Учебник Литература 5 класс Бунеев Бунеева часть 1

Федеральный государственный образовательный стандарт Образовательная система «Школа 2100» Р.Н. Бунеев, Е.В. Бунеева ЛИТЕРАТУРА 5 класс • Часть 1 Москва Б/тос 2015 УДК 373.167.1:821.161.1+82.0 ББК 83.3(0)я721 Б91 Федеральный государственный образовательный стандарт Образовательная система «Школа 2100» шк? Совет координаторов предметных линий Образовательной системы «Школа 2100» - лауреат премии Правительства РФ в области образования за теоретическую разработку основ образовательной системы нового поколения и её практическую реализацию в учебниках На учебник получены положительные заключения по результатам научной экспертизы (заключение РАН от 14.10.2011 № 10106-5215/684), педагогической экспертизы (заключение РАН от 24.01.2014 № 000349) и общественной экспертизы (заключение НП «Лига образования» от 30.01.2014 № 164) Бунеев, Р.Н. Б91 Литература. 5 кл. : учеб. для организаций, осуществляющих образовательную деятельность. В 3 ч. Ч. 1 / Р.Н. Бунеев, Е.В. Буне-ева. - Изд. 3-е, испр. и доп. - М. : Баласс, 2015. - 224 с. : ил. (Образовательная система «Школа 2100»). ISBN 978-5-85939-954-3 ISBN 978-5-85939-895-9 (ч. 1) Учебник «Литература» для 5 класса («Шаг за горизонт») соответствует Федеральному государственному образовательному стандарту основного общего образования. Является продолжением непрерывного курса литературы и составной частью комплекта учебников развивающей Образовательной системы «Школа 2100». К учебнику выпущены методическое пособие для учителя и «Тетрадь по литературе» для учащихся, в которую включены задания к произведениям, предназначенным для текстуального изучения. Может использоваться как учебное пособие. УДК 373.167.1:821.161.1+82.0 ББК 83.3(0)я721 Данный учебник в целом и никакая его часть не могут быть скопированы без разрешения владельца авторских прав Условные обозначения: (П) (С) - произведения для текстуального изучения (остальные произведения изучаются обзорно); - вопросы на повторение, обобщение, сопоставление; - работа со словариком литературоведческих терминов; (ТР) - творческие работы. ISBN 978-5-85939-954-3 ISBN 978-5-85939-895-9 (ч.1) © Бунеев Р.Н., Бунеева Е.В., 1998, 2000, 2004, 2007, 2011 © ООО «Баласс», 2004, 2007, 2011 Обращение к читателям Ребята! Мы рады снова встретиться с вами на страницах нашего учебника. Вы теперь ученики основной школы, и предмет, который вы начинаете изучать, называется уже не просто «Литературное чтение», а ЛИТЕРАТУРА. Что же такое литература? Это учебный предмет, который знакомит вас с особым искусством — искусством СЛОВА. В начальной школе по учебникам «Капельки солнца», «Маленькая дверь в большой мир», «В одном счастливом детстве» и «В океане света» вы учились читать. Что это значит? А это значит, что вы учились «озвучивать» тексты про себя и вслух и одновременно понимать прочитанное, вести «диалог с автором», то есть общаться с ним через текст. Вы учились понимать героев и сопереживать — то есть быть настоящими читателями. Вы уже очень много знаете и умеете. На уроках литературного чтения вы познакомились с произведениями более чем ста пятидесяти авторов, с историей русской детской литературы. Наверняка у каждого из вас появились любимые писатели. И это замечательно! На уроках литературы круг вашего чтения ещё больше расширится: вы откроете для себя новые произведения и русской, и зарубежной литературы, новых писателей, научитесь понимать, что же делает текст художественным. Это необходимо для того, чтобы стать по-настоящему грамотным читателем. В новом учебном году мы предлагаем вам прочитать литературные произведения, написанные в самых увлекательных жанрах: в жанре приключений, фантастики, детектива и других. Этими книгами зачитывались ваши сверстники в разных странах. В своё время их с увлечением прочли и мы. Жаль, что объём учебной книги не позволяет включить их все целиком. Но любую книгу, которую вы захотите прочитать, легко найти в библиотеке. Мы бы хотели, чтобы этот выбор каждый из вас сделал для себя самостоятельно. Итак, не будем терять время. Давайте ЧИТАТЬ! Авторы 3 / t'-IV « ; п^УоЯ^А ^ ^IllvAMHr ! Пролог Был конец августа. Стоял тёплый вечер. Олег выключил телевизор, побродил по квартире, посмотрел в окно. Внизу, на площадке, ребята играли в футбол, но ему играть не хотелось. Олегу было скучно. Он взял книжку, которую надо было обязательно прочитать «по списку» за лето. Жюль Верн. «Дети капитана Гранта» — было написано на обложке. Взял, вздохнул и отложил. Читать не хотелось. Олег ещё немного посидел, потом подумал, что пора, наверное, идти к маме... Да, кстати, Олег — это наш герой, познакомьтесь. Как говорится, просим любить и жаловать... Через несколько дней начнётся учебный год и Олег пойдёт в пятый класс. Мама нашего героя работает в библиотеке, в доме напротив, и, хотя Олег не очень любит читать, он часто по вечерам приходит в библиотеку, чтобы помочь маме. Вот и сегодня Олег обещал подменить маму и, пока она сходит в детский сад за младшим братом, расставить по местам книжки, которые сдали читатели. Олег шёл в библиотеку и не подозревал, что именно сегодня произойдёт что-то необычное... В библиотеке было тихо и стоял тот особый «книжный» запах, который Олег всегда чувствовал, когда приходил сюда. Мальчик взял со стола стопку книг и пошёл вдоль стеллажей, отыскивая место для каждой книги. Он дошёл почти до самого конца библиотечного зала, и вдруг ему показалось, что рядом кто-то есть: из-за тонкой перегородки в уголке зала слышались голоса. Олег подумал, что в библиотеке задержался кто-то из маминых друзей-чита-телей, и подошёл поближе. В креслах и на диване сидели трое мужчин, четвёртый стоял, держа в руке книгу. Все они были странно одеты и совсем не походили на читателей, однако их непринуждённые позы говорили о том, что эти люди чувствовали себя как дома. Воспользовавшись тем, что незнакомцы были хорошо видны, а он сам находился в тени за книжными полками, Олег стал их рассматривать. И чем больше рассматривал, тем больше удивлялся. Первый, сидевший на диване, был «высокий сухощавый человек лет сорока. Он напоминал длинный гвоздь с большой шляпкой. Голова у него была круглая и большая, лоб высокий, нос длинный, рот большой, подбородок острый. Глаза его скрывались за огромными круглыми очками... Лицо у него было умное и весёлое. Хоть он ещё не открывал рта, чувствовалось, что он любит поговорить. Он производил впечатление одного из тех рассеянных людей, которые не видят того, что на них смотрят, и не слышат того, что им говорят. Незнакомец был в дорожной фуражке, обут в грубые жёлтые ботинки и кожаные гетры. На нём были бархатные коричневые панталоны и такая же куртка с бесчисленными туго набитыми карманами, откуда торчали всевозможные записные книжки, блокноты, бумажники... Через плечо у него висела на ремне подзорная труба». Рядом с высоким человеком в очках расположился джентльмен с дымящейся трубкой в зубах. Его ноги были укутаны клетчатым пледом, рядом на диване лежала скрипка. Олегу показался знакомым этот джентльмен с умными слегка прищуренными глазами. «Ростом он был больше шести футов1, но при своей необычайной худобе казался ещё выше. Взгляд у него был острый, пронизывающий... Тонкий орлиный нос придавал его лицу выражение живой энергии и решимости. Квадратный, чуть выступающий вперёд подбородок тоже говорил о решительном характере». 1 Фут равен 30,4 сантиметра. 5 Напротив в кресле сидел молодой человек лет тридцати в синей военной форме. Она напоминала форму лётчиков Российской армии (а Олег разбирался в военной форме и знаках различия), но казалась какой-то несовременной, «устаревшей». «Он был подтянутый, аккуратный, но на макушке торчал хохол, который удивительно шёл ему, когда он улыбался». Лицо лётчика было обветренным, взгляд твёрдым, в нём чувствовалась внутренняя сила. А вот четвёртого, стоящего у стеллажей с книгами, Олег узнал сразу, потому что раз сто видел его в кино. «Продолговатое смуглое лицо; выдающиеся скулы — признак хитрости... взгляд открытый и умный, нос крючковатый, но тонко очерченный; рост слишком высокий для юноши и недостаточный для зрелого мужчины». Молодому человеку на вид было лет 18— 20, он был одет в широкополую шляпу с пером и короткий голубой плащ с нашитым большим крестом. К поясу была пристёгнута шпага. Юноша был обут в высокие сапоги. Олег почему-то сразу вспомнил их название — ботфорты. и Ребята, а вы догадались, кто эти люди? Если нет, перечитайте ещё раз их портреты, обратите внимание на детали, которые говорят о характере, занятиях. Если узнать не удалось, не беда. Читаем дальше. Незнакомец с трубкой. Господа, приключенческие романы всегда считались «лёгким чтением». Конечно, они увлекательны, интересны, но вряд ли это чтение так развивает ум и наблюдательность, как хороший детектив! Незнакомец в очках. Позвольте с вами не согласиться, мистер Холмс! Уверяю вас, что нет лучшего чтения, чем «Бюллетень Парижского географического общества», где печатаются доклады о новейших географических открытиях, и другие научные труды по географии. 6 Незнакомец в форме лётчика. Я согласен с вами, уважаемый господин Паганель. Я сам в детстве зачитывался книгой «Столетие открытий». Это была превосходная книга — биографии замечательных мореплавателей и завоевателей XV и XVI веков: Христофора Колумба, Америго ВеспУччи и других. Однако и приключенческие романы я читал с удовольствием, «Робинзона Крузо», например! Незнакомец со шпагой. Я согласен с капитаном Григорьевым, господа! Что может быть интереснее приключений! Благородные герои и злодеи, верность и предательство, любовь и ненависть, проверка характера в экстремальных1 ситуациях. Но самое главное в них — герои, те, которым в детстве так хочется подражать. Эти герои живут по законам чести... В это время Олег, который с интересом слушал спор, так увлёкся, что подошёл ближе, и незнакомцы, увидев его, замолчали... Ребята, а теперь вы узнали этих литературных героев? Кто они? Из каких знаменитых книг? Назовите авторов этих книг. - Добрый вечер, мистер Олег, - сказал незнакомец с трубкой. — Вам нет необходимости представляться. Мы видим вас здесь каждый вечер. Добро пожаловать в нашу компанию. Позвольте мне представиться самому и представить моих друзей. Шерлок Холмс, герой книги английского писателя Артура Конан Дойла «Записки о Шерлока Холмсе». А это мои друзья: Жак-Элиасен-Франсуа-Мари Паганель, герой романа французского писателя Жюля Верна «Дети капитана Гранта». (Высокий человек в очках учтиво поклонился.) Господин д’Артаньян, королевский мушкетёр, герой книг французского писателя Александра Дюма-отца «Три мушкетёра», «Двадцать лет спустя», «Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя». (Мушкетёр снял шляпу и отвесил поклон.) Капитан Александр Григорьев, полярный лётчик, герой романа российского писателя Вениамина Каверина «Два капитана». (Лётчик отдал честь.) 1 Экстремальная ситуация — крайняя, предельная, критическая ситуация, которая требует напряжения всех сил человека, выбора и быстрого принятия решения. 7 По вечерам, когда библиотека закрывается, мы сходим со страниц наших романов и беседуем. Присоединяйтесь к нам! — Большое спасибо, мистер Холмс! — поблагодарил Олег. — Однако, мой юный друг, хотелось бы узнать, с кем мы имеем дело. Позвольте вас спросить вот о чём: вы умеете читать? Олег даже обиделся немного. — Я ведь уже в пятом классе! Конечно, умею! Вот в прошлом году мы на уроках читали книгу «В океане света», это был настоящий учебник по истории русской детской литературы. Я его весь прочитал и всё понял! А ещё раньше, в третьем классе, прочитал «В одном счастливом детстве», во втором — «Маленькую дверь в большой мир», а в первом — «Капельки солнца». — Это меняет дело! — улыбнулся Шерлок Холмс. — Тогда наши вопросы вряд ли затруднят вас. Итак, приступим. Кто первый, господа? Прошу вас, капитан! и — Опытный летчик ещё до начала полёта может сказать, что его ждёт в пути. А по каким признакам можно ещё до начала чтения произведения предположить, какова будет его тема, содержание, кто герои? - спросил капитан Григорьев. - Беседа - приятнейшее препровождение времени. Беседа с умным человеком приятна вдвойне, — заметил Паганель. — Что значит беседовать с автором во время чтения, мой юный друг? На что при этом следует обратить внимание? и — Всегда нужно уметь читать между строк. Не скажете ли вы, месье Олег, как можно прочесть спрятанные между строк мысли писателя? — задал свой вопрос д'Артаньян. 8 - Хороший детектив, сэр, должен владеть приёмами дедуктивного’ анализа, хороший писатель — приёмами художественного изображения. Какими же приёмами пользуются писатели, чтобы нарисовать словами своих героев, их характеры, передать своё отношение к героям? — Шерлок Холмс произнёс свой вопрос с видом профессора, читающего лекцию. Ребята, скажем по секрету: Олег ответил почти на все вопросы. Проверьте и вы себя: умеете ли вы правильно читать? Ответьте на вопросы героев книг, а потом скажите: что значит выразительно прочитать текст? Что нужно сделать, прежде чем прочитать стихотворение вслух выразительно? Как правильно учить стихи наизусть? 1 Дедуктивный анализ — путь от общего рассуждения к частным выводам. 9 Николай ГУМИЛЁВ (1886-1921) Из цикла «Капитаны» На полярных морях и на южных, По изгиб;ам зелёных зыбей, Меж базальтовых1 скал и жемчужных Шелестят паруса кораблей. Быстрокрылых ведут капитаны, Открыватели новых земель, Для кого не страшны ураганы, Кто изведал мальстремы2 и мель; Чья не пылью затерянных хартий3 — Солью моря пропитана грудь, Кто иглой на разорванной карте Отмечает свой дерзостный путь, И, взойдя на трепещущий мостик, Вспоминает покинутый порт, Отряхая ударами трости Клочья пены с высоких ботфорт, Или, бунт на борту обнаружив, Из-за пояса рвёт пистолет, Так что сыплется золото с кружев, С розоватых брабантских4 манжет. Пусть безумствует море и хлещет, Гребни волн поднялись в небеса, — Ни один пред грозой не трепещет, Ни один не свернёт паруса. Разве трусам даны эти руки, Этот острый, уверенный в:згляд, Что умеет на вражьи фелуки5 Неожиданно бросить фрегат, Меткой пулей, острогой железной Настигать исполинских китов И приметить в ночи многозвёздной Охранительный свет маяков? 1910 1 Базальт - вулканическая горная порода, обычно чёрного цвета. 2 Мальстремы — здесь: водовороты. 3 Хартия — старинная рукопись. 4 Брабант — географическая область в Бельгии (Бельгия знаменита своими кружевами.). 5 Фелуки — небольшие парусные или моторные промысловые суда. 11 Булат ОКУДЖАВА Песенка Совесть, благородство и достоинство вот оно, святое наше воинство. Протяни ему свою ладонь, за него не страшно и в огонь. Лик его высок и удивителен. Посвяти ему свой краткий век. Может, и не станешь победителем, но зато умрёшь, как человек. 80-е гг. ХХ в. ...Уже наступил вечер, Олегу давно пора было домой, но уходить не хотелось. Мальчик с удовольствием слушал рассказ д’Артаньяна об Александре Дюма и об истории создания «Трёх мушкетёров». Наш герой уже жалел, что не читал романа, а только смотрел кино. Послушаем вместе с Олегом рассказ д’Артаньяна. Д’Артаньян. Итак, господа, мой автор -Александр Дюма-отец, француз, родился в 1803 году. Он не получил хорошего образования, поскольку после смерти отца рано начал работать. Мальчик служил писцом у нотариуса, а недостаток образования восполнял усердным чтением. Свои первые рассказы Дюма опубликовал, когда ему было 22 года. Но популярным и признанным писателем он стал значительно позже — когда написал романы обо мне и моих друзьях-мушкетёрах. А известно ли вам, господа, что я, д’Артаньян, — лицо историческое? Я жил в XVII веке во Франции и служил капитан-лейтенантом первой роты королевских мушкетёров. Лет через 30 после моей смерти в Гол ландии была напечатана книга француза Куртиля де Сандра «Мемуары1 господина д’Артаньяна, капитан-лейтенанта первой роты королевских мушкетёров, содержащие множество частных 1 Мемуары — см. словарик в конце учебника. 13 и секретных вещей, которые произошли в царствование Людовика Великого». Сандр использовал подлинные документы о моей жизни, о службе, но кое-что и выдумал. Из этих «Мемуаров» Дюма многое взял для своего романа: имена героев, описание нравов XVII века, эпизод моего путешествия в Париж, интригу с миледи, образы гвардейцев кардинала и многое другое. Мой автор, однако, очень вольно обращался с историческими фактами и персонажами. Например, простая владелица трактира у него превратилась в очаровательную госпожу Бонасье. А само произведение стало увлекательным приключенческим романом. И ещё несколько слов о моем дорогом авторе. Александр Дюма был удивительно работоспособным человеком. Позвольте, я прочту вам, что пишет один из исследователей его творчества: «Бывало так, что он по целым дням не прикасался к перу, а затем, подгоняемый необходимостью, стремясь возместить потерянное время, писал по двенадцати или по пятнадцати часов подряд и даже больше. В одном жилете, летом и зимой, утром и вечером, потный, задыхающийся, дымящий, как вулкан во время извержения, он работал день и ночь на краешке стола, среди шума, без конца прерываемый гостями... Он творил с наслаждением; прочитывал вслух свои диалоги, чтобы сделать их более естественными, возникающими сами собой. Время от времени слышно было, как он хохочет. Его произведения доставляли удовольствие ему самому. Вероятно, поэтому они доставляли удовольствие и другим». Всем вам, господа, и особенно нашему юному другу, интересно будет узнать, что Дюма совершил путешествие по России в 1858—1859 годах. Журнал «Современник» писал в 1858 году: «Петербург принял г-на Дюма с полным русским радушием и гостеприимством... да и как могло быть иначе? Г-н Дюма пользуется в России почти такою же популярностью, как во Франции, как и во всём мире между любителями лёгкого чтения, а лёгкие чтецы составляют большинство в человечестве... Весь Петербург в течение июня месяца только и занимался г-ном Дюма...» 14 Ребята, предлагаем вам прочитать главы из романа А. Дюма «Три мушкетёра». Его герои живут по законам чести. Постарайтесь понять и объяснить, что это значит. Александр ДЮМА (1802-1870) Три мушкетёра (главы) V. Королевские мушкетёры и гвардейцы г-на кардинала У д’Артаньяна в Париже не было ни одного знакомого. Поэтому он на поединок с Атосом отправился без секунданта, решив удовольствоваться секундантами противника. Впрочем, он заранее твёрдо решил принести храброму мушкетёру все допустимые извинения, не проявляя при этом, разумеется, слабости. Он решил это, опасаясь тяжёлых последствий, которые может иметь подобная дуэль, когда человек, полный сил и молодости, дерётся с раненым и ослабевшим противником. Если он окажется побеждённым — противник будет торжествовать вдвойне; если же победителем будет он — его обвинят в вероломстве, скажут, что успех достался ему слишком легко. Впрочем, либо мы плохо обрисовали характер нашего искателя приключений, либо читатель должен был уже заметить, что д’Артаньян был человек не совсем обыкновенный. Поэтому, хоть и твердя самому себе, что гибель его неизбежна, он не мог безропотно покориться неизбежности смерти, как сделал бы это другой, менее смелый и менее спокойный человек. Он вдумывался в различия характеров тех, с кем ему предстояло сражаться, и положение постепенно становилось для него ясней. Он надеялся, что, извинившись, завоюет дружбу Атоса, строгое лицо и благородная осанка которого произвели на него самое хорошее впечатление. Он льстил себя надеждой запугать Портоса историей с перевязью, которую он мог, в случае если не будет убит на месте, рассказать всем, а такой рассказ, преподнесённый в подходящей форме, не мог не сделать Портоса смешным в глазах друзей и товарищей. Что же касается хитроумного Арамиса, то он не внушал д’Артаньяну особого страха. Если даже предположить, что 15 и до него дойдёт очередь, то д’Артаньян твёрдо решил покончить с ним или же ударом в лицо, как Цезарь советовал поступать с солдатами Помпея, нанести ущерб красоте, которой Арамис так явно гордился. Кроме того, в д’Артаньяне жила непоколебимая решимость, основанная на советах его отца, сущность которых сводилась к следующему: «Не покоряться никому, кроме короля, кардинала и господина де Тревиля». Вот почему д’Артаньян не шёл, а летел по направлению к монастырю Дешо. Это было заброшенное здание с выбитыми стёклами, окружённое бесплодными пустырями, в случае надобности служившими тому же назначению, что и Пре-о-Клерк: там обыкновенно дрались люди, которым нельзя было терять время. Когда д’Артаньян подходил к пустырю, находившемуся подле монастыря, пробило полдень. Атос ожидал его всего пять минут — следовательно, д’Артаньян был безукоризненно точен и самый строгий судья в вопросах дуэли не имел бы повода упрекнуть его. Атос, которому рана причиняла ещё тяжкую боль, хоть лекарь де Тревиля и наложил на неё свежую повязку, сидел на камне и ожидал противника, как всегда спокойный и полный благородного достоинства. Увидев д’Артаньяна, он встал и учтиво сделал несколько шагов ему навстречу. Д’Артаньян, со своей стороны, приблизился к противнику, держа шляпу в руке так, что перо волочилось по земле. — Сударь, - сказал Атос, - я послал за двумя моими друзьями, которые и будут моими секундантами. Но друзья эти ещё не пришли. Я удивляюсь их опозданию: это не входит в их привычки. — У меня секундантов нет, — произнёс д’Артаньян. — Я только вчера прибыл в Париж, и у меня нет здесь ни одного знакомого, кроме господина де Тревиля, которому рекомендовал меня мой отец, имевший честь некогда быть его другом. Атос на мгновение задумался. — Вы знакомы только с господином де Тревилем? — спросил он. — Да, сударь, я знаком только с ним. — Вот так история! — проговорил Атос, обращаясь столь- 16 ко же к самому себе, как и к своему собеседнику. — Вот так история! Но если я вас убью, я прослыву пожирателем детей. — Не совсем так, сударь, - возразил д’Артаньян с поклоном, который не был лишён достоинства. — Не совсем так, раз вы делаете мне честь драться со мною, невзирая на рану, которая, несомненно, тяготит вас. — Очень тяготит, даю вам слово. И вы причинили мне чертовскую боль, должен признаться. Но я буду держать шпагу в левой руке, как делаю всегда в подобных случаях. Таким образом, не думайте, что это облегчит ваше положение: я одинаково свободно действую обеими руками. Это создаст даже некоторое неудобство для вас. Левша очень стесняет противника, когда тот не подготовлен к этому. Я сожалею, что не поставил вас заранее в известность об этом обстоятельстве. — Вы, сударь, — проговорил д’Артаньян, — бесконечно любезны, и я вам глубоко признателен. — Я, право, смущён вашими речами, — сказал Атос с изысканной учтивостью. — Поговорим лучше о другом, если вы ничего не имеете против... Ах, дьявол, как больно вы сделали! Плечо так и горит! — Если б вы разрешили... — робко пробормотал д’Артаньян. — Что именно, сударь? — У меня есть чудодейственный бальзам для лечения ран. Этот бальзам мне дала с собой матушка, и я испытал его на самом себе. — И что же? — А то, что не далее как через каких-нибудь три дня вы — я в этом уверен — будете исцелены, а по прошествии этих трёх дней, когда вы поправитесь, сударь, я почту за великую честь скрестить с вами шпаги. Д’Артаньян произнёс эти слова с простотой, делавшей честь его учтивости и в то же время не дававшей повода сомневаться в его мужестве. — Клянусь богом, сударь, — ответил Атос, — это предложение мне по душе. Не то чтобы я на него согласился, но от него за целую милю отдаёт благородством дворянина. Так говорили и действовали воины времён Карла Великого, примеру которых должен следовать каждый кавалер. 17 Но мы, к сожалению, живём не во времена великого императора. Мы живём при почтенном господине кардинале, и за три дня, как бы тщательно мы ни хранили нашу тайну, говорю я, станет известно, что мы собираемся драться, и нам помешают осуществить наше намерение... Да, но эти лодыри окончательно пропали, как мне кажется! — Если вы спешите, сударь, — произнёс д’Артаньян с той же простотой, с какой минуту назад он предложил Атосу отложить дуэль на три дня, — если вы спешите и если вам угодно покончить со мной немедленно, прошу вас — не стесняйтесь. — И эти слова также мне по душе, — сказал Атос, приветливо кивнув д’Артаньяну: — Это слова человека неглупого и, несомненно, благородного. Сударь, я очень люблю людей вашего склада и вижу: если мы не убьём друг друга, мне впоследствии будет весьма приятно беседовать с вами. Подождём моих друзей, прошу вас, мне некуда спешить, и так будет приличнее... Ах, вот один из них, кажется, идёт! Действительно, в конце улицы Вожирар в эту минуту показалась гигантская фигура Портоса. — Как? — воскликнул д’Артаньян. — Ваш первый секундант — господин Портос? — Да. Это вам почему-нибудь неприятно? — Нет-нет! — А вот и второй. Д’Артаньян повернулся в сторону, куда указывал Атос, и узнал Арамиса. — Как? — воскликнул он тоном, выражавшим ещё большее удивление, чем в первый раз. — Ваш второй секундант — господин Арамис? — Разумеется. Разве вам не известно, что нас никогда не видят друг без друга и что как среди мушкетёров, так и среди гвардейцев, при дворе и в городе нас называют Атос, Портос и Арамис, или трое неразлучных. Впрочем, так как вы прибыли из Дакса или По... — Из Тарба, - поправил д’Артаньян. — ... вам позволительно не знать этих подробностей. — Честное слово, — произнёс д’Артаньян, — прозвище у вас, милостивые государи, удачное, и история со мной, если только она получит огласку, послужит доказатель- 18 ством, что ваша дружба основана не на различии характеров, а на сходстве их. Портос в это время, подойдя ближе, движением руки приветствовал Атоса, затем, обернувшись, замер от удивления, как только узнал д’Артаньяна. Упомянем вскользь, что Портос успел за это время переменить перевязь и скинуть плащ. — Та-ак... — протянул он. — Что это значит? — Я дерусь с этим господином, - сказал Атос, указывая на д’Артаньяна рукой и тем же движением как бы приветствуя его. — Но и я тоже дерусь именно с ним, — заявил Портос. — Только в час дня, - успокоительно заметил д’Артаньян. — Но и я тоже дерусь с этим господином, — объявил Арамис в свою очередь, приблизившись к ним. — Только в два часа, — все так же спокойно сказал д’Артаньян. — По какому же поводу дерёшься ты, Атос? — спросил Арамис. — Право, затрудняюсь ответить, — сказал Атос. — Он больно толкнул меня в плечо. — А ты, Портос? — А я дерусь просто потому, что дерусь, — покраснев, ответил Портос. Атос, от которого ничто не могло ускользнуть, заметил тонкую улыбку, скользнувшую по губам гасконца. — Мы поспорили по поводу одежды, — сказал молодой человек. — А ты, Арамис? — Я дерусь из-за несогласия по одному богословскому вопросу, — сказал Арамис, делая знак д’Артаньяну, чтобы тот скрыл истинную причину дуэли. Атос заметил, что по губам гасконца снова скользнула улыбка. — Неужели? — переспросил Атос. — Да, одно место из блаженного Августина, по поводу которого мы не сошлись во мнениях, — сказал д’Артаньян. «Он, бесспорно, умён», — подумал Атос. — А теперь, милостивые государи, когда все вы собрались здесь, — произнёс д’Артаньян, — разрешите мне принести вам извинения. 19 При слове «извинения» лицо Атоса затуманилось, по губам Портоса скользнула пренебрежительная усмешка, Арамис же отрицательно покачал головой. — Вы не поняли меня, господа, — сказал д’Артаньян, подняв голову. Луч солнца в эту минуту, коснувшись его головы, оттенил тонкие и смелые черты его лица. — Я просил у вас извинения на тот случай, если не буду иметь возможности дать удовлетворение всем вам троим. Ведь господин Атос имеет право первым убить меня, и это может лишить меня возможности уплатить свой долг чести вам, господин Портос; обязательство же, выданное вам, господин Арамис, превращается почти в ничто. А теперь, милостивые государи, повторяю ещё раз: прошу простить меня, но только за это... Не начнём ли мы? С этими словами молодой гасконец смело выхватил шпагу. Кровь ударила ему в голову. В эту минуту он готов был обнажить шпагу против всех мушкетёров королевства, как обнажил её сейчас против Атоса, Портоса и Арамиса. Было четверть первого. Солнце стояло в зените, и место, избранное для дуэли, было залито его палящими лучами. — Жарко, - сказал Атос, в свою очередь обнажая шпагу. — А между тем мне нельзя скинуть камзол. Я чувствую, что рана моя кровоточит, и боюсь смутить моего противника видом крови, которую не он пустил. — Да, сударь, — ответил д’Артаньян. — Но будь эта кровь пущена мною или другими, могу вас уверить, что мне всегда будет больно видеть кровь столь храброго дворянина. Я буду драться, не снимая камзола, как и вы. 20 - Всё это прекрасно, - воскликнул Портос, - но довольно любезностей! Не забывайте, что мы ожидаем своей очереди... - Говорите от своего имени, Портос, когда говорите подобные нелепости, — перебил его Арамис. — Что до меня, то всё сказанное этими двумя господами, на мой взгляд, прекрасно и вполне достойно двух благородных дворян. - К вашим услугам, сударь, - проговорил Атос, становясь на свое место. - Я ждал только вашего слова, - ответил д’Артаньян, скрестив с ним шпагу. Но не успели зазвенеть клинки, коснувшись друг друга, как от'ряд гвардейцев кардинала под командой г-на де Жюссака показался из-за угла монастыря. - Гвардейцы кардинала! - в один голос вскричали Портос и Арамис. - Шпаги в ножны, господа! Шпаги в ножны! Но было уже поздно. Противников застали в позе, не оставлявшей сомнения в их намерениях. - Эй! - крикнул де Жюссак, шагнув к ним и знаком приказав своим подчиненным последовать его примеру. -Эй, мушкетёры! Вы собрались здесь драться? А как же с эдиктами1? - Вы крайне любезны, господа гвардейцы, - сказал Атос с досадой, так как де Жюссак был участником нападения, имевшего место два дня назад. - Если бы мы застали вас дерущимися, могу вас уверить - мы не стали бы мешать вам. Дайте нам волю, и вы, не затрачивая труда, получите полное удовольствие. - Милостивые государи, - сказал де Жюссак, - я вынужден, к великому сожалению, объявить вам, что это невозможно. Долг для нас - прежде всего. Вложите шпаги в ножны и следуйте за нами. - Милостивый государь, - сказал Арамис, передразнивая де Жюссака, - мы с величайшим удовольствием согласились бы на ваше любезное предложение, если бы это зависело от нас. Но, к несчастью, это невозможно: господин де Тревиль запретил нам это. Идите-ка своей дорогой - это лучшее, что вам остаётся сделать. 1 Эдикт - особо важный указ императоров и королей в различных государствах. 21 Насмешка привела де Жюссака в ярость. — Если вы не подчинитесь, — воскликнул он, — мы вас атакуем! — Их пятеро, — вполголоса заметил Атос, — а нас только трое. Мы снова потерпим поражение, или нам придётся умереть на месте, ибо объявляю вам: побеждённый, я не покажусь на глаза капитану. Атос, Портос и Арамис в то же мгновение пододвинулись друг к другу, а де Жюссак поспешил выстроить своих солдат. Этой минуты было достаточно для д’Артаньяна: он решился. Произошло одно из тех событий, которые определяют судьбу человека. Ему предстояло выбрать между королём и кардиналом, и, раз выбрав, он должен будет держаться избранного. Вступить в бой — значило не подчиниться закону, значило рискнуть головой, значило стать врагом министра, более могущественного, чем сам король. Всё это молодой человек понял в одно мгновение. И к чести его, мы должны сказать: он ни на секунду не заколебался. — Господа, - сказал он, обращаясь к Атосу и его друзьям, — разрешите мне поправить вас. Вы сказали, что вас трое; но мне кажется, что нас четверо. — Но вы не мушкетёр, - возразил Портос. — Это правда, — согласился д’Артаньян, — на мне нет одежды мушкетёра, но душой я мушкетёр. Сердце моё — сердце мушкетёра. Я чувствую это и действую как мушкетёр. — Отойдите, молодой человек! — крикнул де Жюссак, который по жестам и выражению лица д’Артаньяна, должно быть, угадал его намерения. — Вы можете удалиться, мы не возражаем. Спасайте свою шкуру! Торопитесь! Д’Артаньян не двинулся с места. — Вы в самом деле славный малый, — сказал Атос, пожимая ему руку. — Скорей, скорей, решайтесь! — крикнул де Жюссак. — Скорей, — заговорили Портос и Арамис, — нужно что-то предпринять. — Этот молодой человек исполнен великодушия, — произнёс Атос. Но всех троих тревожила молодость и неопытность д’Артаньяна. 22 - Нас будет трое, из которых один раненый, и в придачу юноша, почти ребёнок, а скажут, что нас было четверо. - Да, но отступить!.. — воскликнул Портос. - Это невозможно, — сказал Атос. Д’Артаньян понял причину их нерешительности. - Милостивые государи, — сказал он, — испытайте меня, и клянусь вам честью, что я не уйду с этого места, если мы будем побеждены! - Как ваше имя, храбрый юноша? — спросил Атос. - Д’Артаньян, сударь. - Итак: Атос, Портос, Арамис, д’Артаньян! Вперёд! -крикнул Атос. - Ну как же, государи мои, - осведомился де Жюс-сак, - соблаговолите вы решиться наконец? - Всё решено, сударь, - ответил Атос. - Каково же решение? - спросил де Жюссак. - Мы будем иметь честь атаковать вас, - произнёс Арамис, одной рукой приподняв шляпу, другой обнажая шпагу. - Вот как... вы сопротивляетесь! - воскликнул де Жюс-сак. - Тысяча чертей! Вас это удивляет? И все девять сражающихся бросились друг на друга с яростью, не исключавшей, впрочем, известной обдуманности действий. Атос бился с неким Каюза,ком, любимцем кардинала, на долю Портоса выпал Бикара, тогда как Арамис оказался лицом к лицу с двумя противниками. Что же касается д’Артаньяна, то его противником оказался сам де Жюссак. Сердце молодого гасконца билось столь сильно, что готово было разорвать ему грудь. Видит бог, не от страха - он и тени страха не испытывал, - а от возбуждения. Он дрался, как разъярённый тигр, носясь вокруг своего противни- 23 ка, двадцать раз меняя тактику и местоположение. Жюс-сак был, по тогдашнему выражению, «мастер клинка», и притом многоопытный. Тем не менее он с величайшим трудом оборонялся против своего гибкого и ловкого противника, который, ежеминутно пренебрегая общепринятыми правилами, нападал одновременно со всех сторон, в то же время парируя удары, как человек, тщательно оберегающий свою кожу. Эта борьба в конце концов вывела де Жюссака из терпения. Разъярённый тем, что ему не удаётся справиться с противником, которого он счёл юнцом, он разгорячился и начал делать ошибку за ошибкой. Д’Артаньян, не имевший большого опыта, но зато помнивший теорию, удвоил быстроту движений. Жюссак, решив покончить с ним, сделал резкий выпад, стремясь нанести противнику страшный удар. Но д’Артаньян ловко отпарировал, и, в то время как Жюссак выпрямлялся, гасконец, словно змея, ускользнул из-под его руки и насквозь пронзил его своей шпагой. Жюссак рухнул как подкошенный. Освободившись от своего противника, д’Артаньян быстрым и тревожным взглядом окинул поле битвы. Арамис успел уже покончить с одним из своих противников, но второй сильно теснил его. Всё же положение Арамиса было благоприятно, и он мог ещё защищаться. Бикара и Портос ловко орудовали шпагами. Портос был уже ранен в предплечье, Бикара - в бедро. Ни та ии другая рана не угрожала жизни, и оба они с ещё большим ожесточением продолжали изощряться в искусстве фехтования. Атос, вторично раненный Каюзаком, с каждым мгновением всё больше бледнел, но не отступал ни на шаг. Он только переложил шпагу в другую руку и теперь дрался левой. Д’Артаньян, согласно законам дуэли, принятым в те времена, имел право поддержать одного из сражающихся. Остановившись в нерешительности и не зная, кому больше нужна его помощь, он вдруг уловил взгляд Атоса. Этот взгляд был мучительно красноречив. Атос скорее бы умер, чем позвал на помощь. Но взглянуть он мог и взглядом мог попросить о поддержке. Д’Артаньян понял и, рванувшись вперед, сбоку обрушился на Каюзака: 24 - Ко мне, господин гвардеец! Я убью вас! Каюзак обернулся. Помощь подоспела вовремя. Атос, которого поддерживало только его неслыханное мужество, опустился на одно колено. — Проклятие! — крикнул он. — Не убивайте его, молодой человек. Я должен ещё свести с ним старый счёт, когда поправлюсь и буду здоров. Обезоружьте его, выбейте шпагу... Вот так... Отлично! Отлично! Это восклицание вырвалось у Атоса, когда он увидел, как шпага Каюзака отлетела на двадцать шагов. Д’Артаньян и Каюзак одновременно бросились за ней: один — чтобы вернуть её себе, другой — чтобы завладеть ею. Д’Артаньян, более проворный, добежал первый и наступил ногой на лезвие. Каюзак бросился к гвардейцу, которого убил Арамис, схватил его рапиру и собирался вернуться к д’Артаньяну, но по пути наскочил на Атоса, успевшего за эти короткие мгновения перевести дух. Опасаясь, что д’Артаньян убьёт его врага, Атос желал возобновить бой. Д’Артаньян понял, что помешать ему — значило бы обидеть Атоса. И действительно, через несколько секунд Ка-юзак упал: шпага Атоса вонзилась ему в горло. В это же самое время Арамис приставил конец шпаги к груди поверженного им противника, заставив его признать себя побеждённым. Оставались Портос и Бикара. Портос дурачился, спрашивая у Бикара, который, по его мнению, может быть час, и поздравляя его с ротой, которую получил его брат в Наваррском полку. Но все его насмешки не вели ни к чему: Бикара был один из тех железных людей, которые падают только мёртвыми. Между тем пора было кончать. Могла появиться стража и арестовать всех участников дуэли — и здоровых и раненых, роялистов и кардиналистов. Атос, Арамис и д’Артаньян окружили Бикара, предлагая ему сдаться. Один против всех, раненный в бедро, Бикара всё же отказался. Но Жюссак, приподнявшись на локте, крикнул ему, чтоб он сдавался. Бикара был гасконец, как и д’Артаньян. Он остался глух и только засмеялся. Продолжая драться, он между двумя выпадами концом шпаги указал точку на земле. 25 - Здесь... - произнёс он, пародируя слова Библии, -здесь умрёт Бикара, один из всех, иже были с ним. - Но ведь их четверо против тебя одного. Сдайся, приказываю тебе! - Раз ты приказываешь, дело другое, - сказал Бикара. — Ты мой бригадир, и я должен повиноваться. И, внезапно отскочив назад, он переломил пополам свою шпагу, чтобы не отдать её противнику. Перекинув через стену монастыря обломки, он скрестил на груди руки, насвистывая какую-то кардиналистскую песенку. Мужество всегда вызывает уважение, даже если это мужество врага. Мушкетёры отсалютовали смелому гвардейцу своими шпагами и спрятали их в ножны. Д’Артаньян последовал их примеру, а затем, с помощью Бикара, единственного из гвардейцев оставшегося на ногах, он отнёс к крыльцу монастыря Жюссака, Каюзака и того из противников Арамиса, который был только ранен. Четвёртый гвардеец, как мы уже говорили, был убит. Затем, позвонив в колокол у входа и унося с собой четыре шпаги из пяти, опьянённые радостью, они двинулись к дому г-на де Тревиля. Они шли, держась под руки и занимая всю ширину улицы, заговаривая со всеми встречавшимися им мушкетёрами, так что в конце концов это стало похоже на триумфальное1 шествие. Д’Артаньян был в упоении. Он шагал между Атосом и Портосом, с любовью обнимая их. - Если я ещё не мушкетёр, - произнёс он на пороге дома де Тревиля, обращаясь к своим новым друзьям, - я всё же могу уже считать себя принятым в ученики, не правда ли? XIX. План кампании Д’Артаньян прежде всего отправился к г-ну де Тревилю. Он знал, что не пройдёт и нескольких минут, как кардинал будет обо всём осведомлён через проклятого незнакомца, который, несомненно, был доверенным лицом его преосвященства. И он с полным основанием считал, что нельзя терять ни минуты. Сердце молодого человека было преисполнено радости. 26 1 Триумфальное шествие - торжественное, победное (от лат. триума - успех, победа, торжество). Ему представлялся случай приобрести в одно и то же время и славу и деньги, и, что самое замечательное: случай этот к тому же сблизил его с женщиной, которую он обожал. Провидение внезапно дарило ему больше, чем то, о чём он когда-либо смел мечтать. Г-н де Тревиль был у себя в гостиной, в обычном кругу своих знатных друзей. Д’Артаньян, которого в доме все знали, прошёл прямо в кабинет и попросил слугу доложить, что желал бы переговорить с капитаном по важному делу. Не прошло и пяти минут ожидания, как вошёл г-н де Тревиль. Одного взгляда на сияющее радостью лицо молодого человека было достаточно — почтенный капитан понял, что произошло нечто новое. В течение всего пути д’Артаньян задавал себе вопрос: довериться ли г-ну де Тревилю или только испросить у него свободы действий для одного секретного дела? Но г-н де Тревиль всегда вёл себя по отношению к нему с таким благородством, он так глубоко был предан королю и королеве и так искренне ненавидел кардинала, что молодой человек решил рассказать ему всё. — Вы просили меня принять вас, мой молодой друг, — сказал де Тревиль. — Да, сударь, — ответил д’Артаньян, — и вы извините меня, что я вас потревожил, когда узнаете, о каком важном деле идёт речь. — В таком случае, говорите. Я слушаю вас. — Дело идёт, — понизив голос, произнёс д’Артаньян, — не более и не менее как о чести, а может быть, и о жизни королевы. — Что вы говорите! — воскликнул де Тревиль, озираясь, чтобы убедиться, не слышит ли их кто-нибудь, и снова остановил вопросительный взгляд на лице своего собеседника. — Я говорю, сударь, - ответил д’Артаньян, - что случай открыл мне тайну... — Которую вы, молодой человек, будете хранить, даже если бы за это пришлось заплатить жизнью. — Но я должен посвятить в неё вас, сударь, ибо вы один в силах мне помочь выполнить задачу, возложенную на меня её величеством. — Это тайна - ваша? 27 — Нет, сударь. Это тайна королевы. — Разрешила ли вам её величество посвятить меня в эту тайну? — Нет, сударь, даже напротив: мне приказано строго хранить её. — Почему же вы собираетесь открыть её мне? — Потому что, как я уже сказал, я ничего не могу сделать без вашей помощи, и я опасаюсь, что вы откажете в милости, о которой я собираюсь просить, если не будете знать, для чего я об этом прошу. — Сохраните вверенную вам тайну, молодой человек, и скажите, чего вы желаете. — Я желал бы, чтобы вы добились для меня у господина Дезэссара отпуска на две недели. — Когда? — С нынешней ночи. — Вы покидаете Париж? — Я уезжаю, чтобы выполнить поручение. — Можете ли вы сообщить мне, куда вы едете? — В Лондон. — Заинтересован ли кто-нибудь в том, чтобы вы не достигли цели? — Кардинал, как мне кажется, отдал бы всё на свете, чтобы помешать мне. — И вы отправляетесь один? — Я отправляюсь один. — В таком случае, вы не доберётесь дальше Бонди, ручаюсь вам словом де Тревиля! — Почему? — К вам подошлют убийцу. — Я умру, выполняя свой долг! — Но поручение ваше останется невыполненным. — Это правда... — сказал д’Артаньян. — Поверьте мне, — продолжал де Тревиль, — в такие предприятия нужно пускаться четверым, чтобы до цели добрался один. — Да, вы правы, сударь, — сказал д’Артаньян. — Но вы знаете Атоса, Портоса и Арамиса и знаете также, что я могу располагать ими. — Не раскрыв им тайны, которую и я не пожелал узнать? 28 — Мы раз и навсегда поклялись слепо доверять и неизменно хранить преданность друг другу. Кроме того, вы можете сказать им, что доверяете мне всецело, и они положатся на меня так же, как и вы. — Я могу предоставить каждому из них отпуск на две недели: Атосу, которого всё ещё беспокоит его рана, — чтобы он отправился на воды в Форж; Портосу и Арамису — чтобы они сопровождали своего друга, которого они не могут оставить одного в таком тяжёлом состоянии. Отпускное свидетельство послужит доказательством, что поездка совершается с моего согласия. — Благодарю вас, сударь. Вы бесконечно добры... — Отправляйтесь к ним немедленно. Отъезд должен совершиться сегодня же ночью... Да, но сейчас напишите прошение на имя господина Дезэссара. Возможно, за вами уже следует по пятам шпион, и ваш приход ко мне, о котором в этом случае уже известно кардиналу, будет оправдан. Д’Артаньян составил прошение, и, принимая его из рук молодого гасконца, де Тревиль объявил ему, что не позже чем через два часа все четыре отпускных свидетельства будут на квартире каждого из четверых участников поездки. — Будьте добры послать моё свидетельство к Атосу, — попросил д’Артаньян. — Я опасаюсь, что, вернувшись домой, могу натолкнуться на какую-нибудь неприятную неожиданность. — Не беспокойтесь. До свидания и счастливого пути... Да, подождите! — крикнул де Тревиль, останавливая д’Артаньяна. Д’Артаньян вернулся. — Деньги у вас есть? Д’Артаньян щёлкнул пальцем по сумке с монетами, которая была у него в кармане. — Достаточно? — спросил де Тревиль. — Триста пистолей. — Отлично. С этим можно добраться на край света. Итак, отправляйтесь! Д’Артаньян поклонился г-ну де Тревилю, который протянул ему руку. Молодой гасконец с почтительной благодарностью пожал эту руку. Со дня своего приезда в Париж 29 он не мог нахвалиться этим прекрасным человеком, всегда таким благородным, честным и великодушным. Первый, к кому зашёл д’Артаньян, был Арамис. Он не был у своего друга с того памятного вечера, когда следил за г-жой Бонасье. Более того, он даже редко встречался в последнее время с молодым мушкетёром, и каждый раз, когда видел его, ему казалось, будто на лице своего друга он замечал следы какой-то глубокой печали. В этот вечер Арамис также ещё не ложился и был мрачен и задумчив. Д’Артаньян попытался расспросить его о причинах его грусти. Арамис сослался на комментарий к восемнадцатой главе блаженного Августина, который ему нужно было написать по-латыни к будущей неделе, что якобы крайне его беспокоило. Беседа обоих друзей длилась уже несколько минут, как вдруг появился один из слуг г-на де Тревиля и подал Арамису запечатанный пакет. — Что это? — спросил мушкетёр. — Разрешение на отпуск, о котором вы, сударь, изволили просить, — ответил слуга. — Но я вовсе не просил об отпуске! — воскликнул Арамис. — Молчите и берите, — шепнул ему д’Артаньян. — И вот вам, друг мой, полпистоля за труды, — добавил он, обращаясь к слуге. — Передайте господину де Тревилю, что господин Арамис сердечно благодарит его. Поклонившись до земли, слуга вышел. — Что это значит? — спросил Арамис. — Соберите всё, что вам может понадобиться для двухнедельного путешествия, и следуйте за мной. — Но я сейчас не могу оставить Париж, не узнав... Арамис умолк. — ... что с нею сталось, не так ли? — продолжал за него д’Артаньян. — С кем? — спросил Арамис. — С женщиной, которая была здесь. С женщиной, у которой вышитый платок. 30 — Кто сказал вам, что здесь была женщина? — воскликнул Арамис, побледнев как смерть. — Я видел её. — И знаете, кто она? — Догадываюсь, во всяком случае. — Послушайте, — сказал Арамис. — Раз вы знаете так много разных вещей, то не известно ли вам, что сталось с этой женщиной? — Полагаю, что она вернулась в Тур. — В Тур?.. Да, возможно, вы знаете её. Но как же она вернулась в Тур, ни слова не сказав мне? — Она опасалась ареста. — Но почему она мне не написала? — Боялась навлечь на вас беду. — Д’Артаньян! Вы возвращаете меня к жизни! — воскликнул Арамис. — Я думал, что меня презирают, обманывают. Я так был счастлив снова увидеться с ней! Я не мог предположить, что она рискует своей свободой ради меня, но, с другой стороны, какая причина могла заставить её вернуться в Париж? — Та самая причина, по которой мы сегодня уезжаем в Англию. — Какая же это причина? — спросил Арамис. — Когда-нибудь, Арамис, она станет вам известна. Но пока я воздержусь от лишних слов, памятуя о племяннице богослова. Арамис улыбнулся, вспомнив сказку, рассказанную им когда-то друзьям. — Ну что ж, раз она уехала из Парижа и вы в этом уверены, ничто меня больше здесь не удерживает, и я готов отправиться с вами. Вы сказали, что мы отправляемся... — ... прежде всего к Атосу, и если вы собираетесь идти со мной, то советую поспешить, так как мы пот еряли очень много времени. Да, кстати, предупредите Базена. — Базен едет с нами? — Возможно. Во всяком случае, будет полезно, чтобы он также пришёл к Атосу. 31 Арамис позвал Базена и приказал ему прийти вслед за ними к Атосу. — Итак, идём, - сказал Арамис, беря плащ, шпагу и засунув за пояс свои три пистолета. В поисках какой-нибудь случайно затерявшейся монеты он выдвинул и задвинул несколько ящиков. Убедившись, что поиски его напрасны, он направился к выходу вслед за д’Артаньяном, мысленно задавая себе вопрос, откуда молодой гвардеец мог знать, кто была женщина, пользовавшаяся его гостеприимством, и знать лучше его самого, куда эта женщина скрылась. Уже на пороге Арамис положил руку на плечо д’Артаньяну. — Вы никому не говорили об этой женщине? — спросил он. — Никому на свете. — Не исключая Атоса и Портоса? — Ни единого словечка. — Слава богу! И, успокоившись на этот счёт, Арамис продолжал путь вместе с д’Артаньяном. Вскоре оба они достигли дома, где жил Атос. Когда они вошли, Атос держал в одной руке разрешение на отпуск, в другой — письмо г-на де Тревиля. — Не объясните ли вы, что означает этот отпуск и это письмо, которое я только что получил? — спросил он с удивлением. Любезный мой Атос, я согласен, раз этого настоятельно требует ваше здоровье, предоставить вам отдых на две недели. Можете ехать на воды в Форж или на любые другие, по вашему усмотрению. Поскорее поправляйтесь. Благосклонный к вам Тревиль — Это письмо и этот отпуск, Атос, означают, что вам надлежит следовать за мной. — На воды в Форж? — Туда или в иное место. — Для службы королю? 32 — Королю и королеве. Разве мы не слуги их величеств? Как раз в эту минуту появился Портос. — Тысяча чертей! — воскликнул он входя. — С каких это пор мушкетёрам предоставляется отпуск, о котором они не просили? — С тех пор, как у них есть друзья, которые делают это за них. — Ага... — протянул Портос. — Здесь, по-видимому, есть какие-то новости. — Да, мы уезжаем, — ответил Арамис. — В какие края? — спросил Портос. — Право, не знаю хорошенько, — ответил Атос. — Спроси у д’Артаньяна. — Мы отправляемся в Лондон, господа, — сказал д’Артаньян. — В Лондон! — воскликнул Портос. — А что же мы будем делать в Лондоне? — Вот этого я не имею права сказать, господа. Вам придётся довериться мне. — Но для путешествия в Лондон нужны деньги, — заметил Портос, — а у меня их нет. — У меня тоже. — И у меня. — У меня они есть, — сказал д’Артаньян, вытаскивая из кармана свой клад и бросая его на стол. — В этом мешке триста пистолей. Возьмём из них каждый по семьдесят пять — этого достаточно на дорогу в Лондон и обратно. Впрочем, успокойтесь: мы не все доберёмся до Лондона. — Это почему? — Потому что, по всей вероятности, кое-кто из нас отстанет в пути. 33 — Так что же это — мы пускаемся в поход? — И даже в очень опасный, должен вас предупредить! — Чёрт возьми! — воскликнул Портос. — Но раз мы рискуем быть убитыми, я хотел бы, по крайней мере, знать, во имя чего. — Легче тебе от этого будет? — спросил Атос. — Должен признаться, — сказал Арамис, — что я согласен с Портосом. — А разве король имеет обыкновение давать вам отчёт? Нет. Он просто говорит вам: господа, в Гаскони или во Фландрии дерутся — идите драться. И вы идёте. Во имя чего? Вы даже и не задумываетесь над этим. — Д’Артаньян прав, — сказал Атос. — Вот наши три отпускных свидетельства, присланные господином де Тревилем, и вот триста пистолей, данные неизвестно кем. Пойдём умирать, куда нас посылают. Стоит ли жизнь того, чтобы так много спрашивать! Д’Артаньян, я готов идти за тобой. — И я тоже! — сказал Портос. — И я тоже! — сказал Арамис. — Кстати, я не прочь сейчас уехать из Парижа. Мне нужно развлечься. — Развлечений у вас хватит, господа, будьте спокойны, — заметил д’Артаньян. — Прекрасно. Когда же мы отправляемся? — спросил Атос. — Сейчас же, — ответил д’Артаньян. — Нельзя терять ни минуты. — Эй, Гримо, Планше, Мушкетон, Базен! — крикнули все четверо своим лакеям. — Смажьте наши ботфорты и приведите наших коней. В те годы полагалось, чтобы каждый мушкетёр держал в главной квартире, как в казарме, своего коня и коня своего слуги. Планше, Гримо, Мушкетон и Базен бегом бросились исполнять приказания своих господ. — А теперь, — сказал Портос, — составим план кампании. Куда же ,мы направляемся прежде всего? — Кале, — сказал д’Артаньян. — Это кратчайший путь в Лондон. — В таком случае, вот мое мнение... — начал Портос. — Говори. — Четыре человека, едущие куда-то вместе, могут вы- 34 звать подозрения. Д’Артаньян каждому из нас даст надлежащие указания. Я выеду вперёд на Булонь, чтобы разведать дорогу. Атос выедет двумя часами позже через Амьен. Арамис последует за ними на Нуайон. Что же касается д’Артаньяна, он может выехать по любой дороге, но в одежде Планше, а Планше отправится вслед за нами, изображая д’Артаньяна и в форме гвардейца. - Господа, - сказал Атос, - я считаю, что не следует в такое дело посвящать слуг. Тайну может случайно выдать дворянин, но лакей почти всегда продаст её. - План Портоса мне представляется неудачным, - сказал д’Артаньян. - Прежде всего, я и сам не знаю, какие указания должен дать вам. Я везу письмо. Вот и всё. Я не могу снять три копии с этого письма, ибо оно запечатано. Поэтому, как мне кажется, нам следует передвигаться вместе. Письмо лежит вот здесь, в этом кармане. - И он указал, в каком кармане лежит письмо. - Если я буду убит, один из вас возьмет письмо, и вы будете продолжать свой путь. Если его убьют, настанет очередь третьего, и так далее. Лишь бы доехал один. Этого будет достаточно. - Браво, д’Артаньян! Я такого же мнения, как ты, - сказал Атос. - К тому же надо быть последовательным. Я еду на воды, вы меня сопровождаете. Вместо форжских вод я отправляюсь к морю - ведь я свободен в выборе. Нас намереваются задержать. Я предъявляю письмо господина де Тревиля, а вы - ваши свидетельства. На нас нападают. Мы защищаемся. Нас судят, а мы со всем упорством утверждаем, что намеревались только разок-другой окунуться в море. С четырьмя людьми, путешествующими в одиночку, ничего не стоит справиться, тогда как четверо вместе - уже отряд. Мы вооружим четырёх наших слуг пистолетами и мушкетами. Если против нас вышлют армию - мы примем бой, и тот, кто уцелеет, как сказал д’Артаньян, отвезёт письмо. - Прекрасно, - сказал Арамис. - Ты говоришь редко, Атос, но зато когда заговоришь, то не хуже Иоанна Златоуста1. Я принимаю план Атоса. А ты, Портос? 1 Святой Иоанн Златоуст был архиепископом Константинопольским, вёл праведную жизнь и отличался пламенным красноречием. Умер в 407 году. 35 — Я также, - сказал Портос, - если д’Артаньян с ним согласен. Д’Артаньян, которому поручено письмо, естественно, начальник нашей экспедиции. Пусть он решает, а мы выполним его приказания. — Так вот, — сказал д’Артаньян, — я решил: мы принимаем план Атоса и отбываем через полчаса. — Принято! — хором проговорили все три мушкетёра. Затем каждый из них, протянув руку к мешку, взял себе семьдесят пять пистолей и принялся за приготовления, чтобы через полчаса быть готовым к отъезду. 1844 и 1. Объясните значение слов совесть, благородство, достоинство, честь, мужество. Перечитайте диалог д'Артаньяна и Атоса (гл. 5). Докажите, что герои соревнуются в благородстве. (Обратите внимание на речь героев: как они обращаются друг к другу, как судят друг о друге. Проследите, как проявляется отношение автора к героям.) 2. Что вы можете сказать о характерах Портоса и Арамиса на основании того, что и как они говорят (разговор с д'Артаньяном о дуэли в гл. 5)? 3. Что позволило автору так сказать о своём герое: «...д'Артаньян был человек не совсем обыкновенный»? Найдите ответ на этот вопрос в тексте главы 5. 4. Можно ли отказать в мужестве и благородстве гвардейцам кардинала? Проследите по тексту гл. 5, как ведёт себя Бикара во время поединка. Докажите, что вражда мушкетёров и гвардейцев кардинала была враждой благородных людей. 5. Почему де Т ревиль предоставляет отпуск д'Артаньяну и его друзьям, даже не спрашивая о цели их путешествия (гл. 19.)? Почему капитан де Тревиль мог быть истинным примером для своих мушкетёров? 6. Как вы думаете, почему Атос, Портос и Арамис соглашаются ехать в Лондон с д'Артаньяном? 7. Что общего в характерах Атоса, Портоса, Арамиса и д'Артаньяна, в их жизненных принципах? 8. Прочитайте самостоятельно другие главы из «Трёх 36 мушкетёров». Что значит, с точки зрения героев Дюма, жить по законам чести? (П) 9. Перелистайте 1-ю часть учебника по литературному чтению «В океане света» (4-й класс), обратите внимание на даты жизни писателей. С кем из русских писателей мог встретиться А. Дюма в Петербурге в 1858 году? Какие произведения русской детской литературы уже были написаны к этому времени? 10. Как вы думаете, почему роман, который был написан в середине XIX века и рассказывает о событиях XVII века, интересен нам сегодня? Чему может научить нас сейчас роман «Три мушкетёра»? 11. Прочитайте, как отвечает на этот вопрос современная писательница Наталья Долинина. Согласны ли вы с её точкой зрения? Наталья ДОЛИНИНА ___ (1928-1979) Честь и достоинство (эссе') «...К чести д’Артаньяна мы должны сказать: он ни на секунду не заколебался. - Господа, - сказал он, обращаясь к Атосу и его друзьям, — разрешите мне поправить вас. Вы сказали, что вас трое, но мне кажется, что нас четверо». Вероятно, каждый помнит: эти слова были произнесены д’Артаньяном в начале книги «Три мушкетёра» — в тот знаменательный день, когда, едва приехав в Париж, молодой гасконец успел поссориться с каждым из трёх мушкетёров, явился на место дуэли, но вмешалась судьба в лице гвардейцев кардинала — и д’Артаньян сделал выбор: вместо дуэли с Атосом, Портосом и Арамисом бросился в битву с гвардейцами кардинала, поддерживая мушкетёров, и навсегда стал их другом, а это значит — врагом всемогущего Ришелье. 1 Эссе — см. словарик в конце учебника. 37 Думаю, никто не станет спорить: оторваться от этой книги невозможно. Более того: уже зная всё, что произойдёт дальше, мы с тем же увлечением перечитываем «Трёх мушкетёров» — наш интерес не тускнеет; оторваться от книги так же невозможно в шестьдесят лет, как в четырнадцать, — и трудно понять, по какому волшебству это происходит. Чем держит эта книга? В чём её секрет? Если дело только в увлекательном сюжете, в неожиданных поворотах действия, то зачем мы перечитываем, хотя давно знаем: алмазные подвески вернутся в Париж, бедная госпожа Бонасье будет отравлена, злодейку миледи казнят, а д’Артаньян получит звание лейтенанта мушкетёров. Значит, нам интересно не только, что будет дальше, но и другое... « — Мы будем иметь честь атаковать вас, — произнёс Арамис, одной рукой приподняв шляпу, другой обнажая шпагу». Как прекрасно: «Мы будем иметь честь атаковать вас!». Как благородны, как хороши эти мужчины со шляпой в одной руке и с обнажённой шпагой в другой! Как великолепен д’Артаньян — храбрый, сильный, благородный, неколебимый, доблестный, верный дружбе!.. Но давайте разберёмся спокойно. Все четыре мушкетёра, честно говоря, называются на нашем языке: наёмные солдаты. Ещё грубее: наёмники. За что они так геройски сражаются — далеко не всегда понятно. Чаще всего - за деньги, просто-напросто за жалованье, которое король (хотя и нерегулярно) платит своим солдатам. Д’Артаньян открыто говорит об этом: «...разве король имеет обыкновение давать вам отчёт? Нет. Он просто говорит вам: господа, в Гаскони или во Фландрии дерутся — идите драться. И вы идёте. Во имя чего? Вы даже и не задумываетесь над этим». Эти герои устилают свою дорогу трупами, причём часто страдают ни в чём не повинные люди. Д’Артаньян без малейших колебаний колотит своего верного слугу Планше, благородный и добрый Атос лупит Гримо. С чужой собственностью все они обращаются весьма своеобразно. Вспомните, как Портос при помощи своего слуги Мушкетона выудил у хозяина гостиницы чуть не 38 весь погреб, а воплощение чести и честности Атос в другой гостинице вообще разгромил все подвалы. Д’Артаньян и не помышляет платить за квартиру, которую снял самым законным образом и заранее договорился о плате. Когда мушкетёрам нужны деньги, они ничуть не смущаются получать их от своих возлюбленных, как Арамис, или вымогать, как Портос. Наш любимец д’Артаньян бессовестно обманывает де Тревиля, столько раз ему помогавшего: переставляет стрелки на его часах, чтобы де Тревиль мог засвидетельствовать алиби д’Артаньяна перед королём. А если бы король де Тревилю не поверил? Обвинил бы его в пособничестве мушкетёрам, вступившим в драку с полицией? Храбрый д’Артаньян мог сильно подвести своего покровителя. <...> Можно привести ещё немало примеров, но дело ведь не в примерах: и без того ясно, что мушкетёры далеко не всегда действуют так, как нам бы хотелось. Однако, читая книгу, мы всего этого даже не замечаем. Специально, конечно, никто об этом не думает, но подсознательно мы оправдываем мушкетёров: XVII век, триста лет назад. Тогда были совсем иные, дикие нравы... Восхищает же нас другое — то, что и в самом деле достойно восхищения: друг позвал — три мушкетёра, ни о чём не спрашивая, садятся на коней. Обижают женщину — да к тому же королеву — вступимся за неё! Всесильный кардинал грозится посадить нашего д’Артаньяна в Бастилию — не позволим, отобьём, выручим. Как все это называется? А так же: нравы. Мы их не замечаем, когда они дикие, грубые, бесчеловечные. И восторгаемся ими, когда люди XVII века обнаруживают качества, которые дожили до сегодня и будут жить всегда. Выходит, мушкетёры волнуют нас не только потому, что их приключения увлекательны. Потому, что их поведение во многих случаях представляет для нас нравственный идеал. Когда юный д’Артаньян отправлялся из своей Гаскони в Париж, отец дал ему, как вы помните, полудохлого коня, пятнадцать экю и немало советов. Вот некоторые из них: «Не покоряйтесь никому, за исключением короля и кардинала. Только мужеством — слышите ли вы, единственно мужеством! — дворянин в наши дни может пробить себе 39 путь... Не опасайтесь случайностей и ищите приключений... Вступайте в бой по любому поводу, деритесь на дуэли, тем более что дуэли воспрещены и, следовательно, нужно быть мужественным вдвойне, чтобы драться...» Вдумайтесь, пожалуйста: ведь с этими советами прекрасно можно податься в разбойники. Причём не в какую-нибудь благородную шайку под водительством Робина Гуда или Дубровского, а просто стать пиратом вроде одноглазого Сильвера из «Острова сокровищ» и без зазрения совести убивать благородных джентльменов единственно ради наживы. Д’Артаньян и начинает с того, что советовал папаша: он ищет приключений и непрерывно «нарывается». Ведь у ворот гостиницы в Менге он сам привязался к Рошфору, который вообще находился в доме, у открытого окна, и д’Артаньян должен был напрячь свой отличный слух, чтобы понять: смеются над его конём. Этого он, конечно, потерпеть не мог, тут нечего спорить. Но, безусловно, мог проехать мимо, не обратив внимания на Рошфора, что избавило бы его от многих неприятностей в дальнейшем. Добравшись до Парижа и явившись к господину де Тревилю, д’Артаньян опять ведёт себя совершенно как разбойник. Сначала он с такой силой налетел на раненого Атоса, что тот «взвыл от боли». Потом, совсем уж неблагородно, объявил во всеуслышание о том, что перевязь Пор-тоса блестит золотым шитьём только спереди. И наконец, обратил всеобщее внимание на дамский платочек, выпавший из кармана Арамиса, - даже объяснять не надо, что это уж совсем негодный поступок. Для чего же д’Артаньян всё это сделал? Только ради того, чтобы никто не смел подумать, что он — он! — боится храбрецов мушкетёров. И вдруг после этого — сцена, о которой мы уже говорили. Забыв о своём гоноре, благородно присоединяется к мушкетёрам, увидев: гвардейцев большинство, мушкетёрам придётся туго. И ведь благодаря природной сметливости уже отчётливо понимал: стать врагом кардинала — опасное предприятие. 40 Что же произошло с д’Артаньяном за несколько секунд? Почему он из разбойника превратился в благородного рыцаря? Потому что послушался не папиных советов и не общей морали своего века, а душевного толчка, движения души, направившего его на помощь мушкетёрам. Вот именно за движениями души д’Артаньяна мы и попробуем проследить. Может быть, в них откроется главный секрет: почему «Три мушкетёра» так сильно и так надолго овладевают нашими душами. Едва выехав из родных мест, наш герой в поисках приключений оказывается в центре политической жизни Франции. Повздорив с неизвестным дворянином, он, не подозревая того, уже вступает в непримиримую борьбу с ближайшим помощником кардинала. Вдобавок он успевает заметить и запомнить прекрасное лицо миледи, а она — тайный агент Ришелье, и никто ещё об этом не знает. В Париже д’Артаньян за какой-нибудь час в приёмной де Тревиля успевает постичь своим быстрым умом интимнейшие тайны королевского двора: король боится кардинала и не любит его; королева боится Ришелье, не любит короля, а любит герцога Бэкингема, чужеземца, врага Франции. Почему д’Артаньян так быстро всё это понял? Да, он умён и приметлив. Но главное не это. Д’Артаньян не просто любопытен, он любознателен, ему интересна жизнь других людей. Храбрый и простоватый Портос весь свой век при дворе — но половины того не знает, что уже понял д’Артаньян. Портосу не до чужих дел: он занят своими. Благородный Атос - граф де ла Фер - по другим причинам не вникает в тайны королевских дел: он выше дворцовых сплетен, он не считает возможным вмешиваться куда не просят, да и он поглощён своими горестями. Арамис зс1нят своей любовью к знатной даме — герцогине де Шев-рез - и потому больше всех осведомлён о дворцовых интригах, но и Арамис не рвётся решать судьбы королевских особ; его больше интересует судьба возлюбленной. Все они - очень разные по характерам и склонностям, 41 но храбрые, честные люди. И только д’Артаньян вовлечёт их в самую гущу исторических событий, потому что он — бурная, активная натура, ему необходимо всё видеть, всё слышать, всё знать и во всём участвовать. Когда отец д’Артаньяна посылал его в Париж, он мечтал, чтобы сын стал большим вельможей с жалованьем в десять тысяч экю. К концу книги д’Артаньян получит чин лейтенанта мушкетёров, но останется полунищим; зато он совершит подвиги, какие и не снились его гасконскому папе, — совершит бескорыстно: главное стремление его души — деятельность, и притом благородная деятельность. После схватки мушкетёров с гвардейцами, которой король остался втайне доволен, д’Артаньян мог рассчитывать на быструю карьеру. И он - прямо скажем - волновался, направляясь на приём к королю. Это заставило его уклониться от мяча, летевшего ему прямо в лицо. Заметьте: д’Артаньян уклоняется от опасности! И от какой — ну что мог сделать ему мяч? Не более синяка. Но к королю не явишься с синяком под глазом, и д’Артаньян бережёт своё лицо. Когда же над ним посмеялся самый отчаянный из гвардейцев кардинала, д’Артаньян тут же забыл о короле, вызвал гвардейца на дуэль - и в результате устроил такую всеобщую свалку, что свободно мог вместо блестящей карьеры угодить в Бастилию, если бы не умное заступничество де Тревиля: «— ...Ваше величество может видеть, как они смущены, полны раскаяния и просят их простить. — Смущены и полны раскаяния? Гм... — недоверчиво проговорил король. — Я не верю их хитрым рожам. Особенно вон тому, с физиономией гасконца...» Не так уж приятно было д’Артаньяну слышать эти слова, вполне, впрочем, справедливые. И небезопасно. Однако всё обошлось хорошо, и король даже наградил д’Артаньяна вполне приличной суммой денег. Но в продолжение всей этой истории д’Артаньян думал о чём угодно, только не о деньгах — и это тоже явное отступление от алчной морали его века. И в дальнейшем не раз д’Артаньян проявит это странное для его времени бескорыстие. Вспомните: герцог Бэ-кингем захотел отблагодарить его за все опасности, какие 42 пришлось преодолеть, пробиваясь в Лондон с письмом королевы. «Д’Артаньян вспыхнул до корней волос. Он понял, что герцог ищет способы заставить его что-нибудь принять от него в подарок, и мысль о том, что за кровь его и его товарищей ему будет заплачено английским золотом, вызвала в нём глубокое отвращение». Да, конечно, английское золото — деньги завтрашнего врага (сегодня война с Англией ещё не началась). Но, с другой стороны, д’Артаньян служит французской королеве, это по её делам он помчался в Лондон. Человек иного склада, чем д’Артаньян, усыпил бы свою совесть, уговорил бы сам себя, что ему платят за службу королеве и в этом нет ничего зазорного. Д’Артаньян не только отказывается от денег, но и прямо говорит герцогу, что видит в его лице «англичанина, а значит, врага». Французская королева сама щедро заплатила д’Артаньяну за услугу: на его пальце — перстень ценой в тысячу пистолей. Сколько раз ни возникала необходимость в деньгах, д’Артаньян не продавал перстня. Он хранил его как память о королеве, а может быть, и о герцоге, который вызвал его восхищение, хотя и остался врагом. В конце концов он продал перстень — только в тот момент, когда нужно было спасать жизнь герцога Бэкингема от беспощадной руки миледи. Наёмному солдату не полагается размышлять о своих поступках, их причинах и последствиях. Наёмник должен уметь быстро думать в бою, решительно оценивать ситуацию и выбирать наиболее верную тактику борьбы. А д’Артаньян, проткнув шпагой де Варда, «вздохнул при мысли о странностях судьбы, заставляющей людей уничтожать друг друга во имя интересов третьих лиц, им совершенно чужих и нередко даже не имеющих понятия об их существовании». Научившись думать, научившись видеть в своих противниках не мишени, а живых людей, д’Артаньян становится совсем другим человеком, чем остальные мушкетёры его величества короля. Ведь не случайно мы видим: в книге не назван по имени ни один мушкетёр, кроме Атоса, Портоса и Арамиса. Гвардейцы кардинала имеют имена, различаются по характерам; даже наёмные убийцы, подосланные миледи, не только названы, но и наделены запо- 43 минающимися чертами. Мушкетёры — все на одно лицо: среди них выделяется своим акцентом швейцарец, осаждающий вместе с нашими героями Ларошель, да ещё драгун — имён у них, впрочем, тоже нет. Все мушкетёры — просто солдаты, в них есть чувство товарищества, их можно позвать на помощь, но все они — только наёмники; все, кроме четверых друзей, которые живут по иным нравственным законам. Но вернёмся к началу карьеры д’Артаньяна. Началась она удачно: король Франции наградил юного гасконца, похвалил его и запомнил — д’Артаньян достаточно умён, чтобы понять: вот тут-то и надо ковать железо, пока горячо: попадаться королю на глаза, ждать новых и новых милостей, ловить их. Ничего подобного он не делает. Наоборот, отворачивается от карьеры — из-за своей любознательности, активности и, может быть, из того растущего в нём чувства чести, которое пробудил Атос. Оказывается, тайные нити связывают королевский дворец с домом скромного торговца Бонасье, где живёт д’Артаньян. Оказывается, кроме линии КОРОЛЬ - РИШЕЛЬЕ — КОРОЛЕВА — БЭКИНГЕМ существует другая линия: ГОСПОДИН БОНАСЬЕ — ГОСПОЖА БОНАСЬЕ — КОРОЛЕВА; здесь явно не хватает четвёртого персонажа, и д’Артаньян, не раздумывая, занимает пустующее место. Что значит «не раздумывая»? Значит — повинуясь движению души. Конечно, юноша, явившись в Париж, только и ждёт любовного приключения, притом непременно таинственного. Констанция Бонасье — самая подходящая женщина для такого случая. Д’Артаньян моментально влюбляется в неё; первое движение — помочь возлюбленной и тем заслужить её расположение. Но дело не только в этом. Д’Артаньяну так отвратительно поведение господина Бо-насье, что он бросается на помощь Констанции — и королеве — с одной целью: доказать другим и себе самому, что есть ещё мужчины, умеющие хранить не свою шкуру, не своё богатство, но честь и достоинство женщины. Сравним поведение господина Бонасье и д’Артаньяна во всей этой истории. С точки зрения обывательской, первый из них — вполне порядочный благовоспитанный гражданин. Бонасье скопил себе капиталец торговлей галантерейными 44 товарами, купил домик, любит свою жену, встречает и провожает её с работы и на работу, не задавая лишних вопросов, не интересуясь, куда она заходит по пути. Но вот наступает критический момент: жену похитили. Бонасье не бросается её искать, как это сделал бы на его месте д’Артаньян, а ищет мужественного человека, кому можно заплатить за поиски и освобождение жены. То есть — опять-таки — ищет наёмника, не решаясь вступиться за жену сам. Ну что ж, для тихого торговца — поведение нормальное. Теперь посмотрим, как ведёт себя д’Артаньян. Когда Бо-насье обратился к нему за поддержкой и дал понять, что щедро расплатится за помощь, д’Артаньян принял к сведению эти посулы: деньги были ему нужны. И даже Атос, выслушав всю историю, говорит: «У этого доброго человека можно будет вытянуть пятьдесят-шестьдесят пистолей. Остаётся только рассудить, стоит ли из-за пятидесяти пистолей рисковать четырьмя головами». Но д’Артаньян, который ведь ещё не видел госпожи Бонасье, ещё не испытывает к ней никаких чувств, пылко отвечает Атосу: «— Не забывайте, ... что здесь речь идёт о женщине, о женщине, которую похитили, которая, несомненно, подвергается угрозам... возможно, пыткам...» Мушкетёры решают, вмешиваться или не вмешиваться. Для д’Артаньяна эта история уже стала не возможностью заработать, а делом чести. Помочь женщине — долг, обязанность мужчины. Мало ли что он не видел этой женщины — ей грозит опасность, этого довольно! Когда госпожа Бонасье вернулась домой и попала в западню, устроенную полицией, д’Артаньян был наготове: разобрал паркет в своей комнате и слышал всё, что происходит внизу. Он ещё не понял, кого поймали сыщики, но уже готов броситься на помощь. «Дьявол! — подумал д’Артаньян. — Мне кажется, что это женщина: её обыскивают, она сопротивляется... Они применяют силу... Негодяи...» Д’Артаньян не имел права очертя голову бросаться вниз: его задача была — найти госпожу Бонасье. Но ему «приходилось напрягать всю свою волю, чтобы не вмешаться...». Когда же он понял, что происходит на самом деле, то бросился к окну, решив: «Так будет скорее». 45 «- О сударь, сударь, вы убьётесь! - закричал Планше. — Молчи, осёл! — крикнул д’Артаньян». Мы знаем, что он успел спасти госпожу Бонасье, увести её, спрятать и потом едва не убить герцога Бэкингема, приревновав его к своей только что обретённой возлюбленной. Но в Бастилию за него попал Атос. Очень интересная ситуация: и господин Бонасье, и Атос оказываются в тюрьме не по своей вине. Бонасье — за жену, Атос — за друга. И вот они на допросе в Бастилии. Один вид этой страшной тюрьмы заставил господина Бонасье забыть всю любовь к жене и заняться исключительно спасением своей драгоценной жизни. Захлебываясь, торопясь, он заявляет: «— Клянусь вам, господин комиссар, что вы глубоко заблуждаетесь, что я и понятия не имею о том, что намеревалась совершить моя жена, что я не имею ни малейшего отношения к тому, что она сделала, и, если она наделала глупостей, я отрекаюсь от неё, отказываюсь, проклинаю её!» Как отнёсся Атос к совершенно неожиданному аресту на квартире друга, только что вызвавшего его по неотложному делу? Он тихонько сказал слуге д’Артаньяна: «Сейчас необходимо быть свободным твоему господину, а не мне. Ему известно всё, а мне ничего. Пусть думают, что он под арестом, и это даст ему время действовать. Дня через три я скажу им, кто я, и им придётся меня выпустить». Дело не только в том, что Атос храбр, а господин Бона-сье труслив. Бастилии боятся все, и даже сам д’Артаньян недвусмысленно в этом признавался. Никакой охоты идти в тюрьму Атос не испытывает. Но он абсолютно доверяет своему другу и знает, что такое долг. Решили впутаться в таинственную историю молодой женщины, связанной с королевой, — значит, нельзя теперь отступать. Д’Артаньян знает подробности, он и будет действовать. Атосу остаётся только перебороть или скрыть от тюремщиков страх перед Бастилией. Так надо. Так диктует честь. Наконец Атос и господин Бонасье вместе предстают перед вершителями правосудия. Атос вовсе не торопится признать, что он — не д’Артаньян; это объясняет Бонасье. Атос молчит, чем доводит комиссара полиции до исступления. Наконец он спокойно называет себя. 46 «— Но ведь это не человеческое имя, это название какой-нибудь горы! — воскликнул несчастный комиссар, начинавший терять голову... — Вы сказали, что вас зовут д’Артаньян». На это Атос невозмутимо возражает: «— Меня спросили: «Вы господин д’Артаньян?» — на что я ответил: «Вы так полагаете?» Стражники закричали, что они в этом уверены. Я не стал спорить с ними». Спокойствие Атоса, его умение владеть собой приводит комиссара в состояние полной растерянности. Между тем Атос ещё и диктует свои условия. «— Вот что, господин комиссар, — сказал вдруг Атос. — Если я вам больше не нужен, прикажите отвести меня куда-нибудь. Он порядочно надоел мне, ваш господин Бо-насье». После чего он, «пожав плечами, последовал за караульными, а Бонасье всю дорогу так плакал и стонал, что мог бы разжалобить тигра». Как вы помните, через несколько дней де Тревиль освободил Атоса, и он вышел из тюрьмы с тем же невозмутимым видом, с каким вошёл в неё. Вот когда обнаруживается, что мушкетёры — по профессии наёмные солдаты, а по духу — люди, знающие, что такое честь и достоинство. Бесчестно — перепугаться до того, что предать свою жену. Недостойно человека — плакать и рыдать, когда тебя взяли под стражу. Разумеется, такого поведения мы и не ожидали от Атоса или д’Артаньяна. Но спокойствие, выдержка Атоса поражают. Мог бы д’Артаньян вести себя столь же достойно на его месте? Конечно, он ничего бы не выдал. Разумеется, не стал бы жаловаться и стонать перед тюремщиками. Но, вероятно, всё-таки обнаружил бы свой горячий нрав — и мог испортить этим всё дело. До Атоса — олицетворения выдержки - д’Артаньяну ещё далеко. <...> Нет, никак не думал папа-д’Артаньян, отправляя сына в Париж, что придётся его мальчику не только искать приключений и драться на дуэлях, но решать нравственные вопросы, какие и в голову никогда не приходили старшему д’Артаньяну. Что такое честь? Ведь это понятие знакомо каждому королевскому мушкетёру. Не позволить оскорбить себя, свою 47 даму, своего друга. Не испугаться шпаги, «ответствовать на бомбу смехом» — как сделал шведский король Карл XII, что не помешало ему проиграть сражение под Полтавой. Всё это входит в понятие чести. Но для нас — сегодня — оно гораздо шире, и д’Артаньян, живший так давно, так задолго до нас, уже многое понимал, как понимаем мы сегодня. Честь — это прежде всего невозможность изменить своим убеждениям. В разные века у людей были разные убеждения — это понятно. Но во все времена бывали люди, легко переходившие от одного убеждения к другому. Сегодня он за короля, завтра - за кардинала, велика ли разница, оба французы. Д’Артаньян хорош прежде всего тем, что убеждён: человек должен жить с понятием «нельзя». Да, он считает возможным многое из того, что для сегодняшнего нормального человека запретно: можно и убивать, и громить трактиры, и обижать верного Планше. Д’Артаньян — сын своего века, и в этом смысле он не перерос свой век. Но перерос его в другом смысле: понятие «нельзя» распространяется для него не только на приказы короля (их-то он как раз нарушает), но прежде всего — на человеческие отношения. У каждого — свои пристрастия в этой книге, как и во всякой другой. Лично я изо всех героев больше всего люблю и почитаю Атоса. Мне кажется: если бы не его благородный пример, не его отеческая забота, д’Артаньян не 48 мог бы стать таким человеком, каким он стал. И, кстати, сам д’Артаньян тоже любил Атоса больше, чем всех остальных своих друзей. «Благородная, изысканная внешность Атоса, вспышки душевного величия, порой освещавшие тень, в которой он обычно держался... его храбрость, которую можно было бы назвать слепой, если бы она не являлась следствием редчайшего хладнокровия, — все эти качества вызывали у д’Артаньяна больше чем уважение, больше чем дружеское расположение: они вызывали у него восхищение». В первую свою встречу с Ришелье д’Артаньян, сам того не заметив, обнаружил именно «вспышку душевного величия», какими восхищался в своём друге. Этим он и победил кардинала — величием души. Высокой человечностью, которой и нас побеждает, удерживает, заставляет по многу раз возвращаться к ней увлекательная и благородная книга «Три мушкетёра». Перечитывая эту книгу, я всегда останавливаюсь на словах: «ОДНАКО СЕРЬЁЗНОЕ И СУРОВОЕ ЛИЦО АТОСА ВНЕЗАПНО ПРЕДСТАЛО ПЕРЕД ЕГО МЫСЛЕННЫМ ВЗОРОМ...» Как прекрасно, если бы каждый из нас имел своего Атоса! 1977 и (С) 1. Вы познакомились с новым литературным жанром. Перечитайте в словарике определение эссе. Какие признаки этого жанра вы обнаружили в «Чести и достоинстве» Н. Долининой? 2. Объясните смысл названия этого произведения. 3. Какие утверждения выдвигает и доказывает Наталья Долинина в эссе? Согласны ли вы с этими утверждениями? Объясните свою точку зрения. 4. В некоторых странах поставлены памятники литературным героям. Во Франции есть памятник д'Артаньяну. Как вы думаете, почему герой Александра Дюма был удостоен этой чести? 5. Захотелось ли вам прочитать (или перечитать) роман «Три мушкетёра» после знакомства с эссе Н. Долининой? Почему? Объясните. 49 7 ^ iX------1 %u\muU I <\ «.лд.!* ^-:у С-'1У •:■ У -^, i^ti ч/) sV^'^ liMin ст* Надо ли говорить, что в тот вечер Олег принёс домой роман «Три мушкетёра» и принялся за чтение? Теперь его жизнь изменилась. После уроков он спешил в библиотеку, помогал маме с книгами, а потом, когда она уходила, ненадолго задерживался, чтобы поговорить со своими новыми друзьями. Эти встречи стали их общей тайной. Как-то раз, под впечатлением прочитанных «Трёх мушкетёров», Олег обратился к д’Артаньяну с вопросом: — Скажите, господин д’Артаньян, а что, все положительные герои приключенческих романов обязательно благородные, великодушные, мужественные? — Да, мой юный друг, — ответил гасконец. — Однако не думаю, что кто-то может сравниться в благородстве с моими друзьями-мушкетёрами. У слышав эти слова, Паганель вскочил с дивана и быстро заговорил: - Я глубоко уважаю вас, господин д’Артаньян, однако позвольте с вами не согласиться! У моего автора, господина Жюля Верна, вы найдёте не менее благородных и достойных героев. К примеру, мои друзья Эдуард Гленарван, майор Мак-Наббс, Роберт Грант. Да и вообще - это закон жанра: благородные герои в приключенческих романах - это в принципе обычные люди, и они побеждают зло не за счет каких-то фантастических способностей. Их сила в благородстве, верности, в сплочённости и вере в справедливость. Это прекрасные люди, уверяю вас, господа! Тут в разговор вмешался Шерлок Холмс: - Пусть наш юный джентльмен не думает, что благородство свойственно только героям французских писателей. Мой автор, английский писатель Конан Дойл, и американец Фенимор Купер, и другие авторы создали героев, очень похожих по своим человеческим качествам. Не будем далеко ходить, господин Паганель: в «вашем» романе шотландцы Гленарван и Мак-Наббс отличаются от вас темпераментом, но по человеческим качествам вы очень похожи! А кстати, господин Паганель, сегодня ваша очередь рассказывать о своём авторе. - Да-да, - добавил капитан Григорьев. - Ваш рассказ наверняка заинтересует Олега, потому что Жюль Верн очень давно известен и популярен в России. Хотите услышать, например, мнение Льва Толстого о его романах? Вот оно: «Романы Жюля Верна превосходны. Я их читал совсем взрослым, и всё-таки, помню, они меня восхищали. А послушали бы вы, с каким восторгом отзывается о нём Тургенев! Я прямо не помню, чтобы он кем-нибудь ещё так восхищался...» Рассказ Жака Паганеля о Жюле Верне Мой автор, Жюль Верн, - современник1 Александра Дюма-отца. Он родился в 1828 г. в Нанте - городе моряков и путешественников. Известно, что, когда Жюлю Верну было 11 лет, он попытался поступить юнгой на шхуну, отплывающую в Индию, так велика была его жажда путешествий! Жюль Верн жил во времена великих географических открытий, его любимыми книгами были «Робинзон Крузо» Дефо, романы Фенимора Купера. Жюль Верн - удивительный писатель! Он написал огромное количество приключенческих романов-путешествий. Подсчитано, что в десяти его романах действие происходит в Европе, в четырёх романах - в Азии, семь романов переносят читателя в Африку, три - в Австралию, девять - в Америку, три - в Арктику и Антарктику. В открытом море происходит действие шести романов Жюля Верна, в пяти книгах описываются кругосветные путешествия. Ходили даже слухи, что никакого Жюля Верна 1 Современник - тот, кто живёт в одно время с кем-то. 51 и вовсе не существовало, а под этим именем скрывалась целая группа учёных и писателей! Я утверждаю со всей ответственностью, господа: мой автор существовал и был человеком необыкновенно образованным, настоящим эрудитом! Я - француз, учёный-географ, герой романа «Дети капитана Гранта». Это географический приключенческий роман. Вы встретите в нём описания природы, животного мира Южной Америки, Австралии, Новой Зеландии. По этим странам мы путешествуем по морю и по суше в поисках капитана Гранта... ПП 52 Жюль ВЕРН (1828-1905) Дети капитана Гранта (главы) Часть первая Глава I. Рыба-молот 26 июля 1864 года по волнам Северного канала шла на всех пс1рах при сильном норд-осте великолепная яхта. На её бизань-мачте1 развевался английский флаг, а на голубом вымпеле грот-мачты2 виднелись шит1,1е золотом буквы «Э» и «Г». Яхта эта носила название «Дункан» и принадлежала Эдуарду Гленарвану, виднейшему члену столь известного во всей Англии Королевского яхт-клуба Темзы. На борту «Дункана» находились Гленарван со своей молодой женой Элен и один из его двоюродных братьев, майор Мак-Наббс. Недавно в открытом море, в нескольких милях от залива Клайд, было произведено испытание этой яхты, и теперь она шла обратно в Глазго. На горизонте уже вырисовывался остров Арран, когда 1 Бизань-мачта - задняя мачта корабля. 2 Грот-мачта - самая высокая мачта корабля. стоявшим на вахте матрос сигнализировал о том, что за кормой «Дункана» плывёт какая-то огромная рыба. Капитан Джон Манглс немедленно приказал сообщить об этом Гленарвану, и тот в сопровождении майора Мак-Наббса не замедлил подняться на ют1. — Скажите, что это за рыба, по-вашему? — спросил он капитана. — Мне думается, сэр, что это крупная акула, - ответил Джон Манглс. — Акула — в здешних водах! — воскликнул Гленарван. — В этом нет никакого сомнения, — продолжал капитан, — такие акулы встречаются во всех морях и под всеми широтами. Это рыба-молот. Или я сильно ошибаюсь, или мы имеем дело с одной из этих подлых тварей. Если вы, сэр, согласны и миссис Гленарван доставит удовольствие присутствовать при такой любопытной ловле, то мы не замедлим узнать в точности, что это за рыба. — А вы какого мнения, Мак-Наббс? — обратился Гленар-ван к майору. — Стоит ли нам заняться этой ловлей? — Я заранее присоединяюсь к вашему мнению, — невозмутимо ответил майор. — Вообще следует уничтожать как можно больше этих хищных тварей, — заметил Джон Манглс. — Воспользуемся же случаем, и мы увидим необычайное зрелище и заодно принесём пользу. — Тогда за дело, Джон, — сказал Гленарван. Вслед за этим он велел предупредить жену, и Элен, очень заинтересованная перспективой такой захватывающей рыбной ловли, поспешила на ют к мужу. С капитанского мостика нетрудно было следить за всеми движениями акулы: она то ныряла, то с удивительной силой выскакивала на поверхность воды. Джон Манглс отдал необходимые приказания. Матросы сбросили с правого борта яхты крепкий канат с крюком, на который была насажена приманка — большой кусок свиного сала. Прожорливая акула, хотя она и находилась ярдах2 в пятидесяти от «Дункана», почуяла приманку и стала быстро догонять яхту. Видно было, как её плавники, серые на концах и чёрные у основания, с силой рассекали волны, 1 Ют — передняя часть судна. 2 Ярд равен 0,91 метра. 53 тогда как хвостовой придаток помогал ей удерживать безукоризненно прямое направление. По мере того как акула приближалась к яхте, всё отчётливее выступали её большие, горящие алчностью глаза навыкате; когда же она переворачивалась, из разинутой пасти выглядывало четыре ряда зубов. Голова у неё была широкая и напоминала двойной молот, насаженный на рукоятку. Джон Манглс не ошибся — это действительно была рыба, являющаяся самым прожорливым представителем семейства акул: рыба-молот. И пассажиры и команда «Дункана» с напряжённым вниманием следили за акулой. Вот она уже оказалась совсем близко от крюка, вот перевернулась на спину, чтобы поудобнее схватить его. Миг — и огромная приманка исчезла в её объёмистой пасти. Еще миг — и акула, сильно дёрнув за канат, сама насадила себя на крюк. Тут матросы, не теряя времени, принялись подтягивать добычу. Акула, чувствуя, что её вырывают из родной стихии, отчаянно забилась, но с ней быстро справились, накинув на хвост мёртвую петлю и тем парализовав её движения. Ещё несколько мгновений — и акула была поднята над бортовыми сетками и сброшена на палубу. Тотчас же один из матросов осторожно приблизился к акуле и сильным ударом топора отсёк её страшный хвост. Рыбная ловля закончилась. Больше нечего было бояться чудовища. Чувство мести моряков было удовлетворено, но не их любопытство. Надо сказать, что на всех судах принято тщательно осматривать желудок акул. Матросы, зная, до какой степени эта прожорливая рыба неразборчива, обыкновенно ждут от подобного осмотра какого-нибудь сюрприза, и ожидания их не всегда бывают напрасны. Элен Гленарван не пожелала присутствовать при этом отвратительном «осмотре» и перешла в рубку. Акула ещё дышала. Она была десяти футов1 длины и весила больше шестисот фунтов2. Такая длина и вес обычны для рыбы-молота. Но, не будучи самой крупной среди пород акул, она считается одной из наиболее опасных. Вскоре огромную рыбу без дальнейших церемоний вскрыли ударами топора. Крюк проник в самый желудок, 54 1 Фут равен 30,4 сантиметра. 2 Фунт равен 409 граммам. оказавшийся совершенно пустым. Очевидно, акула давно постилась. Разочарованные моряки уже собирались было выбросить акулу в море, как вдруг внимание помощника капитана привлёк какой-то грубый предмет, основательно засевший в её внутренностях. — Э! Что это такое? — крикнул он. — Да, верно, кусок скалы, проглоченный голодной акулой, чтобы нагрузиться балластом, — ответил один из матросов. — Рассказывай! — отозвался другой. — Это просто-напросто ядро: оно попало в желудок этой твари и ещё не успело там перевариться. — Помалкивайте, вы! — вмешался в разговор помощник капитана Том Остин. — Разве вы не видите, что эта тварь была горькой пьяницей и, чтобы ничего не потерять, не только вылакала всё вино, но проглотила ещё и бутылку? — Как! — воскликнул Гленарван. — Бутылка — в брюхе акулы? — Настоящая бутылка, — подтвердил помощник капитана, — но, как видно, из погреба вышла она давненько. — Ну, тогда, Том, выньте её, да поосторожнее, — сказал Гленарван: — ведь бутылки, найденные в море, нередко содержат в себе важные документы. — Вы так думаете? — проговорил майор Мак-Наббс. — По крайней мере, мне кажется, что это возможно. — О, я не спорю с вами, — отозвался майор. — Быть может, в этой бутылке и кроется какая-нибудь тайна. — Сейчас мы это узнаем, — промолвил Гленарван. — Ну как, Том? — Вот, — ответил помощник капитана, показывая какой-то бесформенный предмет, извлечённый им не без труда из внутренностей акулы. — Хорошо! — сказал Гленарван. — Велите обмыть эту неаппетитную вещь, а затем принести её в рубку. Том выполнил приказание, и бутылка, найденная при таких странных обстоятельствах, вскоре была поставлена на стол в кают-компании. Вокруг стола разместились Гленарван, майор Мак-Наббс, капитан Джон Манглс и Элен — ведь говорят, что женщины всегда немного любопытны. На море всё является событием. С минуту все молчали. 55 Каждый смотрел на хрупкий сосуд, стараясь угадать, что он в себе содержит: тайну ли какого-нибудь кораблекрушения или незначащую записку, вверенную волнам праздным мореплавателем. Всё же надо было наконец узнать, в чём тут дело, и Гле-нарван занялся осмотром бутылки, приняв все необходимые в таких случаях меры предосторожности. В эту минуту Гленарван напоминал коронера1, вникающего в обстоятельства совершённого преступления. И он, конечно, был прав, относясь к делу так внимательно, ибо часто какой-нибудь по виду самый незначительный признак может открыть очень многое. Прежде чем заглянуть внутрь бутылки, Гленарван осмотрел её снаружи. У бутылки было удлинённое крепкое горлышко, на котором ещё уцелел обрывок проржавленной проволоки. Стенки её были так плотны, что могли выдержать давление в несколько атмосфер. Это говорило о том, что бутылка происходила из Шампани. Такими именно бутылками виноградари Эпернэ перебивают спинки стульев, причём на стекле не остаётся даже самой маленькой трещины. Несомненно, и эта бутылка могла безнаказанно вынести испытания д,альних странствований. - Бутылка фирмы Клико, — объявил майтор. И так как Мак-Наббс считался компетентным2 в этом вопросе, никто не подумал опровергать его слова. - Дорогой майор, - обратилась к нему Элен, - мало толку в том, что нам известно происхождение этой бутылки, если мы не знаем, откуда она взялась. - Это мы узнаем, дорогая Элен, - сказал Гленарван. -Да и теперь уже можно сказать, что она попала к нам издалека. Обратите внимание на каменный нарост, который её покрывает. Это минеральные отложения морской воды. Бутылка долго носилась по волнам океана, прежде чем очутилась в брюхе акулы. - Невозможно не согласиться с вами, - отозвался майор. - Конечно, этот хрупкий сосуд в своей каменистой оболочке мог проделать длинное путешествие. - Но откуда он? - спросила Элен. 1 коронер - в Англии официальное лицо, ведущее следствие в случае чьей-нибудь внезапной и подозрительной смерти. 2 Компетентный - знающий, сведущий в определённой области. 56 - Погодите, погодите, дорогая Элен: с бутылками необходима выдержка. Я думаю, что не ошибусь, если скажу, что сама бутылка ответит нам на все наши вопросы. С этими словами Гленарван принялся счищать нарост с горлышка бутылки, и вскоре показалась пробка, очень пострадавшая от морской воды. - Досадное обстоятельство, - заметил Гленарван: - если только там находится какая-нибудь бумага, она должна быть сильно повреждена. - Боюсь, что так, - согласился майор. - Могу ещё добавить, - продолжал Гленарван, - что этой плохо закупоренной бутылке грозила опасность пойти ко дну. К счастью, акула вовремя проглотила её и доставила на борт «Дункана». - Без сомнения, так, - сказал Джон Манглс, - но всё же было бы лучше, если бы мы её выловили в открытом море, под определённой широтой и долготой. Тогда, изучив воздушные и морские течения, было бы возможно установить пройденный этой бутылкой путь, а теперь, с таким вот почтальоном, как акула, плывущая против ветра и течения, в этом будет очень трудно разобраться. - Посмотрим, - сказал Гленарван и принялся с величайшей осторожностью вытаскивать пробку. Когда бутылка была откупорена, по кают-компании распространился сильный запах морской соли. - Ну? - с чисто женским любопытством спросила Элен. - Да, я был прав, - отозвался Гленарван: - там бумаги. - Документы! Документы! - воскликнула его жена. - Только, по-видимому, они попорчены сыростью, - заметил Гленарван, - и их невозможно вытащить, до того они пристали к стенкам бутылки. - Разобьем её, - предложил Мак-Наббс. - Я предпочёл бы сохранить бутылку в целости, - ответил Гленарван. - Я тоже, - согласился майор. - Несомненно, хорошо было бы сохранить бутылку, -вмешалась Элен, - но содержимое ведь более ценно, чем сам сосуд, и потому лучше пожертвовать последним. - Достаточно будет отбить горлышко, - посоветовал Джон Манглс, - и тогда можно будет вынуть документы без вреда для них. 57 - Ну так сделайте это, дорогой Эдуард! - воскликнула Элен. В самом деле, иным способом трудно было бы извлечь бумаги, и Гленарван решился отбить горлышко драгоценной бутылки. Так как каменистый нарост на ней приобрёл твёрдость гранита, пришлось прибегнуть к молотку. Вскоре на стол посыпались осколки, и из бутылки показались слипшиеся клочки бумаги. Гленарван осторожно извлёк их и разложил перед собой. Элен, майор и капитан обступили его. Глава II. Три документа Вынутые из бутылки клочки бумаги были наполовину уничтожены морской водой. Из почти стёртых строк можно было разобрать лишь немногие неразборчивые слова. Гленарван стал исследовать эти клочки. Он всячески поворачивал их, подставляя под лучи дневного света, и старался уловить малейшие следы тех начертаний, которые пощадило море. Затем он взглянул на своих друзей, не сводивших с него жадных глаз. - Здесь, - сказал он, - три различных документа, по-видимому, копии одного и того же документа, написанные на трёх языках: английском, французском и немецком. Я пришёл к этому выводу, сличив уцелевшие слова. - Но, по крайней мере, в этих-то словах всё же можно уловить какой-нибудь смысл? — спросила Элен. - Трудно сказать что-нибудь определённое на этот счёт, дорогая: уцелевших слов очень немного. — А быть может, они дополняют друг друга? — заметил майор. — Несомненно, — отозвался Джон Манглс. — Не может же быть, чтобы морская вода уничтожила слова в трёх документах именно на одних и тех же местах! Соединив уцелевшие обрывки фраз, мы в конце концов доберёмся до их смысла. — Этим мы и займёмся, — сказал Гленарван, — но будем делать это методически. Начнём с английского документа. В этом документе строки и слова были расположены следующим образом: 58 1— —. ^ ' ^ 62 \ . , j sink Bri gow stra aland skipp 1 that monit of long 1 and ssistance lost Gr — Да, смысла здесь не много, - с разочарованным видом проговорил майор. — Как бы то ни было, — заметил капитан, — ясно, что это английский язык. — В этом нет никакого сомнения, — отозвался Гленар-ван: — слова sink, aland, that, and, lost уцелели; а skipp, очевидно, значит skipper. Видимо, речь тут идёт о каком-то мистере Gr., вероятно, капитане потерпевшего крушение судна. — Добавим ещё к этому обрывки слов monit и ssistan-ce1, — сказал Джон Манглс: — смысл их совершенно ясен. — Ну вот, уже кое-что мы и знаем! — воскликнула Элен. — К несчастью, не хватает целых строк, — заметил майор. — Как узнать название погибшего судна и место его крушения? — Узнаем и это, — сказал Гленарван. — Без сомнения, — согласился майор, всегда присоединявшийся к общему мнению. — Но каким образом? — Дополняя один документ другим. — Так примемся же за дело! — воскликнула Элен. Второй клочок бумаги более пострадал, чем предыдущий. В нём заключались немногие бессвязные слова, расположенные следующим образом: 7 Juni graus Glas zwei bringt ihnen atrosenV \ — Это написано по-немецки, — сказал Джон Манглс, взглянув на бумагу. 1 Английские слова значат: sink — терпеть крушение, aland — на земле, that — этот, and — и, lost — потерянный, skipper — капитан торгового флота, monition — документ, assistance — помощь. 59 - А вы знаете этот язык, Джон? — спросил Гленарван. - Знаю очень хорошо. - Тогда скажите нам, что значат эти несколько слов. Капитан внимательно осмотрел документ. - Прежде всего, — сказал он, — мы можем теперь установить, когда именно произошло кораблекрушение: седьмого Juni, то есть седьмого июня, а сопоставляя это с цифрой «шестьдесят два», стоящей в английском документе, мы получаем точную дату: седьмого июня 1862 года. - Чудесно! - воскликнула Элен. - Ну, что дальше, Джон? - В той же строчке, - продолжал молодой капитан, - я вижу слово Glas; сливая его со словом gow первого документа, получаем Glasgow. Очевидно, речь идёт о судне из порта Глазго. - Я того же мнения, - заявил майор. - Второй строчки в этом документе совсем не хватает, - продолжал Джон Манглс, - но в третьей я вижу два очень важных слова: zwei, что значит «два», и atrosen, вернее сказать - Matrosen, в переводе - «матросы». - Стало быть, речь здесь как будто идёт о капитане и двух матросах, - сказала Элен. - По-видимому, - согласился Гленарван. - Я должен признаться, - продолжал капитан, - что следующее слово, graus, ставит меня в тупик - я не знаю, как его перевести. Быть может, это разъяснит нам третий документ. Что же касается двух последних слов, то их легко понять: bringt ihnen значит «окажите им», а если мы свяжем их с английским словом assistance, которое, подобно им, находится в седьмой строчке первого документа, то само собой напрашивается фраза: «окажите им помощь». - Да! «Окажите им помощь»! - повторил Гленарван. -Но где находятся эти несчастные? До сих пор у нас не имеется ни малейшего указания на место, где произошла катастрофа. - Будем надеяться, что французский документ окажется более ясным, - заметила Элен. - Прочтём же французский документ, - сказал Гленар-ван, - и так как мы все знаем этот язык, то это будет нетрудно. Вот точное воспроизведение третьего документа: 60 itroi ats tannia gonie austral abo contin pr cruel indi jete ongit et 37o11' lat — Здесь есть цифры! — воскликнула Элен. — Смотрите, господа! Смотрите! — Будем действовать методически, — сказал Гленар-ван, — и начнём сначала. Разрешите мне восстановить одно за другим все эти неполные, отрывочные слова. С первых же букв я вижу, что речь идёт о трёхмачтовом судне, название которого благодаря английскому и французскому документам для нас вполне ясно: это «Британия». Из следующих двух слов — gonie и austral1 — только второе для нас всех понятно. — Вот уже драгоценная подробность, - заявил Джон Манглс: — значит, кораблекрушение произошло в Южном полушарии. — Это неопределённо, - заметил майор. — Продолжаю, — сказал Гленарван. — Слово abor — корень глагола аborder2. Эти несчастные выбрались на какой-то берег. Но где? Что значит contin? Не материк ли?3 Затем cruel4. — Cruel! — воскликнул Джон Манглс. — Так вот объяснение немецкого слова graus: grausam — жестокий! — Продолжаем! Продолжаем! — сказал Гленарван. Он вчитывался в текст со всё более страстным интересом, по мере того как перед ним раскрывался смысл этих незаконченных слов. — Indi... Не идёт ли тут речь об Индии, куда эти моряки могли быть выброшены? А что значит слово ongit? А! Longitude5. Вот и широта: тридцать семь градусов одиннадцать минут. Наконец-то мы имеем точное указание! — Да, но нет долготы, — промолвил Мак-Наббс. 1 Austral - южный. 2 Aborder - приставать, достигать. 3 Continent - материк. 4 Cruel - жестокий. 5 Longitude - долгота. 61 — Нельзя же всё иметь, дорогой майор, — отозвался Гле-нарван. — Уже немалое дело — точно знать градус широты. Решительно, этот французский документ самый полный из трёх. Очевидно, каждый из них является дословным переводом других, ибо все они содержат одинаковое количество строк. В таком случае, надо эти три документа соединить, перевести их на один язык, а затем постараться найти их наиболее правдоподобный, логичный и полный смысл. — На какой же из трёх языков собираетесь вы переводить? — спросил майор. — На французский, - ответил Гленарван, - раз большинство сохранившихся слов принадлежит к этому языку. — Вы правы, — согласился Манглс. — К тому же этот язык нам всем хорошо знаком. — Итак, решено! Я составлю этот документ следующим образом: объединю обрывки слов и фраз, оставляя неприкосновенными разделяюш;ие их пробелы, и дополню те слова, смысл которых несомненен. Затем мы их сравним и обсудим. Гленарван тотчас взялся за перо и через несколько минут подал своим друзьям бумагу, где было написано следующее: I ' у 7 июня 1862 трёхмачтовое судно «Британия» \ Глазго потерпело крушение гони южн у берег два матроса Капитан Гр (abor) матер пр жесток (indi) брошен этот документ долготы и 37o11' широты окажите им помощь В эту минуту появился матрос. Он доложил капитану, что «Дункан» входит в залив Клайд, и спросил, какие будут приказания. - Каковы ваши намерения, сэр? - обратился Джон Манглс к Гленарвану. - Как можно скорее достигнуть Думбартона. Оттуда 62 миссис Элен поедет домой, в Малькольм-Кэстль, а я отправлюсь в Лондон представить этот документ в адмиралтейство. Джон Манглс отдал соответствующие распоряжения, и матрос пошёл передать их помощнику капитана. - Теперь, друзья мои, - сказал Гленарван, - будем продолжать наше расследование. Мы напали на след крупной катастрофы, и от нашей сообразительности зависит жизнь нескольких человек. Напряжём же все силы нашего ума, чтобы разгадать эту загадку. - Мы готовы, дорогой Эдуард, - ответила Элен. - Прежде всего, - продолжал Гленарван, - нам надо обсудить три различные вещи: во-первых, то, что нам уже известно, во-вторых, то, о чём можно догадываться, и, наконец, в-третьих, то, что нам неизвестно. Что мы знаем? Мы знаем, что седьмого июня 1862 года трёхмачтовое судно «Британия», вышедшее из порта Глазго, потерпело крушение. Затем нам известно, что два матроса и капитан бросили в море под широтой тридцать семь градусов одиннадцать минут вот этот документ и что они просят оказать им помощь. - Совершенно правильно, - согласился майор. - О чём мы можем догадываться? - продолжал Гле-нарван. - Прежде всего о том, что крушение произошло в южных морях, и тут я обращу ваше внимание на обрывок слова gonie. Нет ли в нём указания на название страны? - Не Патагония ли? - воскликнула Элен. - Без сомнения. - Но разве через Патагонию проходит тридцать седьмой градус широты? - спросил майор. - Это легко проверить, - ответил Джон Манглс, раскрывая карту Южной Америки. - Совершенно верно: тридцать седьмая параллель пересекает Арауканию, проходит через пампасы по северным областям Патагонии, а затем через Атлантический океан. - Хорошо! Идём дальше в наших догадках. Два матроса и капитан abor... достигли... чего? Contin... материка. Обращаю на это ваше внимание. Они достигли материка, а не острова. Какова же их судьба? К счастью, две буквы pr говорят нам о ней. Бедняги! Они prisonniers, пленники. Чьи же пленники? Cruels indiens - жестоких индейцев. Достаточно ли убеди- 63 тельно это для вас? Разве эти слова не просятся сами собой на пустые места? Разве смысл документа не становится для вас ясен? Разве ваши умы не озаряются светом? Гленарван говорил с таким убеждением, в глазах его светилась такая абсолютная уверенность, что воодушевление его невольно передалось слушателям, и они в один голос воскликнули: — Конечно! Конечно, это так! После минутного молчания Гленарван продолжал: — Друзья мои, все эти гипотезы мне кажутся очень правдоподобными. По-моему, катастрофа произошла у берегов Патагонии. Впрочем, когда мы прибудем в Глазго, я непременно наведу справки о том, куда направлялась «Британия». Тогда мы наверняка будем знать, могла ли она очутиться в тех водах. — О, нам нет нужды ездить так далеко, - заговорил Джон Манглс: — у меня есть комплект «Газеты торгового флота», и мы получим из неё самые точные сведения. — Давайте посмотрим! — воскликнула Элен Гленарван. Джон Манглс вынул комплект газет 1862 года и стал их бегло просматривать. Поиски его длились недолго, и вскоре он с довольным видом прочёл вслух: — «Тридцатого мая 1862 года. Перу. Кальяо. Место назначения Глазго, «Британия», капитан Грант». — Грант! — воскликнул Гленарван. — Не тот ли это отважный шотландец, который собирался основать новую Шотландию где-то в Тихом океане? — Да, — ответил Джон Манглс, — это тот самый Грант. Он в 1861 году отплыл из Глазго на «Британии», и с тех пор о нём ничего не известно. — Теперь нет никаких сомнений, никаких! — воскликнул Гленарван. — Это он! «Британия» вышла из Кальяо тридцатого мая, а седьмого июня, через неделю после своего отплытия, она потерпела крушение у берегов Патагонии. И вот из этих, казалось бы, непонятных обрывков слов мы узнали всю её историю. Как видите, друзья мои, у нас было широкое поле для догадок! Теперь же в области неизвестного остаётся лишь долгота — только её нам и не хватает. — Но она нам и не нужна, — заявил Джон Манглс, — раз известна страна и та широта, под которой произошло крушение. Я берусь найти это место. 64 — Значит, нам всё известно? — спросила Элен. — Всё, дорогая, и я берусь заполнить пробелы, сделанные в документе морской водой, с такой же уверенностью, словно это было мне продиктовано самим капитаном Грантом. Тут Гленарван снова взял перо и уверенной рукой написал следующее: «7 июня 1862 года трёхмачтовое судно «Британия», из порта Глазго, затонуло у берегов Патагонии, в Южном полушарии. Два матроса и капитан Грант попытаются достигнуть берега, где попадут в плен к жестоким индейцам. Они бросили этот документ под... градусами долготы и 37°11' широты. Окажите им помощь, иначе их ждёт гибель». — Хорошо! Хорошо, дорогой Эдуард! - воскликнула Элен. — И если эти несчастные снова увидят свою родину, то они будут обязаны этим счастьем вам! — И они увидят свою родину! — ответил Гленарван. — Этот документ настолько определёнен, ясен и достоверен, что Англия не может не прийти на помощь трём своим сынам, заброшенным на пустынный морской берег. То, что она сделала когда-то для Франклина и многих других, она сделает теперь для потерпевших крушение на «Британии». — У этих несчастных, — заговорила Элен, — конечно, имеются семьи, которые их оплакивают. Быть может, у бедного капитана Гранта есть жена, дети... — Вы правы, дорогая моя, и я берусь уведомить их о том, что надежда ещё не совсем потеряна. А теперь, друзья мои, поднимемся на палубу, так как мы, по-видимому, подходим к порту. 65 И в самом деле, «Дункан», прибавив ходу, проходил в эту минуту мимо острова Бут. Справа виднелся Ротсей. Затем яхта устремилась в узкий фарватер залива, прошла мимо Гринока и в шесть часов вечера бросила якорь в Думбартоне, у базальтовой скалы, на вершине которой стоит знаменитый замок шотландского героя Уоллеса. У пристани ожидал экипаж, который должен был отвезти Элен и майора Мак-Наббса в Малькольм-Кэстль. Гле-нарван же, обняв свою молодую жену, поспешно отправился на вокзал - на скорый поезд. Но прежде чем уехать, он прибегнул к самому быстрому способу сообщения, и несколько минут спустя телеграф передал в редакции газет «Таймс» и «Морнинг кроникл» следующее объявление: «Относительно судьбы трёхмачтового судна «Британия» из Глазго, капитан Грант, обращаться к мистеру Гленар-вану, Малькольм-Кэстль, Люсс, графство Думбартон, Шотландия». На судне «Дункан» Гленарван, Элен, майор Мак-Наббс, Мери и Роберт Грант отправились на поиски капитана Гранта. Случайно на борту вместе с ними оказался уже знакомый вам Паганель, секретарь Парижского географического общества. Он присоединяется к экспедиции и в трудную минуту старается поддержать своих товарищей. Например, когда однажды зашёл разговор о жизненных трудностях, Паганель рассказывает сказку о человеческом счастье. Глава XXV. Между огнём и водой Сказка Паганеля имела огромный успех. Ему даже аплодировали, но каждый остался при своём мнении. Учёный достиг обычного результата всякой дискуссии - он никого не убедил. Но всё же с ним согласились в том, что под ударами судьбы не нужно падать духом и что если нет ни дворца, ни хижины, надо довольствоваться и деревом. Пока велись разговоры, наступил вечер. Такой тревожный день мог быть достойным образом завершён только 66 крепким сном. Мелодичные рулады хильгуэрос, этих пам-пасских соловьёв, мало-помалу затихали. Видимо, пернатые погружались в сон. Лучше всего было последовать их примеру. Но прежде чем, по выражению Паганеля, «забиться в гнёздышко», Гленарван, Роберт и географ взобрались на свою «обсерваторию», чтобы в последний раз произвести наблюдения над водной равниной. Было около девяти часов вечера. Солнце только что скрылось в сверкающем тумане. Вся западная половина неба утопала в горячих парах. Обычно столь яркие созвездия Южного полушария смутно мерцали, будто скрытые мглистым покровом. Всё же их можно было распознать, и Паганель познакомил Роберта и Гленарвана со звёздами полярной зоны. Учёный указал им, между прочим, на Южный Крест — созвездие из четырёх звёзд первой и второй величины, расположенных в виде ромба почти на высоте полюса; на созвездие Кентавра, одна из звёзд которого, Альфа, наиболее близка к Земле; на две обширные туманности — облака Магеллана, - из которых более крупная заволакивает пространство, в двести раз большее видимой поверхности Луны; и, наконец, на «чёрную дыру» — то место на небесном своде, где как будто совершенно отсутствуют звёзды. Географ очень жалел о том, что на небе ещё не появился видимый на обоих полушариях Орион, но зато он рассказал своим ученикам об одной любопытной частности патагонской «космографии». По мнению поэтичных индейцев, Орион представляет собой громадное лассо и три бо-лас, брошенные рукой охотника, бродящего по небесным прериям. Все эти созвездия, отражаясь в зеркале вод, создавали из него как бы второе небо. Нельзя было не восхититься этой картиной. Пока учёный Паганель посвящал своих слушателей в тайны космографии, небо у восточной стороны горизонта омрачилось. Густая, тёмная, резко очерченная туча постепенно поднималась вверх, гася звёзды. Мрачная, зловещая, она вскоре заволокла половину небесного свода. Казалось, что она движется сама собой, так как не чувствовалось ни малейшего ветерка. Воздух был неподвижен. Ни один листик на дереве не шевелился, ни малейшей ряби не про- 67 бегало по поверхности вод. Даже дышать становилось трудно — точно колоссальный пневматический насос разредил воздух. Атмосфера была насыщена электричеством; каждое живое существо ощущало, как оно бежит по его нервам. Гленарван, Паганель и Роберт почувствовали это. — Надвигается гроза, - заметил Паганель. — Ты не боишься грома? — спросил Гленарван мальчика. — О, сэр! — Ну, тем лучше: приближается гроза. — И гроза сильная, если судить по виду неба, — добавил Паганель. — Меня беспокоит не сама гроза, — продолжал Гленар-ван, — а тот ливень, которым она будет сопровождаться. Нас промочит до костей. Что бы вы там ни говорили, Па-ганель, а гнездом человек довольствоваться не может, и вы скоро в этом убедитесь на себе самом. — О, относясь философски... — Философия не помешает вам вымокнуть. — Нет, конечно, но она согревает. — Однако давайте спустимся к нашим друзьям, — сказал Гленарван, — и посоветуем им, вооружившись философией, как можно плотнее завернуться в пончо, а главное, запастись терпением, ибо оно нам понадобится. Гленарван в последний раз окинул взором грозное небо. Оно было покрыто густыми, чёрными тучами; только на западе неясная полоса ещё чуть светилась сумеречным светом. Вода потемнела и напоминала огромную тучу, готовую слиться со стоявшим вдали густым туманом. Ничего не было видно. Ни проблеска света, ни звука. Тишина становилась такой же глубокой, как темнота. — Давайте же спускаться, — повторил Гленарван: — скоро ударит гром. И все трое соскользнули по гладким веткам вниз. Здесь их очень удивил полусвет. Исходил он от несметного количества светящихся точек, носившихся с жужжанием над водой. — Что это, фосфоресценция? — спросил Гленарван географа. — Нет, — ответил тот, — это светляки — живые и недо- 68 рогие алмазы, из которых дамы Буэнос-Айреса делают себе прекрасные уборы. — Как, эти летающие искры — насекомые? — воскликнул Роберт. — Да, мой милый. Роберт поймал одного из светляков. Паганель не ошибся — это было насекомое, похожее на шмеля, с дюйм длиной. Индейцы зовут его «туко-туко». Паганель поднёс одного из этих насекомых к своим часам и разглядел, что они показывают десять часов вечера. Гленарван, подойдя к майору и трём морякам, стал отдавать распоряжения на ночь. Нужно было приготовиться к грозе. После перзвых раскатов грома, без сомнения, забушует ураган, и омбу1 начнёт сильно раскачивать. Поэтому каждому было предложено покрепче привязать себя к доставшейся ему постели из ветвей. Если уж нельзя было избежать потоков с неба, то, во всяком случае, надо было уберечься от земных вод и не упасть в бурный поток, нёс-шийся у подножия дерева. Все пожелали друг другу спокойной ночи, не очень-то, правда, на это надеясь, затем каждый скользнул на своё воздушное ложе, завернулся в пончо и постарался заснуть. Но приближение грозных явлений природы вызывает во всяком живом суш;естве какую-то смутную тревогу; побороть её не могут даже самые сильные. Постояльцы омбу, взволнованные, угнетённые, были не в состоянии сомкнуть глаз, и в одиннадцать часов первый отдалённый рокот грома застал всех их ещё бодрствующими. Гленарван пробрался на самый конец горизонтальной ветви и высунул голову из листвы. Даль тёмного неба уже разрезали блестящие молнии, отчётливо отражаясь в водах разлившейся реки. Эти молнии разрывали тучи бесшумно, словно какую-то мягкую, пушистую ткань. Понаблюдав за небом, сливавшимся с горизонтом в едином мраке, Гленарван вернулся на ствол. Т 1 Омбу - мощное дерево, которое растёт в одиночку среди аргентинских равнин. В главе XXIII наши путешественники находят себе убежище от наводнения на этом дереве. 69 - Что скажете, Гленарван? - спросил его Паганель. - Скажу, что начало - на славу, друзья мои, и если так пойдёт и дальше, то гроза будет страшнейшая. - Тем лучше! - воскликнул энтузиаст Паганель. - Раз уж избежать этого зрелища нельзя, так я рад, что оно будет красиво. - Вот ещё одна из ваших теорий, которая рассыплется с треском, - заметил майор. - И одна из лучших моих теорий, Мак-Наббс! Я согласен с Гленарваном - гроза будет великолепная! Сейчас, когда я пытался заснуть, мне припомнилось несколько случаев, которые помогают мне не терять надежды. Ведь мы как раз находимся в краю великих электрических бурь. Я где-то читал, что в 1793 году как раз здесь, в провинции Буэнос-Айрес, во время одной грозы молния ударила тридцать семь раз подряд! А мой коллега Мартин де Мусси, будучи в этих же местах, наблюдал раскат грома, длившийся целых пятьдесят пять минут без перерыва. - Наблюдал с часами в руках? - спросил майор. - С часами в руках. Единственное, что могло бы меня встревожить, - прибавил Паганель, - так это мысль, что на всей этой равнине возвышенным пунктом является только то омбу, на котором мы с вами находимся. Здесь был бы очень кстати громоотвод, ибо из всех деревьев пампасов молния почему-то питает особую слабость именно к омбу. А потом, вам, конечно, небезызвестно, друзья мои, что учёные не рекомендуют укрываться во время грозы под деревьями. - Ну, нельзя сказать, чтобы совет этот был уместен, -заявил майор. - Надо признаться, Паганель, вы чрезвычайно удачно выбрали момент для того, чтобы сообщить нам эти успокоительные сведения, - прибавил иронически Гленарван. - Ба! Все моменты хороши для приобретения знаний... - отозвался Паганель. - А, начинается!.. Раскаты грома прервали этот несвоевременный разговор. Их сила нарастала, а звук повышался. Приближаясь, они переходили из низких тонов в средние (если заимствовать подходящее сюда сравнение из музыки). Всё пространство было в огне. Невозможно было определить среди этого огня, какая именно электрическая искра вызывает 70 этот нескончаемый грохот грома, эхо которого, перекатываясь, уходило в бесконечную глубь неба. Непрерывно сверкавшие молнии были очень разнообразны по форме: некоторые из них свергались перпендикулярно, по пяти-шести раз на одном и том же месте; другие представляли огромный интерес для учёного — если Араго (как об этом свидетельствуют его любопытные подсчёты) всего два раза видел раздвоенную, вилообразную молнию, то здесь можно было наблюдать их сотнями. Были и такие молнии, которые, бесконечно разветвляясь, загорались кораллообразными зигзагами, причём на тёмном небесном своде получались самые причудливые световые эффекты. Вскоре на северо-востоке зажглась фосфорическая, ярко светящаяся полоса. Воспламеняя тучи, словно какое-то горючее вещество, и отражаясь в бурных водах, она мало-помалу охватила весь горизонт. Создалась огромная огненная сфера, в центре которой находилось омбу. Гленарван и его спутники молча глядели на это грозное зрелище. Они не могли говорить: слов не было слышно. Порой беловатый, точно призрачный свет на мгновение озарял то невозмутимое лицо майора, то оживлённое любопытством лицо Паганеля, то энергичные черты лица Гленарвана, то растерянное личико Роберта, то беспечные физиономии матросов. Однако ни дождя, ни ветра ещё не было. Но вскоре хляби небесные разверзлись, и между чёрным небом и водной равниной появились вертикальные линии, похожие на нити, натянутые на ткацкий станок. Крупные водяные капли, ударяясь о поверхность нового озера, отскакивали тысячами брызг, озарённых молниями. Предвещал ли этот ливень конец грозы? Предстояло ли нашим путешественникам отделаться лишь обильным водным душем? Нет! В разгар этой электрической бури на конце главной, горизонтальной, ветви омбу вдруг появился окружённый чёрным дымом огненный шар величиной с кулак. Этот шар, покружившись несколько секунд на одном месте, разорвался подобно бомбе, с таким грохотом, что он был слышен даже среди непрерывного, оглушительного грома. Запахло серой. На миг все затихло, и в этот момент послышался крик Тома Остина: 71 - Дерево загорелось! Том Остин не ошибся. Мгновенно, словно искра фейерверка, пламя охватило всю западную сторону омбу. Сухие сучья, гнёзда из сухой травы и верхний губчатый слой древесины послужили для него благоприятным материалом. Поднявшийся в это время ветер ещё больше раздул огонь. Надо было спасаться бегством. Гленарван и его спутники стали поспешно перебираться на восточную часть омбу, ещё не охваченную огнём. Взволнованные, растерянные, они молча, то протискиваясь, то подтягиваясь на руках, карабкались по ветвям, гнувшимся под их тяжестью. Пылавшие ветви корчились, трещали, извиваясь в огне, словно заживо сжигаемые змеи. Горящие головни падали в воду и, бросая пламенные отблески, уносились течением. Пламя то взлетало на огромную высоту, теряясь в как бы пылающем воздухе, то, прибитое вниз разъярённым ураганом, охватывало всё дерево, словно туника. Гленарван, Роберт, майор, Паганель, матросы были охвачены ужасом, их душил густой дым, обжигал нестерпимый жар. Огонь уже добирался до них; ничто не могло не только потушить, но даже приостановить его. Несчастные люди считали себя обречёнными сгореть заживо, подобно тем индусам, которых сжигают в утробе их божества - истукана. Наконец положение стало невыносимым. Из двух смертей приходилось выбирать менее жестокую. - В воду! - крикнул Гленарван. Вильсон, которого уже касалось пламя, первый бросился в воду, но вдруг оттуда раздался его отчаянный крик: - Помогите! Помогите! Остин стремительно кинулся к нему и помог ему вскарабкаться обратно на ствол. - Что такое? - Кайманы! Кайманы! — крикнул Вильсон. И в самом деле, вокруг омбу собрались, блестя чешуёй, отражавшей зарево пожара, эти опаснейшие из пресмыкающихся. При виде их сплющенных хвостов, их голов, напоминающих наконечник копья, их глаз навыкате, их широчайших, заходящих за уши пастей Паганель сразу признал в них по этим характерным признакам свирепых американских аллигаторов, называемых в испанских владениях кайманами. Их было штук десять. Они били воду 72 гигантскими хвостами и грызли омбу длинными зубами нижней челюсти. Несчастные поняли, что гибель их неизбежна. Их ждал ужасный конец: или быть сожжёнными заживо, или стать пищей кайманов. Сам майор промолвил своим спокойным голосом: — Быть может, и в самом деле это конец. Бывают обстоятельства, при которых человек бессилен бороться, обстоятельства, при которых неистовствующую стихию в силах побороть лишь какая-нибудь другая стихия. Гленарван блуждающими глазами смотрел на ополчившиеся против них огонь и воду, не зная, откуда могло бы прийти спасение. Гроза, правда, уже начинала стихать, но благодаря ей в воздухе образовалось значительное количество паров, и они находились в бурном движении. К югу от омбу образовался колоссальный смерч, как бы конус из тумана, вершина которого была внизу, а основание — наверху; он соединял грозовые тучи с бушевавшими водами. Вскоре смерч стал приближаться, крутясь с невероятной быстротой. Он притягивал к себе своим вращательным движением все ближайшие воздушные течения. Через несколько минут гигантский смерч налетел на омбу и охватил его со всех сторон. Дерево задрожало до самых корней. Гленарвану показалось, что кайманы набросились на омбу и вырывают его из земли своими мощными челюстями. Путешественники ухватились друг за друга: они почувствовали, что могучее дерево уступает натиску и опрокидывается. Ещё миг — и пылающие ветви с пронзительным шипеньем погрузились в бурные воды. А смерч уже прошёл и помчал дальше свою разрушительную силу, как бы выкачивая за собой воду озера до дна. Рухнувшее омбу, гонимое ветром, понеслось по течению. Кайманы обратились в бегство; лишь один из них полз по вывороченным корням и с разинутой пастью подбирался к людям. Мюльреди отломил горевшую с конца ветку и так хватил ею хищника, что сломал ему спину. Кайман упал в воду и, ударяя со страшной силой по ней хвостом, исчез в бурном потоке. Гленарван и его спутники, спасённые от этих прожорливых пресмыкающихся перебрались на подветренную сто- 73 рону дерева. Омбу плыло среди ночного мрака, и языки охватившего его пламени, раздуваемые ураганом, выгибались, как огненные паруса. 1866 и 1. Как вы думаете, какую роль играют в романе I и II главы? 2. Уточните по тексту гл. I и II, где и когда начинается действие романа. 3. Прочитайте самостоятельно главы XXIII—XXV. 4. В главах XXIII—XXV вы познакомились с одним из эпизодов путешествия героев, которые отправились на поиски капитана Гранта. Какие эпизоды в этих главах говорят о том, что это географический приключенческий роман? 5. Какие качества проявляют герои в экстремальной ситуации (по тексту гл. XXV)? 6. Перечитайте портрет Паганеля на стр. 5 нашего учебника. Какое представление об этом герое у вас складывается? Что добавляют к этому представлению главы XXIII-XXV? 74 7. Как вы думаете, почему Гленарван и его друзья отправляются на поиски капитана Гранта — человека, им совершенно незнакомого? Что их объединяет с героями романа А. Дюма? 8. Какие отношения связывают Гленарвана и его спутников? 9. Сформулируйте законы, составляющие «международный» кодекс’ чести, по которому живут и действуют герои А. Дюма и Ж. Верна. 10. Русский писатель М.Е. Салтыков-Щедрин, современник Жюля Верна, так отозвался о его романах: «Ребёнок не встретится здесь ни с благонравным Ваней, ни с обжорливою Соней, ни с лгуном Павлушей, рассказы о которых так тлетворно извращают детский смысл... Он увидит, что автор не обращается к нему, как к низшему организму, которому нужны какие-то особенные «маленькие» знания; он поймёт, что ему дают настоящие знания, что с ним говорят об настоящем, заправском деле...» Как вы думаете, о каких «настоящих знаниях» здесь идёт речь? Согласны ли вы с мнением Салтыкова-Щедрина? Объясните. Темы сочинений: 1. Чему может научить нас сегодня роман А. Дюма «Три мушкётера». 2. Почему мне было интересно читать книгу «Три мушкетёра». 3. Мой любимый герой из книги «Три мушкетёра». 4. Что это значит — жить по законам чести? (по книгам А. Дюма «Три мушкетёра» и Ж. Верна «Дети капитана Гранта»). 1 Кодекс - свод законов. 75 Стоял сентябрь, скучный, дождливый. На улицу совсем не хотелось. Тем более что в библиотеке было тепло, уютно, здесь тихо поскрипывали книжные полки, как будто вздыхали... Олег выполнял привычную работу. Чтобы расставить книги по местам, он быстро пробегал глазами обложку: читал фамилию автора, название, а заодно пробовал догадаться по названию, о чём эта книга. «Роберт Льюис Стивенсон «Остров сокровищ» — прочитал Олег на одной из обложек и остановился у стеллажа с буквой «С». Название было настолько интригующим1, что нашему герою захотелось перелистать книгу. Иллюстрации подтверждали предположения Олега: на одной из них был изображён старый одноногий моряк, на другой — пираты, размахивающие оружием... Мальчик так увлёкся, что даже вздрогнул, когда услышал за спиной голос: — Молодой человек, присоединяйтесь к нам! Это был голос Шерлока Холмса. Олег обернулся и увидел, что его друзья, все четверо, сидят вокруг стола и что-то внимательно рассматривают. Олег подошёл поближе. Капитан Григорьев пытался разобрать надпись на клочке бумаги, наполовину размытую водой: 7 июня 1862 трёхмачтовое судно «Британия» Глазго потерпело крушение гони южн берег два матроса I Капитан Гр (abor) матер пр жесток (indi) брошен этот документ долготы и 37о11' широты окажите им помощь - Это же записка капитана Гранта! - обрадовался Олег. — Я знаю, о чём в ней написано, я прочитал роман до конца... 1 Интригующий — вызывающий интерес, любопытство чем-то необычным. — Похвально, юноша! — отозвался д’Артаньян. — А не хотите ли присоединиться к нам? Вот, посмотрите. Мы пытаемся расшифровать надпись на этом старинном пергаменте. Если это удастся, мы узнаем, где зарыт клад! Представляете — найти клад! Что может быть увлекательнее?! — Вы извините меня, господа, если я помолчу? — улыбнулся Шерлок Холмс. — Я превосходно знаком со всеми видами тайнописи и сам являюсь автором научного труда, в котором проанализировано сто шестьдесят различных шифров. И вообще меня больше интересует сам процесс разгадывания шифра, чем поиски клада. А кстати, неплохо бы уточнить само понятие «шифр», прежде чем приниматься за дело. Можно взять толковый или энциклопедический словарь. Паганель снял с полки толстый том «Энциклопедического словаря», нашёл нужную страницу и прочитал: «Шифр (франц. chiffre): 1) совокупность условных знаков (условная азбука из букв или цифр) для секретной переписки. 2) Шифр библиотечный — условное обозначение места книги или журнала на полках книгохранилища». А вы заметили, мой юный друг, — обратился Паганель к Олегу, — что в приключенческих романах очень часто начало действия связано с находкой таинственного шифра. А известно ли вам, что одним из первых этот приём использовал американский писатель Эдгар По в начале XIX века? Это один из самых любимых писателей моего автора Жюля Верна. Я думаю, он заимствовал именно у Эдгара По этот приём. — Мне тоже так кажется, — вступил в разговор капитан Григорьев. — Эдгара По многие писатели считали своим учителем в литературе, например, Александр Сергеевич Пушкин, я читал об этом. — Извините, а разве Эдгар По писал о приключениях? А я думал, у него фантастика... - удивился Олег. — И фантастика тоже, ты прав. Эдгар По — удивительный писатель. Вот послушай: «Эдгар По написал много фантастических рассказов. Он написал много великолепных стихов и поэм... Кроме того, Эдгар По впервые создал приключенческие и так называемые детективные рассказы, отличавшиеся необыкновенной точностью и блеском анализа». Это выдержки из очерка Константина Паустовского. 78 и (П) 1. Вспомните, какие произведения К. Паустовского вы читали в учебниках «Капельки солнца», «В одном счастливом детстве» и в других книгах. В каком жанре они написаны? 2. Что объединяет эти рассказы? Какое представление о Паустовском-писателе, о его личности у вас сложилось? 3. Сегодня К. Паустовский предстанет перед вами в новом качестве - как автор литературного портрета. Когда будете читать, подумайте, похоже ли произведение Паустовского на обычную биографию. Константин ПАУСТОВСКИЙ (1892-1968) Эдгар По В конце сентября 1849 года в вагоне поезда, только что отошедшего из Балтимора в Филадельфию, кондуктор заметил низенького, худого человека в потрёпанной одежде. Человек этот лежал без сознания. Когда он пришёл в себя, кондуктор высадил его на первой же станции и отправил обратно в Балтимор, где, как полагал кондуктор, у этого человека должны были быть родственники или друзья. Неизвестный человек двигался как во сне и почти ничего не понимал. Чемодан его был набит рукописями. В Балтиморе неизвестный вышел из вокзала, сел на уличную скамейку и просидел несколько часов без движения. Потом он упал. Его подобрали и отправили в больницу. Через несколько дней, 7 октября 1849 года, этот человек умер от болезни, которую врачи не смогли определить. В медальоне на груди умершего нашли портрет молодой женщины необыкновенной красоты. Как потом выяснилось, это был портрет его матери. С ним умерший не расставался всю жизнь. Так странно и одиноко окончилось существование замечательного американского писателя Эдгара По. 79 Современники Эдгара По оставили о нём много воспоминаний, но все эти воспоминания написаны так, будто Эдгар По появился в тогдашней Америке как пришелец с далёкой планеты. О нём писали с почтительным или злым недоумением. Его разглядывали с любопытством и осуждением. Его боялись, но время от времени им восхищались. Он никак не сливался с благопристойной скукой и добропорядочностью, составлявшими основу жизни американца тридцатых и сороковых годов. Эдгар По был «блудным сыном» Америки. Самое существование этого поэта, фантаста и неудачника, казалось вызовом ханжеству и рутине. В трезвый век пара и торговых лихорадок появился человек, который жил только силой своего воображения и насмехался над всем, что составляло смысл жизни его соотечественников. Этого ему не могли простить, за это ему мстили. Его заставили почти всю жизнь голодать, нищенствовать, обивать пороги редакций. При жизни ему платили равнодушием, после смерти — клеветой. Эта посмертная клевета на Эдгара По вызвала возмущённый возглас французского поэта Бодлера: «Почему в Америке не запрещают собакам ходить на кладбище?» Эдгар По написал много фантастических рассказов. Он написал много великолепных стихов и поэм, ставших сокровищами не только американской, но и всемирной поэзии. Его поэмы «Ворон» и «Колокола» справедливо считаются по глубине и поэтической силе мировыми шедеврами. Кроме того, Эдгар По впервые создал приключенческие и так называемые детективные рассказы, отличавшиеся необыкновенной точностью и блеском анализа. Пожалуй, на первом месте среди таких рассказов стоит «Золотой жук» — рассказ, овеянный острым и волнующим воздухом тайны. Эдгар По был одним из родоначальников той фантастической литературы, которая получила своё развитие в произведениях Жюля Верна и Герберта Уэллса. По крови Эдгар По ирландец. Он происходил из старинного ирландского рода. Предки его переселились в Америку. Дед Эдгара участвовал в войне за независимость Со- 80 единённых Штатов, был генералом и дружил со знаменитым Лафайетом. Отец Эдгара По оставил генеральский дом с его прочным укладом и стал актёром. Он женился на английской актрисе Элизабет Арнольд, женщине редкой красоты, сироте, родившейся на палубе корабля среди океана и воспитанной чужими людьми. Родители По переезжали в фургоне из города в город с труппой бродячих актёров. В 1809 году в Бостоне у них родился сын Эдгар. Когда Эдгару было всего два года, родители его почти в одно время умерли от чахотки. Мальчика взял на воспитание шотландский купец Джон Аллен из города Ричмонда в Виргинии. Эдгар, красивый, своенравный и смелый мальчик, отличавшийся необыкновенной добротой, рос в богатой семье. Вскоре Аллен уехал на пять лет по торговым делам в Англию и взял Эдгара с собой. То было время битвы при Ватерлоо, пленения Наполеона, молодости Байрона и Пушкина. Ветер романтики бушевал над Европой. Маленький Эдгар учился в школе на окраине Лондона, на тихой улице, обсаженной вековыми вязами. Улица эта выросла по сторонам сохранившейся древней римской дороги. Вся эта обстановка и бледное небо Англии вызывали мечтательность. С детских лет Эдгар дал волю своему воображению и потом с полным правом говорил о себе, что «мечтать было единственным делом моей жизни». В 1820 году Эдгар вместе с Алленом вернулся в Виргинию и поступил в ричмондскую школу. Учителей этой школы удивляло, что Эдгар «всегда был готов уцепиться за любую трудную умственную задачу». Мальчик великолепно плавал. Он прославился на весь штат тем, что проплыл шесть миль против течения бурной реки. Он мечтал переплыть Ла-Манш. Так, как будто безоблачно, шла жизнь, но в глубине её пряталась горечь. Эдгар никогда не мог забыть, что он приёмыш. Весь характер жизни в доме Аллена был ему чужд и даже враждебен. Чувство одиночества не покидало «странного Эдди». Он очень болезненно и пылко отзывался на проявления доброты по отношению к себе. Случайная знакомая, Елена Стенперд, однажды приласкала его, и он отплатил ей за это глубокой привязанностью. Стенперд 81 вскоре умерла. Эдгар часто ходил на её могилу, иногда даже засыпал на могиле в слезах, а утром его находили на кладбище слуги шокированного этими «выходками» Джона Аллена. Разрыв с приёмным отцом был неизбежен. Он произошёл, когда Эдгар поступил в Виргинианский университет. Там он жил среди студентов весело и безалаберно. Он поражал всех своей удивительной памятью и немного сумбурной, но необыкновенной речью. Он потрясал слушателей, зачаровывал их, вырывал из привычной действительности и переносил в мир поэзии, вдохновения, тайн и тревог. «Гений-подкидыш» — говорили о нём преподаватели и студенты. Эдгар не окончил университета. Он порвал с приёмным отцом, уехал в Бостон, и с этого времени началась его самостоятельная, порой легендарная, бродячая и трудная жизнь. В Бостоне он выпустил первую книгу своих стихов — «Тамерлан». Потом на шесть лет он исчез из Америки. Никто не знает, что происходило с ним за эти шесть лет. Здесь начинается область легенд. Говорят, что он был в Греции, Италии, участвовал в польском восстании, жил в Петербурге, был ранен во время драки в Марселе и, наконец, якобы служил под вымышленным именем в американской армии. Известно только, что в 1830 году он появился в Вест-Пойнте, в Военной академии, уже усталым, с подорванным здоровьем юношей; он пробыл там недолго. Он несколько раз, очевидно сознательно, нарушил дисциплину, был предан военному суду и исключён из армии. Потом Эдгар По выпустил две новые книги поэм и опять исчез на три года. Появился он в 1833 году в редакции журнала «Субботний гость» в Балтиморе. Он принёс в редакцию два рассказа - «Рукопись, найденная в бутылке» и «Низвержение в Мальстрем» — и ушёл. Рассказы произвели ошеломляющее впечатление. Писатель Кеннеди бросился разыскивать неизвестного автора. Он нашёл Эдгара По в холодной каморке, умирающего от голода. Кеннеди поразило нервное и печальное лицо По, светло-оливковый цвет его кожи, живые и напряжённые глаза и весь облик этого нищего, державшего себя с необыкновенным достоинством и изяществом подлинного джентльмена. 82 Рассказы были напечатаны. Слава пришла сразу. Она прокатилась волной по Америке и перебросилась в Старый Свет. Но слава ни разу в жизни не дала Эдгару По ни одного дня, свободного от нужды и забот. В 1837 году жизнь наконец улыбнулась Эдгару. Он полюбил свою двоюродную сестру Виргинию. Некоторое время спустя Эдгар По обвенчался с нею в Ричмонде. По отзывам всех, кто видел Виргинию, это была девушка, полная внешнего и внутреннего изящества, простоты и ласковости. Она глубоко и преданно любила Эдгара По. Знакомые прозвали её «Троицын цвет» — по имени нежного цветка, украшавшего поля вокруг Ричмонда. Виргиния умерла от чахотки, когда ей было всего двадцать пять лет. Эдгар По прожил с ней и с её матерью Клемм несколько спокойных годов. Он был очень весел в это время, мягок и добр. Когда жить в Нью-Йорке, Ричмонде, Филадельфии и других городах стало уже не по силам из-за денежных затруднений, По переехал в деревню. Он жил с Виргинией и её матерью в маленьком доме, окружённом мириадами цветов и старыми вишнёвыми деревьями. Поэтесса Френсис Локки вспоминает, как легко и весело работал в это время Эдгар По. Он показывал ей свои рукописи. Писал он на узких и длинных листах бумаги, свёрнутой в рулоны. По, смеясь, развёртывал перед ней эти длинные рукописи и протягивал их через весь сад. В деревне Эдгар По начал писать очерки о тогдашних американских писателях. Это были язвительные и беспощадные портреты. Литературная Америка всполошилась. Началась обдуманная травля Эдгара По. Ему начали возвращать рукописи из журналов. На него клеветали. Наступили безденежье и нужда. По пришёл в отчаяние и начал пить. Всё рушилось. Один из журналов напечатал воззвание к гражданам Америки с просьбой жертвовать деньги и вещи в пользу нищего Эдгара По. Это воззвание о милостыне привело писателя в ярость. Он считал, что его литературные заслуги перед Америкой таковы, что правительство может помочь ему в трудную минуту. Но правительство ответило на обращение Эдгара По грубым отказом. 83 В январе 1847 года Виргиния умерла в пустом деревенском доме - всё было продано. Она умерла на полу, на охапке чистой соломы, застланной белоснежной простынёй, умерла, укрытая старым, рваным пальто Эдгара По. Эдгар По пережил Виргинию только на два года. Он сильно страдал, метался по стране. Он искал новых привязанностей, но никто не мог заменить ему Виргинию. Один только человек остался верен Эдгару По до смерти, по-матерински заботился о нём. Это была мать Виргинии, старуха Клемм. Хоронили Эдгара По в Балтиморе. Хоронили чужие, а может быть, и враждебные люди. Они заказали очень тяжёлую каменную плиту, чтобы положить её на могилу неспокойного поэта. Как будто тяжестью этой плиты они измеряли своё пренебрежение к нему. Как будто они боялись, что он может встать из могилы — насмешливый и непонятный. Когда каменную плиту положили на могилу Эдгара По, она раскололась. Весной в трещине проросли занесённые ветром семена полевых цветов, и могила закрылась этими цветами и высокой травой. Так жил, работал и умер Эдгар По. Жизнь его, равно как и смерть, лишний раз подтвердила ту истину, что старое общество всегда было жестоко и несправедливо к людям большого таланта и большой души. 1946 1. Как вы думаете, чем литературный портрет отличается от обычной биографии писателя, которую можно найти в любом предисловии или послесловии к книге? Меняется ли что-то оттого, что биографию писателя рассказывает не учёный-литературовед, а другой писатель? 2. Какое представление о личности Э. По у вас сложилось после чтения очерка? 84 Эдгар ПО (1809-1849) Золотой жук (в сокращении) Глядите! Хо! Он пляшет, как безумный. Тарантул укусил его... «Все не правы» Много лет тому назад мне довелось близко познакомиться с неким Вильямом Леграном. Он был прежде богат, но неудачи, следовавшие одна за другой, довели его до нищеты. Чтобы избегнуть унижений, связанных с потерей богатства, он покинул Новый Орлеан, город своих предков, и поселился на Сэлливановом острове, поблизости от Чарлстона в Южной Каролине. Это очень странный остров. Он тянется в длину мили на три и состоит почти что из одного морского песка. Ширина его нигде не превышает четверти мили. От материка он отделён едва заметным проливом, вода в котором с трудом пробивает себе путь сквозь тину и густой камыш — убежище болотных курочек. Деревьев на острове мало, и растут они плохо. Настоящего дерева не встретишь совсем. Ближе к восточной, удалённой от материка оконечности острова Легран соорудил себе хижину, где и обитал, когда я, по воле случая, с ним познакомился. Знакомство вскоре перешло в дружбу. Многое в характере отшельника внушало интерес и уважение. Я увидел, что он отлично образован и наделён недюжинными способностями, но вместе с тем заражён мизантропией1 и страдает от болезненного состояния ума, впадая попеременно то в восторженность, то в угрюмость. У Леграна было немало книг, но он редко к ним обращался. Он предпочитал охотиться и ловить рыбу или же бродить по прибрежному песку и миртовым зарослям в поисках раковин и насекомых. В этих странствиях Леграна обычно сопровождал старый негр Юпитер. Он был отпущен на волю ещё до разорения семьи; однако ни угрозами, ни посулами Юпитера нельзя было убедить, что он лишился неотъемлемого, как он полагал, права следовать повсюду за своим «масса Виллом». 1 Мизантропия — нелюбовь к людям, отчуждение от них. 85 Зимы на широте Сэлливанова острова редко бывают очень суровыми, и в осеннее время почти никогда не приходится разводить огонь в помещении. В средних числах октября 18... года выдался, однако, необычайно холодный день. Перед самым заходом солнца я пробрался сквозь вечнозелёные заросли к хижине моего друга, которого не видел уже несколько недель. Я жил в Чарлстоне, в девяти милях от острова, и удобства сообщения в те дни далеко отставали от нынешних. Добравшись до хижины, я постучал, как обычно, и, не получив ответа, разыскал в тайном месте ключ, отомкнул замок и вошёл. В камине пылал славный огонь. Это было неожиданно и весьма кстати. Я сбросил пальто, опустился в кресло поближе к потрескивавшим поленьям и стал терпеливо ждать возвращения хозяев. Они пришли вскоре после наступления темноты и сердечно меня приветствовали. Юпитер, улыбаясь до ушей, стал хлопотать по хозяйству, приготовляя на ужин болотных курочек. У Леграна был очередной приступ восторженности — не знаю, как точнее именовать его состояние. Он нашёл двустворчатую раковину, какой не встречал ранее, и, что ещё более радовало его, выследил и с помощью Юпитера поймал жука, неизвестного, по его словам, доселе науке. Он сказал, что завтра хочет услышать моё суждение об этом жуке. — А почему не сегодня? — спросил я, потирая руки у огня и мысленно посылая к чертям всех жуков на свете. — Если бы я знал, что вы здесь! — воскликнул Легран. — Но ведь мы так давно не виделись. Как я мог угадать, что именно сегодня вечером вы к нам пожалуете? Когда мы с Юпитером шли домой, то повстречали лейтенанта Дж. из форта, и я по какой-то глупости отдал ему на время жука. Так что сейчас жука не достанешь. Переночуйте, и мы пошлём за ним Юпа, как только взойдёт солнце. Это просто восторг. — Что? Восход солнца? — К чёрту солнце! Я — о жуке! Он ослепительно золотой, величиной с крупный лесной орех, и на спине у него три пятнышка, чёрных как смоль. Два круглых повыше и одно продолговатое книзу. А усики и голову... — Масса Вилл, послушайте-ка меня, — вмешался Юпи- 86 тер, — жук весь золотой, чистое золото, внутри и снаружи; только вот пятна на спинке. Такого тяжёлого жука я ещё в жизни не видел. — Допустим, что всё это так, и жук из чистого золота, - сказал Легран, как мне показалось, более серьёзным тоном, чем того требовали обстоятельства, — но почему же, Юп, мы должны из-за этого есть пережаренный ужин? Действительно, жук таков, — продолжал он, обращаясь ко мне, — что я почти готов согласиться с Юпитером. Надкрылья излучают яркий металлический блеск — в этом вы сами сможете завтра же убедиться. Пока что я покажу вам, каков он на вид. Легран сел за столик, где были перо и чернильница. Бумаги не оказалось. Он поискал в ящике, но и там ничего не нашёл. — Не беда, — промолвил он наконец, — обойдусь этим. — Он вытащил из жилетного кармана очень грязный клочок бумаги и, взяв перо, стал бегло набрасывать свой рисунок. Пока он был этим занят, я продолжал греться; озноб мой ещё не прошёл. Легран закончил рисунок и протянул его мне, не поднимаясь со стула. В эту минуту послышался громкий лай и царапанье у входной двери. Юпитер распахнул её, и огромный ньюфаундленд Леграна ворвался в комнату и бурно меня приветствовал, положив свои лапы мне прямо на плечи; я подружился с ним ещё в прежние посещения. Когда пёс утих, я взглянул на бумагу, которую всё это время держал в руке, и, по правде сказать, был немало озадачен рисунком моего друга. — Что же, — сказал я, наглядевшись на него вдосталь, — это действительно странный жук. Признаюсь, совершеннейшая новинка, никогда ничего подобного не видывал. По-моему, больше всего этот жук походит на череп, каким его принято изображать на эмблемах. Да что там походит!.. Форменный череп! — Череп? — отозвался Легран. — Пожалуй, что так, в осо- 87 бенности на моём рисунке. Общая форма овальная. Два чёрных пятнышка сверху напоминают глазницы, не так ли? А нижнее удлинённое пятнышко можно счесть за оскал черепа. - Может быть, что и так, Легран, — сказал я ему, — но рисовальщик вы слабый. Я подожду судить о жуке, пока не увижу его собственными глазами. <...> По прошествии месяца, в течение которого я не имел ни малейших сведений о Легране, меня посетил в Чарлстоне Юпитер. Я никогда не видел старого добряка негра таким удручённым, и меня охватила тревога: уж не случилось ли чего с моим другом? - Ну, Юп, - сказал я, - что там у вас? Как поживает твой господин? - По чести говоря, масса, он нездоров. - Нездоров? Ты пугаешь меня! На что он жалуется? - Не приключилось ли с ним что дурное после того, как я приходил к вам? - После того, как вы приходили, масса, ничего такого не приключилось. А вот до того приключилось. В тот самый день приключилось. - Что? О чём ты толкуешь? - Известно, масса, о чём! О жуке! - О чём? - О жуке. Я так думаю, что золотой жук укусил масса Вилла в голову. - Значит, ты действительно думаешь, что твоего хозяина укусил жук и это причина его болезни? - Ничего я не думаю - точно вам говорю. Если бы его не укусил золотой жук, разве ему снилось бы золото? Я много кое-чего слыхал про таких золотых жуков. - А откуда ты знаешь, что ему снится золото? - Откуда я знаю? Да он говорит про это во сне. Вот откуда я знаю. - Хорошо, Юп, может быть, ты и прав. Ну а каким же счастливым обстоятельствам я обязан чести твоего сегодняшнего визита? - О чём это вы толкуете, масса? - Ты привёз мне какое-нибудь послание от господина Леграна? - Нет, масса. Но он приказал передать вам вот это. 88 И Юпитер вручил мне записку следующего содержания: Дорогой N! Почему вы совсем перестали бывать у нас? Неужели вы приняли близко к сердцу какую-нибудь очередную мою brusquerie?1 Нет, это, конечно, не так. За время, что мы не виделись с вами, у меня появилась забота. Хочу рассказать вам о ней, но не знаю, как браться за это, да и рассказывать ли вообще. Последние дни я был не совсем здоров, и старина Юп вконец извёл меня своим непрошеным попечением. Вчера, представьте, он приготовил огромнейшую дубину, чтобы побить меня за то, что я ускользнул от него и прогулял весь день solus2 в горах на материке. Кажется, только нездоровье спасло меня от неожиданной взбучки. Со времени нашей встречи ничего нового в моей коллекции не прибавилось. Если у вас есть хоть какая-нибудь возможность, приезжайте вместе с Юпитером. Очень прошу вас. Мне нужно увидеться с вами сегодня же вечером по важному делу. Поверьте, что это дело великой важности. Ваш, как всегда, Вильям Легран Не колеблясь, я решил тотчас же ехать вместе с негром. Когда мы пришли к пристани, я увидел на дне лодки, на которой нам предстояло плыть, косу и лопаты, как видно, совсем новые. — Это что, Юп? — спросил я. — Коса и ещё две лопаты, масса. — Ты совершенно прав. Но откуда они взялись? — Масса Вилл приказал мне купить их в городе, и я отдал за них чёртову уйму денег. — Во имя всего, что есть таинственного на свете, зачем твоему «масса Виллу» коса и лопаты? — Зачем — я не знаю, и чёрт меня побери, если он сам знает. Всё дело в жуке! Видя, что от Юпитера толку сейчас не добьёшься и что 1 Резкость (фр.) 2 Один (лат.). 89 все его мыслительные способности парализованы этим жуком, я вскочил в лодку и поднял парус. Сильный попутный ветер быстро пригнал нас в опоясанную скалами бухточку к северу от форта Моултри, откуда нам оставалось до хижины около двух миль. Мы пришли в три часа пополудни. Легран ожидал нас с видимым нетерпением. Здороваясь, он крепко стиснул мне руку, и эта нервическая горячность вновь пробудила и усилила мои недавние опасения. В лице Леграна сквозила какая-то мертвенная бледность, запавшие глаза сверкали лихорадочным блеском. Осведомившись о его самочувствии и не зная, о чём ещё говорить, я спросил, получил ли он от лейтенанта Дж. своего золотого жука. — О да! — ответил он, заливаясь ярким румянцем. — На другое же утро! Ничто не разлучит меня теперь с этим жуком. Знаете ли вы, что Юпитер был прав? — В чём Юпитер был прав? — спросил я, и меня охватило горестное предчувствие. — Жук — из чистого золота! Он произнёс эти слова с полной серьёзностью. Я был глубоко потрясён. — Этот жук принесёт мне счастье, - продолжал Легран, торжествующе усмехаясь, — он вернёт мне утраченное родовое богатство. Что ж удивительного, что я его так ценю? Он ниспослан самой судьбой и вернёт мне богатство, если только я правильно пойму его указания. Юпитер, пойди принеси жука! — Что? Жука, масса? Не буду я связываться с этим жуком. Несите его сами. Легран поднялся с важным видом и вынул жука из застеклённого ящика, где он хранил его. Жук был действительно великолепен. В научной ценности находки Леграна не могло быть сомнений — натуралисты в то время ещё не знали таких жуков. На спинке виднелись с одной стороны два чёрных округлых пятнышка и ниже с другой ещё одно, подлиннее. Надкрылья были удивительно твёрдыми и блестели действительно как полированное золото. Тяжесть жука была тоже весьма необычной. Учитывая всё это, можно было не так уж строго судить Юпитера. Но как мог Легран разделять суждение Юпитера, оставалось для меня неразрешимой загадкой. 90 — Я послал за вами, — начал Легран торжественным тоном, когда я кончил осмотр, — я послал за вами, чтобы испросить совета и вашей помощи для уяснения воли Судьбы и жука... Мы с Юпитером собираемся в экспедицию на материк, в горы, и нам нужен верный помощник. Вы единственный, кому мы полностью доверяем. Ждёт нас там успех или же неудача, всё равно это волнение во мне сразу утихнет. — Погодите! Сколько времени вы намереваетесь пробыть там? — Должно быть, всю ночь. Мы выйдем сию же минуту и к восходу солнца вернёмся домой, что бы там ни было. — А вы поклянётесь честью, что, когда ваша прихоть будет исполнена и вся эта затея с жуком (боже правый!) благополучно закончится, вы вернётесь домой и станете слушаться меня, как если бы я был вашим домашним врачом? — Да. Обещаю. Скорее в путь! Время не ждёт! С тяжёлым сердцем решился я сопровождать моего друга. Было около четырёх часов дня, когда мы пустились в путь - Легран, Юпитер, собака и я. Дойдя до мыса, мы сели в ялик и переправились на материк. Потом взобрались по высокому берегу и, взяв направление на северо-запад, углубились в дикий, пустынный край, где, казалось, никогда не ступала нога человека. Легран уверенно вёл нас вперед, лишь изредка останавливаясь и сверяясь с ориентирами, которые, видимо, заприметил, посещая эти места до того. Так мы шли часа два, и на закате перед нами открылась угрюмая местность, ещё более мрачная, чем всё, что мы 91 видели до сих пор. Это был род / плато1, раскинувшегося у подножия почти неприступного склона и поросшего лесом от низа до самого верха. Склон был усеян громадными валунами, которые, казалось, не падали вниз в долину лишь потому, что деревья преграждали им путь. Глубокие расселины пересекали плато во всех направлениях и придавали пейзажу ещё большую дикость. Плоскогорье, по которому мы поднимались, сплошь поросло ежевикой. Вскоре стало ясно, что без косы нам сквозь заросли не пробраться. По приказу Леграна Юпитер стал выкашивать для нас тропинку к тюльпановому дереву необыкновенной высоты, которое стояло, окружённое десятком дубов, и далеко превосходило и эти дубы, и вообще все деревья, какие мне приходилось когда-либо видеть, раскидистой кроной, величавой красотой листвы и царственностью общих очертаний. Когда мы пришли наконец к цели, Легран обернулся к Юпитеру и спросил, сможет ли он взобраться на это дерево. Старик был сперва озадачен вопросом и ничего не ответил. Потом, подойдя к лесному гиганту, он обошёл ствол кругом, внимательно вглядываясь. Когда осмотр был закончен, Юпитер сказал просто: - Да, масса! Ещё не выросло такого дерева, чтобы Юпитер не смог на него взобраться. - Взбирайся вверх по стволу, пока я не крикну... Эй, погоди. Возьми и жука! Крепко обняв огромный ствол коленями и руками, нащупывая пальцами босых ног неровности коры для упора и раза два счастливо избежав падения, Юпитер добрался до первой развилины ствола и, видимо, считал свою миссию выполненной. Главная опасность действительно была 92 1 Плато — возвышенная равнина, которая отделяется от участков, расположенных ниже, крутым склоном. позади, но Юпитер находился на высоте в шестьдесят или семьдесят футов. — Куда мне лезть дальше, масса Вилл? — спросил он. — По толстому суку вверх, вон с той стороны, — ответил Легран. Негр тотчас повиновался, лезть было, должно быть, нетрудно. Он подымался всё выше, и скоро его коренастая фигура исчезла из виду, потерявшись в густой листве. Потом послышался голос как будто издалека: — Сколько ещё лезть? — Где ты сейчас? - спросил Легран. — Высоко-высоко! — ответил негр. — Вижу верхушку дерева, а дальше - небо. — Поменьше гляди на небо и слушай внимательно, что я тебе скажу. Посмотри теперь вниз и сочти, сколько всего ветвей на суку, на который ты влез. Сколько ветвей ты миновал? — Одна, две, три, четыре, пять. Подо мной пять ветвей, масса. — Поднимись ещё на одну. Вскоре Юпитер заверил нас, что он добрался до седьмой ветви. — А теперь, Юп, — закричал Легран, вне себя от волнения, — ты полезешь по этой ветви, пока она будет тебя держать! А найдёшь что-нибудь, крикни. Если у меня ещё оставались какие-либо сомнения по поводу помешательства моего друга, то теперь их не стало. Увы, он был сумасшедший! Следовало подумать о том, как доставить его домой. Пока я терялся в мыслях, опять послышался голос Юпитера: — По этой ветви я боюсь дальше лезть. Она почти вся сухая. — Ты говоришь, что она сухая, Юпитер? — закричал Легран прерывающимся голосом. — Да, масса, мёртвая, готова для того света. — Боже мой, что же делать? — воскликнул Легран, как видно в отчаянии. — Что делать? — откликнулся я, обрадованный, что наступил мой черёд сказать своё слово. — Вернуться домой и сразу в постель. Будьте умницей, уже поздно, и к тому же вы мне обещали. 93 — Юпитер! - закричал он, не обращая на мои слова никакого внимания. — Ты слышишь меня? — Слышу, масса Вилл, как не слышать! — Возьми нож. Постругай эту ветвь. Может быть, она не очень гнилая. — Она, конечно, гнилая, — ответил негр немного спустя, — да и не такая гнилая. Пожалуй, я немного продвинусь вперёд. Но только один. — Что это значит? Разве ты и так не один? — Я про жука. Жук очень, очень тяжёлый. Если я брошу его вниз, я думаю, одного старого негра этот сук выдержит. — Старый плут! — закричал Легран с видимым облегчением. — Не городи вздора! Если ты бросишь жука, я сверну тебе шею. Эй, Юпитер, ты слышишь меня? — Как не слышать, масса? Нехорошо так ругать бедного негра. — Так вот, послушай! Если ты проберёшься ещё немного вперёд, осторожно, конечно, чтобы не грохнуться вниз, и если ты будешь держать жука, я подарю тебе серебряный доллар, сразу, как только ты спустишься. — Хорошо, масса Вилл, лезу, — очень быстро ответил Юпитер, — а вот уже и конец. — Конец ветви? — вскричал Легран. — Ты правду мне говоришь, ты на конце ветви? — Не совсем на конце, масса... Ой-ой-ой! Господи боже мой! Что это здесь на дереве? — Ну? — крикнул Легран, очень довольный. — Что ты там видишь? — Да ничего, просто череп. Кто-то забыл свою голову здесь на дереве, и вороны склевали всё мясо. — Ты говоришь — череп?! Отлично! А как он там держится? Почему он не падает? — А верно ведь, масса! Сейчас погляжу. Что за притча такая! Большой длинный гвоздь. Череп прибит гвоздём. — Теперь, Юпитер, делай в точности, что я скажу. Слышишь меня? — Слышу, масса. — Слушай меня внимательно! Найди левый глаз у черепа. — Угу! Да! А где же у черепа левый глаз, если он вовсе безглазый? 94 — Ох, какой ты болван, Юпитер! Знаешь ты, где у тебя правая рука и где левая? — Знаю, как же не знать, левой рукой я колю дрова. — Правильно. Ты левша. Так вот, левый глаз у тебя с той стороны, что и рука. Ну, сумеешь теперь отыскать левый глаз у черепа, то место, где был левый глаз? Юпитер долго молчал, потом он сказал: — Левый глаз у черепа с той стороны, что и рука у черепа? Но у черепа нет левой руки... Что ж, на нет и суда нет! Вот я нашёл левый глаз. Что мне с ним делать? — Пропусти сквозь него жука и спусти его вниз, сколько хватит шнура. Только не урони. — Пропустил, масса Вилл. Это самое плёвое дело — пропустить жука через дырку. Смотрите-ка! Во время этого диалога Юпитер был скрыт листвой дерева. Но жук, которого он спустил вниз, виднелся теперь на конце шнурка. Заходящее солнце ещё освещало возвышенность, где мы стояли, и в последних его лучах жук сверкнул, как полированный золотой шарик. Он свободно свисал между ветвей дерева, и если б Юпитер сейчас отпустил шнурок, тот упал бы прямо к нашим ногам. Легран быстро схватил косу и расчистил участок диаметром в девять—двенадцать футов, после чего он велел Юпитеру отпустить шнурок и слезать поскорее вниз. Забив колышек точно в том месте, куда упал жук, мой друг вытащил из кармана землемерную ленту. Прикрепив её за конец к стволу дерева, как раз напротив забитого колышка, он протянул её прямо, до колышка, после чего, продолжая разматывать ленту и отступая назад, отмерил ещё пятьдесят футов. Юпитер с косой в руках шёл перед ним, срезая кусты ежевики. Дойдя до нужного места, Легран забил ещё один колышек и, принимая его за центр, очистил круг диаметром примерно в четыре фута. Потом он дал по лопате мне и Юпитеру, сам взял лопату и приказал нам копать. Мы копали не менее двух часов. Мы сохраняли молчание, и нас смущал только лай собаки, которая выказывала необычайный интерес к нашей работе. Этот лай становился всё более настойчивым, и мы начали опасаться, как бы он не привлёк какого-нибудь бродягу, расположившегося по соседству на отдых. Точнее, боялся Легран; я был бы 95 только доволен, если бы смог при содействии постороннего человека вернуть домой моего путешественника. Разбушевавшегося пса утихомирил Юпитер, проявив при этом немалую изобретательность. Он вылез из ямы с решительным видом и стянул ему пасть своими подтяжками, после чего, хмуро посмеиваясь, снова взялся за лопату. После двухчасовых трудов мы вырыли яму глубиной в пять футов, однако никаких признаков клада не было видно. Мы приостановились, и я стал надеяться, что комедия подходит к концу. Однако Легран, хотя и расстроенный, как я мог заметить, отёр пот со лба и снова взялся за работу. Яма уже имела четыре фута в диаметре и занимала всю площадь очерченного Леграном круга. Теперь мы расширили этот круг, потом углубили яму ещё на два фута. Результаты остались всё теми же. Мой золотоискатель, которого мне было жаль от души, наконец вылез из ямы и принялся медленно и неохотно натягивать свой сюртук, который сбросил перед началом работы. В каждой чёрточке его лица сквозило горькое разочарование. Я молчал, Юпитер по знаку своего господина стал собирать инструменты. Потом он снял с собаки свой самодельный намордник, и мы двинулись в путь, домой, не произнеся ни слова. Не успели мы пройти и десятка шагов, как Легран с громким проклятием повернулся к негру и крепко схватил его за ворот. Поражённый Юпитер разинул рот, выпучил глаза и, уронив лопаты, упал на колени. — Каналья, — с трудом промолвил Легран сквозь сжатые зубы, — проклятый чёрный негодяй, отвечай мне немедленно, отвечай без увёрток, где у тебя левый глаз? — Помилуй бог, масса Вилл, вот у меня левый глаз, вот он! — ревел перепуганный Юпитер, кладя руку на правый глаз и прижимая его изо всей мочи, словно страшась, что его господин вырвет ему этот глаз. — Так я и думал! Я знал! Ура! - закричал Легран, отпуская негра. Он исполнил несколько сложных танцевальных фигур, поразивших его слугу, который, поднявшись на ноги и словно окаменев, переводил взгляд с хозяина на меня и с меня опять на хозяина. — За дело! — сказал Легран. — Вернёмся! Мы ещё выиграем эту игру! — И он повёл нас обратно к тюльпановому дереву. 96 — Ну, Юпитер, - сказал Легран, когда мы снова стояли втроём у подножия дерева, — говори: как был прибит этот череп к ветке, лицом или наружу? — Наружу, масса, так чтобы вороны могли клевать глаза без хлопот. — Теперь говори мне, в какой ты глаз опустил жука — в тот или этот? — И Легран тронул пальцем сперва один глаз Юпитера и потом другой. — В этот самый, масса, в левый, как вы велели! Юпитер указывал пальцем на правый глаз. — Отлично, начнем всё сначала! С этими словами мой друг, в безумии которого, как мне показалось, появилась теперь некоторая система, вытащил колышек, вбитый им ранее на месте падения жука, и переставил его на три дюйма к западу. Снова связав землемерной лентой колышек со стволом дерева, он отмерил ещё пятьдесят футов до новой точки, отстоявшей от нашей ямы на несколько ярдов. Мы очертили ещё раз круг, несколько большего диаметра, чем предыдущий, и снова взялись за лопаты. Я смертельно устал, но хотя и сам ещё не отдавал себе в том отчёта, прежнее отвращение к работе у меня почему-то исчезло. Каким-то неясным образом я стал испытывать к ней интерес, более того, меня охватило волнение. В нелепом поведении Леграна сквозило что-то похожее на предвидение, на продуманный план, и это, вероятно, оказало на меня своё действие. Продолжая усердно копать, я ловил себя несколько раз на том, что и сам со вниманием гляжу себе под ноги, в яму, словно тоже ищу на дне её мифическое сокровище, мечта о котором свела с ума моего бедного друга. Мы трудились уже часа полтора, и эти странные прихоти мысли овладевали мной всё настойчивее, когда нас опять всполошил отчаянный лай нашего пса. Если раньше он лаял из озорства или же из каприза, то теперь его беспокойство было нешуточным. Он не дался Юпитеру, когда тот опять хотел напялить ему намордник, и, прыгнув в яму, стал яростно разгребать лапами землю. Через пять-шесть секунд он отрыл два человеческих скелета, а вернее, груду костей, перемешанных с обрывками полуистлевшей шерстяной материи и металлическими пуговицами. Ещё два удара лопатой — и мы уви- 97 дели широкое лезвие испанского ножа и несколько монет, золотых и серебряных. При виде монет Юпитер предался необузданной радости, но на лице его господина выразилось сильнейшее разочарование. Он умолял нас, однако, не прекращать работу. Не успел он вымолвить эту просьбу, как я оступился и тут же упал ничком, зацепившись ногой за большое железное кольцо, прикрытое рыхлой землёй. Теперь работа пошла уже не на шутку. Лихорадочное напряжение, испытанное за эти десять минут, я не решусь сравнить ни с чем в своей жизни. Мы отрыли продолговатый деревянный сундук, прекрасно сохранившийся. Необыкновенная твёрдость досок, из которых он был сколочен, наводила на мысль, что дерево подверглось химической обработке, вероятно было пропитано двухлористой ртутью. Сундук был длиною в три с половиной фута, шириной в три фута и высотой в два с половиной. Он был надёжно окован железными полосами и обит заклёпками. Перекрещиваясь, железные полосы покрывали сундук, образуя как бы решётку. С боков сундука под самую крышку было ввинчено по три железных кольца, всего шесть колец, так что за него могли взяться разом шесть человек. Взявшись втроём, мы сумели только что сдвинуть сундук с места. Стало ясно, что унести такой груз нам не под силу. По счастью, крышка держалась лишь на двух выдвижных болтах. Дрожащими руками, не дыша от волнения, мы выдернули болты. Мгновение, и перед нами предстало сокровище. Когда пламя фонарей осветило яму, от груды золота и драгоценных камней взметнулся блеск такой силы, что мы были просто ослеплены. Чувства, с которыми я взирал на сокровища, не передать словами. Прежде всего я, конечно, был изумлён. Легран, казалось, изнемогал от волнения и почти не разговаривал с нами. Лицо Юпитера на минуту стало смертельно бледным, если можно говорить о бледности применительно к черноте негра. Он был словно поражён громом. Потом он упал на колени и, погрузив по локоть в сокровища свои голые руки, блаженно застыл в этой позе, словно был в тёплой ванне. Наконец, глубоко вздохнув, он произнёс примерно такую речь: — И всё это сделал золотой жук! Милый золотой жук, 98 бедный золотой жучок. А я-то его обижал, я бранил его! И не стыдно тебе, старый негр? Отвечай!.. Я оказался вынужденным призвать их обоих — и слугу и господина - к порядку: нужно было забрать сокровище. Спускалась ночь, до рассвета нам предстояло доставить его домой. Мы не знали, как взяться за дело, голова шла кругом, и много времени ушло на раздумья. Наконец мы извлекли из сундука две трети его содержимого, после чего, тоже не без труда, вытащили сундук из ямы. Вынутые сокровища мы спрятали в ежевичных кустах и оставили под охраной нашего пса, которому Юпитер строго-настрого приказал ни под каким видом не двигаться с места и не разевать пасть до нашего возвращения. Затем мы подняли сундук и поспешно двинулись в путь. Дорога была нелёгкой, но к часу ночи мы благополучно пришли домой. Слишком измученные, чтобы идти обратно, - ведь и человеческая выносливость имеет предел, -мы закусили и дали себе отдых до двух часов; после чего, захватив три больших мешка, отыскавшихся, к нашему счастью, тут же на месте, мы поспешили назад. Около четырёх часов - ночь уже шла на убыль - мы подошли к тюльпановому дереву, разделили остатки добычи на три примерно равные части, бросили ямы как есть, незасыпанными, снова пустились в путь и сложили драгоценную ношу в хижине у Леграна, когда первый слабый проблеск зари осветил восток над кромкою леса. Мы изнемогали от тяжкой усталости, но внутреннее волнение не оставляло нас. Проспав три-четыре часа беспокойным сном, мы, словно уговорившись заранее, поднялись и стали рассматривать наши сокровища. Сундук был наполнен до самых краев, и мы потратили весь этот день и большую часть ночи, перебирая сокровища. Они были свалены как попало. Видно было, что их бросали в сундук не глядя. После тщательной разборки выяснилось, что доставшееся нам богатство даже значительнее, чем нам показалось с первого взгляда. Одних золотых монет, исчисляя стоимость золота по тогдашнему курсу, было не менее чем на четыреста пятьдесят тысяч долларов. Серебра там не было вовсе, одно только золото иностранного происхождения и старинной чеканки — французское, испанское и немецкое, несколько английских гиней 99 и ещё какие-то монеты, нам совсем незнакомые. Попадались тяжёлые большие монеты, стёртые до того, что нельзя было прочитать на них надписи. Американских не было ни одной. Определить стоимость драгоценностей было труднее. Бриллианты изумили нас своим размером и красотой. Всего было сто десять бриллиантов, и среди них ни одного мелкого. <...> В дальнейшем, когда мы продали драгоценные камни и золотые изделия (некоторые безделушки мы сохранили на память), оказалось, что наша оценка клада была слишком скромной. Когда наконец мы завершили осмотр и владевшее нами необычайное волнение чуть-чуть поутихло, Легран, который видел, что я сгораю от нетерпения и жажду получить разгадку этой поразительной тайны, принялся за рассказ, не упуская ни малейшей подробности. - Вы помните, - сказал он, - тот вечер, когда я показал вам свой беглый набросок жука. Вспомните также, как я был раздосадован, когда вы сказали, что мой рисунок походит на череп. Вначале я думал, что вы просто шутите; потом я припомнил, как характерно расположены пятнышки на спинке жука, и решил, что ваше замечание не столь уж нелепо. Всё же насмешка ваша задела меня - я считаюсь недурным рисовальщиком. Потому, когда вы вернули мне этот клочок пергамента, я вспылил и хотел скомкать его и швырнуть в огонь. - Клочок бумаги, вы хотите сказать, - заметил я. - Нет! Я сам так думал вначале, но как только стал рисовать, обнаружилось, что это тонкий-претонкий пергамент. Как вы помните, он был очень грязен. Так вот, комкая его, я ненароком взглянул на рисунок, о котором шла речь. Представьте моё изумление, когда я тоже увидел изображение черепа на том самом месте, где только что нарисовал вам жука. В первую минуту я растерялся. Я взял свечу и, усевшись в другом конце комнаты, стал исследовать пергамент более тщательно. Перевернув его, я тотчас нашёл свой рисунок, совершенно такой, каким он вышел из-под моего пера. Близость этих изображений на двух сторонах пергамента была поистине странной. На обороте пергамента, в точности под моим рисунком жука, был нарисован череп, который напоминал моего жука и размером и очертаниями! Невероятное совпадение на минуту 100 ошеломило меня. Это обычное следствие такого рода случайностей. Рассудок силится установить причинную связь явлений и, потерпев неудачу, оказывается на время как бы парализованным. Когда я пришёл в себя, меня осенила вдруг мысль, которая была ещё удивительнее, чем то совпадение, о котором я говорю. Я совершенно ясно, отчётливо помнил, что, когда я рисовал своего жука, на пергаменте не было никакого другого рисунка. Когда вы ушли и Юпитер крепко уснул, я приступил к более методическому исследованию стоявшей передо мною задачи. Прежде всего я постарался восстановить обстоятельства, при которых пергамент попал ко мне в руки. Мы нашли жука на материке, в миле к востоку от острова и поблизости от линии прилива. Когда я схватил жука, он меня укусил, и я его сразу выронил. Юпитер, прежде чем взять упавшего возле него жука, стал с обычной своей осторожностью искать листок или еще что-нибудь, чем защитить свои пальцы. В ту же минуту и он и я одновременно увидели этот пергамент; мне показалось тогда, что это бумага. Пергамент лежал полузарытый в песке, только один уголок его торчал на поверхности. Поблизости я приметил остов корабельной шлюпки. Видно, он пролежал здесь немалый срок, потому что от деревянной обшивки почти ничего не осталось. Вы помните, когда я подсел к столу, чтобы нарисовать жука, у меня не оказалось бумаги. Я заглянул в ящик, но и там ничего не нашёл. Я стал рыться в карманах, рассчитывая отыскать какой-нибудь старый конверт, и нащупал пергамент. Я описываю с наивозможнейшей точностью, как пергамент попал ко мне: эти обстоятельства имеют большое значение. Можете, если хотите, считать меня фантазёром, но должен сказать, что уже в ту минуту я установил некоторую связь событий. Я соединил два звена длинной логической цепи. На морском побережье лежала шлюпка, неподалёку от шлюпки пергамент — не бумага, заметьте, пергамент, на котором был нарисован череп. Вы, конечно, спросите, где же здесь связь? Я отвечу, что череп — всем известная эмблема пиратов. Пираты, вступая в бой, поднимали на мачте флаг с изображением черепа. Итак, я уже сказал, то была не бумага, пергамент. Пер- 101 гамент сохраняется очень долго, то, что называется вечно. Его редко используют для ординарных записей уже потому, что писать или рисовать на бумаге гораздо легче. Это рождало мысль, что череп на нашем пергаменте был неспроста, а с каким-то особым значением. Я обратил внимание и на формат пергамента. Один уголок листа был по какой-то причине оборван, но первоначально пергамент был удлинённым. Это был лист пергамента, предназначенный для памятной записи, которую следует тщательно, долго хранить. - Всё это так, - прервал я Леграна, - но вы ведь сами сказали, что, когда рисовали жука на пергаменте, там не было черепа. Как же вы утверждаете, что существует некая связь между шлюпкой и черепом, когда вы сами свидетель, что этот череп был нарисован (один только бог знает кем!) уже после того, как вы нарисовали жука? — А! Здесь-то и начинается тайна. Хотя должен сказать, что разгадка её в этой части не составила для меня большого труда. Я не давал своим мыслям сбиться с пути, логика же допускала только одно решение. Рассуждал я примерно так. Когда я стал рисовать жука, на пергаменте не было никаких признаков черепа. Я кончил рисунок, передал его вам и пристально за вами следил, пока вы мне не вернули пергамент. Следовательно, не вы нарисовали там череп. Однако помимо вас нарисовать его было некому. Значит, череп вообще нарисован не был. Откуда же он взялся? Тут я постарался припомнить с полной отчётливостью решительно всё, что случилось в тот вечер. Стояла холодная погода (о, редкий, счастливый случай!), в камине пылал огонь. Я разогрелся от быстрой ходьбы и присел у стола. Ну а вы пододвинули своё кресло ещё ближе к камину. В ту же минуту, как я передал вам пергамент и вы стали его разглядывать, вбежал Волк, наш ньюфаундленд, и бросился вас обнимать. Левой рукой вы гладили пса, стараясь его отстранить, а правую руку с пергаментом опустили между колен, совсем близко к огню. Я побоялся даже, как бы пергамент не вспыхнул, и хотел уже вам об этом сказать, но не успел, потому что вы тут же подняли руку и стали снова его разглядывать. Когда я представил в памяти всю картину, то сразу уверился, что череп возник на пергаменте под влиянием тепла. 102 Вы, конечно, слыхали, что с давних времён существуют химические составы, при посредстве которых можно тайно писать и на бумаге, и на пергаменте. Запись становится видимой под влиянием тепла. <...> Я стал тщательно рассматривать изображение черепа на пергаменте. Наружный контур рисунка — я имею в виду очертания его, близкие к краю пергамента, - выделялся отчётливее. Значит, действие тепла было либо малым, либо неравномерным. Я тотчас разжёг огонь и стал нагревать пергамент над пылающим жаром. Вскоре очертания черепа проступили более явственно, когда же я продолжил свой опыт, то по диагонали от черепа в противоположном углу пергамента стала обозначаться фигура, которую я сперва принял за изображение козы. Более внимательное изучение рисунка убедило меня, что это козлёнок. - Ха-ха-ха! - рассмеялся я. - Конечно, Легран, я не вправе смеяться над вами, полтора миллиона долларов не тема для шуток, но прибавить ещё звено к вашей логической цепи вам здесь не удастся. Пират и коза несовместны. Пираты не занимаются скотоводством; это - прерогатива фермеров. - Но я же сказал вам, что это была не коза. - Не коза, так козлёнок, не вижу большой разницы. - Большой я тоже не вижу, но разница есть, - ответил Легран, - сопоставьте два слова: kid (козлёнок) и Kidd! Доводилось ли вам читать или слышать о капитане Кидде? Я сразу воспринял изображение животного как иероглифическую подпись, наподобие рисунка в ребусе. «Подпись» я говорю потому, что козлёнок был нарисован на нашем пергаменте именно в том самом месте, где ставится подпись. А изображение черепа в противоположном по диагонали углу в свою очередь наводило на мысль о печати или гербе. Но меня обескураживало отсутствие главного -текста моего воображаемого документа. - Значит, вы полагали, что между печатью и подписью будет письмо? - Да, в этом роде. Сказать по правде, мною уже овладевало непобедимое предчувствие огромной удачи. Почему, сам не знаю. Это было, быть может, не столько предчувствие, сколько самовнушение. Представьте, глупая шутка Юпитера, что жук - из чистого золота, сильно подейство- 103 вала на меня. К тому же эта удивительная цепь случайностей и совпадений!.. Ведь все события пришлись на тот самый день, выпадающий, может быть, раз в году, когда мы топим камин. А ведь без камина и без участия нашего пса, который явился как раз в нужный момент, я никогда не узнал бы о черепе и никогда не стал бы владельцем сокровищ. — Хорошо, что же дальше? — Вы, конечно, знаете, что есть множество смутных преданий о кладах, зарытых Киддом и его сообщниками где-то на атлантическом побережье. В основе этих преданий, конечно, лежат факты. Предания живут с давних пор и не теряют своей живучести; на мой взгляд, это значит, что клад до сих пор не найден. Если бы Кидд сперва спрятал сокровище, а потом пришёл и забрал его, едва ли предания дошли бы до нас всё в той же устойчивой форме. Заметьте, предания рассказывают лишь о поисках клада, о находке в них нет ни слова. Но если бы пират отрыл сокровище, толки о нём затихли бы. Мне всегда казалось, что какая-нибудь случайность, скажем, потеря карты, где было обозначено местонахождение клада, помешала Кидду найти его и забрать. О несчастье Кидда разведали другие пираты, без того никогда не узнавшие бы о зарытом сокровище, и их бесплодные поиски, предпринятые наудачу, и породили все эти предания и толки, которые разошлись по свету и дожили до нашего времени. Доводилось вам слышать хоть раз, чтобы в наших местах кто-нибудь отыскал действительно ценный клад? — Нет, никогда. — А ведь всякий знает, что Кидд владел несметным богатством. Итак, я сделал вывод, что клад остался в земле. Не удивляйтесь же, что во мне родилась надежда, граничившая с уверенностью, что столь необычным путём попавший ко мне пергамент укажет мне путь к сокровищу Кидда. — Что вы предприняли дальше? — Я снова стал нагревать пергамент, постепенно усиливая огонь, но это не дало мне ничего нового. Тогда я решил, что, быть может, мешает грязь, наросшая на пергаменте. Я осторожно обмыл его тёплой водой. Затем положил его на железную сковороду, повернув вниз той стороной, где 104 был нарисован череп, и поставил сковороду на уголья. Через несколько минут, когда сковорода накалилась, я вынул пергамент и с невыразимым восторгом увидел, что кое-где на нём появились знаки, напоминавшие цифры и расположенные в строку. Я снова положил пергамент на сковороду и подержал ещё над огнём. Тут надпись выступила вся целиком — сейчас я вам покажу. Легран разогрел пергамент и дал его мне. Между черепом и козлёнком, грубо начертанные чем-то красным, стояли такие знаки: 53##+305)) 6*; 4826) 4#.) 4#); 806*; 48+8||б0)) 85;;] 8*; :#*8+83(88)5*+; 46( ;88*96*? ; 8)*#(; 485);5*+2:*# (; 4956*2 (5*=4)8 || 8*; 4069285) ;) 6+8)4##; 1#9; 48081; 8: 8#1; 48+85; 4)485+528806*81(#9; 48; (88; 4(#? 34; 48)4#; 161; :188;#?; - Что ж! - сказал я, возвращая Леграну пергамент, -меня это не подвинуло бы ни на шаг. За все алмазы Гол-конды1 я не возьмусь решать подобную головоломку. - И всё же, - сказал Легран, - она не столь трудна, как может сперва показаться. Эти знаки, конечно, - шифр; иными словами, они скрывают словесную запись. Кидд, насколько мы можем о нём судить, не сумел бы составить истинно сложную криптограмму2. И я сразу решил, что передо мной примитивный шифр, но притом такой, который незатейливой фантазии моряка должен был показаться совершенно непостижимым. - И что же, вы сумели найти решение? - С лёгкостью! В моей практике встречались шифры в тысячу раз сложнее. Прежде всего, как всегда в этих случаях, возникает вопрос о языке криптограммы. Принцип решения (в особенности это относится к шифрам простейшего типа) в значительной мере зависит от языка. Выяснить этот вопрос можно только одним путём, испытывая один язык за другим и постепенно их исключая, пока не найдёшь решение. С нашим пергаментом такой трудности не было; подпись давала разгадку. Игра словами kid и Kidd возможна лишь по-английски. Если б не это, я начал бы поиски с других 1 Голконда - государство в Индии в XVI-XVII вв. 2 Криптограмма - надпись или документ, написанные тайнописью. 105 языков. Пират испанских морей скорее всего избрал бы для тайной записи французский или испанский язык. Но я уже знал, что криптограмма написана по-английски. Как видите, текст криптограммы идёт в сплошную строку. Задача намного была бы проще, если бы отдельные слова были выделены просветами. Я начал тогда бы с анализа и сличения более коротких слов и как только нашёл бы слово из одной буквы (например, местоимение я или союз и), я почёл бы задачу решённой. Но просветов в строке не было, и я принялся подсчитывать однотипные знаки, чтобы узнать, какие из них чаще, какие реже встречаются в криптограмме1. <...> Теперь я даю вам полный текст записи. Вот она в расшифрованном виде. «Хорошее стекло в трактире епископа на чёртовом стуле двадцать один градус и тринадцать минут северо-северо-восток главный сук седьмая ветвь восточная сторона стреляй из левого глаза мёртвой головы прямая от дерева через выстрел на пятьдесят футов». - Что же, - сказал я, - загадка осталась загадкой. Как перевести на человеческий язык всю эту тарабарщину: «трактир епископа», «мёртвую голову», «чёртов стул»? - Согласен, - сказал Легран, - текст ещё смутен, особенно с первого взгляда. Мне пришлось расчленить эту запись по смыслу. - Расставить точки и запятые? - Да, в этом роде. - И как же вы сделали это? - Я исходил из того, что автор намеренно писал криптограмму в сплошную строку, чтобы затруднить тем разгадку. Причём человек не слишком утончённый, задавшись такой целью, легко ударяется в крайность. Там, где в тексте по смыслу нужен просвет, он будет ставить буквы ещё теснее. Взгляните на запись, и вы сразу увидите пять таких мест. По этому признаку я разделил криптограмму на несколько фраз: «Хорошее стекло в доме епископа на чёртовом сту- 106 1 При составлении учебника мы опустили подробный рассказ Леграна о том, как он расшифровал надпись. Авторы. ле - двадцать один градус и тринадцать минут -северо-северо-восток — главный сук седьмая ветвь восточная сторона — стреляй из левого глаза мёртвой головы - прямая от дерева через выстрел на пятьдесят футов». — Запятые и точки расставлены, — сказал я, — но смысла не стало больше. — И мне так казалось первое время, — сказал Легран. — Сперва я расспрашивал всех, кого ни встречал, нет ли где по соседству с Сэлливановым островом какого-нибудь строения, известного под названием «трактир епископа». После многих расспросов самая дряхлая из старушек сказала, что действительно знает место, которое называлось «трактиром епископа», и думает, что найдёт его, но что это совсем не трактир и даже не таверна, а высокий скалистый утёс. Я обещал ей хорошо заплатить за труды, и после некоторых колебаний она согласилась пойти туда вместе со мной. Мы добрались до места без каких-либо приключений. Отпустив её, я осмотрелся кругом. «Трактир» оказался нагромождением скал и утёсов. Одна скала, стоявшая особняком, выделялась своей высотой и странностью формы, напоминая искусственное сооружение. Я добрался до самой её вершины и стал там в смущении, не зная, что делать дальше. Пока я раздумывал, взор мой упал на узкий выступ в скале, на восточном её склоне, примерно в ярде от места, где я стоял. Выступ имел в ширину около фута и выдавался наружу дюймов на восемнадцать. За ним в скале была ниша, и вместе они походили на кресло с полой спинкой, какие стояли в домах наших прадедов. Я сразу понял, что это и есть «чёртов стул» и что я проник в тайну записи на пергаменте. «Хорошее стекло» могло означать только одно — подзорную трубу; моряки часто пользуются словом «стекло» в этом смысле. Нужно было смотреть отсюда в трубу, причём с заранее определённой позиции, не допускающей никаких отклонений. Слова «двадцать один градус и тринадцать минут» и «северо-северо-восток» указывали направление подзорной трубы. Сильно взволнованный своими открытиями, я поспешил домой, взял трубу и вернулся в «трактир епископа». 107 Опустившись на «чёртов стул», я убедился, что сидеть на нём можно только в одном положении. Догадка моя, таким образом, подтверждалась. Я поднял трубу. Направление по горизонтали было указано - «северо-северо-восток». Следовательно, «двадцать один градус и тринадцать минут» значили высоту над видимым горизонтом. Сориентировавшись по карманному компасу, я направил трубу приблизительно под углом в двадцать один градус и стал осторожно передвигать её вверх, пока взор мой не задержался на круглом отверстии или просвете в листве громадного дерева, поднявшего высоко свою крону над окружающим лесом. В центре просвета я приметил белое пятнышко, но не мог сперва распознать, что это такое. Отрегулировав лучше трубу, я взглянул ещё раз и ясно увидел человеческий череп. Открытие окрылило меня, и я счёл загадку решённой. Было ясно, что «главный сук, седьмая ветвь, восточная сторона» означают место, где надо искать череп на дереве, а приказ «стреляй из левого глаза мертвой головы» допускает тоже лишь одно толкование и указывает местонахождение клада. Надо было спустить пулю в левую глазницу черепа и потом провести «прямую», то есть прямую линию от ближайшей точки ствола через «выстрел» (место падения пули) на пятьдесят футов вперёд. Там, по всей вероятности, и было зарыто сокровище. — Всё это выглядит убедительно, — сказал я, — и при некоторой фантастичности всё же логично и просто. Что же вы сделали, покинув «трактир епископа»? — Хорошенько приметив дерево, я решил возвращаться домой. В ту же минуту, как я поднялся с «чёртова стула», круглый просвет исчез и, сколько я ни старался, я его больше не видел. В том-то и состояло всё остроумие замысла, что просвет в листве дерева (как я убедился, не- 108 сколько раз вставая и снова садясь) открывался зрителю с одной лишь единственной точки, с узкого выступа в этой скале. К «трактиру епископа» мы ходили вместе с Юпитером, который, конечно, приметил за эти дни, что я веду себя как-то странно, и потому не отставал от меня ни на шаг. Но назавтра я встал чуть свет, ускользнул от его надзора и ушёл один в горы разыскивать дерево. Разыскал я его с немалым трудом. Когда я вернулся вечером, Юпитер, как вы уже знаете, хотел отдубасить меня. О дальнейших событиях я могу не рассказывать. Они вам известны. — Значит, — сказал я, — первый раз вы ошиблись местом из-за Юпитера; он опустил жука в правую глазницу черепа вместо левой? — Разумеется! Разница в «выстреле», иными словами, в положении колышка не превышала двух с половиной дюймов, и если бы сокровище было зарыто под деревом, ошибка была бы пустячной. Но ведь линия через «выстрел» лишь указывала нам направление, по которому надо идти. По мере того как я удалялся от дерева, отклонение всё возрастало, и, когда я прошёл пятьдесят футов, клад остался совсем в стороне. Не будь я так свято уверен, что сокровище здесь, наши труды пропали бы даром. — Не пиратский ли флаг внушил Кидду эту странную выдумку с черепом, в пустую глазницу которого он велит опускать пулю? Обрести драгоценный клад через посредство зловещей эмблемы пиратов — в этом чувствуется некий поэтический замысел. — Быть может, вы правы, хотя я лично думаю, что практический смысл играл здесь не меньшую роль, чем поэтическая фантазия. Увидеть с «чёртова стула» столь малый предмет можно только в единственном случае — если он будет белым. А что тут сравнится с черепом? Череп ведь не темнеет от бурь и дождей. Напротив, становится всё белее... — Ну а ваши высокопарные речи и верчение жука на шнурке?! Что за странное это было чудачество! Я решил, что вы не в себе. И почему вам вдруг вздумалось опускать в глазницу жука вместо пули? — Что же, не скрою! Ваши намёки на то, что я не в себе, рассердили меня, и я решил отплатить вам маленькой 109 мистификацией1 в моём вкусе. Сперва я вертел жука на шнурке, а потом решил, что спущу его с дерева. Кстати, сама эта мысль воспользоваться жуком вместо пули пришла мне на ум, когда вы сказали, что поражены его тяжестью. — Теперь всё ясно. Ответьте ещё на последний вопрос. Откуда взялись эти скелеты в яме? — Об этом я знаю не больше вашего. Тут допустима, по-видимому, только одна догадка, но она предполагает дьявольскую жестокость. Понятно, что Кидд — если именно он владелец сокровища, в чём я совершенно уверен, — не мог обойтись без подручных. Когда они, выполнив всё, что им было приказано, стояли внизу в яме, Кидд рассудил, наверно, что не нуждается в лишних свидетелях. Два-три удара ломом тут же решили дело. А может, и целый десяток — кто скажет? 1841 и 1. Докажите, что «Золотой жук» Эдгара По - это приключенческий рассказ. 2. Проследите по тексту, как раскрывает автор характер главного героя — Вильяма Леграна. Почему Леграну удалось найти клад? 3. Каким вам представляется рассказчик? (С) 4. Уточните по литературоведческому словарику в конце учебника понятие сюжет. Выделите составные элементы сюжета в рассказе «Золотой жук». Как удаётся автору, несмотря на неторопливость повествования, держать читателя в напряжении? Олег увлёкся приключениями. Он прочитал сборник рассказов Эдгара По и теперь решил ещё раз посмотреть книгу «Остров сокровищ». Однако её на месте не оказалось, наверное, взял кто-то из читателей. Олег пришёл на встречу со своими друзьями немного расстроенный, но скоро забыл обо всем, потому что увидел, что они беседуют с незнакомцем. Это был черноглазый человек, изящно одетый, в белоснежном парике. Пронзительным взглядом и уверенной манерой держаться он напоминал доктора. Олег подошёл в тот момент, когда незнакомец начал читать стихи: 1 Мистификация — намеренное введение в обман и заблуждение. 110 Бери деревяшки и строй городок: Дома и театры, музеи и док. Пусть дождик прольётся и хлынет опять: Нам весело дома дворцы созидать! Диван - это горы, а море - ковёр. Мы город построим близ моря, у гор. Вот мельница, школа, здесь — башня, а там Обширная гавань — приют кораблям. Дворец на холме и красив, и высок: С террасой широкой, он сам городок; Пологая лестница сверху ведёт До моря, где в бухте собрался наш флот. Идут корабли из неведомых стран; Матросы поют про седой океан И в окна глядят, как по залам дворца Дары из-за моря несут без конца. Но время покончить! Всему есть свой срок. В минуту разрушен весь наш городок. Лежат деревяшки, как брошенный сор. Где ж город, наш город близ моря, у гор? Но был он! Я вижу его пред собой: Дома, корабли и дворцы с их толпой! И буду всю жизнь я любить с этих пор Тот город, наш город близ моря, у гор. Только когда он закончил чтение, все повернулись к Олегу. — Познакомьтесь, молодой человек, — проговорил Шерлок Холмс. — Это доктор Ливси, один из героев романа Роберта Стивенсона «Остров сокровищ», мой земляк. Заглянул к нам на огонёк, поскольку как раз сегодня мы вспоминаем и обсуждаем книги его автора. Доктор Ливси учтиво поклонился и вежливо поинтересовался, понравились ли юному дл,ентльмеиу сти:х и. — А вы знаете, их написал тоже Роберт Льюис Стивенсон, 111 а перевёл их известный русский поэт Валерий Брюсов, хотя, наверное, вам лучше известны переводы Самуила Маршака. — Ваш автор Роберт Стивенсон был, наверное, моряком или путешественником? — спросил Олег. — О нет! — вежливо улыбнулся доктор Лив-си. — Если у джентльменов есть немного времени, я расскажу о нём. Ъеи. J о / о| 1 «/X# Рассказ доктора Ливси, одного из героев «Острова сокровищ», о своём авторе — Роберте Льюисе Стивенсоне — Стивенсон — английский писатель, по происхождению шотландец. Мечтатель, поэт, автор увлекательнейших приключенческих романов. От своих предков-шотландцев он унаследовал упорство, прямоту, честность, чувство собственного достоинства. Мой автор родился в 1850 году. Его дед и отец были инженерами, знаменитыми строителями маяков, и сам Роберт Льюис тоже мечтал строить маяки и спасать гибнущие в море корабли. Но слабые лёгкие и открывшаяся чахотка заставили его уехать в тёплые края — на юг Франции. Стивенсон побывал во Франции, в Бельгии, Голландии, написал рассказ об этом путешествии. Потом болезнь обострилась. Стивенсон мечтал быть путешественником, а сам был годами прикован к постели. Тогда он стал путешествовать в своём воображении, придумывать своих героев и их приключения. Однажды для своего приёмного сына Стивен- сон придумал карту воображаемого острова и события, которые стали разворачиваться вокруг неё. Так появился роман «Остров сокровищ». Он начинается с трг1диционной завязк^и: ко мне и моим друзьям — сквайру Трелони и Джиму Хокинсу — попадает карта пирата капитана Флинта. На этой карте был изображён остров, напоминавший своими очертаниями жирного дракона, вставшего на дыбы. Резко бросались в глаза три крестика, сделанные красными чернилами, — два в северной части острова и один в юго-западной. Возле самого последнего крестика было написано: «Главная часть сокровищ здесь». На обороте карты были пояснения: Г 1 Высокое дерево на плече Подзорной Трубы, направление к С. от С.-С.-В. Остров Скелета В.-Ю.-В. и на В. Десять фу-^ тов. ; Слитки серебра в северной яме. Отыщешь её на склоне ^ восточной горки, в десяти саженях к югу от чёрной скалы, /если стать к ней лицом. Оружие найти легко в песчаном холме на С. оконечности Северного мыса, держась на В. и на четверть румба к С. Д.Ф. Г Мы решили снарядить корабль и отправиться на поиски этого острова, чтобы найти клад. Но, на нашу беду, доверчивый сквайр взял своим помощником одноногого моряка Джона Сильвера, который оказался пиратом, и более того — правой рукой самого капитана Флинта... А знаете ли вы, джентльмены, что о пиратах Стивенсон писал не случайно? Дело в том, что на протяжении нескольких веков Англия и Испания — две великие морские державы — вели войну. Английские пираты грабили испанские караваны, которые везли золото. Когда же наступало перемирие, англичане отправляли уже не под своим флагом на этот выгодный промысел корсаров. Потом же пираты-корсары, оказавшись вне закона, начинали мстить за себя. Они поднимали чёрный флаг с черепом и костями и не давали проходу никому — в том числе и английским торговым судам. Однако пираты у Стивенсона — это уже просто грабители, которые отнимают друг у друга сокровища, накоплен- 113 ные знаменитым пиратом Флинтом. Именно таков Джон Сильвер, бывший соратник Флинта. - Господин доктор, а я как раз сегодня хотел взять в библиотеке «Остров сокровищ», но его не оказалось, и я ... - начал Олег. — Присоединяйтесь к нам, мой юный друг. Мы как раз начали читать главу о том, как Джон Сильвер и другие пираты готовят бунт на нашем судне. Чтобы вам всё было понятно, хочу уточнить, что повествование ведётся от лица Джима Хокинса, нашего юнги. Роберт Льюис СТИВЕНСОН (1850-1894) Остров сокровищ (главы) Глава XII. Военный совет Палуба загремела от топота. Я слышал, как люди выбегали из кают и кубрика1. Выскочив из бочки, я проскользнул за фок-зейл2, повернул к корме, вышел на открытую палубу и вместе с Хантером и доктором Ливси побежал на наветренную скулу3. Здесь собралась вся команда. Туман с появлением луны сразу рассеялся. Вдали на юго-западе мы увидели два низких холма на расстоянии примерно двух миль один от другого, а за ними третий, повыше, ещё окутанный серым туманом. Все три были правильной конической формы. Я смотрел на них, как сквозь сон, — я не успел ещё опомниться от недавнего ужаса. Затем я услышал голос капитана Смоллетта, отдававшего приказания. «Испаньола» стала несколько круче к ветру, курс её проходил восточнее острова. 114 1 Кубрик — общее жилое помещение для судовой команды. 2 Фок-зейл — нижний прямой парус фок-мачты (первой мачты корабля). 3 Скула — место наиболее крутого изгиба борта, переходящего в носовую или бортовую часть. — Ребята, - сказал капитан, когда все его приказания были выполнены, — видел ли кто-нибудь из вас эту землю раньше? — Я видел, сэр, — сказал Сильвер. — Мы брали здесь пресную воду, когда я служил поваром на торговом судне. — Кажется, стать на якорь удобнее всего с юга, за этим маленьким островком? — спросил капитан. — Да, сэр. Этот островок называется Остров Скелета. Раньше тут всегда останавливались пираты, и один матрос с нашего корабля знал все названия, которые даны пиратами здешним местам. Вот та гора, на севере, зовётся Фок-мачтой. С севера на юг тут три горы: Фок-мачта, Грот-мачта и Бизань-мачта, сэр. Но Грот-мачту — ту высокую гору, которая покрыта туманом, — чаще называют Подзорной Трубой, потому что пираты устраивали там наблюдательный пост, когда стояли здесь на якоре и чинили свои суда. Они тут обычно чинили суда, прошу извинения, сэр. — У меня есть карта, — сказал капитан Смоллетт. — Посмотрите, тот ли это остров? Глаза Долговязого Джона засверкали огнём, когда карта попала ему в руки. Но сразу же разочарование затуманило их. Это была не та карта, которую мы нашли в сундуке Билли Бонса, это была её точная копия — с названиями, с обозначениями холмов и глубин, но без трёх красных крестиков и рукописных заметок. Однако, несмотря на свою досаду, Сильвер сдержался и не выдал себя. — Да, сэр, — сказал он, — этот самый. Он очень хорошо нарисован. Интересно бы узнать, кто мог нарисовать эту карту... Пираты — народ неучёный... А вот и стоянка капитана Кидда — так называл её и мой товарищ матрос. Здесь сильное течение к югу. Потом у западного берега оно заворачивает к северу. Вы правильно сделали, сэр, — продолжал он, — что пошли в крутой бейдевинд1. Если вы хотите войти в бухту и кренговать корабль2, лучшего места для стоянки вам тут не найти. — Спасибо, — сказал капитан Смоллетт. — Когда мне 1 Бейдевинд — курс корабля, когда угол между носом корабля и ветром меньш е 90°. 2 Кренговать корабль — положить его на бок для починки боков и киля. 115 116 нужна будет помощь, я опять обращусь к вам. Можете идти. Я был поражён тем, как хладнокровно Джон обнаружил своё знакомство с островом. Признаться, я испугался, когда увидел, что он подходит ко мне. Конечно, он не знал, что я сидел в бочке и всё слышал. И всё же он внушал мне такой ужас своей жестокостью, двуличностью, своей огромной властью над корабельной командой, что я едва не вздрогнул, когда он положил руку мне на плечо. - Недурное место этот остров, - сказал он. - Недурное место для мальчишки. Ты будешь купаться, ты будешь лазить на деревья, ты будешь охотиться за дикими козами. И сам, словно коза, будешь скакать по горам. Право, глядя на этот остров, я и сам становлюсь молодым и забываю про свою деревянную ногу. Хорошо быть мальчишкой и иметь на ногах десять пальцев! Если ты захочешь пойти и познакомиться с островом, скажи старому Джону, и он приготовит тебе закуску на дорогу. И, хлопнув меня дружески по плечу, он заковылял прочь. Капитан Смоллет т, сквайр и доктор Ливси разговаривали о чём-то на шканцах1. Я хотел как можно скорее передать им всё, что мне удалось узнать. Но я боялся на виду у всех прервать их беседу. Я бродил вокруг, изобретая способы заговорить, как вдруг доктор Ливси подозвал меня к себе. Он забыл внизу свою трубку и хотел послать меня за нею, так как долго обходиться без курения не мог. Подойдя к нему настолько близко, что никто не мог меня подслушать, я прошептал: - Доктор, мне нужно с вами поговорить. Пусть капитан и сквайр спустятся в каюту, а потом под каким-нибудь предлогом вы позовёте меня. Я сообщу вам ужасные новости. Доктор слегка изменился в лице, но сейчас же овладел собой. - Спасибо, Джим, это всё, что я хотел узнать, - сказал он, делая вид, будто только что задавал мне какой-то вопрос. Потом повернулся к сквайру и капитану. Они продолжали разговаривать совершенно спокойно, не повышая голо- 1 Шканцы — пространство между грот-мачтой и бизань-мачтой. са, никто из них даже не свистнул, но я понял, что доктор Ливси передал им мою просьбу. Затем капитан приказал Джобу Эндерсону вызвать всю команду на палубу. - Ребята, - сказал капитан Смоллетт, обращаясь к матросам, — я хочу поговорить с вами. Вы видите перед собою землю. Эта земля - тот остров, к которому мы плыли. Все мы знаем, какой щедрый человек мистер Трелони. Он спросил меня, хорошо ли работала команда во время пути. И я ответил, что каждый матрос усердно исполнял свой долг и что мне никогда не приходилось желать, чтобы вы работали лучше. Мистер Трелони, я и доктор — мы идём в каюту выпить за ваше здоровье и за вашу удачу, а вам здесь дадут грогу, чтобы вы могли выпить за наше здоровье и за нашу удачу. Если вы хотите знать моё мнение, я скажу, что сквайр, угощая нас, поступает очень любезно. Предлагаю крикнуть в его честь «ура». Ничего не было странного в том, что все закричали «ура». Но прозвучало оно так сердечно и дружно, что, признаюсь, я едва мог в ту минуту поверить, что эти самые люди собираются всех нас убить. — «Ура» капитану Смоллетту! — завопил Долговязый Джон, когда первое «ура» смолкло. И на этот раз «ура» было дружно подхвачено всеми. Когда общее веселье было в полном разгаре, три джентльмена спустились в каюту. Немного погодя они послали за Джимом Хокинсом. Когда я вошёл, они сидели вокруг стола. Перед ними стояла бутылка испанского вина и тарелка с изюмом. 117 Доктор курил, держа свой парик на коленях, а это, как я знал, означало, что он очень волнуется. Кормовой иллюминатор был открыт, потому что ночь была тёплая. Полоса лунного света лежала позади корабля. - Ну, Хокинс, — сказал сквайр, — ты хотел нам что-то сообщить. Говори. Я кратко передал им всё, что слышал, сидя в бочке. Они не перебивали меня, пока я не кончил; они не двигались, они не отрывали глаз от моего лица. - Джим, - сказал доктор Ливси, - садись. Они усадили меня за стол, дали мне стакан вина, насыпали мне в ладонь изюму, и все трое по очереди с поклоном выпили за моё здоровье, за моё счастье и за мою храбрость. - Да, капитан, - сказал сквайр, - вы были правы, а я был не прав. Признаю себя ослом и жду ваших распоряжений. - Я такой же осёл, сэр, - возразил капитан. - В первый раз я вижу команду, которая собирается бунтовать, а ведёт себя послушно и примерно. С другой командой я давно обо всём догадался бы и принял меры предосторожности. Но эта перехитрила меня. - Капитан, - сказал доктор, - перехитрил вас Джон Сильвер. Он замечательный человек. - Он был бы ещё замечательнее, если бы болтался на рее1, - возразил капитан. - Но все эти разговоры теперь ни к чему. Из всего сказанного я сделал кое-какие заключения, и, если мистер Трелони позволит, изложу их вам. - Вы здесь капитан, сэр, распоряжайтесь! - величаво сказал мистер Трелони. - Во-первых, - заявил мистер Смоллетт, - мы должны продолжать всё, что начали, потому что отступление нам отрезано. Если я заикнусь о возвращении, они взбунтуются сию же минуту. Во-вторых, у нас ещё есть время - по крайней мере, до тех пор, пока мы отыщем сокровища. В-третьих, среди команды остались ещё верные люди. Рано или поздно, а нам придётся вступить с этой шайкой в бой. Я предлагаю не подавать виду, что мы знаем об их замыслах, а напасть на них первыми, врасплох, когда они мень- 118 1 Рея - поперечный брус на мачте, к которому прикрепляют паруса. ше всего будут этого ждать. Мне кажется, мы можем положиться на ваших слуг, мистер Трелони? - Как на меня самого, — заявил сквайр. - Их трое, - сказал капитан. - Да мы трое, да Хокинс — вот уже семь человек. А на кого можно рассчитывать из команды? - Вероятно, на тех, кого Трелони нанял сам, без помощи Сильвера, - сказал доктор. - Нет, - возразил Трелони. - Я и Хендса нанял сам, а между тем... - Я тоже думал, что Хендсу можно доверять, - признался капитан. - И только подумать, что все они англичане! - воскликнул сквайр. - Право, сэр, мне хочется взорвать весь корабль на воздух! - Итак, джентльмены, - продолжал капитан, - вот всё, что я могу предложить. Мы должны быть настороже, выжидая удобного случая. Согласен, что это не слишком легко. Приятнее было бы напасть на них тотчас же. Но мы не можем ничего предпринять, пока не узнаем, кто из команды нам верен. Соблюдать осторожность и ждать - вот всё, что я могу предложить. - Больше всего пользы в настоящее время может принести нам Джим, - сказал доктор. - Матросы его не стесняются, а Джим - наблюдательный мальчик. - Хокинс, я вполне на тебя полагаюсь, - прибавил сквайр. Признаться, я очень боялся, что не оправдаю их доверия. Но обстоятельства сложились так, что мне действительно пришлось спасти им жизнь. Из двадцати шести человек мы пока могли положиться только на семерых. И один из этих семерых был я, мальчик. Если считать только взрослых, нас было шестеро против девятнадцати. 1. В главе, которую вы прочитали, герои узнают о том, что почти вся команда корабля — пираты. Как ведут себя герои в этой ситуации? 2. Что вы можете сказать о характере Джима Хокинса? 3. «Он замечательный человек», — отозвался о Джоне 119 Сильвере доктор Ливси. Что имел в виду доктор? Какой эпизод главы нужно проанализировать, чтобы ответить на этот вопрос? 4. Чтобы узнать, что произошло дальше, прочитайте самостоятельно главы с XIII по XXIX. Глава ХХХ. На честное слово Меня разбудил, вернее - всех нас разбудил, потому что вскочил даже часовой, задремавший у двери, ясный, громкий голос, прозвучавший на опушке леса: — Эй, гарнизон, вставай! Доктор идёт! Действительно, это был доктор. Я обрадовался, услышав его голос, но к радости моей примешивались смущение и стыд. Я вспомнил о своём неповиновении, о том, как я тайком убежал от товарищей. И к чему это всё привело? К тому, что я сижу в плену у разбойников, которые могут каждую минуту лишить меня жизни. Мне было стыдно взглянуть доктору в лицо. Доктор, вероятно, поднялся ещё до света, потому что день только начинался. Я побежал к бойнице и выглянул. Он стоял внизу, по кол^ но в ползучем тумане, как некогда стоял у этого же блокгауза1 Сильвер. — Здравствуйте, доктор! С добрым утром, сэр! — воскликнул Сильвер, уже протерев как следует глаза и сияя приветливой улыбкой. — Рано же вы поднялись! Ранняя птица больше корма клюёт, как говорит поговорка... Джордж, очнись, сын мой, и помоги доктору Ливси взойти на корабль... Всё в порядке, доктор. Ваши пациенты куда веселей и бодрей! Так он балагурил, стоя на вершине холма с костылём под мышкой, опираясь рукой о стену, — совсем прежний Джон и по голосу, и по ухваткам, и по смеху. — У нас есть сюрприз для вас, сэр, — продолжал он. — Один маленький приезжий, хе-хе! Новый жилец, сэр, жи- 1 Блокгауз — оборонительное сооружение из дерева, стали и т.д. для ведения кругового огня. 120 лец хоть куда! Спит, как сурок, ей-богу. Всю ночь проспал рядом с Джоном, борт о борт. Доктор Ливси тем временем перелез через частокол и подошёл к повару. И я услышал, как дрогнул его голос, когда он спросил: — Неужели Джим? — Он самый, — ответил Сильвер. Доктор внезапно остановился. Было похоже, что он не в состоянии сдвинуться с места. — Ладно, — выговорил он наконец. — Раньше дело, а потом веселье. Такая, кажется, у вас поговорка? Осмотрим сначала больных. Доктор вошёл в дом и, холодно кивнув мне головой, занялся своими больными. Он держался спокойно и просто, хотя не мог не знать, что жизнь его среди этих коварных людей висит на волоске. Он болтал с пациентами, будто его пригласили к больному в тихое английское семейство. Его обращение с пиратами, видимо, оказывало на них сильное влияние. Они вели себя с ним, будто ничего не случилось, будто он по-прежнему корабельный врач и они по-прежнему старательные и преданные матросы. — Тебе лучше, друг мой, - сказал он человеку с перевязанной головой. — Другой на твоём месте не выжил бы. Но у тебя голова крепкая, как чугунный котёл... А как твои дела, Джордж? Да ты весь жёлтый! У тебя печёнка не в порядке. Ты принимал лекарство?.. Скажите, он принимал лекарство? — Как же, сэр, как же! Он принимал, сэр, — отозвался Морган. — С тех пор как я стал врачом у мятежников, или, вернее, тюремным врачом, — сказал доктор Ливси с добродушнейшей улыбкой, — я считаю своим долгом сохранить вас в целости для короля Георга, да благословит его Бог, для петли. Разбойники переглянулись, но молча проглотили шутку доктора. — Дик скверно себя чувствует, сэр, — сказал один. — Скверно? — спросил доктор. — А ну-ка, Дик, иди сюда и покажи язык. О, я нисколько не удивлён, что он скверно себя чувствует! Таким языком можно напугать и французов. У него тоже началась лихорадка. 121 — Вот что случается с тем, кто портит святую Библию, - сказал Морган. — Это случается с тем, кто глуп, как осёл, - возразил доктор. — С тем, у кого не хватает ума отличить свежий воздух от заразного, сухую почву от ядовитого и гнусного болота. Вполне вероятно, что все вы схватили малярию, друзья мои, - так мне кажется, - и много пройдёт времени, прежде чем вы от неё избавитесь. Расположиться лагерем на болоте!.. Сильвер, вы меня удивили, ей-богу! Вы не такой дурак, как остальные, но вы не имеете ни малейшего понятия, как охранять здоровье своих подчинённых... Отлично, — сказал доктор, осмотрев пациентов и дав им несколько медицинских советов, которые они выслушали с такой смешной кротостью, словно были питомцами благотворительной школы, а не разбойниками. — На сегодня хватит. А теперь, если позволите, я хотел бы побеседовать с этим юнцом. — И он небрежно кивнул в мою сторону. Джордж Мерри стоял в дверях и, морщась, принимал какое-то горькое снадобье. Услышав просьбу доктора, он весь побагровел, повернулся к нему и закричал: — Ни за что! И выругался скверными словами. Сильвер хлопнул ладонью по бочке. — Молчать! — проревел он и посмотрел вокруг, как рассвирепевший лев. - Доктор, - продолжал он учтиво, - я был уверен, что вы захотите поговорить с Джимом, потому что знал — этот мальчик вам по сердцу. Мы все так вам благодарны, мы, как видите, чувствуем к вам такое доверие, мы пьём ваши лекарства, как водку. Я сейчас устрою... Хокинс, можешь ты мне дать честное слово юного джентльмена, — потому что ты джентльмен, хотя родители твои люди бедные, — что ты не удерёшь никуда? Я охотно дал ему честное слово. — В таком случае, доктор, — сказал Сильвер, — перелезайте через частокол. Когда вы перелезете, я сведу Джима вниз. Он будет с одной стороны частокола, 122 вы — с другой, но это не помешает вам поговорить по душам. Всего хорошего, сэр! Передайте привет сквайру и капитану Смоллетту. Едва доктор вышел, негодование пиратов, сдерживаемое страхом перед Сильвером, прорвалось наружу. Они обвиняли Сильвера в том, что он ведёт двойную игру, что он хочет выгородить себя и предать всех остальных. Словом, они действительно разгадали его намерения. Я не думал, что ему и на этот раз удастся вывернуться. Но он был вдвое умнее всех их взятых вместе, и его вчерашняя победа дала ему огромную власть над ними. Он обозвал их глупцами, заявил, что без моего разговора с доктором невозможно обойтись, тыкал им в нос карту и спрашивал: неужели они хотят нарушить договор в тот самый день, когда можно приступить к поиску сокровищ? - Нет, клянусь громом! — кричал он. — Придёт время, и мы натянем им нос, но до той поры я буду ублажать этого доктора, хотя бы мне пришлось чистить ему сапоги ромом! Он приказал развести костёр, взял костыль, положил руку мне на плечо и заковылял вниз, оставив пиратов в полном замешательстве. Чувствовалось, что на них повлияли не столько его доводы, сколько настойчивость. - Не торопись, дружок, не торопись, - сказал он мне. -Они разом кинутся на нас, если заметят, что мы оба торопимся. Мы медленно спустились по песчаному откосу к тому месту, где за частоколом поджидал нас доктор. Сильвер остановился. - Пусть Джим расскажет вам, доктор, как я спас ему жизнь, хотя за это чуть не лишился капитанского звания, - сказал он. - Ах, доктор, когда человек ведёт свою лодку навстречу погибели, когда он играет в орлянку со смертью, он хочет услышать хоть одно самое маленькое доброе слово! Имейте в виду, что речь идёт не только о моей жизни, но и о жизни этого мальчика. Заклинаю вас, доктор, будьте милосердны ко мне, дайте мне хоть тень надежды! Теперь, отойдя от товарищей и стоя спи- 123 ной к блокгаузу, Сильвер сразу сделался другим человеком. Щеки его ввалились, голос дрожал. Это был почти мертвец. — Неужели вы боитесь, Джон? — спросил доктор Ливси. — Доктор, я не трус. Нет, я даже вот настолько не трус, — и он показал кончик пальца, — но говорю откровенно: меня кидает в дрожь при мысли о виселице. Вы добрый человек и правдивый. Лучшего я в жизни своей не видал. Вы не забудете сделанного мною добра, хотя, разумеется, и зла не забудете. Я отхожу в сторону, видите, и оставляю вас наедине с Джимом. Это тоже вы зачтёте мне в заслугу, не правда ли? Он отошёл в сторону, как раз на такое расстояние, чтобы не слышать нас, сел на пень и принялся насвистывать. Он вертелся из стороны в сторону, поглядывая то на меня, то на доктора, то на неукрощённых пиратов, которые, валяясь на песке, разжигали костёр, то на дом, откуда они выносили свинину и хлеб для завтрака. — Итак, Джим, — грустно сказал доктор, — ты здесь. Что посеешь, то и пожнёшь, мой мальчик. У меня не хватает духу бранить тебя. Одно только скажу тебе: если бы капитан Смоллетт был здоров, ты не посмел бы убежать от нас. Ты поступил бесчестно, ты ушёл, когда он был болен и не мог удержать тебя силой. Должен признаться, что при этих словах я заплакал. — Доктор, — взмолился я, — пожалуйста, не ругайте меня! Я сам себя достаточно ругал. Моя жизнь на волоске. Я и теперь был бы уже мертвецом, если бы Сильвер за меня не вступился. Смерти я не боюсь, доктор, я боюсь только пыток. Если они начнут пытать меня... — Джим... — перебил меня доктор, и голос его слегка изменился, — Джим, этого я не могу допустить. Перелезай через забор, и бежим. — Доктор, — сказал я, — я ведь дал честное слово. — Знаю, знаю! — воскликнул он. — Что поделаешь, Джим! Уж я возьму этот грех на себя. Не могу же я бросить тебя здесь беззащитного. Прыгай! Один прыжок — и ты на свободе. Мы помчимся, как антилопы. — Нет, — ответил я. — Ведь вы сами не поступили бы так. Ни вы, ни сквайр, ни капитан не изменили бы данному слову. Значит, и я не изменю. Сильвер на меня положился. 124 Я дал ему честное слово. Но, доктор, вы меня не дослушали. Если они станут меня пытать, я не выдержу и разболтаю, где спрятан корабль. Мне повезло, доктор, мне посчастливилось, и я увёл их корабль. Он стоит у южного берега Северной стоянки. Во время прилива он подымается на волне, а во время отлива сидит на мели. - Корабль! - воскликнул доктор. Я в нескольких словах рассказал ему всё, что случилось. Он выслушал меня в полном молчании. - Это судьба, - заметил он, когда я кончил. - Каждый раз ты спасаешь нас от верной гибели. И неужели ты думаешь, что теперь мы дадим тебе умереть под ножом? Это была бы плохая награда за всё, что ты для нас сделал, мой мальчик. Ты открыл заговор. Ты нашёл Бена Ганна. Лучшего дела ты не сделаешь за всю твою жизнь, даже если доживёшь до ста лет. Этот Бен Ганн - ой-ой-ой! Кстати, о Бене Ганне... Сильвер! - крикнул он. - Сильвер, я хочу дать вам совет, - продолжал он, когда повар приблизился, - не торопитесь отыскивать сокровища. - Я, сэр, изо всех сил буду стараться оттянуть это дело, - сказал Сильвер. - Но, клянусь вам, только поисками сокровищ я могу спасти свою жизнь и жизнь этого несчастного мальчика. - Ладно, Сильвер, - ответил доктор, - если так - ищите. Но я дам вам ещё один совет: когда будете искать сокровища, обратите внимание на крики. - Сэр, - сказал Сильвер, - вы сказали мне или слишком много или слишком мало. Что вам нужно? Зачем вы покинули крепость? Зачем вы отдали мне карту? Я этого не понимал и не понимаю. И всё же я слепо выполнил всё, что вы требовали, хотя вы не дали мне ни малейшей надежды. А теперь эти новые тайны... Если вы не хотите прямо объяснить мне, в чём дело, так и скажите, и я выпущу румпель1. - Нет, - задумчиво сказал доктор, - я не имею права посвящать вас в такие дела. Это не моя тайна, Сильвер. Иначе, клянусь париком, я бы вам всё рассказал. Если я скажу ещё хоть слово, мне здорово влетит от капитана. И всё же я дам вам маленькую надежду, Сильвер: если мы оба с вами выберемся из этой волчьей ямы, я постараюсь 1 румпель - рычаг для поворачивания руля судна. 125 спасти вас от виселицы, если для этого не нужно будет идти на клятвопреступление. Лицо Сильвера мгновенно просияло. — И родная мать не могла бы утешить меня лучше, чем вы! — воскликнул он. - Это первое, что я могу вам сказать, - добавил доктор. — И второе: держите этого мальчика возле себя и, если понадобится помощь, зовите меня. Я постараюсь вас выручить, и тогда вы увидите, что я говорю не впустую... Прощай, Джим. Доктор Ливси пожал мне руку через забор, кивнул головой Сильверу и быстрыми шагами направился к лесу. Глава XXXI. Поиски сокровищ. Указательная стрела Флинта - Джим, - сказал Сильвер, когда мы остались одни, - я спас твою жизнь, а ты - мою. И я никогда этого не забуду. Я ведь видел, как доктор уговаривал тебя удрать. Краешком глаза, но видел. Я не слышал твоего ответа, но я видел, что ты отказался. Этого, Джим, я тебе не забуду. Сегодня для меня впервые блеснула надежда после неудачной атаки на крепость. И опять-таки из-за тебя. К поискам сокровищ, Джим, мы приступаем вслепую, и это мне очень не нравится. Но мы с тобой будем крепко держаться друг друга и спасём наши шеи, несмотря ни на что. Один из пиратов, возившихся у костра, крикнул нам, что завтрак готов. Мы уселись на песке возле огня и стали закусывать поджаренной свининой. Разбойники развели такой костёр, что можно было бы зажарить быка. Вскоре костёр запылал так сильно, что к нему - и то не без опаски — приближались только с подветренной стороны. Так же расточительно обращались пираты с провизией: нажарили свинины, по крайней мере, в три раза больше, чем было нужно. Один из них с глупым смехом швырнул все оставшиеся куски в огонь, который запылал ещё ярче, поглотив это необычное топливо. 126 Никогда в своей жизни не видел я людей, до такой степени беззаботно относящихся к завтрашнему дню. Всё делали спустя рукава, истребляли без всякого толка провизию, засыпали, стоя на часах, и так далее. Вообще они были способны лишь на короткую вспышку, но на длительные военные действия их не хватало. Даже Сильвер, сидевший в стороне со своим попугаем, не сделал им ни одного замечания за их расточительность. И это очень меня удивило, так как я знал, какой он осторожный и предусмотрительный человек. - Да, приятели, - говорил он, - ваше счастье, что у вас есть Окорок, который всегда за вас думает. Я выведал то, что мне нужно. Корабль у них. Пока я ещё не знаю, где они его спрятали. Но, когда у нас будут сокровища, мы обыщем весь остров и снова захватим корабль. Во всяком случае, мы сильны уже тем, что у нас имеются шлюпки. Так разглагольствовал он, набивая себе рот горячей свининой. Он внушал им надежду, он восстанавливал свой пошатнувшийся авторитет и в то же время, как мне показалось, подбадривал самого себя. - А наш заложник, - продолжал он, - в последний раз имел свидание с тем, кто мил его сердцу. Из его разговоров с ним я узнал всё, что мне было нужно узнать, и очень ему благодарен за это. Но теперь кончено. Когда мы пойдём искать сокровища, я поведу его за собой на верёвочке - он нам дороже золота, и мы сохраним его в целости: пригодится в случае чего. А когда у нас будет и корабль и сокровища, когда мы весёлой компанией отправимся в море, вот тогда мы и поговорим с мистером Хокинсом как следует, и он получит свою долю по заслугам. Неудивительно, что их охватило веселье. Что касается меня, я страшно приуныл и пал духом. Если план Сильвера, только что изложенный им, будет приведён в исполнение, этот двойной предатель не станет колебаться ни минуты. Он ведёт игру на два фронта и, без сомнения, предпочтёт свободу и богатство пирата той слабой надежде освободиться от петли, которую мы могли предложить ему. Но если обстоятельства принудят Сильвера сдержать данное доктору слово, нам всё равно грозит смертельная опасность. Подозрения его товарищей каждую минуту мо- 127 гут превратиться в уверенность. Тогда и ему и мне придётся защищать свою жизнь: ему — калеке и мне — мальчишке, от пятерых здоровенных матросов. Прибавьте к этим двойным опасениям тайну, которой всё ещё были покрыты поступки моих друзей. Почему они покинули крепость? Почему они отдали карту? Что значат эти слова, сказанные доктором Сильверу: «Когда будете искать сокровища, обратите внимание на крики»? Не было ничего странного в том, что завтрак показался мне не слишком-то вкусным и что я с тяжёлым сердцем поплёлся за разбойниками на поиски клада. Мы представляли довольно странное зрелище — все в измазанных матросских куртках, все, кроме меня, вооружённые до самых зубов. Сильвер тащил два ружья: одно на спине, другое на груди. К поясу его пристёгнут был кортик. В каждый карман своего широкополого кафтана он сунул по пистолету. В довершение всего на плече у него сидел Капитан Флинт, без умолку и без всякой связи выкрикивавший разные морские словечки. Вокруг моей поясницы обвязали верёвку, и я послушно поплёлся за поваром. Он держал конец веревки то свободной рукой, то могучими зубами. Меня вели, как дрессированного медведя. Каждый тащил что-нибудь: одни несли лопаты и ломы (разбойники выгрузили их на берег с «Испаньолы» прежде всего остального), другие — свинину, сухари и бренди для обеда. Я заметил, что все припасы были действительно взяты из нашего склада, и понял, что Сильвер вчера вечером сказал сущую правду. Если бы он не заключил какого-то соглашения с доктором, разбойникам, потерявшим корабль, пришлось бы питаться подстреленными птицами и запивать их водой. Но к воде у них не было особой любви, а охотиться моряки не умеют. И если они не запаслись даже пищей, то порохом не запаслись и подавно. Как бы то ни было, мы двинулись в путь, даже пират с разбитой головой, которому гораздо полезнее было бы остаться в постели. Гуськом доковыляли мы до берега, где нас поджидали две шлюпки. Даже эти шлюпки свидетельствовали о глупой беспечности вечно пьяных пиратов: обе были в грязи, а у одной изломана скамья. Решено было разместиться в двух шлюпках, чтобы ни одна не пропала. Разделившись на два отряда, мы наконец отчалили от берега. 128 Дорогой начались споры о карте. Красный крестик был слишком велик и не мог, конечно, служить точным указателем места. Объяснения на обороте карты были слишком кратки и неясны. Если читатель помнит, в них говорилось следующее: \ Высокое дерево на плече Подзорной ^^Трубы, направление к С. от С.-С.-В. Остров Скелета В.-Ю.-В. и на В. Десять футов. Итак, прежде всего нужно было отыскать высокое дерево. Прямо перед нами якорная стоянка замыкалась плоскогорьем в двести-триста футов высотой, которое на севере соединялось с южным склоном Подзорной Трубы, на юге переходило в скалистую возвышенность, носившую название Бизань-мачты. На плоскогорье росли и высокие и низкие сосны. То здесь, то там какая-нибудь одна сосна возвышалась на сорок-пятьдесят футов над соседями. Какое из этих деревьев капитан Флинт назвал высоким, можно было определить только на месте с помощью компаса. Тем не менее не проплыли мы и половины пути, а уже каждый облюбовал себе особое дерево. Только Долговязый Джон пожимал плечами и советовал подождать прибытия на место. По указанию Сильвера мы берегли силы, не очень налегали на вёсла и после долгого плавания высадились в устье второй реки, той самой, которая протекает по лесистому склону Подзорной Трубы. Оттуда, свернув налево, мы начали взбираться к плоскогорью. Вначале наше продвижение очень затруднялось топкой почвой и густой болотной растительностью. Но мало-помалу подъём стал круче, почва каменистее, растительность выше и реже. Мы приближались к лучшей части острова. Вместо травы по земле стлался пахучий дрок и цветущий кустарник. Среди зелёных зарослей мускатного ореха там и сям возвышались багряные колонны высоких сосен, бросавших широкую тень. Запах муската смешивался с запа- 129 хом хвои. Воздух был свеж. Сияло солнце, но лёгкий ветерок освежал наши лица. Разбойники шли веером и весело перекликались между собой. В середине, несколько отстав от всех, брёл Сильвер, таща меня за собой на верёвке. Трудно было ему взбираться по сыпучему гравию склона. Мне не раз приходилось поддерживать его, а то он споткнулся бы и покатился с холма. Так прошли мы около полумили и уже достигли вершины, как вдруг разбойник, шедший левее других, громко закричал от ужаса. Он кричал не переставая, и все побежали к нему. — Вы думаете, он набрёл на сокровища? - сказал старый Морган, торопливо пробегая мимо нас. — Нет, нет, мы ещё не добрались до того дерева... Да, он нашёл не сокровища. У подножия высокой сосны лежал скелет человека. Вьющиеся травы оплели его густой сетью, сдвинув с места некоторые мелкие кости. Кое-где на нём сохранились остатки истлевшей одежды. Я уверен, что не было среди нас ни одного человека, у которого не пробежал бы по коже мороз. — Это моряк, — сказал Джордж Мерри, который был смелее остальных и внимательно рассматривал сгнившие лохмотья. — Одежда у него была морская. — Конечно, моряк, — сказал Сильвер. — Полагаю, ты не надеялся найти здесь епископа. Однако почему эти кости так странно лежат? И действительно, скелет лежал в неестественной позе. По странной случайности (виноваты ли тут клевавшие его птицы или, быть может, медленно растущие травы, обвивавшие его со всех сторон), он лежал навытяжку, прямой, как стрела. Ноги его показывали в одну сторону, а руки, поднятые у него над головой, как у готового прыгнуть пловца, — в другую. — Эге, я начинаю понимать, — сказал Сильвер. — Это компас. Да-да! Вон торчит, словно зуб, вершина Острова Скелета. Проверьте по компасу, куда указывает этот мертвец. Проверили. Мертвец действительно указывал в сторону Острова Скелета. Компас показал направление на В.-Ю.-В. и на В. 130 — Так я и думал! - воскликнул повар. - Это указательная стрелка. Значит, там Полярная звезда, а вон там весёлые доллары. Клянусь громом, у меня всё холодеет при одной мысли о Флинте. Это одна из его милых острот. Он остался здесь с шестью товарищами и укокошил их всех. А потом из одного убитого смастерил себе компас... Кости длинные, на черепе рыжие волосы. Э, да это Аллардайс, накажи меня бог! Ты помнишь Аллардайса, Том Морган? — Ещё бы, — сказал Морган, — конечно. Он остался мне должен и, кроме того, прихватил с собой мой нож, когда уезжал на остров. — Значит, нож должен быть где-нибудь здесь, — промолвил другой разбойник. - Флинт был не такой человек, чтобы шарить в карманах матроса. Да и птицы... Не могли же они унести этот нож! — Ты прав, чёрт тебя возьми! — воскликнул Сильвер. — Однако здесь нет ничего, — сказал Мерри, внимательно ощупывая почву. — Хоть медная монетка осталась бы или, например, табакерка. Всё это кажется мне подозрительным... — Верно! Верно! — согласился Сильвер. — Тут что-то не так. Да, дорогие друзья, но только если бы Флинт был жив, не гулять бы нам в этих местах. Нас шестеро, и тех было шестеро, а теперь от них остались только кости. — Нет, будь покоен, он умер: я собственными глазами видел его мёртвым, — отозвался Морган. — Билли водил меня к его мёртвому телу. Он лежал с медяками на глазах. <...> — Вперёд, вперёд! — сказал Сильвер. — Довольно болтать! Он умер и не шатается по земле привидением. А если бы даже ему и вздумалось выйти из могилы, так ведь привидения показываются только ночами, а сейчас, как вы видите, день... Нечего говорить о покойнике, нас поджидают дублоны. Мы двинулись дальше. Но хотя солнце светило вовсю, пираты больше не разбегались в разные стороны и не окликали друг друга издали. Они шли рядом и говорили меж собой вполголоса: такой ужас внушил им умерший пират. 131 и Вопросы к главе XXX: 1. Как вы думаете, почему пираты не убили доктора Ливси? 2. Покажите, опираясь на текст, как удаётся доктору Ливси внушить пиратам уважение к себе. 3. Прав ли Джим Хокинс, отказавшись нарушить слово, данное пиратам? Как вы думаете, почему он это делает? 4. В этой главе поставлена очень серьёзная проблема: честь и ценность человеческой жизни, своей и чужой. Как вы думаете, почему доктор Ливси готов спасти мальчика даже ценой своей чести? А как поступили бы на месте Ливси д'Артаньян и его друзья? Почему вы так думаете? 5. В этой главе Джим Хокинс - всё ещё ребёнок или уже взрослый мужчина? Вопросы к главе XXXI: 1. Как проявляется характер Сильвера в этих главах? Можно ли назвать его вероломным? 2. Есть ли привлекательные черты в характере Джона Сильвера? 3. Как вы думаете, чем похожи герои приключенческих книг, с которыми вы познакомились: д'Артаньян и его друзья, Вильям Легран и его друг-рассказчик, доктор Ливси, Джим Хокинс? (П) 4. Что роднит роман Р. Стивенсона с романом Ж. Верна «Дети капитана Гранта»? 132 5. Роман Р. Стивенсона называется «Остров сокровищ». В каких ещё приключенческих произведениях действие происходит на острове? А в названии каких ещё книг есть слово остров? Как вы думаете, случайно ли это? Чем «таинственные острова» так привлекали романистов? Булат ОКУДЖАВА Пиратская лирическая В ночь перед бурею на мачте горят святого Эльма свечки, отогревают наши души за все минувшие года. Когда воротимся мы в Портленд, мы будем кротки, как овечки, да только в Портленд воротиться нам не придётся никогда. Что ж, если в Портленд нет возврата, пускай несёт нас чёрный парус, пусть будет крепок ром ямайский, всё остальное ерунда. Когда воротимся мы в Портленд, ей-богу, я во всём покаюсь. Да только в Портленд воротиться нам не придётся никогда. Что ж, если в Портленд нет возврата, пускай купец помрёт со страху, Ни Бог, ни дьявол не помогут ему спасти свои суда. Когда воротимся мы в Портленд, клянусь - я сам взбегу на плаху. Да только в Портленд воротиться нам не придётся никогда. Что ж, если в Портленд нет возврата, поделим золото, как братья, поскольку денежки чужие не достаются без труда. Когда воротимся мы в Портленд, нас примет родина в объятья. Да только в Портленд воротиться не дай нам, Боже, никогда. (70-е годы, XX в.) 133 и (П) 1. Какое представление о пиратах у вас возникает после чтения стихотворения Б. Окуджавы? А после чтения глав романа Стивенсона? (П) 2. Вспомните или перечитайте стихотворение Новеллы Матвеевой «Пираты» (им заканчивается 1-я часть учебника для 2-го класса «Маленькая дверь в большой мир»). О чём мечтает герой стихотворения? (П) 3. Как вы думаете, почему Том Сойер и Гек Финн любили играть в пиратов? Какая сторона «пиратства» их привлекала? (Вспомните главы из учебника «В одном счастливом детстве», с которыми вы знакомились.) ...В тот вечер Олег допоздна засиделся в библиотеке. Так интересно было слушать чтение доктора Ливси, рассматривать старинные часы, компас, кривые пиратские ножи и пистолеты, полуистлевшие карты. Воспользовавшись наступившей паузой, Олег задал вопрос, который уже давно не давал ему покоя: — Интересно, а приключенческие книги есть только у зарубежных писателей? А у наших? — мальчик вопросительно посмотрел на капитана Григорьева. — В какой-то степени я сам — ответ на этот вопрос, — улыбнулся лётчик. — Книга моего автора «Два капитана» — приключенческий роман. Есть ещё книги Александра Грина, Валентина Катаева, повести Анатолия Рыбакова «Кортик» и «Бронзовая птица». Кстати, в «Кортике» герои тоже разгадывают загадку, связанную с шифром... 134 Рассказ капитана Григорьева о книге Анатолия Рыбакова Повесть «Кортик» — первая книга Анатолия Рыбакова, она вышла в 1948 году. Действие повести происходит в 20-е годы, когда в России шла Гражданская война. На это время пришлось детство писателя, он хорошо помнил, «как переходили от красных к белым и от белых к красным маленькие... города, долго и с большими опасностями пробивались железнодорожные эшелоны к Москве через всю страну... и мальчишки мечтали вступить в борьбу за революцию, их кумирами были матросы и комиссары, а за словами «красные», «белые», «трудовая коммуна», «беспризорник» стояла повседневная жизнь. Такое романтическое и бурное время давало богатые возможности для создания приключенческого сюжета. «Кортик» Анатолия Рыбакова — это повесть, написанная по всем правилам приключенческого жанра. Ребята, прочитайте первые главы повести «Кортик» и найдите в них доказательство того, что последнее утверждение в рассказе капитана Григорьева справедливо. Анатолий РЫБАКОВ (1911-1998) Кортик (главы) Часть первая. РЕВСК Глава 1. Испорченная камера Миша тихонько встал с дивана, оделся и выскользнул на крыльцо. Улица, широкая и пустая, дремала, согретая ранним утренним солнцем. Лишь перекликались петухи да изредка из дома доносился кашель, сонное бормотанье — первые звуки пробуждения в прохладной тишине покоя. Миша жмурил глаза, ёжился. Его тянуло обратно в тёплую постель, но мысль о рогатке, которой хвастал вчера рыжий Генка, заставила его решительно встряхнуться. Осторожно ступая по скрипучим половицам, он пробрался в чулан. Узкая полоска света падала из крошечного оконца под потолком на прислонённый к стене велосипед. Это была старая, сборная машина на спущенных шинах, с поломанными, ржавыми спицами и порванной цепью. Миша снял висевшую над велосипедом рваную, в разноцветных за- 135 платах камеру, перочинным ножом вырезал из нее две узкие полоски и повесил обратно так, чтобы вырез был незаметен. Он осторожно открыл дверь, собираясь выйти из чулана, как вдруг увидел в коридоре Полевого, босого, в тельняшке, с взлохмаченными волосами. Миша прикрыл дверь и, оставив маленькую щелку, притаился наблюдая. Полевой вышел во двор и, подойдя к заброшенной собачьей будке, внимательно осмотрелся по сторонам. «Чего ему не спится? — думал Миша. — И осматривается как-то странно...» Полевого все называли «товарищ комиссар». В прошлом матрос, он до сих пор ходил в широких черных брюках и куртке, пропахшей табачным дымом. Это был высокий, мощный человек с русыми волосами и лукавыми, смеющимися глазами. Из-под куртки на ремешке у него всегда болтался наган. Все ревские мальчишки завидовали Мише — ведь он жил в одном доме с Полевым. «Чего ему не спится? — продолжал думать Миша. — Так я из чулана не выберусь!» Полевой сел на лежавшее возле будки бревно, еще раз осмотрел двор. Пытливый взгляд его скользнул по щелочке, в которую подглядывал Миша, по окнам дома. Потом он засунул руку под будку, долго шарил там, видимо ощупывая что-то, затем выпрямился, встал и пошел обратно в дом. Скрипнула дверь его комнаты, затрещала под грузным телом кровать, и все стихло. Мише не терпелось смастерить рогатку, но... что искал Полевой под будкой? Миша тихонько подошел к ней и остановился в раздумье. Посмотреть, что ли? А вдруг кто-нибудь заметит? Он сел на бревно и оглянулся на окна дома. Нет, нехорошо! «Нельзя быть таким любопытным», — думал Миша, ожесточенно ковыряя землю. Он засунул руку под будку. Ничего здесь не может быть. Ему просто показалось, будто Полевой что-то искал... Рука его шарила под будкой. Конечно, ничего! Только земля и скользкое дерево... Мишины пальцы попали в расщелину. Если здесь и спрятано что-нибудь, то он даже не посмотрит, только убедится, есть тут что или нет. Он нащупал в расщелине что-то мягкое, вроде тряпки. Значит, есть. Вытащить? Миша еще раз 136 оглянулся на дом, потянул тряпку к себе и, разгребая землю, вытащил из-под будки свёрток. Он стряхнул с него землю и развернул. На солнце блеснул стальной клинок кинжала. Кортик! Такие кортики носят морские офицеры. Он был без ножен, с тремя острыми гранями. Вокруг побуревшей костяной рукоятки извивалась бронзовым телом змейка с открытой пастью и загнутым кверху язычком. Обыкновенный морской кортик. Почему же Полевой его прячет? Странно. Очень странно. Миша ещё раз осмотрел кортик, завернул его в тряпку, засунул обратно под будку и вернулся на крыльцо. <...> В главе 4 Миша снова достаёт кортик, чтобы рассмотреть его получше. «Рассматривая клинок, он увидел на одной его грани едва заметное изображение волка... На второй грани был изображён скорпион и на третьей — лилия». Мальчику не удаётся положить кортик на место, и он приносит его в дом и прячет под валиком своего дивана... Глава 5. Шалаш Генкин шалаш устроен из досок, веток и листьев, меж трёх деревьев, на высоте полутора-двух саженей. Он незаметен снизу, но из него виден весь Ревск, вокзал, Десна и дорога, ведущая на деревню Носовку. В нём прохладно, пахнет сосной и листва чуть дрожит под уходящими лучами июльского солнца. — Я домой вовсе не пойду, — объявил Миша. — Как так? — Очень просто. Зачем мне? Завтра Полевой пойдёт с отрядом банду Никитского ликвидировать и меня возьмёт. Нужно обязательно банду ликвидировать. Генка расхохотался: — Кем же ты будешь в отряде? Отставной козы барабанщиком? — Смейся, смейся, — невозмутимо ответил Миша. — Меня Полевой разведчиком берёт. На войне все разведчики — мальчики. Мне Полевой велел ещё ребят подобрать, но... — он с сожалением посмотрел на Генку, — нет у нас подхо- 137 Миша вздохнул. Придётся уж, видно, дящих. одному... Генка просительно заглянул ему в глаза. - Ну ладно, — снисходительно произнёс Миша, — притащи мне чего-нибудь поесть, и мы подумаем. Только смотри никому ни слова, это большой секрет. - Ура! - закричал Генка. - Даёшь разведку! - Ну вот, - рассердился Миша, - ты уже орёшь, разглашаешь тайну! Не возьму я тебя. - Не буду, не буду! - зашептал Генка, сполз с дерева и исчез в саду. В ожидании Генки Миша растянулся на дощатом полу шалаша и уткнул подбородок в кулаки. Что теперь делать? Он вспомнил о кортике... Ещё, пожалуй, кто-нибудь наткнётся на него. Вот будет история! Миша сквозь листву глядел в сад. Он усажен низкорослыми яблонями, ветвистыми грушами, кустами малины, крыжовника. Почему на разных деревьях растут разные плоды? Ведь всё это растёт рядом, на одной земле. <...> В шалаш, запыхавшись, вскарабкался Генка. У него за пазухой большой кусок тёплой, ещё недоваренной говядины. - Вот, гляди, - зашептал он, - прямо из кастрюли вытащил. Там суп варился. - С ума сошёл! - ужаснулся Миша. - Ты же всех без обеда оставил. - Ну и что ж! - Генка молодецки тряхнул головой. -Я ведь в разведчики ухожу. Пусть варят другую говядину... - Он самодовольно захихикал. Миша жевал мясо, разрывая его зубами и руками. Ну и шляпа Генка! Влетит ему от отца. Папаша у него сердитый - высокий, худой машинист с седыми усами. И мамаша у него не родная, а мачеха. - Знаешь новость? - спросил Генка. - Какую? - Так я тебе и сказал! - Дело твоё. Только какой же из тебя разведчик? Там ты тоже будешь всё от меня скрывать? Угроза, скрытая в Мишиных словах, подействовала на Генку. Теперь, после похищения мяса из кастрюли, у него одна дорога - в разведчики. Значит, надо подчиняться. И Генка сказал: 138 — Сейчас у нас был один мужик из Носовки, так он говорит, что банда Никитского совсем близко. — Ну и что же? — яростно разжёвывая мясо, спросил Миша. — Как — что? Они могут напасть на Ревск. Миша расхохотался: — И ты поверил? Эх ты, а ещё разведчик! — А что? — смутился Генка. — Никитский теперь возле Чернигова. На нас он никак не может напасть, потому что у нас гарнизон. Понятно? Гар-ни-зон. — Что такое гарнизон? — Гарнизон не знаешь? Это... как бы тебе сказать... это... — Тише! Слышишь? — прошептал вдруг Генка. Миша перестал жевать и прислушался. Где-то за домами раздались выстрелы и потонули в синем куполе неба. Завыл на станции гудок. Торопясь и захлёбываясь, затараторил пулемёт. Мальчики испуганно притаились, потом раздвинули листву и выглянули из шалаша. Дорога на Носовку была покрыта облаками пыли, на станции шла стрельба, и через несколько минут по опустевшей улице с гиком и нагаечным свистом пронеслись всадники в барашковых шапках с красным верхом. В город ворвались белые. Глава 6. Налёт Миша спрятался у Генки, а когда выстрелы прекратились, выглянул на улицу и побежал домой, прижимаясь к палисадникам. На крыльце он увидел дедушку, растерянного, бледного. Возле дома храпели взмыленные лошади под казацкими седлами. Миша вбежал в дом и замер в дверях. В столовой шла отчаянная борьба между Полевым и бандитами. Человек шесть повисло на нём. Полевой яростно отбивался, но они повалили его, и живой клубок тел катался по полу, опрокидывая мебель, волоча за собой скатерти, половики, сорванные занавески. И ещё один белогвардеец, видимо главный, стоял у окна. 139 Он был неподвижен, только взгляд его неотрывно следил за Полевым. Миша забился в кучу висевшего на вешалке платья. Сердце его колотилось. Сейчас произойдёт то, что виделось Мише в захлёстывавших его мечтах: Полевой встанет, двинет плечами и один разбросает всех. Но Полевой не вставал. Всё слабее становились его бешеные усилия сбросить с себя бандитов. Наконец его подняли и, продолжая выкручивать назад руки, подвели к стоявшему у окна белогвардейцу. Полевой тяжело дышал. Кровь запеклась в его русых волосах. Он стоял босиком, в тельняшке. Его, видно, захватили спящим. Бандиты были вооружены короткими винтовками, наганами, шашками; их кованые сапоги гремели по полу. Белогвардеец не сводил с Полевого немигающего взгляда. Чёрный чуб свисал у него из-под заломленной папахи на серые колючие глаза и пунцово-красный шрам на правой щеке. В комнате стало тихо, только слышалось тяжёлое дыхание людей и равнодушное тиканье часов. — Кортик! - произнёс вдруг белогвардеец резким, глухим голосом. — Кортик! — повторил он, и глаза его, уставившиеся на Полевого, округлились. Полевой молчал. Он тяжело дышал и медленно поводил плечами. Белогвардеец шагнул к нему, поднял нагайку и наотмашь ударил Полевого по лицу. Миша вздрогнул и зажмурил глаза. — Забыл Никитского? Я тебе напомню! — крикнул белогвардеец. Так вот он какой, Никитский! Вот от кого прятал кортик Полевой! — Слушай, Полевой, — неожиданно спокойно сказал Никитский, — никуда ты не денешься. Отдай кортик и убирайся на все четыре стороны. Нет — повешу! Полевой молчал. — Хорошо, — сказал Никитский. — Значит, так? — Он кивнул двум бандитам. Те вошли в комнату Полевого. Миша узнал их: это были дровоколы, которых он видел утром. Они всё переворачивали, бросали на пол, прикладами разбили дверцу шкафа, ножами протыкали подушки, выгребали золу из пе- 140 чей, отрывали плинтусы. Сейчас они войдут в Мишину комнату. Преодолев оцепенение, Миша выбрался из своего убежища и проскользнул в зал. Уже наступил вечер. В темноте на потёртом плюше дивана, под валиком, Миша нащупал холодную сталь кортика. Он вытащил его и спрятал в рукав. Конец рукава вместе с рукояткой кортика он зажал в кулаке... Обыск продолжался. Полевой всё стоял, наклонившись вперёд, с выкрученными назад руками. Вдруг на улице раздался конский топот. На крыльце послышались чьи-то быстрые шаги. В дом вошёл ещё один белогвардеец. Он подошёл к Никитскому и что-то тихо сказал ему. Никитский секунду стоял неподвижно, потом нагайка его взметнулась: - На коней! Полевого потащили к сеням. Оттуда был выход как на улицу, так и во двор. И вот, когда Полевой переступал порог, Миша нащупал его руку и разжал кулак. Рукоятка коснулась ладони Полевого. Он притянул кортик к себе и, сделав уже в сенях шаг вперёд, вдруг взмахнул рукой и ударил кортиком переднего конвоира в шею. Миша бросился под ноги второму, он упал на Мишу, и Полевой прыгнул из сеней в тёмную ночь двора. Но Миша не видел, скрылся Полевой или нет. Страшный удар рукояткой нагана обрушился на него, и он мешком упал в угол, под висевший на вешалке брезентовый дождевик. Глава 8. Посетители <...> Миша быстро поправлялся. Часть бинтов уже сняли, и только на голове ещё белела повязка. Он ненадолго вставал, сидел на кровати, и наконец к нему впустили друга — приятеля Генку. Генка вошёл в комнату и робко остановился в дверях. Миша головы не повернул, только скосил глаза и слабым голосом произнёс: — Садись. Генка осторожно сел на краешек стула. Открыв рот, вы- 141 пучив глаза и тщетно пытаясь спрятать под стул свои довольно-таки грязные ноги, он уставился на Мишу. Миша лежал на спине, устремив глаза в потолок. Лицо его выражало страдание. Изредка он касался рукой повязки на голове — не потому, что голова болела, а чтобы Генка обратил должное внимание на его бинты. Наконец Генка набрался храбрости и спросил: — Как ты себя чувствуешь? — Хорошо, — тихо ответил Миша, но глубоким вздохом показал, что на самом деле ему очень нехорошо, но он геройски переносит эти страшные муки. Потом Генка спросил: — В Москву уезжаешь? — Да, — ответил Миша и опять вздохнул. — Говорят, с эшелоном Полевого, — сказал Генка. — Ну? — Миша сразу поднялся и сел на кровати. — Откуда ты знаешь? — Слыхал. Они помолчали, потом Миша посмотрел на Генку и спросил: — Ну, ты как, решил? — Чего? — Поедешь в Москву? Генка сердито мотнул головой: — Чего ты спрашиваешь? Ведь знаешь, что отец не пускает. — Но ведь тётка твоя, Агриппина Тихоновна, сколько раз тебя звала. Вот и сейчас с мамой письмо прислала. Поедем, будешь с нами в одном доме жить. — Говорю тебе, отец не пускает. — Генка вздохнул. — И тетя Нюра тоже... — Тетя Нюра тебе не родная. — Она хорошая, — мотнул головой Генка. — Агриппина Тихоновна ещё лучше. — Как же я поеду? — Очень просто: в ящике под вагоном. Ты туда спрячешься, а как отъедем от Ревска, выйдешь и поедешь с нами. — А если отец поведёт поезд? — Вылезешь в Бахмаче, когда паровоз сменят. <...> 142 Глава 9. Линкор «Императрица Мария» В Ревске становилось всё тревожней, и мама торопилась с отъездом. Миша уже вставал, но на улицу его не пускали. Только разрешили сидеть у окна и смотреть на играющих ребят. Все относились к нему с уважением. Даже с Огородной улицы пришёл Петька Петух. Он подарил Мише тросточку с вырезанными на ней спиралями, ромбами, квадратами и на прощанье сказал: — Ты, пожалуйста, Миша, ходи по нашей улице сколько угодно. Ты не бойся: мы тебя не тронем. А Полевой всё не приходил. Как хорошо было раньше сидеть с ним на крыльце и слушать удивительные истории про моря, океаны, бескрайний движущийся мир... Может быть, ему самому сходить в больницу? Попросить доктора, и его пропустят... Но Мише не пришлось идти в больницу: Полевой пришёл сам. Ещё издали, с улицы, донёсся его весёлый голос. Мишино сердце замерло. Полевой вошёл, одетый в военную форму и сапоги. Он принёс с собой солнечную свежесть улицы, ароматы голубого лета, лукавую бесшабашность бывалого солдата. Он сел на стул рядом с Мишиной кроватью. Стул под ним жалобно заскрипел, качнулся, но устоял на месте. И они оба, Полевой и Миша, смотрели друг на друга и улыбались. Потом Полевой хлопнул рукой по одеялу, весело сощурил глаза и сказал: — Здорово, Михаил Григорьевич! Как они, пироги-то, хороши? Миша только счастливо улыбался. — Скоро встанешь? — спросил Полевой. — Завтра уже на улицу. — Вот и хорошо. — Полевой помолчал, потом рассмеялся: — Ловко ты второго-то сбил! Здорово! Молодец! В долгу я перед тобою. Вот приду с фронта — буду рассчитываться. — С фронта? — Мишин голос задрожал. — Дядя Серёжа... только вы на меня не сердитесь... Возьмите меня с собой. Я вас очень прошу... — Ну что ж, — Полевой насупил брови, как бы обдумывая Мишину просьбу, — можно... Поедете с моим эшелоном 143 до Бахмача, а с Бахмача я вас в Москву отправлю. Понял? — Он рассмеялся. — Ну вот, до Бахмача! - разочарованно протянул Миша. — Ты не обижайся, — Полевой похлопал по одеялу, — не обижайся. Навоюешься ещё, успеешь. Скажи лучше: как к тебе кортик попал? Миша покраснел. — Не бойся, — засмеялся Полевой, — рассказывай. — Я случайно его увидел, честное слово, — смущённо забормотал Миша, — совершенно случайно. Вынул посмотреть, а тут бабушка! Я его спрятал в диван, а обратно положить не успел. Ведь я не нарочно. — Никому про кортик не рассказывал? — Никому, вот ей-богу! — Верю, верю, — успокоил его Полевой. — Дядя Серёжа, скажите, почему Никитский ищет этот кортик? Полевой не отвечал. Он сидел, как-то странно ссутулясь и глядя на пол. Потом, точно очнувшись, глубоко вздохнул и спросил: — Помнишь, я тебе про линкор «Императрица Мария» рассказывал? Никитский служил там же, на линкоре, мичманом. Негодяй был, конечно, первой статьи, но это к делу не относится. Перед тем как тому взрыву произойти... минуты так за три, Никитский застрелил одного офицера. Я один это видел. Больше никто. Офицер этот только к нам прибыл, я и фамилии его не знаю... Я как раз находился возле его каюты. Зачем находился, про это долго рассказывать — у меня с Никитским свои счёты были. Стою, значит, возле каюты, слышу — спорят. Никитский того офицера Владимиром называет... Вдруг бац — выстрел!.. Я в каюту. Офицер на полу лежит, а Никитский кортик этот самый из чемодана вытаскивает. Увидел меня — выстрелил... Мимо. Он — за кортик. Сцепились мы. Вдруг — трах! — взрыв, за ним другой, и пошло... Очнулся я на палубе. Кругом — дымище, грохот, всё рушится, а в руках держу кортик. Ножны, значит, у Никитского остались. И сам он пропал. Полевой помолчал, потом продолжал: — Провалялся я в госпитале, а тут революция, Граждан- 144 ская война. Смотрю — объявился Никитский главарём банды. Ну, вот и встретились мы. Услышал, видно, по Ревску мою фамилию и пронюхал, что это я. И налетел — старые счёты свести. На такой риск пошёл. Видно, кортик ему и теперь зачем-то нужен. Только не получить ему: что врагу на пользу, то нам во вред. А кончится война, разберёмся, что к чему. Полевой опять помолчал и задумчиво, как бы самому себе, произнёс: — Есть человек один, здешний, ревский, у Никитского в денщиках служил. Думал, найду я его здесь... да нет... скрылся. — Полевой встал. — Заговорился я с тобой! Мамаше передай, чтобы собиралась. Дня через два выступим. Ну, прощевай! Он подержал маленькую Мишину руку в своей большой, подмигнул ему и ушёл. 1948 и 1. Каким вам представляется Миша? Перечитайте диалоги Миши и Генки, сцену спасения Полевого. 2. Попробуйте предположить, как будут развиваться события дальше. Какую тайну мог, с вашей точки зрения, скрывать в себе кортик? Проверьте свои предположения: если вам понравилась повесть, дочитайте её до конца самостоятельно. (С) 3. Какие «правила приключенческой литературы» вы бы выделили в главах повести А. Рыбакова? 4. Вы прочитали два раздела первой части — «Жизнь по законам чести» и «Шифры и клады». Какие особенности приключенческой литературы вы для себя открыли? Проверьте себя по словарю литературоведческих терминов. Темы сочинений: 1. Мои размышления о характере и поступках Джима Хокинса. 2. Чем похожи герои книг «Остров сокровищ» и «Кортик»? 145 Однажды друзья заметили, что Олег как-то особенно молчалив и задумчив, не задаёт вопросов, ни о чём не рассказывает, а тихо сидит в уголке дивана. - Что с вами, мой юный друг? У вас неприятности? — поинтересовался д’Артаньян. — Может быть, нужна помощь? - Да нет, просто я так устал! - пожаловался Олег. - Сегодня было целых три контрольных, уроков куча, дома много дел, и здесь нужно всё успеть. Ну просто сил никаких нет! - Сочувствую вам! Однако, думаю, сил у вас ещё очень и очень много, только вы этого не знаете, потому что и себя вы знаете ещё не очень хорошо. Вот если бы вы оказались сейчас в самой настоящей экстремальной ситуации, вы не узнали бы себя, уверяю вас! - Ну конечно! - вздохнул Олег. - Мне же не приходится спасать кого-то, или скакать за подвесками, или жить на необитаемом острове, как Робинзон Крузо... Тут заговорил Шерлок Холмс, который давно прислушивался к диалогу наших героев: - Похвально, что молодой джентльмен знаком с романом Даниэля Дефо. А задумывались ли вы, господа, в чём загадка этой книги? Ведь она написана очень давно, в 1719 году - то есть в самом начале XVIII века, - а интерес к ней не пропадает до сих пор! Я полагаю, всё дело в её главном герое. Вы помните сюжет романа: буря, кораблекрушение, моряк Робинзон Крузо, единственный оставшийся в живых, попадает на необитаемый остров. И далее следует подробное повествование о его борьбе с природой за жизнь. Робинзон не просто выжил на необитаемом острове, он победил, потому что сумел остаться человеком, создать для себя своим умом и руками человеческие условия жизни. Эта книга о том, как много может человек, как велики его воля, мужество, изобретательность, сила духа... Вы согласитесь со мной, господа, что в приключенческих книгах герои часто попадают в экстремальные ситуации -это закон жанра. Они по-разному ведут себя, и это позволяет писателю показать характер, а читателю - понять его. Если наш молодой друг желает в этом убедиться, я посоветовал бы ему почитать, к примеру, рассказ американ- 147 ского писателя Джека Лондона «Любовь к жизни». Но сначала несколько слов о нём самом: без этого трудно будет понять его творчество. Рассказ Шерлока Холмса о Джеке Лондоне «Я родился в бедной семье, часто бедствовал и нередко голодал. Я никогда не знал, что значит иметь собственные игрушки. Насколько я помню себя с раннего детства, нищета сопутствовала нам всегда». Так писал о себе Джек Лондон. Он родился в 1876 году, его отчим, фермер, разорился. Семья бедствовала, и Джек сумел закончить только начальную школу. А потом была работа на фабриках, в прачечной, жизнь голодная и неустроенная. В 1896 году на Аляске были открыты богатейшие залежи золота, и туда устремились сотни людей в надежде разбогатеть. Отправился туда и двадцатилетний Джек Лондон. Однако судьба не была к нему благосклонна: в Клондайке юноша пробыл год и вернулся таким же бедняком, каким уехал. Но этот год изменил жизнь Джека Лондона: он начал писать. Неудачи преследовали этого человека, но он не сломался, не стал бродягой или нищим, он боролся за жизнь, за своё место в этой жизни. К тому времени умер отец, и Джек должен был содержать семью. Однако он не сдавался: «...с раннего утра до поздней ночи я не отрывался от своей работы. Писал, перепечатывал на машинке, изучал теорию словесности... Из двадцати четырёх часов я тратил на сон не больше пяти и работал без отдыха остальные девятнадцать часов». И удача пришла к нему! Джек Лондон стал известен, когда в начале 1900-х годов появились его северные рассказы. Их действие разворачивается на Аляске и в Канаде, в краю вечного холода и белого безмолвия... 148 m Джек ЛОНДОН (1876-1916) Любовь к жизни (в сокращении) Прихрамывая, они спускались к речке, и один раз тот, что шёл впереди, зашатался, споткнувшись посреди каменной россыпи. Оба устали и выбились из сил, и лица их выражали терпеливую покорность — след долгих лишений. Плечи им оттягивали тяжёлые тюки, стянутые ремнями. Каждый из них нёс ружьё. — Хорошо бы иметь хоть два патрона из тех, что лежат у нас в тайнике, - сказал один. Голос его звучал вяло, без всякого выражения. Он говорил равнодушно, и его спутник, только что ступивший в молочно-белую воду, пенившуюся по камням, ничего ему не ответил. Второй тоже вошёл в речку вслед за первым. Они не разулись, хотя вода была холодная, как лёд. Местами вода захлёстывала колени, и оба они пошатывались, теряя опору. Второй путник поскользнулся на гладком валуне и чуть не упал, но удержался на ногах, громко вскрикнув от боли. Он шагнул вперёд, но снова пошатнулся и чуть не упал. Тогда он остановился и посмотрел на своего спутника: тот всё так же шёл вперёд, даже не оглядываясь. 149 Целую минуту он стоял неподвижно, словно раздумывая, потом крикнул: — Слушай, Билл, я вывихнул ногу! Билл ковылял дальше по молочно-белой воде. Он ни разу не оглянулся. Второй смотрел ему вслед, и хотя его лицо оставалось по-прежнему тупым, в глазах появилась тоска, словно у раненого оленя. <...> — Билл! — крикнул он. Это была отчаянная мольба человека, попавшего в беду, но Билл не повернул головы. Его товарищ долго следил, как он неуклюжей походкой взбирается по отлогому склону к волнистой линии горизонта, образованной гребнем невысокого холма. Следил до тех пор, пока Билл не скрылся из виду, перевалив за гребень. Тогда он отвернулся и медленно обвёл взглядом тот круг вселенной, в котором он остался один после ухода Билла. Над самым горизонтом тускло светило солнце, едва видное сквозь мглу и густой туман. <...> Картина была невесёлая. Низкие холмы замыкали горизонт однообразной волнистой линией. Ни деревьев, ни кустов, ни травы — ничего, кроме беспредельной и страшной пустыни, — и в его глазах появилось выражение страха. Он задрожал, словно в лихорадке, и его ружьё с плеском упало в воду. Это заставило его опомниться. Он пересилил свой страх, собрался с духом и, опустив руку в воду, нашарил ружьё, потом передвинул тюк ближе к левому плечу, чтобы тяжесть меньше давила на больную ногу, и медленно пошёл к берегу, морщась от боли. Он шёл не останавливаясь. Не обращая внимания на боль, с отчаянной решимостью, он торопливо взбирался на вершину холма, за гребнем которого скрылся Билл. Но с гребня он увидел, что в неглубокой долине никого нет! На него снова напал страх, и, снова поборов его, он, хромая, стал спускаться вниз. Дно долины было болотистое, вода пропитывала густой мох, словно губку. Стараясь идти по следам Билла, путник перебирался от озерка к озерку, по камням, торчавшим во мху, как островки. Оставшись один, он не сбился с пути. Он знал, что ещё немного — и он подойдёт к тому месту, где сухие пихты и 150 ели, низенькие и чахлые, окружают маленькое озеро. А в озеро впадает ручей, и вода в нём не мутная. Он пойдёт вверх по ручью до самого водораздела. От водораздела начинается другой ручей, текущий на запад; он спустится по нему до реки Диз и там найдёт свой тайник под перевёрнутым челноком, заваленным камнями. В тайнике спрятаны патроны, крючки и лески для удочек и маленькая сеть. А ещё там есть мука — правда, немного, и кусок грудинки, и бобы. Билл подождёт его там, и они вдвоём спустятся по реке Диз до Большого Медвежьего озера, а потом переправятся через озеро и пойдут на юг, пока не доберутся до реки Маккензи, на юг, к какой-нибудь фактории Гудзонова залива, где растут высокие, мощные деревья и где сколько хочешь еды. Вот о чём думал путник, с трудом пробираясь вперёд. Но как ни трудно было ему идти, ещё труднее было уверить себя в том, что Билл его не бросил, что Билл, конечно, ждёт его у тайника. Он должен был так думать, иначе не имело никакого смысла бороться дальше, — оставалось только лечь на землю и умереть. <...> Он ничего не ел уже два дня, но ещё дольше он не ел досыта. То и дело он нагибался, срывал бледные болотные ягоды, клал их в рот, жевал и проглатывал. Ягоды были водянистые и быстро таяли во рту, — оставалось только горькое жёсткое семя. В девять часов он пошатнулся и упал от слабости и утомления. Довольно долго он лежал на боку не шевелясь; потом высвободился из ремней, неловко приподнялся и сел. Ещё не стемнело, и в сумеречном свете он стал шарить среди камней, собирая клочки сухого мха. Набрав целую охапку, он развёл костер и поставил на него котелок с водой. Он распаковал тюк и прежде всего сосчитал, сколько у него спичек. Их было шестьдесят семь. Чтобы не ошибиться, он пересчитывал три раза. Он разделил их на три кучки и каждую завернул в пергамент; один свёрток он положил в пустой кисет, другой — за подкладку изношенной шапки, а третий — за пазуху. <...> Он просушил мокрую обувь у костра. От мокасин остались одни лохмотья, сшитые из одеяла носки прохудились насквозь, и ноги у него были стёрты до крови. Лодыжка 151 сильно болела, и он осмотрел её: она распухла, стала почти такой же толстой, как колено. Он оторвал длинную полосу от одного одеяла и крепко-накрепко перевязал лодыжку, оторвал ещё несколько полос и обмотал ими ноги, заменив этим носки и мокасины, потом выпил кипятку, завёл часы и лёг, укрывшись одеялом. <...> В шесть часов он проснулся, лёжа на спине. Он посмотрел на серое небо и почувствовал, что голоден. <...> Он со стоном попытался встать на ноги. Это удалось ему с большим трудом и не скоро. Суставы у него словно заржавели, и согнуться или разогнуться стоило каждый раз большого усилия воли. Когда он наконец поднялся на ноги, ему понадобилась еш;ё целая минута, чтобы выпрямиться и стать прямо, как полагается человеку. Он взобрался на небольшой холмик и осмотрелся кругом. Ни деревьев, ни кустов — ничего, кроме серого моря мхов, где лишь изредка виднелись серые валуны, серые озерки и серые ручьи. Небо тоже было серое. Ни солнечного луча, ни проблеска солнца! Он потерял представление, где находится север, и забыл, с какой стороны он пришёл вчера вечером. <...> Он вернулся, чтобы увязать свой тюк по-дорожному; проверил, целы ли его три свёртка со спичками, но не стал их пересчитывать. Однако он остановился в раздумье над плоским, туго набитым мешочком из оленьей кожи. Мешочек был невелик, он мог поместиться между ладонями, но весил пятнадцать фунтов — столько же, сколько всё остальное, — и это его тревожило. Наконец он отложил мешочек в сторону и стал свёртывать тюк; потом взглянул на мешочек, быстро схватил его и вызывающе оглянулся по сторонам, словно пустыня хотела отнять у него золото. И когда он поднялся на ноги и поплёлся дальше, мешочек лежал в тюке у него за спиной. Он свернул налево и пошёл, время от времени останавливаясь и срывая болотные ягоды. Нога у него одеревенела, он стал хромать сильнее, но эта боль ничего не значила по сравнению с болью в желудке. Голод мучил его невыносимо. Ягоды не утоляли грызущей боли, от них только щипало язык и нёбо. <...> К середине дня он дошёл до болота. Навстречу ему попалась чёрно-бурая лисица с куропаткой в зубах. Он за- 152 кричал. Крик был страшен, но лисица, отскочив в испуге, всё же не выпустила добычи. Вечером он шёл по берегу мутного от извести ручья, поросшего редким камышом. Крепко ухватившись за стебель камыша у самого корня, он выдернул что-то вроде луковицы, не крупнее обойного гвоздя. Луковица оказалась мягкая и аппетитно хрустела на зубах. Но волокна были жёсткие, такие же водянистые, как ягоды, и не насыщали. Он сбросил свою поклажу и на четвереньках пополз в камыши, хрустя и чавкая, словно жвачное животное. Он очень устал, и его часто тянуло лечь на землю и уснуть; но желание дойти, а ещё больше голод не давали ему покоя. <...> Он заглядывал в каждую лужу и наконец с наступлением сумерек увидел в такой луже одну-единственную рыбку величиной с пескаря. Он опустил в воду правую руку по самое плечо, но рыба от него ускользнула. Тогда он стал ловить её обеими руками и поднял всю муть со дна. От волнения он оступился, упал в воду и вымок до пояса. Он так замутил воду, что рыбку нельзя было разглядеть, и ему пришлось дожидаться, пока муть осядет на дно. Он опять принялся за ловлю и ловил, пока вода опять не замутилась. Отвязав жестяное ведёрко, он начал вычерпывать воду. Сначала он вычерпывал с яростью, весь облился и выплёскивал воду так близко к луже, что она стекала обратно. Потом стал черпать осторожнее, стараясь быть спокойным, хотя сердце у него сильно билось и руки дрожали. Через полчаса в луже почти не осталось воды. Со дна уже ничего нельзя было зачерпнуть. Но рыба исчезла. Он увидел незаметную расщелину среди камней, через которую рыбка проскользнула в соседнюю лужу, такую большую, что её нельзя было вычерпать и за сутки. Если б он заметил эту щель раньше, он с самого начала заложил бы её камнем и рыба досталась бы ему. В отчаянии он опустился на мокрую землю и заплакал. Сначала он плакал тихо, потом стал громко рыдать, будя безжалостную пустыню, которая окружала его; и долго ещё он плакал без слёз, сотрясаясь от рыданий. Он развёл костёр и согрелся, выпив много кипятку, потом устроил себе ночлег на каменистом выступе, так же 153 как и в прошлую ночь. Перед сном он проверил, не намокли ли спички, и завёл часы. Одеяла были сырые и холодные на ощупь. Вся нога горела от боли, как в огне. Но он чувствовал только голод, и ночью ему снились пиры, званые обеды и столы, заставленные едой. Он проснулся озябший и больной. Солнца не было. Серые краски земли и неба стали темней и глубже. Дул резкий ветер, и первый снегопад выбелил холмы. <...> Это было ему сигналом снова взвалить тюк на спину и брести вперёд, неизвестно куда. Он уже не думал ни о Билле, ни о тайнике у реки Диз. Им владело только одно желание: есть! Он помешался от голода. Ему было всё равно, куда идти, лишь бы идти по ровному месту. Под мокрым снегом он ощупью искал водянистые ягоды, выдергивал стебли камыша с корнями. Но всё это было пресно и не насыщало. В ту ночь у него не было ни костра, ни горячей воды, и он залез под одеяло и уснул тревожным от голода сном. Снег превратился в холодный дождь. Он то и дело просыпался, чувствуя, что дождь мочит ему лицо. Наступил день - серый день без солнца. Дождь перестал. Теперь чувство голода у путника притупилось. Осталась тупая, ноющая боль в желудке, но это его не очень мучило. Мысли у него прояснились, и он опять думал о своем тайнике у реки Диз. <...> Дождь растопил снег, и только верхушки холмов оставались белыми. Проглянуло солнце, и путнику удалось определить стороны света, хотя теперь он знал, что сбился с пути. Муки голода уже притупились, но он чувствовал, что ослаб. Ему приходилось часто останавливаться и отдыхать, собирая болотные ягоды и луковицы камыша. Язык у него распух, стал сухим, словно шерстистым, и во рту был горький вкус. <...> Около полудня он увидел двух пескарей в большой луже. Вычерпать воду было немыслимо, но теперь он стал спокойнее и ухитрился поймать их жестяным ведёрком. Они были с мизинец длиной, не больше, но ему не особенно хотелось есть. Боль в желудке всё слабела, становилась всё менее острой. Он съел рыбок сырыми, старательно их разжёвывая, и это было чисто рассудочным действием. Есть 154 ему не хотелось, но он знал, что это нужно, чтобы остаться в живых. Вечером он поймал ещё трёх пескарей, двух съел, а третьего оставил на завтрак. Солнце высушило изредка попадавшиеся клочки мха, и он согрелся, вскипятив себе воды. В этот день он прошёл не больше десяти миль, а на следующий — не больше пяти. <...> Ещё одна ночь, и наутро, образумившись наконец, он развязал ремешок, стягивавший кожаный мешочек. Из него жёлтой струйкой посыпался крупный золотой песок и самородки. Он разделил золото пополам, одну половину спрятал на видном издалека выступе скалы, завернув в кусок одеяла, а другую всыпал обратно в мешок. Своё последнее одеяло он тоже пустил на обмотки для ног. Но ружьё он всё ещё не бросал, потому что в тайнике у реки Диз лежали патроны. <...> К полудню он совсем выбился из сил. Он опять разделил золото, на этот раз просто высыпав половину на землю. К вечеру он выбросил и другую половину, оставив себе только обрывок одеяла, жестяное ведёрко и ружьё. <...> По временам рассудок его мутился, и он продолжал брести дальше бессознательно, как автомат; странные мысли и нелепые представления точили его мозг, как черви. Но он быстро приходил в сознание, — муки голода постоянно возвращали его к действительности. Однажды его привело в себя зрелище, от которого он тут же едва не упал без чувств. Перед ним стояла лошадь. Лошадь! Он не верил своим глазам. Их заволакивал густой туман, пронизанный яркими точками света. Он стал яростно тереть глаза и, когда зрение прояснилось, увидел перед собой не лошадь, а большого бурого медведя. Зверь разглядывал его с недружелюбным любопытством. Он уже вскинул было ружьё, но быстро опомнился. Опустив ружьё, он вытащил охотничий нож из ножен. Перед ним было мясо и — жизнь. Он провёл большим пальцем по лезвию ножа. Лезвие было острое, и кончик тоже острый. Сейчас он бросится на медведя и убьёт его. Но сердце заколотилось, словно предостерегая, потом дробно затрепетало; лоб сдавило, словно железным обручем, и в глазах потемнело. 155 Отчаянную храбрость смыло волной страха. Он так слаб — что будет, если медведь нападёт на него? Он выпрямился во весь рост как можно внушительнее, выхватил нож и посмотрел медведю прямо в глаза. Зверь неуклюже шагнул вперёд, поднялся на дыбы и зарычал. Если бы человек бросился бежать, медведь погнался бы за ним. Но человек не двинулся с места; осмелев от страха, он тоже зарычал, свирепо, как дикий зверь, выражая этим страх, который неразрывно связан с жизнью. Медведь отступил в сторону, угрожающе рыча, в испуге перед этим таинственным существом, которое стояло прямо и не боялось его. Но человек всё не двигался. Он стоял как вкопанный, пока опасность не миновала, а потом, весь дрожа, повалился на мокрый мох. Собравшись с силами, он пошёл дальше, терзаясь новым страхом. Это был уже не страх голодной смерти: теперь он боялся умереть насильственной смертью, прежде чем последнее стремление сохранить жизнь заглохнет в нём от голода. Кругом были волки. Со всех сторон в этой пустыне доносился их вой, и самый воздух вокруг дышал угрозой так неотступно, что он невольно поднял руки, отстраняя эту угрозу. Волки по двое и по трое то и дело перебегали ему дорогу. Но они не подходили близко. Их было не так много; кроме того, они привыкли охотиться за оленями, которые не сопротивлялись им, а это странное животное ходило на двух ногах и, должно быть, царапалось и кусалось. <...> Наступили страшные дни дождей и снега. Он уже не помнил, когда останавливался на ночь и когда снова пускался в путь. Шёл, не разбирая времени, и ночью и днём, отдыхал там, где падал, и тащился вперёд, когда угасавшая в нём жизнь вспыхивала и разгоралась ярче. Он больше не боролся, как борются люди. Это сама жизнь в нём не хотела гибнуть и гнала его вперёд. <...> Перед его глазами были только видения. Его душа и тело шли рядом, и всё же порознь — такой тонкой стала нить, связывающая их. Он пришёл в сознание однажды утром, лёжа на плоском камне. Ярко светило и пригревало солнце. Он смутно помнил дождь, ветер и снег, но сколько времени его преследовала непогода - два дня или две недели, он не знал. 156 Долгое время он лежал неподвижно, и щедрое солнце лило на него свои лучи, напитывая теплом его жалкое тело. «Хороший день», — подумал он. Быть может, ему удастся определить направление по солнцу. Сделав мучительное усилие, он повернулся на бок. Там, внизу, текла широкая, медлительная река. Она была ему незнакома, и это его удивило. Медленно, равнодушно, без всякого интереса он проследил за течением незнакомой реки почти до самого горизонта и увидел, что она вливается в светлое блистающее море. И всё же это его не взволновало. «Очень странно, — подумал он, — это или мираж, или видение, плод расстроенного воображения». Он ещё более убедился в этом, когда увидел корабль, стоявший на якоре посреди блистающего моря. Он закрыл глаза на секунду и снова открыл их. Странно, что видение не исчезает! <...> Он услышал за своей спиной какое-то сопение — не то вздох, не то кашель. Очень медленно он повернулся на другой бок. Поблизости он ничего не увидел и стал терпеливо ждать. Опять послышались сопение и кашель, и между двумя островерхими камнями, не больше чем шагах в двадцати от себя, он увидел серую голову волка. Уши не торчали кверху, как это ему приходилось видеть у других волков, глаза помутнели и налились кровью, голова бессильно понурилась. Волк, верно, был болен: он всё время чихал и кашлял. «Вот это по крайней мере не кажется», — подумал он и опять повернулся на другой бок, чтобы увидеть настоящий мир, не застланный теперь дымкой видений. Но море всё так же сверкало в отдалении, и корабль был ясно виден. Быть может, это всё-таки настоящее? Он закрыл глаза и стал думать — и в конце концов понял, в чём дело. Он шёл на северо-восток, удаляясь от реки Диз, и попал в долину реки Коппермайн. Эта широкая, медлительная река и была Коппермайн. Это блистающее море — Ледовитый океан. Этот корабль - китобойное судно, заплывшее далеко к востоку от устья реки Маккензи. Он сел и начал думать о самых неотложных делах. <...> Он был спокоен и в полном сознании. Несмотря на страшную слабость, он не чувствовал никакой боли. Есть ему не хотелось. Мысль о еде была даже неприятна ему, и всё, что он ни делал, делалось им по велению рассудка. Он ото- 157 рвал штанины до колен и обвязал ими ступни. Ведёрко он почему-то не бросил: надо будет выпить кипятку, прежде чем начать путь к кораблю. Все его движения были медленны. Он хотел набрать сухого мха, но не смог подняться на ноги. Несколько раз он пробовал встать и в конце концов пополз на четвереньках. Один раз он подполз очень близко к больному волку. Зверь неохотно посторонился и облизнул морду, насилу двигая языком. <...> Выпив кипятку, он почувствовал, что может подняться на ноги и даже идти, хотя силы его были почти на исходе. Он шёл слабыми, неверными шагами, и такими же слабыми, неверными шагами тащился за ним волк. <...> Ночью он всё время слышал кашель больного волка, а иногда крики оленят. Вокруг была жизнь, но жизнь, полная сил и здоровья, а он понимал, что больной волк тащится по следам больного человека в надежде, что этот человек умрёт первым. Взошло яркое солнце, и всё утро путник, спотыкаясь и падая, шёл к кораблю на блистающем море. Погода стояла прекрасная. Это началось короткое бабье лето северных широт. Оно могло продержаться неделю, могло кончиться завтра или послезавтра. После полудня он напал на след. Это был след другого человека, который не шёл, а тащился на четвереньках. Он подумал, что это, возможно, след Билла, но подумал вяло и равнодушно. Ему было всё равно. <...> Однако жизнь, ещё теплившаяся в нём, гнала его вперёд. Он очень устал, но жизнь в нём не хотела гибнуть; и потому, что она не 158 хотела гибнуть, человек всё ещё ел болотные ягоды и пескарей, пил кипяток и следил за больным волком, не спуская с него глаз. Он шёл по следам другого человека, того, который тащился на четвереньках, и скоро увидел конец его пути: обглоданные кости на мокром мху, сохранившем следы волчьих лап. Он увидел туго набитый мешочек из оленьей кожи — такой же, какой был у него, — разорванный острыми зубами. <...> ...Да, Билл его бросил, но он не возьмёт золота. <...> Он набрёл на маленькое озерко. И, наклонившись над ним в поисках пескарей, отшатнулся, словно ужаленный. Он увидел своё лицо, отражённое в воде. Это отражение было так страшно, что пробудило даже его отупевшую душу. ...К концу пятого дня до корабля всё ещё оставалось миль семь, а он теперь не мог пройти и мили в день. Бабье лето ещё держалось, а он то полз на четвереньках, то падал без чувств, и по его следам всё так же тащился больной волк, кашляя и чихая. Колени человека были содраны до живого мяса и ступни тоже, и хотя он оторвал две полосы от рубашки, чтобы обмотать их, красный след тянулся за ним по мху и камням. Оглянувшись как-то, он увидел, что волк с жадностью лижет этот кровавый след, и ясно представил себе, каков будет его конец, если он сам не убьёт волка. И тогда началась самая жестокая борьба, какая только бывает в жизни: больной человек на четвереньках и больной волк, ковылявший за ним, — оба они, полумёртвые, тащились через пустыню, подстерегая друг друга. <...> До корабля оставалось теперь мили четыре, не больше. Он видел его совсем ясно. <...> Но ему не одолеть эти четыре мили. Он это знал и относился к этому спокойно. Он знал, что не проползёт и полумили. И всё-таки ему хотелось жить. Было бы глупо умереть после всего, что он перенёс. Судьба требовала от него слишком много. Даже умирая, он не покорялся смерти. Возможно, это было чистое безумие, но и в когтях смерти он бросал ей вызов и боролся с ней. Он закрыл глаза и бесконечно бережно собрал все свои силы. Он лежал на спине неподвижно и слышал, как хриплое дыхание волка приближается к нему. Оно ощуща- 159 лось всё ближе и ближе, время тянулось без конца, но человек не пошевельнулся ни разу. Вот дыхание слышно над самым ухом. Жёсткий сухой язык царапнул его щёку, словно наждачной бумагой. <...> Человек ждал. Клыки слегка сдавили его руку, потом давление стало сильнее — волк из последних сил старался вонзить зубы в добычу, которую так долго подстерегал. Но и человек ждал долго, и его искусанная рука сжала волчью челюсть. И в то время как волк слабо отбивался, а рука так же слабо сжимала его челюсть, другая рука протянулась и схватила волка. Ещё пять минут, и человек придавил волка всей своей тяжестью. <...> На китобойном судне «Бедфорд» ехало несколько человек из научной экспедиции. С палубы они заметили какое-то странное существо на берегу. Оно ползло к морю, едва передвигаясь по песку. Учёные не могли понять, что это такое, сели в шлюпку и поплыли к берегу. Они увидели живое существо, но вряд ли его можно было назвать человеком. <...> Ему почти не удавалось продвинуться вперёд, но оно не отступало и, корчась и извиваясь, продвигалось вперёд шагов на двадцать в час. Через три недели, лёжа на койке китобойного судна «Бедфорд», человек со слезами рассказывал, кто он такой и что ему пришлось вынести. Он бормотал что-то бессвязное о своей матери, о Южной Калифорнии, о домике среди цветов и апельсинных деревьев. Прошло несколько дней, и он уже сидел за столом вместе с учёными и капитаном в кают-компании корабля. Он радовался изобилию пищи, тревожно провожал взглядом каждый кусок, исчезавший в чужом рту, и его лицо выражало глубокое сожаление. Он был в здравом уме, но чувствовал ненависть ко всем сидевшим за столом. Его мучил страх, что еды не хватит. Он расспрашивал о запасах провизии повара, юнгу, самого капитана. Они без конца успокаивали его, но он никому не верил и тайком заглядывал в кладовую, чтобы убедиться собственными глазами. Стали замечать, что он поправляется. Он толстел с каждым днём. <...> Стали ограничивать его в еде, но он всё раздавался в ширину, особенно в поясе. Матросы посмеивались. Они знали, в чём дело. А когда 160 учёные стали следить за ним, им тоже стало всё ясно. После завтрака он прокрадывался на бак и, словно нищий, протягивал руку кому-нибудь из матросов. Тот ухмылялся и подавал ему кусок морского сухаря. Человек жадно хватал кусок, глядел на него, как скряга на золото, и прятал за пазуху. Учёные промолчали и оставили его в покое. Но они осмотрели потихоньку его койку. Она была набита сухарями. Матрац был полон сухарей. Во всех углах были сухари. Однако человек был в здравом уме. Учёные сказали, что это должно пройти. И это действительно прошло, прежде чем «Бедфорд» стал на якорь в гавани Сан-Франциско. Начало 1900-х гг. и 1. Можно ли назвать ситуацию, в которую попадает герой рассказа, экстремальной? Объясните, почему вы так думаете. 2. Опишите состояние героя, брошенного Биллом. Как пейзаж помогает понять его состояние? 3. Проследите по тексту, как постепенно меняется описание героя, какие новые детали, сравнения появляются. 4. Как вы думаете, почему герой рассказа решает не брать золото Билла? 5. Как вы думаете, почему Джек Лондон не даёт имени герою, называет его только «он» и «человек»? 6. Какое место в рассказе занимают описания природы? Как вы поняли их роль? 7. Известен факт, что многие люди в тяжёлые минуты жизни обращались именно к этому рассказу Джека Лондона. Как вы думаете почему? 8. Находите ли вы что-то общее в судьбе самого Джека Лондона и героя рассказа «Любовь к жизни»? 9. В чём смысл названия рассказа? (ТР) 10. Составьте рассказ от лица героя о любом эпизоде повествования. 161 Поведение людей в экстремальной ситуации — тема ещё одного произведения, которое мы включили в этот раздел. Имя автора — Борис Житков. Оно знакомо вам по учебнику 4-го класса «В океане света» (2-я книга, путешествие десятое). (П) Вспомните, почему у Житкова так много рассказов о море, моряках, морских путешествиях и приключениях. Борис ЖИТКОВ (1882-1938) Механик Салерно 1 Итальянский пароход шёл в Америку. Семь дней он плыл среди океана, семь дней ещё оставалось ходу. Он был в самой середине океана. В этом месте тихо и жарко. И вот случилось в полночь на восьмые сутки. Кочегар шёл с вахты спать. Он шёл по палубе и заметил: какая горячая палуба. А шёл он босиком. И вот голую подошву жжёт. Будто идёшь по горячей плите. «Что такое? - подумал кочегар. - Дай проверю рукой». Он нагнулся, пощупал: «Так и есть, очень нагрета. Не может быть, чтобы с вечера не остыла. Неладно что-то». И кочегар пошёл сказать механику. Механик спал в каюте. Раскинулся от жары. Кочегар подумал: «А вдруг это я зря, только кажется? Заругает меня механик: чего будишь, только уснул». 2 162 Кочегар забоялся и пошёл к себе. По дороге ещё раз тронул палубу. И опять показалось -вроде горячая. Кочегар лёг на койку и всё не мог уснуть. Всё думал: сказать, не сказать? А вдруг засмеют? Думал, думал, и стало казаться всякое, жарко показалось в каюте, как в духовке. И всё жарче, жарче казалось. Глянул кругом — все товарищи спят, а двое в карты играют. Никто ничего не чует. Он спросил игроков: — Ничего, ребята, не чуете? — А что? — говорят. — А вроде жарко. Они засмеялись. — Что ты, первый раз? В этих местах всегда так. А ещё старый моряк! Кочегар крякнул и повернулся набок. И вдруг в голову ударило: «А что как беда идёт? И наутро уже поздно будет? Все пропадём. Океан кругом на тысячи вёрст. Потонем, как мыши в ведре». Кочегар вскочил, натянул штаны и выскочил наверх. Побежал по палубе. Она ему ещё горячей показалась. С разбегу стукнул механику в двери. Механик только мычал да пыхтел. Кочегар вошёл и потолкал в плечо. Механик нахмурился, глянул сердито, а как увидел лицо кочегара, крикнул: — Что случилось? — и вскочил на ноги. — Опять там подрались? А кочегар схватил его за руку и потянул вон. Кочегар шепчет: — Попробуйте палубу, синьор Салерно. Механик головой спросонья крутит — всё спокойно кругом. Пароход идёт ровным ходом. Машина мурлычет мирно внизу. — Рукой палубу троньте, — шепчет кочегар. Схватил механика за руку и прижал к палубе. Вдруг механик отдёрнул руку. — Ух, чёрт, верно! — сказал механик шёпотом. — Стой здесь, я сейчас. Механик ещё два раза пощупал палубу и быстро ушёл наверх. 3 Верхняя палуба шла навесом над нижней. Там была каюта капитана. Капитан не спал. Он прогуливался по верхней палубе. Поглядывал за дежурным помощником, за рулевым, за огнями. 163 Механик запыхался от скорого бега. — Капитан, капитан! — говорит механик. — Что случилось? — И капитан придвинулся вплотную. Глянул в лицо механику и сказал: — Ну, ну, пойдёмте в каюту. Капитан плотно запер дверь. Закрыл окно и сказал механику: — Говорите тихо, Салерно. Что случилось? Механик перевёл дух и стал шептать: — Палуба очень горячая. Горячей всего над трюмом, над средним. Там кипы с пряжей и эти бочки. — Тс-с! — сказал капитан и поднял палец. — Что в бочках, знаем вы да я. Там, вы говорили, хлористая соль? Не горючая? — Салерно кивнул головой. — Вы сами, Салерно, заметили или вам сказали? — спросил капитан. — Мне сказал кочегар. Я сам пробовал рукой. — Механик тронул рукой пол. — Вот так. Здорово... Капитан перебил. — Команда знает? Механик пожал плечами. — Нельзя, чтобы знали пассажиры. Их двести пять человек. Начнётся паника. Тогда мы все погибнем раньше, чем пароход. Надо сейчас проверить. Капитан вышел. Он покосился на пассажирский зал. Там ярко горело электричество. Нарядные люди гуляли мимо окон по палубе. Они мелькали на свету, как бабочки у фонаря. Слышен был весёлый говор. Какая-то дама громко хохотала. 4 — Иди спокойно, — сказал капитан механику. — На палубе ни звука о трюме. Где кочегар? Кочегар стоял, где приказал механик. - Давайте градусник и верёвку, Салерно, -сказал капитан и закурил. Он спокойно осматривался кругом. Какой-то пассажир стоял у борта. Капитан зашагал к трюму. Он уронил папироску. Стал поднимать и тут пощупал палубу. Палуба была нагрета. Смола в пазах липла к руке. Капитан весело обругал окурок, кинул за борт. 164 Механик Салерно подошёл с градусником на верёвке. - Пусть кочегар смерит, — приказал капитан шёпотом. Пассажир перестал глядеть за борт, подошёл и спросил больным голосом: - Ах, что это делают? Зачем, простите, эта верёвка? Верёвка, кажется? - и он стал щупать верёвку в руках кочегара. - Ну да, верёвка, - сказал капитан и засмеялся. - Вы думали, змея? Это, видите ли... - капитан взял пассажира за пуговку. - Иди, - сказал капитан кочегару. - Это, видите ли, - сказал капитан, - мы всегда в пути мерим. С палубы идёт труба до самого дна. - До дна океана? Как интересно! - сказал пассажир. «Он дурак, - подумал капитан. - Это самые опасные люди». А вслух рассмеялся: - Да нет! Труба до дна парохода. По ней мы узнаём, много воды в трюме или нет. Капитан говорил сущую правду. Такие трубы были у каждого трюма. Но пассажир не унимался. - Значит, пароход течёт, он дал течь? - вскрикнул пассажир. Капитан расхохотался как мог громче. - Какой вы чудак! Ведь это вода для машины. Её нарочно запасают. - Ай, значит, мало осталось! - и пассажир заломил руки. - Целый океан. - И капитан показал за борт. Он повернулся и пошёл прочь. Впотьмах он заметил пассажира. Роговые очки, длинный нос. Белые в полоску брюки. Сам длинный, тощий. Салерно чиркал у трюма. 5 Ml 1 п I - Ну, сколько? - спросил капитан. Салерно молчал. Он выпучил глаза на капитана. - Да говорите, чёрт вас дери! - крикнул капитан. 165 — Шестьдесят три, — еле выговорил Салерно. И вдруг сзади голос: — Святая Мария, шестьдесят три! Капитан оглянулся. Это пассажир, тот самый. Тот самый, в роговых очках. — Мадонна путана, - выругался капитан и сейчас же сделал весёлое лицо. — Как вы меня напугали! Почему вы бродите один? Там наверху веселье. Вы поссорились там? — Я нелюдим, я всегда здесь один, — сказал длинный пассажир. Капитан взял его под руку. Они пошли, а пассажир всё спрашивал: — Неужели шестьдесят? Боже мой! Шестьдесят? Это ведь правда? — Чего шестьдесят? Вы ещё не знаете чего, а расстраиваетесь. Шестьдесят три сантиметра. Этого вполне хватит на всех. — Нет, нет! — мотал головой пассажир. — Вы не обманете! Я чувствую. — Выпейте коньяку и ложитесь спать, — сказал капитан и пошёл наверх. — Такие всегда грубят, — бормотал он на ходу. — Начнёт болтать, поднимет тревогу. Пойдёт паника. Много случаев знал капитан. Страх — это огонь в соломе. Он охватит всех. Все в один миг потеряют ум. Тогда люди ревут по-звериному. Толпой мечутся по палубе. Бросаются сотнями к шлюпкам. Топорами рубят руки. С воем кидаются в воду. Мужчины с ножами бросаются на женщин. Пробивают себе дорогу. Матросы не слушают капитана. Давят, рвут пассажиров. Окровавленная толпа бьётся, ревёт. Это бунт в сумасшедшем доме. «Этот длинный — спичка в соломе», — подумал капитан и пошёл к себе в каюту. Салерно ждал его там. 6 — Вы тоже! — сказал сквозь зубы капитан. — Выпучили глаза — утопленник! А этого болвана не увидели? Он суётся, носится за мной. Нос свой тычет, тычет, — капитан тыкал пальцем в воздух. — Он всюду, всюду! А нет его тут? — 166 И капитан открыл двери каюты. Белые брюки шагнули в темноте. Стали у борта. Капитан запер двери. Он показал пальцем на спину и сказал зло: — Тут, тут, вот он. Говорите шёпотом, Салерно. Я буду напевать. — Шестьдесят три градуса, - шептал Салерно. - Вы понимаете? Значит... — Градусник какой? — шепнул капитан и снова замурлыкал песню. — С пеньковой кистью. Он не мог нагреться в трубе. Кисть была мокрая. Я быстро подымал и тотчас глянул. Пустить, что ли, воду в трюм? Капитан вскинул руку. — Ни за что — соберётся пар. Взорвёт люки. Кто-то тронул ручку двери. — Кто там? — крикнул капитан. — Можно? Минуту! Один вопрос! — из-за двери всхлипывал длинный пассажир. Капитан узнал голос. — Завтра, дружок, завтра, я сплю! — крикнул капитан. Он плотно держал дверь за ручку. Потушил свет. Прошла минута. Капитан шёпотом приказал Салерно: — Первое: дайте кораблю самый полный ход. Не жалейте ни котлов, ни машины. Пусть её хватит на три дня. Надо делать плоты. Вы будете распоряжаться работой. Идёмте к матросам. Они вышли. Капитан осмотрелся. Пассажира не было. Они спустились вниз. На нижней палубе беспокойно ходил пассажир в белых брюках. — Салерно, — сказал капитан на ухо механику, — занимайте этого идиота чем угодно, что хотите, играйте с ним в чехарду! Анекдоты! Врите! Но чтобы он не шёл за мной. Не спускайте с него глаз! Капитан зашагал на бак. Спустился в кубрик к матросам. Двое быстро смахнули карты на палубу. — Буди всех! Всех сюда, — приказал капитан, — только тихо! Вскоре в кубрик собралось 18 кочегаров и матросов. С тревогой глядели на капитана. Молчали, не шептались. — Все? — спросил капитан. — Остальные на вахте, — сказал боцман. 167 Xjife ия 7 — Военное положение! — крепким голосом сказал капитан. Люди глядели и не двигались. — Дисциплина — вот, — и капитан стукнул револьвером по столу. Обвёл всех глазами. — На пароходе пожар. Капитан видел: бледнеют лица. — Горит в трюме номер два. Тушить поздно. До опасности осталось три дня. За три дня сделать плоты. Шлюпок мало. Работу покажет механик Салерно. Его слушаться. Пассажирам говорить так: капитан наказал за игру и драки. Сболтни кто о пожаре — пуля на месте. Между собой — об этом ни слова. Поняли? Люди только кивали головами. — Кочегары! - продолжал капитан. - Спасенье в скорости. Не жалеть сил! Капитан поднялся на палубу. Глухо загудели внизу матросы. А впереди капитан увидал: Салерно стоял перед пассажиром. Старик-механик выпятил живот и покачивался. — Уверяю вас, дорогой мой, слушайте, — пыхтел механик, - уверяю, это в Алжире... ей-богу... и арапки... танец живота. Вот так! Пассажир мотал носом и вскрикивал: — Не верю, ведь ещё семь суток плыть! — Клянусь мощами Николая-чудотворца, - механик задыхался и вертел животом. — Поймал, поймал! - весело крикнул капитан. Механик оглянулся. Пассажир бросился к капитану. — Все там играли в карты. И все передрались. Это от безделья. Теперь до самого порта работать. Выдумайте им работу, Салерно. И потяжелее. Бездельники все они! Все! Пусть делают что угодно. Стругают. Пилят. Куют. Идите, Салерно. По горячему следу. Застегните китель! 168 8 - Идёмте, синьор. Вы мне нравитесь, — капитан обхватил пассажира за талию. - Нет, я не верю, - говорил пассажир упрямо, со слезами. — У нас есть пассажир. Он — бывший моряк. Я его спрошу. Что-то случилось. Вы меня обманываете. Пассажир рвался вперёд. — Вы не хотите сказать. Тайна! Тайна! — Я скажу. Вы правы — случилось, — сказал тихо капитан. - Станемте здесь. Тут шумит машина. Нас не услышат. Капитан облокотился на борт. Пассажир стал рядом. — Я вам объясню подробно, — начал капитан. — Видите вы вон там, — капитан перегнулся за борт, — вон вода бьёт струёй. Это из машины за борт. — Да, да, — сказал пассажир, — теперь вижу. Он тоже глядел вниз. Придерживал очки. — Ничего не замечаете? — сказал капитан. Пассажир смотрел всё внимательнее. Вдруг капитан присел. Он мигом схватил пассажира за ноги. Рывком запрокинул вверх и толкнул за борт. Пассажир перевернулся через голову. Исчез за бортом. Капитан повернулся и пошёл прочь. Он достал сигару, отгрыз кончик. Отплюнул на сажень. Ломал спички, пока закурил. 9 Капитан пошёл наверх и дал распоряжение: повернуть на север. Он сказал старшему штурману: - Надо спешить на север. Туда, на большую дорогу. Тем путём ходит много кораблей. Там можно скорее встретить помощь. Машина будто встрепенулась. Она торопливо вертела винт. Пароход заметно вздрагивал. Он мелко трясся корпусом — так сильно вертела машина. Через час Салерно доложил капитану: — Плоты готовят. Я велел ломать деревянные переборки. Сейчас машина даёт 82 оборота. Предохранительные клапаны на котлах заклёпаны. Если котлы выдержат... — и Салерно развёл руками. 169 — Тогда постарайтесь дать 85 оборотов. Только осторожно, осторожно, Салерно. Машина сдаст, и мы пропали. Люди спокойны? — Они молчат и работают. Пока что... Их нельзя оставлять. Там второй механик. Третий в машине. Фу! — Салерно отдувался. Он снял шапку. Сел на лавку. Замотал головой. И вдруг вскочил: — Я смерю, сколько градусов. — Не сметь, — оборвал капитан. — Ах да, — зашептал Салерно. — Этот идиот! Где он? — и Салерно огляделся. Капитан не сразу ответил. — Спит. — Капитан коротко свистнул в свисток и приказал вахтенному: — Третьего штурмг1на ко мне. — Слушайте, Гропани, вам двадцать пять лет... — Двадцать три, — поправил штурман. — Отлично, — сказал капитан, — вы можете прыгать на одной ножке? Ходить колесом? Сколько есть силы, забавляйте пассажиров! Играйте во все дурацкие игры! Чтобы сюда был слышен ваш смех! Ухаживайте за дамами. Вываливайте все ваши глупости. Кричите петухом. Лайте собакой. Мне наплевать. Третий механик вам в помощь, на весь день. Я вас научу, что врать. — А вахта? — и Гропани хихикнул. — Это и есть ваша вахта. Всю вашу дурость сыпьте. Как из мешка. А теперь спать! — Есть! — сказал Гропани и пошёл к пассажирам. — Куда? — крикнул капитан. — Спать! 10 Капитан не спал всю ночь. Под утро приказал спустить градусник. Градусник показал 67. «85 оборотов», — доложили из машины. Пароход трясся, как в лихорадке. Волны крутым бугром расходились от носа. Солнце взошло справа. Ранний пассажир вышел на палубу. Посмотрел из-под руки на солнце. Вышел толстенький аббат в жёлтой рясе. Они говорили. Показывали на солнце. Оба пошли к мостику. 170 — Капитан, капитан! Ведь солнце взошло справа, оно всходило сзади. За кормой. Вы изменили курс. Правда? — говорили в два голоса и пассажир и священник. Гропани быстро взбежал наверх. — О, конечно, конечно! — говорил Гропани. — Впереди Саргассово море. Не знаете? Это морской огород. Там водоросли, как змеи. Они опутают винт. Это прямо похлёбка с капустой. Вы не знали? Мы всегда обходим. Там завязло несколько пароходов. Уж много лет. Пожилая дама в утреннем платье вышла на голоса. — Да, да, - говорил Гропани, - там дамы хозяйничают, как у себя дома. — А есть-то что? — спросила дама. — Рыбу! Они рыбу ловят! — спешил Гропани. — И чаек. Они чаек наловили. Они у них несутся. Цыплят выводят. Как куры. И петухи кричат: «Ку-ка-ре-ку!» — Вздор! Вздор! — смеялась дама. А Гропани бил себя в грудь и кричал: — Клянусь вам всеми спиртными напитками! Пассажиры выходили на палубу. Вертлявый испанец суетился перед публикой. — Господа, пока не жарко, партию в гольд! — кричал он по-французски и вертел чёрными глазами. — Будьте мужчиной, — говорил испанец и тряс за руку Гропани, — приглашайте дам. — Одну партию до кофе. Умоляйте! — Испанец стал на колени и смешно шевелил острыми усами. — Вот так и будете играть, — крикнул Гропани, — на коленях! — Да! Да! На коленях! — закричали дамы. Все хохотали. Испанец делал рожи, смешил всех и кричал: — Приглашайте дам! Гропани поклонился аббату и сделал руку кренделем. — Прошу. Аббат замахал рукой. — Ах, простите, я близорук. Всем стало весело. Кто-то притащил клюшки и большие шашки. Началась игра: на палубе начертили крестики. Клюшками толкали шашки. 171 11 - Сегодня особенно трясёт, - вдруг сказал испанец. — Я чувствую коленками. Не правда ли? Все минуту слушали. — Да вы посмотрите, как мы идём! — крикнул Гропани. Публика хлынула к борту. — Это секрет, секрет, — говорил Гропани. Он поднял палец и прищурил глаз. — Матео! — крикнул Гропани вниз. — Скорей, скорей, бегом! Третий механик быстро появился снизу. Он был маленький, чёрный. Совсем обезьянка. Он бежал легко, семенил ножками. — Гой! — крикнул Гропани, и механик с разбегу прыгнул через испанца. Все захлопали в ладоши. — Слушай, секрет можно сказать? — спросил Гропани. — Нам не влетит? — Беру на себя, — сказал маленький механик и улыбнулся белыми зубами на тёмном лице. Все обступили моряков. Испанец вскочил с колен. — Наш капитан, — начал тихим голосом механик, — через два дня именинник. Он всегда останавливает пароход. Все выходят на палубу и должны поздравлять старика. Часа три стоим все, поздравляем, всё равно, даже в шторм. Вот он и велит гнать. А то опоздает в порт. Чудачина старичина! И катанье какое-то затевает, морской пикник, — совсем тихо прибавил механик. — Только, чур, молчок. — И он волосатой рукой прикрыл рот. — Ох, интересно! — говорили дамы. Буфетчик звонил к кофе. Механик и Гропани отошли к борту. — У нас в кочегарке, — быстрым шёпотом сказал механик, — переборка нагрелась — рука не терпит. Как утюг. Понимаешь? — А трюм нельзя открыть, — сказал Гропани. — Войдёт воздух, и сразу всё вспыхнет. — Как думаешь, продержимся два дня? Как думаешь? — Механик глянул в самые глаза Гропани. 172 — Пожар, можем задохнуться в своём дыму, - сказал Гропани, — а, впрочем, чёрт его знает. Они пошли на мостик. Капитан их встретил. — Идите сюда, — сказал капитан. Он потащил механика за руку. В каюте он показал ему маленькую рулетку, новенькую, блестящую. — Вот шарик, — капитан поднёс шарик в носу механика. — Пусть крутят, бросают шарик, пусть играют на деньги. Говорите — это по секрету от капитана. Тогда они будут сидеть внизу. Мужчины хотя бы... Дамы ничего не заметят. Возьмите, не потеряйте шарик. — И капитан ткнул рулетку механику. Третий механик вышел на палубу. Официанты играли на скрипках. Две пары уже танцевали. 12 яН Команда работала и разбирала эмигрантские нары. Под палубой было жарко и душно. Люди разделись, мокрые от пота. — Ни минуты, ни секунды не терять, — говорил старик Салерно. Он помогал срывать толстые брусья. — Потом покурите, потом! — пыхтел старик. — Ну, чего стал? — крикнул Салерно молодому матросу. — Вот оттого и стал! — во всю глотку крикнул молодой матрос. Все на миг бросили работу. Все глядели на Салерно и матроса. Стало тихо. И стало слышно весёлую музыку. — Ты это что? — сказал Салерно. Он с ключом в руке пошёл на матроса. — Там танцуют, — кричал матрос, — а мы тут кишки рвём! — Матрос подался вперёд с топором в руке. — Давай их сюда! — кричал матрос. — Верно, правильно говорит, — загудели матросы. — Кому плоты? Нам шлюпок хватит. — А плоты пусть сами себе делают. Все присунулись к Салерно; кто с чем: с молотком, с топором и долотом. Все кричали: 173 — К чёрту! Довольно! Баста! Остановить пароход! К шлюпкам! Один уже бросился к трапу. - Стойте! - крикнул Салерно и поднял руку. На миг затихли. Остановились. - Братья матросы! - сказал с одышкой старик. - Ведь там пассажиры. Мы взялись их свезти... А мы их... выйдет... выйдет... погубим. Они ведь ехать сели, а не тонуть... — А мы тоже не гореть нанялись! — крикнул молодой матрос в лицо механику. И молодой матрос растолкал всех, бросился к трапу. 13 Капитан слышал крик. Он спустился на нижнюю палубу. Шёл к мосту и прислушивался. «Бунт, — подумал капитан. — Они бьют Салерно. Пропало всё. Уйму, а нет — взорву к чёрту пароход». И капитан быстро зашагал к люку. Вдруг навстречу матрос с топором. Он с разбега ткнулся в капитана. Капитан рванул его за ворот. Матрос не успел опомниться, капитан столкнул его в люк. По трапу на матроса напирал народ. Все стали и смотрели на капитана. — Назад! — рявкнул капитан. Люди попятились. Капитан спустился вниз. — Чего смотреть! — крикнул кто-то. — Молчать! — сказал капитан. — Слушай, что я скажу. Капитан стоял на трапе выше людей. Все на него глядели. Жарко дышали. Ждали. — Не будет плотов — погибли пассажиры. Я за них держу ответ перед миром и совестью. Они нам доверились. Двести пять живых душ. Нас сорок восемь человек... — А мы их свяжем, как овец! — крикнул матрос с топором. — Клянусь вам! — Этого не будет! — крепко сказал капитан. — Ни один мерзавец не тронет их пальцем. Я взорву пароход. Люди загудели. — Убейте меня сейчас! — Капитан сунулся грудью вперёд. — И суньтесь только на палубу — пароход взлетит на воздух. Всё готово, без меня есть, кому это сделать. Вы хо- 174 тите погубить двести душ — и женщин и малых детей. Даю слово: погибнете вместе. Все до одного. Люди молчали. Кто опустил вниз злые глаза, а кто глядел на капитана и кивал головой. Капитан с минуту глядел на людей. Молодой матрос вскинул голову, но капитан заговорил: — Плоты почти готовы. Их осталось собрать и сделать мачты. На шесть часов работы. У нас ведь есть сутки. Двадцать четыре часа. Пассажиры в воде — это дети. Они узнают о несчастье — они погубят себя. Нам вручили их жизнь. Товарищи моряки! — громко крикнул капитан. — Лучше погибнуть честным человеком, чем жить прохвостом! Скажите только: «Мы их погубим», — капитан обвёл всех глазами, — и я сейчас пущу себе пулю в лоб. Тут, на трапе. И капитан сунул руку в карман. Все загудели глухо, будто застонали. — Ну, так вот вы — честные люди, — сказал капитан. — Я знал это. Вы устали. Выпейте по бутылке красного вина. Я прикажу выдать. Кончайте скорее и спать. А наши дети, — капитан кивнул наверх, — пусть играют, вы их спасёте, и будет навеки вам слава — морякам Италии. — И капитан улыбнулся. Улыбнулся весело, и вмиг помолодело лицо. — Браво! — крикнул молодой матрос. Он глядел на капитана. Капитан быстрыми шагами взбегал по трапу. — Гропани! — крикнул капитан на палубе. Штурман бежал навстречу. — Идите вниз, — говорил капитан, — работайте с ними во всю мочь. И по бутылке вина всем. Сейчас. Там танцуют? Ладно. Я пришлю за вами, в случае если станут скучать. Ну, живо! — Есть! — крикнул Гропани и бегом бросился к люку. 14 Капитан прошёл в свою каюту. Он сел на койку, сжал кулаки со всей силой и подпёр бока. «Держаться, держаться, - говорил капитан, -что есть сил держаться. Сутки одни, одни только бы сутки». И нисколько не легче становилось 175 капитану. Он знал: не за сутки, а за один час, за минуту всё может погибнуть. Крикни этот матрос с топором: «пожар» — и готово. «Дали им вина?» — подумал капитан и вскочил на ноги. Но тут влетел в каюту Салерно. Старик осунулся в эти два дня. Он схватил капитана за плечи, стал трясти. Тряс и всё глядел в глаза, и лицо у старика кривилось и вдруг совсем сморщилось, и он заплакал, заревел в голос. Он с размаху сел на койку и уткнул лицо в подушку. — Что ты? — Капитан первый раз заговорил с ним на «ты». — Что ты? Салерно... Капитан повернулся, взялся за ручку двери. Старик встрепенулся. — Минутку! — говорил старик. Он задыхался, схватил графин и пил из горлышка. Обливался. Другой рукой он держал капитана. — Ведь я умру подлецом, - говорил старик сквозь слёзы. — Пожар не задохнётся. В этих бочках, ты не знаешь, - в них бертолетова соль. — Как? — спросил капитан. — Ведь ты сказал хлорноватая какая-то соль... — Да, да. Это и есть бертолетова. Я не соврал. Но я знал, что ты не поймёшь. — Я спрашивал ведь тебя: не опасно? А ведь это взрыв. — Нет, нет, — плакал старик, — не взрыв. Её нагревает, она выпускает кислород, а от него горит. Сильней, сильней всё горит. — Старик умоляюще глядел на капитана. — Ну, прости, прости хоть ты, господи! — Старик ломал руки. — Никто, никто не простит... — И Салерно искал глазами по каюте. — Мне дали триста лир, чтобы я устроил... дьявол дал... эти двадцать бочек. Что же теперь? Что же? — Салерно глотал воздух ртом. — Иисусе святой, милый, дорогой... — Идите к аббату, приложитесь к его рясе. Нет? Тогда вот револьвер — стреляйтесь, — сказал капитан и брякнул на стол браунинг. Старик водил выпученными глазами. — Тоже не хотите? Тогда умрите на работе. Марш к команде! — Капитан, — хрипло сказал Салерно, — на градуснике... вчера было не семьдесят восемь, а восемьдесят семь... 176 Капитан вскинул брови, вздрогнул. — Я не мог сказать. — Старик рухнул с койки, стал на колени. Капитан с размаху ударил старика по лицу, вышел и пристукнул за собой дверь. 15 Капитан взял верёвку с градусником. Он сам смерил температуру - было 88 градусов. Маленький механик подошёл и сказал (он был в одной сетке, мокрый от пота): - На переборке краска закудрявилась, барашком пошла, но мы поливаем. Полно пару... Люди задыхаются. Работаем мы со вторым механиком. Капитан подошёл к кочегарке. Глянул сверху, но сквозь пар не мог увидеть. Слышал только - лязгают лопаты, стукают скребки. Маленький механик шагнул за трап и пропал в пару. Солнце садилось. Красным отсветом горели буруны по бокам парохода. Чёрный дым густой змеёй валил из трубы. Пароход летел что есть силы вперёд. В трюме парохода горел смертельный огонь. Пассажиры приятно пели испанскую песню. Испанец махал рукой. Все на него смотрели, а он стоял на табурете выше всех. — Споёмте молитву, — говорил испанец. — Его преподобию будет приятно. Испанец дал тон. Капитан быстро пошёл вниз к матросам. — Сейчас готово! — крикнул навстречу Гропани. Он, голый до пояса, долбил долотом. Старик Салерно, лохматый, мокрый, тесал. Он без памяти тесал, зло садил топором. — Баста! Довольно уж! — кричал ему судовой плотник. Салерно, красный, мокрый, озирался вокруг. — Ещё по бутылке вина, — сказал капитан. — Выпить здесь — и по койкам. Двое в кочегарку, помогите товарищам. Они в аду. Вахта по часу. Все бросили инструменты. Один Салерно всё стоял с топором. Он ещё два раза тяпнул по бревну. Все на него оглянулись. Капитан вышел на палубу. На трюме в пазах стена по- 177 шла пузырями. Они надувались и лопались. Смола прилипала к ногам. Чёрные следы шли по палубе. Солнце зашло. Яркими огнями вспыхнул салон; оттуда мирно мурлыкал пассажирский говор. Гропани догнал капитана. - Я доложу, - весело говорил Гропани, - очень здорово, то есть замечательные плоты, говорю я... а Салерно... - Видал всё, — сказал капитан. — Готовьте провизию, воду, флаги, ракеты. Сейчас же... - А Салерно чудак, ей-богу! - крикнул Гропани и побежал хлопотать. 16 Ночью капитан пошёл мерить температуру. Он мерил каждый час. Температура медленно подходила к 89 градусам. Капитан осторожно прислушивался, не гудит ли в трюме. Он приложил ухо к трюмному люку. Было горячо, но капитан терпел. Было не до того. Слушал: нет, ничего - это урчит машина. Её слышно по всему пароходу. Капитану начинало казаться: вот сейчас, через минуту, пароход не выдержит. Взорвётся люк, полыхнёт пламя - и конец: крики, вой, кровавая каша. Почём знать, дотерпит ли пароход до утра? И капитан снова щупал палубу. Попадал в жидкую горячую смолу в пазах. Снова мерил градусником уже каждые полчаса. Капитан нетерпеливыми шагами ходил по палубе. Глядел на часы. До рассвета было ещё далеко. Внизу Гропани купорил в бочки сухари, консервы. Салерно возился тут же. Он слушал Гропани и со всех ног исполнял его приказы. Как мальчик, старик глядел на капитана, будто хотел сказать: «Ну, прикажи скорее, и я в воду брошусь». Около полуночи капитану доложили - двоих вынесли из кочегарки в обмороке. Но машина всё вертелась, и пароход летел напрямик к торной дороге. Капитан не мог присесть ни на миг. Он ходил по всему пароходу. Он спустился в кочегарку. Там в горячем пару звякали дверцы топок. Пламя выло под котлами. Распаренные люди изо всех сил швыряли уголь. Не попадали и снова с ожесточением кидали. Ругались, как плакали. 178 Капитан схватил лопату и стал кидать. Он задыхался в пару. — Валяй, валяй, сейчас конец, — говорил капитан. Гайки закрыли. Капитан вылез наверх. Ему показалось холодно на палубе. А это что? Какие-то фигуры в темноте возятся у шлюпки. Капитан опустил руку в карман, нащупал браунинг. Подошёл. Три матроса и кочегар вываливали шлюпку за борт. — Я не приказывал готовить шлюпок, — тихим голосом сказал капитан. Они молчали и продолжали дело. — На таком ходу шлюпки не спустить, — сказал капитан чуть громче. — Погибнете сами и загубите шлюпку. Капитан сдерживал сердце: нельзя подымать тревогу. Матросы вывалили шлюпку за борт. Оставалось спустить. Двое сели в шлюпку. Двое других готовились спускать. — А, дьявол! — вскрикнул один в шлюпке. — Нет вёсел. Они запрятали вёсла и паруса. Все. Давай вёсла! - крикнул он в лицо капитану. — Давай! — Не ори, - сказал тихо капитан, - выйдут люди, они убьют вас! И капитан отошёл в сторону. Он видел, как люди вылезли из шлюпки. До рассвета оставалось три часа. Капитан увидел ещё фигуру: пригляделся — Салерно. Старик, полуголый, шёл шатаясь. Он шёл прямо на капитана. Капитан стал. — Салерно! Старик подошёл вплотную. — Что мне теперь делать? Прикажите. — Салерно глядел сумасшедшими глазами. — Оденьтесь, — сказал капитан, — причешитесь, умойтесь. Вы будете передавать детей на плоты. Салерно с сердцем махнул кулаками в воздухе. Капитан зашагал на бак. По дороге он снова смерил: было почти 90 градусов. Капитану хотелось подогнать солнце. Вывернуть его рычагом наверх. Ещё 2 часа 45 минут до света. Он прошёл в кубрик. Боцман не спал. Он сидел за столом и пил из кружки воду. Люди спали головой на столе, немногие в койках. 179 Свесили руки, ноги, как покойники. Кто-то в углу копался в своём сундучке. Капитан поманил пальцем боцмана. Боцман вскочил. Тревожно глядел на капитана. — Вот порядок на утро, — тихо сказал капитан. И он стал шептать над ухом боцмана. — Есть... есть... — приговаривал боцман. Капитан быстро взбежал по трапу. Ему не терпелось ещё смерить. Градусник с верёвкой был у него в руке. Капитан спустил его вниз и тотчас вытянул. Глядел, не мог найти ртути. Что за чёрт! Он взял рукой за низ и отдернул руку: пеньковая кисть обварила пальцы. Капитан почти бегом поднялся в каюту. При электричестве увидал: ртуть упёрлась в самый верх. Градусник лопнул. У капитана захватило дух. Дрогнули колени первый раз за это время. И вдруг нос почувствовал запах гари. От волнения капитан не расчуял. Откуда? Озирался вокруг. Вдруг он увидел дымок. Лёгкий дымок шёл из рук. И тут капитан увидел: тлеет местами верёвка. И сразу понял: труба раскалилась докрасна в трюме. Пожар дошёл до неё. Капитан приказал боцману поливать палубу. Пустить воду. Пусть всё время идёт из шланга. Тут под трюмом пар шёл от палубы. Капитан зашёл в каюту Салерно. Старик переодевал рубаху. Вынырнул из ворота, увидал капитана. Замер. — Дайте химию, — сказал капитан сквозь зубы. — У вас есть химия. Салерно схватил с полки книгу - одну, другую. — Химии... химии... — бормотал старик. Капитан взял книгу и вышел вон. «Может ли взорвать?» — беспокойно думал капитан. У себя в каюте он листал книгу. «Взрывает при ударе, — прочёл капитан про бертолетову соль, — и при внезапном нагревании». — А вдруг там попадёт так... что внезапно... А, чёрт! Капитан заёрзал на стуле. Глянул на часы: до рассвета оставалось двадцать семь минут. 17 180 Остановить пароход в темноте — все пассажиры проснутся, и в темноте будут каша и бой. А в какую минуту взорвётся? В какую из двадцати семи? Или соль выпускает кислород? Просто кислород, как в школе на уроке химии? Капитан дёрнулся смерить, вспомнил и топнул с сердцем в палубу. Теперь капитан как закаменел: шёл твердо, крепким шагом. Как живая статуя. Он прошёл в кубрик. - Буди! - сказал капитан боцману. - Двоих на лебёдки! Плоты на палубу! Собирать! Люди просыпались, серые и бледные. Всеми глазами глядели на капитана. Капитан вышел. С бака на него глядели бортовые огни: красный и зелёный. Яркие, напряжённые. Капитан уже слышал сзади возню, гроханье брусьев. Тарахтела лебёдка. Вспыхнула грузовая люстра. - Гропани, к пассажирам! - сказал капитан на ходу. Он слышал голос Салерно. - Салерно, ко мне! - крикнул капитан. - Вы распоряжайтесь спуском плотов. И ни одной ошибки! Второй штурман с матросами вываливал шлюпки за борт. Одиннадцать шлюпок. Капитан глянул на часы. Оставалось семнадцать минут. Но восток глухо чернел справа. - Всех наверх, - сказал капитан маленькому механику. - Одного человека оставить в машине. Пароход нёсся, казалось, ещё быстрей: напоследки очертя голову. Капитан вышел на мостик. - Определитесь по звёздам, - сказал он старшему штурману, - надо точно знать наше место в океане. Лёгкий ветер дул с востока. По океану ходила широкая плавная волна. Капитан стоял на мостике и смотрел на сборку плотов. Салерно точно, без окриков, руководил, и руки людей работали дружно в лад. Капитан шагнул вправо. Ветром дунул свет из-за моря. - Стоп машина! - приказал капитан. И сейчас же умер звук внутри. Пароход будто ослаб. Он с разгона ещё нёсся вперёд. Люди на миг бросили работу. Все глянули наверх, на капитана. Капитан серьёзно кивнул головой. И люди вцепились в работу. 181 18 Аббат проснулся. — Мы, кажется, стоим, — сказал он испанцу и зажёг электричество. Испанец быстро стал одеваться. Поднимались и в других каютах. - Ах, да! Именины! — кричал испанец. Он высунулся в коридор и крикнул весёлым голосом: - Дамы и кавалеры! Пожалуйста! Прошу! Все в белом! Непременно! Все собрались в салоне. Гропани был уже там. - Но почему же так рано? - говорили нарядные пассажиры. - Надо приготовить пикник, - громко говорил Гропа-ни, - а потом - шёпотом: - Возьмите с собой ценности. Знаете, все выйдут, прислуга ненадёжна. Пассажиры пошли рыться в чемоданах. - Я боюсь, - говорила молодая дама, - в лодках по волнам... - Со мной, сударыня, уверяю, не страшно и в аду, - сказал испанец. Он приложил руку к сердцу. - Идёмте. Кажется, готово! Гропани отпер двери. Пароход стоял. Пять плотов гибко качались на волнах. Они были с мачтами. На мачтах флаги перетянуты узлом. Команда стояла в два ряда. Между людьми - проход к трапу. Пассажиры спустились на нижнюю палубу. Капитан строго глядел на пассажиров. Испанец вышел вперёд под руку с дамой. Он улыбался, кланялся капитану. - От лица пассажиров... - начал испанец и шикарно поклонился. - Я объявляю, - перебил капитан крепким голосом: -Мы должны покинуть пароход. Первыми сойдут женщины и дети. Мужчины, не трогаться с места. Под страхом смерти. Как будто стон дохнул над людьми. Все стояли оцепенелые. 182 — Женщины, вперёд! — скомандовал капитан. — Кто с детьми? Даму с девочкой подталкивал вперёд Гропани. Вдруг испанец оттолкнул свою даму. Он растолкал народ. Вскочил на борт. Он приготовился прыгнуть на плот. Хлопнул выстрел. Испанец рухнул за борт. Капитан оставил револьвер в руке. Бледные люди проходили между матросами. Салерно размещал пассажиров по плотам и шлюпкам. — Все? — спросил капитан. — Да. Двести четыре человека! — крикнул снизу Салерно. Команда молча, по одному, сходила вниз. Плоты отвалили от парохода, лёгкий ветер относил их в сторону. Женщины жались к мачте. Крепко прижимали к себе детей. Десять шлюпок держались рядом. Одна под парусами и вёслами пошла вперёд. Капитан сказал Гропани: — Дайте знать встречному пароходу. Ночью пускайте ракеты! Все смотрели на пароход. Он стоял один среди моря. Из трубы шёл лёгкий дым. Прошло два часа. Солнце уже высоко поднялось. Уже скрылась из глаз шлюпка Гропани. А пароход стоял один. Он уже не дышал. Мёртвый, брошенный, он покачивался на зыби. «Что же это?» — думал капитан. — Зачем же мы уехали? — крикнул ребёнок и заплакал. Капитан со шлюпки оглядывался то на ребёнка, то на пароход. — Бедный, бедный, — шептал капитан. И сам не знал, про ребёнка или про пароход. И вдруг над пароходом взлетело белое облако, и вслед за ним рвануло вверх пламя. Гомон, гул пошёл над людьми. Многие встали в рост, глядели, затаили дыхание. Капитан отвернулся. Закрыл глаза рукой. Ему было больно: горит живой пароход. Но он снова взглянул сквозь слёзы. Он крепко сжал кулаки и глядел, не отрывался. Вечером виден был красный остов. Он рдел вдали. По- 183 том потухло. Капитан долго ещё глядел, но ничего уже не было видно. Три дня болтались на плотах пассажиры. На третьи сутки к вечеру пришёл пароход. Гропани встретил на борту капитана. Люди перешли на пароход. Недосчитались старика Салерно. Когда он пропал, кто его знает. 1932 и 1. Проследите по тексту, как ведёт себя капитан в трагической ситуации. Меняется ли его поведение? Как вы думаете почему? 2. Все ли поступки капитана можно понять и оправдать? Чем вы объясните эти поступки? 3. Как ведут себя матросы? Когда и почему меняется их поведение? 4. Как вы поняли смысл названия рассказа? А заключительные фразы рассказа? Почему, с вашей точки зрения, пропал старик Салерно? Подготовил ли нас автор к такому финалу? 5. Кто по национальности герои рассказа? Как вы думаете, почему, когда читаешь рассказ, не обращаешь внимания на национальную принадлежность его героев? 184 6. Какую особенность языка рассказа вы заметили? Как Борису Житкову удалось передать напряжённость ситуации, быструю смену событий? 7. Понаблюдайте, как построен рассказ. Как вы думаете, с какой целью автор разделил его на части? Совпадает ли это деление с элементами сюжета? (Чтобы ответить на этот вопрос, найдите в тексте рассказа экспозицию, завязку, кульминацию, развязку.) 8. Перечитайте название этого, 3-го раздела первой части учебника. Какую ещё особенность приключенческой литературы вы увидели, читая произведения этого раздела? (П) 9. Есть выражение «нужно оставаться человеком в любых обстоятельствах». Что это значит? Применимо ли это выражение к героям рассказов Дж. Лондона, Б. Житкова? (ТР) 10. Составьте монолог-рассказ о событиях на пароходе от лица любого героя. Темы сочинений: 1. Как я понял смысл названия рассказа Дж. Лондона «Любовь к жизни». 2. Роль описаний природы в рассказе Дж. Лондона «Любовь к жизни». 3. Кто из героев рассказа Б. Житкова «Механик Салерно» вызывает уважение. 4. Что объединяет рассказы «Любовь к жизни» Дж. Лондона и «Механик Салерно» Б. Житкова. 185 Стояла поздняя осень, но дожди прекратились. Олег вовсю пользовался этим временным затишьем: он играл с ребятами в футбол, приходил в библиотеку усталый, перепачканный, но очень довольный! Вот и сегодня, после удачно сыгранного матча и небольшой потасовки после него мальчик вошёл в библиотеку и столкнулся с мамой. Она торопилась, поэтому взглянула на своего поцарапанного и грязного ребёнка, вздохнула и на ходу произнесла свою любимую фразу: — Тебя погубит твоя страсть к приключениям! Олег присел на старый кожаный диван, чтобы чуть-чуть передохнуть и отвлечься, но мамины слова не давали ему покоя. — И почему это меня должна погубить страсть к приключениям? Он так серьёзно над этим задумался, что не заметил, как появились его друзья. Уже дымила в руках Шерлока Холмса его любимая трубка, пахло крепким кофе и уютом. Паганель изучал географический справочник, а д’Артаньян с увлечением листал «Самоучитель по фехтованию». Капитан Григорьев и Шерлок Холмс негромко беседовали. Олег поздоровался со всеми и тут же задал свой вопрос: — Почему мама говорит, что меня погубит страсть к приключениям? Все присутствующие оставили свои занятия и стали оживлённо обсуждать, может ли кого-либо погубить страсть 187 к приключениям. Минут через пятнадцать все пришли к выводу, что сама по себе страсть погубить не может, а вот необдуманные и неразумные поступки — могут. А приключения сами по себе — вещь неплохая и даже полезная. Тем более что совсем не обязательно отправляться в дальнее и опасное путешествие, разгадывать шифры или искать клады. И приключений, и экстремальных ситуаций очень много в обычной жизни. Чтобы Олег в этом убедился, ему напомнили о романе Марка Твена «Приключения Тома Сойера». — Я читал «Тома Сойера», но мне кажется, там не совсем обычная жизнь, — возразил Олег. — А индеец Джо? А таинственные пещеры? А клад? - Видите ли, дорогой друг, - начал объяснять Пага-н^ль, — у этой книги есть продолжение — «Приключения Гекльберри Финна». Марк Твен написал его в 1885 году. Это действительно приключения, но происходят они в самой обычной жизни. Вы убедитесь в этом, если прочитаете. Мальчик Гек Финн — главный герой этой книги. Интересно, что очень часто писатели делают героями своих приключенческих книг детей. Наверное, потому, что дети смотрят на мир другими глазами и часто видят то, чего не видят взрослые... ПП Марк ТВЕН (1835-1910) Приключения Гекльберри Финна (главы) Глава первая. Моисей1 в тростниках Вы про меня ничего не знаете, если не читали книжки под названием «Приключения Тома Сойера», но это не беда. Эту книжку написал мистер Марк Твен и, в общем, не очень наврал. Кое-что он присочинил, но, в общем, не 1 Моисей — по библейскому преданию, пророк еврейского народа. Моисея ребёнком нашли в тростниках. 188 так уж наврал. Это ничего. Я ещё не видал таких людей, чтобы совсем не врали, кроме тёти Полли и вдовы, да разве ещё Мери. Про тётю Полли - это Тому Сойеру она тётя, - про Мери и про вдову Дуглас рассказывается в этой самой книжке, и там почти всё правда, только кое-где приврано, - я уже про это говорил. А кончается книжка вот чем: мы с Томом нашли деньги, зарытые грабителями в пещере, и разбогатели. Мы получили по шесть тысяч долларов на брата - и всё золотом. Такая была куча деньжищ - смотреть страшно! Ну, судья Тэчер всё это взял и положил в банк, и каждый божий день мы стали получать по доллару прибыли, и так круглый год - не знаю, кто может такую уйму истратить! Вдова Дуглас усыновила меня и пообещала, что будет меня воспитывать, только мне у неё в доме жилось неважно: уж очень она донимала всякими порядками и приличиями -просто невозможно было терпеть. В конце концов я взял и смылся. Надел опять свои старые лохмотья, залез в ту же бочку из-под сахара и сижу, радуюсь вольному житью. Однако Том Сойер меня отыскал и рассказал, что набирает шайку разбойников. Примет и меня тоже, если я вернусь к вдове и буду вести себя прилично. Ну, я и вернулся. Вдова поплакала надо мной, обозвала меня бедной заблудшей овечкой и всякими другими словами; но, разумеется, ничего обидного у неё на уме не было. Опять она одела меня во всё новое, так что я только и знал, что потел и целый день ходил как связанный. И опять всё пошло по-старому. К ужину вдова звонила в колокол, и тут уж никак нельзя было опаздывать - непременно приходи вовремя. А сядешь за стол - никак нельзя сразу приниматься за еду: надо подождать, пока вдова не нагнёт голову и не поворчит немножко над едой, хотя еда была, в общем, неплохая; одно только плохо - что каждая вещь сварена сама по себе. (То ли дело куча всяких огрызков и объедков в помойном ведре! Бывало, перемешаешь их хорошенько - они пропитаются соком и проскакивают не в пример легче.) В первый же день после ужина вдова достала толстую книгу и начала читать мне про Моисея в тростниках, а я просто разрывался от любопытства - до того хотелось узнать, чем дело кончится; как вдруг она проговорилась, 189 что этот самый Моисей давным-давно помер, и мне сразу стало неинтересно — плевать я хотел на покойников. Скоро мне захотелось курить, и я спросил разрешения у вдовы. Но она не позволила: сказала, что это дурная привычка и очень неряшливая и мне надо от неё отучаться. Бывают же такие люди! Напустятся на что-нибудь, о чём и понятия не имеют. Вот и вдова тоже: носится со своим Моисеем, когда он ей даже не родня - да и вообще кому он нужен, если давным-давно помер, сами понимаете, — а меня ругает за то, что я курю, а ведь в этом хоть какой-нибудь смысл есть. А сама небось нюхает табак — это ничего, ей-то можно. Её сестра, мисс Уотсон, старая дева в очках, как раз в это время переехала к ней на житьё и сразу же пристала ко мне с букварём. Целый час она ко мне придиралась, но в конце концов вдова велела ей оставить меня в покое. Да я бы дольше и не вытерпел. Потом целый час была скучища смертная, и я всё вертелся на стуле. А мисс Уотсон всё приставала: «Не клади ноги на стул, Гекльберри»; «Не скрипи так, Гекльберри, сиди смирно»; «Не зевай и не потягивайся, Гекльберри, веди себя как следует!» <...> Мисс Уотсон всё ко мне придиралась, так что в конце концов мне надоело и сделалось очень скучно. Скоро в комнаты позвали негров и стали молиться, а потом все легли спать. Я поднялся к себе наверх с огарком, поставил его на стол, сел перед окном и попробовал думать о чём-нибудь весёлом, только ничего не вышло: такая напала тоска, хоть помирай. Светили звёзды, и листья в лесу шелестели так печально; где-то далеко ухал филин — значит, кто-то помер; слышно было, как кричит козодой и воет собака — значит, кто-то скоро помрёт. А ветер всё нашёптывал что-то, и я никак не мог понять, о чём он шепчет, и от этого по спине у меня бегали мурашки. Потом в лесу кто-то застонал, вроде того, как стонет привидение, когда силится рассказать, что у него на сердце, и не может добиться, чтобы его поняли; вот ему и не лежится спокойно в могиле, оно скитается по ночам и стонет. Мне стало так страшно и тоскливо, так захотелось, чтобы кто-нибудь был со мной... А тут ещё паук опустился ко мне на плечо. Я его сбил щелчком прямо на свечку и не успел опомниться, как он весь съёжился. Я и сам знал, что это не к добру, хуже не 190 бывает приметы, и здорово перепугался, просто душа в пятки ушла. Я вскочил, повернулся три раза на каблуках и каждый раз при этом крестился, потом взял ниточку, перевязал себе клок волос, чтобы отвадить ведьм, и всё-таки не успокоился. Это помогает, когда найдёшь подкову и, вместо того чтобы прибить над дверью, потеряешь её; а только я не слыхивал, чтоб таким способом можно было избавиться от беды, когда убьёшь паука. Меня бросило в дрожь. Я опять сел и достал трубку; в доме теперь было тихо, как в гробу, и, значит, вдова ничего не узнает. Прошло довольно много времени; я услышал, как далеко в городе начали бить часы: «бум! бум!» — пробило двенадцать, а после опять стало тихо, тише прежнего. Скоро я услышал, как в темноте под деревьями хрустнула ветка — что-то там двигалось. Я сидел не шевелясь и прислушивался. И вдруг кто-то мяукнул еле слышно: «Мя-у! Мя-у!» Вот здорово! Я тоже мяукнул как можно тише: «Мяу! Мяу!», а потом погасил свечку и вылез в окно на крышу сарая. Оттуда я соскользнул на землю и прокрался под деревья. Гляжу - так и есть: Том Сойер меня дожидается. Глава вторая. Страшная клятва нашей шайки Мы пошли на цыпочках по дорожке между деревьями в самый конец сада, нагибаясь пониже, чтобы ветки не задевали по голове. Том сказал, что у него маловато свечей, надо бы пробраться в кухню и взять побольше. Я его останавливал, но Тому хотелось рискнуть; мы забрались туда, взяли три свечки, и Том оставил на столе пять центов в уплату. Потом мы с ним вышли; мне не терпелось поскорее убраться подальше. Когда мы с Томом подошли к обрыву и поглядели вниз, на городок, там светилось всего три или четыре огонька -верно, в тех домах, где лежали больные; вверху над ними ярко сияли звёзды, а ниже города текла река в целую милю шириной, очень величественно и плавно. Мы спустились с горы, разыскали Джо Гарпера с Беном Роджерсом и ещё двух или трёх мальчиков — они прятались на старой кожевне. Мы отвязали лодку и спустились по реке мили 191 на две с половиной, до большого оползня на гористой стороне, и там высадились на берег. Когда мы подошли к кустам, Том Сойер заставил всех нас поклясться, что мы не выдадим тайны, а потом показал ход в пещеру — там, где кусты росли гуще всего. Потом мы зажгли свечки и поползли на четвереньках в проход. Проползли мы, должно быть, шагов двести, и тут открылась пещера. Том поискал по проходам и скоро нырнул в одном месте под стенку — вы бы никогда не заметили, что там есть ход. По этому узкому ходу мы пролезли вроде как в комнату, очень сырую, всю запотевшую и холодную, и тут остановились. Том сказал: — Ну вот, мы соберём шайку разбойников и назовем её «Шайка Тома Сойера». Кто захочет с нами разбойничать, тот должен будет принести клятву и подписаться своей кровью. Все согласились. Тогда Том достал листок бумаги, где у него была написана клятва, и прочёл её. Она требовала, чтобы все мальчики дружно стояли за шайку и никому не выдавали её тайн; а если кто-нибудь обидит мальчика из нашей шайки, то мальчик, которого назначат убить обидчика и всех его родных, не должен ни есть, ни спать, пока не убьёт их всех и не вырежет у них на груди крест — знак нашей шайки. И никто из посторонних не имеет права ставить этот знак, только те, кто принадлежат к шайке; а если кто-нибудь поставит, то шайка подаст на него в суд; если же он не послушается и опять поставит, то его убьют. А если кто-нибудь из шайки выдаст нашу тайну, то ему перережут горло, а потом сожгут труп и развеют пепел по ветру; кровью вычеркнут его имя из списка и больше о нём не будут поминать, а проклянут и забудут навсегда. Все сказали, что клятва замечательная, и спросили Тома, сам он её придумал или нет. Оказалось, кое-что он придумал сам, а остальное взял из книжек про разбойников и пиратов — у всякой порядочной шайки есть такая клятва. Некоторые говорили, что хорошо бы убивать родных у тех мальчиков, которые выдадут тайну. Том нашёл, что это недурная мысль, взял и вписал её карандашиком. Тут Бен Роджерс и говорит: — А вот у Гека Финна никаких родных нет; как с ним быть? 192 — Ну и что же, ведь отец у него есть! — говорит Том Сойер. — Да отец-то есть, только где ты его теперь разыщешь? Он, бывало, всё валялся пьяный на старой кожевне, вместе со свиньями, но вот уж больше года его что-то не видно в наших краях. Посоветовались они между собой и совсем было собрались меня вычеркнуть; говорят, у каждого мальчика должны быть родные или кто-нибудь, кого можно убить, а то другим будет обидно. Ну и никто ничего не мог придумать, все стали в тупик и молчали. Я сперва чуть не заплакал, а потом вдруг придумал: взял да и предложил им мисс Уотсон — пускай её убивают. Все согласились: — Ну что ж, она годится. Теперь всё в порядке. Гека принять можно. Тут все стали колоть себе пальцы булавкой и расписываться кровью, и я тоже поставил на бумаге свой значок. — Ну, а чем же эта шайка будет заниматься? — спрашивает Бен Роджерс. — Ничем, только грабежами и убийствами. — А что же мы будем грабить? Дома, или скот угонять, или... — Глупости какие! Это не грабёж — забирать скот и тому подобное, это кража, - говорит Том Сойер. - Мы не воры. Воровать — это совсем не шикарно. Мы разбойники. Наденем маски и будем останавливать дилижансы и кареты на большой дороге, убивать пассажиров и отбирать у них часы и деньги. — И обязательно надо их убивать? — Ну ещё бы! Самое лучшее. Некоторые авторитеты думают иначе, но вообще считается лучше убивать — кроме тех, кого приведём сюда в пещеру и будем держать, пока не дадут выкупа. — Слушай, а женщин мы тоже будем убивать? — Эх, Бен Роджерс, если бы я был такой неуч, как ты, я бы помалкивал! Убивать женщин! С какой же это стати, когда в книжках ничего подобного нет? Приводишь их в пещеру и обращаешься с ними как можно вежливей, а там они в тебя мало-помалу влюбляются и уж сами больше не хотят домой. — Ну, если так, тогда я согласен, только не вижу в этом 193 ничего хорошего. Скоро у нас в пещере пройти нельзя будет: столько набьётся женщин и всякого народу, который дожидается выкупа, что самим разбойникам деваться будет некуда. Ладно, валяй дальше, я ничего не говорю! Маленький Томми Барнс успел уже заснуть и, когда его разбудили, испугался, заплакал, стал проситься домой к маме и сказал, что больше не хочет быть разбойником. Все подняли его на смех и стали дразнить плаксой, а он надулся и сказал, что сейчас же пойдёт и выдаст все их тайны. Но Том дал ему пять центов, чтобы он молчал, и сказал, что мы все сейчас пойдём домой, а на будущей неделе соберёмся и тогда кого-нибудь ограбим и убьём. Бен Роджерс сказал, что он не может часто уходить из дому, разве только по воскресеньям, и нельзя ли начать с будущего воскресенья, но все мальчики решили, что по воскресеньям грешно убивать и грабить, так что об этом не может быть и речи. Уговорились встретиться и назначить день как можно скорее, потом мы выбрали Тома Сойера атаманом шайки, а Джо Гарпера — помощником и отправились домой. Я влез на крышу сарая, а оттуда - в окно, уже перед самым рассветом. Моё новое платье было всё закапано свечным салом и вымазано в глине, и сам я устал, как собака. ^ ^ ^ <...> Почти целый месяц мы играли в разбойников, а потом я бросил. И все мальчики тоже. Никого мы не ограбили и не убили - так только, дурака валяли. Выбегали из лесу и бросались на погонщиков свиней или на женщин, кото- 194 рые везли на рынок зелень и овощи, но никогда никого не трогали. Том Сойер называл свиней «слитками», а репу и зелень — «драгоценностями». И, вернувшись в пещеру, мы хвастались тем, что сделали и сколько человек убили и ранили. <...> Глава шестая (отрывок) Как-то весной мой отец выследил меня, поймал и увёз в лодке мили за три вверх по реке, а там переправился на ту сторону в таком месте, где берег был лесистым и жилья совсем не было, кроме старой бревенчатой хибарки в самой чаще леса, так что и найти её было невозможно, если не знать, где она стоит. Он меня не отпускал ни на минуту, и удрать не было никакой возможности. Жили мы в этой старой хибарке, и он всегда запирал на ночь дверь, а ключ клал себе под голову. У него было ружьё - украл, наверно, где-нибудь, - и мы с ним ходили на охоту, удили рыбу; этим и кормились. Частенько он запирал меня на замок и уезжал в лавку мили за три, к перевозу, там менял рыбу и дичь на виски, привозил бутылку домой, напивался, пел песни, а потом колотил меня. Вдова всё-таки разузнала, где я нахожусь, и прислала человека мне на выручку, но отец прогнал его, пригрозив ружьём. А в скором времени я и сам привык тут жить, и мне даже нравилось - всё, кроме ремня. Жилось ничего себе - хоть целый день ничего не делай, знай покуривай да лови рыбу; ни тебе книг, ни ученья. Так прошло месяца два, а то и больше; я весь оборвался, ходил грязный и уже не понимал, как это мне могла нравиться жизнь у вдовы в доме, где надо было умываться, и есть на тарелке, и причёсываться, и ложиться и вставать вовремя, и вечно корпеть над книжкой, да ещё старая мисс Уотсон, бывало, тебя пилит всё время. Мне уж больше не хотелось туда. Я бросил было ругаться, потому что вдова этого не любила, а теперь опять начал, раз мой старик ничего против не имел. Вообще говоря, нам в лесу жилось совсем неплохо. Но мало-помалу старик повадился драться палкой; вот этого я уж не стерпел. Я был весь в рубцах. И дома ему 195 больше не сиделось: уедет, бывало, а меня запрёт. Один раз он запер меня, а сам уехал и не возвращался три дня. Такая была тоска! Я уж начал думать, что он потонул и мне никогда отсюда не выбраться. Мне что-то стало страшно, и я решил, что как-никак, а надо удирать. Я много раз пробовал выбраться из дома, только всё не мог найти лазейку. Окно было такое, что и собаке не пролезть. По трубе я тоже подняться не мог: она оказалась чересчур узкая. Дверь была сколочена из толстых и прочных дубовых досок. Отец, когда уезжал, старался никогда не оставлять в хижине ножа и вообще ничего острого; я, должно быть, раз сто обыскал всё кругом и, можно сказать, почти всё время только этим и занимался — больше делать всё равно было нечего. Однако на этот раз я всё-таки нашёл кое-что: старую, ржавую пилу без ручки, засунутую между стропилами и кровельной дранкой. Я её смазал и принялся за работу. В дальнем углу хибарки, позади стола, была прибита к стене гвоздями старая попона, чтобы ветер не дул в щели и не гасил свечку. Я залез под стол, приподнял попону и начал отпиливать кусок толстого нижнего бревна — такой, чтобы можно было пролезть. Времени это отняло порядочно, и дело уже шло к концу, когда я услышал в лесу выстрел из отцова ружья. Я поскорей уничтожил все следы моей работы, опустил попону и спрятал пилу, а вскорости явился и отец. <...> Глава седьмая. Я удираю от папаши Он орал, что ещё посмотрит, как это вдова меня отберёт, что будет глядеть в оба, и если только они попробуют устроить ему такую пакость, то он знает одно место, где меня спрятать, милях в шести отсюда; и пускай тогда ищут хоть сто лет — всё равно не найдут. Это меня опять-таки очень расстроило, но ненадолго. Я подумал: не буду же я сидеть и дожидаться, пока он меня увезёт! <...> Он отпер дверь, и я побежал к реке. Я заметил, что вниз по течению плывут обломки веток, всякий сор и даже куски коры: значит, река начала подниматься. Я подумал, что жил бы припеваючи, будь я теперь в городе. В июньское половодье мне всегда везло, потому что, как только 196 оно начинается, вниз по реке плывут дрова и целые звенья плотов, иной раз брёвен по двенадцати вместе: только и дела, что ловить их да продавать на дровяные склады и на лесопилку. Я шёл по берегу и одним глазом высматривал отца, а другим следил, не принесёт ли река что-нибудь подходящее. И вдруг гляжу — плывёт челнок, да какой — просто загляденье! — футов тринадцать или четырнадцать в длину; плывёт себе, как миленький. Я бросился в воду головой вниз по-лягушачьи, прямо в одежде, и поплыл к челноку. Я ждал, что кто-нибудь в нём лежит, — у нас часто так делают шутки ради, а когда подплывёшь к челноку поближе, вскакивают и поднимают человека на смех. Но на этот раз вышло по-другому. Челнок и в самом деле был пустой, я влез в него и пригнал к берегу. Думаю, вот старик обрадуется, когда увидит: долларов десять такая штука стоит! Но когда я добрался до берега, отца ещё не было видно; я завёл челнок в устье речки, заросшее ивняком и диким виноградом, и тут мне пришло в голову другое: думаю, спрячу его получше, а потом, вместо того чтобы убегать в лес, спущусь вниз по реке миль на пятьдесят и поживу подольше на одном месте, а то чего ради бедствовать, таскаясь пешком! <...> Мы с отцом умаялись и легли после завтрака соснуть, и я принялся обдумывать, как бы мне надуть вдову и отца, чтобы они меня не искали. Это было бы куда верней, чем полагаться на удачу. Разве успеешь убежать далеко, пока они тебя хватятся! Мало ли что может случиться... <...> Часам к двенадцати мы проснулись и пошли на берег. Река быстро поднималась, и по ней плыло много всякого леса. Скоро показалось звено плота - девять брёвен, связанных вместе. Мы взяли лодку и подтащили их к берегу. Потом пообедали. Другой на месте папаши просидел бы на реке весь день, чтобы наловить побольше, но это было не в его обычае. Девяти брёвен на один раз для него было довольно; ему загорелось ехать в город продавать. Он запер меня, взял лодку и около половины четвёртого потащил плот на буксире в город. Я решил, что в эту ночь он домой не вернётся, подождал, пока, по моим расчётам, он отъедет подальше, вытащил пилу и опять принялся пилить то самое бревно. Прежде чем отец переправился на другой берег, я уже выбрался на волю. <...> 197 Я взял мешок кукурузной муки и отнёс его туда, где был спрятан челнок, раздвинул ветки и спустил в него муку; потом отнёс туда же грудинку. Я забрал весь сахар и кофе и сколько нашлось пороху и дроби; забрал пыжи, забрал ведро и флягу из тыквы, забрал ковш и жестяную кружку, свою старую пилу, два одеяла, котелок и кофейник. Я унёс и удочки, и спички, и остальные вещи — всё, что стоило хотя бы цент. Забрал всё дочиста. Мне нужен был топор, только другого топора не нашлось, кроме того, что лежал в дровах, а я уж знал, почему его надо оставить на месте. Я вынес ружьё, и теперь всё было готово. Я сильно подрыл стену, когда пролезал в дыру и вытаскивал столько вещей. Всё это я заровнял и хорошенько присыпал сверху землей, чтобы не видно было опилок. Потом вставил выпиленный кусок бревна на старое место, подложил под него два камня, а один камень приткнул сбоку. <...> К челноку я ходил по траве и следов не оставил. Я постоял на берегу и посмотрел, что делается на реке. Всё спокойно. Тогда я взял ружьё и зашёл поглубже в лес — хотел подстрелить какую-нибудь птицу, а потом увидел дикого поросёнка. Я убил этого поросёнка и понёс его к хибарке. Я взял топор и взломал дверь, причём постарался изрубить её посильнее; принёс поросёнка, подтащил его поближе к столу, разрубил ему горло и положил его на землю, чтобы вытекла кровь (я говорю: «на землю», потому что в хибарке не было дощатого пола, а просто земля — твёрдая, сильно утоптанная). Ну, потом я взял старый мешок, наложил в него больших камней, сколько мог снести, и поволок его от убитого поросёнка к дверям, а потом по лесу к реке и бросил в воду; он пошёл ко дну и скрылся из виду. Сразу было видно, что здесь что-то тащили по земле. Мне очень хотелось, чтобы тут был Том Сойер: я знал, что таким делом он заинтересовался бы и сумел бы придумать что-нибудь почуднее. В такого рода делах никто не сумел бы развернуться лучше Тома Сойера. Напоследок я вырвал у себя клок волос, хорошенько намочил топор в крови, прилепил волосы к лезвию и зашвырнул топор в угол. Потом взял поросёнка и понёс его, завернув в куртку (чтобы не капала кровь), а когда отошёл 198 подальше от дома, вниз по реке, то бросил поросёнка в воду. Тут мне пришла в голову ещё одна шутка. Я достал из лодки мешок с мукой и старую пилу и отнёс их в дом. Я поставил мешок на старое место и прорвал в нём снизу дыру пилой, потому что ножей и вилок у нас не водилось - отец, когда стряпал, управлялся одним складным ножом. Потом протащил мешок шагов сто по траве и через ивовые кусты к востоку от дома, где было мелкое озеро миль в пять шириной, всё заросшее тростником, - уток там под осень бывало порядочно. С другой стороны из озера вытекала заболоченная протока или ручей, который тянулся на много миль - не знаю куда, только не впадал в реку. Мука сеялась всю дорогу, так что получился тоненький белый след до самого озера. А ещё я бросил там папашин точильный камень, чтобы похоже было, будто его уронили случайно. Потом завязал дыру в мешке верёвочкой, чтобы мука больше не сыпалась, и отнёс мешок вместе с пилой обратно в челнок. К этому времени уже начало темнеть. Я спустил челнок вниз по реке до такого места, где ивы нависли над водой, и стал ждать, пока взойдёт луна. Я привязал челнок покрепче к иве, потом перекусил малость, а после этого улёгся на дно выкурить трубочку и обдумать свои планы. Я сказал себе: они пойдут по следу мешка с камнями до берега, потом начнут искать моё тело в реке. А там пойдут по мучному следу до озера и по вытекающей из него речке искать грабителей, которые убили меня и украли вещи. В реке им искать нечего, кроме моего мёртвого тела. Скоро им это надоест, и они перестанут обо мне думать. Вот и хорошо, а я буду жить там, где мне захочется. Остров Джексона мне вполне подходит, я этот остров хорошо знаю, и там никогда никого не бывает. А по ночам можно будет переправляться в город: пошатаюсь там и подтибрю, что мне нужно. Остров Джексона - самое для меня подходящее место. <...> До острова я добрался в два счёта. Я стрелой пронёсся мимо его верхней части - такое быстрое было течение, -потом вошёл в стоячую воду и пристал с той стороны, которая ближе к иллинойсскому берегу. Я направил челнок в узкую бухточку, которую давно знал; мне пришлось раздвинуть ветки ивы, чтобы попасть туда; и когда я привязал челнок, снаружи он был совсем незаметен. 199 Я вышел на берег, сел на бревно в верхнем конце острова и стал смотреть на широкую реку, на чёрные плывущие бревна и на город в трёх милях отсюда, где ещё мерцали три-четыре огонька. Огромный плот плыл по реке; сейчас он был на милю выше острова, и посредине плота горел фонарь. Я смотрел, как он подползает всё ближе, а когда он поравнялся с тем местом, где я стоял, кто-то там крикнул: «Эй, на корме! Бери правей!» Я слышал это так ясно, как будто человек стоял со мной рядом. Небо стало понемногу светлеть; я пошёл в лес и лёг соснуть перед завтраком. Глава восьмая. Джим — негр мисс Уотсон Когда я проснулся, солнце поднялось так высоко, что, наверно, было уже больше восьми часов. Я лежал на траве, в прохладной тени, думая о разных разностях, и чувствовал себя довольно приятно, потому что хорошо отдохнул. В просветы между листвой было видно солнце, но вообще тут росли всё больше высокие деревья, и под ними было очень темно. Там, где солнечный свет просеивался сквозь листву, на земле лежали пятнышки вроде веснушек, и эти пятнышки слегка двигались — значит, наверху был ветерок. Две белки уселись на сучке и, глядя на меня, затараторили очень дружелюбно. Я разленился, мне было очень хорошо и совсем не хотелось вставать и готовить завтрак. Я было опять задремал, как вдруг мне послышалось, что где-то выше по реке раскатилось глухое «бум». Я проснулся, приподнялся на локте и прислушался; через некоторое время слышу опять то же самое. Я вскочил, побежал на берег и посмотрел сквозь листву; гляжу, по воде расплывается клуб дыма, довольно далеко от меня, почти наравне с пристанью. А вниз по реке идёт пароходик, битком набитый народом. Теперь-то я понял, в чём дело! Бум! Смотрю, белый клуб дыма оторвался от парохода. Это они, понимаете ли, стреляли из пушки над водой, чтобы мой труп всплыл наверх. Я здорово проголодался, только разводить костёр мне было никак нельзя, потому что дым могли увидеть. <...> Я вытащил свои пожитки из челнока и устроил себе 200 уютное жильё в чаще леса. Из одеял я соорудил что-то вроде палатки, чтобы вещи не мочило дождём. Я поймал сомёнка, распорол ему брюхо пилой, а на закате развёл костёр и поужинал. Потом закинул удочку, чтобы наловить рыбы к завтраку. Когда стемнело, я уселся у костра с трубкой и чувствовал себя сначала очень недурно, а потом соскучился и пошёл на берег. Слушал, как плещется река, считал звёзды, брёвна и плоты, которые плыли мимо, а после этого лёг спать. Нет лучше способа провести время, когда скучаешь: уснёшь, а там, глядишь, куда и скука девалась. Так прошло три дня и три ночи. Никакого разнообразия — всё одно и то же. Зато на четвёртый день я обошёл кругом весь остров, исследовал его вдоль и поперёк. Я был тут хозяин, весь остров, так сказать, принадлежал мне — надо же было узнать о нём побольше, а главное, надо было убить время. Я нашёл много крупной, совсем спелой земляники, ещё зелёный виноград и зелёную малину, а ежевика только-только начала завязываться. «Всё это со временем придётся очень кстати», — подумал я. Ну, я пошёл шататься по лесу и забрёл к нижнему концу острова, как мне казалось. Со мной было ружьё, только я ничего не подстрелил: я его взял для защиты, а какую-нибудь дичь решил добыть поближе к дому. И тут я чуть не наступил на здоровенную змею, но она ускользнула от меня, извиваясь среди травы и цветов, а я пустился за ней, стараясь подстрелить её; пустился бегом — и вдруг наступил прямо на костёр, который ещё дымился. Сердце у меня заколотилось. Я не стал особенно разглядывать, осторожно спустил курок, повернул и, прячась, побежал со всех ног обратно. Спал я неважно: почему-то никак не мог уснуть, всё думал. И каждый раз, как просыпался, мне чудилось, будто кто-то схватил меня за шиворот. Так что сон не пошёл мне на пользу. В конце концов я и говорю себе: «Нет, так невозможно: надо узнать, кто тут есть на острове вместе со мной. Хоть тресну, да узнаю!» И после этого мне сразу стало как-то легче. Я взял весло и повёл челнок вдоль берега, оставаясь всё время в тени. Взошла луна; там, где не было тени, было светло почти как днём. Я грёб чуть ли не целый час; везде 201 было тихо, и всё спало мёртвым сном. За это время и я успел добраться до конца острова. Подул прохладный ветерок, поднимая рябь, — значит, ночь была на исходе. Я шевельнул веслом и повернул челнок носом к берегу, потом вылез и, крадучись, пошёл к опушке леса. Там я сел на бревно и стал смотреть сквозь листву. Я увидел, как луна ушла с вахты и реку начало заволакивать тьмой, потом над деревьями забелела светлая полоска — и я понял, что скоро рассветёт. Тогда я взял ружьё и, на каждом шагу останавливаясь и прислушиваясь, пошёл к тому месту, где я наступил на золу от костра. Но мне что-то не везло: никак не мог найти то место. Потом смотрю — так и есть: сквозь деревья мелькает огонёк. Я стал подкрадываться, осторожно и не торопясь. Подошёл поближе: смотрю — на земле лежит человек. Я чуть не умер со страху. Голова у него была закутана одеялом, и он уткнулся носом чуть не в самый костёр. Я сидел за кустами футах в шести от него и не сводил с него глаз. Уже почти рассвело. Скоро человек зевнул, потянулся и сбросил одеяло. Смотрю — а это Джим, негр мисс Уотсон! Ну и обрадовался же я! Говорю ему: — Здорово, Джим! — и вылез из-за кустов. Он как подскочит да как вытаращит на меня глаза! Потом бросился на колени, сложил руки и начал упрашивать: — Не тронь меня, не тронь! Я никогда мертвецов не обижал. Я их всегда любил, всё, что мог, для них делал. Ступай обратно в реку, откуда пришёл, оставь в покое старика Джима, он с тобой всегда дружил... Ну, мне недолго пришлось ему объяснять, что я не мертвец. Уж очень я обрадовался Джиму. Теперь мне было не так тоскливо. Я не боялся, что он станет кому-нибудь рассказывать, где я прячусь, - я так ему и сказал. Я говорил, а он сидел и смотрел на меня, а сам всё молчал. Наконец я сказал: - Теперь уже совсем рассвело. Давай-ка завтракать. Раздуй костёр получше. - А какой толк его раздувать, когда варить всё равно нечего, кроме земляники и всякой дряни!.. Да ведь у тебя есть ружьё? Значит, можно раздобыть чего-нибудь и получше земляники. 202 — Земляника и всякая дрянь... — говорю я. — Ты только это и ел? — Ничего другого не мог достать, — говорит он. — Да с каких же пор ты на острове, Джим? — С тех самых пор, как тебя убили. — Неужто всё это время? — Ну да. — И ничего не ел, кроме этой дряни? — Да, сэр, совсем ничего. — Да ведь ты, верно, с голоду помираешь? — Просто лошадь съел бы! Верно, съел бы. А ты давно на острове? — С той самой ночи, как меня убили. — Да ну! А что же ты ел? Ах да, ведь у тебя ружьё! Ты теперь подстрели что-нибудь, а я разведу костёр. Мы с ним пошли туда, где был спрятан челнок, и, покуда он разводил костёр на лужайке под деревьями, я принёс муку, грудинку, кофе, кофейник, сковородку, сахар и жестяные кружки, так что Джим прямо остолбенел от изумления: он думал, что всё это колдовство. Да ещё я поймал порядочного сома, а Джим выпотрошил его своим ножом и поджарил. Когда завтрак был готов, мы развалились на траве и съели его прямо с огня. Джим ел так, что за ушами трещало, — уж очень он изголодался. Мы наелись до отвала, а потом легли отдыхать. Немного погодя Джим начал: — Послушай-ка, Гек, а кого же это убили в той хибарке, если не тебя? Тут я рассказал ему всё как есть, а он сказал, что это очень ловко, даже Тому Сойеру лучше не придумать. Я спросил: — А ты как сюда попал, Джим, зачем тебя принесло? Он замялся и, должно быть, с минуту молчал; потом сказал: — Может, лучше не говорить... — Почему, Джим? — Мало ли почему... Только ты меня не выдашь? Правда, Гек? — Провалиться мне, если выдам! 203 — Ну ладно, я тебе верю, Гек. Я... я убежал. — Джим! — Смотри же, ты обещал не выдавать! Ты помнишь, что обещал, Гек? — Да уж ладно. Обещал — и не выдам. Честное индейское, не выдам! Пускай все меня назовут подлым аболиционистом1, пускай презирают за это — наплевать! Я никому не скажу, да и вообще я туда больше не вернусь. Так что валяй, рассказывай. — Ну вот, видишь ли, как было дело. Старая хозяйка — то есть мисс Уотсон — всё ко мне придиралась, просто жить не давала, а всё-таки обещала, что в Орлеан меня ни за что не продаст. Но только я заметил, что последнее время около дома всё вертится один работорговец, и стал беспокоиться. Как-то поздно вечером я подкрался к двери — а дверь-то была не совсем прикрыта — и слышу: старая хозяйка говорит вдове, что собирается продать меня на юг, в Орлеан; ей бы не хотелось, но только за меня дают восемьсот долларов, а против такой кучи денег где же устоять! Вдова начала её уговаривать, чтоб она меня не продавала, только я-то не стал дожидаться, чем у них кончится, взял да и дал тягу. Спустился я с горы; думаю, стяну лодку где-нибудь на реке выше города. Народ ещё не спал, и я спрятался в старой бочарне на берегу и стал ждать, пока все разойдутся. Так и просидел всю ночь. Всё время кто-нибудь шатался поблизости. Часов около шести утра мимо начали проплывать лодки, а в восемь или девять в каждой лодке только про то и говорили, что твой папаша приехал в город и рассказывает, будто тебя убили. В лодках сидели дамы и господа, все они ехали смотреть на то место. Иной раз лодки приставали к берегу для отдыха, прежде чем переправиться на ту сторону; вот из разговоров я и узнал про убийство. Мне было очень жалко, что тебя убили, Гек... Ну, теперь-то мне, конечно, не жалко. Я пролежал под стружками целый день. Есть очень хотелось, а бояться я не боялся: я знал, что вдова со старой хозяйкой сразу после завтрака пойдут на молитвенное со- 1 Аболиционист — так называли в США в XIX веке сторонников движения за освобождение негров от рабства. 204 брание и там пробудут целый день, а про меня подумают, что я ещё на рассвете ушёл пасти коров, и хватятся меня только вечером, когда стемнеет. Остальная прислуга меня тоже не хватится, это я знал: они все улизнули гулять, пока старух дома нету. Ну ладно... Как только стемнело, я вылез и пошёл по берегу против течения; прошёл, должно быть, мили две, а то и больше — там уж и домов никаких не было. Тогда я решил, что мне делать. Понимаешь, если бы я пошёл пешком, меня выследили бы собаки; если же украсть лодку и переплыть на ту сторону, лодки хватятся, узнают, где я пристал на той стороне, и найдут мой след. Нет, думаю, для меня самое подходящее дело - плот: он следов не оставляет. Скоро вижу - из-за поворота показался огонёк. Я бросился в воду и поплыл, а сам толкаю перед собой бревно. Так я заплыл на середину реки, спрятался среди плывущих брёвен, а голову держу пониже и гребу против течения - жду, пока плот подойдёт. Потом подплыл к корме и уцепился. Тут нашли облака, стало совсем темно, так что я вылез и лёг на плоту. Люди там собрались на середине, поближе к фонарю. Река всё поднималась, течение было сильное, и я сообразил, что к четырём часам проплыву с ними миль двадцать пять вниз по реке, а там перед рассветом слезу в воду, доплыву до берега и уйду в лес на иллинойсской стороне. Но только мне не повезло. Мы почти что поравнялись с островом, и вдруг на корму идёт человек с фонарем. Вижу, дожидаться нечего, спрыгнул за борт, да и поплыл к острову. Я думал, что где угодно вылезу на берег, да разве тут вылезешь - уж очень круто. Пришлось мне плыть до нижнего конца острова, пока не нашёл подходящего места. Я спрятался в лесу и решил с плотами больше не связываться, раз там расхаживают с фонарями взад и вперёд. Трубка, пачка табаку и спички были у меня в шапке, они не промокли, так что всё оказалось в порядке. — Значит, всё это время ты не ел ни хлеба, ни мяса? Чего же ты не поймал себе черепаху? — А как её поймать? На неё ведь не бросишься и не схватишь, а камнем её разве убьёшь? Да и как же их ночью ловить? А днём я на берег не выходил. 205 — Да, верно. Тебе, конечно, пришлось всё время сидеть в лесу. Ты слышал, как стреляли из пушки? — Ещё бы! Я знал, что это тебя ищут. Я видел, как они плыли мимо, — глядел на них из-за кустов. <...> В следующих главах Гек узнаёт, что за Джимом погоня, и они решают бежать. Глава двенадцатая. «Лучше её не трогать» Было, наверно, уже около часа ночи, когда мы в конце концов миновали остров. <...> Если эти люди поехали искать Джима на остров, то, наверно, нашли там разведённый мною костёр и всю ночь ждали Джима возле него. Во всяком случае, мы никого не видели, и, если мой костёр их не обманул, я не виноват. Я изо всех сил старался их надуть. Как только показались первые проблески дня, мы пристали к косе у начала большой излучины на иллинойсском берегу, нарубили топором зелёных веток и прикрыли ими плот, чтобы было похоже на заросшую ямку. Коса — это песчаная отмель, заросшая кустами так густо, словно борона зубьями. По миссурийскому берегу тянулись горы, а по иллинойс-ской стороне - высокий лес, и фарватер здесь проходил ближе к миссурийскому берегу, поэтому мы не боялись, что кто-нибудь на нас наткнётся. Мы простояли там весь день, глядя, как плывут по течению мимо миссурийского берега плоты и пароходы и как борются с течением пароходы, идущие вверх по реке. <...> Как только начало темнеть, мы высунули головы из кустов и поглядели вниз и вверх по реке, а потом на ту сторону и ничего подозрительного не увидели; тогда Джим снял несколько верхних досок с плота и устроил на нём уютный шалаш, чтобы отсиживаться в жару и в дождь и чтобы вещи не промокали. Джим сделал в шалаше и пол, на фут выше всего остального плота, так что теперь одеяла и прочие пожитки не заливало волной, которую разводили пароходы. Посередине шалаша мы положили слой глины дюймов в шесть или 206 семь толщиной и обвели его бортом, чтобы глина держалась покрепче, — это для того, чтобы разводить огонь в холодную и сырую погоду: в шалаше огня не будет видно. Мы сделали ещё запасное весло, потому что те, которые были, всегда могли сломаться о корягу или ещё обо что-нибудь. Потом укрепили на плоту короткую палку с развилиной, чтобы вешать на неё наш старый фонарь, — потому что полагается зажигать фонарь, когда увидишь, что пароход идёт вниз по реке и может на тебя наскочить; а для пароходов, которые шли вверх по реке, не надо было зажигать фонарь, разве только если попадёшь на то, что называется перекатом. В эту вторую ночь мы плыли часов семь, а то и восемь, при скорости течения больше четырёх миль в час. Мы удили рыбу, разговаривали и время от времени окунались в воду, чтобы разогнать сон. Так хорошо было плыть по широкой тихой реке и, лёжа на спине, глядеть на звёзды! Не хотелось даже громко разговаривать, да и смеялись мы очень редко, и то потихоньку. Погода, в общем, стояла всё время ясная, и с нами ровно ничего не случилось — ни в эту ночь, ни в другую, ни в третью. <...> Каждый вечер часов около десяти я вылезал на берег у какой-нибудь деревушки и покупал центов на десять, на пятнадцать муки, копчёной грудинки и ещё чего-нибудь для еды; а иной раз я захватывал и курицу, которой не сиделось на насесте. <...> Утром, на рассвете, я забирался на поля и заимствовал арбуз, или дыню, или тыкву, или молодую кукурузу, или ещё что-нибудь. Папаша всегда говорил, что не грех позаимствовать, если собираешься когда-нибудь отдать; а от вдовы я слышал, что это тоже воровство, только называется по-другому, и ни один порядочный человек так делать не станет. Джим сказал, что отчасти прав папаша, а отчасти — вдова, так что нам лучше выбросить какие-нибудь два-три предмета из списка и никогда не заимствовать их — тогда не грех будет заимствовать при случае всё остальное. Мы обсуждали этот вопрос целую ночь напролёт, сидя на плоту, и всё старались решить, от чего нам лучше отказаться; от дынь-канталуп, от арбузов или ещё от чего-нибудь. К рассвету мы это благополучно уладили и решили отказаться от лесных яблок и финиковых слив1. 1 Финиковая слива — южный плод, напоминающий хурму. 207 Прежде мы себя чувствовали как-то не совсем хорошо, а теперь нам стало легче. Я радовался, что так ловко вышло, потому что лесные яблоки вообще никуда не годятся, а финиковые сливы поспеют ещё не скоро — месяца через два, через три. Время от времени нам удавалось подстрелить утку, которая просыпалась слишком рано или отправлялась на ночлег слишком поздно. Вообще говоря, нам жилось очень неплохо. На пятую ночь ниже Сен-Луи нас захватила сильная гроза с громом, молнией и дождём, как из ведра. Мы забрались в шалаш, а плот предоставили собственной воле. Вдруг я сказал: - Эй, Джим, погляди-ка вон туда! Впереди был пароход, который разбился о скалу. Нас несло течением прямо на него. При свете молнии пароход был виден очень ясно. Он сильно накренился; часть верхней палубы торчала над водой, и при каждой новой вспышке как на ладони видно было каждый маленький шпенёк и возле большого колокола - кресло с повешенной на его спинку старой шляпой. Ночь была такая глухая и непогожая и всё выглядело так таинственно, что мне, как и всякому другому мальчишке на моём месте, при виде разбитого парохода, который торчал так угрюмо и одиноко посредине реки, захотелось на него забраться и поглядеть, что там такое. Я сказал: - Давай причалим к нему, Джим. Джим сначала ни за что не хотел. Он сказал: 208 — Чего я там не видал, на разбитом пароходе? Нам и тут неплохо; и лучше уж его не трогать, оставить в покое. Да там, наверно, и сторож есть. — Сам ты сторож! — говорю я. — Там и стеречь-то нечего. А кроме того, мы могли бы позаимствовать что-нибудь стоящее из капитанской каюты... Сунь в карман свечку, Джим: я не успокоюсь, пока мы не обыщем весь пароход. Неужели ты думаешь, что Том Сойер упустил бы такой случай? Да ни за какие коврижки! Он бы это назвал «приключением» — вот как! И хоть помирал бы, но залез бы на разбитый пароход. И ещё проделал бы это с шиком, постарался бы придумать что-нибудь этакое... Ни дать ни взять, сам Христофор Колумб открывает царство небесное. Эх, жалко, что Тома Сойера здесь нету! Джим поворчал немножко, но всё-таки сдался. Он сказал, что говорить надо как можно меньше, и то потихоньку. Молния как раз вовремя показала нам разбитый пароход; мы причалили к грузовой стреле с правого борта и привязали к ней плот. Палуба здорово накренилась и была очень покатая. В темноте мы кое-как перебрались на левый борт, к надстройке, осторожно нащупывая дорогу ногами и растопыривая руки. Скоро мы наткнулись на световой люк и полезли дальше; ещё один шаг — и мы очутились перед дверью, открытой настежь, и — вот вам самое честное слово! — увидели в глубине салона свет и в ту же минуту услышали голоса: — Ох, не троньте меня, ребята! Я, ей-богу, не донесу. Другой голос ответил ему очень громко: — Врёшь, Джим Тернер! Знаем мы тебя. Тебе всегда надо больше других, и ты всегда берёшь сколько хочешь, а не то, мол, донесу на вас, если не дадите. Но теперь с нас хватит. Во всей стране не сыщется предателя и пса подлее тебя! К этому времени Джим уже пополз обратно к плоту. Я просто разрывался от любопытства; небось, думаю, Том Сойер ни за что не ушёл бы теперь, ну так и я тоже останусь — погляжу, что такое тут творится. Я стал на четвереньки в узеньком коридорчике и пополз в темноте к корме — и полз до тех пор, пока между мной и салоном не осталась всего одна каюта. Вижу, в салоне лежит на полу 209 человек, связанный по рукам и ногам, а над ним стоят какие-то двое; один из них держит в руке тусклый фонарь, а другой — пистолет, целится в голову лежащего на полу человека и говорит: — Эх, руки чешутся! Да и следовало бы пристрелить тебя, подлеца! Человек на полу только ёжился и всё повторял: — Не надо, Билл, я, ей-богу, не донесу... И каждый раз человек с фонарём смеялся и отвечал на это: — Верно, не донесёшь! Вот уж это ты правду говоришь, можно ручаться! А один раз он сказал: — Смотри ты, как клянчит! А ведь, если бы мы его не осилили да не связали, он бы нас обоих убил. А за что? Так, зря. Потому только, что мы не хотим отдавать свою законную долю, — вот за что! Но теперь, я полагаю, ты никому больше грозить не станешь, Джим Тернер... Убери свой пистолет, Билл! Билл ответил: — И не подумаю, Джейк Паккард. Я за то, чтоб его убить. Так ему и надо! Разве он сам не убил старика Хэтфилда? — Да я-то не хочу его убивать; уж я знаю почему. — Спасибо тебе за такие слова, Джейк Паккард! Я их не забуду, пока жив, — сказал человек на полу и вроде как бы всхлипнул. Паккард, не обращая на него внимания, повесил фонарь на стену и пошёл как раз туда, где я лежал в темноте, а сам сделал Биллу знак идти за ним. Я поскорей попятился назад шага на два, только палуба уж очень накренилась, так что я не успел посторониться вовремя и, чтоб они на меня не наткнулись и не поймали, юркнул в каюту, как раз около того места, где они стояли. Тот, другой, двигался ощупью, хватаясь за стенки в темноте, а когда Паккард добрался до моей каюты, сказал ему: — Сюда! Входи сюда. Он и вошёл, а Билл за ним. Прежде чем они вошли, я уже юркнул на верхнюю койку, забился в самый угол и очень жалел, что я тут; они стояли совсем рядом, ухватившись руками за край койки, и разговаривали. Билл хотел убить Тернера. Он сказал: 210 - Он говорит, что донесёт, и обязательно донесёт. Даже если мы оба отдадим ему теперь нашу долю, это всё равно не поможет, после того как мы поссорились да так здорово его угостили. Он нас выдаст, это уж верно, я тебе говорю. По-моему, лучше его убрать. - И по-моему, тоже, - очень спокойно сказал Паккард. <...> - Пройдёт не больше двух часов, как пароход развалится и затонет. Понял? Тернер тоже утонет, и никто не будет в этом виноват, кроме него самого. По-моему, это куда лучше, чем убивать. <...> - Да, пожалуй, ты прав... А вдруг пароход не развалится и не затонет? - Что ж, подождём часа два — посмотрим... Так, что ли? - Ну ладно, пошли. Они отправились, и я тоже вылез, весь в холодном поту, и пополз к носу. Там было темно, как в погребе, но едва я выговорил хриплым шёпотом: «Джим», как он охнул возле моего локтя, и я сказал ему: - Скорей, Джим, некогда валять дурака да охать! На пароходе целая шайка убийц, и если мы не отыщем, где у них лодка, и не пустим её вниз по реке, чтоб они не могли сойти с парохода, одному из шайки придётся плохо. А если мы найдём лодку, то им крышка - шериф их заберёт. Живей поворачивайся! Я обыщу левый борт, а ты правый. Начинай от плота и... - Ох, Господи! Господи! От плота? Нету больше плота, он отвязался и уплыл! А мы тут остались! Глава тринадцатая. Честная пожива с «Вальтера Скотта» У меня захватило дух и подкосились ноги. Остаться на разбитом корабле с этой шайкой! Однако распускать нюни было некогда. Теперь уж во что бы то ни стало надо было найти эту лодку - она была нужна нам самим. И вот мы стали пробираться по правому борту, а сами дрожим и трясёмся - еле-еле добрались до кормы; мне казалось, что прошло не меньше недели. Никаких следов лодки. <...> Мы стали искать кормовую часть надстройки, нашли её, а по- 211 том насилу пробрались ощупью по световому люку, цепляясь за выступы, потому что одним краем он был уже в воде. Только мы подобрались вплотную к двери, смотрим — и лодка тут как тут. Я едва разглядел её в темноте. Ну и обрадовался же я! <...> Я в один миг очутился в лодке, и Джим тоже скатился вслед за мной. Я схватил нож, перерезал верёвку, и мы поплыли. До вёсел мы и не дотронулись, не промолвили ни слова, даже шёпотом, боялись даже вздохнуть. Мы быстро скользили вниз по течению, в мёртвой тишине, проплыли мимо пароходной кормы; ещё секунда-другая — и мы очутились шагов за сто от разбитого парохода; тьма поглотила его, и ничего уже нельзя было разглядеть. Теперь мы были в безопасности и сами знали это. Когда мы отплыли по течению шагов на триста-четыреста, в дверях надстройки на секунду сверкнул искоркой фонарь, и мы поняли, что мошенники хватились своей лодки и начинают понимать, что им придётся так же плохо, как и Тернеру. Джим взялся за вёсла, и мы пустились вдогонку за своим плотом. Только теперь я в первый раз пожалел этих мошенников — раньше мне, должно быть, было некогда. Я подумал, как это страшно, даже для убийц, очутиться в таком безвыходном положении. Скоро опять началась гроза, на этот раз пуще прежнего. Дождь так и хлестал, и нигде не видно было ни огонька — должно быть, все спали. Мы неслись вниз по реке и глядели, не покажется ли где огонёк или наш плот. Прошло очень много времени, и дождь наконец перестал, но тучи всё не расходились, и молния ещё поблёскивала; как вдруг при одной такой вспышке видим: впереди что-то чернеет на воде; мы - скорее туда. Это был наш плот. До чего же мы обрадовались, когда опять перебрались на него! И вот впереди, на правом берегу, замигал огонёк. Я сказал, что сейчас же туда отправлюсь. Лодка была до половины завалена добром, которое воры собрали на разбитом пароходе. Мы свалили всё в кучу на плоту, и я велел Джиму плыть помаленьку дальше, зажечь фонарь, когда он увидит, что уже проплыл мили две, и не гасить огня, пока я не вернусь; потом я взялся за вёсла и 212 направился туда, где горел свет. Когда я подплыл ближе, я увидел, что это горит фонарь на большом пароме. Я объехал паром вокруг, отыскивая, где спит сторож; в конце концов я нашёл его на битенге1; он спал, свесив голову на колени. Я раза два или три толкнул его в плечо и начал плакать. Он вскочил как встрёпанный, потом видит, что это я, потянулся хорошенько, зевнул и говорит: — Ну, что там такое? Не плачь, мальчик... Что случилось? Я говорю: — Папа, и мама, и сестра, и... — Тут я опять всхлипнул. Он говорит: — Ну, будет тебе, что ты так расплакался? У всех бывают неприятности, обойдётся как-нибудь. Что же с ними такое случилось? — Они... они... Это вы сторож на пароме? — Да, я, — говорит он самодовольным тоном. — Я и капитан, и владелец, и первый помощник, и лоцман, и сторож, и старший матрос; а иной раз бывает, что я же и груз, и пассажиры. Я не так богат, как старый Джим Хорнбэк, и не могу швырять деньги направо и налево каждому встречному и поперечному, как он швыряет; но я ему много раз говорил, что не поменялся бы с ним местами; матросская жизнь как раз по мне. Я говорю... Тут я перебил его и сказал: — Они попали в такую ужасную беду... — Кто это? — Да они: папа, мама, сестра и мисс Гукер. И если б вы подъехали туда со своим паромом... — Куда это «туда»? Где они? — На разбитом пароходе. — На каком это? — Да только один этот и есть. — Как, неужто на «Вальтере Скотте»? — Да. — Господи! Как же это они туда попали, скажи на милость? — Само собой, не нарочно. 1 Битенг — двойная металлическая тумба или деревянная стойка, за которую крепят причальные канаты. 213 — Ещё бы! Господи боже ты мой, ведь им не быть живыми, если они оттуда не выберутся как можно скорей! Да как же это они туда попали? — Очень просто. Мисс Гукер была в гостях в городе... — А, в Бутс-Лендинге! Ну а потом? — Она была там в гостях, а к вечеру поехала со своей негритянкой на конском пароме ночевать к своей подруге, мисс... как её?.. забыл фамилию; они потеряли кормовое весло, и их отнесло течением мили за две, прямо на разбитый пароход, кормой вперёд, и паромщик с негритянкой и лошадьми потонули, а мисс Гукер за что-то уцепилась и влезла на этот самый пароход. Через час после захода солнца мы подъехали на нашей шаланде, а было уже так темно, что мы не заметили разбитого парохода и тоже налетели на него; только мы все спаслись, кроме Билла Уиппла... такой был хороший мальчик! Лучше бы я утонул вместо него, право... — Господи боже ты мой, я в жизни ничего подобного не слыхивал! А потом что же вы стали делать? — Я только один умею плавать, поэтому я бросился в реку и поплыл, а мисс Гукер сказала: если я никого раньше не найду, то здесь у неё есть дядя, так чтобы я его разыскал — он всё устроит. Я вылез на берег и просил встречных что-нибудь сделать, а они говорят: «Как, в такую темень? И течение такое сильное. Не стоит и пробовать, ступай к парому». Так если вы теперь поедете... — Я бы и поехал, ей-богу, да и придётся, пожалуй... А кто же, прах вас возьми, заплатит за это? Как ты думаешь? Может, твой отец? — Не беспокойтесь. Мисс Гукер мне сказала, что её дядя Хорнбэк... — Чёрт возьми, так он ей дядя? Послушай, ступай вон туда, где горит огонь, а оттуда свернёшь к западу - через четверть мили будет харчевня; скажи там, чтобы свели тебя поскорей к Джиму Хорнбэку, он за всё заплатит. И не копайся — он захочет узнать, что случилось. Скажи ему, что я его племянницу выручу раньше, чем он успеет добраться до города; а я побежал будить своего механика. Я пошёл на огонёк, а как только капитан скрылся за углом, повернул обратно, сел в лодку, проехал вверх по 214 течению шагов шестьсот около берега, а потом спрятался между дровяными баржами; я успокоился только тогда, когда паром отошёл от пристани. Но, вообще-то говоря, мне было очень приятно, что я так хлопочу из-за этих бандитов: ведь мало кто стал бы их выручать. Мне хотелось, чтобы вдова про это узнала. Она, наверно, гордилась бы тем, что я помогаю таким мерзавцам, потому что вдова и вообще все добрые люди очень любят помогать всяким мерзавцам да мошенникам. И вдруг гляжу — по тёмной реке плывёт разбитый пароход. Меня сначала даже в холодный пот бросило, а потом я стал грести к пароходу. Он почти совсем затонул, и я сразу увидел, что едва ли кто тут остался живой. Я объехал кругом парохода, покричал немного, но никто мне не ответил — всё было тихо, как в могиле. Мне стало жалко бандитов, но не очень; я подумал: если они никого не жалели, то и я не буду их жалеть. Потом появился паром; я отъехал на середину реки, направляясь наискосок и вниз по течению; потом, когда решил, что меня уже не видно с парома, перестал грести и оглянулся: вижу, они крутятся около парохода, вынюхивают, где останки мисс Гукер, — капитан понимал, что дядюшка Хорнбэк их потребует! Скоро поиски прекратились, и паром направился к берегу, а я налёг на вёсла и стрелой полетел вниз по реке. 1885 1. В главе 1-й Гек Финн рассказывает о себе. Какое впечатление о характере мальчика у вас сложилось во время чтения этой главы? 2. От чьего лица автор ведёт повествование? Как вы думаете почему? 3. Какую клятву приняли члены «Шайки Тома Сойера»? Как вы думаете, почему она была такой «кровожадной»? 4. В книге «Приключения Тома Сойера» Том и Гек играли в пиратов, в главе 2 «Приключений Гекльбер-ри Финна» они играют в разбойников. Как вы думаете, если жестокости были нашим героям не по душе, чем тогда их привлекали пираты и разбойники, в чём они хотели им подражать? 215 5. Что нового вы узнали о характере Гека из глав 6, 7 и 8? 6. Почему негр Джим доверял Геку? Как Гек относится к Джиму? Почему он не выдал беглого негра? 7. Почему Гек хотел спасти шайку убийц, которые остались на разбитом корабле? 8. Перечитайте пейзажные зарисовки, которые автор даёт глазами Гека (начало главы 8, глав 12 и 13). Помогают ли они понять что-то ещё в характере Гека? 9. Опишите, каким вы представляете себе Гека Финна. (ТР) 10. Расскажите о главном герое книги «Приключения Гекльберри Финна»: о его жизни, характере, о том, с помощью каких литературных приёмов Марк Твен раскрывает характер Гека (не забудьте, что повествование в книге ведётся от лица самого Гека). 11. Докажите, опираясь на текст, что Марк Твен пишет о своих героях с юмором. 12. Докажите, что Марк Твен был прав, назвав свою книгу «Приключения Гекльберри Финна». 13. Расскажите от лица Гека Финна о его жизни у вдовы Дуглас, сохранив при этом особенности языка этого героя. Продолжение рассказа Паганеля о книге «Приключения Гекльберри Финна» и её авторе Марк Твен — это псевдоним американского писателя Сэмюэля Клеменса. Его детство прошло в маленьком городке на берегу реки Миссисипи — там, где будут потом жить Том Сойер и Гек Финн, герои его книг. Клеменс переменил несколько профессий: рабо- 216 тал учеником в типографии, затем наборщиком, а потом выучился лоцманскому делу и стал водить пароходы по Миссисипи. Именно благодаря этой профессии, став журналистом, Клеменс выбрал себе псевдоним «Марк Твен», что означает «мерка два» - глубина для прохождения судна. Именно этим фактом биографии писателя объясняется, наверное, и то, что герои книги Марка Твена Гек Финн и негр Джим путешествуют на плоту по реке Миссисипи... Гек Финн в этой книге уже повзрослел. Они с Томом Сойером ровесники, но Том продолжает оставаться мальчиком из хорошей семьи, который не знает трудностей. А вот Геку скоро надоедают игры в разбойников: он быстро взрослеет, потому что узнаёт настоящую жизнь во время своих путешествий и многочисленных приключений. Интересная судьба у книг Марка Твена: большинство из них он написал для взрослых и о взрослых, а вот две его книги про Тома и Гека очень полюбили и дети, и взрослые, и до сих пор с удовольствием их читают. А как вы думаете почему? и 1. Ребята, а вы разделяете мнение уважаемого господина Паганеля о книгах Марка Твена (конечно, судить об этом может только тот, кто прочёл их целиком, а не в отрывках)? Как бы вы ответили на вопрос, поставленный Паганелем в конце своего рассказа? 2. Теперь мы предлагаем вам познакомиться с героями повести российского писателя Валентина Катаева «Белеет парус одинокий» (кн. 2 учебника) и подумать над вопросом, почему мы поместили в нашем учебнике это произведение рядом с главами из «Приключений Гекльберри Финна». 217 Краткий словарик литературоведческих терминов 218 Антитеза — пр>отивопоставление. Вымысел художественный — всё то, что создаётся воображением писателя, его фантазией. / I Детективная литература — часть приключенческой литературы, посвящённая раскрытию загадочных преступлений. Жанр — вид литературных произведений, которые относятся к одному и тому же роду литературы (например, рассказ, повесть - жанры эпического рода, стихотворение - жанр лирического рода, баллада - лироэпический жанр). Завязка — начало развития событий в художественном произ,ведении. Звукопись — особый подбор звуков в литературном про-извед,ении, которые создают художественный образ. Идея — главная, основная мысль художественного произведения, замысел автора, который определяет содержание произведения. Интерьер - описание помещения в литературном произведении., Интонация — условие звуковой оргс1низации стиха. Выделяют декламативную, напевную и говорную лирические интон,ации. Ирония - лёгкая насмешка, содержащая в себе оценку того, что о,смеивается. Композиция - построение литературного произведения, расположен,ие и взаимосвязь его частей. Кульминация - самая напряжённая точка в развитии действия художественного произведения. Лирика - род литературных произведений, которые изображают духовный мир человека, его настроения, чувства, переживания, взгляд на мир. Лироэпический жанр - произведения, в которых есть признаки эпического рода (повествование о событиях) и лирического рода (ярко выражены переживания, чувства автора). Лироэпические произведения: поэма, баллада. Литература - вид искусства, когда картины жизни нарисованы словами. Литературные приёмы — выразительные средства в литературном произведении, например: антитеза, описания портрета, пейзажа, интерьера (в рассказе), речь героев (в драме), гипербола, метафора, эпитет, звукопись и др. Литературный герой — действующее лицо, персонаж литературного произведения. Многое о герое может рассказать его речь, портрет, обстановка, в которой он живёт (интерьер). Пейзаж помогает понять настроение героя. Условность — принцип художественной изобразительности, обозначающий нетождественность художественного образа объекту воспроизведения. Мемуары — разновидность документальной литературы, литературное повествование участника литературной, общественной жизни о событиях и людях, современником которых он был. Обычно включают и описание жизни самого автора. Метафора - употребление слова или выражения в переносном значении на основании сходства между предметами. В саду горит огонь рябины красной — кисти рябины сравниваются с огнём, но это сравнение неявное, скрытое. Монолог — развёрнутое высказывание одного персонажа или автора художественного произведения. Образ — то, что создано воображением писателя, поэта и передаётся воображению читателя: образ героя, образ-картина, образ-переживание (в лирике). Пейзаж — описание природы в художественном произведении. Персонаж — действующее лицо художественного произведения. Повествование — рассказ о жизни, людя?,, событиях. Повесть — эпическое произведение с большим, чем в рассказе, числом сюжетных линий, эпизодов, персонажей; более сложно построенное, чем рассказ, но менее развёрнутое, чем роман. Портрет — описание внешности литературного персонажа: его лица, фигуры, одежды, манеры двигаться, говорить и т.д. Поэзия — произведения разных жанров, которые написаны в стихах. Поэма — крупное стихотворное произведение с повествовательным или лирическим сюжетом. 219 220 Приключенческая литература — художественное произведение, основу которого составляют занимательные реальные или вымышленные происшествия. Для приключенческой литературы характерны стремительность развития действия, переменчивость и острота сюжетных ситуаций, накал переживаний, тайны и загадки. Приключенческая литература связана с фантастикой, научной фантастикой, детективной литературой, путешествиями. Проблема — сложный вопрос, который исследуется и решается в художественном произведении. Прототип — реально существовавшее лицо, послужившее автору моделью для создания литературного персонажа. Развязка — заключительный момент в развитии действия литературног,о произведения. Размер стихотворный — одинаково повторяющиеся в стихотворной строке группы из двух и трёх слогов, из которых один ударный. Двус ложный размер: 1) Мальчик строил лодку... _ Двусложный размер стиха, в котором ударение падает на нечётные слоги, называется хорей. 2) Ещё земли печален вид... _ _ / _ _ / _ _ / _ _ Двусложный размер стиха, в котором ударение падает на чётные слоги, называется ямб. Трёхсложный размер: 1) Ветер принёс издалёка... _ _ _ / _ _ _ /_ _ Это дактиль. 2) Атлантика любит солёного парня... _ ^ ^ ^ ^ _ Это амфибрахий. 3) Меж высоких хлебов затерялося... _ _ ^ ^ / _ _ Это анапест. Рассказ — небольшое по объёму изображённых явлений повествовательное произведение. Рассказчик (повествователь) — условный образ человека, от лица которого ведётся рассказ (повествование) в литературном произведении. Реальное (в литературе) — изображение жизни в соответствии с сутью явлений самой жизни. Ритм (в стихотворении) — равномерное чередование удар,ных и безуд,арных слогов в стихотворной строке. Роды литературы - эпос, лирика, драма. Роман — крупное произведение эпического рода, в котором подробно показаны судьбы персонажей на протяжении большого отрезка времени. Стих — отдельная стихотворная строчка. Стихи — 1) произведения поэзии и 2) строго ритмически организов,анная речь. Строфа — несколько стихотворных строк, которые объединены смыслом и рифмами и отделены от смежных сти-хосочет,аний большой паузой. Сюжет — система событий, составляющая содержание литературного произведения. В сюжете выделяются экспозиция, завязка, развитие действия, кульминация и раз-вязк,а. Тема — предмет изображения в литературном произведении., Фантастика — мир представлений, образов, рождённых воображением автора и имеющих реальную жизненную основу., Фрагмент — отрывок, часть произведения. Художественная деталь — часть изображения человека (внешний вид, внешность, речь) и окружающего его материально-предметного мира (природа, быт, вещи), с помощью, которой писатель характеризует героя. Художественные средства — средства, которые делают художественную речь более яркой и выразительной — сравнение, звукопись, эпитет, ритм, рифма и др. Экспозиция — часть литературного произведения до начала развития действия (т.е. до завязки). Эпиграф — цитата или краткое изречение, которое автор помещает перед произведением. Выражает главную 221 мысль произведения или отношение автора к событиям, персонажам. Эпизод — событие, определённый момент развития действия в произведениях (эпических и драматических). Эпилог — заключительная часть художественного произведения, рассказывающая о героях, их судьбе после изо-бражс1емых событий. Эпитет — художественное определение предмета или явления. / Эпос — род литературы, в основе которого лежит повествование. Эссе — прозаическое сочинение небольшого объёма и свободной композиции, выражающее индивидуальные впе-чатJIения и соображения по конкретному поводу. Юмор - добрая, весёлая насмешка. 222 СОДЕРЖАНИЕ Обращение к читателям.............................3 Пролог............................................4 Часть I. ОТ ЧЕГО ЗАХВАТЫВАЕТ ДУХ Н. Гумилёв. Из цикла «Капитаны»..................11 1. Жизнь по законам чести Б. Окуджава. Песенка.............................13 А. Дюма. Три мушкетёра (главы). Перевод с французского Б. Вальдмана...........15 Щ Н. Долинина. Честь и достоинство...............37 Щ Ж. Верн. Дети капитана Гранта (главы). Перевод с французского А. Бекетовой...........52 2. Шифры и клады К. Паустовский. Эдгар По.........................79 Щ Э. По. Золотой жук. Перевод с английского А. Старцева.............85 Ш Р. Л. Стивенсон. Остров сокровищ (главы). Перевод с английского К. Чуковского..........114 Б. Окуджава. Пиратская лирическая...............133 А. Рыбаков. Кортик (главы)......................135 3. Экстремальные ситуации Ш Д. Лондон. Любовь к жизни. Перевод с английского Н. Дарузес.............149 Щ Б. Житков. Механик Салерно....................162 4. Как мы становимся взрослыми Щ М. Твен. Приключения Гекльберри Финна (главы). Перевод с английского К. Чуковского..........188 Краткий словарик литературоведческих терминов 218 223 Бунеев Рустэм Николаевич, Бунеева Екатерина Валерьевна ЛИТЕРАТУРА 5 класс В 3 частях. Часть 1 Авторы выражают благодарность М.А. Селезнёвой за помощь в подготовке учебника Концепция оформления и художественное редактирование - Е.Д. Ковалевская Художники — Л. Дурасов, Т. Тренихина, И. Лебедева, Т. Завьялова, Н. Бирюкова, М. Борисов, Н. Ковалевская, Т. Савченко Оформление обложки — Л. Дурасов Подписано в печать 16.04.15. Формат 70x100/16. Бумага офсетная. Печать офсетная. Гарнитура Журнальная. Объём 14 п.л. Тираж 10 000 экз. Заказ № Общероссийский классификатор продукции ОК-005-93, том 2; 953005 — литература учебная Издательство «Баласс». 109147 Москва, ул. Марксистская, д. 5, стр. 1 Почтовый адрес: 111123 Москва, а/я 2, «Баласс» Телефоны для справок: (495) 672-23-12, 672-23-34, 368-70-54 https://www.school2100.ru E-mail: [email protected] Отпечатано в филиале «Смоленский полиграфический комбинат» ОАО «Издательство “Высшая школа”» 214020 Смоленск, ул. Смольянинова, 1