154 Митенька проснулся и очень удивился: вместо весёлой голубенькой стенки своей детской он увидал серую суконку с гвоздиками. Суконка чуть-чуть шевели- лась, глухо пристукивала, и Митенька от этого сам немножко потряхивался. «Зареветь или, уж так и быть, не реветь?» — призадумался он на одну минутку и вдруг понял, что с ним происходит самое любимое и самое радостное: он едет по железной дороге. Понял, брыкнул ногами и свесил голову вниз. Ух, как высоко! А внизу люди живут, с корзинками, с чемоданами. — Мама! Вставай! Приехали в Вержболово! Эка какая лентяюшка, всё проспишь. Так, братец мой, нельзя! Мама подошла, совсем маленькая - одна голова видна. — Чего ты вскочил? Спал бы ещё. Митенька покрутил круглым веснушчатым носиком. — Нет, братец ты мой. Мне работать пора. Подай-ка сюда моих солдат. Мама дала ему коробочку. Солдаты были хорошие, крупные, все как на подбор. У одного был отломан кусок сабли, но это значило только, что он храбрее всех. Началось строевое ученье. Митенька знал только одну команду: «На пле-чо!» Но и с этими небольшими познаниями, если применять их толково и умеючи, можно достигнуть великолепных результатов. — На пле-чо! — рычал Митенька басом и, нахмурив те места, где у взрослых бывают брови, сажал солдата к себе на плечо. — Ну, иди, воин, одевать пора. Митеньку сняли с верхней скамейки и стали одевать. Внизу, кроме мамы, оказались две дамы, которые притворялись, будто им решительно все равно, что они едут по железной дороге. Одна читала книжку, другая зевала. Мимо окошка пробежал длинный товарный поезд, а они даже головы не повернули. Вот хитрые, как притворяются! — Мама! А как же железная дорога ночью ходит? Мама не отвечала, собирая Митенькины вещи. — Мама! Как же она ходит ночью? — Ходит, ходит, не приставай. — А как же волки? А? Мама, как же волки? Мама опять молчала. 155 — Ведь волки могут её съесть. А? Как же она не боится? Но мама, видно, сама не много понимала в этих делах, потому что вместо прямого и точного ответа предложила Митеньке хоть на минутку заткнуть себе рот. — Не мешай. Нужно папины сигары подальше спрятать, а то найдут на таможне - беда будет. — Искать станут? — Ну конечно. — Где им найти! Вот я бы живо нашёл. Стал бы тебя щекотать, ты бы засмеялась да и призналась. Одна из дам улыбнулась и спросила маму: — Сколько лет вашему молодцу? — Четырнадцать! — поспешил Митенька удовлетворить её любопытство. — Ему пятый год, — ответила мама, совсем не считаясь с тем, что Митенька, как вежливый мальчик, уже ответил. Пришлось поставить её на место: — Я же ответил, чего же ты отвечаешь? Я, братец мой, тоже с языком. — Какой большой мальчик, — говорила дама. — Рослый. Ему шесть лет дать можно. — Да. Многие думают, что ему седьмой. Митенька доволен, польщён, и от этого ему делается совестно. Чтобы скрыть свои чувства от посторонних глаз, он начинает бить ногой по дивану. — Го-го-го! Попадает по колену второй дамы, и та сердито что-то говорит не по-русски. Подъезжают к станции. Выходят. Потом идут в большой зал с длинными-длинными столами. На столы кладут узлы и чемоданы, а сами становятся рядом. — Это ваши вещи? Это ваши вещи? Митеньке новая игра понравилась. Он поднял как можно выше свой круглый веснушчатый носик и кричит на все голоса: — Это ваши вещи? Это ва-ши ве-щи? Вот подошли какие-то бородатые. Мама забеспокоилась. — Ничего нет! Ничего нет! Люди раскрыли чемоданы и стали искать. — Ха-ха-ха! — заливается Митенька. — Где уж вам най- 156 ти! Мы папины сигары так спрятали, что и волку не достать. Мама покраснела, а они вдруг и вытащили коробку. Митенька запрыгал на одной ножке вокруг мамы. — Нашли! Нашли! Вот те и запрятала. И щекотать не пришлось. А мама совсем не смеялась, а пошла за бородатыми в другую комнату, а бородатые ещё какую-то кофточку из чемодана вынули. Вернулась мама красная и надутая. — Чего сердишься? Нельзя, мама, братец ты мой. Не умеешь прятать, так и не сердись. — Господи! Да помолчи ты хоть минутку! Опять поехали. Теперь вагон был деревянный. — Отчего деревянный? — спросил Митенька. — Оттого, что ты глупый мальчишка, — неприятно отвечала мама. — Пришлось на таможне пошлину платить, а теперь должны в третьем классе ехать. От мамина голоса Митеньке стало скучно и захотелось утешиться чем-нибудь приятным. — Мама, ведь мне седьмой год? Да? Все говорят, что седьмой? Подошёл кондуктор, спросил билеты. Митенька смотрел со страхом и уважением на широкое лицо и на машинку, которой он прощёлкивает билеты. — Мальчику сколько лет? Митенька обрадовался, что можно похвастать перед этой знатной особой. — Седьмой! — Ему пятый год! Пятый год! — испуганно затараторила мама. Так он ей сейчас и поверит! — Это ты, мама, братец мой, другим рассказывай. Все говорят, что седьмой, — значит седьмой. А тебе откуда знать? — Доплатить придётся, - серьёзно сказал кондуктор. Мама что-то запищала - ну да кондуктор, конечно, на Митенькиной стороне. — Мама, чего же ты надулась? И смешная же ты, братец мой! 157 Переоценка ценностей Петя Тузин, гимназист первого класса, вскочил на стул и крикнул: — Господа! Объявляю заседание открытым! Но гул не прекращался. Кого-то выводили, кого-то стукали линейкой по голове, кто-то собирался кому-то жаловаться. — Господа! — закричал Тузин ещё громче. — Объявляю заседание открытым. Семёнов-второй! Навались на дверь, чтобы приготовишки не пролезли. Эй, помогите ему! Мы будем говорить о таких делах, которые им слышать ещё рано. Ораторы, выходи! Кто записывается в ораторы, подними руку. Раз, два, три, пять. Всем нельзя, господа; у нас времени не хватит. У нас всего двадцать пять минут осталось. Иванов-четвёртый! Зачем жуёшь? Сказано — сегодня не завтракать! Не слышал приказа? - Он не завтракает, он клячку жуёт. - То-то, клячку! Открой-ка рот! Федька, сунь ему палец в рот, посмотри, что у него. А? Ну то-то! Теперь прежде всего решим, о чём будем рассуждать. Прежде всего, я думаю... ты что, Иванов-третий? - Плежде всего надо лассуждать пло молань, - выступил вперед очень толстый мальчик с круглыми щеками и надутыми губами. - Молань важнее всего. — Какая молань? Что ты мелешь? — удивился Петя Тузин. — Не молань, а молаль! — поправил председателя тоненький голосок из толпы. — Я и сказал: молань! — надулся ещё больше Ива-нов-третий. — Мораль? Ну, хорошо, пусть будет мораль. Так, значит, мораль... А как это — мораль... это про что? — Чтобы они не лезли со всякой ерундой, — волнуясь, заговорил чёрненький мальчик с хохлом на голове. — То не хорошо, другое не хорошо. И этого нельзя делать, и 158 того не смей. А почему нельзя — никто не говорит. И почему мы должны учиться? Почему гимназист непременно обязан учиться! Ни в каких правилах об этом не говорится. Пусть мне покажут такой закон, я, может быть, тогда и послушался бы. — А почему тоже говорят, что нельзя класть локти на стол? Всё это вздор и ерунда, — подхватил кто-то из напиравших на дверь. — Почему нельзя? Всегда буду класть... — И чтоб позволили зениться, — пискнул тоненький голосок. — Кричат: «Не смей воровать!» — продолжал мальчик с хохлом. — Пусть докажут. Раз мне полезно воровать... — А почему вдруг говорят, чтоб я муху не мучил? — забасил Петров-второй. — Если мне доставляет удовольствие... — А мама говорит, что я должен свою собаку кормить. А с какой стати мне о ней заботиться? Она для меня никогда ничего не сделала!.. — Стоб не месали вступать в блак, — пискнул тоненький голосок. — А кроме того, мы требуем полного и тайного женского равноправия. Мы возмущаемся и протестуем. Иван Семёныч нам всё колы лепит, а в женской гимназии девчонкам ни за что пятёрки ставит. Мне Манька рассказывала... — Держи дверь! Напирай сильней! Приготовишки ломятся. — Тише, господа! - надрывался председатель. - Объявляю, что заседание продолжается. Иванов-третий продвинулся вперёд. — Я настаиваю, чтоб лассуждали пло молань! Я хочу пло молань говолить, а Сенька мне в ухо дует! Я хочу, чтоб не было никакой молани. Нам должны всё позволить. Я не хочу увазать лодителей, это унизительно. Сенька! Не смей мне в ухо дуть! И не буду слушаться сталших, и у меня у самого могут лодиться дети... Сенька! Б лось! Я тебе в молду! — Мы все требуем свободной любви. И для женских гимназий тоже. — Пусть не заплещают нам зениться! — пискнул голосок. 159 — Они говорят, что обижать и мучить другого нехорошо. А почему нехорошо? Нет, вот пусть объяснят, почему нехорошо, тогда я согласен. А то эдак все можно выдумать: есть нехорошо, спать нехорошо, нос нехорошо, рот нехорошо. Нет, мы требуем, чтобы они сначала доказали. Скажите, пожалуйста, — нехорошо! Если не учишься — нехорошо. А почему же, дозвольте спросить, — нехорошо? Они говорят: «Дураком вырастешь». Почему дурак — нехорошо? Может быть, очень даже хорошо. — Дулак - это холосо! — И по-моему, хорошо. Пусть они делают по-своему, я им не мешаю, пусть и они мне не мешают. Я ведь отца по утрам на службу не гоняю. Хочет — идёт, не хочет — мне наплевать. Он третьего дня в клубе шестьдесят рублей проиграл. Ведь я же ему ни слова не сказал. Хотя, может быть, мне эти деньги и самому пригодились бы. Однако смолчал. А почему? Потому что я умею уважать свободу каждого ин-ди... юн-ди... ви-ди-ума. А он меня по носу тетрадью хлопает за каждую единицу. Это гнусно. Мы протестуем. — Позвольте, господа, я должен всё это занести в протокол. Нужно записать. Вот так: «Протокол засе... «Засе» или «заси»? Засидания». Что у нас там первое? — Я говорил, чтоб не приставали «локти на стол»... — Ага! Как же записать?.. Нехорошо — «локти». Я напишу «оконечности»! «Протест против запрещения класть на стол свои оконечности». Ну, дальше. — Стоб зениться... — Нет, врёшь, тайное равноправие! — Ну ладно, я соединю. «Требуем свободной любви, чтоб каждый мог жениться, и тайное равноправие полового вопроса для дам, женщин и детей». Ладно? — Тепель пло молань. — Ну ладно. «Требуем переменить мораль, чтобы её совсем не было. Дурак — это хорошо». — И воровать можно. — «И требуем полной свободы и равноправия для воровства и кражи, и пусть всё, что нехорошо, считается хорошо». Ладно? — А кто украл, напиши, тот совсем не вор, а просто так себе человек. 160 — Да ты чего хлопочешь? Ты не слимонил ли чего-нибудь? — Караул! Это он мою булку слопал. Вот у меня здесь сдобная булка лежала; а он всё около неё боком... Отдавай мне мою булку!.. Сенька! Держи его, подлеца! Вали его на скамейку! Где линейка?.. Вот тебе!.. Вот тебе!.. — А-а-а! Не буду! Ей-богу, не буду!.. — А, он ещё щипаться!.. — Дай ему в молду! Мелзавец! Он делётся!.. — Загни ему салазки! Петька, заходи сбоку!.. Помогай!.. Председатель вздохнул, слез со стула и пошёл на подмогу. и 1. Как вы думаете, рассказ «Митенька» больше о детях или о взрослых? 2. Какая деталь в речи Митеньки помогает лучше понять характер мальчика? 3. Как вы поняли смысл названия рассказа — «Переоценка ценностей»? 4. Какие детали в речевой характеристике гимназистов— героев рассказа служат средством создания комического? 5. Можно ли оба рассказа назвать юмористическими? Почему? 6. Есть ли что-то общее в рассказах А.П. Чехова и Н.А. Тэффи? 161 Глава 24 162 Погода испортилась: похолодало, пошёл дождь, и все немного приуныли. Для поднятия настроения тётя Лена предложила через час собраться в гостиной. За это время каждый из взрослых должен подготовиться к «литературному утреннику»: найти на полках книгу своего любимого писателя, желательно весёлую, выбрать отрывки, которые можно прочесть вслух, и придумать короткую речь на тему «Почему мне нравится этот писатель». Речь папы: — Дорогие дамы! Я представляю на ваш суд эпиграммы и эпитафии моего любимого поэта Роберта Бёрнса. Для непосвящённых объясняю, что эпиграмма — это короткое сатирическое стихотворение. Этот жанр зародился в античной литературе. Обязательный признак эпиграммы — неожиданное завершение. Вот пример эпиграммы Лукиана: Если ты думаешь, что с бородой вырастает учёность, То бородатый козёл есть настоящ^ий Платон. Эпитафия — это надгробная надпись, но у неё есть особая разновидность — эпитафия сатирическая. За что я люблю Роберта Бёрнса? Во-первых, за умение писать коротко и очень точно. Во-вторых, за его житейскую мудрость, за умение видеть смешное в жизни и, в-третьих, за то, что он никогда не поучает, но заставляет думать. Всё! Это самая короткая публичная речь. Читаю Бёрнса... Роберт Бёрнс Эпиграммы и эпитафии К портрету духовного лица Нет, у него не лживый взгляд, Его глаза не лгут. Они правдиво говорят, Что их владелец — плут. Надпись на могиле школьного педанта1 В кромешный ад сегодня взят Тот, кто учил детей. Он может там из чертенят Воспитывать чертей. О черепе тупицы Господь во всём, конечно, прав. Но кажется непостижимым, Зачем он создал прочный шкаф С таким убогим содержимым! Речь мамы: — Милостивые государыни и милостивые государи! Я имею честь представить на ваш суд сразу двух моих любимых писателей. Это Илья Ильф и Евгений Петров. Подавляющее большинство своих произведений они написали вдвоём. Подобные случаи соавторства в истории литературы встречаются нечасто: Алексей Константинович Толстой и братья Жемчужниковы, Аркадий и Борис Стругацкие... Итак, Илья Ильф и Евгений Петров. Необыкновенно остроумные и талантливые писатели. Сначала я хотела представить их романы «Двенадцать стульев» и «Золотой телёнок», но так и не смогла отобрать фрагменты: хочется читать всё! Поэтому я решила ограничиться малым жанром - фельетоном. Это особый жанр: произведение 1 Педант — тот, кто излишне строг в выполнении всех формальных требований. 163 обычно небольшого объёма, в котором злободневность и критика сочетаются с иронией. Бывают литературные, политические, театральные, бытовые фельетоны. И. Ильф и Е. Петров были мастерами бытового фельетона. В 20-е годы XX века они работали в редакции железнодорожной газеты «Гудок» вместе с Юрием Олешей, Михаилом Булгаковым, Валентином Катаевым. На страницах газеты часто появлялись фельетоны этих тогда ещё молодых писателей. Почему я люблю книги Ильфа и Петрова? Меня покоряют их чувство юмора, лёгкий стиль и афористичность языка. И. Ильф, Е. Петров Любители футбола Для всех граждан лето кончилось. Граждане уже ходят в калошах, покорно ожидают гриппа, часто подходят к трубам центрального отопления и ласкают их холодными пальцами. А для ревнителей футбола - лето ещё в самом разгаре. Тесно сидят они на стадионе, накрыв головы газетами, и по их щекам стекают толстые капли. И неизвестно — дождь ли бежит по щекам ревнителей или слёзы восторга перед классной игрой. Несколько раз в году бывают светлые и удивительные, почти что противоестественные дни, когда в Москве не происходит ни одного заседания. Не звенят в эти дни председательские колокольчики, никто не просит слова к порядку ведения собрания, не слышны замогильные голоса докладчиков. Все ушли. Ушли на стадион «Динамо» смотреть футбол. Со всех сторон на Страстную площадь стекаются любители футбольной игры, юные и пожилые ревнители физкультуры. Отсюда на стадион «Динамо» ведёт прямая дорога. Отсюда многотысячные толпы идут напролом. Именно здесь, на этой прямой, образованной из Тверской улицы, Ленинградского шоссе и «показательного километра», произошёл первый и пока единственный в мире случай, когда пешеходы задавили автомобиль. 164 Повторяем. Не автомобиль задавил пешехода, а пешеходы задавили автомобиль. Драма разыгралась на «показательном километре». Нетерпеливые ревнители футбола, завидев шероховатые серые бастионы «Динамо», просвечивавшие сквозь кущи Петровского парка, развили недозволенную скорость и мгновенно смяли мирно пересекавший дорогу «фордик», модель «А». «Форд» визжал, как зайчик. Но было поздно. По нему прошло пятьдесят тысяч человек, после чего потерпевший, естественно, был сдан в утиль. По этой же прямой некая старушонка, прибывшая из Можайска в день матча, безрезультатно простояла в трамвайной очереди восемь часов кряду и, так ничего и не поняв, уехала обратно в Можайск. Положение обыкновенных граждан в такой день ужасно. Все пути сообщения заняты любителями. Размахивая руками и громко делясь догадками насчёт предстоящей игры, они захватывают вагоны, мостовые, тротуары, окружают одиночные такси и с молящими лицами просят шофёра отвезти их на стадион, просят как нищие, со слезами на глазах. В общем, так или иначе, счастливые обладатели билетов (обычно это организованные через завкомы зрители) подбираются к стадиону. Здесь их ожидают ещё большие толпы. Это неорганизованные зрители, которые билетов не достали и не достанут. Пришли они в надежде на чудо. Расчёт простой: у кого-нибудь из пятидесяти тысяч заболеет жена или приятель. «Бывают же такие случаи», — мечтает неорганизованный зритель. И этот «кто-нибудь» продаёт свой билет. Или вдруг какой-нибудь полусумасшедший индивидуум, пробившись к самым воротам северной трибуны, раздумает; вдруг кто-то не захочет идти на матч. И тоже продаст свой билет. Но напрасно неорганизованный зритель умильно заглядывает в глаза зрителя организованного и шепчет: — Нет у вас лишнего билетика? Все напрасно. Жены и приятели в такой день не болеют, а полусумасшедших индивидуумов и вовсе нет. Утверждают, впрочем, что какой-то оригинал предложил свободный билет на круглую трибуну. Едва он сообщил об этом, как утонул в толпе неорганизованных зрителей. Минуты две продолжалось тяжелое топтанье и возня, 165 а когда все разошлись с раскрасневшимися лицами, на месте происшествия были найдены только две пиджачные пуговицы и кучка пепла. И никто до сих пор не знает, куда девался опрометчивый собственник билета. За полчаса до начала матча, когда зритель идёт косяком, как сельдь, а машины, собравшиеся со всей Москвы, выстраиваются в длинную весёлую ленту, кинофабрика высылает съёмочную группу, которая быстро накручивает кадры, изображающие уличное движение в Нью-Йорке. Это необходимо для картины «Акула капитала». Бетонные откосы стадиона заняты сплошь. На северной трибуне зрители разворачивают пакетики и, волнуясь, закусывают (они не успели пообедать). На южной, солнечной, трибуне устраивают из газет дурацкие смешные треугольники и фунтики и напяливают их на головы. Наконец звучит четырёхтонный судейский гудочек. Все невольно вздыхают. Курящие заранее закуривают, чтобы потом не отвлекаться, а некурящие кладут в рот мятные драже «пектус» и нервно цокают языками. Матч проходит с возмущающей душу любителя быстротой. Хотя игра длится полтора часа, но любителю чудится, что его обманули, что играли только две минуты. И даже в эти две минуты судья был явно пристрастен к одной из сторон. Любителю всегда кажется, что судья кривит душой и неверно судит, что нападающая пятёрка недостаточно быстро бегает, а левый край вообще ни к чёрту, размагнитился окончательно, и гол дали с офсайта, и вообще, будь он, любитель, на поле, всё было бы гораздо интересней, правильней и лучше. Но все же любитель футбола хороший и настоящий человек. Он молод. Он волнуется, кипит, болеет душой, высоко ценит дружную игру команды, точную передачу мяча и верный удар по воротам. Он не любит мазунов и так называемых индивидуалов, которые «заматываются», играют сами за себя и портят всю чудесную музыку футбола. Ни одно зрелищное предприятие не может похвалиться такой обширной рабочей аудиторией, как стадион в день большого международного матча. «Рабочая полоса» занимает здесь девять десятых всех мест. Конец второго тайма проходит в сумерках. Над полем пролетает тяжёлый почтовый самолёт. Он ещё освещён 166 солнцем, а на трибунах уже ясно видны спичечные вспышки. В эту тихую минуту, когда для того, чтобы отыграться, остаётся только несколько драгоценных мгновений и игра достигает предельного напряжения, с места поднимается первый пижон в белой замшевой кепке и, ступая по ногам, устремляется к выходу. Его увлекает мечта попасть в пустой вагон трамвая. Сейчас же, вслед за этим событием, определяется число пижонов, присутствующих на матче. Их примерно три тысячи человек. Они срываются с места и, обезумев, бегут к выходу. Это жалкие люди, которым трамвай дороже футбола. Их презирают как штрейкбрехеров. В то время как они с визгом, кусая друг друга, борются за местечко на конечной остановке трамвая, весь массив зрителей переживает последние неповторимые комбинации футбольного боя. И ещё минуту спустя после финального свистка все сидят неподвижно, встают без суеты и чинно выходят на шоссе, поднимая облака пыли. Тут, на «показательном километре» обсуждается игра и выносятся окончательные суждения о том или ином игроке. Здесь плохо приходится одиночке. Хочется поделиться, а поделиться не с кем. С жалобной улыбкой подбегает одиночка к группам и заговаривает с ними. Но все заняты спором, и появление нового собеседника встречается холодно. Плохо одиночке! На последнем большом матче приключилась беда с великим любителем футбола. Он был на стадионе в большой компании, но при выходе растерял приятелей в толпе. И случилось для него самое ужасное — не с кем было поделиться впечатлениями. Он метался среди чужих равнодушных спин, не зная, что делать. Впечатления распирали его. И, не будучи в силах сдержать чувства, он решил послать кому-нибудь телеграмму. Но кому? 167 Результатом всего этого явилось следующее происшествие: в городе Сызрани, ночью, почтальон разбудил мирного служащего, дядю указанного любителя, и вручил ему телеграмму. Долго стоял захолустный дядя, переступая босыми ногами по холодному полу и силясь разобрать непонятную депешу: «Поздравляю счётом три два пользу сборной тчк Турции выделялся левый край Ребии зпт большим тактом судил Кемаль Рифат зпт обрадуй тётю». Дядя не спал всю ночь. Тётя плакала и тоже ничего не понимала. 1. Какие особенности бытового фельетона вы отметили, читая текст? 2. Было ли вам смешно, когда вы читали фельетон? Почему? Какие приёмы используют писатели для создания комического? Речь тёти Лены: — Дорогие мои, я в самом трудном положении, потому что люблю очень многих писателей. Но поскольку мы договорились читать весёлые вещи и в ваших выступлениях шла речь о произведениях юмористических и сатирических, я решила предложить вам отрывок из книги писателя, которому удалось сделать почти невозможное. Будучи англичанином, он написал книгу, которая заставляет смеяться читателей разных стран, книгу очень милую и добрую. Я говорю о Джероме К. Джероме и его повести «Трое в одной лодке, не считая собаки». Смех в его высоком понимании (а не когда один упал и все смеются) всегда национален. Это значит то, над чем смеются в одной стране, будет непонятным и совсем не смешным в другой. А вот Джерому К. Джерому удалось, без преувеличения, рассмешить людей всего мира. Как? Почитаем и подумаем. 168 Джером К. Джером Трое в одной лодке, не считая собаки Глава I Трое больных. - Немощи Джорджа и Гарриса. - Жертва ста семи смертельных недугов. - Спасительный рецепт. - Средство от болезни печени у детей. - Нам ясно, что мы переутомлены и нуждаемся в отдыхе. - Неделя в океанском просторе. - Джордж высказывается в пользу реки. -Монморанси выступает с протестом. - Предложение принято большинством трёх против одного. Нас бь^тло четверо: Джордж, Уильям Сэмюэль Гаррис, я и Монморанси. Мы сидели в моей комнате, курили и разговаривали о том, как плох каждый из нас, - плох, я, конечно, имею в виду, в медицинском смысле. Все мы чувствовали себя неважно, и это нас очень тревожило. Гаррис сказал, что у него бывают страшные приступы головокружения, во время которых он просто ничего не соображает; и тогда Джордж сказал, что у него тоже бывают приступы головокружения и он тоже ничего не соображает. Что касается меня, то у меня была не в порядке печень. Я знал, что у меня не в порядке именно печень, потому что на днях прочёл рекламу патентованных пилюль от болезни печени, где перечислялись признаки, по которым человек может определить, что у него не в порядке печень. Все они были у меня налицо. Странное дело: стоит мне прочесть объявление о каком-нибудь патентованном средстве, как я прихожу к выводу, что страдаю той самой болезнью, о которой идёт речь, причём в наиопаснейшей форме. Во всех случаях описываемые симптомы точно совпадают с моими ош;уш;ениями. Как-то раз я зашёл в библиотеку Британского музея, чтобы навести справку о средстве против пустячной болезни, которую я где-то подцепил, - кажется, сенной лихорадки. Я взял справочник и нашёл там всё, что мне было нужно, а потом, от нечего делать, начал перелистывать 169 книгу, просматривая то, что там сказано о разных других болезнях. Я уже позабыл, в какой недуг я погрузился раньше всего, — знаю только, что это был какой-то ужасный бич рода человеческого, - и не успел я добраться до середины перечня «ранних симптомов», как стало очевидно, что эта болезнь гнездится во мне. Несколько минут я сидел как громом поражённый; потом, с безразличием отчаяния, принялся переворачивать страницы дальше. Я добрался до холеры, прочёл о её признаках и установил, что у меня холера, что она мучает меня уже несколько месяцев, а я об этом и не подозревал. Мне стало любопытно: чем я ещё болен? Я перешёл к пляске святого Витта и выяснил, как и следовало ожидать, что ею я тоже страдаю; тут я заинтересовался этим медицинским феноменом и решил разобраться в нём досконально. Я начал прямо по алфавиту. Прочитал об анемии и убедился, что она у меня есть и что обострение должно наступить недели через две. Брайтовой болезнью, как я с облегчением установил, я страдал лишь в лёгкой форме, и, будь у меня она одна, я мог бы надеяться прожить ещё несколько лет. Воспаление лёгких оказалось у меня с серьёзными осложнениями, а грудная жаба была, судя по всему, врождённой. Так я добросовестно перебрал все буквы алфавита, и единственная болезнь, которой я у себя не обнаружил, была родильная горячка. Вначале я даже обиделся; в этом было что-то оскорбительное. С чего это вдруг у меня нет родильной горячки? С чего это вдруг я ею обойдён? Однако спустя несколько минут моя ненасытность была побеждена более достойными чувствами. Я стал утешать себя, что у меня есть все другие болезни, какие только знает медицина, устыдился своего эгоизма и решил обойтись без родильной горячки. Зато тифозная горячка совсем меня скрутила, и я этим удовлетворился, тем более что ящуром я страдал, очевидно, с детства. Ящуром книга заканчивалась, и я решил, что больше мне уже ничто не угрожает. Я задумался. Я думал о том, какой интересный клинический случай я представляю собой, какой находкой я был бы для медицинского факультета. Студентам незачем было бы практиковаться в клиниках и участвовать во врачебных обходах, если бы у них был я. Я сам - целая клиника. 170 Им нужно только совершить обход вокруг меня и сразу же отправляться за дипломами. Тут мне стало любопытно, сколько я ещё протяну. Я решил устроить себе врачебный осмотр. Я пощупал свой пульс. Сначала никакого пульса не было. Вдруг он появился. Я вынул часы и стал считать. Вышло сто сорок семь ударов в минуту. Я стал искать у себя сердце. Я его не нашёл. Оно перестало биться. Поразмыслив, я пришёл к заключению, что оно все-таки находится на своём месте и, видимо, бьётся, только мне его не отыскать. Я постукал себя спереди, начиная от того места, которое я называю талией, до шеи, потом прошёлся по своим бокам с заходом на спину. Я не нашёл ничего особенного. Я попробовал осмотреть свой язык. Я высунул язык как можно дальше и стал разглядывать его одним глазом, зажмурив другой. Мне удалось увидеть только самый кончик, и я преуспел лишь в одном: утвердился в мысли, что у меня скарлатина. Я вступил в этот читальный зал счастливым, здоровым человеком. Я выполз оттуда жалкой развалиной. Я пошёл к своему врачу. Он мой старый приятель; когда мне почудится, что я нездоров, он щупает у меня пульс, смотрит мой язык, разговаривает со мной о погоде, — и всё это бесплатно; я подумал, что теперь моя очередь оказать ему услугу. «Главное для врача - практика», -решил я. Вот он её и получит. В моём лице он получит такую практику, какой ему не получить от тысячи семисот каких-нибудь заурядных пациентов, у которых не на- 171 берётся и двух болезней на брата. Итак, я пошёл прямо к нему, и он спросил: — Ну, чем ты заболел? Я сказал: — Дружище, я не буду отнимать у тебя время рассказами о том, чем я заболел. Жизнь коротка, и ты можешь отойти в иной мир, прежде чем я окончу свою повесть. Лучше я расскажу тебе, чем я не заболел: у меня нет родильной горячки. Я не смогу тебе объяснить, почему у меня нет родильной горячки, но это факт. Всё остальное у меня есть. И я рассказал о том, как сделал своё открытие. Тогда он задрал рубашку на моей груди, осмотрел меня, затем крепко стиснул мне запястье, и вдруг, без всякого предупреждения, двинул меня в грудь, — по-моему, это просто свинство, — и вдобавок боднул головой в живот. Потом он сел, написал что-то на бумажке, сложил её и отдал мне, и я ушёл, спрятав в карман полученный рецепт. Я не заглянул в него. Я направился в ближайшую аптеку и подал его аптекарю. Тот прочитал его и вернул мне. Он сказал, что такого у себя не держит. Я спросил: — Вы аптекарь? Он сказал: — Я аптекарь. Будь я сочетанием продуктовой лавки с семейным пансионом, — я мог бы вам помочь. Но я только аптекарь. Я прочитал рецепт. В нём значилось: Бифштекс — 1 фунт Пиво — 1 пинта (принимать каждые 6 часов) Прогулка десятимильная — 1 (принимать по утрам) Постель — 1 (принимать вечером, ровно в 11 часов) И брось забивать себе голову вещами, в которых ничего не смыслишь. Я последовал этим предписаниям, что привело к счастливому (во всяком случае, для меня) исходу: моя жизнь была спасена, и я до сих пор жив. Но вернёмся к вышеупомянутой рекламе пилюль. В данном случае у меня были все признаки болезни печени (в этом 172 нельзя было ошибиться), включая главный симптом: «апатия и непреодолимое отвращение ко всякого рода труду». Как меня мучил этот недуг — невозможно описать. Я страдал им с колыбели. С тех пор как я пошёл в школу, болезнь не отпускала меня почти ни на один день. Мои близкие не знали тогда, что это от печени. Теперь медицина сделала большие успехи, но тогда всё это сваливали на лень. — Как? Ты всё ещё валяешься в постели, ленивый чертёнок! Живо вставай да займись делом! — говорили мне, не догадываясь, конечно, что у меня больная печень. И пилюль мне не давали; мне давали подзатыльники. И как это ни удивительно — подзатыльники часто меня вылечивали, во всяком случае — на время. Да что там говорить, один тогдашний подзатыльник сильнее действовал на мою печень и больше способствовал ускорению движений и незамедлительному выполнению всех дел, которые надлежало выполнить, чем целая коробка пилюль в настоящее время. Видите ли, нередко простые домашние средства более радикальны, чем всякие дорогие лекарства. Так мы провели полчаса, расписывая друг другу наши болезни. Я изложил Джорджу и Уильяму Гаррису, как я себя чувствую, просыпаясь по утрам, а Уильям Гаррис рассказал нам, как он себя чувствует, ложась спать; а Джордж, стоя на коврике перед камином, с редкой выразительностью и подлинным актёрским мастерством представил нам, как он себя чувствует ночью. Джордж воображает, что он болен; но, уверяю вас, он здоров как бык. Тут в дверь постучала миссис Попитс и осведомилась, не пора ли подавать ужин. Мы скорбно улыбнулись друг другу и сказали, что, пожалуй, попробуем что-нибудь проглотить. Гаррис высказался в том смысле, что если заморить червячка, то развитие болезни может несколько задержаться. И миссис Попитс внесла поднос, и мы поплелись к столу и принялись ковырять бифштексы с луком и пирог с ревенем. Я, должно быть, уже совсем зачах, так как через каких-нибудь полчаса вовсе потерял интерес к еде, — этого ещё со мной не случалось, — и даже не притронулся к сыру. 173 Выполнив таким образом свой долг, мы снова налили до краёв стаканы, закурили трубки и возобновили разговор о плачевном состоянии нашего здоровья. Что, собственно, с нами творилось, определённо никто сказать не мог, но мы единодушно решили: что бы там ни было, всё дело в переутомлении. - Нам просто-напросто нужен отдых, - сказал Гаррис. - Отдых и перемена обстановки, - добавил Джордж. -Умственное переутомление вызвало упадок деятельности всего организма. Перемена образа жизни и освобождение от необходимости думать восстановят психическое равновесие. Я согласился с Джорджем и сказал, что хорошо бы найти какой-нибудь уединенный, забытый уголок, вдали от суетного света, и помечтать недельку в сонных его закоулках, - какую-нибудь заброшенную бухту, скрытую феями от шумной людской толпы, какое-нибудь орлиное гнездо на скале Времени, куда лишь едва-едва доносится гулкий прибой девятнадцатого века. Гаррис сказал, что это будет смертная тоска. Он сказал, что отлично представляет себе уголок, который я имею в виду, - эту захолустную дыру, где укладываются спать в восемь часов вечера, и где ни за какие деньги не раздобудешь «Спортивный листок», и где надо прошагать добрых десять миль, чтобы разжиться пачкой табаку. - Нет, - сказал Гаррис, - если уж нам нужен отдых и перемена обстановки, то лучше всего прогулка по морю. Я решительно восстал против прогулки по морю. Прогулка по морю хороша, если посвятить ей месяца два, но на одну неделю это не имеет смысла. Вы отплываете в понедельник, лелея мечту об отдыхе и развлечении. Вы весело машете рукой приятелям на берегу, закуриваете самую внушительную свою трубку и начинаете расхаживать по палубе с таким видом, будто вы капитан Кук, сэр Фрэнсис Дрейк и Христофор Колумб в одном лице. Во вторник вы начинаете жалеть, что пустились в плавание. В среду, четверг и пятницу вы начинаете жалеть, что родились на свет Божий. В субботу вы находите в себе силы, чтобы проглотить чашку бульона, и, сидя на палубе, отвечаете кроткой мученической улыбкой на вопросы сострадательных пассажиров о том, как вы себя 174 чувствуете. В воскресенье вы уже способны самостоятельно передвигаться и принимать твёрдую пищу. А в понедельник утром, когда вы с чемоданом в руке и зонтиком под мышкой стоите у трапа, ожидая высадки, — прогулка по морю вам уже решительно нравится. Итак, я решительно воспротивился прогулке по морю. Дело не в том, объяснил я, что мне страшно за себя. У меня никогда не было морской болезни. Но я боялся за Джорджа. Джордж сказал, что он в себе уверен и ничего бы не имел против прогулки по морю. Но он не советует Гаррису и мне даже думать об этом, так как не сомневается, что мы оба заболеем. Гаррис сказал, что лично для него всегда было загадкой, как это люди ухитряются страдать морской болезнью; что всё это сплошное притворство; что он часто хотел тоже заболеть, но ему так и не удалось. Потом он стал рассказывать нам истории о том, как он пересекал Ла-Манш в такой шторм, что пассажиров пришлось привязывать к койкам, и только два человека на борту — он сам и капитан корабля — устояли против морской болезни. Иногда теми, кто устоял против морской болезни, оказывались он сам и второй помощник, но неизменно это был он сам и кто-то другой. Если же были не он сам плюс кто-то другой, то это был он один. Странная вещь: людей, подверженных морской болезни, вообще не бывает... на суше. В море вы встречаете этих несчастных на каждом шагу, на пароходе их хоть отбавляй. Но на твёрдой земле мне ещё ни разу не попадался человек, который знал бы, что значит болеть морской болезнью. Просто диву даёшься: куда исчезают, сойдя на берег, те тысячи и тысячи страдальцев, которыми кишмя кишит любое судно. Что касается меня, то я нашёл превосходное средство против морской болезни: нужно просто сохранять равновесие. Вы становитесь в центре палубы и, в соответствии с корабельной качкой, балансируете так, чтобы ваше тело всё время находилось в вертикальном положении. Когда нос корабля задирается вверх, вы наклоняетесь вперёд, почти касаясь лбом палубы; а когда поднимается корма, вы откидываетесь назад. Это отлично помогает час-другой. Но попробуйте таким образом сохранять равновесие целую неделю! Джордж сказал: — Давайте махнём на лодке вверх по реке. 175 Он сказал, что нам будут обеспечены свежий воздух, физический труд и душевный покой; непрерывная смена пейзажа займёт наш ум (включая и то, что известно под этим именем у Гарриса); а здоровая усталость будет содействовать возбуждению аппетита и улучшит состояние. Гаррис сказал, что Джорджу едва ли следует предпринимать что-либо для улучшения сна — это опасно. Он сказал, что, поскольку в сутках всего двадцать четыре часа как зимой, так и летом, он не представляет себе, каким образом Джордж собирается спать больше, чем в настоящее время; он высказал мнение, что, если Джордж решил спать больше, он мог бы с тем же успехом почить навеки, чтобы не тратиться, по крайней мере, на стол и квартиру. Гаррис добавил, что тем не менее предложение относительно реки «попадает в точку». Я не совсем понимаю, почему «в точку» (разве только речь идёт о том, чтобы отдать в точку несколько тупые остроты Гарриса), но, видимо, это выражение имеет одобрительный смысл. Я подтвердил, что река «попадает в точку», и мы с Гаррисом согласились, что Джорджу пришла в голову удачная мысль. Мы это высказали тоном, в котором сквозило некоторое удивление, что Джордж оказался столь сообразительным. Единственный, кто не пришёл в восторг от такого предложения, был Монморанси. Лично его река никогда не прельщала. - Для вас, ребята, всё это превосходно, - сказал он, -вам эта штука по душе, а мне — нет. Мне там нечего делать. Я не любитель пейзажей и не курю. Если я замечу 176 крысу, то вы из-за меня не станете причаливать к берегу; а если я задремлю, вы ещё, чего доброго, натворите глупостей и вывалите меня за борт. С моей точки зрения — это идиотская затея. Однако нас было трое против одного, и большинством голосов предложение было принято. 1. Какое представление о рассказчике у вас сложилось после чтения 1-й главы? 2. Что такое самоирония? Кто из героев, на ваш взгляд, ею обладает? 3. Какие эпизоды этой главы вам показались особенно смешными? Почему? 4. Можно ли судить по 1-й главе, юмористическое это произведение или сатирическое? 5. Как вы думаете, как дальше будут развиваться события в повести? Как поведут себя герои в ходе путешествия по реке? На основании чего это можно предположить? ИТОГОВЫЕ ВОПРОСЫ К РАЗДЕЛУ 5 1. Объясните, как вы понимаете выражение «всепобеждающая сила смеха». 2. Какие произведения этого раздела вам понравились больше всего? Объясните почему. Какие из них помогли вам и дальше «открывать мир вокруг»? 3. С каким человеком вы предпочтете дружить — с тем, у кого есть чувство юмора, или с тем, у кого его нет? Почему? Объясните. 4. Как вы поняли смысл названия этого раздела? А смысл эпиграфа? 5. С какими жанрами вы познакомились в этом разделе? Каковы их особенности? К каким родам литературы они относятся? 6. Попробуйте самостоятельно подвести итоги этого раздела. Темы сочинений 1. Смешное и грустное в рассказах А.П. Чехова. 2. Роль художественной детали в рассказах А.П. Чехова. 177 Приложение СТИХИ ИЗ ЗАВЕТНОЙ ТЕТРАДИ Есть такое выражение — «поэтическая антология». Это сборник избранных стихотворений разных поэтов, чаще всего объединённых какой-то общей темой. Есть своя поэтическая антология и у Веры. Это её заветная тетрадь, в которую она записывает любимые стихотворения. Мы предлагаем вам, ребята, прочитать некоторые из них и подумать, есть ли что-то общее в стихотворениях, которые выбрала для себя Вера. Сергей Есенин Где ты, где ты, отчий дом, Гревший спину под бугром? Синий, синий мой цветок, Неприхоженный песок. Где ты, где ты, отчий дом? За рекой поёт петух. Там стада стерёг пастух, И светились из воды Три далекие звёзды. За рекой поёт петух. Время — мельница с крылом Опускает за селом Месяц маятником в рожь Лить часов незримый дождь. Время — мельница с крылом. Этот дождик с сонмом1 стрел В тучах дом мой завертел, Синий подкосил цветок, Золотой примял песок. Этот дождик с сонмом стрел. 1917 г. 1 Сонм (устар.) — множество. 179 Марина Цветаева Домики старой Москвы Слава прабабушек томных, Домики старой Москвы, Из переулочков скромных Всё исчезаете вы, Точно дворцы ледяные По мановенью жезла. Где потолки расписные, До потолков зеркала? Где клавесина аккорды, Тёмные шторы в цветах, Великолепные морды На вековых воротах, Кудри, склонённые к пяльцам, Взгляды портретов в упор... Странно постукивать пальцем О деревянный забор! Домики с знаком породы, С видом её сторожей, Вас заменили уроды, -Грузные, в шесть этажей. Домовладельцы - их право! И погибаете вы, Томных прабабушек слава, Домики старой Москвы. 1911 г 180 Анна Ахматова Цветов и неживых вещей Приятен запах в этом доме. У грядок груды овощей Лежат, пестры, на чернозёме. Ещё струится холодок, Но с парников снята рогожа. Там есть прудок, такой прудок, Где тина на парчу похожа. А мальчик мне сказал, боясь, Совсем взволнованно и тихо, Что там живёт большой карась И с ним большая карасиха. 1913 г. Иван Бунин Первый утренник, серебряный мороз! Тишина и звонкий холод на заре. Свежим глянцем зеленеет след колёс На серебряном просторе, на дворе. Я в холодный обнажённый сад пойду — Весь рассеян по земле его наряд. Бирюзой сияет небо, а в саду Красным пламенем настурции горят. Первый утренник — предвестник зимних дней. Но сияет небо ярче с высоты, Сердце стало и трезвей и холодней. Но как пламя рдеют поздние цветы. 1903 г. 181 Иосиф Бродский Ветер оставил лес и взлетел до небес, оттолкнув облака в белизну потолка. И, как смерть холодна, роща стоит одна, без стремленья вослед, без особых примет. Январь 1964 г Борис Пастернак Никого не будет в доме, Кроме сумерек. Один Зимний день в сквозном проёме Незадёрнутых гардин. Только белых мокрых комьев Быстрый промельк маховой. Только крыши, снег и, кроме Крыш и снега, — никого. И опять зачертит иней, И опять завертит мной Прошлогоднее унынье И дела зимы иной. И опять кольнут доныне Не отпущенной виной, И окно по крестовине Сдавит голод дровяной. Но нежданно по портьере Пробежит вторженья дрожь. Тишину шагами меря, Ты, как будущность, войдёшь. Ты появишься у двери В чём-то белом, без причуд, В чём-то впрямь из тех материй, Из которых хлопья шьют. 1931 г. Булат Окуджава Пожелание друзьям Ю. Трифонову Давайте восклицать, друг другом восхищаться. Высокопарных слов не стоит опасаться. Давайте говорить друг другу комплименты — ведь это всё любви счастливые моменты. Давайте горевать и плакать откровенно то вместе, то поврозь, а то попеременно. Не нужно придавать значения злословью — поскольку грусть всегда соседствует с любовью. Давайте понимать друг друга с полуслова, чтоб, ошибившись раз, не ошибиться снова. Давайте жить, во всём друг другу потакая, тем более что жизнь короткая такая. 1975 г. 183 184 Борис Заходер Что такое стихи Что же такое Стихотворение? - Музыка Нашего сердцебиения? - Нашего разума Тайное пение? - Танец Рассудка и воображения? Что ты такое, Стихотворение? Ты — вдохновение! Ты — озарение! Вечность, Открытая нам На мгновение! Вместе — И тайна, И откровение... - Да! — Соглашается Стихотворение. — Всё это — я, Это я, Без сомнения! Я — вдохновение, Я — озарение, Неповторимое повторение, Но, - Добавляет оно еле слышно, — Может, Я зря выражаюсь так пышно? Я — Лишь бессмысленная болтовня, Если Читателя нет у меня. Ты — Вдохновенный и озарённый, Ты, мой читатель, Душой одарённый, — Ты мне нужнее, чем сердце в груди. Жду. Приходи. '=25 1. Как вы думаете, что можно узнать о человеке, если прочитать стихи, которые он любит? 2. Есть ли что-то общее в стихотворениях, которые выбрала для себя Вера? 3. Есть ли у вас любимые стихи? А своя поэтическая антология? 4. Как бы вы ответили на вопрос: что такое стихи? Что такое лирика? Письмо ко всем читателям Дорогие наши друзья! Наверное, можно прожить без книг. Однако подумайте, сколько интересного и важного пройдёт мимо. Можно прожить много жизней, читая книги и фантазируя, — и все эти волшебные миры будут только ваши. Как быстро прошёл ещё один год. Для нашей героини Веры это был год после детства, думаем, что и вы стали взрослее. В этой книге нет эпилога, так как Вера продолжает читать, а нам пора с ней расставаться. Но мы не прощаемся с вами, а только говорим: до свидания, до встречи в новом учебном году в следующем учебнике — «Путь к станции «Я». Рустэм Николаевич и Екатерина Валерьевна Бунеевы 185 Список книг для самостоятельного чтения Раздел 1 Н.В. Гоголь «Вечера на хуторе близ Диканьки». А. Стругацкий, Б. Стругацкий «Понедельник начинается в субботу». Ги де Мопассан «Орля». Раздел 2 A. С. Пушкин «Сказка о попе и о работнике его Балде», «Сказка о золотом петушке». B. Ф. Одоевский «Городок в табакерке». Н.П. Вагнер «Сказки Кота-мурлыки». А.Н. Толстой «Русалочьи сказки». A. Н. Островский «Снегурочка». К.Г. Паустовский «Тёплый хлеб», «Растрёпанный воробей». B. Гауф «Калиф-аист», «Холодное сердце», «Карлик Нос». Г.Х. Андерсен «Снежная королева», «Гадкий утёнок», «Соловей», «Дикие лебеди», «Оле-Лукойе». О. Уайльд «Мальчик-звезда». П. Трэверс «Мэри Поппинс». А. де Сент-Экзюпери «Маленький принц». C. Лагерлёф «Чудесное путешествие Нильса с дикими гусями». Я. Корчак «Король Матиуш I». Раздел 3 Русские былины. Г. Лонгфелло «Песнь о Гайавате». Н.А. Кун «Мифы Древней Греции». Гомер «Одиссея». 186 Раздел 4 А.С. Пушкин «Станционный смотритель», «Барышня-крестьянка». Л.Н. Толстой «Детство», «Отрочество». И.Д. Василенко «Артёмка». М. Горький «Детство», «В людях». «Метель», Л. Чарская «Записки институтки». A. Я. Бруштейн «Дорога уходит вдаль». B. А. Осеева «Динка». Р. Фраерман «Дикая собака Динго, или Повесть о первой любви». А.Г. Алексин «А тем временем где-то», «Мой брат играет на кларнете», «В тылу как в тылу», «Безумная Евдокия», «Раздел имущества». Г. Бичер-Стоу «Хижина дяди Тома». Ч. Диккенс «Приключения Оливера Твиста». М.-М. Додж «Серебряные коньки». Раздел 5 И.А. Крылов Басни. Джером К. Джером «Трое в одной лодке, не считая собаки». А.П. Чехов «Злоумышленник». 187 краткий словарик литературоведческих терминов Аллегория (от греч. allegorla - иносказание) - одна из форм иносказания, когда конкретный образ используется для выражения отвлечённого понятия или суждения. Аллегория — приём, используем ый в баснях, сказках. Баллада — лиро-эпический жанр, «рассказ в стихах» с историческим, фантастическим или любовно-драматическим сюжетом. Басня — один из древнейших жанров словесного искусства. Отличается краткостью, всегда носит нравоучительный характер, содержит мораль — нравоучительный вывод в начале или в конце. Также басня носит всегда аллегорический, иносказательный характер, в качестве персонажей басен выступают животные, птицы, рыбы, растения, иногда и люди, но их образы являются символами тех или иных человеческих свойств. Язык прост и близок к разговорному. Былина — жанр русского народного эпоса, песня-сказание о богатырях, народных героях, исторических событиях, в которой переплетаются и, сторическая правда, и фантастический вымысел. Гекзаметр (от гр1гч. he?xametros — шестимерник) — стих из шести стоп дактиля (_ и и,), как правил^о, с цезурой (пау;зой — разрезом) в третьей сто пе (_ и и _ и и _// и и _ и и / _ и и /). Гимн (от греч. hymnos) — торжественное песнопение, прославляющее кого-либо или что-ли бо. I I J. Гипербола (греч. hyperbole — преувеличение) — преувеличение основных черт, качеств героев, явлений жизни, связанных с ними,. Дактиль — стопа стихосложения, состоящая из одного долгого и двух корзотких слогов. Диалог (от греч. dialogos — беседа) — разговор двух или более лиц. , , Драма (от греч. drama — действие) — род литературы, в основе которого лежит действие, развёртывающееся на глазах зрителя и показанное через конфликты и в форме диалогов и монологов. В драме автор побуждает человека самого «представить» себя людям (отсюда и название — «театральное представление») в своих главных свойствах и отношениях к миру. Жанр — разновидность художественных произведений литературы (рассказ, повесть, новелла — в эпосе; комедия, трагедия — в драме; песня — в лирике). Ирония — осмеяние, содержащее в себе оценку того, что осмеивается., Комедия (от греч. komodia) — один из основных видов драмы, в основе которого лежит юмор, смешное. 188 Композиция (от лат. compositio - расстановка, составление) — построение художе ственного произведения. Контраст (от фр. contrаste) — резко выраженная противоположность,. Лирика (от греч. lуrikоs — произносимый под звуки лиры) — один из трёх родов художественной литературы, объединяет произведения, в которых выражаются мысли и чувства автора. Лирика словесно выражает человека в различных его состояниях и проявлениях. Литературоведение — наука, изучающая законы построения литературных произведений, развитие литературных форм — жанров, стилей. Оно разделяется на теорию литературы, или поэтику, и историю литературы. Теория литературы исследует основные элементы художественной литературы: образ, роды и виды, стили и т.д. История литературы изучает особенности развития национальных литератур, литературных периодов, направлений и течений, творчество отдельных авторов. Мистическая литература — фантастическая литература, связанная с изображением потустороннего мира, необъяснимых явлений., Миф — (от греч. mythos — предание, сказание). В древности мифы складывались для осмысления, объяснения того, что происходило в мире. Постепенно мифы расслаивались на сказку, религию и историю. Новелла — разновидность рассказа, отличающаяся остротой конфликта, драматизмом сюжета, нередко имеющая неожиданный финал., Пародия — комическое (смешное) подражание художественному произведению. Песня — 1. Небольшое лирическое произведение, предназначенное для пения. 2. Часть большого стихотворного произведения. Психологизм в литературе — глубокое и детальное изображе-н,ие внутреннего мира героев: их мыслей, желаний, переживаний. Эпос, лирика и драма как роды литературы имеют свои возможности для раскрытия внутреннего мира человека (например, внутренний монолог, самоанализ). , , Ритм стихотворный (от греч. rhythmоs, от rheo — теку) — повторяемость однородных звуковых особенностей стихотворного, текста, чередование ударных и безударных слогов. Роды литературы — эпос, лирика, драма. С^тира — бичующее обличение чего-либо, гневное осмеивание. Символ — предметный или словесный знак, условно выражающий, сущность какого-либо явления с определённой точки зрения. Сказка — жанр фольклора и литературы. Народная сказка — вид устных повествований с фантастическим вымыслом, которые сначала были связаны с мифами. Общепринято деление 189 сказок на бытовые, о животных и волшебные. Классические собрания русских сказок составлены в XIX и XX вв. А.Н. Афанасьевым, Д.Н. Садовниковым, Н.Е. Ончуковым, Д.К. Зелениным, А.М. Смирновым и др. Литературная (авторская) сказка тесно связана с народной темой, сюжетом, часто и стилем. Трагикомедия — пьеса, в которой переплетаются смешное и трагическое. , Фантастика (от греч. phantastike - искусство воображать) - мир причудливых представлений и образов, рождённых воображением автора. Феерия - театральное или цирковое представление сказочного содержания, требующее пышной постановки и сценических эффектов. Художественная деталь — описательная или повествовательная подробность, которая имеет особое, самостоятельное значение в создании образа и может сама по себе характеризовать героя и окружающий его мир (природу, быт, вещи), а также эпоху, местность, психологическую или нравственную атмосферу и т.п. Эзопов язык (от имени древнегреческого раба-баснописца VI в. до н.э. Эзопа) — иносказательное, замаскированное выражение мысле^й, обычно с сатирическитм намерением. Эпиграф (от греч. epigraphe — надпись, заглавие) — яркое изречение, помещаемое перед всем произведением, его частью, разде-лом^ с целью помочь читателю глубже понять прочитанное. Эпос (от греч. еpos — слово, повествование) — один из родов художественной литературы (наряду с лирикой и драмой), изображающий события, внешние по отношению к автору. Эпос создаёт разномасштабные картины мира и его сегментов, в которые включён образ действующего человека. В зависимости от протяжённости изображаемого времени, охвата событий, в которых раскрываются человеческие характеры, различают крупные, средние и малые формы (жанры) эпоса. Крупные формы: 1) героический эпос, известный в древности; 2) роман; средние формы: повесть; малые формы: рассказ, очерк. Архаический тип эпоса — мифы и сказки. Классический тип эпоса — историко-героический эпос («Илиада», русские былины, «Песнь о Роланде»). Историко-героический эпос в монументальной идеализированной форме воспроизводит нормы героического поведения человека, защищающего честь, свободу и независимость своего народа. Юмор — дружелюбный смех, цель которого — что-то совершенствовать, очищать от недостатков. 190 СОДЕРЖАНИЕ Раздел 4. ОТКРЫВАЯ МИР ВОКРУГ... (продолжение) Щ Л.Н. Толстой. Севастополь в декабре месяце (в сокращении)...5 М.Ю. Лермонтов. Сон.............................................14 С. Гудзенко. Перед атакой.......................................15 Б. Окуджава. До свидания, мальчики..............................16 К. Симонов. Жди меня............................................17 М. Петровых. Апрель 1942 года...................................18 Б. Слуцкий. Лошади в океане ....................................18 А. Грин. Четырнадцать футов.....................................21 O. Генри. Последний лист. Перевод Н. Дарузес....................25 Щ А.С. Пушкин. Выстрел........................................32 Дубровский ..................................... 46 Подведём итоги..................................................121 Раздел 5. СМЕЯСЬ СКВОЗЬ СЛЁЗЫ... Эзоп. Басни. Перевод М. Гаспарова.............................123 Щ И.А. Крылов. Ворона и Лисица................................125 Кукушка и Петух ................................126 Волк и Ягнёнок..................................127 Петух и Жемчужное зерно. Тришкин кафтан.........128 Демьянова уха ................................. 129 Щ М.Е. Салтыков-Щедрин. Повесть о том, как один мужик двух генералов прокормил......................132 Щ А.П. Чехов. Смерть чиновника.................................141 Толстый и тонкий ................................ 144 Лошадиная фамилия ............................... 147 Хамелеон..........................................151 Н.А. Тэффи. Митенька............................................154 Переоценка ценностей ............................... 158 P. Бёрнс. Эпиграммы и эпитафии. Перевод С.Я. Маршака..........163 И. Ильф, Е. Петров. Любители футбола............................164 Джером К. Джером. Трое в одной лодке, не считая собаки (глава I) Перевод М. Салье.....................................169 Приложение. СТИХИ ИЗ ЗАВЕТНОЙ ТЕТРАДИ С.А. Есенин. «Где ты, где ты, отчий дом...»...................179 М.И. Цветаева. Домики старой Москвы.............................180 А.А. Ахматова. «Цветов и неживых вещей...»....................181 И.А. Бунин. «Первый утренник...» .............................. 181 И. Бродский. «Ветер оставил лес...» .......................... 182 Б.Л. Пастернак. «Никого не будет в доме...»...................182 Б.Ш. Окуджава. Пожелание друзьям................................183 Б.В. Заходер. Что такое стихи ................................. 184 Письмо ко всем читателям....................................... 185 Список книг для самостоятельного чтения ....................... 186 Краткий словарик литературоведческих терминов ................. 188 191 Бунеев Рустэм Николаевич, Бунеева Екатерина Валерьевна ЛИТЕРАТУРА 6 класс В 3 частях. Часть 3 Авторы выражают благодарность М.А. Селезнёвой за помощь в подготовке учебника Концепция оформления и художественное редактирование - Е.Д. Кова.левская Подписано в печать 16.03.15. Формат 70x100/16. Бумага офсетная. Печать офсетная. Гарнитура Журнальная. Объём 12 п.л. Тираж 5 000 экз. Заказ № Общероссийский классификатор продукции ОК-005-93, том 2; 953005 — литература учебная Издательство «Баласс». 109147 Москва, ул. Марксистская, д. 5, стр. 1 Почтовый адрес: 111123 Москва, а/я 2, «Баласс» Телефоны для справок: (495) 672-23-12, 672-23-34, 368-70-54 https://www.school2100.ru E-mail: [email protected] Отпечатано в филиале «Смоленский полиграфический комбинат» ОАО «Издательство "Высшая школа”» 214020 Смоленск, ул. Смольянинова, 1