Литература 9 класс Учебник Меркин Меркин часть 2

II часть класс Г.С. Меркин Литература 9 класс Учебное пособие для общеобразовательных учреждений В двух частях ЧАСТЬ II Москва «Русское слово» 2011 УДК 373.167.1:82*09(075.3) БбК83.я721 М 52 В оформлении обложки использованы иллюстрации: на первой сторонке — Дама в голубом. Художник В.Э. Борисов-Мусатов, 1902 г.; Портрет Анны Ахматовой. ХудожникЮ.П. Анненков, 1921 г.; Ростральная колонна в снегу. Художник А.П. Остроумова-Лебедева, 1901 г.; на четвёртой сторонке — Селёдка. ХудожникК.С. Петров-Водкин, 1918 г.; заставка из альбома «Италия». Художник ВД. Фалилеев, 1921 г. Меркин Г.С. М 52 Литература. 9 класс: учебное пособие для общеобразовательных учреждений: в 2 ч. Ч. 2 / Г.С. Меркин. — М.: ООО «ТИД «Русское слово — РС», 2011. — 264 с. ISBN 978-5-9932-0641-7 (ч. 2) ISBN 978-5-9932-0639-4 Учебное пособие «Литература. 9 класс» соответствует программе по литературе для 5—9 классов (автор-составитель Г.С. Меркин), допущенной Министерством образования РФ. Оно ознакомит школьников с вершинными произведениями отечественной словесности от древнерусской литературы до середины XX века включительно, а также с некоторыми произведениями зарубежной литературы. УДК 373.167.1:82*09(075.3) ББК 83.Я721 ISBN 978-5-9932-0641-7 (ч. 2) ISBN 978-5-9932-0639-4 © Г.С. Меркин, 2011 © ООО «ТИД «Русское слово — РС», 2011 ИЗ ЛИТЕРАТУРЫ XX ВЕКА литературный процесс начала XX ВЕКА В конце XIX — начале XX века радикально преображаются все стороны русской жизни: политика, экономика, наука, технология, культура, искусство. Возникают различные, иногда прямо противоположные, оценки социально-экономических и культурных перспектив развития страны. Общим же становится ощущение наступления новой эпохи, несущей смену политической ситуации и переоценку прежних духовных и эстетических идеалов. Литература не могла не откликнуться на коренные изменения в жизни страны. Происходит пересмотр художественных ориентиров, кардинальное обновление литературных приёмов. Особенно динамично в это время развивается русская поэзия. Чуть позже этот период получит название «поэтического ренессанса» или Серебряного века русской литературы. Реализм не исчезает, он продолжает развиваться. Ещё активно работают Л.Н. Толстой, А.П. Чехов и В.Г. Короленко, уже мощно заявили о себе М. Горький, И.А. Бунин, А.И. Куприн... В рамках эстетики реализма нашли яркое проявление творческие индивидуальности писателей XIX столетия, их гражданская позиция и нравственные идеалы — в реализме в равной мере отразились взгляды авторов, разделяющих христианское, прежде всего православное, миропонимание, — от Ф.М. Достоевского до И.А. Бунина, и тех, для кого это миропонимание было чуждо, — от В.Г. Белинского до М. Горького. Однако в начале XX столетия многих литераторов эстетика реализма уже не удовлетворяла — начинают возникать новые эстетические школы. Писатели объединяются в различные группы, выдвигают творческие принципы, участвуют в полемиках — утверждаются литературные течения: символизм, акмеизм, футуризм, имажинизм и др. Русский символизм, крупнейшее из модернистских течений, зарождался не только как литературное явление, но и как особое мировоззрение, соединяющее в себе художественное, философ- 3 ское и религиозное начала. Датой возникновение новой эстетической системы принято считать 1892 год, когда Д.С. Мережковский сделал доклад «О причинах упадка и о новых течениях современной русской литературы». В нём были провозглашены главные принципы будущих символистов: «мистическое содержание, символы и расширение художественной впечатлительности». Центральное место в эстетике символизма было отведено символу, образу, обладающему потенциальной неисчерпаемостью смысла. Рациональному познанию мира символисты противопоставили конструирование мира в творчестве, познание окружающего через искусство, которое В. Брюсов определил как «постижение мира иными, не рассудочными путями». В мифологии разных народов символисты находили универсальные философские модели, с помощью которых возможно постижение глубинных основ человеческой души и решение духовных проблем современности. С особым вниманием представители этого направления относились и к наследию русской классической литературы — в работах и статьях символистов нашли отражение новые интерпретации творчества Пушкина, Гоголя, Толстого, Достоевского, Тютчева. Символизм дал культуре имена выдающихся писателей — Д. Мережковского, А. Блока, Андрея Белого, В. Брюсова; эстетика символизма имела огромное влияние на многих представителей других литературных течений. Акмеизм родился в лоне символизма: группа молодых поэтов сначала основали литературное объединение «Цех поэтов», а затем провозгласили себя представителями нового литературного течения — акмеизма (от греч. акте — высшая степень чего-либо, расцвет, вершина). Его главные представители — Н. Гумилёв, А. Ахматова, С. Городецкий, О. Мандельштам. В отличие от символистов, стремящихся познать непознаваемое, постичь высшие сущности, акмеисты вновь обратились к ценности человеческой жизни, многообразию яркого земного мира. Главным же требованием к художественной форме произведений стала живописная чёткость образов, выверенная и точная композиция, стилистическое равновесие, отточенность деталей. Важнейшее место в эстетической системе ценностей акмеисты отводили памяти — категории, связанной с сохранением лучших отечественных традиций и мирового культурного наследия. Уничижительные отзывы о предшествующей и современной литературе давали представители другого модернистского тече- 4 ния — футуризма (от лат. futurum — будущее). Необходимым условием существования этого литературного явления его представители считали атмосферу эпатажа, вызова общественному вкусу, литературного скандала. Тяга футуристов к массовым театрализованным действиям с переодеваниями, раскрашиванием лиц и рук была вызвана представлением о том, что поэзия должна выйти из книг на площадь, зазвучать перед зрителями-слушателями. Футуристы (В. Маяковский, В. Хлебников, Д. Бурлюк, А. Кручёных, Е. Гуро и др.) выдвинули программу преображения мира с помощью нового искусства, отказавшегося от наследия предшественников. При этом, в отличие от представителей других литературных течений, в обосновании творчества они опирались на фундаментальные науки — математику, физику, филологию. Формально-стилевыми особенностями поэзии футуризма стало обновление значения многих слов, словотворчество, отказ от знаков препинания, особое графическое оформление стихов, депоэтизация языка (введение вульгаризмов, технических терминов, уничтожение привычных границ между «высоким» и «низким»). Таким образом, в истории русской культуры начало XX века отмечено появлением многообразных литературных течений, различных эстетических взглядов и школ. Однако самобытные писатели, подлинные художники слова преодолевали узкие рамки деклараций, создавали высокохудожественные произведения, пережившие свою эпоху и вошедшие в сокровищницу русской литературы. Важнейшей особенностью начинающегося XX века была всеобщая тяга к культуре. Не быть на премьере спектакля в театре, не присутствовать на вечере самобытного и уже нашумевшего поэта, в литературных гостиных и салонах, не читать только что вышедшей поэтической книги считалось признаком дурного вкуса, несовременным, не модным. Когда культура становится модным явлением — это хороший признак. «Мода на культуру» — не новое для России явление. Так было во времена В.А. Жуковского и А.С. Пушкина: вспомним «Зелёную лампу» и «Арзамас», «Общество любителей российской словесности» и др. В начале нового века, ровно через сто лет, ситуация практически повторилась. Серебряный век пришёл на смену веку золотому, поддерживая и сохраняя связь времён. МАКСИМ ГОРЬКИЙ 1868—1936 ЛИЧНОСТЬ И ТВОРЧЕСТВО ГОРЬКОГО М. Горький (Алексей Максимович Пешков) вошёл в литературу стремительно, заставив изумиться и восхититься его ранними произведениями и читающую Россию, и писателей, составляющих её гордость и славу — Л.Н. Толстого, А.П. Чехова, и младших современников — А.А. Блока, например. В чём ключ к разгадке этого феномена? Безусловно, в таланте. Но также и в громадном жизненном опыте: за плечами Горького были сотни километров, пройденных им по Руси, тысячи страниц самостоятельно прочитанных книг. Его жизненные «университеты» вбирали в себя личный опыт, помноженный на увиденные и пережитые им страдания людей, к которым он никогда не мог оставаться равнодушным. Умение увидеть и передать детали было основано на знании особенностей десятков профессий, которые Алексей Пешков перепробовал лично, профессий не чиновных, но связанных подчас с весьма тяжёлым трудом — он был учеником в обувной лавке, чертёжной и иконописной мастерских, батрачил в деревнях, работал на соляных и рыбных промыслах, был пекарем, мойщиком посуды, железнодорожным сторожем, печатником, молотобойцем в кузнечном цехе... Долгие годы биография Горького напрямую связывалась с судьбой главного героя из его трилогии «Детство», «В людях» и «Мои университеты». На самом деле детские годы Алексея Пешкова проходили не так, как они изображены в повести «Детство». Отец будущего писателя, Максим Савватеевич Пешков, был интересным и образованным человеком. Будучи сыном раз- 6 жалованного за жестокое отношение к нижним чинам офицера, он бежал из дома, поступил учеником к мастеру-драпировщику. Всего упорно добивался в жизни сам и уже к тридцати годам стал управляющим астраханской конторой пароходства И. Колчина. Варвара Васильевна Каширина, мать Горького, была дочерью нижегородского купца В.В. Каширина, являвшегося старшиной городского красильного цеха; он неоднократно избирался депутатом Нижегородской думы. М.С. Пешков умер рано: скончался от холеры, которой заразился, выхаживая сына. Мать, считая сына виновником смерти отца, резко к нему охладела. Она вторично вышла замуж за обедневшего дворянина Е.В. Максимова. Брак был неудачен. В 1879 году в возрасте тридцати пяти лет она умерла. Горький остался сиротой и был отдан на воспитание к деду. В.В. Каширин старался дать внуку приличное образование: сам обучал мальчика церковно-славянской грамоте и грамоте гражданской. В 1877 году отправил ребёнка учиться в Нижегородское Кунавинское училище. За два года обучения Алексей Пешков обнаружил отличные способности и по окончании второго класса был награждён похвальной грамотой за успехи в учении и благочинное поведение. В 1884 году, в шестнадцать лет, Алексей едет в Казань поступать в университет. Средств не хватает, быт не устроен. Кроме того, юноша испытывает чувство первой неразделённой любви. Это кажется ему такой катастрофой, что он в декабре 1887 года даже предпринимает попытку самоубийства. Летом 1888 года он отправляется в своё странствие «по Руси», которое длится до 1892 года. Он писал об этом в 1910 году: «Я ушёл из города [29 апреля 1891 года] и <...> шатался по дорогам России, как перекати-поле. Обошёл Поволжье, Украину, Крым, Кавказ, пережил неисчислимо много различных впечатлений». Горький прошёл от Нижнего Новгорода по Казанскому тракту вдоль Волги до Казани, проехал до Симбирска, Самары и Царицына, посетил Елатьму, Борисоглебск, Ростов-на-Дону, был в Изюме, Чугуеве, Курске, Харькове, Полтаве, Миргороде, Переяславле, Киеве, Каневе, Умани, Кременчуге, Екатеринославе, прошёл через Херсонскую губернию, был в Николаеве, Одессе, Очакове, Симферополе, Бахчисарае, Севастополе, Алупке, Ялте, Судаке, Феодосии, прошёл Теркскую область, Владикавказ, Гудаур, добрался до Мцхета, дошёл 1 ноября 1891 года до Тифлиса. «Хождение моё по Руси было вызвано не стре- 7 млением ко бродяжничеству, а желанием видеть — где я живу, что за народ вокруг меня». Его опыт, его молодая энергия были нужны многим. Так, например, Горького пытались привлечь в свои ряды народники. Не получилось. «Разве важны умственные построения, когда требуется освободить человека из тисков жизни, и разве нужно непременно на основании закона механики изломать старую, изработавшуюся машину?» — так думал и писал он в одном из писем 90-х годов XIX века. Без политики, однако, молодой литератор обойтись не смог. В 1899 году он заявил, что сблизился с социал-демократической организацией Нижнего Новгорода, в начале XX столетия стал членом Российской социал-демократической рабочей партии (РСДРП). Одной из причин такого шага было стремление Горького найти путь к освобождению человека от несправедливости и безрадостной жизни, кабального, а не возвышающего труда. «Я очень рано понял, что человека создаёт его сопротивление окружающей среде», — писал Горький в «Моих университетах». Уже в 90-е годы за Горьким устанавливается полицейский надзор. Его арестовывают, а затем отпускают в Тифлисе. Серьёзная болезнь лёгких побуждает его ехать лечиться в Крым. Ему разрешают поездку в марте 1899 года, но он даёт подписку не отклоняться от маршрута и нигде не останавливаться. В 1901 году Горького арестовали в Нижнем Новгороде за участие в революционной работе среди сормовской молодёжи. Об освобождении Горького ходатайствовали его жена, Екатерина Павловна, и друзья. Но не только они. Л.Н. Толстой писал министру внутренних дел П.Д. Святополк-Мирскому: «Я лично знаю и люблю Горького не только как даровитого, ценимого и в Европе писателя, но и как умного, доброго и симпатичного человека». Между тем 21 февраля 1902 года газета «Правительственный вестник» сообщала, что при соблюдении всех процедурных норм Алексей Максимович Пешков (Максим Горький) выбран в почётные академики разряда изящной словесности. Данный акт вызвал в правительственных кругах бурю негодования, отреагировал даже Николай II. В письме министру народного просвещения П.С. Ванновскому император указывал: «Пётр Семёнович, известие о выборе Горького в Академию наук произвело на меня, как и на всех благомыслящих русских, пря- 8 мо удручающее впечатление. Чем руководствовались почтенные мудрецы при этом избрании — понять нельзя. Ни возраст Горького, ни даже коротенькие сочинения его не представляют достаточное наличие причин в пользу его избрания на такое почётное звание. Гораздо серьёзнее то обстоятельство, что он состоит под следствием. И такого человека в теперешнее смутное время Академия наук позволяет себе избрать в свою среду. Я глубоко возмущён всем этим и поручаю вам объявить, что по моему повелению выбор Горького отменяется. Надеюсь хоть немного отрезвить этим состояние умов в Академии. Николай». В знак протеста против лишения Горького звания почётного академика ушли из Академии, вернув свои дипломы на звание почётных академиков, В.Г. Короленко и А.П. Чехов. Почётный академик В.В. Стасов решил не посещать больше заседаний Академии. С требованием объявить недействительным отмену выборов Горького энергично выступал известный математик, академик А.А. Марков. В марте 1917 года Академия послала Горькому приглашение на очередное заседание, показывая тем самым, что всегда считала его почётным академиком, лишённым звания только царской властью. Так Горький был восстановлен в правах почётного академика, а в мае 1918 года и Короленко, отказавшийся от этого звания в 1902 году, снова был избран в Академию наук. В 1906 году М. Горький совершил поездку в США, чтобы разъяснить цели русской революции и собрать средства на её нужды. Официальная печать подвергла Горького за эту поездку резкой критике. Взаимоотношения с революцией у Горького оказались сложными. Он осудил выступление большевиков против Временного правительства в июле 1917 года. Он не принял Октябрьскую революцию 1917 года, решительно выступив против насилия и произвола. В «русском бунте» он увидел смертельную угрозу культуре — и честно написал об этом в очерках, собранных затем в одной книге — «Несвоевременные мысли». Приход Горького в литературу не был случайностью. Он понимал, что может сказать об увиденном иначе, чем это было сделано до него. В очерке «Беседы о ремесле» писатель рассказывал: «Я много видел „бывших людей” в ночлежных домах, монасты- 9 рях, на больших дорогах. Всё это были побеждённые в непосильной борьбе с „хозяевами”, или собственной слабостью к мещанским „радостям жизни”, или непомерным самолюбием своим». Люди «дна» привлекали Горького не «экзотикой» босяцкого быта. Его занимали не трущобы сами по себе, а причины, которые приводили людей туда. Уход в босяки, в бродяги означал несломленность, непримиримость с участью рабов. Читатели, современники Горького, были поражены тем, что его герои не отвергнутые, а отвергающие люди. В 1898 году Горький даёт согласие сотрудничать в журнале «Жизнь», в 1899-м принимает активное участие в работе журнала, печатая в нём рассказы «Кирилка», «Двадцать шесть и одна», «Ещё о чёрте», роман «Фома Гордеев». Для васу любознательные Современники о М. Горьком Личность Горького необычна, никак не укладывается в рамки традиционных представлений о писателе. Эту необычность угадывали его талантливые современники. Вот их свидетельства. Художник И.Е. Репин в письме от 22 ноября 1898 года пишет о книгах Горького: «Какой поэт! Прекрасный писатель, но, говорят, какой-то одесский „босяк”, а настоящий талант». И почти через год, после личного знакомства, с радостью сообщает в письме к Горькому 24 октября 1899 года: «Я так счастлив, что познакомился с Вами!.. Меня поражает Ваша опытность, начитанность, твёрдый характер положительного ума и великой души. <...> Дай Бог Вам продолжать, как начали. Вытаскивать из-под спуда поддонную силу жизни русской». Встречу Л.Н. Толстого с Горьким организовал А.П. Чехов. 13 января 1900 года Горький посетил Толстого. 16 января Толстой записал в дневнике: «Был Горький. Очень хорошо говорили. И он мне понравился. Настоящий писатель из народа». Горький благодарил Чехова в письме от 28 апреля 1899 года: «Ну, знаете, вот уж не думал я, что Лев Николаевич так отнесётся ко мне! Хорошо Вы сделали, что поговорили с ним о Горьком и сказали это Горькому. Давно хотел я знать, как на меня смотрит Толстой, и боялся знать это; теперь узнал и проглотил ещё каплю мёда. В бочку дёгтя, выпитого мной, таких капель только две попало — его да Ваша. Больше и не надо мне». 9 февраля 1900 года Толстой пишет Горькому: «Я очень, очень был рад узнать вас и рад, что полюбил вас. Аксаков говорил, что бывают люди лучше (он говорил — умнее) своей книги и бывают хуже. Мне ваше писанье понравилось, а вас я нашёл лучше вашего писания. Вот какой делаю вам комплимент, достоинство которого, главное, в том, что он искренен. — Ну, вот, прощайте, жму вам дружески руку». Горький, бывший на лечении в Крыму, и Чехов, живший в Ялте, часто посещали Л.Н. Толстого. В записи от 29 ноября 1901 года Толстой отмечает: «<...> Горький и Чехов мне приятны, особенно первый». Совершенно особые отношения, доверительные и дружеские, сложились у Горького и Чехова. Ещё до личного знакомства Горький послал Чехову свои рассказы. 3 декабря 1898 года Чехов написал: «Вы спрашиваете, какого я мнения о Ваших рассказах. Какого мнения? Талант несомненный и причём настоящий, большой талант. Например, в рассказе „В степи” он выразился с необыкновенной силой, и меня даже зависть взяла, что это не я написал. Вы художник, умный человек. Вы чувствуете превосходно. Вы пластичны, т.е. когда изображаете вещь, то видите её и ощупываете руками. Это настоящее искусство. Вот Вам моё мнение, и я очень рад, что могу высказать Вам его. Я повторяю, очень рад, и если бы мы познакомились и поговорили час-другой, то Вы убедились бы, как я высоко Вас ценю и какие надежды возлагаю на Ваше дарование». Чехов оказался читателем вдумчивым и придирчивым, то есть настоящим. «Вы самоучка? — недоумённо спрашивал он в письме от 3 января 1899 года. — В своих рассказах Вы вполне художник, притом интеллигентный по-настоящему. Вам менее всего присуща именно грубость. Вы умны и чувствуете тонко и изящно <...> Единственный недостаток — нет сдержанности, нет грации. Когда на какое-нибудь определённое действие человек затрачивает наименьшее количество движений, то это грация. В Ваших же затратах чувствуется излишество. Описания природы художественны; Вы настоящий пейзажист. Только частое уподобление человеку <...> когда море дышит, небо глядит, степь нежится, природа шепчет, говорит, грустит и т.п. — такие уподобления делают описания несколько однотонными, иногда слащавыми, иногда неясными; красочность и выразительность в описаниях природы достигаются только простотой, такими простыми фразами, как „зашло солн- и це , „стало темно , „пошел дождь и т.д. — и эта простота свойственна Вам в сильной степени, как редко кому из беллетристов». Обретением нового таланта Чехов торопится поделиться с друзьями и знакомыми. Ф.Д. Батюшкову1 он сообщает 24 января 1900 года: «Мне не всё нравится, что он пишет, но есть вещи, которые очень, очень нравятся, и для меня не подлежит сомнению, что Горький сделан из этого теста, из которого делаются художники. Он настоящий. Человек он хороший, умный, думающий и вдумчивый <...>». О внимательном отношении к литературной работе Горького свидетельствует тот факт, что Чехов знакомился с публицистическими материалами Горького, опубликованными в «Нижегородском листке». «Дорогой Алексей Максимович, — с восхищением пишет Чехов 15 февраля 1900 года, — Ваш фельетон... был бальзамом для моей души. Какой Вы талантливый! Я не умею писать ничего, кроме беллетристики, Вы же вполне владеете и пером журнального человека». И здесь же добавляет: «„Двадцать шесть и одна” — хороший рассказ... В рассказе сильно чувствуется место, пахнет бубликами». Не всё нравилось Чехову в произведениях Горького, да было бы удивительно, если бы нравилось всё. Важнее другое: доброжелательность и объективность, стремление понять и разобраться. «<...> О Горьком судить трудно. Приходится разбираться в массе того, что пишется и говорится о нём. Пьесы его „На дне” я не видел и плохо знаком с ней, но уж таких рассказов, как, например, „Мой спутник” или „Челкаш”, для меня достаточно, чтобы считать его писателем далеко не маленьким», — пишет он А.И. Сумбатову (Южину)2 в 1903 году. С искренним уважением и любовью к таланту Горького относились многие замечательные зарубежные писатели. Необыкновенно ёмкие и точные слова сказал французский прозаик Ромен Роллан в марте 1918 года: «Вы родились на ущербе зимы, на рубеже зарождающейся весны, в пору приближения равноденствия. Это совпадение символизирует вашу жизнь, которая была связана с гибелью старого мира и с возникновением, среди бурь, мира нового. ' Батюшков Фёдор Дмитриевич (1857—1920) — критик, литературовед, специалист по западноевропейским литературам. 2 Сумбатов (псевдоним Южин) Александр Иванович (1857—1927) — драматург и артист. Режиссёр и управляющий труппой Московского Малого театра, после октябрьского переворота 1917 года — директор Малого театра. 12 Вы были подобны высокой арке, соединяющей два мира, прошлый и будущий, а также Россию и Запад. Приветствую арку! Она царит над дорогой. И те, которые придут вслед за нами, ещё долго будут её видеть». «ЧЕЛ КАШ» В художественном мире рассказа Рассказ написан в 1894 году. Он относится к числу тех творений искусства, где не только конфликтуют сами герои произведения (внутренний, художественный конфликт), но где в оценках неизбежны несовпадения между писателем и читателем, да и между самими читателями тоже. «Челкаш» — один из самых спорных, дискуссионных рассказов Горького. С художественной точки зрения он образцово традиционен. Присутствуют все композиционные элементы: экспозиция — море, гавань, порт; это фон, на котором происходит действие; три части, внутри которых завязка — встреча Челкаша и Гаврилы; развитие действия — подготовка к ночному воровскому рейду и делёж денег; кульминация — удар Гаврилы в спину Челка-шу; развязка — Челкаш отдаёт деньги Гавриле; эпилог — морские волны, смывающие следы Челкаша и Гаврилы, уходящих в разные стороны. Сюжетная линия, как и во многих рассказах писателя, не осложнена. Вор Челкаш случайно встречает бедного крестьянского парня Гаврилу, главная мечта которого состоит в том, чтобы не столько разбогатеть, сколько добыть денег на сносное крестьянское житьё. Челкаш вовлекает Гаврилу в свой ночной воровской промысел, за который, по представлениям Гаврилы, получает баснословные деньги — пятьсот сорок рублей. Его «доход» превосходит все ожидания: Челкаш отдаёт почти всё, оставляя себе лишь небольшие деньги, и в порыве благодарности мужик кается вору, что хотел из-за денег убить его. В гневе Чел-каш избивает Гаврилу и отбирает деньги, но затем, смягчившись, отдаёт вновь. Вот, собственно, и всё. «Просто» в сюжетной линии, но совсем не просто в выявлении художественной идеи. Кто такой Челкаш? Вор, уверенный в своей безнаказанности и вседозволенности? Основание для такого предположения даёт Горький в начале первой главки: «<...> Гришка Челкаш, ста- 13 рыи травленый волк, хорошо знакомый гаванскому люду, заядлый пьяница и ловкий, смелый вор». Он загорелый, обветренный, поджарый, его угловатые кости «обтянуты коричневой кожей». «Длинный, костлявый, немного сутулый, он медленно шагал по камням и, поводя своим горбатым, хищным носом, кидал вокруг себя острые взгляды, поблёскивая холодными серыми глазами». Портрет героя не вызывает к нему симпатии — слишком похож на хищника. Пройдёт совсем немного времени, и это неприязненное отношение к Челкашу будет уже не столь категоричным. Причина смягчения в том, что встреченный им мужик Гаврила начнёт пробуждать в Григории почти ушедшие, забытые, полуистлевшие воспоминания о прежнем его крестьянском житье-бытье: «Смутное, медленно назревающее, досадливое чувство копошилось где-то глубоко и мешало ему сосредоточиться». Таковы его первоначальные ощущения во время встречи с Гаврилой. Но очень скоро, во время ночного рейда, Челкаш вдруг сам «начал наводить Гаврилу на мысль о деревне <...> он постепенно увлёкся и вместо того, чтобы расспрашивать парня о деревне и её делах, незаметно для себя сам стал рассказывать ему». И Гаврила вдруг увидел «перед собой такого же крестьянина, как и сам он, прилепленного навеки к земле потом многих поколений, связанного с ней воспоминаниями детства, самовольно отлучившегося от неё и от забот о ней и понёсшего за эту отлучку должное наказание». Картины «далёкого прошлого, отделённого от настоящего целой стеной из одиннадцати лет босяцкой жизни», пробегают в памяти Челкаша. «Он успел посмотреть себя ребёнком, свою деревню, свою мать, краснощёкую, пухлую женщину, с добрыми серыми глазами, отца — рыжебородого гиганта с суровым лицом; видел себя женихом и видел жену, черноглазую Анфису, с длинной косой, полную, мягкую, весёлую, снова себя, красавцем, гвардейским солдатом; снова отца, уже седого и согнутого работой, и мать, морщинистую, осевшую к земле; посмотрел и картину встречи с его деревней, когда он возвратился со службы; видел, как гордился перед всей деревней отец своим Григорием, усатым, здоровым солдатом, ловким красавцем...» Так в рассказ вкрапливается повествование о добосяцкой жизни Чел-каша, и нет в его истории оснований для ухода Григория в другую жизнь. Не может же служить оправданием ухода «на дно» то, что стал «согнут работой» отец или постарела «осевшая к земле» мать. Но не об оправдании Челкаша ведёт речь Горький 14 устами рассказчика, а о постепенном раскрытии характера героя. Не случайно Челкаш «чувствовал себя овеянным примиряющей, ласковой струёй родного воздуха, донёсшего с собой до его слуха и ласковые слова матери, и солидные речи истового крестьяни-на-отца, много забытых звуков и много сочного запаха матушки-земли, только что оттаявшей, только что вспаханной и только что покрытой изумрудным шёлком озими...». Выделенные нами курсивом слова — ключевые к мотиву сближения двух персонажей. Вот-вот может произойти с Григорием Челкашом невозможное для него — установится некая духовная связь с Гаврилой. Сама мысль о сближении неприемлема для Челкаша. Ещё в начале рассказа Григорий «закипает» от внутренней зависти к Гавриле и ещё более от намёка на родственность мыслей с ним: «Он кипел и вздрагивал от оскорбления, нанесённого ему этим молоденьким телёнком, которого он во время разговора с ним презирал, а теперь сразу возненавидел за то, что у него такие чистые голубые глаза, здоровое загорелое лицо, короткие крепкие руки, за то, что он имеет где-то там деревню, дом в ней, за то, что его приглашает в зятья зажиточный мужик, — за всю его жизнь прошлую и будущую, а больше всего за то, что он, этот ребёнок по сравнению с ним, Челкашом, смеет любить свободу, которой не знает цены и которая ему не нужна». В конце этого «комментария» рассказчика появляются психологически очень значимые слова: «Всегда неприятно видеть, что человек, которого ты считаешь хуже и ниже себя, любит или ненавидит то же, что и ты, и, таким образом, становится похож на тебя». И в нескольких абзацах ниже дано толкование невозможности самой мысли сближения и примирения. Челкаш «<...> почувствовал это раздражающее жжение в груди, являвшееся всегда, чуть только его самолюбие — самолюбие бесшабашного удальца — бывало задето кем-либо, и особенно тем, кто не имел цены в его глазах». Гаврила в глазах Челкаша «не имел никакой цены». Это отступление, этот внесюжетный на первый взгляд вывод не только помогает понять художественный подтекст рассказа, но и наводит читателя на серьёзные и глубокие размышления о жизни. Вывод рассказчика не бесспорен, как не бесспорны, не однозначны и все характеристики и выводы, которые мы можем сделать при чтении рассказа. Образ Гаврилы понятнее и проще. Крестьянский парень, оторванный от деревни, мечтает каким-то чудом заработать. Предприятие, предложенное Челкашом, противоестественно 15 для него, но, с другой стороны, крестьянская смекалка подсказывает ему, что, может быть, это и есть тот единственный шанс, о котором он и не мечтал даже — шанс быстро получить вожделенные деньги. Предприятие удалось, он получает свои сорок рублей, затем получает больше — в порыве сентиментальной заботы о мужике Челкаш отдаёт почти всё. И то ли болтливость, то ли благодарная искренность подводят Гаврилу, и он рассказывает о своём чёрном замысле. Дальше — потеря денег, удар Челкаша камнем сзади, покаяние, возврат денег, уход... В разные стороны с Челкашом. Дорога Челкаша понятна — стал вором и умрёт вором. О другом он вряд ли и думать будет. Это читатель будет думать: зачем Горький поэтизирует вора, наделяя его романтическими качествами, заставляя совершать поступки благородные и почти фантастические для него самого. То ли от следования традиции, продолжая рассказы о благородном Робине Гуде, защитнике обездоленных, но в новых социальных условиях. То ли для того, чтобы подчеркнуть: вор, человек «дна», босяк обладает такими качествами, которые вряд ли присущи богатым и сильным хозяевам жизни. Такое толкование рассказа долго было в ходу. То ли ведётся рассказ к тому, чтобы подумал читатель: «Нет, мил человек, ты отдал легко, потому что легко и просто тебе досталось». Ведь возможен и такой поворот в восприятии происшедшего. Образ жизни и поведение Челкаша могут в одних вызвать сочувствие, в других удивление, в третьих презрение. Кажется, что ясна дорога Гаврилы — в деревню, в дом, в зятья. А что, если он прельстится мыслью о лёгкой добыче денег? Ведь и такой поворот в судьбе персонажа вполне вероятен. Многие герои Горького оказались внизу, «на дне». Но ведь каждый пришёл туда по-своему. Рассказы М. Горького задевали за живое, помогали многим людям познать себя, принять верное решение, попытаться изменить свою жизнь и судьбу. Об этом говорил страстный почитатель Горького, педагог и писатель А. С. Макаренко в статье «Максим Горький в моей жизни»: «Мы старались понять, почему „Челкаш” забирает нас за живое <...> Мы чувствовали, что Максим Горький искренней и горячей рукой лезет в нашу душу и выворачивает её наизнанку <...> Разве мы все не были обречены пережить нищенские идеалы Гаврилы? <...> Мы поняли, что 16 наша жизнь действительно гнусная, что вся наша история — сплошная мерзость... Так начиналось моё сознание гражданина. Я не могу отделить его от имени Горького». В произведениях Горького конца XIX — начала XX века жили рядом, соседствовали убеждённый реалист и писатель-романтик. Это отметил В.Г. Короленко, который, по словам самого М. Горького, сказал после прочтения рассказа «Челкаш»: «Вы написали недурную вещь. Даже прямо-таки хороший рассказ! Из целого куска сделано... Совсем неплохо! Вы можете создавать характеры, люди говорят и действуют у вас от себя, от своей сущности, вы умеете вмешиваться в течение их мысли, игру чувств, это не каждому даётся! А самое хорошее в этом то, что вы цените человека таким, каков он есть. Я же говорил вам, что вы реалист! Но, подумав и усмехаясь, он добавил: — Но в то же время — романтик!» «ПЕСНЯ О БУРЕВЕСТНИКЕ» Сознание многих людей формировала и горьковская «Песня о Буревестнике». Она написана в марте 1901 года и была частью «фантазии» «Весенние мелодии». «Песне...» предшествует выдержанная в аллегорических тонах сцена, в персонажах которой — вороне, воробье — угадываются обывательски настроенные люди, противники перемен, самодовольные и эгоистичные. Ветер перемен, символом которого являются жаворонок и чижи, с наибольшей силой отражён в образе Буревестника — свободолюбивой и гордой птицы. Горький отдал своё новое произведение в журнал «Жизнь», и цензор углядел в рассказе нечто пугающее и опасное — рассказ, за исключением «Песни о Буревестнике», был запрещён к публикации. Именно в это время Горький находился под следствием в Нижегородской тюрьме. После публикации власти спохватились — журнал немедленно был закрыт. «Тем не менее голос поэта, заключённого в башне, прозвучал оттуда на всю страну с большей силой, чем если бы Горький оставался на свободе», — писал о впечатлении, произведённом горьковской «Песней...», писатель Скиталец. «Весенние мелодии» до 1917 года распространялись среди читателей в нелегальных изданиях. «Песня о Буревестнике» стала жить самостоятельной художественной жизнью. 17 Вопросы- и задания 1. Назовите черты романтизма, нашедшие отражение в рассказе «Челкаш». 2. В горьковском «Буревестнике» ощутимы традиции романтической поэзии. Какие? Как они проявляются в произведении? Живое слово 1. Напишите отзыв на эпизод, который произвёл на вас наиболее сильное впечатление. Возьмите рассказы «Челкаш», «Супруги Орловы» или «Двадцать шесть и одна». 2. Представьте, что вы хотите привлечь внимание слушателя к «Песне о Буревестнике» М. Горького, хотите, чтобы он её прочитал. Найдите для этого аргументы. Для васу любознательные ■ А. Блок о М. Горьком В литературном движении начала XX века не было эстетического единства. М. Горький и А. Блок были носителями различных эстетических систем. Горький — романтик и реалист. Блок — символист. Для истории культуры тем более интересно, как А. Блок относился к своему эстетическому антиподу — М. Горькому. Это отношение проявлялось в многочисленных высказываниях и письмах Блока. Вот некоторые из них. В письме Андрею Белому от 3 января 1906 года Блок заметил: «<...> из всего многолюдного собрания мне понравился только Максим Горький, простой, кроткий, честный и грустный...» В диалоге «О любви, поэзии и государственной службе» (1906) в споре Шута и Поэта есть эпизод, из которого видно, что символист Блок не разделяет эстетических взглядов реалиста Горького: «Шут. <...> Презрение к толпе — вот отличие высокого ума. Толпа не чутка, а только падка на приятное, потому общественная литература ей вредна. Литература развивает фантазию, фан- 18 тазия — мать бездны. Бездельники и взбалмошные головы вредны для народного благосостояния, как это достаточно показали герои Горького <...> Поэт. Какое остроумие! Да вы — символист! Я и сам не поклонник Горького...» Однако в статье 1907 года «О реалистах» находим иную оценку творчества Горького: «И я утверждаю... что Горький — великий страдалец <...> Я утверждаю далее, что если и есть реальное понятие „Россия”, или, лучше, — Русь, — помимо территории, государственной власти, государственной церкви, сословий и пр., то есть если есть это великое, необозримое, просторное, тоскливое и обетованное, что мы привыкли объединять под именем Руси, — то выразителем его приходится считать в громадной степени — Горького». Блок достаточно точно уловил тональность и характер ранних произведений Горького, что следует из этой его характеристики: «Герои революционных повестей горьковского типа — люди обречённые, пропадают так пропадают, — зато делают дело». И далее, размышляя об особенностях реалистов вообще и реализме Горького: «Его герой — всегда благородный, сильный и отчаянный человек, как будто без роду и племени. В последние годы этот человек стал вырождаться в отвлечённого „человека” (в лирико-публицистических произведениях Горького) или же — в нравственного рабочего». В статье «Народ и интеллигенция», написанной в ноябре 1908 года, Блок, говоря о Горьком и его роли, отмечал: «<...> сердце Горького тревожится и любит, не обожествляя, требовательно и сурово, по-народному, как можно любить мать, сестру и жену в едином лице Родины — России. Это конкретная, если можно так выразиться — «ограниченная» любовь к родным лохмотьям, к тому, что «не поймёт и не заметит взор иноплеменный». Любовь эту знали Лермонтов, Тютчев, Хомяков, Некрасов, Успенский, Полонский, Чехов. <...> это писатель, вышедший из народа, таких у нас немного. <...> Горький всегда больше всего любил... сдержанно смеющихся людей „себе на уме”, умеющих в пору помолчать и в пору ввернуть разрушительное словечко, притом непременно обладающих большой физической силой, которая всё время чувствуется. Поговорите с таким человеком: никогда нет уверенности, что он, вместо словесного выражения, не двинет попросту кулаком в зубы или не обругает. В период упадка, который пережил Горький, его герои стали неожиданно сентиментальны; 19 теперь они опять вернулись к прежнему, к молчанию и усмешке „себе на уме”». Блок советует своим знакомым: «Прочтите „Детство” Горького — независимо от всяких его анкет, публицистических статей и прочего. Какая у него бабушка!» 30 марта 1919 года в издательстве «Всемирная литература» состоялось чествование М. Горького в связи с его пятидесятилетием. Совместная работа М. Горького и А. Блока в этот период сблизила их, как никогда. Они, судя по словам матери Блока, «оценили друг друга». В юбилейном приветствии Блок произнёс: «Судьба возложила на Максима Горького, как на величайшего художника наших дней, великое бремя. Она поставила его посредником между народом и интеллигенцией, между двумя станами, которые оба ещё не знают ни себя, ни друг друга. Так случилось недаром: чего не сделает в наши дни никакая политика, ни наука, то может сделать музыка. Позвольте пожелать Алексею Максимовичу сил, чтобы не оставлял его суровый, гневный, стихийный, но милостивый дух музыки, которому он, как художник, верен. Ибо, повторяю слова Гоголя, если и музыка нас покинет, что будет тогда с нашим миром? Только музыка способна остановить кровопролитие, которое становится тоскливой пошлостью, когда перестаёт быть священным безумием». Книжная полка Издательство «Детская литература» в 1980 году выпустило книгу И.И. Вайнберга «Страницы большой жизни», в которой личность М. Горького представлена в документах, письмах, воспоминаниях современников. Книга охватывает период с 1868 по 1917 год. В предисловии к своему труду автор пишет: «Перед читателем — критическая работа, представляющая биографический очерк о Горьком языком документов, своеобразным монтажом их <.„> Из монтажа документов, писем, мемуарных свидетельств образ писателя вырастает подчас с такой наглядностью, какой трудно добиться в „чисто авторском” освещении. Тем более когда речь идёт о таком писателе, как Горький, жизнь и творчество которого отмечены совершенно исключительным своеобразием и исторической значительностью». Найдите и прочитайте эту книгу. Она адресована и вам. АЛЕКСАНДР АЛЕКСАНДРОВИЧ БЛОК 1880—1921 Когда я познакомился с ним, он казался несокрушимо здоровым — рослый, красногубый, спокойный; и даже меланхоличность его неторопливой походки, даже тяжёлая грусть его зеленоватых, неподвижных, задумчивых глаз не разрушали впечатления юношеской победительной силы, которое в те далёкие годы он всякий раз производил на меня. Буйное цветение молодости чувствовалось и в его великолепных кудрях, которые каштановыми короткими прядями окружали его лоб, как венок. Никогда ни раньше, ни потом я не видел, чтобы от какого-нибудь человека так явственно, ощутимо и зримо исходил магнетизм. Трудно было в ту пору представить себе, что на свете есть девушки, которые могут не влюбляться в него. Правда, печальным, обиженным и даже чуть-чуть презрительным голосом читал он свои стихи о любви. Казалось, что он жалуется на неё, как на какой-то невесёлый обряд, который он вынужден исполнять против воли: Влюблённость расцвела в кудрях И в ранней грусти глаз, И был я в розовых цепях У женщин много раз, — говорил он с тоской, словно о прискорбной повинности, к которой кто-то принуждает его. Один из знавших Блока очень верно сказал, что лицо у него было «страстно-бесстрастное». И всё же он был тогда в таком пышном расцвете всех жизненных сил, что казалось, они побеждают даже его, блоковскую, тоску и обиду. 21 Я помню ту ночь, перед самой зарёй, когда он впервые прочитал «Незнакомку», — кажется, вскоре после того, как она была написана им. Читал он её на крыше знаменитой Башни Вячеслава Иванова, поэта-символиста, у которого каждую среду собирался для всенощного бдения весь артистический Петербург. Из Башни был выход на пологую крышу, и в белую петербургскую ночь мы, художники, поэты, артисты, опьянённые стихами и вином, — а стихами опьянялись тогда, как вином, — вышли под белёсое небо, и Блок, медлительный, внешне спокойный, молодой, загорелый (он всегда загорал уже ранней весной), взобрался на большую железную раму, соединявшую провода телефонов, и по нашей неотступной мольбе уже в третий, в четвёртый раз прочитал эту бессмертную балладу своим сдержанным, глухим, монотонным, безвольным, трагическим голосом. И мы, впитывая в себя её гениальную звукопись, уже заранее страдали, что сейчас её очарование кончится, а нам хотелось, чтобы оно длилось часами, и вдруг, едва только произнёс он последнее слово, из Таврического сада, который был тут же, внизу, какой-то воздушной волной донеслось до нас многоголосое соловьиное пение. И теперь, всякий раз, когда, перелистывая сборники Блока, я встречаю там стихи о Незнакомке, мне видится: квадратная железная рама на фоне петербургского белёсого неба, стоящий на её перекладине молодой, загорелый, счастливый своим вдохновением поэт и эта внезапная волна соловьиного пения, в котором было столько родного ему. <...> В ту пору далёкой юности поэзия Блока действовала на нас, как луна на лунатиков. Сладкозвучие его лирики часто бывало чрезмерно, и нам в ту пору казалось, что он не властен в своём даровании и слишком безвольно предаётся инерции звуков, которая сильнее его самого. В безвольном непротивлении звукам, в женственной покорности им и заключалось тогда очарование Блока для нас. Он был тогда не столько владеющий, сколько владеемый звуками, не жрец своего искусства, но жертва. В ту далёкую раннюю пору, о которой я сейчас говорю, деспотическое засилие музыки в его стихах дошло до необычайных размеров. Казалось, стих сам собою течёт, как бы независимо от воли поэта, по многократно повторяющимся звукам: И приняла, и обласкала, И обняла, И в вешних далях им качала Колокола... 22 Каждое его стихотворение было полно многократными эхами, перекличками внутренних звуков, внутренних рифм, полурифм, рифмоидов. Каждый звук будил в его уме множество родственных отзвуков, которые словно жаждали возможно дольше остаться в стихе, то замирая, то возникая опять. Это опьянение звуками было главное условие его творчества. Даже в третьем его томе, когда его творчество стало строже и сдержаннее, он часто предавался этой инерции: И напев заглушённый и юный В затаённой затронет тиши Усыплённые жизнию струны Напряжённой, как арфа, души. В этой непрерывной, слишком сладкозвучной мелодике было что-то расслабляющее мускулы: О, весна без конца и без краю — Без конца и без краю мечта! И кто из нас не помнит того волнующего, переменяющего всю кровь впечатления, когда после сплошного а в незабвенной строке: Дыша духами и туманами, — вдруг это а переходило в е: И веют древними поверьями... И его манера читать свои стихи вслух ещё сильнее в ту пору подчёркивала эту безвольную покорность своему вдохновению: Что быть должно — то быть должно, Так пела с детских лет Шарманка в низкое окно, И вот — я стал поэт... И все, как быть должно, пошло: Любовь, стихи, тоска; Всё приняла в своё русло Спокойная река. 23 Эти опущенные безвольные руки, этот монотонный, певучий, трагический голос поэта, который как бы не виноват в своём творчестве и чувствует себя жертвою своей собственной лирики, — таков был Александр Блок <...> когда я впервые познакомился с ним. К.И. Чуковский АЛЕКСАНДР БЛОК О СЕБЕ Из «Автобиографии» <...> Детство моё прошло в семье матери. Здесь именно любили и понимали слово; в семье господствовали, в общем, старинные понятия о литературных ценностях и идеалах. <...> Одной только матери моей свойственны были постоянный мятеж и беспокойство о новом, и мои стремления к musique' находили поддержку у неё. Впрочем, никто в семье меня никогда не преследовал, все только любили и баловали. <...> Первым вдохновителем моим был Жуковский. С раннего детства я помню постоянно набегавшие на меня лирические волны, еле связанные ещё с чьим-либо именем. «Сочинять» я стал чуть ли не с пяти лет. Гораздо позже мы с двоюродными и троюродными братьями основали журнал «Вестник», в одном экземпляре; там я был редактором и деятельным сотрудником три года. Серьёзное писание началось, когда мне было около 18 лет. Года три-четыре я показывал свои писания только матери и тётке. Все это были — лирические стихи, ко времени выхода первой моей книги «Стихов о Прекрасной Даме» их накопилось до 800, не считая отроческих. В книгу из них вошло лишь около 100. От полного незнания и неумения сообщаться с миром со мною случился анекдот, о котором я вспоминаю с удовольствием и благодарностью: как-то в дождливый осенний день (если не ошибаюсь, 1900 года) отправился я со стихами к старинному знакомому нашей семьи, Виктору Петровичу Острогорскому. <...> Он редактировал тогда «Мир божий». Не говоря, кто меня к нему направил, я с волнением дал ему два маленьких стихотворения <...> Пробежав стихи, он сказал: К музыке (франц.). 24 «Как вам не стыдно, молодой человек, заниматься этим, когда в университете бог знает что творится!» — и выпроводил меня со свирепым добродушием. Тогда это было обидно, а теперь вспоминать об этом приятнее, чем обо многих позднейших похвалах. После этого случая я долго никуда не совался, пока в 1902 году меня не направили к Б. Никольскому, редактировавшему тогда вместе с Репиным студенческий сборник. Уже через год после этого я стал печататься «серьёзно». Первыми, кто обратил внимание на мои стихи со стороны, были Михаил Сергеевич и Ольга Михайловна Соловьёвы (двоюродная сестра моей матери). Первые мои вещи появились в 1903 году в журнале «Новый путь» и, почти одновременно, в альманахе «Северные цветы». Семнадцать лет моей жизни я прожил в казармах л<ейб>-гв<ардии> Гренадерского полка (когда мне было девять лет, мать моя вышла во второй раз замуж, за Ф.Ф. Кублицко-го-Пиоттух, который служил в полку). Окончив курс в СПб. Введенской (ныне — императора Петра Великого) гимназии, я поступил на юридический факультет Петербургского университета довольно бессознательно, и только перейдя на третий курс, понял, что совершенно чужд юридической науке. В 1901 году, исключительно важном для меня и решившем мою судьбу, я перешёл на филологический факультет, курс которого и прошёл, сдав государственный экзамен весною 1906 года (по славяно-русскому отделению). Университет не сыграл в моей жизни особенно важной роли, но высшее образование дало, во всяком случае, некоторую умственную дисциплину и известные навыки, которые очень помогают мне и в историко-литературных, и в собственных моих критических опытах, и даже в художественной работе. <...> В сущности, только после окончания университетского курса началась моя «самостоятельная» жизнь. <...> Продолжая писать лирические стихотворения, которые все с 1897 года можно рассматривать как дневник, я именно в год окончания курса в университете написал свои первые пьесы в драматической форме. <...> 1911-1915 25 Признания1 Главная черта моего характера Нерешительность Качество, какое я предпочитаю в мужчине Ум Качество, какое я предпочитаю в женщине Красота Моё любимое качество Ум и хитрость Мой главный недостаток Слабость характера Моё любимое занятие Театр Мой идеал счастья Непостоянство Что было бы для меня величайшим несчастьем Однообразие во всём Чем я хотел бы быть Артистом императорских театров Место, где я хотел бы жить Шахматово Мой любимый цвет Красный Моё любимое животное Собака и лошадь Моя любимая птица Орёл, аист, воробей Мои любимые писатели-прозаики — иностранные — Мои любимые писатели-прозаики — русские Гоголь, Пушкин Мои любимые поэты — иностранные Шекспир Мои любимые поэты — русские Пушкин, Гоголь, Жуковский Мои любимые художники — иностранные — Мои любимые художники — русские Шишкин, Волков, Бакалович Мои любимые композиторы — иностранные — Мои любимые композиторы — русские Мои любимые герои в художественных произведениях Гамлет, Петроний, Тарас Бульба 1 Анкета, составленная семнадцатилетним гимназистом А. Блоком. 26 Мои любимые героини в художественных произведениях Наташа Ростова Мои любимые герои в действительной жизни Иоанн IV, Нерон, Александр II, Пётр I Мои любимые героини в действительной жизни Екатерина Великая Мои любимые пища и питьё Мороженое и пиво Мои любимые имена Александр, Константин и Татьяна Что я больше всего ненавижу Цинизм Какие характеры в истории я больше всего презираю Малюта Скуратов, Людовик XVI Каким военным подвигом я более всего восхищаюсь Леонида и 300 спартанцев Какую реформу я всего более ценю Отмена телесных наказаний Каким природным свойством я желал бы обладать Силой воли Каким образом я желал бы умереть На сцене от разрыва сердца Теперешнее состояние моего духа Хорошее и почти спокойное Ошибки, к которым я отношусь наиболее снисходительно Те, которые человек совершает необдуманно Мой девиз Пусть чернь слепая суетится, Не нам бессильной подражать...1 21 июня (3 июля) 1897 года А. Блок 1 Девиз — неточные строки из стихотворения А.С. Пушкина «Добрый со вет». У Пушкина: «Не нам безумной подражать...» 27 третий том блока Поэт Николай Иванович Рыленков в автобиографии писал, что, уходя на Великую Отечественную войну, он взял с собой третий том Блока. При жизни Блока его сочинения вышли в трёх томах. В третьем томе публиковался блоковский цикл «Родина». Его составили стихотворения, написанные с 1906 по 1916 год. Образ России, родины в лирике поэта соткан из различных мотивов. Блок обращается к одному из самых значительных для истории отечества событий — победам на Куликовом поле, к самым заветным и дорогим для человека словам — «жизнь», «мать», «сестра». «На поле Куликовом» — так называется стихотворный цикл из пяти стихотворений. И уже в первом из них читаем: «О, Русь моя! Жена моя!» и рядом, в этой же строке мотив боли: «О, Русь моя! Жена моя! До боли...» В следующей строфе рядом со словом Русь стоит слово «тоска». Тот же приём и в других стихах. Вот, к примеру, начало стихотворения: «Русь моя, жизнь моя, вместе ль нам маяться? / Царь, да Сибирь, да Ермак, да тюрьма!» И снова — Русь, её сложная история, тревога и боль за её судьбу («маяться», «Сибирь», «тюрьма»). РОССИЯ Опять, как в годы золотые, Три стёртых треплются шлеи, И вязнут спицы росписные В расхлябанные колеи... Россия, нищая Россия, Мне избы серые твои, Твои мне песни ветровые — Как слёзы первые любви! Тебя жалеть я не умею И крест свой бережно несу... Какому хочешь чародею Отдай разбойную красу! Пускай заманит и обманет, — Не пропадёшь, не сгинешь ты, 28 И лишь забота затуманит Твои прекрасные черты... Ну что ж? Одной заботой боле — Одной слезой река шумней, А ты всё та же — лес, да поле, Да плат узорный до бровей... И невозможное возможно, Дорога долгая легка, Когда блеснёт в дали дорожной Мгновенный взор из-под платка, Когда звенит тоской острожной Глухая песня ямщика!.. 1908 Блок не идеализирует Россию. Он рисует её такой, какой видел: нищей, с бездорожьем, с «острожной песней ямщика» («острожная» — значит тюремная; песнь, какую пели осуждённые на тюрьму или каторгу люди; от этого в русском фольклоре пошла «острожная» песня). Блок «не жалеет» Русь, а любит («Крест свой бережно несу») и верит в неё («Не пропадёшь, не сгинешь ты...»). Поэт смотрит в глаза правде, порой страшной и жестокой, но всегда дающей силы видеть мир не призрачным и иллюзорным, а таким, каков он есть. Эта тема и эти мотивы звучат во многих блоковских стихах. Одно из них — «Девушка пела в церковном хоре...». * * * Девушка пела в церковном хоре О всех усталых в чужом краю, О всех кораблях, ушедших в море, О всех, забывших радость свою. Так пел её голос, летящий в купол, И луч сиял на белом плече, И каждый из мрака смотрел и слушал, Как белое платье пело в луче. И всем казалось, что радость будет, Что в тихой заводи все корабли, Что на чужбине усталые люди Светлую жизнь себе обрели. И голос был сладок, и луч был тонок, И только высоко, у Царских Врат, Причастный Тайнам, — плакал ребёнок О том, что никто не придёт назад. 1905 В 1904 году Блок писал поэму «Её прибытие», которую не завершил. В ней зазвучал совершенно новый, мятущийся, в некоторых главках почти танцевальный ритмически, мотив: Подарило нам море Обручальное кольцо! Целовало нас море В загорелое лицо! Приневестилась Морская глубина! Неневестная Морская быстрина! С ней жизнь вольна, С ней смерть не страшна, Она, матушка, свободна, холодна! С ней погуляем На вольном просторе! Синее море! Красные зори! Ветер, ты пьяный, Трепли волоса! Ветер солёный, Неси голоса! Ветер, ты вольный, Раздуй паруса! Это главка «Песня матросов». Но... «корабли никогда не придут назад...». Может быть, об этом поёт «девушка в церковном хоре»? Доколе будет так? — спрашивает Блок в преддверии русской революции 1917 года. 30 Доколе матери тужить? Доколе коршуну кружить? Коршун, 1916 Для вас, любознательные 1. По страницам блоковских дневников А. Блок вёл дневник. Прочитайте некоторые строки из него, и, возможно, образ поэта станет вам ближе и понятней. 17 октября 1911 года: «Писать дневник, или по крайней мере делать от времени до времени заметки о самом существенном, надо всем нам. Весьма вероятно, что наше время — великое и что именно мы стоим в центре жизни». 30 октября 1911 года: «Назад к душе, не только к „человеку”, но и ко „всему человеку” — с духом, душой и телом, с житейским — трижды так». 2 января 1912 года: «Пока не найдёшь действительной связи между временным и вневременным, до тех пор не станешь писателем, не только понятным, но и кому-либо и на что-либо, кроме баловства, нужным». 25 мая 1917 года: «Старая русская власть делилась на безответственную и ответственную. Вторая несла ответственность только перед первой, а не перед народом». 27 июня 1917 года: «История идёт, что-то творится; а... они приспосабливаются, чтобы не творить...» 14 июля 1917 года: «Вы меня упрекаете в аристократизме? Но аристократ ближе к демократу, чем средний „буржуа”». 11 июня 1919 года: «Чего нельзя отнять у большевиков — это их исключительной способности вытравливать быт и уничтожать отдельных людей». 2 2. Александр Блок глазами поэтов-современников Особая внутренняя красота и притягательность Блока в первую очередь проявились в его творчестве. Образ поэта донесли до нас и его современники — в своих стихах, воспоминаниях, отзывах. 31 Г Попробуем увидеть образ Блока их глазами — это поможет нам лучше понять одного из удивительных русских поэтов Серебряного века. Внешняя красота Блока отмечена многими поэтами. «Красив, как Демон Врубеля», — писал Игорь Северянин в стихотворении «Блок». Необычность в образе подчёркнута Анной Ахматовой в стихотворении, адресованном Александру Блоку «Я пришла к поэту в гости <...> У него глаза такие, / Что запомнить каждый должен». Особый образ кумира, загадочного и необходимого, воссоздан в стихотворном цикле, состоящем из шестнадцати стихотворений М.И. Цветаевой. Стихи были начаты в апреле 1916 года, задолго до того, как она впервые его увидела. Последнее стихотворение написано 2 декабря 1921 года — уже после смерти Блока. Марина Цветаева только дважды слышала Блока в Москве в 1920 году. Первый раз — 9 мая в Политехническом музее, второй — 14 мая во Дворце Искусств. Она не позволила себе, не решилась подойти к нему, заговорить, дать на просмотр свои стихи. Блок для неё был всё. Как Пушкин для Лермонтова. «Я в жизни — волей стиха — пропустила большую встречу с Блоком... — писала Цветаева Б. Пастернаку в феврале 1923 года. — И была же секунда... когда я стояла с ним рядом, в толпе, плечо с плечом... Стихи в кармане — руку протянуть — не дрогнула. (Передала через Алю (дочь М. Цветаевой. — Г.М.) без адреса, накануне его отъезда)». Таинственность и величие Блока для Цветаевой выражаются в романтических образах: «Нежный призрак, / Рыцарь без укоризны», «Милый призрак», «Голубоглазый», «Снежный лебедь», «Божий праведник мой прекрасный». «Мне — славить / Имя твоё» — в этом Цветаева видит свою миссию по отношению к Блоку. 1 Имя твоё — птица в руке, Имя твоё — льдинка на языке. Одно-единственное движенье губ. Имя твоё — пять букв. Мячик, пойманный на лету, Серебряный бубенец во рту. Камень, кинутый в тихий пруд, Всхлипывает так, как тебя зовут. В лёгком щёлканье ночных копыт Громкое имя твоё гремит. 32 И назовёт его нам в висок Звонко щелкающий курок. Имя твоё — ах, нельзя! — Имя твоё — поцелуй в глаза, В нежную стужу недвижных век. Имя твоё — поцелуй в снег. Ключевой, ледяной, голубой глоток. С именем твоим — сон глубок. «Имя твоё — птица в руке...», 1916 Один из самобытнейших художников XX века Максимилиан Волошин отмечал, что в лице Блока «сосредоточены в одной черте устремлённость и страстный порыв». Блок «выделяется своим ясным и холодным спокойствием, как мраморная греческая маска». Образ Блока у Волошина — «академически нарисованный, безукоризненный в пропорциях, с тонко очерченным лбом, с безукоризненными дугами бровей, с короткими вьющимися волосами, с влажным изгибом уст». Соответствовала образу его поэзия: «Стих Блока гибок и задумчив. У него есть своё лицо. В нём слышен голос поэта. Это достоинство редко и драгоценно. Сам он читает свои стихи неторопливо, размеренно, ясно, своим ровным матовым голосом. Его декламация развёртывается строгая, спокойная, как ряд гипсовых барельефов». Значимость Блока для русской поэзии отмечали многие его взыскательные современники. Один из крупнейших поэтов Серебряного века В.Я. Брюсов указывал в своих статьях на особую лиричность творчества Блока, на то, что «в стихах Блока автор никогда не исчезает за своими образами; личность поэта всегда перед читателями <...> Он не повторяет чужих тем, но с бесстрашной искренностью черпает содержание своих стихов из глубины своей души. Это придаёт его поэзии особую свежесть, делает все его стихи жизненными, позволяет поэту постоянно открывать новые и новые источники вдохновения... Его стихи как бы просят музыки, и, действительно, многие его стихотворения положены композиторами на музыку». Свою статью о Блоке 1915 года В. Брюсов завершает словами: «Надо войти в круг переживаний поэта, чтобы полно воспринять их; надо вчитаться в его стихи, чтобы вполне оценить их оригинальность и красоту». 33 Самостоятельная работа Составьте план реферата «А.А. Блок и Серебряный век русской поэзии». Подберите материал и напишите реферат. Книжная полка Есть книги, которые в период учения становятся особенно необходимыми. При изучении литературы это прежде всего тексты художественных произведений. На второе по значимости место вполне можно поставить справочную литературу. В последние годы стали издаваться биобиблиографические словари и справочники. В них статьи 0 писателе, поэте, драматурге даны достаточно сжато, но в то же время полно характеризуют творческий путь и основные произведения автора. Одним из таких изданий является том библиографического словаря со статьёй об А.А. Блоке1. Вот небольшой фрагмент из этой статьи. «Нарастание событий первой русской революции усиливало социальную чуткость, отзывчивость Б. Реальность (конечно, символически переосмысленная) буквально „врывается” в его стихи 1904—1906 гг. Б. искал теперь иные, земные ценности взамен отвлечённых мечтаний юности. Единый, всеобъемлющий образ Вечной Женственности распадался в сознании поэта на разнородные женственные лики. Это и загадочная „Незнакомка”, и „площадная проститутка”, и просто встречная женщина... Лирический герой произведений тех лет (1904—1907) — уже не рыцарь Прекрасной Дамы, не отрок, „зажигающий свечи”, не мечтательный мистик. Это — окунувшийся в стихию жизни поэт, „посетитель ночных ресторанов”, во многом разуверившийся, но всегда готовый принять от изменчивого мира миг „нечаянной радости”. Именно так — „Нечаянная Радость” — Б. назвал свой второй сборник (1907). „Нечаянная Радость” — первые жгучие и горестные восторги — первые страницы книги бытия. Чаши отравленного вина, полувоплощённые сны. „С неумолимой логикой падает с глаз пелена, неумолимые черты безумного уродства терзают прекрасное лицо, но в буйном восторге душа поёт славу новым чарам и новым разуверениям...» — так писал Б. об этой книге, которая отражала противоречивость и «много-мирие» изменившегося сознания художника». Составьте список стихотворений Блока, посвящённых России, теме родины. 1 Быстров В.Н. Блок Александр Александрович // Русские писатели. XX век: биобиблиографический словарь: в 2 ч. Ч. 1. А — Д. М, 1998. С. 183—193. См. также: Русские писатели. 1800—1917: биографический словарь. Т. 1. М., 1989. СЕРГЕИ АЛЕКСАНДРОВИЧ ЕСЕНИН 1895-1925 Семья. Сергей Александрович Есенин родился 21 сентября (3 октября) 1895 года в селе Константинове Рязанской губернии в семье крестьян Александра Никитича Есенина и Татьяны Фёдоровны, урождённой Титовой. Сестра поэта, Екатерина, вспоминала: «В молодости наш дедушка Никита Осипович Есенин собирался пойти в монахи, но до 28 лет никак не мог собраться, а в 28 лет женился на 16-летней девушке. За это намерение в селе прозвали его „монах”, а бабушку, его молодую жену, — „монашка”. С тех пор всё поколение нашего дома носило прозвище „монахи” и „монашки”. Я до самой школы не знала, что наша фамилия Есенины, и была уверена, что мать и я с сестрой „монашки”, а отец с Сергеем „монахи”. Отец наш, Александр Никитич, был старшим сыном. В детстве он пел в церковном хоре. У него был прекрасный дискант. По всей округе возили его к богатым на свадьбы и похороны. Когда ему исполнилось 11 — 12 лет, бабушке предложили отдать мальчика в Рязанский собор, но в последний момент отец раздумал. Ему не захотелось всю жизнь носить чёрную рясу, и вместо собора его отправили в Москву „мальчиком” в мясную лавку». Отношения отца и матери Есенина были сложные. Мать была вынуждена на длительное время уходить из дома на заработки. «Неграмотная, беспаспортная, не имея специальности, она устраивалась то прислугой в Рязани, то работницей на кондитерской фабрике в Москве, — рассказывала вторая сестра Есенина — Александра. — Но, несмотря на трудную жизнь, на маленький заработок, из которого она выплачивала по три рубля в месяц дедушке за Сергея, она всё время просила у нашего 35 отца развод. Любя нашу мать и считая развод позором, отец развода ей не дал, и, промучившись пять лет, мать вынуждена была вернуться к нему. Через год <...> родилась моя сестра Катя». Учение. Учился Есенин в Спас-Клепиковской церковно-учительской школе, которая готовила педагогов для народных (крестьянских) школ. Учение давалось легко. Здесь произошли первые литературные открытия юного поэта. Позже он вспоминал: «Знаете ли вы, какое произведение произвело на меня необычайное впечатление? — „Слово о полку Игореве”. Я познакомился с ним очень рано и был совершенно ошеломлён им, ходил как помешанный. Какая образность! Какой язык! Из поэтов я рано узнал и полюбил Пушкина и Фета». Здесь же, в училище, Есенин начал писать стихи. Его одноклассник А. Аксёнов вспоминал: «За время учёбы Серёжа Есенин много читал литературы, писал стихи. Смотришь, бывало, все сидят в классе вечером и усиленно готовят уроки, буквально их зубрят, а Серёжа где-либо в уголочке класса сидит, грызёт свой карандаш и строчку за строчкой сочиняет задуманные стихи. В беседе спрашиваю его: „А что, Сереёжа, ты в самом деле хочешь быть писателем?” Отвечает: „Очень хочу”. Я спрашиваю: „А чем ты можешь подтвердить, что ты будешь писателем?” Отвечает: „Мои стихи проверяет учитель Хитров, он говорит, что мои стихи неплохо получаются”... Далее он говорил, что ему хочется писать больше и лучше, когда к его стихам одобрительно относится учитель Евгений Михайлович Хитров». В 1912 году Есенин окончил Спас-Клепиковскую церковно-учительскую школу и получил звание учителя школы грамоты. Начало творчества. В 1911 году Есенин устанавливает связь с Суриковским кружком1 в Москве, где часто читает свои стихи. В конце июля 1912 года по вызову отца Есенин уезжает в Москву на постоянное жительство, где некоторое время работает вместе с ним в мясной лавке. «...Отец не верил, что можно прожить на деньги, заработанные стихами. Ему казалось, что ничего путного из этого не выйдет» (А. Есенина «Это всё мне родное и близкое»). ' Суриковский музыкально-литературный кружок — ТВОрчесКОе объединение русских писателей и поэтов из крестьян, которое было организовано в 1872 году в Москве поэтом И.З. Суриковым и просуществовало до 1933 года. 36 Конфликт поэта с отцом закончился разрывом их отношений. Есенин писал своему товарищу: «Была великая распря! Отец всё у меня отнял, так как я до сих пор ещё с ним не примирился. <...> Особенно душило меня безденежье... Главный голод меня миновал. Теперь же чувствую себя немного лучше». Учиться Есенин продолжил. С 1913 по 1914 год он слушал лекции на вечернем историко-философском факультете академического отделения Московского городского народного университета имени А.Л. Шанявского, который не закончил, вероятно, из-за начала Первой мировой войны. В этот период Есенин устанавливает литературные знакомства, пытается заявить о себе среди литераторов. Поэт С.Д. Фомин рассказывал: «В феврале 1914 г. я вернулся из Швейцарии в Москву. Заходя в кружок самоучек и начинающих поэтов, я не раз встречал там Серёжу Есенина. Про него шла такая молва: „Парень — смельчак. Послушай, какие у него стихи! Он пойдёт далеко!” Худенький блондин, юноша в высоких сапожках, картузике, пиджачке и цвета бордо косоворотке... охотно читал свои первые стихи. У Есенина с самых ранних пор... не было неудачных стихов. Он сразу вошёл в литературу, действительно родившись поэтом». В конце 1914 года Есенин и близкие к нему писатели из Су-риковского кружка решили издавать журнал «Друг народа». «Есенин был секретарём журнала и с жаром готовил первый выпуск. Денег не было, но журнал выпустить необходимо было. Собрались в редакции „Доброе утро”. Обсудили положение и внесли по 3—5 руб. на первый номер. „Распространим сами”, — говорил Есенин. Выпущено было воззвание о журнале, в котором говорилось: „Цель журнала быть другом интеллигента-народника, сознательного крестьянина, фабричного рабочего и сельского учителя”. Этим хотели привлечь всех тех, кто, как нам казалось, хотя в малой степени был настроен против войны», — рассказывал поэт Г. Деев-Хомяковский. 8 марта 1915 года поэт вернулся в Москву и выехал в Ревель, решив по пути остановиться в Петрограде. «В это время у меня была написана книга стихов „Радуница”. Я послал из них некоторые в петербургские журналы и, не получая ответа, поехал туда сам». 9 марта приехал в Петроград. «19 лет попал в Петербург проездом в Ревель к дяде» (С. Есенин «Автобиография»). В Петрограде Есенин получил поддержку от А. Блока и, благодаря его помощи, встретился с поэтом С. Городецким и литератором М. Мурашовым. 37 Поездкой в Петроград Есенин остался очень доволен: «Стихи у меня в Питере прошли успешно. Из 60 приняли 51. Взяли „Северные записки”, „Русская мысль”, „Ежемесячный журнал” и др. Осенью Городецкий выпускает мою книгу „Радуница”». «ВЫТКАЛСЯ НА ОЗЕРЕ АЛЫЙ СВЕТ ЗАРИ...» Стихотворение принадлежит к ранней лирике С. Есенина. Оно написано в 1910 году, когда начинающему поэту не было и пятнадцати лет. До этого Есенин уже пробовал писать — о природе, животных, птицах: обо всём, что ему было близко и понятно. Эти лирические зарисовки скорее указывали на желание сочинять и на некоторые возможности, скрытые в юноше, но не были поэзией в строгом смысле этого слова. Исключение составило стихотворение «Выткался на озере алый свет зари...» — в нём впервые перед читателем предстал настоящий поэт, потому что он не только писал о том, что видел и чувствовал его лирический персонаж, но и говорил об этом точно и образно. Товарищ Есенина по его детству и юношеству Н. Сарданов-ский рассказывал: «Первым стихотворением с признанием настоящей художественности было „Выткался на озере алый свет зари...”. Сам Есенин всё время был под впечатлением этого стихотворения и читал его мне вслух бесконечное число раз. Вскоре же он набрался смелости и поехал со своими стихами к профессору Сакулину. Отзыв критика был, по-видимому, очень лестным для Сергея. Из передаваемых им подробностей этого визита я помню, что стихотворение „Выткался на озере...” Сергей для Сакулина читал два раза». Вопросы и задания 12 3 1. Назовите ключевые образы, связанные с темой и основными мотивами стихотворения. 2. Внимательно прочитайте первую строчку стихотворения. Какое место в создании художественного впечатления занимает глагол «выткался»? 3. Одним из художественных приёмов стихотворения является противопоставление. Мир природы контрастен миру лирического персонажа. В чём смысл этого противопоставления? 38 4. Чем мотивировано состояние персонажа? Какими образно-выразительными средствами оно передаётся? 5. Есенин создаёт образ, ставя рядом, казалось бы, взаимоисключающие понятия: «тоска весёлая». Как вы можете охарактеризовать это состояние персонажа? 6. Как вы думаете, почему Есенин «был под впечатлением от этого стихотворения»? 7*. Стихотворение Есенина «Выткался на озере алый свет зари...» получило высшее признание, о каком может мечтать не только начинающий, но и вполне зрелый художник — оно стало народной песней. Как вы думаете, почему? Чем привлекло это стихотворение многочисленных читателей? Найдите запись этой песни, прослушайте её. Соответствует ли музыка эмоциональному настрою, созданному поэтом? 1914 год. 1914 год в поэзии С. Есенина отмечен особым звучанием темы родины. Ещё не началась Первая мировая война, но поэт уже остро чувствовал грядущую трагедию. Наиболее частыми в его стихах становятся слова «край», «родина», «Русь», причём этот край — нищий и убогий, омытый горючими слезами, забытый всеми и заброшенный, но дорогой сердцу лирического персонажа, край богатырский, которым можно и должно гордиться. В строки Есенина вплетаются темы защиты Отечества («Молитва матери», «Богатырский посвист»); звучат признания в искренней сыновней любви к родным местам («Край любимый! Сердцу снятся...», «Гой ты, Русь, моя родная...»). Нередки стихотворения, где слов «край», «родина», «Русь» нет, но на первый план выходят трагические образы, навеянные войной. Они присутствуют в стихотворениях «Узоры», «Бельгия», «Ус», «Зашумели над затоном тростники...». События начавшейся войны врываются в строки Есенина и отзываются болью, слезами расставаний с близкими, ожиданием весточки из далёких немилых краёв. Особо показательно в этом отношении стихотворение «Русь» (1915), вся образная система которого служит раскрытию темы войны. Вершиной в художественном мире стихотворения является образ родины, опоясывающий композиционно весь текст и тем самым усиливающий звучание мотива любви к Руси. Движение темы передано в основных строках-мотивах стихотворения: «Запугала нас сила нечистая...» — «Но люблю тебя, родина кроткая!» — «Ой ты, Русь моя, милая родина» — «Повестили под окнами сотские / Ополченцам идти на войну...» — «Вот где, Русь, твои добрые молодцы, / Вся опора в годину нев- 39 згод» — «Затомилась деревня невесточкой — / Как-то милые в дальнем краю?» — «Ой ты, Русь, моя родина кроткая, / Лишь к тебе я любовь берегу». В стихотворении «Край ты мой заброшенный...» (1914) образ деревенской Руси дан не отчуждённо, не взглядом стороннего человека, а изнутри, через восприятие её сына и пахаря. Он знает, что такое для крестьянина «край — пустырь», «сенокос некошеный», «забоченившиеся» избы с «запенившимися» соломенными крышами, стропилами, покрытыми «плесенью сизой». Бедность крестьянского быта, оскудение деревни, тревога за её будущее (образ воронов, бьющих крылом в окна) не мешают поэту видеть в обычном русском пейзаже неповторимую красоту любимого края. Чувства, которые испытывает благодарный и нежный сын к родной земле, подчёркиваются и употреблением просторечных слов, звучащих для городского жителя почти как неологизмы: «забоченились», «выструги», «прутники», «жисть». Образ русской деревни начала XX века, нарисованный в этом стихотворении Есенина, наполнен любовью автора к Руси и болью за её судьбу. Самостоятельная работа Выполните исследовательский проект. Составьте частотный словарь лексики стихотворений Есенина 1914—1915 годов, посвящённых Руси. Рубрики словаря: высокая лексика; просторечная лексика; неологизмы; архаизмы. С. Есенин и М. Горький. Обратил внимание на Есенина и уже признанный писатель — М. Горький. Вспоминает поэт и переводчик Дмитрий Семёновский: «...в литературных салонах Петрограда появился талантливый крестьянский поэт, совсем ещё юноша, он своими яркими образными стихами возбудил общее внимание к себе. Поэта, о котором шла речь, я встречал в университете Шанявского. Горький спросил: „Ну, что он? Каков?” Через несколько дней я убедился, что интерес Алексея Максимовича к новому имени не был случайным любопытством. Встретив в одном из журналов стихи этого автора, Горький прочитал их, но, кажется, они не произвели на него большого впе- 4 о чатления. Тем не менее... Горький продолжал присматриваться к нему, как к сотням больших и маленьких литераторов, однажды попавших в поле его зрения». В 1926 году в письме к Ромену Роллану М. Горький писал о Есенине: «Город встретил его с тем восхищением, как обжора встречает землянику в январе. Его стихи начали хвалить чрезмерно и неискренно, как умеют хвалить лицемеры и завистники». В конце января 1916 года в Петрограде вышла в свет книга «Радуница». «Появилась моя первая книга „Радуница”. О ней много писали. Все в один голос говорили, что я талант. Я знал это лучше других», — писал Есенин в автобиографии. 10 февраля 1916 года автор преподнёс М. Горькому «Радуницу» с дарственным автографом: «Максиму Горькому, писателю земли и человека от баяшника соломенных суёмов Сергея Есенина на добрую память. 1916 г. 10 февр. Пт.». Армия. Революции. В мае 1915 года Есенин проходит медицинскую комиссию для призыва в армию. «От военной службы меня до осени освободили. По глазам оставили», — отмечал он. 16 января 1916 года полковник Д.Н. Ломан возбудил перед Мобилизационным отделом Главного управления Генерального штаба ходатайство о направлении С.А. Есенина в состав санитарной команды поезда. 25 марта поэт был призван в армию. 5 апреля получил от полковника Д.Н. Ломана удостоверение об откомандировании в Царскосельский военно-санитарный поезд № 143. В середине июня уехал в Москву, затем в Константиново. «Худой, остриженный наголо, приехал он на побывку. Отпустили его после операции аппендицита. — Какая тишина здесь, — говорил Сергей, стоя у окна на улицу и любуясь нашей тихой зарёй. В армии он ездил на фронт с санитарным поездом, и его обязанность была записывать имена и фамилии раненых. Много тяжёлых и смешных случаев с ранеными рассказывал он. Ему приходилось бывать и в операционной. Он говорил об операции одного офицера, которому отнимали обе ноги. Сергей рассказывал, что это был очень красивый и совсем молодой офицер. Под наркозом он пел „Дремлют плакучие ивы”. Проснулся он калекой... Через несколько дней Сергей уехал в Питер. В этот приезд Сергей написал стихотворение „Я снова здесь, в семье родной”» (Е. Есенина «В Константинове»). 41 Я снова здесь, в семье родной, Мой край, задумчивый и нежный! Кудрявый сумрак за горой Рукою машет белоснежной. Седины пасмурного дня Плывут всклокоченные мимо, И грусть вечерняя меня Волнует непреодолимо. Над куполом церковных глав Тень от зари упала ниже. О други игрищ и забав, Уж я вас больше не увижу! В забвенье канули года, Вослед и вы ушли куда-то. И лишь по-прежнему вода Шумит за мельницей крылатой. И часто я в вечерней мгле, Под звон надломленной осоки, Молюсь дымящейся земле О невозвратных и далёких. 1916 Около 23 февраля 1917 года С. Есенин выехал в Могилёв — в распоряжение командира 2-го батальона сводного пехотного полка царской фамилии. После Февральской революции, летом 1917 года Есенин выехал в Мурманск, затем жил в Архангельске, на Соловках, скрываясь от отправки в армию Керенского. «Когда я ушёл из деревни, мне долго пришлось разбираться в своём укладе. В годы революции был всецело на стороне Октября, но принимал всё по-своему, с крестьянским уклоном», — писал поэт. После революций и войн. «Вместе с советской властью покинул Петроград» («Автобиография», 1923) и переехал в Москву. Поэт Пётр Орешин вспоминал об этом времени: «Весной восемнадцатого года мы перекочевали из Петрограда в Москву, и для 42 Есенина эта весна и этот год были исключительно счастливыми временами. О нём говорили на всех перекрёстках литературы того времени. Каждое его стихотворение находило отклик. На каждое его стихотворение обрушивались потоки похвал и ругательств. Есенин работал неутомимо, развивался и расцветал своим великолепным талантом с необыкновенной силой». Вместе с тем Есенин опасался, что новая власть свои задачи будет решать за счёт крестьянства. Эти сомнения и предположения с высочайшей художественной силой прозвучали в его небольшой поэме «Сорокоуст» (1920). Основой для третьей части поэмы стала реальная картина, которую наблюдал Есенин во время поездки на юг. В письме своему знакомому поэт писал, что он испытывает «грусть за уходящее милое родное звериное», что его страшит «сила мёртвого, механического». И продолжает: «Вот Вам наглядный случай из этого. Ехали мы от Тихорецкой на Пятигорск, вдруг слышим крики, выглядываем в окно, и что же? Видим, за паровозом что есть силы скачет маленький жеребёнок, так скачет, что нам сразу стало ясно, что он почему-то вздумал обгонять его. Бежал он очень долго, но под конец стал уставать, и на какой-то станции его поймали. Эпизод для кого-нибудь незначительный, а для меня он говорит очень много. Конь стальной победит коня живого. И этот маленький жеребёнок был для меня наглядным дорогим вымирающим образом деревни...» 3 Видели ли вы, Как бежит по степям, В туманах озёрных кроясь, Железной ноздрёй храпя, На лапах чугунных поезд? А за ним По большой траве, Как на празднике отчаянных гонок, Тонкие ноги закидывая к голове, Скачет красногривый жеребёнок? Милый, милый, смешной дуралей, Ну куда он, куда он гонится? Неужель он не знает, что живых коней Победила стальная конница? 43 Неужель он не знает, что в полях бессиянных Той поры не вернёт его бег, Когда пару красивых степных россиянок Отдавал за коня печенег? По-иному судьба на торгах перекрасила Наш разбуженный скрежетом плёс, И за тысчи пудов конской кожи и мяса Покупают теперь паровоз. Чёрт бы взял тебя, скверный гость! Наша песня с тобой не сживётся. Жаль, что в детстве тебя не пришлось Утопить, как ведро в колодце. Хорошо им стоять и смотреть, Красить рты в жестяных поцелуях, — Только мне, как псаломщику, петь Над родимой страной «аллилуйя». Оттого-то в сентябрьскую склень На сухой и холодный суглинок, Головой размозжась о плетень, Облилась кровью ягод рябина. Оттого-то вросла тужиль В переборы тальянки звонкой. И соломой пропахший мужик Захлебнулся лихой самогонкой. Сорокоуст, 1920 Некоторые детали этой поездки легли в основу поэтических образов. Товарищ Есенина, поэт А. Мариенгоф, рассказывал: «В Дербенте наш проводник, набирая воду, в колодец упустил ведро. Есенин и его использовал в обращении к железному гостю в „Сорокоусте”: Жаль, что в детстве тебя не пришлось Утопить, как ведро в колодце. В Петровском порту стоял целый состав малярийных больных. Нам пришлось видеть припадки поистине ужасные. Люди прыгали на своих досках, как резиновые мячи, скрежетали зубами, обливались потом, то ледяным, то дымящимся, как кипяток. В „Сорокоусте”: Се изб древенчатый живот Трясёт стальная лихорадка!» 4 Такова реальная основа «Сорокоуста» — одного из самых пронзительных, очень личных и в то же время предельно обобщённых произведений поэта. Несовпадение ожидаемого и реального, тоска по уходящему и внутренний страх перед будущим, боль и любовь выражены в «Сорокоусте» в каждой строке, в каждом слове, в том, как они соотносятся друг с другом. Так, например, высокая лексика с риторическим обращением («О, электрический восход») и фраза, начинающаяся с уходящего из языка местоимения «се» в значении «этот» соседствуют с просторечиями «жалостная», имитацией припева из народной песни «Таля-ля-ля, тили-ли-гом». Образ «тоскующих песен» и лягушиный писк в соломе становятся элементами художественного мира стихотворения. Подобные образные средства словно готовят кульминационные строки «Сорокоуста» в части третьей. Развязка происходит в четвёртой главке, где проявляется главное: неизбежность расплаты за этот неистовый, бешеный и равнодушно-паровозный гон, темп которого не в состоянии вынести «красногрудый жеребёнок». Есенин максимально приближает события каждому, кто будет читать его строки, своим обращением-вопросом: Видели ли вы, Как бежит по степям... И даже это лёгкое сближение «ли — ли» («ВидеЛИ ЛИ...»), похожее в данном случае на косноязычие, передаёт состояние особого возбуждения, которое также должно перейти к читателю. Эмоциональное напряжение усиливается введением в текст риторических вопросов (в третьей части они присутствуют в каждой из трёх строф, а в заключительной строфе их подряд четыре). Пятое предложение — итог. Риторического вопроса в нём нет — и это тоже художественный ход поэта. Незачем и некого спрашивать. Все предрешено. И перед тем, как выплеснуть самое страшное, вдруг возникает выпадающее из литературного языка просторечие «тысчи» — и многократно усиливает основной трагический мотив: И за тысчи пудов конской кожи и мяса Покупают теперь паровоз. Такова цена. И не она ли теперь будет основной в новой жизни, когда за всё заплатят чужой кожей и чужим мясом? Трагические предчувствия Есенина, к сожалению, имели основания — 45 во время Гражданской войны, где во имя идеи брат убивал брата. Подтвердятся они очень скоро и трагической судьбой людей, погибших в тюрьмах и лагерях. * * * В 1922 году Есенин вместе с Айседорой Дункан1 посетил несколько стран Европы, побывал в СШ^. Американская пресса и публика были равнодушны к русскому поэту. Они больше писали о сапогах мужа госпожи Дункан, чем о его стихах. Есенина это оскорбляло. «Одноэтажной Америки» он не увидел и не узнал. Многоэтажная виделась ему каким-то монстром, пожирающим души. «Железным Миргородом» назвал он эту страну в своих очерках. 3 августа 1923 года Есенин вернулся в Москву. В книге воспоминаний «Люди. Годы. Жизнь» писатель И.Г. Оренбург отмечал: «Он промчался по Европе, по Америке и ничего не заметил... Конечно, на Западе тогда был не только фокстрот, но и кровавые демонстрации, и голод, и Пикассо2, и Ромен Роллан, и Чаплин3, и много другого. Но состояние Есенина мне понятно. Дело не только в любви к берёзкам, о которой много писали, дело и в том, что он издали увидел во весь рост народ, ринувшийся к будущему. Вернувшись в Россию, он попытался сделать выводы». В автобиографии 1923 года Есенин отметил: «Доволен больше всего тем, что вернулся в Советскую Россию». Резким контрастом Америке показалось Есенину Закавказье, куда он приехал после посещения США. Поэт побывал в Тифлисе, Ереване, Баку. Редактор «Бакинского рабочего» П.И. Чагин, один из руководителей Советского государства С.М. Киров4 и многие другие сделали всё, чтобы поэт чувствовал себя на Кавказе комфортно, спокойно. Они создали ему все условия для отдыха и творчества. «Работается и пишется мне дьявольски хорошо», — отмечал Есенин. На Востоке Есенин создал один из лучших своих поэтических циклов — «Персидские мотивы». 1 января 1925 года газета «Бакинский рабочий» опубликовала стихотворения «Шаганэ ты моя, Шаганэ!..» и «Ты сказала, что Саади...» под общим заголовком «Персидские мотивы». ' Дункан Айседора (1877—1927) — балерина, жена С. Есенина. 2 Пикассо Пабло (1881 — 1973) — французский живописец. 3 Чаплин Чарлз Спенсер (1889 — 1977) — американский актёр, режиссёр, сценарист. 4 Киров (псевдоним; настоящая фамилия Костриков) Сергей Миронович (1886—1934) — советский партийный и государственный деятель. 46 Шаганэ ты моя, Шаганэ! Потому что я с севера, что ли, Я готов рассказать тебе поле, Про волнистую рожь при луне. Шаганэ ты моя, Шаганэ. Потому что я с севера, что ли, Что луна там огромней в сто раз, Как бы ни был красив Шираз, Он не лучше рязанских раздолий, Потому что я с севера, что ли. Я готов рассказать тебе поле, Эти волосы взял я у ржи, Если хочешь, на палец вяжи — Я нисколько не чувствую боли. Я готов рассказать тебе поле. Про волнистую рожь при луне По кудрям ты моим догадайся. Дорогая, шути, улыбайся, Не буди только память во мне Про волнистую рожь при луне. Шаганэ ты моя, Шаганэ! Там, на севере, девушка тоже, На тебя она страшно похожа, Может, думает обо мне... Шаганэ ты моя, Шаганэ. 1924 Стихотворение обращено к Шаганэ Нерсесовне Тальян — в те годы преподавательнице литературы в одной из школ Бату-ма. В своих воспоминаниях о встречах с Есениным Ш.Н. Тальян писала: «На третий день нашего знакомства он принёс мне рукопись стихотворения „Шаганэ ты моя, Шаганэ!..”, посвящённого мне. Поэт подарил мне также книгу стихов с автографом: Дорогая моя Шаганэ, Вы приятны и милы мне. С. Есенин. 4j/1 — 25. Батум В конце января 1925 года Сергей Есенин уехал из Батуми, и с тех пор мы не встречались». Среди средств художественной выразительности стихотворения основной является внутристрофная кольцевая композиция. При этом каждая строфа повторяет определённую строку первой строфы. Это создаёт особое эмоциональное звучание и настроение. 23 декабря 1925 года Есенин приехал в Ленинград. Остановился в гостинице «Англетер». 27 декабря он рассказал своим друзьям, что утром хотел написать стихотворение, но поскольку в гостинице не оказалось чернил, надрезал себе руку и написал стихи кровью. Стихотворение он отдал поэту В.И. Эрлиху в присутствии нескольких друзей и попросил прочитать позднее, наедине. Эрлих забыл о стихотворении, прочитал его только 28 декабря, уже после смерти Есенина. До свиданья, друг мой, до свиданья. Милый мой, ты у меня в груди. Предназначенное расставанье Обещает встречу впереди. До свиданья, друг мой, без руки, без слова, Не грусти и не печаль бровей, — В этой жизни умирать не ново, Но и жить, конечно, не новей. 1925 Есенин покончил жизнь самоубийством в ночь с 27 на 28 декабря 1925 года. Многие до сих пор убеждены в том, что это было убийство. Для вас, любознательные 1 1 1. С. Есенин читает свои стихи Писатель Л. Никулин в статье «Памяти Есенина» отмечал: «Непринуждённо и просто Есенин читал стихи, не подчёркивая их смысла, не нажимая по-актёрски на выигрышные строфы, и стихи доходили, что называется, брали за сердце, притом читал 48 он без тени какого-либо местного говора. <...> Надо сказать, что его с особенным вниманием слушали неискушённые люди, в самом чтении Есенина было непостижимое очарование». 4 ноября 1920 года Есенин читал стихи в Большом зале Московской консерватории. Один из слушателей, П.В. Шаталов, вспоминал: «...он, встав в непринуждённую позу, откинув машинально концы шарфа, звонко, выразительно, отдавая слушателям всё своё сердце, прочитал стихотворение „В том краю, где жёлтая крапива...”. Слишком волнующе и трогательно прозвучали последние строфы стихотворения: И меня по ветряному свею... В зале творилось невообразимое: „Браво! Бис!..” Дружные аплодисменты бесспорно свидетельствовали о выражении самых искренних чувств к поэту. И Есенин читал одно стихотворение за другим. Эмоциональное переживание слушателей было созвучно с чувствами поэта. Это было очаровательно. Каждый из присутствующих как будто прикоснулся к источнику живой воды... Такова была всемогущая сила истинной поэзии. Есенин являлся ярким её представителем». Совершенно блестяще, вдохновенно читал Есенин свою драматическую поэму «Пугачёв». М. Горький вспоминал: «Есенина попросили читать. Он охотно согласился, встал и начал монолог Хлопуши. Вначале трагические выкрики каторжника показались театральными. Сумасшедшая, бешеная, кровавая муть! Что ты? Смерть? Но вскоре я почувствовал, что Есенин читает потрясающе, и слушать его стало тяжело до слёз. Я не могу назвать его чтение артистическим, искусным и так далее, все эти эпитеты ничего не говорят о характере чтения. Голос поэта звучал несколько хрипло, крикливо, надрывно, и это как нельзя более резко подчёркивало каменные слова Хлопуши. Изумительно искренно, с невероятной силою прозвучало неоднократно и в разных тонах повторенное требование каторжника: Я хочу видеть этого человека! И великолепно был передан страх: Где он? Где? Неужель его нет? 49 Даже не верилось, что этот маленький человек обладает такой огромной силой чувства, такой совершенной выразительностью. Читая, он побледнел до того, что даже уши стали серыми. Он размахивал руками не в ритм стихов, но это так и следовало, ритм их был неуловим, тяжесть каменных слов капризно разновесна. Казалось, что он мечет их, одно — под ноги себе, другое — далеко, третье — в чьё-то ненавистное ему лицо. И вообще всё: хриплый, надорванный голос, неверные жесты, качающийся корпус, тоской горящие глаза, - всё было таким, как и следовало быть всему в обстановке, окружавшей поэта в тот час. Совершенно изумительно прочитал он вопрос Пугачёва, трижды повторенный: Вы с ума сошли? — громко и гневно, затем тише, но ещё горячей: Вы с ума сошли? И наконец совсем тихо, задыхаясь в отчаянии: Вы с ума сошли? Кто сказал вам, что мы уничтожены? Неописуемо хорошо спросил он: Неужель под душой так же падаешь, как под ношею? И после коротенькой паузы вздохнул, безнадёжно, прощально: Дорогие мои... Хор-рошие... Взволновал он меня до спазмы в горле, рыдать хотелось. Помнится, я не мог сказать ему никаких похвал, да он — я думаю — и не нуждался в них. Я попросил его прочитать о собаке, у которой отняли и бросили в реку семерых щенят. —Если вы не устали... — Я не устаю от стихов, — сказал он и недоверчиво спросил: А вам нравится о собаке? Я сказал ему, что, на мой взгляд, он первый в русской литературе так умело и с такой искренней любовью пишет о животных. 50 — Да, я очень люблю всякое зверьё, — молвил Есенин задумчиво и тихо, а на мой вопрос, знает ли он „Рай животных” Клоделя, не ответил, пощупал голову обеими руками и начал читать „Песнь о собаке”. И когда произнёс последние строки: Покатились глаза собачьи Золотыми звёздами в снег, — на его глазах тоже сверкнули слёзы. После этих стихов невольно подумалось, что Сергей Есенин не столько человек, сколько орган, созданный природой исключительно для поэзии, для выражения неисчерпаемой „печали полей”, любви ко всему живому в мире, и милосердия, которое более всего иного — заслужено человеком». «Самыми яркими впечатлениями от встреч с Есениным, — рассказывал писатель И.В. Евдокимов, — было чтение им стихов. Он тогда ни на кого не глядел, глаза устремлялись куда-то в сторону, свисала к груди голова, тряслись волосы непокорными вьюнами, а губы уставлялись детским капризным топнич-ком. И как только раздавались первые строчки, будто запевал чуть неслаженный музыкальный инструмент, понемногу звуки вырастали, исчезала начальная хрипотца — и строфа за строфой лились жарко, хмельно, страстно... Я слушал лучших наших артистов, исполнявших стихи Есенина, но, конечно, никто из них не передавал даже примерно той внутренней и музыкальной силы, какая была в чтении самого поэта. Никто не умел извлекать из его стихов нужные интонации, никому так не пела та подспудная, непередаваемая музыка, какую создавал Есенин, читая свои произведения. Чтец это был изумительный. И когда он читал, сразу понималось, что чтение для него самого есть внутреннее, глубоко важное дело. Забывая о присутствующих, будто в комнате оставался только он один и его звеневшие стихи, Есенин громко и жарко и горько кому-то говорил о своих тягостных переживаниях, грозил, убеждал, спорил... Расходясь и расходясь, он жестикулировал, сдвигал на лоб шапку, на лице выступал тончайший пот, губы быстро-быстро шевелились... Первый раз я слушал его весной 1924 года... Он принёс стихотворение «Письмо к матери»... Кто-то попросил его прочитать. Держа в руке листок и не глядя в него, он начал читать. Ли- 51 ца его не было видно. Он стоял спиной к окну... Помню, как по спине пошла мелкая, холодная оторопь, когда я услышал: Пишут мне, что ты, тая тревогу, Загрустила шибко обо мне, Что ты часто ходишь на дорогу В старомодном ветхом шушуне. Я искоса взглянул на него: у окна темнела чрезвычайно грустная и печальная фигура поэта. Есенин жалобно мотал головой: Будто кто-то мне в кабацкой драке Саданул под сердце финский нож. Тут голос Есенина пресёкся, он, было видно, трудно пошёл дальше, захрипел... и ещё раз запнулся на строчках: Я вернусь, когда раскинет ветви По-весеннему наш белый сад. Дальше мои впечатления пропадают, потому что зажало мне крепко и жестоко горло, таясь и прячась, я плакал в глуби огромного нелепого кресла, на котором сидел в темнеющем простенке между окнами». 2 2. Образ поэта в воспоминаниях современников «Поглядел я на него: хорош! Свежее юношеское лицо, светлый пушок над губами, синие глаза и кудри — всё то, о чём потом все мы читали в его позднейших стихах: „Я сыграю на тальяночке про синие глаза”, которые „кто-то тайным тихим светом напоил”, о которых говорил он в последние годы: „были синие глаза, да теперь поблёкли”. Ему всего двадцать два года, от всей его стройной фигуры веяло уверенностью и физической силой, и по его лицу нежно светилась его розовая молодость: „глупое, милое счастье, свежая розовость щёк”. Если бы я не видел его воочию, я никогда не поверил бы, что „свет от розовой иконы на златых моих ресницах” — написано им про самого себя. А когда он встряхивал головой или менял положение головы, я не мог не сказать ему, что у него хорошие волосы, и опять он вместо ответа улыбнулся и заговорил о стихах. После я понял эту его улыбку, которая говорила: „А ты думаешь, я не знаю, что хорошо и что плохо... отлично знаю!” И действительно, разве мы не читали потом: „старый клён головой на меня похож”, „ах, увял головы 52 моей куст!” или „тех волос золотое сено превращается в серый цвет”, или „запрокинулась и отяжелела золотая моя голова”... Я изумлялся его энергии и удивлялся его внешним видом. В нём было то, что даётся человеку от рождения: способность говорить без слов. В сущности, он говорил очень мало, но зато в его разговоре участвовало всё: и лёгкий кивок головы, и выразительнейшие жесты длинноватых рук, и порывистое сдвигание бровей, и прищуривание синих глаз... Говорил он, обдумывая каждое слово и развивая до крайних пределов свою интонацию, но собеседнику всегда казалось, например, мне, что Есенин высказался в данную минуту до самого дна, тогда как до самого дна есенинской мысли на самом деле никогда и никто донырнуть не мог! Одну и ту же тему, один и тот же разговор он поворачивал и так и эдак, и по существу высказывался всегда одинаково, только с разных сторон, с разными образами...» (Я. Орешин «Моё знакомство с С. Есениным»). «Больше всего он любил русские песни. За ними он проводил целые вечера, а иногда и дни. Он заставлял петь всех, приходивших к нему. Песней можно было его удержать дома, когда он, простуженный, собирался в дождь и слякоть выходить на улицу, песней можно было прогнать его плохое настроение и песней же можно было привести его в какое угодно настроение. Он знал песню, как теперь редко кто знает, и любил её — грустную, задорную, старинную, современную. Он понимал песню, чувствовал её как-то по-особенному, по-своему. Большой радостью бывало для него подбить свою мать на песни; споёт она, а он говорит: „Вот это песня! Сёстры так не умеют, это старая песня”» (С. Виноградская «Как жил Сергей Есенин»), Вопросы и задания О . 1 2 3 1. Вспомните всё, что вам известно о жизни и творчестве С. А. Есенина. Составьте хронологическую таблицу «Основные вехи биографии С. Есенина». 2. Напишите небольшое сочинение-размышление на тему «Мой Есенин». 3. Подготовьте развёрнутую характеристику стихотворения «Письмо к женщине». В процессе работы не обойдите вниманием следующие моменты: — дата написания стихотворения и значимость этого периода жизни для мироощущения С. Есенина; 53 —жанр письма и мотив исповедальное™ в лирике С. Есенина; —автобиографическое и художественно обобщённое в стихотворении; — Она и её образ в изображении Есенина; — Он и его характер. Приём самораскрытия; — движение лирического сюжета: от «вы» — к «я»; от «я» — к «мы» (страна); от «мы» — к «я» и «вы»; —мотив любви в стихотворении; — место стихотворения «Письмо к женщине» в интимной лирике С. Есенина. Книжная полка 1. Составьте список стихотворений С. Есенина, ставших песнями или романсами. Расскажите об одном из этих произведений. 2. Сотни поэтов посвятили С. Есенину свои стихотворения. Неоднократно к его образу обращался Н.И. Рыленков. Вот его стихотворение: ПАМЯТИ ЕСЕНИНА Он был твой верный сын, о Русь, Певец берёзового ситца, И радость нёс тебе и грусть — Всё, что в твоих просторах снится. Как колокольчик золотой, Он звонкой песней захлебнулся. Так не кляни его за то, Что на крутом пути споткнулся. Он жил, одной тобой дыша, И, пусть смежил до срока веки, Его певучая душа С тобой останется навеки. Подберите другие стихотворения, посвящённые С. Есенину. 3. У прозаика А.Д. Андреева в издательстве «Московский рабочий» вышел двухтомник «Есенин». В нём рассказано о юности поэта, его первых шагах в творчестве. Книга Андреева основана на документальных материалах, свидетельствах очевидцев. Найдите её и ознакомьтесь с этими интересными сведениями. ВЛАДИМИР ВЛАДИМИРОВИЧ МАЯКОВСКИЙ 1893-1930 ПОРТРЕТ ПОЭТА В памяти всех, кто хотя бы однажды видел В. Маяковского, он запечатлелся удивительно красивым, высоким, неожиданным, искромётным. Маяковский в стихах создал автопортрет, в котором, наверное, наиболее полно и точно воссоздаёт не столько свой внешний облик, сколько глубокий и противоречивый внутренний мир. Этот портрет скорее психологическое художественное полотно, чем удивительно точная и мастерски сделанная фотография. В поэме «Облако в штанах» (1914—1915) он сказал о себе: У меня в душе ни одного седого волоса, и старческой нежности нет в ней! Мир огрбмив мощью голоса, иду — красивый, двадцатидвухлетний. Здесь важно всё: и молодость, и красота, и мощь поэтического дарования, которую он вполне осознаёт, но самое главное (это поставлено на первое место) — молодость души: «У меня в душе ни одного седого волоса...» Однако впечатление о том, что поэт — молодой и красивый — постоянный оптимист, рушится сразу при прочтении первых же его произведений. Ключом к пониманию личности Маяковского, его отношения ко всему происходящему в стране и мире являются, например, такие строки: 55 Вот — я, весь боль и ушиб. «Весь» — вобрал в себя боль тысяч и тысяч, вобрал так, что она ощущается физически, она постоянна и повсеместна. Приведённые строки из стихотворения 1916 года «Ко всему» написаны в дни Первой мировой войны, которая была отвергнута Маяковским и проклята им. Война, понимает поэт, ведётся из-за корысти, захвата чужих территорий. Об этом он писал много, в том числе и в стихотворении с очень точным названием — «К ответу!» (1917): Скоро у мира не останется неполоманного ребра. И душу вытащат. И растопчут там её только для того, чтоб кто-то к рукам прибрал Месопотамию. В настоящем обращаться не к кому — все опьянены кровавой бойней. И лирический персонаж Маяковского обращается к грядущим людям. Они будут чище и лучше: Грядущие люди! Кто вы? Вот — я, весь боль и ушиб. Вам завещаю я сад фруктовый моей великой души. Ко всему, 1916 В приведённых строчках проявились очень важные художественные особенности поэтического мировосприятия Маяковского: предельное преувеличение деталей, которые, благодаря такой гиперболизации, вырастают до мощных, ёмких символов решительного отвержения, неприятия происходящего. Носителем справедливости, добра выступает Поэт. 56 А мне сквозь строй, сквозь грохот как пронести любовь к живому? Оступлюсь — и последней любовишки кроха навеки канет в дымный омут, — писал Маяковский в поэме «Война и мир» (1917). В мире самодовольства, зла и стяжательства лирический персонаж поэта чувствует себя предельно одиноким, что подчёркивается сгущением, смысловой насыщенностью поэтических образов, в данном случае при помощи сравнения: Я одинок, как последний глаз у идущего к слепым человека! Несколько слов о себе самом, 1913 Маяковский решительно не принимает общества, находящегося во власти материальных ценностей. Он видит опасность утверждения морали, при которой растлеваются души под прикрытием нередко правильных слов. Всё покупается и продаётся, даже святая святых — любовь, искусство. Сытые считают, что поэзия, музыка должны служить им, услаждать их низменные страсти. Протест против такого отношения к искусству с трагической силой выражен в стихотворении «Кое-что по поводу дирижёра» (1915). Талантливый музыкант вместе с оркестром вынужден играть в ресторане, где истинная музыка не нужна; необходимы звуки для услаждения слуха во время приёма пищи. Дирижёр не может больше мириться с этим. Он решается «на последний концерт», приказывая оркестрантам исполнить настоящую музыку. Ситуация гиперболизирована, практически всё изображение — сплошная метафора. Настоящую музыку дирижёру не простят. Другую он играть больше не может и не будет — лучше смерть. Тема боли, смерти — одна из основных в творчестве Маяковского в эти военные годы. Он не принимает никаких объяснений происходящего. Мир обезумел от крови и ненависти. Поэт не видит никого, кто хотел бы и мог остановить войну, поставить заслон кровавой реке. 57 Его отрицание мира зла не знает границ. Но нельзя жить одним отрицанием. Нельзя без любви, даже если она не дарит радости ответных чувств. В 1916 году Маяковский пишет одно из самых проникновенных своих стихотворений о любви — «Лиличка!». Стихотворение о трагической любви героя-романтика ко вполне земной женщине. Этой же теме посвящена пронзительная поэма 1915 года « Флейта-позвоночник». Любимая уходит от поэта. Ей непонятны и не нужны его слова, его пульсирующие, как кровь в вене, искренние строки. Многие в ответ могли бы сказать что-то жёсткое и злое. Многие, но не он. В его сердце — истинная любовь. Она несовместима со злом. Она уходит? «Дай хоть последней нежностью выстелить твой уходящий шаг...» Как не вспомнить здесь пушкинское: «Я вас любил так искренно, так нежно, / Как дай вам Бог любимой быть другим»... Тема любви до последних дней Маяковского остаётся одной из центральных в его творчестве. «Если я чего сочинил, если чего сказал, — признаётся он в поэме „Хорошо!”, — виной тому глаза-небеса, любимой моей глаза». Помимо поэмы «Хорошо!» (1927), воспевающей жизнь страны после Октябрьской революции, Маяковский задумал написать поэму «Плохо!». В жанре поэмы замысел остался невоплощённым. Но можно сказать, что «Плохо!» было Маяковским создано — в форме сатирических стихотворений. Сатира Маяковского — «оружие любимейшего род», по его собственному признанию, — бичевала не только внешних врагов страны: государства Антанты, объявившие войну послереволюционной России, но и внутренних. Оружие сатиры было направлено против белогвардейских генералов — Колчака, Деникина. Бил стихом поэт прогульщиков, лодырей и пьяниц. Но прежде всего и сильней всего его сатирическое перо обращалось в сторону новой советской бюрократии — «столпов», «прозаседавшихся», «подлиз» — «дряни»: таким жёстким и точным словом назвал их поэт. В сатирических произведениях Маяковский пользовался тем же испытанным приёмом, к которому прибегал и в ранних своих стихах, — предельной гиперболизацией. Определённая подробность, деталь во много раз увеличивалась под пером поэта-сатирика. Явление становилось выпукло-образным, его омерзительная сущность — предельно наглядной. Умение чиновников «множиться» изображено в его «Бюрократиаде» (1922), стремле- 58 ние погубить любое творческое дело в цепи бесконечных заседаний — в «Прозаседавшихся» (1922). В этих и подобных стихотворениях — общий, коллективный образ бюрократов-парази-тов. Маяковский умел наделить их конкретным, индивидуальным лицом. Он блистательно сделал это в пьесах «Клоп» (1929) и «Баня» (1930), в стихотворениях «Столп», «Подлиза» и многих-мно-гих других. Талант Маяковского был огромен и ярок. Доказательством является его разноплановое творчество: лирика, гражданские стихи, эпические и лиро-эпические поэмы, сатирические плакаты и пьесы, статьи по вопросам литературы и искусства. Маяковский был замечательным художником и незаурядным актёром — об этом свидетельствуют его рисунки, роль в немом (тогда не было звукового) кино в фильме «Барышня и хулиган», снятом по его сценарию. Его пьесы с успехом шли на сценах многих советских театров. Его стихотворения с блеском исполняли знаменитые актёры, среди которых лучшими были Владимир Яхонтов и Игорь Ильинский. На стихи Маяковского написал ораторию замечательный композитор XX века Георгий Свиридов. Маяковский видел свою задачу в том, чтобы обогатить язык народа новым словом. «<...> Каждый писатель должен внести новое слово, потому что он прежде всего седой судья, вписывающий свои приказания в свод законов человеческой мысли», — писал он ещё в 1914 году в статье «Два Чехова». «Улица корчилась безъязыкая» — поэт хотел дать ей слово. Он выполнил свою миссию. Для вас, любознательные ^ 1. М. Горький о В. Маяковском 0 первой встрече Маяковского с Горьким осенью 1914 года на вилле Ланг, где жил М. Горький, рассказывает в своих воспоминаниях в 1940 году М.Ф. Андреева1. Маяковский приехал в то время, когда Горький работал. До обеда, по предложению М.Ф. Андреевой, пошли собирать грибы. 1 Андреева (псевдоним; настоящая фамилия Юрковская) Мария Фёдоровна (1868—1953) — русская актриса. На сцене с 1894 года, в 1898—1905 годах — в МХТ. Одна из основателей и артистка Большого драматического театра в Петрограде (1919). Гражданская жена М. Горького. 59 «Когда мы вернулись домой, пришли все наши — стол у нас всегда был большой и многолюдный. Слышим: лестница скрипит, спускается Алексей Максимович. Очень было занятно смотреть, как волновался Маяковский... Алексей Максимович вошёл, посмотрел на него. „А, здравствуйте! Вы кто — вы Владимир Маяковский?” — „Да”. — „Ну, отлично, чудесно, чудесно! Давайте обедать! Вы уже познакомились?” За обедом говорил больше Алексей Максимович, а Маяковский больше слушал; и по тому, как он смотрел на Алексея Максимовича, и по тому, как Алексей Максимович на него посматривал, я твёрдо знала, что моё предположение о том, что они друг в друга влюбятся, правильно, — весьма ближайшее будущее показало, что это так и было. ...Такова была первая встреча Алексея Максимовича с Маяковским. Помню, Маяковский несколько раз к нам приезжал в Мустамяки. Очень часто он бывал у нас в Петербурге, на Кронверкском проспекте, когда мы ещё жили на пятом этаже. Это было в 1915—1916 годах. ... Алексей Максимович восхищался им, хотя беспокоила его немножко, если можно так выразиться, зычность поэзии Владимира Владимировича. Помнится, как-то он ему даже сказал: „Посмотрите, — вышли вы на заре и сразу заорали, что есть силы-мочи. А хватит ли вас, день-то велик, времени много?” Про Маяковского много времени спустя он говорил также, что это чудесный лирический поэт, с прекрасным чувством, что хорошо у него выходит и тогда, когда он и не лирикой мысли высказывает». В апреле 1914 года в «Журнале журналов» была напечатана статья М. Горького «О русском футуризме» с примечанием редакции: «Ввиду путаницы, созданной газетными известиями о выступлении Максима Горького на вечере футуристов, редакция „Журнала журналов” обратилась к знаменитому писателю с просьбой выяснить его точку зрения». «Русского футуризма нет. Есть просто Игорь Северянин, Маяковский, Бурлюк, В. Каменский. Среди них есть, несомненно, талантливые люди, которые в будущем, отбросив плевелы, вырастут в определённую величину. Они мало знают, мало видели, но они, несомненно, возьмутся за разум, начнут работать, учиться. Их много ругают, и это, несомненно, огромная ошибка. Не ругать их нужно, к ним нужно просто тепло подойти, ибо даже в этом крике, в этой ругани есть хорошее: они молоды, у них нет 6о застоя, они хотят нового, свежего слова, и достоинство несомненное. Достоинство ещё в другом: искусство должно быть вынесено на улицу, в народ, в толпу, и это они делают; правда, очень уродливо, но это простить можно. Они молоды... молоды... И все они, этот хоровод галдящих, кричащих и именующих себя почему-то футуристами, сделают своё маленькое, — а может, и большое! — дело, которое, очевидно, даст всходы. Пусть крик, пусть ругань, пусть угар, но только не молчание, мёртвое, леденящее молчание. Трудно сказать, во что они выльются, но хочется верить, что это будут новые, молодые, свежие голоса. Мы их ждём, мы их хотим. Их породила сама жизнь, наши современные условия. Они не выкидыши, они вовремя рождённые ребята. И только недавно увидел их впервые живыми, настоящими, и, знаете, футуристы не так уже страшны, какими выдают себя и как разрисовывает их критика. Вот возьмите для примера Маяковского — он молод, ему всего двадцать лет, он криклив, необуздан, но у него, несомненно, где-то под спудом есть дарование. Ему надо работать, надо учиться, и он будет писать хорошие, настоящие стихи. Я читал его книжку стихов. Какое-то меня остановило. Оно написано настоящими словами...» «...Алексей Максимович за последнее время носится с Вл. Маяковским, — записывает один из современников Горького в 1916 году. — Он его считает талантливейшим, крупнейшим поэтом. Восхищается его стихотворением „Флейта-позвоночник”. Говорит о чудовищном размахе Маяковского, о том, что у него — своё лицо. „Собственно говоря, никакого футуризма нет, а есть только Вл. Маяковский. Поэт. Большой поэт...”». Сохранилась открытка Горького Маяковскому от 3 июля 1915 года: «Буду рад видеть Вас. Если можно, приезжайте к часу, к завтраку». В «Автобиографии» В. Маяковский напишет: «Поехал в Мустамяки. М. Горький. Читал ему части „Облака”. Расчувствовавшийся Горький обплакал мне весь жилет. Расстроил стихами. Я чуть загордился». Об этой встрече Горький вспоминал в апреле 1930 года, после смерти Маяковского: «...Там он читал „Облако в штанах”, „Флейта-позвоночник” — отрывки и много различных лирических стихов. Стихи очень понравились мне, и читал он отлично, даже разрыдался, как женщина, чем весьма испугал и взволно- 6i вал меня. Жаловался на то, что „человек делится горизонтально по диафрагме”. Когда я сказал ему, что — на мой взгляд — у него большое, хотя, наверно, очень тяжёлое будущее, он угрюмо ответил: „Я хочу будущего сегодня” и ещё: „без радости не надо мне будущего, а радости я не чувствую”. Вёл он себя очень нервозно, очевидно, был глубоко расстроен... Он говорил как-то в два голоса, то — как чистейший лирик, то — резко сатирически». 2. Эпизод с художником И.Е. Репиным В воспоминаниях К. Чуковского есть описание чтения Маяковским «Облака в штанах» на даче у Чуковского. «Неожиданно появился Репин. Вот они оба очень любезно, но сухо здороваются, и Репин, присев к столу, просит, чтобы Маяковский продолжал своё чтение. Маяковский начинает своего „Апостола” с первой строки. На лице у него — вызов и боевая готовность. Я жду от Репина грома и молнии, но вдруг он произносит влюблённо: — Браво, браво! И начинает глядеть на Маяковского с возрастающей нежностью. И после каждой строфы повторяет: — Вот так так! Вот так так! „Тринадцатый апостол” дочитан до последней строки. Репин просит: „Ещё”. Маяковский читает и „Кофту фата”, и отрывки из трагедии, и своё любимое „Нате!”. Репин восхищается всё жарче. „Темперамент! — кричит он. — Какой темперамент!” И, к недоумению многих присутствующих, сравнивает Маяковского с Гоголем, с Мусоргским... Репин всё ещё не в силах успокоиться и в конце концов говорит Маяковскому: —Я хочу написать ваш портрет! Приходите ко мне в мастерскую. Это было самое приятное, что мог сказать Репин любому из окружавших его. „Я напишу ваш портрет”. Эта честь выпадала немногим. Репин в своё время наотрез отказался написать портрет Ф.М. Достоевского, о чём сам неоднократно вспоминал с сожалением. Я лично был свидетелем того, как он в течение нескольких лет уклонялся от писания портретов В.В. Розанова и Ивана Бунина. На прощание Репин сказал Маяковскому: 62 — Уж вы на меня не сердитесь, но, честное слово, какой же вы, к чертям, футурист!.. Маяковский буркнул ему что-то сердитое, но через несколько дней, когда Репин пришёл ко мне снова и увидел у меня рисунки Маяковского, он ещё настойчивее высказал то же суждение. Когда Маяковский пришёл к Репину в „Пенаты”, Репин снова расхвалил его рисунки и потом повторял своё: —Я всё же напишу ваш портрет! —А я ваш! — отозвался Маяковский и быстро-быстро тут же в мастерской сделал с Репина несколько моментальных набросков, которые, несмотря на свой карикатурный характер, вызвали жаркое одобрение художника. —Какое сходство!.. И какой (не сердитесь на меня) реализм!.. А портрета Маяковского Репин так и не написал. Приготовил широкий холст у себя в мастерской, выбрал подходящие кисти и краски и всё повторял Маяковскому, что хочет изобразить его „вдохновенные волосы”. В назначенный час Маяковский явился к нему (он был почти всегда пунктуален), но Репин, увидев его, вдруг вскрикнул страдальчески: —Что вы наделали!., о! Оказалось, что Маяковский, идя на сеанс, нарочно зашёл в парикмахерскую и обрил себе голову, чтобы и следа не осталось от тех „вдохновенных” волос, которые Репин считал наиболее характерной особенностью творческой личности. —Я хотел изобразить вас народным трибуном, а вы... И вместо большого холста Репин взял маленький и стал неохотно писать безволосую голову, приговаривая: —Какая жалость! И что это вас угораздило! Маяковский утешал его: —Вырастут!» Книжная полка В 1939 году поэт Николай Асеев написал поэму «Маяковский начинается». В главе «Косой дождь» им поэтически воссоздан портрет Маяковского: Мы все любили его за то, что он не похож на всех. 63 За неустанный его задор, за неуёмный смех. Тот смех такое свойство имел, что прошлого рвал пласты; и жизнь веселела, когда он гремел, а скука ползла в кусты. Такой у него был огромный путь, такой ширины шаги, — что слышать его, на него взглянуть сбегались друзья и враги. Одни в нём видели остряка, ломающего слова; других — за сердце брала строка, до слёз горяча и жива. Вот он встаёт, по грудь над толпой, над полюсом всех широт... И в сумрак уходит завистник тупой, а друг выступает вперёд. Я доли десятой не передам, как весел и смел его взгляд; и — рукоплесканье летит по рядам строке, попадающей в лад. Ладони бьют, и щёки горят... б4 Ещё ли усмешка коса! За словом слова тяжёлый снаряд летит, шевеля волоса... Всё шире плечи, прямей голова, всё искристее глаза... Ещё, и ещё, и ещё наплывай, живительная гроза. И вдруг, как девушку — нежной рукой, обнимет весёлой строкой. А это — надобно понимать, как девушек обнимать... € Вопросы и задания 1 2 3 1. Какой образ Маяковского-человека и Маяковского-поэта сложился у вас после чтения биографических материалов о нём и при знакомстве с его творчеством? 2. Подготовьте короткое сообщение по теме «В. Маяковский и футуризм». 3. Дайте развёрнутый анализ одного из стихотворений В. Маяковского. МАРИНА ИВАНОВНА ЦВЕТАЕВА 1892—1941 ПЕРВАЯ ВСТРЕЧА С ПОЭТОМ Прочитайте стихотворение М.И. Цветаевой «Пригвождена...». Запишите, что можно сказать об этой женщине, персонаже стихотворения, о её судьбе. * * * Пригвождена к позорному столбу Славянской совести старинной, С змеёю в сердце и с клеймом на лбу, Я утверждаю, что — невинна. Я утверждаю, что во мне покой Причастницы перед причастьем, Что не моя вина, что я с рукой По площадям стою — за счастьем. Пересмотрите всё моё добро, Скажите — или я ослепла? Где золото моё? Где серебро? В моей ладони — горстка пепла! И это всё, что лестью и мольбой Я выпросила у счастливых. И это всё, что я возьму с собой В край целований молчаливых. 1920 66 Вчитайтесь в стихотворение. Какие звуки в нём преобладают? Как вы думаете, почему? Рябину Рубили Зорькою. Рябина — Судьбина Горькая. Рябина — Седыми Спусками... Рябина! Судьбина Русская. 1934 Прочитайте стихотворение «Красною кистью...» (из цикла «Стихи о Москве», 1916). Определите цвета, которые переданы в тексте. Попробуйте подобрать к нему музыку. Уловите ритм следующего стихотворения и попытайтесь передать его в своём чтении. ДУША И ИМЯ Пока огнями смеётся бал, Душа не уснёт в покое. Но имя мне Бог иное дал: Морское оно, морское! В круженье вальса, под нежный вдох Забыть не могу тоски я. Мечты иные мне подал Бог: Морские они, морские! Поёт огнями манящий зал, Поёт и зовёт, сверкая. Но душу Бог мне иную дал: Морская она, морская! 1911-1912 67 Сформулируйте вывод о том, что вы услышали и представили себе во время чтения следующего стихотворения: * * * Кто создан из камня, кто создан из глины, — А я серебрюсь и сверкаю! Мне дело — измена, мне имя — Марина, Я — бренная пена морская. Кто создан из глины, кто создан из плоти — Тем гроб и надгробные плиты... — В купели морской крещена — и в полёте Своём — непрестанно разбита! Сквозь каждое сердце, сквозь каждые сети Пробьётся моё своеволье. Меня — видишь кудри беспутные эти? — Земною не сделаешь солью. Дробясь о гранитные ваши колена, Я с каждой волной — воскресаю! Да здравствует пена — весёлая пена — Высокая пена морская! 1920 Запишите: Поэзия — это... Дайте своё определение. Что характерно для поэзии Марины Цветаевой? Как вы это поняли из только что прочитанных стихов? СУДЬБА И ЖИЗНЬ Страницы былого. Цельность её характера, цельность её человеческой личности была замешана на противоречиях; ей была присуща двоякость (но отнюдь не двойственность) восприятия и самовыражения: чувств (из жарчайшей глубины души) и взгляда на (чувства же, люди, события), взгляда до такой степени со стороны, что — как бы с иной планеты. Поразительная памятливость была в ней равна способности к забвению; детская изменчивость равнялась высокой верности, замкнутость — доверительности, распахнутости; в радость каждой встречи сама она закладывала зерно разлуки и в золе каждой разлуки готова была раздуть уголёк для нового костра. Та- 68 кое бескорыстие в любви — и такая ревность к пеплу сгоревшего. Такое «диссонирующее» равновесие бездн и вершин, такое взаимопритяжение миров и антимиров в её внутренней вселенной... И ещё: способность постигать сегодняшний день главным образом через и сквозь прошедший (день, век, тысячелетие), всем болевым опытом былого поверяя гадательное грядущее... А. Эфрон1 Как она писала? Отметя все дела, все неотложности, с раннего утра, на свежую голову, на пустой и поджарый живот. Налив себе кружечку кипящего чёрного кофе, ставила на письменный стол, к которому каждый день своей жизни шла, как рабочий к станку — с тем же чувством ответственности, неизбежности, невозможности иначе. Глохла и слепла ко всему, что не рукопись, в которую буквально впивалась — остриём мысли и пера. На отдельных листах не писала — только в тетрадях любых — от школьных до гроссбухов, лишь бы не расплывались чернила. В годы революции шила тетради сама. Писала простой деревянной ручкой с тонким (школьным) пером. Самопишущими ручками не пользовалась никогда. Временами покуривала, делала глоток кофе. Бормотала, пробуя слова на звук. Не вскакивала, не расхаживала по комнате в поисках ускользающего — сидела за столом как пригвождённая. Добиваясь точности, единства смысла и звучания, страницу за страницей исписывала столбцами рифм, обычно не вычёркивая те, которые отвергала, а — подводя под ними черту, чтобы начать новые поиски. Иногда возвращалась к тетрадям и в течение дня. Ночами работала над ними только в молодости. Работе умела подчинять любые обстоятельства, настаиваю: любые. Талант трудоспособности и внутренней организованности был у неё равен поэтическому дару. Закрыв тетрадь, открывала дверь своей комнаты — всем заботам и тяготам дня. А. Эфрон 1 Эфрон Ариадна Сергеевна (1912—1975) — дочь М.И. Цветаевой и С.Я. Эфрона. Переводчица, мемуарист, художница, искусствовед, поэтесса. б9 «Читаю от лица Москвы...». Читаю весь свой стихотворный 1915 год — а всё мало, а все — ещё хотят. Ясно чувствую, что читаю от лица Москвы и что этим лицом в грязь — не ударяю, что возношу его на уровень лица — ахматовского. Ахматова! — Слово сказано. Всем своим существом чую напряжённое — неизбежное — при каждой моей строке — сравнение нас (а в ком и — стравливание): не только Ахматовой и меня, а петербургской поэзии и московской, Петербурга и Москвы <...> Потом — читают все. Есенин читает Марфу-Посадницу, принятую Горьким в «Летопись» и запрещённую цензурой. Помню сизые тучи голубей и чёрную — народного гнева. — «Как московский царь — на кровавой гульбе — продал душу свою — Антихристу» <...> Слушаю всеми корнями волос <...> Читал весь Петербург и одна Москва...1 М. Цветаева ПОЭЗИЯ МАРИНЫ ЦВЕТАЕВОЙ В двадцать лет Марина Цветаева мечтала: Моим стихам о юности и смерти, — Нечитаным стихам! — Разбросанным в пыли по магазинам (Где их никто не брал и не берёт), Моим стихам, как драгоценным винам, Настанет свой черёд. Первая книга Цветаевой называлась «Вечерний альбом»; когда она вышла в свет, поэтессе было семнадцать лет и она ещё ходила в гимназической форме. Вторая книга «Волшебный фонарь» была издана два года спустя. В этих книгах много детского. Только в самом начале жизни можно написать: Ты дал мне детство лучше сказки И дай мне смерть — в семнадцать лет! 1 Свой приезд в Петербург, где она, правда, не встретила ни А. Блока, ни А. Ахматовой, но познакомилась с М. Кузминым, С. Есениным, О. Мандельштамом и другими петербургскими писателями и издателями, Цветаева впоследствии описала в мемуарном очерке «Нездешний вечер». Она читала тогда своим новым знакомым стихи 1915 года. 70 Однако и в незрелых стихах чувствовался подлинный поэт. О первой книге «Вечерний альбом» писали Валерий Брюсов, Максимилиан Волошин, Мариэтта Шагинян. После этого Марина Цветаева создала много прекрасных стихотворений и поэм, но число людей, знавших её поэзию, не возрастало. Она умерла в 1941 году, будучи известной только немногим ревнителям поэзии. Мы знаем поэтов, оценённых современниками и выдержавших испытание временем: Пушкина и Некрасова, Блока и Маяковского. Были другие поэты, стихи которых отвечали преходящим вкусам или настроениям их современников. Так увлекались Бенедиктовым, потом одни переписывали в альбомы Апухтина, другие проводили ночи над томиком Надсона, так сбегались на вечера Игоря Северянина. Теперь эти поэты могут заинтересовать только историка литературы. Были, наконец, поэты, нашедшие признание лишь после смерти. Вряд ли Тургенев, калеча стихотворение «О, как на склоне наших лет...», понимал всё значение поэзии Тютчева. Судьба стихов Марины Цветаевой не подходит ни под одну из этих категорий. Вряд ли кто-нибудь станет утверждать, что поэзия Цветаевой оставалась малоизвестной, потому что была чересчур сложна по форме. Многие стихи Александра Блока, не говоря уже о Пастернаке, куда труднее для восприятия. Стихи Цветаевой эмоциональны, она быстро уводит читателя в мир своих ритмов, образов, слов. Она любила музыку и умела ворожить словами, как слагатели древних заговоров. Одно слово неожиданно, неоспоримо точно приводит другое: Как живётся вам, хлопочется, Ёжится? Встаётся как? С пошлиной бессмертной пошлости Как справляетесь, бедняк? Приведу два отрывка из стихотворений, чтобы показать, насколько ясна поэзия Цветаевой. Из стихотворения, написанного в 1916 году: Настанет день — печальный, говорят, — Отцарствуют, отплачут, отгорят, Остужены чужими пятаками, Мои глаза, подвижные, как пламя. По улицам оставленной Москвы Поеду я, и побредёте вы, 71 И не один дорогою отстанет, И первый ком о крышку гроба грянет, И наконец-то будет разрешён Себялюбивый, одинокий сон. Из стихотворения 1920 года: Писала я на аспидной доске, И на листочках вееров поблёклых, И на речном, и на морском песке, Коньками по льду и кольцом на стёклах, — На собственной руке и на стволах Берёзовых, — и чтобы всем понятней — На облаках, и на морских валах, И на стенах чердачной голубятни. Как я хотела, чтобы каждый цвёл В веках со мной. Под пальцами моими. И как потом, склонивши лоб на стол, Крест-накрест перечёркивала имя. Нет, нельзя объяснить «непонятностью» судьбу стихов Цветаевой. Современники попросту не знали этих стихов. Книги выходили в крохотных тиражах. Так, например, сборник «Вёрсты» был издан в Москве в 1921 году в количестве одной тысячи экземпляров. Потом Цветаева жила за границей, изредка печатала стихи в журналах или альманахах, которые мало кто читал. <...> Конечно, Цветаева не стремилась к славе, она писала: «Русский стремление к прижизненной славе считает презренным или смешным». Но Цветаева сделала всё, чтобы способствовать своей безвестности. Одни скажут — от гордости, другие поправят — от той чрезмерной чувствительности, которая присуща поэтам. Вероятно, от того и от другого, а пуще всего от своеобразности своих восприятий. Одиночество, вернее сказать, отторжение, всю жизнь висело над ней, как проклятье, но это проклятье она старалась выдать не только другим — самой себе за высшее благо. В любой среде она чувствовала себя изгнанником, изгоем. Вспоминая о российской спеси, она писала: «Какой поэт из бывших и сущих не негр?» В «Поэме конца» она сравнивает жизнь с гетто. Её мир ей казался островом, а для других она слишком часто была островитянкой. 72 Её одиночество никак нельзя приписать тому культу «башни из слоновой кости», который был ещё достаточно распространён в годы, когда Цветаева входила в русскую поэзию. Брюсов писал: Быть может, всё в жизни лишь средство Для яркопевучих стихов, И ты с беспечального детства Ищи сочетания слов. Эти советы возмущали Цветаеву, она отвечала: «Слов вместо смыслов, рифм вместо чувств?.. Точно слова из слов, рифмы из рифм, стихи из стихов рождаются...» Она хотела быть с людьми и не могла. Что же мне делать, слепцу и пасынку, В мире, где каждый и отч и зряч. Где по анафемам, как по насыпям, Страсти, где насморком Назван плач. Одиночество её давило. Одиночество (а не эгоцентризм) помогло ей написать много прекрасных стихов о человеческом несчастье. И одиночество привело её к самоубийству. Были поэты, которых увлекал романтизм первой половины XIX века не как литературная школа, а как некоторая умонастроенность: они подражали скорее Чайльд-Гарольду, чем Байрону, скорее Печорину, чем Лермонтову. Марина Цветаева никогда не старалась загримироваться под героев романтической эпохи: своим одиночеством, своими противоречиями, своими блужданиями она была им сродни. Различные строительные материалы, будь то дерево или мрамор, гранит или железобетон, связаны с меняющимися стилями архитектуры, и стили определяются временем. Цветаева родилась не в 1792 году, как Шелли, но ровно сто лет спустя... В одном стихотворении Цветаева говорит о своих двух бабках: одна была простой русской женщиной, сельской попадьёй, другая — высокомерной польской панной. Марина Цветаева совмещала в себе старомодную учтивость и бунтарство, пиетет перед гармонией и любовь к душевному косноязычию, предельную гордость и предельную простоту. Её жизнь была клубком прозрений и ошибок. Она писала: «Я все вещи своей жизни по- 73 любила прощанием, а не встречей, разрывом, а не слиянием». Это не программа, не утверждение какой-то философии пессимизма, а просто исповедь. Если уж говорить о мироощущении, то Марина Цветаева любила жизнь, утверждала её, но прожить, как ей хотелось, не сумела. В Москве она писала про Лорелей, про Париж, про остров Святой Елены, а в Париже ей мерещились калужские берёзы и печальный огонь бузины. Её восхищала вольница Степана Разина, но, встретившись с потомками своего любимого героя, она их не узнала. Всю свою жизнь она боролась с собой. Она писала пьесу о сердцееде Казанове, чтобы показаться если не другим, то себе спокойной, даже весёлой. Е[о Казанова был случайным гостем на час. Она слишком хорошо знала другое: О, вопль женщин всех времён: «Мой милый, что тебе я сделала?» Она писала о стрельцах, о царевне Софии, о русской Вандее. Было это от мятежного её духа, а вовсе не от тоски по порядку. Она говорила сыну: Перестаньте справлять поминки По эдему, в котором вас Не было... Но не было и Марины Цветаевой в мнимом эдеме. Прошлый мир никогда для неё не был потерянным раем. Она признавалась: ..Я тоже любила смеяться, Когда смеяться нельзя. Она многое любила именно потому, что «нельзя». Она аплодировала не в тех местах, что её соседи, глядела одна на опустившийся занавес, уходила во время действия из зрительного зала и плакала в пустом коридоре. История всех её влечений и увлечений — это длинный перечень разрывов. Подобно Блоку она любила Германию — за Гёте, за музыку, за старые липы. Во время Первой мировой войны, наперекор всему, она писала: Германия, моё безумье! Германия, моя любовь! А четверть века спустя, когда германские фашисты вошли в Прагу, слово «безумие» в устах Цветаевой приобрело иной смысл: 74 О, мания! О, мумия! Величия! Сгоришь, Германия! Безумие. Безумие Творишь. В 1922 году Марина Цветаева уехала за границу. Она жила в Берлине, в Праге, в Париже. В среде белой эмиграции она чувствовала себя одинокой и чужой. В 1939 году она вернулась в Москву. В 1941 году покончила жизнь самоубийством. Два глубоких чувства она пронесла через всю свою сложную и трудную жизнь: любовь к России и заворожённость искусством. Эти два чувства были в ней слиты. Когда я думаю о русском характере её поэзии, я меньше всего обращаюсь к её сказкам или к тому, что она взяла от народной песни. Внешние приметы как бы говорят о другом: о знании и любви к самым различным сторонам — к древней Греции, к Германии, к Франции. В отрочестве Цветаева увлеклась «Орлёнком» и всей условной романтикой Ростана. Потом её увлечения стали глубже: Гёте, «Гамлет», «Федра». Она писала стихи по-французски и по-немецки. Однако повсюду, кроме России, она чувствовала себя иностранкой. Всё в ней было связано с родным пейзажем — от «жаркой рябины» молодости до последней кровавой бузины. Основными темами её поэзии были любовь, смерть, искусство, и эти темы она решала по-русски верная не только традициям великих предшественников, но и душевному складу своего народа. Любовь для неё тот «поединок роковой», о котором говорил Тютчев. Любовь — это либо разлука, либо мучительный разрыв. Цветаева писала о пушкинской Татьяне: «У кого из народов такая любовная героиня: смелая и достойная, влюблённая и непреклонная, ясновидящая и любящая?» Она ненавидела заменителей любви: Сколько их, сколько их ест из рук, Белых и сизых! Целые царства воруют вокруг Уст твоих, Низость! 75 О смерти она думала много, настойчиво, без страха, но и без примирения. Была в ней языческая мудрость, не эллинская, своя, русская: ...Паром в дыру ушла Пресловутая ересь вздорная, Именуемая душа. Христианская немочь бледная. Пар. Припарками обложить. Да её никогда и не было. Было тело, хотело жить. Может быть, самыми прекрасными можно назвать стихи Цветаевой об искусстве. Она презирала стихотворцев-ремесленников, но твёрдо знала, что нет вдохновения без мастерства, и высоко ставила ремесло. Может быть, повторяя про себя стихи Каролины Павловой, она назвала одну из своих книг «Ремесло». Минутами ей казалось, что знанием законов сердца можно проверить всё, даже тайну чувств. Ищи себе доверчивых подруг, Не выправивших чудо на число. Я знаю, что Венера — дело рук, Ремесленник, я знаю ремесло. Её стихи, обращённые к письменному столу, ная исповедь поэта: изумитель- Я знаю твои морщины, — Изъяны, зубцы, рубцы — Малейшую из зазубрин. (Зубами — коль стих не шёл.) Да, был человек влюблён, И сей человек был — стол. Она работала упорно, яростно — от утра до ночи и от вечера до утра, работала с обострённой совестливостью, боясь отдаться случайному сочетанию слов и проверяя вдохновение недоверьем взыскательного художника. В русскую поэзию она принесла много нового: настойчивый цикл образов, расходящийся от одного слова, как расходятся 76 круги по воде от брошенного камня, необычайно острое ощущение притяжений и отталкиваний слов, поспешность ритма, которые передаёт учащённое биение сердца, композицию стихотворений и поэм, похожую на спираль, — так, потрясённый человек, как бы обрывая мысль, снова к ней возвращается, но не к той самой, к смежной. Будучи часто не в ладах со своим веком, Марина Цветаева много сделала для того, чтобы художественно осмыслить чувства своих современников. Её поэзия — поэзия открытий. Когда я говорю, что темы России и искусства в творчестве Марины Цветаевой были тесно сплетены, я прежде всего думаю о том сложнейшем вопросе, над которым бились все русские писатели от Пушкина и Гоголя до наших современников, — о взаимосвязи между долгом и совестью. Я не вижу Бальзака, который в смятении сжигает свою рукопись, Диккенса, который уходит в ночь, обличив перед этим всё, чем он жил, Рильке, который перед смертью пишет «Двенадцать». Вся душевная гордость и неуступчивость Марины Цветаевой сказалась в её подходе к роли писателя. Она была взыскательна к другим и себе, зачастую несправедлива в своих оценках, но никогда не равнодушна. Иногда, желая переспорить эпоху, она закрывала двери и окна своего поэтического дома. Было бы, однако, неправильным увидеть в этом эстетизм, пренебрежение к жизни. В 1939 году, после того как фашисты испепелили Испанию и вторглись в Чехословакию, Цветаева впервые отшатнулась от радости бытия: Отказываюсь быть В бедламе нелюдей, Отказываюсь жить. С волками площадей Отказываюсь выть. Острова не оказалось, и жизнь Цветаевой трагически оборвалась. В те годы, когда она ещё противопоставляла поэзию бурям века, как бы противореча себе, она восхищалась Маяковским. Она спрашивала себя, что важнее — поэзия или творчество реальной жизни, и отвечала: «За исключением дармоедов, во всех их разновидностях — всё важнее нас» (поэтов). Одновременно, вспоминая стихи Маяковского о поэте, наступившем на горло 77 песне, она называла служение поэта народу «подвигом» и говорила о смерти Маяковского: «Прожил, как человек, и умер, как поэт». О Марине Цветаевой можно сказать иначе: прожила, как поэт, и умерла, как человек. «Вечерний альбом» вышел в тот же год, что и моя первая книга; помнится, Брюсов в одной статье писал о нас обоих. Всё меньше становится людей моего поколения, которые знали Марину Ивановну Цветаеву в зените её поэтического сияния. Сейчас ещё не время рассказать о её трудной жизни: она слишком близка к нам. Но мне хочется сказать, что Цветаева была человеком большой совести, жила чисто и благородно, почти всегда в нужде, пренебрегая внешними благами существования, вдохновенная и в буднях, страстная в привязанностях и в нелюбви, необычайно чувствительная. Можно ли упрекнуть её за эту обострённую чувствительность? Сердечная броня для писателя то же, что слепота для живописца или глухота для композитора. Может быть, именно в сердечной обнажённости, в уязвимости объяснение трагических судеб многих и многих писателей... У Марины Цветаевой была горделивая осанка, которая смягчалась беспомощными близорукими глазами и доброй, доверчивой улыбкой, очень высокий лоб, коротко стриженные волосы. Мне часто казалось, что, внимательно следя за нитью разговора, она в то же время к чему-то прислушивается: её всегда окружало, как облако, звучание стихов. Иннокентий Анненский, стихи которого Цветаева любила, писал: Смычок всё понял, он затих. А в скрипке это всё держалось... И было мукою для них, Что людям музыкой казалось. Наконец-то выходит сборник стихов Марины Цветаевой. Муки поэта уходят вместе с ним. Поэзия остаётся. И.Г. Эренбург Для вас, любознательные Г Воспоминания Мне выпало счастье встретить и узнать Марину Ивановну и подружиться с нею на самой заре юности, в 1918 году. Ей было 78 тогда 26—27 лет, мне 22—23 года: юношеская пора совпала с ранней зарёй нашего общества и нашей поэзии. С того времени прошло без малого 50 лет, вся сознательная жизнь поколения. Марина Цветаева — статная, широкоплечая женщина с широко расставленными серо-зелёными глазами. Её русые волосы коротко острижены, высокий лоб спрятан под чёлку. Тёмно-синее платье не модного, да и нестаромодного, а самого что ни на есть простейшего покроя, напоминающего подрясник, туго стянуто в талии широким женским ремнём. Через плечо перекинута жёлтая кожаная сумка вроде офицерской полевой или охотничьего патронташа, — и в этой неженской сумке умещаются и сотни две папирос, и клеёнчатая тетрадь со стихами. Куда бы ни шла эта женщина, она кажется странницей, путешественницей. Широкими мужскими шагами пересекает она Арбат и близлежащие переулки, выгребая правым плечом против ветра, дождя, вьюги, — не то монастырская послушница, не то только что мобилизованная сестра милосердия. Всё её существо горит поэтическим огнём, и он даёт знать о себе в первый же час знакомства. Речь её быстра, точна, отчётлива. Любое случайное наблюдение, любая шутка, ответ на любой вопрос сразу отливаются в легко найденные, счастливо отточенные слова и так же легко и непринуждённо могут превратиться в стихотворную строку. Это значит, что между нею деловой, обычной, будничной и ею же — поэтом разницы нет, расстояние между обеими неуловимо и ничтожно. Мы выходим в Борисоглебский переулок, ведущий от Собачьей площади на Поварскую (Воровского) улицу. Из-за забора свешиваются ветви мощного столетнего тополя. Это любимец Марины, её товарищ и собеседник. Она живёт в двухэтажном деревянном оштукатуренном доме. По деревянной лестнице мы поднимаемся на второй этаж. Первая комната совсем не женская — разве только на одной из голых стен висит вверх колёсами старый велосипед в деревянной раме. Вторая комната также пуста, но зато очень жилая. Здесь на кроватках спят две дочки Марины Ивановны — старшая четырёх лет Аля — Ариадна, и маленькая, полуторагодовалая, неизлечимо больная, вскоре погибшая. По другой лестнице — половина или даже треть витка крутой спирали — мы поднялись на чердак. Под крышей — самый обжитой угол жилища, её сон и бессонница, её гнездо. На стене прибито чучело орла. Здесь всё сплошь затянуто коврами, даже окно, так что и днём на столе должна гореть лампа. На тяжёлом 79 маленьком секретере — времён очаковских и покоренья Крыма — множество старых книжек в иностранных кожаных переплётах: Державин, Гёте, Лермонтов, Гюго, Мюссе... С первого взгляда эта тесная мансарда показалась мне чем-то вроде каюты на старинном паруснике, ныряющем вне времени, вне географических координат где-то в мировом океане. Хозяйка и её необычный облик усиливали это впечатление. Несмотря на мебель, много повидавшую на своём веку в московском особняке, несмотря на окружавший нас густой быт времени военного коммунизма, ощущение каюты было очень естественным, так что над крышей мерещился надетый парус, и сквозь воображаемые плохо задраенные иллюминаторы к нам проникали брызги летящего времени. ...Все было — и ужасающая нужда, и её безвыходность, и отсутствие известий о муже, находившемся далеко на Дону в белой армии. В тот или другой час жизни Марина рассказывала бы об этом точно и гордо, не выдавая своих чувств, в какой-то мере безучастно и отрешённо. Но ведь горе и беда <...> только ещё резче дают знать о себе. Итак, я впервые был у неё в тот поздний ночной час. И между двумя ещё молодыми людьми возникла ещё не дружба, а одна только лёгкая и таинственная её возможность. Можно сказать по-диккенсовски: у нас всё было впереди — у нас ничего не было впереди. Марина по природе и по призванию ночная птица, а сверх того никакая не хозяйка. Домовитость, чувство оседлости, забота о быте чужды и неприятны ей. К тому же <...> она ужасающе бедна. На её рабочем столе появится чёрный, как дёготь, кофе, согретый на керосинке, и чёрные солёные сухари: и снова московский чердак превращался в корабельную каюту. Это октябрь 18-го года. Все мы одинаково бедны и голодны, как волки зимой, но мало от этого страдаем. У Марины поразительное, только ей присущее свойство. Если собеседник, недавний знакомый, показался ей занимательным, так или иначе заслужил её внимание, она сразу находит для него определение — фантастическое, малодостоверное, но в её глазах оно уже приобрело жизнь, а ей только того и нужно. И тогда выходит, что такой-то в её глазах «молодой Державин», другой — «Казанова», третий — «Гоголь», а четвёртый — «чёрт-дьявол» собственной персоной. На таком шатком, но для неё достаточном основании выдумщица строит свою систему 8о складывающихся отношений, всю их фабулу. Марина верна ей — себе на радость, товарищам — на поучение! Марина была первым поэтом, которого я узнал лично и близко. Мало того, первым поэтом, который во мне угадал собрата и поэта. Рядом с нею, восхищаясь ею, я всё-таки понял, что не боги обжигают нашу глиняную утварь, что она <...> дело рук человеческих, хоть и нелёгкое, но обыкновенное, по-своему домашнее и хозяйственное. П.Г. Антокольский Вопросы и задания 1. Поэзия М.И. Цветаевой многими нитями связана с устным народным творчеством. Попытайтесь найти, вычленить эти связи. Какую роль они играют в её стихах? 2*. Какое место темы истории и культуры занимают в творчестве М.И. Цветаевой? Составьте список произведений по каждой из этих тем на основе наиболее полного сборника произведений поэта (желательно иметь сборник из «Большой серии Библиотеки поэта»), 3. Составьте тезисный план по теме «Родина в судьбе поэта». 4. Представьте, что вы редактор. Вам предстоит для библиотеки школьника сделать подборку стихов М. Цветаевой о России. Обоснуйте принципы отбора и выполните эту работу. 5. Каковы наиболее яркие черты образа, созданного в воспоминаниях А. Эфрон, П. Антокольского, статье И. Эренбурга? 6. Подготовьте сценарий вечера, посвящённого одному из стихотворений М. Цветаевой. Вы сделали свой выбор? Книжная полка В книгах и письмах талантливых современников Марины Цветаевой есть строки, дающие представление о том, как было встречено её появление в литературе. Найдите их и пополните свою книжную полку такими материалами. Пока же прочитайте высказывания В.Я. Брюсова и А.А. Ахматовой. 81 Из статьи «Стихи 1911 года». Стихи Марины Цветаевой... всегда отправляются от какого-нибудь реального факта, от чего-нибудь действительно пережитого. Не боясь вводить в поэзию повседневность, она берёт непосредственно черты жизни, и это придаёт её стихам жуткую интимность. Когда читаешь её книги, минутами становится неловко, словно заглянул нескромно через полузакрытое окно в чужую квартиру и подсмотрел сцену, видеть которую не должны бы посторонние. Однако эта непосредственность, привлекательная в более удачных пьесах, переходит на многих страницах толстого сборника в какую-то «домашность». Получаются уже не поэтические создания (плохие или хорошие, другой вопрос), но просто страницы личного дневника, и притом страницы довольно пресные. Последнее объясняется молодостью автора, который несколько раз указывает на свой возраст. ...покуда Вся жизнь как книга для меня, — говорит в одном месте Марина Цветаева; в другом она свой стих определяет эпитетом «невзрослый»; ещё где-то прямо говорит о своих «восемнадцати годах». Эти признания обезоруживают критику. Но если в следующих книгах г-жи Цветаевой вновь появятся те же её любимые герои — мама, Володя, Серёжа, маленькая Аня, маленькая Валенька — и те же любимые места действия — тёмная гостиная, растаявший каток, столовая четыре раза в день, оживлённый Арбат и т.п., мы будем надеяться, что они станут синтетическими образами, символами общечеловеческого, а не просто беглыми портретами родных и знакомых и воспоминаниями о своей квартире. Мы будем также ждать, что поэт найдёт в своей душе чувства более острые, чем те милые пустяки, которые занимают так много места в «Вечернем альбоме», и мысли более нужные, чем повторения старой истины: «надменность фарисея ненавистна». Несомненно талантливая, Марина Цветаева может дать нам настоящую поэзию интимной жизни и может, при той лёгкости, с какой она, как кажется, пишет стихи, растратить всё своё дарование на ненужные, хотя бы и изящные безделушки. В.Я. Брюсов «Цветаева». Наша первая — и последняя двухдневная встреча произошла в июне 1941 года на Большой Ордынке, 17, в квартире Ардовых (день первый) и в Марьиной роще у Н.И. Харджиева (день второй, и последний). Страшно подумать, как бы описала эти встречи сама Марина, если бы она осталась жива, а я бы умерла 31 августа 41г. Это была бы «благоуханная легенда», как говорили наши деды. Может быть, это было бы причитание по 25-летней любви, которая оказалась напрасной, но во всяком случае это было бы великолепно... АЛ. Ахматова 4 НИКОЛАИ СТЕПАНОВИЧ ГУМИЛЁВ 1886—1921 к 3 апреля 1886 года по старому стилю в Кронштадте в доме Григорьевой по Екатерининской улице у А.И. и С.Я. Гумилёвых родился сын Николай. Высочайшим приказом № 294 от 9 феврали 1887 года С.Я. Гумилёв был произведён в статские советники и уволен по болезни от службы «с мундиром и пенсионом». К этому времени Гумилёвы присмотрели дом в Царском Селе на улице Московской. Тогда многие отставные военные, как представители обедневшей аристократии, селились со своими семьями в этом уездном городке, представляя собой неопасную лояльную прослойку общества, соседствующую с летней царской резиденцией, впрочем, отгороженную от неё невидимым, но остро ощущаемым табу. Мать Гумилёва рассказывала, что сын её, Николай, родился маленьким и худеньким и до десятилетнего возраста был очень слаб здоровьем. Страдал сильными головными болями. Доктор Квицинский определил у него, по её выражению, «повышенную деятельность мозга». Ребёнок необычайно быстро воспринимал внешние явления, и наступившая вслед за тем реакция ослабляла его так, что вызывала глубокий сон. Тяжко, например, действовал на него уличный шум: грохот экипажей, конок, звонки трамваев. И после прогулок, особенно городских, он чувствовал себя совершенно больным. Чтобы облегчить его страдания, ему постоянно закладывали в уши вату. Только позже, в Тифлисе, в 15-летнем возрасте головные боли и следовавшая за ними сонливость прекратятся окончательно... 83 В 1890 году Гумилёвы купили усадьбу по Николаевской железной дороге — Поповку. Усадьба была небольшой: два дома, флигель, пруд и вокруг него парк. Парк обрамлялся хвойным лесом. Не в одном стихотворении Гумилев обращается к своему детству. И строфа: Цветы, что я рвал ребёнком В зелёном драконьем болоте, Живые, на стебле тонком, О, где вы теперь цветёте? — «Какая странная нега...», 1916 по словам Ахматовой, — о Поповке. В течение десяти лет Гумилёвы проводили в Поповке сначала только летние месяцы, а потом, с поступлением детей в гимназию, и зимние каникулы. Летом всей семьёй играли в саду, гуляли в парке, купались в пруду, зимой катались с гор на санках, строили катки, чистили от снега дорожки для прогулок, лепили снежные городки. Вечерами читали вслух. На шестом году Коля выучился читать. Первые попытки литературного творчества относятся именно к этому времени. Мальчик сочинял басни, хотя и не умел ещё их записывать. Потом научился писать, стал сочинять и стихи. ...Весною 1898 года Гумилёв выдержал экзамен в приготовительный класс Царскосельской гимназии... Перед экзаменами сомневался в своих познаниях и делился по секрету сомнениями с гувернанткой. Однако на экзаменах отвечал совершенно спокойно, без всякого волнения, а оказалось, что он всё хорошо знает. Занятия в гимназии всё же утомляли мальчика. Иногда он засиживался до одиннадцати ночи за списыванием с книги и выучиванием наизусть тропарей. В конце осени заболел бронхитом... Тогда родители взяли сына из гимназии и пригласили домашнего учителя. Мальчик стал заниматься дома под руководством студента физико-математического факультета Багра-пия Ивановича Газалова. Студент остался с воспитанником и летом. ...Всю зиму Баграпий Иванович готовил Гумилёва к вступительным экзаменам в гимназию знаменитого педагога Гуревича. Мальчик увлёкся зоологией и географией. Дома развёл разных животных — морских свинок, белых мышей, птиц, белку. Студент подарил ему книгу с надписью: «Будущему зоологу», и 84 в шутку называл его Лобачевским. А когда дома читали описание какого-нибудь путешествия, Гумилёв всегда следил по карте за маршрутом путешественников. ...Гумилёв начал занятия во втором классе гимназии Гуревича, начал, как всегда, равнодушно-спокойно. Зато увлёк оловянными солдатиками своих сверстников. Устраивались примерные сражения, в которых каждый гимназист выставлял целую армию солдатиков. ...При всех своих увлечениях мальчик много читал. Прочёл всё, что было дома и у друзей. Тогда родители договорились со знакомым букинистом. И Гумилёв смог познакомиться с романами Майна Рида, Жюля Верна, Фенимора Купера, Гюстава Эмара. Любимыми книгами стали «Дети капитана Гранта», «Путешествие капитана Гаттераса». Его комната, хотя и более просторная, чем в прежней квартире, вся увешанная рисунками, переполнялась животными, оловянными солдатиками и книгами, книгами... Приключенческая литература, наверное, оказала своё влияние на вкусы и мечты мальчика. Он постоянно говорил об Испании и Китае, об Индии и Африке и писал стихи и прозу. Но, наверное, и рассказы отца о его плаваниях по морям-океанам наложили свой отпечаток. Кроме того, дядя Гумилёва — контр-адмирал — рассказывал военные истории о Колином прапрадеде Иване Яковлевиче Милюкове, участнике осады и штурма Очакова при Потёмкине, и не менее впечатляющие истории о прадеде Коли по другой, материнской, линии Якове Алексеевиче Викторове: тот участвовал в сражении под Аустерлицем, был доставлен своим денщиком в Россию и, лишившийся зрения, дожил до ста с лишним лет... ...Один из гимназических товарищей — Л. Алеман — рассказывал, что комната Гумилёва в Петербурге была загромождена картонными латами, оружием, шлемами и разными другими доспехами. И всё росла его любовь к животным. Пробудившаяся в раннем детстве, она жила в нём всегда. Попугаи, собаки, тритоны были постоянными обитателями в доме Гумилёва. 1900 год. У старшего брата обнаружился туберкулёз, и родители решили для укрепления здоровья детей перевезти их на Кавказ, в Тифлис. Продали Поповку, оставили квартиру в Петербурге, продали всю обстановку. Отец поехал сначала в Сла-вянск на лечение, потом в Тифлис... ...В связи с переездом Гумилёв поступил второй раз в четвёртый класс, во 2-ю Тифлисскую гимназию. Поучился в ней пол- 85 года, а 5 января 1901 года родители перевели его в 1-ю Тифлисскую мужскую гимназию, находившуюся на Головинском проспекте (ныне проспект Руставели). Она тогда считалась лучшей гимназией в Тифлисе. ...В то время большая часть тифлисской молодёжи была настроена революционно. И там, под влиянием товарищей, в особенности одного из братьев Легранов, который снабжал политической информацией своих друзей, Гумилёв увлёкся — как он всегда быстро чем-нибудь увлекался — на этот раз политикой. Начал изучать «Капитал» Маркса. И летом на каникулах, в Берёзках, между тренировками в верховой езде и чтением левой политической литературы, стал вести агитацию среди рабочих посёлка, а так как с детства воспитывал в себе необходимость учить, поражать, вести за собой, сплачивать вокруг себя единомышленников, словом — лидерствовать, то и с рабочими-мель-никами это удалось. Естественно, это вызвало серьёзные неприятности со стороны губернских властей, и гимназисту пришлось даже покинуть Берёзки. Увлечение политикой оказалось неглубоким. Гумилёв никогда больше к политике не возвращался и не стремился в неё вникать. Но когда началась русско-японская война, он решил, как гражданин и патриот России, непременно ехать добровольцем на фронт. Родным и друзьям с трудом удалось его отговорить. Не использовав летний отдых до конца, Гумилёв с матерью и сестрой выехал в Царское Село. В Царском Селе Гумилёвы сняли квартиру — на углу Оранжерейной и Средней улиц. Одну из комнат Николай превратил в «морское дно» — выкрасил стены под цвет морской воды, нарисовал на них русалок, рыб, разных морских чудищ, подводные растения, посреди комнаты устроил фонтан, обложил его диковинными раковинами и камнями. Директор Императорской Николаевской царскосельской гимназии И.Ф. Анненский вакансий для экстернов1 не имел, и 11 июля 1903 года Николай Гумилёв был определён интерном2, однако с разрешением ему, в виде исключения, жить дома. 1 Экстерн — ученик закрытого учебного заведения, живущий на частной квартире, не в интернате. 2 Интерн — ученик, воспитывающийся в закрытом учебном заведении и живущий в интернате. 86 24 декабря 1903 года общие друзья познакомили Гумилёва с гимназисткой Анной Горенко, будущим поэтом Анной Ахматовой. Потом они встретились на катке. Некоторые стихи и поэмы Гумилёва этого периода были посвящены Ане Горенко и позже вошли в его первый сборник «Путь конквистадоров». На экземпляре сборника, подаренного Ахматовой П.Н. Лукницкому, они помечены её рукою - «мне». На Пасху 1904 года Гумилёвы в своём доме давали бал, на котором в числе гостей первый раз была Аня Горенко. С этой весны начались их регулярные встречи. С осени родители одноклассника Гумилёва — Дмитрия Коковцева, писавшего стихи, — стали устраивать литературные «воскресенья» в своём доме на Магазейной улице. На вечерах бывали И.Ф. Анненский, поскольку хозяин дома А.Д. Коковцев был учителем в гимназии, ещё гимназические учителя — Е.М. и A. М. Мухины, В.Е. Максимов-Евгеньев (литературовед, специалист по Некрасову), М.О. Меньшиков (публицист), М.И. Туган-Барановский (историк-экономист), К. Случевский (поэт), B. Микулич (псевдоним писательницы Л.И. Веселитской) и другие. Гумилёв бывал на этих «воскресеньях», несколько раз выступал с чтением своих стихов и выдерживал яростные нападки со стороны некоторых из присутствующих. Особенно его критиковал молодой хозяин дома... Гумилёв остро реагировал на непонимание, на литературный «застой», на творческую «беспросветность» царскосёлов. Он, к этому времени проштудировав русских модернистов, ушёл далеко вперёд в своих вкусах и ощущениях от некоторых царскосельских рутинёров. А И.Ф. Анненский был для него, гимназиста, тогда ещё недостижим. В октябре 1905 года вышел первый сборник стихов Гумилёва «Путь конквистадоров». В ноябре В. Брюсов опубликовал в «Весах» рецензию на этот сборник. Рецензия строгая. Тем не менее в ней было и поощрение поэта: «...в книге есть и несколько прекрасных стихов, действительно удачных образов. Предположим, что она только „путь” нового конквистадора и что его победы и завоевания — впереди». Гумилёв ни разу не переиздал первую книгу. Он начал свой поэтический «счёт для всех» книгой «Романтические цветы», изданной в Париже в 1908 году. 1918 год был особенно плодотворным для Гумилёва. По воспоминаниям А.А. Ахматовой, этот год был для него «годом воз- 87 вращения к литературе. Он надолго от неё был оторван войной, и ему казалось, что вот теперь всё для него идёт по-старому, что он может работать так, как хочет — революции он ещё не чувствовал, она ещё не отразилась на нём». 28 июня 1918 года вышел из печати «Мик», 11 июля — «Костёр», 13 июля — «Фарфоровый павильон». Были переизданы «Жемчуга» и «Романтические цветы»... В конце лета Гумилёв стал членом редакционной коллегии нового издательства «Всемирная литература» под руководством Горького и принял участие во всей организационной работе, выработке плана изданий, а впоследствии — во всей текущей работе издательства. В течение трёх лет (1918—1921) Гумилёв работал в издательстве, заведовал отделом французской литературы одновременно с Блоком, ведущим немецкий отдел, был редактором переводной литературы. Кроме того, Горький ввёл Гумилёва в комиссию по «инсценировкам истории культуры», которую он сам возглавлял. В Петрограде открылся первый Детский театр, назывался он «Коммунальный». Первая пьеса, которая была поставлена в нём, — пьеса Гумилёва «Дерево превращений». Она шла в театре несколько раз. В начале 1921 года Гумилёва выбрали председателем Петроградского отделения Всероссийского союза поэтов. Поэт принимал самое деятельное участие в работе союза, стремился к улучшению правового и материального положения его членов, добывал для них от распределяющих органов продовольствие, дрова, одежду, отстаивал их квартирные и имущественные права, давал членам союза командировки в провинцию и т.д. Вместе с тем старался использовать все скудные возможности, чтобы выявить художественные силы союза, устраивал литературные вечера, содействовал печатанию стихотворений. Вопрос «как выжить?» Гумилёв решил для себя однозначно: работать. При всех бедах и невзгодах спасает одно — работа. Искусству нет дела до того, какой флаг развевается на Петропавловской крепости. До тех пор, пока человек чувствует в себе силы смотреть на мир и удивляться ему, до тех пор, пока желанье творчества есть в душе его, — он жив. По воспоминаниям современников, Гумилёв был человеком добрым, простым, преданным в дружбе товарищем. Но когда надо было отстаивать свои взгляды на искусство, он становился непримирим. Его умение не робеть перед несчастиями и бедами 88 было поразительным. Казалось, мир рушится, всё привычное — гибнет, но нет в Гумилёве растерянности, нет паники... Только спокойствие. Он не терял способности трезво размышлять даже в самые трудные минуты, он считал уныние самым тяжким грехом — нельзя опускаться, унижаться до отчаянья. Свято верил, что литература есть целый мир, управляемый законами, равноценными законам жизни, и он чувствовал себя не только гражданином этого мира, но и его законодателем. Гумилёв не замечал борьбы партий, классов, мировоззрений, для него искусство — вне общественных бурь и страстей, политика губит искусство, и его надо от политики уберечь... не только злоба против добра, но и злоба против зла разрушает духовный мир человека; на свете — все очень просто и очень сложно: память есть таинственно раскрывающаяся внутренняя связь истории духа с историей мира. История мира есть лишь символика первоначальной истории человеческого духа. Н.С. Гумилёв был обвинён в участии в контрреволюционном заговоре, и 25 августа 1921 года, тридцати пяти лет от роду, в расцвете жизни и таланта, расстрелян... По В.К. Лукницкой В МИРЕ ХУДОЖЕСТВЕННОГО СЛОВА Н.С. ГУМИЛЁВА Звёздная вспышка (Поэтический мир Н.С. Гумилёва) Среди образов, объединявших поэзию Гумилёва и его непосредственных предшественников-символистов, особенно заметны астральные, космические — звёзды, планеты и их «сад» (иногда «зоологический» — сад «небесных зверей», как они названы в прозе Гумилёва), Млечный Путь, кометы то и дело возникают в его стихах. Поэтическая судьба Гумилёва напоминает взрыв звезды, перед своим уничтожением внезапно ярко вспыхнувшей и пославшей поток света в окружающие её пространства. <...> Предложенное сравнение со вспыхнувшей звездой не лестно для раннего Гумилёва, в чьих сборниках мы найдём только материал для того, что потом взорвётся. Поясню свою мысль сопоставлением. Мне всегда казалось, что Лермонтову мешают многотомные издания, включающие всё написанное им, начиная с детства. Слишком резко (и об этом хорошо сказал тот же Гумилёв в одной из статей) проходит 89 грань, отделяющая Лермонтова-романтика с отдельными достижениями («По небу полуночи») от его лучших последних стихов. Этот рубеж полностью изолирует вершинные предсмертные взлёты ото всего, что было до них. Взлёт оттого и взлёт, что его нельзя предвидеть. Возможно, что он и подготовлен предшествующим, но нам бросается в глаза прежде всего различие. Так и у Гумилёва. Многие теперь согласятся с тем, что «Огненный столп» и непосредственно примыкающие по времени написания и по духу к этому сборнику стихи неизмеримо выше всего предшествующего. <•••> В чём секрет поздних стихов Гумилёва? Они отличаются необычайной мощью, притом такой, которая смещает все привычные представления и внутри каждого стихотворения. <...> Стихотворение «Заблудившийся трамвай» (1921) начинается на «улице незнакомой», откуда «трамвай по трём мостам» уносит поэта «через Неву, через Нил и Сену» после того, как идущие на нём «обогнули стену» и «проскочили сквозь рощу пальм». Смещение и соединение всех земных мест, когда-либо увиденных поэтом, сопровождается таким же смещением времён: стихотворение оттого и называется «Заблудившийся трамвай», что трамвай в нём «заблудился в бездне времён». До того как Гумилёв увидел заблудившийся в «бездне времён» трамвай, он в стихотворении «Стокгольм» (вошедшем в «Костёр») писал о себе самом: И понял, что я заблудился навеки В слепых переходах пространств и времён (вариант: «В глухих коридорах пространств и времён»). Лучше всего это смещение пространственно-временных представлений видно в строфе «Заблудившегося трамвая», где возникают события недавнего прошлого: И, промелькнув у оконной рамы, Бросил нам вслед пытливый взгляд Нищий старик, — конечно, тот самый, Что умер в Бейруте год назад. Ещё заметнее смещение и временных, и причинно-следственных отношений в конце стихотворения, где автор и его любимая неожиданно переносятся в XVIII век: Как ты стонала в своей светлице, Я же с напудренною косой Шёл представляться Императрице И не увиделся вновь с тобой. 90 Давно предположено, что в Машеньке, к которой как к любимой автор обращается в «Заблудившемся трамвае», можно увидеть воспоминание о героине «Капитанской дочки». Но фабула изменена: с Императрицей у Гумилёва встречается автор, а не Машенька, и после этой встречи им больше не суждено увидеть друг друга. Напротив, Императрица естественно вызывает образ «Медного всадника», ею поставленного, и по пространственной смежности с ним — твердыню Исаакия, где автор должен отслужить молебен о здравии Машеньки, в смерти которой перед тем сомневался: Где теперь твой голос и тело? Может ли быть, что ты умерла! На вопрос: «Где я?» — сердце поэта отвечает переиначенной ссылкой на поиски Индии Духа у немецких романтиков, Шле-геля и Гейне (вспомним вопрос последнего: «Мы искали Индию физическую и нашли Америку; теперь мы ищем духовную Индию, и что мы найдём?»). Где я? Так томно и так тревожно Сердце моё стучит в ответ: Видишь вокзал, на котором можно В Индию Духа купить билет? Две строфы, следующие за этим вопросом, относятся не к прошлому, а к будущему. Они представляют собой мрачное метафорическое предвидение смерти поэта: Вывеска... кровью налитые буквы Гласят — зелёная, — знаю, тут Вместо капусты и вместо брюквы Мёртвые головы продают. В красной рубашке, с лицом, как вымя, Голову срезал палач и мне, Она лежала вместе с другими Здесь, на ящике скользком, на самом дне. Сколько можно судить по напечатанной в 1916 году прозе Гумилёва «Африканская охота (Из путевого дневника)», образ своей головы, отрубленной палачом по причинам политическим, привиделся ему ещё в Африке после охоты: «Ночью мне 91 приснилось, что за участие в каком-то абиссинском дворцовом перевороте мне отрубили голову, и я, истекая кровью, аплодирую умению палача и радуюсь, как всё это просто, хорошо и совсем не больно». Этот пригрезившийся в кошмарном сне образ, навязчиво повторяющийся в «Заблудившемся трамвае», помножен на отсутствие овощей (примета времени), вместо которых в зелёной лавке продают мёртвые головы. <•••> Предвидение собственной смерти в «Заблудившемся трамвае», где он собирается отслужить в Исаакиевском соборе панихиду по себе, сопровождается удивительным открытием: Понял теперь я: наша свобода — Только оттуда бьющий свет. Вяч. Вс. Иванов Для вас, любознательные Из воспоминаний о Н. Гумилёве И.В. Одоевцевой На лекции в Тенишевском училище ...В будущую пятницу лекция Гумилёва. Стихов Гумилёва до поступления в «Живое слово»1 2 я не знала, а те, что знала, мне не нравились. Я любила Блока, Бальмонта, Ахматову. 0 том, что Гумилёв был мужем Ахматовой, я узнала только в «Живом слове». ...Первая лекция Гумилёва в Тенишевском училище была назначена в пять. Но я пришла уже за час, занять место поближе. Зал понемногу наполняется разношёрстной толпой. Состав аудитории первых лекций был совсем иной, чем впоследствии. Преобладали слушатели почтенного и даже чрезвычайно почтенного возраста. Какие-то дамы, какие-то бородатые интеллигенты, вперемежку с пролетариями в красных галстуках. Все 1 Иванов Вячеслав Всеволодович (1866—1949) — русский литературовед, переводчик. Почётный член Американского лингвистического общества. 2 «Живое слово» — имеется в виду Институт живого слова, открывшийся в Петрограде в 1918 году. Его основатель и директор Всеволод Николаевич Генгросс-Всеволодский (1882—1962), советский театровед, доктор искусствоведения, профессор. 92 они вскоре же отпали и, не получив, должно быть, в «Живом слове» того, что искали — перешли на другие курсы. Курсов в те времена было великое множество — от переплётных и куроводства до изучения египетских и санскритских надписей. Учиться — и даром — можно было всему, что только пожелаешь. Пробило пять часов. Потом четверть и половину шестого. Аудитория начала проявлять несомненные «признаки нетерпения» — кашлять и стучать ногами. Всеволодский уже два раза выскакивал на эстраду объявлять, что лекция состоится, непременно состоится: — Николай Степанович Гумилёв уже вышел из дома и сейчас, сейчас будет. Не расходитесь! Здесь вы сидите в тепле. Здесь светло и тепло. И уютно. А на улице холод и ветер, и дождь. Чёрт знает что творится на улице. И дома ведь у вас тоже не топлено и нет света. Одни коптилки, — убедительно уговаривал он. — Не расходитесь! ...И Гумилёв действительно явился. Именно «явился», а не пришёл. Это было странное явление. В нём было что-то театральное, даже что-то оккультное1. Или, вернее, это было явление существа с другой планеты. И это все почувствовали — удивлённый шёпот прокатился по рядам. И смолк. На эстраде, выскользнув из боковой дверцы, стоял Гумилёв. Высокий, узкоплечий, в оленьей дохе с белым рисунком по подолу, колыхавшейся вокруг его длинных худых ног. Ушастая оленья шапка и пёстрый африканский портфель придавали ему ещё более необыкновенный вид. Он стоял неподвижно, глядя прямо перед собой. С минуту? Может быть, больше, может быть, меньше... Потом двинулся к лекторскому столику у самой рампы, сел, аккуратно положил на стол свой пёстрый портфель и только тогда обеими руками снял с головы — как митру — свою оленью ушастую шапку и водрузил её на портфель. Все это он проделал медленно, очень медленно, с явным расчётом на эффект. — Господа, — начал он гулким, уходящим в небо голосом, — я предполагаю, что большинство из вас поэты. Или, вернее, счи- ' Оккультный — таинственный. В различных мистических учениях — необъяснимый посредством законов опыта и положительного знания. 93 тают себя поэтами. Но я боюсь, что, прослушав мою лекцию, вы сильно поколеблетесь в этой своей уверенности. Поэзия совсем не то, что вы думаете, что вы пишете и считаете стихами, вряд ли имеет к ней хоть отдалённое отношение. Поэзия такая же наука, как, скажем, математика. Не только нельзя (за редчайшим исключением гениев, которые, конечно, не в счёт) стать поэтом, не изучив её, но нельзя даже быть понимающим читателем, умеющим ценить стихи. Гумилёв говорит торжественно, плавно и безапелляционно. Я с недоверием и недоумением слушаю и смотрю на него. Так вот он какой. А я и не знала, что поэт может быть так непохож на поэта. Блок — его портрет висит в моей комнате — такой, каким и должен быть поэт. И Лермонтов и Ахматова... Мне трудно сосредоточиться на сложной теории поэзии, развиваемой Гумилёвым. Слова скользят мимо моего сознания, разбиваются на звуки. И не значат ничего... Так вот он какой — Гумилёв! Трудно представить себе более некрасивого, более особенного человека... В улыбке его что-то жалкое и в то же время лукавое. Что-то азиатское. От «идола металлического», с которым он сравнивал себя в стихах: Я злюсь как идол металлический Среди фарфоровых игрушек. Но улыбку его я увидела гораздо позже. В тот день он ни разу не улыбнулся. Хотя на «идола металлического» он всё же и сейчас похож... Он сидит чересчур прямо, высоко подняв голову. Узкие руки с длинными ровными пальцами, похожими на бамбуковые палочки, скрещены на столе. Одна нога заброшена на другую. Он сохраняет полную неподвижность. Он, кажется, даже не мигает. Только бледные губы шевелятся на его застывшем лице. И вдруг он резко меняет позу. Вытягивает левую руку вперёд. Прямо на слушателей. — Что это он свою дырявую подмётку нам в нос тычет? Безобразие! — шепчет мой сосед-студент. Я шикаю на него. Но подмётка действительно дырявая. Дырка не посередине, а с краю. И полкаблука сбито, как ножом срезано. Значит, у гумилёва неправильная, косолапая походка. И это тоже совсем не идёт поэту. 94 Он продолжает торжественно и многословно говорить. Я продолжаю, не отрываясь, смотреть на него. И мне понемногу начинает казаться, что его косые плоские глаза светятся особым таинственным светом. Я понимаю, что это о нём, конечно, о нём Ахматова писала: И загадочных, тёмных ликов На меня поглядели очи... Ведь она была его женой. Она была влюблена в него. И вот уже я вижу совсем другого Гумилёва. Пусть некрасивого, но очаровательного. У него действительно иконописное лицо — плоское, как на старинных иконах, и такой же двоящийся загадочный взгляд. Раз он был мужем Ахматовой, он, может быть, всё-таки «похож на поэта»? Только я сразу не умею разглядеть. Гумилёв кончил. Он, подняв голову, выжидательно оглядывает аудиторию. —Ждёт, чтоб ему аплодировали, — шепчет мой сосед-студент. — Может быть, кому угодно задать мне вопрос? — снова раздаётся гулкий, торжественный голос. В ответ молчание. Долго длящееся молчание. Ясно, спрашивать не о чем. И вдруг из задних рядов звенящий, насмешливо-дерзкий вопрос: —А где всю эту мудрость можно прочесть? Гумилёв опускает тяжёлые веки и задумывается, затем, будто всесторонне обдумав ответ, важно произносит: — Прочесть этой «премудрости» нигде нельзя. Но чтобы подготовиться к пониманию этой, как вы изволите выражаться, премудрости, советую вам прочесть одиннадцать книг натурфилософии Кара. Мой сосед-студент возмущённо фыркает. —Натурфилософия-то тут при чём? Но ответ Гумилёва произвёл желаемое впечатление. Никто больше не осмелился задать вопрос. Гумилёв, выждав немного, молча встаёт и, стоя лицом к зрителям, обеими руками возлагает себе на голову, как корону, оленью шапку. Потом поворачивается и медленно берёт со стола свой пёстрый африканский портфель и медленно шествует к боковой дверце. 95 Теперь я вижу, что походка у него действительно косолапая, но это не мешает её торжественности. ...Много месяцев спустя, когда я уже стала «Одоевцева, моя ученица», как Гумилёв с гордостью называл меня, он со смехом признался мне, каким страданием была для него эта первая в его жизни злосчастная лекция. — Что это было! Ах, Господи, что это было! Луначарский предложил мне читать курс поэзии и вести практические занятия в «Живом слове». Я сейчас же с радостью согласился, ещё бы! Исполнилась моя давнишняя мечта — формировать не только настоящих читателей, но, может быть, даже и настоящих поэтов. Я вернулся в самом счастливом настроении. Ночью, проснувшись, я вдруг увидел себя на эстраде — все эти глядящие на меня глаза, все эти слушающие меня уши — и похолодел от страха. Трудно поверить, а правда. Так до утра и не заснул. С этой ночи меня стала мучить бессонница. Если бы вы только знали, что я перенёс! Я был готов бежать к Луначарскому отказаться, объяснить, что ошибся, не могу... Но гордость удерживала. За неделю до лекции я перестал есть. Я репетировал перед зеркалом свою лекцию. Я её выучил наизусть. В последние дни я молился, чтобы заболеть, сломать ногу, чтобы сгорело Тенишевское училище — всё, всё, что угодно, лишь бы избавиться от этого кошмара. Я вышел из дома, как идут на казнь. Но войти в подъезд Те-нишевского училища я не мог решиться. Всё ходил взад и вперёд с сознанием, что гибну. Оттого так и опоздал. На эстраде я от страха ничего не видел и не понимал. Я боялся споткнуться, упасть или сесть мимо стула на пол. То-то была картина!.. О, Господи, что это был за ужас! Когда я заговорил, стало немного легче. Память не подвела меня. Но тут вдруг запрыгало проклятое колено. Да как! всё сильнее и сильнее. Пришлось, чтобы не дрыгало, вытянуть ногу вперёд. А подмётка у меня дырявая. Ужас! Не знаю, не помню, как я кончил. Я сознавал только, что я навсегда опозорен. Я тут же решил, что завтра же уеду в Бежецк, что в Петербурге после такого позора я оставаться не могу... — Но у вас был такой невероятно самоуверенный, важный тон и вид, — говорю я. Гумилёв весь трясётся от смеха. 9б — Это я из чувства самосохранения перегнул палку. Как тот чудак, который, помните: На чердаке своём повесился Из чувства самосохранения. Нет, правда, все это больше всего походило на самоубийство. Сплошная катастрофа. Самый страшный день в моей жизни... Вопросы и задания 1. Вы познакомились с материалами к биографии Н.С. Гумилёва. В сборнике стихотворений поэта найдите произведения, повествующие о путешествии Гумилёва в Африку. Что стоит в центре этих стихотворений: этнографические наблюдения, впечатления путешественника, эмоциональные переживания? Или ещё что-то, не сформулированное в вопросе? 2. Подберите несколько особенно понравившихся вам стихотворений Н. Гумилёва о любви. Многие из них посвящены А. Ахматовой. Проанализируйте одно из них. 3*. Прочитайте фрагмент статьи Н. Гумилёва «Наследие символизма и акмеизм». Составьте тезисный план статьи. Сформулируйте вывод о природе акмеизма. Выполнить эту задачу вам поможет статья об акмеизме в «Краткой литературной энциклопедии» или другом филологическом справочнике. 4*. Прочитайте цикл стихотворений Н. Гумилёва «Капитаны». Определите тематику каждого из четырёх стихотворений цикла. Составьте словарь имён собственных, содержащихся в этих стихотворениях. Попытайтесь обобщить результаты своих наблюдений — это поможет вам доказательно рассуждать о художественных особенностях цикла Гумилёва «Капитаны». Книжная полка Взаимопритяжение больших поэтов проявляется не только в общении, переписке, но и в творчестве. Часто поэты посвящают стихи товарищам по перу. Некоторые из них — отклик на конкретное событие, другие навеяны воспоминаниями о близком человеке... Но в любом случае их реальное содержание шире и богаче прямых фактов биографии, которыми они рождены. Прочитайте стихи, посвящённые Н.С. Гумилёву, и его стихотворение, посвящённое А. Ахматовой. Они обогатят ваши представления о поэте. 484 97 А. А. АХМАТОВА Столько просьб у любимой всегда! У разлюбленной просьб не бывает. Как я рада, что нынче вода Под бесцветным ледком замирает. И я стану — Христос, помоги! — На покров этот, светлый и ломкий, А ты письма мои береги, Чтобы нас рассудили потомки, Чтоб отчётливей и ясней Ты был виден им, мудрый и смелый. В биографии славной твоей Разве можно оставить пробелы? Слишком сладко земное питьё, Слишком плотны любовные сети. Пусть когда-нибудь имя моё Прочитают в учебнике дети, И, печальную повесть узнав, Пусть они улыбнутся лукаво... Мне любви и покоя не дав, Подари меня горькою славой. 1913 О.Э. МАНДЕЛЬШТАМ УМЫВАЛСЯ НОЧЬЮ НА ДВОРЕ Умывался ночью на дворе — Твердь сияла грубыми звездами. Звёздный луч — как соль на топоре, Стынет бочка с полными краями. На замок закрыты ворота, И земля по совести сурова, — Чище правды свежего холста Вряд ли где отыщется основа. Тает в бочке, словно соль, звезда, И вода студёная чернее, Чище смерть, солёнее беда, И земля правдивей и страшнее. М.А. ВОЛОШИН НА ДНЕ ПРЕИСПОДНЕЙ С каждым днём всё диче и всё глуше Мертвенная цепенеет ночь. Смрадный ветр, как свечи, жизни тушит: Ни позвать, ни крикнуть, ни помочь. Тёмен жребий русского поэта: Неисповедимый рок ведёт Пушкина под дуло пистолета, Достоевского на эшафот. Может быть, такой же жребий выну, Горькая детоубийца, — Русь! И на дне твоих подвалов сгину Иль в кровавой луже поскользнусь, Но твоей Голгофы не покину, От твоих могил не отрекусь. Доконает голод или злоба, Но судьбы не изберу иной: Умирать, так умирать с тобой И с тобой, как Лазарь, встать из гроба! 1922 99 Н.С. ГУМИЛЕВ ОНА [А. Ахматовой] Я знаю женщину: молчанье, Усталость горькая от слов Живёт в таинственном мерцанье Её расширенных зрачков. Её душа открыта жадно Лишь медной музыке стиха, Пред жизнью дольней и отрадной Высокомерна и глуха. Неслышный и неторопливый, Так странно плавен шаг её, Назвать нельзя её красивой, Но в ней всё счастие моё. Когда я жажду своеволий И смел и горд — я к ней иду Учиться мудрой сладкой боли В её истоме и бреду. Она светла в часы томлений И держит молнии в руке, И чётки сны её, как тени На райском огненном песке. 1912 АННА АНДРЕЕВНА АХМАТОВА 1889—1966 КОРОТКО О СЕБЕ Я родилась 11 (23) июня 1889 года под Одессой (Большой Фонтан). Мой отец был в то время отставной инженер-механик флота. Годовалым ребёнком я была перевезена на север — в Царское Село. Там я прожила до шестнадцати лет. Мои первые воспоминания — царскосельские: зелёное, сырое великолепие парков, выгон, куда меня водила няня, ипподром, где скакали маленькие пёстрые лошадки, старый вокзал и нечто другое, что вошло впоследствии в «Царскосельскую оду». Каждое лето я проводила под Севастополем, на берегу Стрелецкой бухты, и там подружилась с морем. Самое сильное впечатление этих лет — древний Херсонес, около которого мы жили. Читать я училась по азбуке Льва Толстого. В пять лет, слушая, как учительница занималась со старшими детьми, я тоже начала говорить по-французски. Первое стихотворение я написала, когда мне было одиннадцать лет. Стихи начались для меня не с Пушкина и Лермонтова, а с Державина («На рождение порфирородного отрока») и Некрасова («Мороз, Красный нос»). Эти вещи знала наизусть моя мама. Училась я в Царскосельской женской гимназии. Сначала плохо, потом гораздо лучше, но всегда неохотно. В 1905 году мои родители расстались, и мама с детьми уехала на юг. Мы целый год прожили в Евпатории, где я дома проходила курс предпоследнего класса гимназии, тосковала по Цар- 101 скому Селу и писала великое множество беспомощных стихов. Отзвуки революции Пятого года глухо доходили до отрезанной от мира Евпатории. Последний класс проходила в Киеве, в Фун-дуклеевской гимназии, которую и окончила в 1907 году. Я поступила на юридический факультет Высших женских курсов в Киеве. Пока приходилось изучать историю права и особенно латынь, я была довольна; когда же пошли чисто юридические предметы, я к курсам охладела. В 1910 (25 апреля старого стиля) я вышла замуж за Н.С. Гумилёва, и мы поехали на месяц в Париж. <...> Переехав в Петербург, я училась на высших историко-литературных курсах Раева. В это время я уже писала стихи, вошедшие в мою первую книгу. Когда мне показали корректуру «Кипарисового ларца» Иннокентия Анненского, я была поражена и читала её, забыв всё на свете. В 1910 году явно обозначился кризис символизма, и начинающие поэты уже не примыкали к этому течению. Одни шли в футуризм, другие — в акмеизм. Вместе с моими товарищами по Первому Цеху поэтов — Мандельштамом, Зенкевичем и Нарбутом — я сделалась акмеисткой. Весну 1911 года я провела в Париже, где была свидетельницей первых триумфов русского балета. В 1912 году проехала по Северной Италии (Генуя, Пиза, Флоренция, Болонья, Падуя, Венеция). Впечатление от итальянской живописи и архитектуры было огромно: оно похоже на сновидение, которое помнишь всю жизнь. В 1912 году вышел мой первый сборник стихов — «Вечер». Напечатано было всего триста экземпляров. Критика отнеслась к нему благосклонно. 1 октября 1912 года родился мой единственный сын Лев1. В марте 1914 года вышла вторая книга — «Чётки». Жизни ей было отпущено примерно шесть недель. В начале мая петербургский сезон начал замирать, все понемногу разъезжались. На этот раз расставание с Петербургом оказалось вечным. Мы вернулись не в Петербург, а в Петроград, из XIX века сразу попали в XX, всё стало иным, начиная с облика города. Казалось, маленькая книга любовной лирики начинающего автора должна была потонуть в мировых событиях. Время распорядилось иначе. 1 Гумилёв Лев Николаевич (1912—1992) — доктор исторических наук, профессор, автор книг по истории России. 102 Каждое лето я проводила в бывшей Тверской губернии, в пятнадцати верстах от Бежецка. Это неживописное место: распаханные ровными квадратами на холмистой местности поля, мельницы, трясины, осушённые болота, «воротца», хлеба, хлеба... Там я написала очень многие стихи «Чёток» и «Белой стаи». «Белая стая» вышла в сентябре 1917 года. К этой книге читатели и критика несправедливы. Почему-то считается, что она имела меньше успеха, чем «Чётки». Этот сборник появился при ещё более грозных обстоятельствах. Транспорт замирал — книгу нельзя было послать даже в Москву, она вся разошлась в Петрограде. Журналы закрывались, газеты тоже. Поэтому в отличие от «Чёток» у «Белой стаи» не было шумной прессы. Голод и разруха росли с каждым днём. Как ни странно, ныне все эти обстоятельства не учитываются. После Октябрьской революции я работала в библиотеке Агрономического института. В 1921 году вышел сборник моих стихов «Подорожник», в 1922 году — книга «Anno Domini». Примерно с середины двадцатых годов я начала очень усердно и с большим интересом заниматься архитектурой старого Петербурга и изучением жизни и творчества Пушкина. Результатом моих Пушкинских штудий были три работы — о «Золотом петушке», об «Адольфе» Бенжамена Констана и о «Каменном госте». Все они в своё время были напечатаны. Работы «Александрина», «Пушкин и Невское взморье», «Пушкин в 1828 году», которыми я занимаюсь почти двадцать последних лет, по-видимому, войдут в книгу «Гибель Пушкина». С середины двадцатых годов мои новые стихи почти перестали печатать, а старые — перепечатывать. Отечественная война 1941 года застала меня в Ленинграде. В конце сентября, уже во время блокады, я вылетела на самолёте в Москву. До мая 1944 года я жила в Ташкенте, жадно ловила вести о Ленинграде, о фронте, как и другие поэты, часто выступала в госпиталях, читала стихи раненым бойцам. В Ташкенте я впервые узнала, что такое в палящий жар древесная тень и звук воды. А ещё я узнала, что такое человеческая доброта: в Ташкенте я много и тяжело болела. В мае 1944 года я прилетела в весеннюю Москву, уже полную радостных надежд и ожидания близкой победы. В июне вернулась в Ленинград. юз Страшный призрак, притворяющийся моим городом, так поразил меня, что я описала эту мою встречу с ним в прозе. Тогда же возникли очерки «Три сирени» и «В гостях у смерти» — последнее о чтении стихов на фронте в Териоках. Проза всегда казалась мне и тайной и соблазном. Я с самого начала всё знала про стихи — я никогда ничего не знала о прозе. Первый мой опыт все очень хвалили, но я, конечно, не верила. Позвала Зощенку. Он велел кое-что убрать и сказал, что с остальным согласен. Я была рада. Потом, после ареста сына, сожгла вместе со всем архивом. Меня давно интересовали вопросы художественного перевода. В послевоенные годы я много переводила. Перевожу и сейчас. В 1962 году я закончила «Поэму без героя», которую писала двадцать два года. Прошлой зимой, накануне дантовского года, я снова услышала звуки итальянской речи — побывала в Риме и на Сицилии1. Весной 1965 года я поехала на родину Шекспира, увидела британское небо и Атлантику, повидалась со старыми друзьями и познакомилась с новыми, ещё раз посетила Париж. Я не переставала писать стихи. Для меня в них — связь моя с временем, с новой жизнью моего народа. Когда я писала их, я жила теми ритмами, которые звучали в героической истории моей страны. Я счастлива, что жила в эти годы и видела события, которым не было равных. 1965 ОБРАЗ, запечатленный В СТИХАХ В стихах А. Ахматовой немало строк, создающих её образ. Прочитайте стихотворения и дополните биографию А. А. Ахматовой на основе возникших после чтения образов и ассоциаций. ИМЯ Татарское, дремучее Пришло из никуда. К любой беде липучее, Само оно — беда. 1 На Сицилии в г. Катания 12 декабря 1964 года Ахматовой была торжественно вручена международная литературная премия «Этна-Таормина». 104 И слава лебедью плыла Сквозь золотистый дым. А ты, любовь, всегда была Отчаяньем моим. 1910 * * * Я научилась просто, мудро жить, Смотреть на небо и молиться Богу, И долго перед вечером бродить, Чтоб утомить ненужную тревогу. Когда шуршат в овраге лопухи И никнет гроздь рябины жёлто-красной, Слагаю я весёлые стихи О жизни тленной, тленной и прекрасной. Я возвращаюсь. Лижет мне ладонь Пушистый кот, мурлыкая умильней, И яркий загорается огонь На башенке озёрной лесопильни. Лишь изредка прорезывает тишь Крик аиста, слетевшего на крышу. И если в дверь мою ты постучишь, Мне кажется, я даже не услышу. 1912 * * * Проводила друга до передней, Постояла в золотой пыли. С колоколенки соседней Звуки важные текли. Брошена! Придуманное слово Разве я цветок или письмо? А глаза глядят уже сурово В потемневшее трюмо. 1913 Я гибель накликала милым, И гибли один за другим. О, горе мне! Эти могилы Предсказаны словом моим. Как вороны кружатся, чуя Горячую свежую кровь, Так дикие песни, ликуя, Моя насылала любовь. С тобою мне сладко и знойно, Ты близок, как сердце в груди. Дай руки мне, слушай спокойно. Тебя заклинаю: уйди. И пусть не узнаю я, где ты. О Муза, его не зови, Да будет живым, невоспетым Моей не узнавший любви. 1921 ОТВЕТ И вовсе я не пророчица, Жизнь моя светла, как ручей. А просто мне петь не хочется Под звон тюремных ключей. 1930-е годы (Из поэмы «Реквием») Тихо льётся тихий Дон, Жёлтый месяц входит в дом. Входит в шапке набекрень, Видит жёлтый месяц тень. Эта женщина больна, Эта женщина одна, Муж в могиле, сын в тюрьме, Помолитесь обо мне. 1938 юб ПРИГОВОР (Из поэмы «Реквием») И упало каменное слово На мою ещё живую грудь. Ничего, ведь я была готова, Справлюсь с этим как-нибудь. У меня сегодня много дела: Надо память до конца убить, Надо, чтоб душа окаменела, Надо снова научиться жить, — А не то... Горячий шелест лета, Словно праздник за моим окном. Я давно предчувствовала этот Светлый день и опустелый дом. 1939 Забудут? — вот чем удивили! Меня забывали не раз, Сто раз я лежала в могиле, Где, может быть, я и сейчас. А Муза и глохла и слепла, В земле истлевала зерном, Чтоб после, как Феникс из пепла, В эфире восстать голубом. 1957 * * * Непогребённых всех — я хоронила их, Я всех оплакала, а кто меня оплачет? 1958 t t t Не лирою влюблённого Иду пленять народ — Трещотка прокажённого В моей руке поёт. Ю7 Успеете наахаться И воя, и кляня. Я научу шарахаться Вас, смелых, о меня. Я не искала прибыли И славы не ждала, Я под крылом у гибели Все тридцать лет жила. 1960 * * * Так не зря мы вместе бедовали, Даже без надежды раз вздохнуть — Присягнули — проголосовали И спокойно продолжали путь. Не за то, что чистой я осталась, Словно перед Господом свеча, Вместе с вами я в ногах валялась У кровавой куклы палача. Нет! И не под чуждым небосводом И не под защитой чуждых крыл — Я была тогда с моим народом, Там, где мой народ, к несчастью, был. 1961 «ТВОРЧЕСТВО АННЫ АХМАТОВОЙ» (Фрагмент) Основное место в лирике Ахматовой, бесспорно, занимает любовная тема — как в народной песне и в сонетах Петрарки, в лирике Гёте и Пушкина и во всей мировой поэзии вообще. Любовь в стихотворениях Ахматовой — это чувство живое и подлинное, глубокое и человечное, хотя в силу реальных жизненных причин тронутое печатью облагораживающего страдания. Чувство поэтессы знает разных героев, и мы в настоящее время, в свете биографических данных, можем назвать их имена и распознать их непохожие друг на друга лица в её поэтическом изображении, и в то же время они сливаются в едином образе большой, настоящей любви. ю8 Как белый камень в глубине колодца, Лежит во мне одно воспоминанье. Я не могу и не хочу бороться: Оно — веселье и оно — страданье. Мне кажется, что тот, кто близко взглянет В мои глаза, его увидит сразу, Печальней и задумчивее станет Внимающего скорбному рассказу. «Как белый камень в глубине колодца...», 1916 < > Говоря словами... Твардовского, они (любовные стихи. — Г.М.) отмечены «необычайной сосредоточенностью и взыскательностью нравственного начала». Новые оттенки чувства, которые сумела открыть Ахматова в старой любовной теме, воплотив их в простой и строгой, благородной и лаконичной индивидуальной форме, связаны с правдивым, современным и реалистическим подходом к этой теме, характерным скорее для психологической прозы, чем для поэзии. В этом смысле прав был друг Ахматовой, поэт О. Мандельштам, когда он писал: «Ахматова принесла в русскую лирику всю огромную сложность и богатство русского романа XIX в. Не было б Ахматовой, не будь Толстого с „Анной Карениной”, Тургенева с „Дворянским гнездом”, всего Достоевского и отчасти Лескова. Генезис Ахматовой лежит в русской прозе, а не в поэзии. Свою поэтическую форму, острую и своеобразную, она развила с оглядкой на психологическую прозу». Новым (вернее, редким в истории поэзии, в том числе русской) было в особенности то, что устами Ахматовой заговорила женщина... дар поэтического слова обрели её бесчисленные подражательницы и последовательницы, торопившиеся излить в стихах интимные переживания женской души. <...> Но стихи «русской Сапфо» менее всего были «женскими» или дамскими стихами, подобно душевному рукоделию её многочисленных, — в большинстве своём забытых — подражательниц... Как в народной песне, в любовных стихах Ахматовой женское чувство имеет общечеловеческое звучание, подобно тому как общечеловечны «мужские» стихи Пушкина или Гёте. В.М. Жирмунский 109 Для вас, любознательные Образ Ахматовой в творчестве и воспоминаниях современников С. Городецкий: В начале века профиль странный (Источен он и горделив) Возник у лиры. К. Чуковский: У Ахматовой «наметилась одна главнейшая черта её личности: величавость. Не спесивость, не надменность, не заносчивость, а именно величавость». Г. Адамович: «Анна Андреевна поразила меня своей внешностью. Теперь в воспоминаниях о ней её иногда называют красавицей: нет, красавицей она не была. Но она была больше, чем красавица, лучше, чем красавица. Никогда мне не приходилось видеть женщину, лицо и весь облик которой повсюду, среди любых красавиц, выделялся бы своей выразительностью, неподдельной одухотворённостью, чем-то сразу приковывавшим внимание. Позднее в её наружности отчётливее обозначился оттенок трагический». Е. Стюарт: О, этот голос, низкий и глубокий, — Жизнь сердца, переплавленная в строки. А чёрный диск распят на радиоле, Идёт по кругу острая игла. Но в голосе ни жалобы, ни боли — Высок полёт державного крыла. 1969 Б. Пастернак: «Давнишняя ахматовская сжатость, плавность и свобода от принуждения — качества отныне пушкинские до бесконечности... в её всегда побеждавшем творчестве». Л. Чуковская: «Арка второго дома с решёткой на Большой Ордынке. Лужа под аркой от стены до стены. Разворочённая чёрная лестница: рёбра торчат. Ступаю осторожно. Второй этаж. Здесь. но Г Звонок надо дёргать. Мы не виделись десять лет. Я медлю. Потом дёргаю. Анна Андреевна сама открывает мне дверь. Пожимает мне руку, сразу поворачивается, идёт вперёд. Разительно новое: яркая сплошная седина. И отяжелён-ность, грузность. Она стала большая, широкая. Я иду за ней. Прямо, направо и ещё раз направо. Крохотная комнатушка, пожалуй, даже меньше, чем моя. Окно во двор. Некое подобие тахты, и постель на этом подобии занимает всё пространство. Впрочем, есть ещё школьный столик для уроков и стул, которому тесно. Тумбочка. И вот мы сидим друг против друга, я на стуле, она на постели. Она сидит очень прямо, в белой шали и жёлтом ожерелье, только чуть-чуть опираясь о постель ладонями, глядя на меня снизу и как будто искоса. Наверное, ей так же трудно привыкать ко мне новой, как и мне к ней. Вот оно, значит, что: горе, годы, болезнь. Совсем другая, не та. Расплылась, отяжелела. Лицо полное, рот кажется маленьким между полных щёк. Лицо утратило свою прежнюю чёткую очерченность, свою резкую горбоносость, словно и нос сделался меньше и неопределённее, чем был. Даже руки переменились: огрубели, набухли. А были такие лёгкие, детские! Десять лет... Только взгляд остался прежний. И голос. И молчание. Она привольно молчит, поглядывая то в окно, то на меня. (Серебряная, густая, ровная чёлка. Ни одного не седого волоса.) <...> Странная вещь: слушая её речи, я опять узнала её. Её прежнюю наружность. Не интонации только, или возмущённый поворот плеч, или слова. Я и не заметила, в какую секунду был возвращён мне весь её привычный прежний облик. Десять лет как не бывало, она, оказывается, не изменилась совсем. Горбатый нос, чёлка, молчание. Такая же, как в моей комнате, у Пяти Углов в Ленинграде, или у себя в Фонтанном Доме, или в моей чистопольской избе, или в Ташкенте. Такая же или, точнее, та же. Вне времени, болезней, горя: Анна Ахматова». (Запись сделана 13 июня 1952 года) А. Тарковский: «Ахматова была всегда горделиво прекрасна. Говорят, что даже мёртвая, она вызывала чувство преклонения. ш Когда у Николы Морского Лежала в цветах нищета, Смиренное чуждое слово Светилось темно и сурово На воске державного рта...». Н. Рыленков: На смерть А. Ахматовой И лесть и клевета — какие это крохи В сравненье с бременем святого ремесла, Для той, что на ветру под грозами эпохи Честь наших русских муз так высоко несла. 1966 О. Мандельштам: «В последних стихах Ахматовой произошёл перелом к... важности, религиозной простоте и торжественности: я бы сказал, после женщины настал черёд жены. <...> Голос отречения крепнет всё более и более в стихах Ахматовой, и в настоящее время её поэзия близится к тому, чтобы стать одним из символов величия России». Б. Эйхенбаум: «Поэзия Ахматовой — сложный лирический роман. Мы можем проследить разработку образующих его повествовательных линий, можем говорить о его композиции, вплоть до соотношения отдельных персонажей. При переходе от одного сборника к другому мы испытывали характерное чувство интереса к сюжету — к тому, как разовьётся этот роман». А. Урбан: В стихах Ахматовой «ничего лишнего, постороннего, случайного. Они прозрачны, соразмерны, при всём своём лаконизме — просторны. В них всегда чувствуется и глубина, и высота, за которыми есть неразгаданная тайна. Тайна происхождения, тайна подпочвенных связей частного сюжета, частной судьбы с судьбой народа, с жизнью всеобщей». А. Твардовский: «Имя Анны Ахматовой... — одно из немногих имён русской поэзии XX века, отмеченных в десятилетиях неизменностью читательских симпатий, хотя революционные потрясения и' социально-исторические перемены этих годов, казалось бы, способны были безвозвратно предать забвению этот негромко и с большими перерывами звучавший лирический голос. <...> 112 Это поэзия, чуждая жеманства, игры в чувство, мелочных переживаний, неутолённой страсти, бездумной «бабьей» ревности, душевного эгоизма. Владений этой поэзии не касается даже тень пошлости — многоликого и страшнейшего врага любовной лирики <...> Анна Ахматова редко обращалась к непосредственно общезначимой в идейно-политическом смысле теме, но когда она это делала, она не снижала своей взыскательности к слову, оставалась сама собой в своей глубокой искренности и достоинстве своего неподкупного таланта». А.А. АХМАТОВА ЭПИЛОГ (Из поэмы «Реквием») Опять поминальный приблизился час. Я вижу, я слышу, я чувствую вас: И ту, что едва до окна довели, И ту, что родимой не топчет земли, И ту, что, красивой тряхнув головой, Сказала: «Сюда прихожу, как домой». Хотелось бы всех поимённо назвать, Да отняли список, и негде узнать. Для них соткала я широкий покров Из бедных, у них же подслушанных слов. О них вспоминаю всегда и везде, О них не забуду и в новой беде, И если зажмут мой измученный рот, Которым кричит стомильонный народ, Пусть так же они поминают меня В канун моего поминального дня. А если когда-нибудь в этой стране Воздвигнуть задумают памятник мне, Согласье на это даю торжество. Но только с условьем — не ставить его Ни около моря, где я родилась: Последняя с морем разорвана связь, Ни в царском саду у заветного пня, Где тень безутешная ищет меня, А здесь, где стояла я триста часов1 И где для меня не открыли засов. Затем, что и в смерти блаженной боюсь Забыть громыхание чёрных марусь2. Забыть, как постылая хлопала дверь И выла старуха, как раненый зверь. И пусть с неподвижных и бронзовых век, Как слёзы, струится подтаявший снег, И голубь тюремный пусть гулит вдали, И тихо идут по Неве корабли. 1940 Вопросы и задания 1. Какие основные темы и мотивы в творчестве А.А. Ахматовой вы бы выделили? 2*. Имеется несколько портретов А.А. Ахматовой (работы Модильяни, Осьмеркина, Делла-Вос-Кардовской). Познакомьтесь с этими произведениями, попытайтесь определить, какие грани личности А.А. Ахматовой в них переданы. 3*. Вы познакомились с творчеством А.А. Ахматовой и М.И. Цветаевой. Есть ли в лирике двух поэтов сходные или близкие мотивы, темы? Назовите их. В чём художественные миры А.А. Ахматовой и М.И. Цветаевой не похожи? 4. Выберите несколько наиболее понравившихся вам стихотворений А.А. Ахматовой. Напишите на них рецензию. 1 Там, где стояла я триста часов. — Имеется в виду место у входа в приёмную НКВД, где всегда стояла очередь родственников заключённых, чтобы хоть что-то узнать о судьбе своих близких. Забыть громыхание чёрных марусь. — «Марусями» в народе называли машины, в которых перевозили заключённых. Другие названия этого транспорта — «чёрный ворон», «воронок». 114 Книжная полка Познакомьтесь с аннотациями к некоторым изданиям, посвящённым А.А. Ахматовой. Продолжите поиск источников самостоятельно. Чуковская Л.К. Записки об Анне Ахматовой: в 2 т. СПб.; Харьков, 1996. Книга Лидии Корнеевны Чуковской об Анне Ахматовой — не воспоминания. Это — дневник, записи для себя, по живому следу событий. В записках отчётливо проступают приметы ахматовского быта, круг её друзей, черты её личности, характер её литературных интересов. Записки ведутся в «страшные годы ежовщииы». В тюрьме расстрелян муж Лидии Чуковской, в тюрьме ждёт приговора и получает «срок» сын Анны Ахматовой. Как раз в эти годы Ахматова создаёт свой «Реквием»: записывает на клочках бумаги стихи, даёт их Чуковской — запомнить — мгновенно сжигает. Начинается также работа над «Поэмой без героя»... А вслед за ежовщиной — война... Таковы границы записей первого тома. Во втором томе рассказано о десятилетии 1952—1962, вместившем в себя смерть Сталина, возвращение из лагеря Льва Гумилёва, издание ахматовских стихотворных сборников 1958 и 1961 года и встречи автора с Ахматовой в Москве, Ленинграде, Комарове. На страницах дневника Лидии Чуковской обрисованы многие подробности литературной жизни и нравов тех лет. Павловский А.И. Анна Ахматова: жизнь и творчество. М., 1991. В книге представлен сложный творческий путь Анны Ахматовой, рассматриваются её первые поэтические книги «Вечер», «Чётки» и «Белая стая», анализируются произведения периода Великой Отечественной войны и послевоенного времени («Реквием», «Поэма без героя» и др.). Алексей Ильич Павловский использовал значительное количество документальных материалов. Кац Б., Тименчик Р. Анна Ахматова и музыка: исследовательские очерки. Л., 1989. В книге, выпущенной к столетию со дня рождения Анны Ахматовой, освещаются её музыкальные впечатления и вкусы. Авторы книги описывают биографические эпизоды, связанные с музыкой и музыкантами, указывают на то значение, которое музыка имела в творчестве Ахматовой, а также рассматривают тему музыки в её стихах. К изданию прилагается нотный указатель музыкальных сочинений на стихи поэта. После уроков Подготовьтесь и проведите час поэзии «Любовь и Россия в лирике М. Цветаевой и А. Ахматовой». МИХАИЛ АФАНАСЬЕВИЧ БУЛГАКОВ 1891—1940 ПИСАТЕЛЬ О СЕБЕ Автобиография. Родился в г. Киеве в 1891 году. Учился в Киеве ив 1916 году окончил университет по медицинскому факультету, получив звание лекаря с отличием. Судьба сложилась так, что ни званием, ни отличием не пришлось пользоваться долго. Как-то ночью в 1919 году, глухой осенью, едучи в расхлябанном поезде, при свете свечки, вставленной в бутылку из-под керосина, написал первый маленький рассказ. В городе, в который затащил меня поезд, отнёс рассказ в редакцию газеты. Там его напечатали. Потом напечатали несколько фельетонов. В начале 1920 года я бросил звание с отличием и писал. Жил в далёкой провинции и поставил на местной сцене три пьесы. Впоследствии в Москве в 1923 году, перечитав их, торопливо уничтожил. Надеюсь, что нигде ни одного экземпляра не осталось. В конце 1921 года приехал без денег, без вещей в Москву, чтобы остаться в ней навсегда. В Москве долго мучился: чтобы поддерживать существование, служил репортёром и фельетонистом в газетах и возненавидел эти звания, лишённые отличий. Заодно возненавидел редакторов, ненавижу их и сейчас и буду ненавидеть до конца жизни. В берлинской газете «Накануне» в течение двух лет писал большие сатирические и юмористические фельетоны. Не при свете свечки, а при тусклой электрической лампе сочинил книгу «Записки на манжетах». Эту книгу у меня купило берлинское издательство «Накануне», обещав выпустить в мае 116 1923 года. И не выпустило вовсе. Вначале меня это очень волновало, а потом я стал равнодушен. Напечатал ряд рассказов в журналах в Москве и Ленинграде. Год писал роман «Белая гвардия». Роман этот люблю больше всех других моих вещей. Москва, октябрь 1924 Автобиография.Сын профессора Киевской духовной академии, родился 3 мая 1891 года в Киеве. В 1909 году окончил Киевскую первую гимназию, а в 1916 году - Киевский университет по медицинскому факультету. В 1916—17 годах служил в качестве врача в земстве Смоленской губернии. В 1918—19 годах проживал в Киеве, начиная заниматься литературой одновременно с частной медицинской практикой. В 1919 году окончательно бросил занятие медициной. В 1920 го-году проживал в г. Владикавказе, работая в Подотделе искусств, сочиняя первые пьесы для местного театра. В 1921 году приехал в Москву на постоянное жительство. В 1921—1924 годах в Москве служил в Лито Главполитпросвета1, работая в газетах в качестве хроникёра, а впоследствии — фельетониста, печатая первые маленькие рассказы. В 1925 году был напечатан мой роман «Белая гвардия» (журнал «Россия») и сборник рассказов «Дьяволиада» (изд-во «Недра»). В 1926 году МХАТ поставил пьесу «Дни Турбиных», в том же году театр имени Вахтангова поставил пьесу «Зойкина квартира». В 1928 году Камерным московским театром была поставлена моя пьеса «Багровый остров». В 1930 году МХАТ принял меня на службу в качестве режис-сёра-ассистента. В 1932 году Московским Художественным театром была выпущена моя пьеса по Гоголю «Мёртвые души» при моём участии в качестве режиссёра-ассистента. В 1932—1936 годах, продолжая работу режиссёра-ассистен-та в МХАТ, одно время работал в качестве актёра (роль председателя суда в спектакле «Пиквикский клуб» по Диккенсу). В 1936 году МХАТом была поставлена пьеса «Мольер» при моём участии и в качестве режиссёра-ассистента. В том же году 'Лито Главполитпросвета — литературное объединение Главного политико-просветительного комитета республики. 117 Театром сатиры в Москве была подготовлена к выпуску моя пьеса «Иван Васильевич» и снята после генеральной репетиции. В 1936 году после снятия моей пьесы «Мольер» с репертуара подал в отставку в МХАТ и был принят на службу в Государственный академический Большой театр Союза ССР в Москве на должность либреттиста и консультанта, в какой нахожусь и в настоящее время. Для Государственного академического Большого театра в том же году сочинил либретто оперы «Минин и Пожарский». В 1937 году для ГАБТ сочинил либретто оперы «Чёрное море». Помимо вышеперечисленных пьес, автор пьес: «Бег», «Александр Пушкин» и других. Москва, март 1937 Вопросы и задания 1. Какие вехи биографии М. Булгаков считал важными и отразил в своих автобиографиях? 2. Почему М.А. Булгакову «ни званием, ни отличием не пришлось пользоваться долго»? 3. Может быть, вы самостоятельно прочитали какие-либо произведения М.А. Булгакова? Расскажите о них. «СОБАЧЬЕ СЕРДЦЕ» В художественном мире повести Свою повесть опубликованной при жизни М.А. Булгаков не увидел. Оба машинописных экземпляра были изъяты у писателя в мае 1926 года, возвращены только через три года и находились в его личном архиве. Впервые «Собачье сердце» было напечатано в шестом номере журнала «Знамя» за 1987 год. Кратко восстановим сюжет повести. Дворовая собака неожиданно оказывается в доме крупного учёного Преображенского, который проводит уникальный опыт: из Шарика пёс превращается в Полиграфа Полиграфовича Шарикова. И всё бы хорошо, но дурные наклонности и главное — влияние беспринципного человека революционной фразы, разрушителя, прикрывающегося новыми советскими ритуалами, делают жизнь в доме профессора невыносимой для всех. Шариков всё больше наглеет под покроив вительством Швондера. Пределов безобразиям Шарикова не видно. Тогда приходит решение: вернуть Полиграфа Полиграфо-вича в прежнее собачье состояние. Забавный, почти фантастический сюжет, окрашенный в сочные сатирические тона, на самом деле наполнен мощными образами-символами и символическими мотивами. Часто они разрушают прежние устойчивые представления. Так, мотив собачьей верности и преданности преображается в мотив неблагодарности, граничащей с наглостью. Образ Швондера вырастает в символ никчёмности, псевдореволюционной демагогии и беспринципности. Удивительно художественное пространство произведения. С одной стороны, и это характерно для очень многих сочинений писателя, место, где разворачиваются события, географически точно, часто связано с событиями жизни самого автора. Это придаёт повести особую атмосферу реальности происходящего. С другой стороны, географическая точность обманчива, ибо здания, учреждения, улицы и переулки особым образом «участвуют» в фантастических событиях, которые в обыденном сознании практически невозможны. Читатель, знакомый со старой Москвой, сразу узнавал Пречистенскую улицу с расположенной на ней пожарной частью, ресторан «Бар», находившийся между Театральным проездом и Трубной площадью. Некоторые московские адреса связаны с биографией родственников Булгакова. Например, в доме на углу Пречистенки и Обухова переулка (ныне он называется Чистым переулком) жил дядя М.А. Булгакова, известный московский врач Н.М. Покровский. В этом доме Булгаков останавливался после приезда в Москву в ноябре 1917 года. Упоминается в «Собачьем сердце» Мёртвый переулок, ныне Пречистенский переулок; Сухаревский рынок, в XIX веке — центр букинистической торговли, в первые годы советской власти ставший заурядной «барахолкой». Узнаваем и «Славянский базар» — ресторан на Никольской улице, расположенный в гостинице, которая также именовалась «Славянским базаром». Повести «Собачье сердце» присуща некоторая автобиографичность, связанная не только с художественным пространством, но частично и с образным миром произведения. Так, вторая жена М.А. Булгакова Л.Е. Белозерская считала, что прототипом Филиппа Филипповича Преображенского был родной брат его матери, врач Н.М. Покровский. 119 Зачастую М.А. Булгаков даёт персонажам повести фамилии, имена своих знакомых. «Этот Мориц» в повествовании назван по фамилии В.Э. Морица, искусствоведа, трудившегося в Государственной академии художественных наук; фамилию матери Л.Б. Белозерской носит «буржуй Саблин». Называются имена великих учёных: М.В. Ломоносова, И.И. Мечникова, Д.И. Менделеева — действие ведь происходит в доме профессора медицины. Эти люди в реальных событиях никак не участвуют, но память о них наполняет особой атмосферой дом профессора Преображенского, и эта атмосфера резко противопоставлена миру швондеров и представлениям шариковых. Происходящее в доме Преображенского в ряде случаев становится похожим на анекдотический сюжет. Жанр сатирической повести вдруг становится цепочкой небольших анекдотов. Такая особенность повести «Собачье сердце» связана с общими тенденциями развития отечественной литературы в 1920-е годы. Сатира вообще и фельетон в частности были широко распространены в прозе М. Зощенко, Н. Тэффи, А. Аверченко, в поэзии и драматургии В. Маяковского и многих-многих других писателей и поэтов. Фельетон - - , Общим было также и направление сатирических произведений — разоблачение зарождающегося советского обывателя, который, не имея никаких заслуг и талантов, стремится быстрее добиться чиновничьего положения в обществе. Его цель — пустословием и наглостью завоевать право на самодовольство, сытость, служебное и бытовое благополучие и, самое главное, право управления людьми, то есть получить блага, которых он недостоин. Булгаков создаёт резко сатирический портрет нового хозяина жизни — пролетария, человеческие качества которого хуже свойств дворового пса. Шариков, ещё не обременённый новой советской идеологией, ещё находящийся во власти своих животных представлений и инстинктов, интуитивно ненавидит пролетариев, особенно дворников и поваров. Он генетически помнит их необоснованную жестокость, из-за которой не раз и не два страдал сам, находясь на собачьем положении. Шариков пока способен сочувствовать голодным (вспомним его отноше- 120 ние к машинистке), работящим, трудолюбивым людям, и прежде всего к профессору Преображенскому, ежедневный и ежечасный труд которого постоянно находится в поле его зрения. Глубоко символично, что эти добрые задатки собаки постепенно отмирают под напором генов пролетария, невежды, пьяницы и преступника Клима Чугункова, чей генотип вселён в Полиграфа Полиграфовича, и под воздействием певцов революционных гимнов, которые оплодотворяют дурную наследственность бездуховностью и безнравственностью. Человек в новом государстве беззащитен, если не имеет документа. Официальная бумага наделяется неограниченной властью над жизнью. Реальная значимость личности не представляет практически никакой ценности. Именно официальная бумага спасает профессора Преображенского от доносов Шарикова и произвола Швондера и не позволяет произвести уплотнения в квартире. Здесь появляется ещё один важный мотив повести: безразличия, если не ненависти власти по отношению к интеллигенции. В вершении человеческих судеб важнейшей и определяющей силой становится классовая ненависть к таланту, знанию, умению трудиться. Для «пролетариев» донос Шарикова справедлив уже потому, что он теперь в компании пролетария Швондера. И никого не беспокоит его истинное лицо. Швондеры ведь практически все выросли из шариковых, причём для этого не потребовалось даже трудных и уникальных операций. Естественным, вернее, противоестественным, но реальным становится мотив гибели культуры и науки под напором швон-деров и шариковых. В случае смерти профессора Преображенского медицинская наука лишилась бы многих важнейших достижений и открытий. Гибель профессора Персикова, героя другой повести М.А. Булгакова, «Роковые яйца», неизбежно влечёт за собой смерть его открытия. Ценность их жизни и деятельности бесспорна. Ухода Шарикова, возвращения его в первоначальное состояние дворняги Шарика не заметил никто. Он не оплодотворил мир ни трудом своим, ни хотя бы тягой к просвещению. Однако не менее важен и другой мотив — ответственности учёного, изобретателя за своё творение, за те последствия и изменения в мире, которые оно принесёт. Не скрываемая Булгаковым сатирическая направленность повести «Собачье сердце» была точно понята новой властью, так и не давшей разрешения на её публикацию вплоть до середины 80-х годов XX века. 121 Вопросы и задания 9 1. Как вы думаете, можно ли назвать повесть «Собачье сердце» грустной сатирой? Аргументируйте свои выводы. 2. Чем современна повесть М.А. Булгакова, написанная ещё в 20-е годы XX столетия? 3*. В каких эпизодах повести присутствуют реальные приметы старой Москвы? Назовите и прокомментируйте их. 4. Очевидна ли позиция автора на страницах «Собачьего сердца»? Дайте развёрнутый ответ. 5*. Посмотрите кинофильм «Собачье сердце» и попробуйте сопоставить его с повестью М.А. Булгакова. Для вас, любознательные1 1. Несколько комментариев к повести ...А форсу, как у комиссарши... — Форс — надменность, чванство (просторечн.). Атавизм — появление у человека, животных или растений признаков, отсутствовавших у их ближайших предков, но существовавших у очень далёких предков. ...Без всякой реторты Фауста создан гомункул... — Реторта — сосуд, применявшийся ранее в лабораторной практике. Гомункул — в средневековых представлениях существо, подобное человеку, которое можно получить искусственным путём. ...В халате, похожем на саван... — Саван — погребальное одеяние из белой ткани для покойников. Вильно — официальное название города Вильнюса, столицы Литвы, до 1939 года. Гипофиз — нижний мозговой придаток, железа внутренней секреции, играющая у всех позвоночных животных и у человека ведущую роль в гормональной регуляции. Гипофиз расположен в так называемом турецком седле основной кости черепа, у основания головного мозга. Глухой... хорал донёсся откуда-то... — Хорал — род религиозных песнопений. —Да уж известно, не нэпман. — Нэпман — в СССР в 1920-е годы частный предприниматель. 122 Г ...Под белым колпаком, напоминающим патриаршую скуфейку. — Скуфейка — остроконечная бархатная шапка у православного духовенства, монахов. ...Поёт... «Милая Аида»... — ария Амнерис из оперы «Аида» Дж. Верди (1813 —1901). Сады Семирамиды — одно из семи чудес света — «висячие» сады в древнем Вавилоне. ...Свёрнутые в виде папских тиар... — Тиара — тройная корона Папы Римского. ...Сотворил перед Филиппом Филипповичем какой-то намаз. — Намаз — у мусульман: ежедневная пятикратная молитва из стихов Корана. ...Фильдеперсовые чулочки... — Фильдеперс — особо обработанная шелковистая пряжа, употребляемая на лучшие трикотажные изделия. Фонограф — прибор для механической звукозаписи и звуковоспроизведения. В усовершенствованном виде фонограф применялся до 1930-х годов преимущественно как диктофон. Эскулап — врач, по имени бога врачевания в древнеримской мифологии. Я ему устрою бенефис... — Здесь: неприятное публичное выступление (ирон., перен.). Я заботился... об евгенике. — Евгеника — учение о наследственном здоровье человека и путях улучшения его наследственных свойств. 2 2. «Собачье сердце» на театральной сцене, теле- и киноэкране 1976 год. Повесть экранизирована итальянским режиссёром Альберто Латтуада. 1988 год. Вышел двухсерийный чёрно-белый художественный телефильм, режиссёр Владимир Бортко. Создан лишь спустя год после первой публикации повести в журнале «Знамя». 2002 год. Первый международный булгаковский фестиваль открыт спектаклем «Собачье сердце» в исполнении театра Zoo District из Лос-Анджелеса. 2005 год. Премьера спектакля в Барнаульском театре драмы. 2006 год. Премьера спектакля в Московском независимом театре, режиссёр-постановщик Анатолий Трегуб. 2006 год. Спектакль в Алтайском краевом Театре драмы имени В.М. Шукшина, режиссёр Владимир Золотарь. 123 2007 год. Премьера спектакля в Нижегородском ТЮЗе, режиссёр Владимир Золотарь. 2009 год. Спектакль «Собачье сердце», режиссер Григорий Гладий, показан на сцене театра «Prospero» в Монреале. ТЕМЫ ДЛЯ СООБЩЕНИИ, РЕФЕРАТОВ, ТВОРЧЕСКИХ РАБОТ 1. Места, где жил и трудился М.А. Булгаков. 2*. Своеобразие художественного времени и пространства в повести «Собачье сердце». 3. Шариков и Швондер... Кто опаснее и почему? 4. Образы-символы на страницах повести «Собачье сердце». 5. М.А. Булгаков и власть. 6. Произведения М.А. Булгакова в кино и на телеэкране. Книжная полка Прочитайте несколько тезисов из книги современного исследователя Евгения Александровича Яблокова (Яблоков ЕЛ. Художественный мир Михаила Булгакова. М., 2001). Они помогут вам лучше понять некоторые важные особенности художественной системы повести «Собачье сердце». Эта книга окажется вам полезной и в старшей школе при изучении других произведений М. Булгакова. «Функция „шарообразных” демонических персонажей-брюнетов... придана в „Собачьем сердце” Швондеру, но, говоря точнее, эта роль „распределена” между двумя персонажами — Швондером и Шариковым: данная пара своеобразно пародирует пару Преображенский — Борменталь (учитель — ученик). Характерно, что один из членов домоуправления и швондеровских подручных — „молодой человек, оказавшийся женщиной” (кстати, именно она вручает Шарикову документы, юридически подкрепляющие его „человеческий статус”), носит фамилию Вяземская, которая тоже в какой-то мере стимулирует „наполеоновские” ассоциации: именно под Смоленском произошло первое крупное сражение с наполеоновской армией». «Пародийным вариантом мотива „имя вместо человека” предстаёт в булгаковских произведениях ситуация, когда персонажу даётся заведомо „чужое” имя и он оказывается однофамильцем какого-либо известного человека — как правило, деятеля культуры. Таковы „литературные” фамилии <...> Бунина и Вяземская в „Собачьем сердце”». «В структуре пространства профессорской квартиры с кухней под-текстно сопоставлена смотровая, которая внешне, естественно, отличается „ангельской” белизной, однако на самом деле похожа не толь- 124 ко на „рай”, но и на „ад”. Не случайно при первом появлении Шарика смотровая предстаёт вначале как „тёмная комната, которая мгновенно не понравилась псу своим зловещим запахом”; затем, как по волшебству, „тьма щёлкнула и превратилась в ослепительный день, причём со всех сторон засверкало, засияло и забелело”. Позже, понаблюдав именно за ходом приёма пациентов, пёс делает „компромиссный” вывод: „Похабная квартирка... но до чего хорошо!” Выдержав нападки „извне”, „нехорошая квартирка” Преображенского едва не превращается в коммунальную, её целостности создаётся угроза „изнутри”: Шариков... „томится... по плоти, по реальному существованию в реальном мире” и пытается „вочеловечиться” путём обретения жилплощади. Попытка терпит фиаско: соответственно первоначальный статус и относительный покой восстановлены. Впрочем, с учётом намёка на возможность повторения эксперимента, сохраняется и угроза квартире». После уроков Подготовьте книжную выставку, посвящённую жизни и творчеству М.А. Булгакова, из произведений писателя, книг о нём, фотодокументов и иллюстраций. Материалы этой выставки вы сможете использовать как на уроках, так и в устном журнале, посвящённом творчеству драматурга, прозаика, театрального деятеля М. Булгакова. Название журналу придумайте сами. МИХАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ ШОЛОХОВ 1905-1984 Михаил Александрович Шолохов был одним из самых ярких советских писателей XX века. Он лауреат Нобелевской премии и Государственной премии СССР, член Академии наук СССР. Дважды ему присваивалось звание Героя Социалистического Труда. Шолохов не очень любил писать о своей жизни. Его автобиография «О себе», предваряющая собрание сочинений в восьми томах, изданных в 1956 — 1960 годах, состоит из нескольких строк. Он пишет: «Родился в 1905 году в хуторе Кружилином, станицы Вёшенской, бывшей Донской области. Отец — русский, мать — украинка. До 1918 года я учился в гимназии, но начавшаяся в ту пору Гражданская война прервала моё учение, и с 1918 года я стал работать. За пять лет переменил много профессий. С 1923 года начал печататься. С того времени литературная деятельность стала моей основной профессией в жизни». Несколько более подробная автобиография была написана в 1934 году: «Родился в 1905 году в семье служащего торгового предприятия в одном из хуторов станицы Вёшенской, бывшей Донской области. Отец смолоду работал по найму, мать, будучи дочерью крепостного крестьянина, оставшегося после „раскрепощения” на помещичьей земле и обременённого большой семьёй, с двенадцати лет пошла в услужение: служила у одной старой вдовы-помещицы. Недвижимой собственности отец не имел и, меняя профессии, менял и местожительство. Революция 1917 года застала его на должности управляющего паровой мельницы в х[уторе] Плешакове, Еланской станицы. 126 Я в это время учился в мужской гимназии в одном из уездных городов Воронежской губернии. В 1918 году, когда оккупационные немецкие войска подходили к этому городу, я прервал занятия и уехал домой. После этого продолжать учение не мог, так как Донская область стала ареной ожесточённой Гражданской войны. До занятия Донской области Красной Армией жил на территории белого казачьего правительства. С 1920 года, то есть с момента окончательного установления Советской власти на юге России, я, будучи пятнадцатилетним подростком, сначала поступил учителем по ликвидации неграмотности среди взрослого населения, а потом пошёл на продовольственную работу и, вероятно, унаследовав от отца стремление к постоянной перемене профессии, успел за шесть лет изучить изрядное количество специальностей. Работал статистиком, учителем в низшей школе, грузчиком, продовольственным инспектором, каменщиком, счетоводом, канцелярским работником, журналистом. Несколько месяцев, будучи безработным, жил на скудные средства, добытые временным трудом чернорабочего. Всё время усиленно занимался самообразованием. Писать начал с 1923 года. Первые рассказы мои напечатаны в 1924 году. В 1926 году начал писать „Тихий Дон”. Восемь лет я потратил на создание этого романа и теперь, пожалуй, окончательно „нашёл себя” в профессии писателя, в этом тяжёлом и радостном творческом труде. Cm. Вёшенская, 10марта 1934 г.». М. Шолохов был активным участником событий, происходивших в России в переломные периоды её истории. Он участвовал в проведении продразвёрсток в 20-е годы, был военным корреспондентом в годы Великой Отечественной войны. Война своим тяжёлым катком прошлась и по семье Шолоховых — мать писателя, Анастасия Даниловна, погибла в 1942 году. В районе станицы Вёшенской немецкие войска вышли на правый берег Дона, но переправиться на левую сторону реки, в родную станицу писателя, так и не смогли. В прозе М. Шолохова ярко и убедительно отображены самые сложные, почти всегда трагические, исторические события: Гражданская война, коллективизация, Великая Отечественная война. 127 «СУДЬБА ЧЕЛОВЕКА» Творческая история рассказа В равной мере талант писателя проявлялся и в крупных эпических формах — в жанре романа, и в жанре «малого» эпоса — рассказе. Одним из самых известных является рассказ М. Шолохова «Судьба человека». Он был написан в 1956 году и впервые опубликован в газете «Правда» в последний день уходящего 1956 года — 31 декабря. 1956 год... Почти середина XX века. Время надежд и тревожных ожиданий. Время, когда на XX съезде партии Н.С. Хрущёвым был прочитан доклад о культе личности Сталина и преодолении его последствий. Страна, победившая фашизм, ещё залечивала раны, нанесённые войной. Большинство её солдат возвратились к пепелищам — сожжены или разрушены очаги, сгинули в огне пожарищ родные и близкие люди. Война забирает не только солдат — потери среди мирного населения не менее впечатляющие. Война страшна и тогда, когда она, кажется, уже закончилась. После неё необыкновенно трудно привыкать к другой, мирной жизни. На войне их профессией было искусство убивать. На войне они привыкли к крови и страданиям. Война обесценивает человеческую жизнь. Война стала работой, смерть — обычным, обыденным делом. Солдаты возвращались, чтобы жить и возрождать страну. Большинство из вернувшихся к середине XX века были живы. Как складывалась их судьба? Что дало им силы не ожесточиться, выстоять, оставаться Людьми? Эти вопросы нормального человека волнуют всегда. Во всяком случае, до тех пор, пока на земле ещё есть страдание и боль, пока в больших и малых войнах гибнут люди: солдаты и ни в чём не повинные женщины, дети, старики. «Судьба человека» М. Шолохова отвечает на эти вопросы с удивительной силой художественной правды. Существует несколько предположений о том, что явилось основой рассказа, однако все они лишь детали, пусть важные, но небольшие эпизоды в общем художественном замысле. Журналист М. Кокта в очерке «В станице Вёшенской» писал: «А знает ли читатель о том, что Шолохов повстречался с героем рассказа „Судьба человека” Андреем Соколовым именно на охоте. В первый послевоенный год поехал он поохотиться ранней весной на большой, образовавшийся от талых вод степ- 128 ной лиман поблизости от хутора Моховского. На том лимане безбоязненно садились пернатые — дикие гуси и казарки. Присев на плетень отдохнуть у разлившейся степной речушки Бланки, он заметил мужчину, который вёл за руку мальчика по направлению к речной переправе. Усталые путники подошли к нему и, приняв его за шофёра, запросто сели отдохнуть. Тогда-то, на этом плетне и поведал Андрей Соколов „своему бра-ту-шоферу” о своей судьбе. Путник собирался было уже уходить, но в это время подъехала к писателю его жена и выдала его, что называется, с головой. Путник ахнул от такой неожиданности, но уже было поздно — всё успел рассказать о себе, и быстро распрощался. А писатель жалел, что не успел узнать его фамилию». Рассказ случайного знакомого сильно захватил Шолохова. «Возвратился тогда писатель с охоты необычно взволнованным и всё ещё находился под впечатлением от встречи с неизвестным шофёром и мальчиком. — Напишу рассказ об этом, обязательно напишу, — решил М.А. Шолохов. Прошло десять лет. И вот однажды, находясь в Москве, читая и перечитывая рассказы зарубежных мастеров — Хемингуэя, Ремарка и других, — рисующих человека обречённым и бессильным, писатель вновь вернулся к прежней теме. Перед глазами снова воскресла, ожила картина незабываемой встречи с шофёром у речной переправы. Тем мыслям и образам, которые у него зрели, вынашивались, был дан новый толчок и придана конкретная форма и направленность. Не отрываясь от письменного стола, напряжённо работал писатель семь дней. А на восьмой — из-под его волшебного пера вышел замечательный рассказ „Судьба человека”...» Этот очерк М. Кокты был опубликован в 1959 году в газете «Советская Украина». В книге «О подвиге народном. Жизнь и творчество М.А. Шолохова» литературовед Ф.Г. Бирюков приводит материалы ростовского писателя Петра Лебеденко о фронтовом эпизоде, связанном с М.А. Шолоховым, который, по мнению исследователя, в художественно переработанном виде был использован в рассказе «Судьба человека»: «Шли бои. Михаил Александрович был на передовой, в окопе. Начальник политотдела дивизии приказал капитану взять писателя из опасного места, где ожидалась немецкая контратака. Капитан попробовал это сделать, но Шолохов ответил: „Вы- 129 полняйте свои обязанности, капитан. А я буду выполнять свои. И давайте не мешать друг другу”. В окопе находились ещё двое, сибиряки — отец с сыном. Немцы начали обстрел. Над головами просвистели снаряды. Ударили миномёты. Застрекотал пулемёт. И вдруг сын — отец звал его Митькой — начал грузно сползать вниз. Он был мёртв. Отец опустил сына на землю, снял с себя каску, встал с колен. Долго молчал... Шолохов склонился над убитым парнем, — вспоминает очевидец случая Лебеденко, — взял его руку в свои ладони, крепко сжал её, словно хотел всё тепло своё отдать уже холодеющему телу. О чём он думал сейчас, что чувствовал, что видел за этой смертью? Лицо его вдруг посерело, на висках взбухли бугорки вен, а в глазах была мука, столько муки, будто вобрал он в себя великое горе тысяч таких вот отцов, как этот солдат-сибиряк. Рота пошла в атаку. Солдаты пошли убивать, умирать, побеждать. Сибиряк склонился над сыном, губами прижался к его лбу, сказал чуть слышно: — Прощай, Митька. Вернусь — похороню. И через несколько минут смешался с цепью атакующих...» Публикация рассказа вызвала большое количество критических и читательских откликов. Его огромную популярность отмечал писатель Ефим Пермитин в 1957 году в «Литературной газете»: «Непрекращающийся поток писем в адрес автора, редакций газет, опубликовавших рассказ, радиостанциям, несколько раз передавшим его в эфир, говорит об исключительной силе воздействия этого произведения на читателей и слушателей. ...В дни трансляций рассказа по радио, — продолжает Пермитин, — мне случилось жить в станице Вёшенской. Стол писателя был завален письмами. Писали люди, пережившие ужасы фашистского плена, семьи погибших фронтовиков, рабочие, колхозники, врачи, педагоги, учёные, советские и зарубежные писатели, такие, как Николай Задорнов, Фёдор Кравченко, Борис Полевой, Эрих Мария Ремарк, Эрнест Хемингуэй, и многие, многие другие. С каждым днём поток писем всё увеличивался. Ни автор, ни окружающие его люди не в состоянии были ответить и на сотую их часть. Все их не приведёшь и не перескажешь». По мотивам рассказа Ю. Лукиным и Ф. Шахмагоновым создан киносценарий, опубликованный в «Литературной газете» в октябре 1957 года. По этому сценарию режиссёр Сергей Бондарчук снял фильм, в котором исполнил главную роль — Андрея Соколова. 130 «СУДЬБА ЧЕЛОВЕКА» И «НАУКА НЕНАВИСТИ^> Художественное своеобразие рассказов Великая Отечественная война стала темой, не отпускающей М.А. Шолохова. Он писал о войне на войне: в очерках 1941— 1942 годов: «На Смоленском направлении», «Гнусность», «Военнопленные», «На юге», в рассказе 1942 года «Наука ненависти»... Рассказ «Наука ненависти» впервые был опубликован в газете «Правда» 22 июня 1942 года, в день годовщины начала Великой Отечественной войны. В этой же газете он получил свою первую оценку в статье, озаглавленной «Лицо врага»: «Как рождается в сердце бойца Красной Армии неугасимая ненависть к врагу, недавно рассказал в замечательной художественной повести „Наука ненависти” писатель Михаил Шолохов». Это было написано 28 июня, спустя всего шесть дней после публикации рассказа. Затем «Наука ненависти» неоднократно переиздавалась и многими признавалась как одно из лучших произведений о войне, написанных на войне. В центре событий — судьба лейтенанта Герасимова в первые месяцы войны. История его на страницах шолоховского рассказа завершается 1942 годом, временем сдачи произведения в печать. Основные события в рассказе «Судьба человека», написанном спустя четырнадцать лет, в основном происходят в период с 1942 года. Интересно то, что не только судьба, но и жизнь центральных персонажей — Герасимова и Соколова — удивительно похожи, в ряде случаев очень близки. Андрей Соколов проживает на страницах рассказа почти ту же жизнь и уж наверняка ту же судьбу, что и лейтенант Герасимов. Андрей Соколов дожил до Победы. Он живёт и действует после 1945 года в новых обстоятельствах. В своём выступлении на чествовании в связи с 25-летием литературной деятельности М. Шолохов сказал: «В Великую Отечественную войну мы все очень быстро откликались на волнующие темы. Этого требовала жизнь. Я тоже тогда писал быстро. Однако я отстаиваю своё право на работу более медленную, чем хотелось бы читателям, но чтобы эта медлительность была оправдана качеством». Сказанное совсем не означает, что «Наука ненависти», написанная по горячим следам событий, сделана некачественно. Нет. 131 Просто писателю потребовалось увидеть финал истории и продолжение жизни: великую Победу и судьбу солдата на войне и после войны. Для того чтобы убедиться в тематической, событийной и художественно-образной близости двух рассказов М. Шолохова, сопоставим их. Выделим основные, ключевые мотивы и рассмотрим, как они представлены в тексте каждого из рассказов. Оба произведения объединены образом рассказчика, который из первых уст, от самих участников, узнаёт о событиях и повествует о них. «Наука ненависти»:. «Мы лежали под кустом орешника, и лейтенант Герасимов, отмахиваясь от комаров сломленной веткой, неторопливо рассказывал о себе. Я передаю этот рассказ так, как мне удалось его запомнить». «Судьба человека»:. «Мы закурили крепчайшего самосада и долго молчали. Я хотел было спросить, куда он идёт с ребёнком, какая нужда его гонит в такую распутицу, но он опередил меня вопросом...» Ключевой мотив заключён в слове судьба. В «Науке ненависти» оно звучит в первом предложении: «На войне деревья, как и люди, имеют каждое свою судьбу», в рассказе об Андрее Соколове вынесено в название — «Судьба человека». Общими для двух рассказов являются повествования о довоенной жизни героев. Они различны в частностях, но едины в главном: это биографии обычных людей труда. «Наука ненависти»: «— До войны работал я механиком на одном из заводов Западной Сибири. В армию призван девятого июля прошлого года. Семья у меня — жена, двое ребят, отец-инвалид». «Судьба человека»: «— Поначалу жизнь моя была обыкновенная. Сам я уроженец Воронежской губернии, с тысяча девятисотого года рождения. В Гражданскую войну был в Красной Армии, в дивизии Киквидзе. В голодный двадцать второй год подался на Кубань, ишачить на кулаков, потому и уцелел. А отец с матерью и сестрёнкой дома померли от голода. Остался один. Родни — хоть шаром покати, — нигде, никого, ни одной души. Ну, через год вернулся с Кубани, хатёнку продал, поехал в Воронеж. Поначалу работал в плотницкой артели, потом пошёл на завод, выучился на слесаря. Вскорости женился. Жена воспитывалась в детском доме. Сиротка. Хорошая попалась мне девка! Смирная, весёлая, угодливая и умница, не мне чета. Она с дет- 132 ства узнала, почём фунт лиха стоит, может, это и сказалось на её характере. Со стороны глядеть — не так уж она была из себя видная, но ведь я-то не со стороны на неё глядел, а в упор. И не было для меня красивей и желанней её, не было на свете и не будет! Придёшь с работы усталый, а иной раз и злой, как чёрт. Нет, на грубое слово она тебе не нагрубит в ответ. Ласковая, тихая, не знает, где тебя усадить, бьётся, чтобы и при малом достатке сладкий кусок тебе сготовить. Смотришь на неё и отходишь сердцем, а спустя немного обнимешь её, скажешь: „Прости, милая Иринка, нахамил я тебе. Понимаешь, с работой у меня нынче не заладилось”. И опять у нас мир, и у меня покой на душе. Аты знаешь, браток, что это означает для работы? Утром я встаю как встрёпанный, иду на завод, и любая работа у меня в руках кипит и спорится! Вот что это означает — иметь умную жену-подругу. <...> Вскорости дети у нас пошли. Сначала сынишка родился, через год ещё две девочки... <...> В двадцать девятом году завлекли меня машины. Изучил автодело, сел за баранку на грузовой. Потом втянулся и уже не захотел возвращаться на завод. За рулём показалось мне веселее. Так и прожил десять лет и не заметил, как они прошли». Оба героя — рабочие, у каждого своя профессия. Различие состоит лишь в том, что жизнь Андрея Соколова до войны воссоздана М. Шолоховым несколько более подробно, чем жизнь Герасимова. Это и понятно — в публикации для газеты в самый разгар войны было не до длинных описаний. Мотив проводов на фронт, присутствующий в обоих рассказах, различен в деталях. Это объясняется, скорее всего, разным временем написания произведений. На начальном этапе войны Шолохов вряд ли хотел усиливать трагедийный аспект прощания. Поэтому в «Науке ненависти» этот эпизод имеет публици-стически-официальное звучание, что совершенно изменено в «Судьбе человека», где чувства близких переданы психологически точнее и по-человечески тоньше. Сравним. «Наука ненависти»: «Ну, на проводах, как полагается, жена и поплакала и напутствие сказала: „Защищай родину и нас крепко. Если понадобится — жизнь отдай, а чтобы победа была нашей”. Помню, засмеялся я тогда и говорю ей: „Кто ты мне есть, жена или семейный агитатор? Я сам большой, а что касается победы, так мы её у фашистов вместе с горлом вынем, не беспокойся!” 133 Отец, тот, конечно, покрепче, но без наказа и тут не обошлось. „Смотри, — говорит, — Виктор, фамилия Герасимовых — это не простая фамилия. Ты — потомственный рабочий; прадед твой ещё у Строганова работал; наша фамилия сотни лет железо для родины делала, и чтобы ты на этой войне был железным. Власть-то — твоя, она тебя командиром запаса до войны держала, и должен ты врага бить крепко”. „Будет сделано, отец”. А тут ещё жена развеселила. Сами понимаете, что провожать мужа на фронт никакой жене невесело; ну, и моя жена, конечно, тоже растерялась немного от горя, всё хотела что-то важное сказать, а в голове у неё сквозняк получился, все мысли вылетели. И вот уже поезд тронулся, а она идёт рядом с моим вагоном, руку мою из своей не выпускает и быстро так говорит: „Смотри, Витя, береги себя, не простудись там, на фронте”. — „Что ты, — говорю ей, — Надя, что ты! Ни за что не простужусь: там климат отличный и очень даже умеренный”. И горько мне было расставаться, и веселее стало от милых и глупеньких слов жены, и такое зло взяло на немцев. Ну, думаю, тронули нас, вероломные соседи, — теперь держитесь! Вколем мы вам по первое число!» «Судьба человека»'. «А тут вот она, война. На второй день повестка из военкомата, а на третий — пожалуйте в эшелон. Провожали меня все четверо моих: Ирина, Анатолий и дочери — Настенька и Олюшка. Все ребята держались молодцом. Ну, у дочерей — не без того, посверкивали слезинки. Анатолий только плечами передёргивал, как от холода, ему к тому времени уже семнадцатый год шёл, а Ирина моя... Такой я её за все семнадцать лет нашей совместной жизни ни разу не видал. Ночью у меня на плече и на груди рубаха от её слёз не просыхала, и утром такая же история... Пришли на вокзал, а я на неё от жалости глядеть не могу: губы от слёз распухли, волосы из-под платка выбились, и глаза мутные, несмысленные, как у тронутого умом человека. Командиры объявляют посадку, а она упала мне на грудь, руки на моей шее сцепила и вся дрожит, будто подрубленное дерево... И детишки её уговаривают и я, — ничего не помогает! — Оторвался я от Ирины, взял её лицо в ладони, целую, а у неё губы как лёд. С детишками попрощался, бегу к вагону, уже на ходу вскочил на подножку. Поезд взял с места тихо-тихо; проезжать мне — мимо своих. Гляжу, детишки мои осиротелые в кучку сбились, руками мне машут, хотят улыбаться, а оно не выходит. А Ирина прижала руки к груди; губы белые как мел, 134 что-то она ими шепчет, смотрит на меня, не сморгнет, а сама вся вперёд клонится, будто хочет шагнуть против сильного ветра... Такой она и в памяти мне на всю жизнь осталась: руки, прижатые к груди, белые губы и широко раскрытые глаза, полные слёз...» Советские люди в самом начале Великой Отечественной войны относились к военнопленным немцам беззлобно, по-человечески. Это отношение передано в начале рассказа «Наука ненависти»: «— До войны на завод к нам поступали машины из Германии. При сборке, бывало, раз по пять ощупаю каждую деталь, осмотрю её со всех сторон. Ничего не скажешь — умные руки эти машины делали. Книги немецких писателей читал и любил и как-то привык с уважением относиться к немецкому народу. Правда, иной раз обидно становилось за то, что такой трудолюбивый и талантливый народ терпит у себя самый паскудный гитлеровский режим, но это было, в конце концов, их дело. Потом началась война в Западной Европе... И вот еду я на фронт и думаю: техника у немцев сильная; армия — тоже ничего себе. Чёрт возьми, с таким противником даже интересно подраться и наломать ему бока. Мы-то тоже к сорок первому году были не лыком шиты. Признаться, особой честности я от этого противника не ждал, какая уж там честность, когда имеешь дело с фашизмом, но никогда не думал, что придётся воевать с такой бессовестной сволочью, какой оказалась армия Гитлера». В экспозиции рассказа лейтенант Виктор Герасимов необычно реагирует на появление группы немецких военнопленных: «Но вдруг он умолк, и лицо его мгновенно преобразилось: смуглые щёки побледнели, под скулами, перекатываясь, заходили желваки, а пристально устремлённые вперёд глаза вспыхнули такой неугасимой, лютой ненавистью, что я невольно повернулся в сторону его взгляда и увидел шедших по лесу от переднего края нашей обороны трёх пленных немцев и сзади — конвоировавшего их красноармейца в выгоревшей, почти белой от солнца, летней гимнастёрке и сдвинутой на затылок пилотке. Красноармеец шёл медленно. Мерно раскачивалась в его руках винтовка, посверкивая на солнце жалом штыка. И так же медленно брели пленные немцы, нехотя переставляя ноги, обутые в короткие, измазанные жёлтой глиной сапоги. Шагавший впереди немец — пожилой, со впалыми щеками, густо заросшими каштановой щетиной, — поравнялся с блиндажом, кинул в нашу сторону исподлобный, волчий взгляд, отвер- 135 нулся, на ходу поправляя привешенную к поясу каску. И тогда лейтенант Герасимов порывисто вскочил, крикнул красноармейцу резким, лающим голосом: — Ты что, на прогулке с ними? Прибавить шагу! Веди быстрей, говорят тебе!.. Он, видимо, хотел ещё что-то крикнуть, но задохнулся от волнения и, круто повернувшись, быстро сбежал по ступенькам в блиндаж. Присутствовавший при разговоре политрук, отвечая на мой удивлённый взгляд, вполголоса сказал: — Ничего не поделаешь, — нервы. Он в плену у немцев был, разве вы не знаете? Вы поговорите с ним как-нибудь. Он очень много пережил там и после этого живых гитлеровцев не может видеть, именно живых! На мёртвых смотрит ничего, я бы сказал — даже с удовольствием, а вот пленных увидит и либо закроет глаза и сидит бледный и потный, либо повернётся и уйдёт. — Политрук придвинулся ко мне, перешёл на шёпот: — Мне с ним пришлось два раза ходить в атаку; силища у него лошадиная, и вы бы посмотрели, что он делает... Всякие виды мне приходилось видывать, но как он орудует штыком и прикладом, знаете ли, — это страшно!» Этот мотив в «Науке ненависти» повторен не единожды. Вот ещё пример: «В конце июля наша часть прибыла на фронт. В бой вступили двадцать седьмого рано утром. Сначала, в новинку-то, было страшновато малость. Миномётами сильно они нас одолевали, но к вечеру освоились мы немного и дали им по зубам, выбили из одной деревушки. В этом же бою захватили мы группу, человек в пятнадцать, пленных. Помню, как сейчас: привели их, испуганных, бледных; бойцы мои к этому времени остыли от боя, и вот каждый из них тащит пленным всё, что может: кто — котелок щей, кто — табаку или папирос, кто — чаем угощает. По спинам их похлопывают, „камрадами” называют: за что, мол, воюете, камрады?.. А один боец-кадровик смотрел-смотрел на эту трогательную картину и говорит: „Слюни вы распустили с этими „друзьями”. Здесь они все камрады, а вы бы посмотрели, что эти камрады делают там, за линией фронта, и как они с нашими ранеными и с мирным населением обращаются”. Сказал, словно ушат холодной воды на нас вылил, и ушёл». На смену мотиву «благодушного» отношения к пленным немцам вскоре приходит другой — мотив первых уроков прозрения: «Вскоре перешли мы в наступление и тут действительно 136 насмотрелись... Сожжённые дотла деревни, сотни расстрелянных женщин, детей, стариков, изуродованные трупы попавших в плен красноармейцев, изнасилованные и зверски убитые женщины, девушки и девочки-подростки.... Особенно одна осталась у меня в памяти: ей было лет одиннадцать, она, как видно, шла в школу; немцы поймали её, затащили на огород, изнасиловали и убили. Она лежала в помятой картофельной ботве, маленькая девочка, почти ребёнок, а кругом валялись залитые кровью ученические тетради и учебники... Лицо её было страшно изрублено тесаком, в руке она сжимала раскрытую школьную сумку. Мы накрыли тело плащ-палаткой и стояли молча. Потом бойцы так же молча разошлись, а я стоял и, помню, как исступлённый, шептал: „Барков, Половинкин. Физическая география. Учебник для неполной средней и средней школы”. Это я прочитал на одном из учебников, валявшихся там же, в траве, а учебник этот мне знаком. Моя дочь тоже училась в пятом классе. Вы думаете, можно рассказать словами обо всём, что пришлось видеть? Нельзя! Нет таких слов. Это надо видеть самому. И вообще хватит об этом! — Лейтенант Герасимов надолго умолк. —Можно здесь закурить? — спросил я его. —Можно. Курите в руку, — охрипшим голосом ответил он. И, закурив, продолжал: — Вы понимаете, что мы озверели, насмотревшись на всё, что творили фашисты, да иначе и не могло быть. Все мы поняли, что имеем дело не с людьми, а с какими-то осатаневшими от крови собачьими выродками. Оказалось, что они с такой же тщательностью, с какой когда-то делали станки и машины, теперь убивают, насилуют и казнят наших людей». В «Судьбе человека» такой мотив не нужен — на фронте и в тылу люди уже знали, на что способен фашизм. И Герасимов, и Соколов попадают в плен. Не по своей воле. Пленение происходит в условиях напряжённого боя, когда солдаты получают ранения и никак не могут сами влиять на события. «Наука ненависти»\ «...Не думал я тогда, что придётся побывать у фашистов в плену, однако пришлось. В сентябре я был первый раз ранен, но остался в строю. А двадцать первого, в бою под Денисовкой, Полтавской области, я был ранен вторично и взят в плен. Немецкие танки прорвались на нашем левом фланге, следом за ними потекла пехота. Мы с боем выходили из окружения. 137 В этот день моя рота понесла очень большие потери. Два раза мы отбили танковые атаки противника, сожгли и подбили шесть танков и одну бронемашину, уложили на кукурузном поле человек сто двадцать гитлеровцев, а потом они подтянули миномётные батареи, и мы вынуждены были оставить высотку, которую держали с полудня до четырёх часов. С утра было жарко. В небе ни облачка, а солнце палило так, что буквально нечем было дышать. Мины ложились страшно густо, и, помню, пить хотелось до того, что у бойцов губы чернели от жажды, а я подавал команду каким-то чужим, окончательно осипшим голосом. Мы перебегали по лощине, когда впереди меня разорвалась мина. Кажется, я успел увидеть столб чёрной земли и пыли, и это — всё. Осколок мины пробил мою каску, второй попал в правое плечо. Не помню, сколько я пролежал без сознания, но очнулся от топота чьих-то ног. Приподнял голову и увидел, что лежу не на том месте, где упал. Гимнастёрки на мне нет, а плечо наспех кем-то перевязано. „Вот и смерть”, — подумал я. О чём я ещё думал в этот момент? Если вам это для будущего романа, так напишите что-нибудь от себя, а я тогда ничего не успел подумать. Немцы были уже очень близко, и мне не захотелось умирать лёжа. Просто я не хотел, не мог умереть лёжа, понятно? Я собрал все силы и встал на колени, касаясь руками земли. Когда они подбежали ко мне, я уже стоял на ногах. Стоял и качался, и ужасно боялся, что вот сейчас опять упаду, и они меня заколют лежачего. Ни одного лица я не помню. Они стояли вокруг меня, что-то говорили и смеялись. Я сказал: „Ну, убивайте, сволочи! Убивайте, а то сейчас упаду”. Один из них ударил меня прикладом по шее, я упал, но тотчас снова встал. Они засмеялись, и один из них махнул рукой — иди, мол, вперёд. Я пошёл. Все лицо у меня было в засохшей крови, из раны на голове всё ещё бежала кровь, очень тёплая и липкая, плечо болело, и я не мог поднять правую руку. Помню, что мне очень хотелось лечь и никуда не идти, но я всё же шёл...» «Судьба человека»: «Только не пришлось мне и года повоевать... Два раза за это время был ранен, но оба раза по лёгости: один раз — в мякоть руки, другой — в ногу; первый раз — пулей с самолёта, другой — осколком снаряда. Дырявил немец мне машину и сверху и с боков, но мне, браток, везло на первых порах. Везло-везло, да и довезло до самой ручки... Попал я в плен под Лозобеньками в мае сорок второго года при таком неловком 138 случае: немец тогда здорово наступал, и оказалась одна наша стодвадцатидвухмиллиметровая гаубичная батарея почти без снарядов; нагрузили мою машину снарядами по самую завязку, и сам я на погрузке работал так, что гимнастёрка к лопаткам прикипала. Надо было сильно спешить потому, что бой приближался к нам: слева чьи-то танки гремят, справа стрельба идёт, впереди стрельба, и уже начало попахивать жареным... <...>... до батареи остался какой-нибудь километр, уже свернул я на просёлок, а добраться до своих мне, браток, не пришлось... Видно, из дальнобойного тяжёлый положил он мне возле машины. Не слыхал я ни разрыва, ничего, только в голове будто что-то лопнуло, и больше ничего не помню. Как остался я живой тогда — не понимаю, и сколько времени пролежал метрах в восьми от кювета — не соображу. Очнулся, а встать на ноги не могу: голова у меня дёргается, всего трясёт, будто в лихорадке, в глазах темень, в левом плече что-то скрипит и похрустывает, и боль во всём теле такая, как, скажи, меня двое суток подряд били чем попадя. Долго я по земле на животе елозил, но кое-как встал. Однако опять же ничего не пойму, где я и что со мной стряслось. Память-то мне начисто отшибло. А обратно лечь боюсь. Боюсь, что ляжу и больше не встану, помру. Стою и качаюсь из стороны в сторону, как тополь в бурю. Когда пришёл в себя, опомнился и огляделся как следует, — сердце будто кто-то плоскогубцами сжал: кругом снаряды валяются, какие я вёз, неподалёку моя машина, вся в клочья побитая, лежит вверх колёсами, а бой-то, бой-то уже сзади меня идёт. <...> Молодой парень, собою ладный такой, чернявый, а губы тонкие, в нитку, и глаза с прищуром. „Этот убьёт и не задумается”, — соображаю про себя. Так оно и есть: вскинул он автомат — я ему прямо в глаза гляжу, молчу, — а другой, ефрейтор, что ли, постарше его возрастом, можно сказать, пожилой, что-то крикнул, отодвинул его в сторону, подошёл ко мне, лопочет по-своему и правую руку мою в локте сгибает, мускул, значит, щупает. Попробовал и говорит: „О-о-о!” — и показывает на дорогу, на заход солнца. Топай, мол, рабочая скотинка, трудиться на наш райх. Хозяином оказался, сукин сын!» Тематически и событийно сближает М. Шолохов два рассказа мотивом плена, в который попадают герои в первые дни трагедии. Ситуация расходится в деталях, но близка в главном — в отношении фашистов к военнопленным. 139 «Наука ненависти»: «Нет, я вовсе не хотел умирать и тем более — оставаться в плену. С великим трудом преодолевая головокружение и тошноту, я шёл, — значит, я был жив и мог ещё действовать. Ох, как меня томила жажда! Во рту у меня спеклось, и всё время, пока мои ноги шли, перед глазами колыхалась какая-то чёрная штора. Я был почти без сознания, но шёл и думал: „Как только напьюсь и чуточку отдохну — убегу!” На шестые сутки я почувствовал, что у меня ещё сильнее заболело плечо и рана на голове. Началось нагноение. Потом появился дурной запах. Рядом с лагерем были колхозные конюшни, в которых лежали тяжелораненые красноармейцы. Утром я обратился к унтеру из охраны и попросил разрешения обратиться к врачу, который, как сказали мне, был при раненых. Унтер хорошо говорил по-русски. Он ответил: „Иди, русский, к своему врачу. Он немедленно окажет тебе помощь”. Тогда я не понял насмешки и, обрадованный, побрёл к конюшне. Военврач третьего ранга встретил меня у входа. Это был уже конченый человек. Худой до изнеможения, измученный, он был уже полусумасшедшим от всего, что ему пришлось пережить. Раненые лежали на навозных подстилках и задыхались от дикого зловония, наполнявшего конюшню. У большинства в ранах кишели черви, и те из раненых, которые могли, выковыривали их из ран пальцами и палочками... Тут же лежала груда умерших пленных, их не успевали убирать. „Видели? — спросил у меня врач. — Чем же я могу вам помочь? У меня нет ни одного бинта, ничего нет! Идите отсюда, ради Бога, идите! А бинты ваши сорвите и присыпьте раны золой. Вот здесь у двери — свежая зола”. Я так и сделал. Унтер встретил меня у входа, широко улыбаясь. „Ну, как? О, у ваших солдат превосходный врач! Оказал он вам помощь?” Я хотел молча пройти мимо него, но он ударил меня кулаком в лицо, крикнул: „Ты не хочешь отвечать, скотина?!” Я упал, и он долго бил меня ногами в грудь и в голову. Бил до тех пор, пока не устал. Этого фашиста я не забуду до самой смерти, нет, не забуду! Он и после бил меня не раз. Как только увидит сквозь проволоку меня, приказывает выйти и начинает бить, молча, сосредоточенно...» «Судьба человека»-. «В полночь пришли мы в какое-то полусожжённое село. Ночевать загнали нас в церковь с разбитым куполом. На каменном полу — ни клочка соломы, а все мы без ши- 140 нелеи, в одних гимнастёрках и штанах, так что постелить и разу нечего. Кое на ком даже и гимнастёрок не было, одни бязевые исподние рубашки. В большинстве это были младшие командиры. Гимнастёрки они посымали, чтобы их от рядовых нельзя было отличить. И ещё артиллерийская прислуга была без гимнастёрок. Как работали возле орудии растелешённые, так и в плен попали. „Я — военврач, может быть, могу тебе чем-нибудь помочь?” Я пожаловался ему, что у меня левое плечо скрипит и пухнет и ужасно как болит. Он твёрдо так говорит: „Сымай гимнастёрку и нижнюю рубашку”. Я снял всё это с себя, он и начал руку в плече прощупывать своими тонкими пальцами, да так, что я света невзвидел. Скриплю зубами и говорю ему: „Ты, видно, ветеринар, а не людской доктор. Что же ты по больному месту давишь так, бессердечный ты человек?” А он всё щупает и злобно так отвечает: „Твоё дело помалкивать! Тоже мне, разговорчики затеял. Держись, сейчас ещё больнее будет”. Да с тем как дёрнет мою руку, аж красные искры у меня из глаз посыпались. Опомнился я и спрашиваю: „Ты что же делаешь, фашист несчастный? У меня рука вдребезги разбитая, а ты её так рванул”. Слышу, он засмеялся потихоньку и говорит: „Думал, что ты меня ударишь с правой, но ты, оказывается, смирный парень. А рука у тебя не разбита, а выбита была, вот я её на место и поставил. Ну, как теперь, полегче тебе?” И в самом деле, чувствую по себе, что боль куда-то уходит. Поблагодарил я его душевно, и он дальше пошёл в темноте, потихоньку спрашивает: „Раненые есть?” Вот что значит настоящий доктор!» Немногословно, но фактически и психологически точно воспроизведена жизнь военнопленных в фашистском концлагере в «Науке ненависти»; более подробно, в деталях — в «Судьбе человека». Шолохов подчёркивает: ничто не могло победить советского солдата, сломать его волю. Можно было лишить его жизни, но нельзя, неподвластно — лишить чувства любви к родине, гордости, человеческого достоинства. «Наука ненависти»:. «Стерегли нас разжиревшие от грабежей солдаты. Все они по характеру были сделаны на одну колодку. Наша охрана на подбор состояла из отъявленных мерзавцев. Как они, к примеру, развлекались: утром к проволоке подходит какой-нибудь ефрейтор и говорит через переводчика: „Сейчас раздача пищи. Раздача будет происходить с левой стороны”. 141 Ефрейтор уходит. У левой стороны огорожи толпятся все, кто в состоянии стоять на ногах. Ждём час, два, три. Сотни дрожащих, живых скелетов стоят на пронизывающем ветру... Стоят и ждут. И вдруг на противоположной стороне быстро появляются охранники. Они бросают через проволоку куски нарубленной конины. Вся толпа, понукаемая голодом, шарахается туда, около кусков измазанной в грязи конины идёт свалка... Охранники хохочут во всё горло, а затем резко звучит длинная пулемётная очередь. Крики и стоны. Пленные отбегают к левой стороне огорожи, а на земле остаются убитые и раненые... Высокий обер-лейтенант — начальник лагеря — подходит с переводчиком к проволоке. Обер-лейтенант, еле сдерживаясь от смеха, говорит: „При раздаче пищи произошли возмутительные беспорядки. Если это повторится, я прикажу вас, русских свиней, расстреливать беспощадно! Убрать убитых и раненых!” Гитлеровские солдаты, толпящиеся позади начальника лагеря, просто помирают со смеху. Им по душе „остроумная” выходка их начальника. Мы молча вытаскиваем из лагеря убитых, хороним их неподалёку, в овраге... Били и в этом лагере кулаками, палками, прикладами. Били так просто, от скуки или для развлечения. Раны мои затянулись, потом, наверное, от вечной сырости и побоев, снова открылись и болели нестерпимо. Но я всё ещё жил и не терял надежды на избавление... Спали мы прямо в грязи, не было ни соломенных подстилок, ничего. Собьёмся в тесную кучу, лежим. Всю ночь идёт тихая возня: зябнут те, которые лежат на самом низу, в грязи, зябнут и те, которые находятся сверху. Это был не сон, а горькая мука. Так шли дни, словно в тяжком сне. С каждым днём я слабел всё более. Теперь меня мог бы свалить на землю и ребёнок. Иногда я с ужасом смотрел на свои обтянутые одной кожей, высохшие руки, думал: „Как же я уйду отсюда?” Вот когда я проклинал себя за то, что не попытался бежать в первые же дни. Что ж, если бы убили тогда, не мучился бы так страшно теперь». «Судьба человека»: «Били за то, что ты — русский, за то, что на белый свет ещё смотришь, за то, что на них, сволочей, работаешь. Били и за то, что не так взглянешь, не так ступнёшь, не так повернёшься. Били запросто, для того, чтобы когда-нибудь да убить до смерти, чтобы захлебнулся своей последней кровью и подохнул от побоев. Печей-то, наверно, на всех нас не хватало в Германии. 142 И кормили везде, как есть, одинаково: полтораста грамм эрзац-хлеба пополам с опилками и жидкая баланда из брюквы. Кипяток — где давали, а где нет. Да что там говорить, суди сам: до войны весил я восемьдесят шесть килограмм, а к осени тянул уже не больше пятидесяти. Одна кожа осталась на костях, да и кости-то свои носить было не под силу. А работу давай, и слова не скажи, да такую работу, что ломовой лошади и то не в пору». В «Судьбе человека» мотив противостояния героя и фашистской системы, направленной на уничтожение человеческого в человеке, передан через целый ряд эпизодов, которые лишь усиливают впечатление от рассказа Андрея Соколова, приведённого выше. Одним из основных свидетельств того, что фашистам не удаётся сломить волю русского солдата, является мотив побега. Стремление вырваться из плена возникает с первых минут пленения. И эта цель — главное, что поддерживает солдата, что помогает жить и выживать. Андрей Соколов рассказывает: «...ещё с первого дня задумал я уходить к своим. Но уходить хотел наверняка. До самой Познани, где разместили нас в настоящем лагере, ни разу не предоставился мне подходящий случай. А в Познанском лагере вроде такой случай нашёлся: в конце мая послали нас в лесок возле лагеря рыть могилы для наших же умерших военнопленных, много тогда нашего брата мёрло от дизентерии; рою я познанскую глину, а сам посматриваю кругом и вот приметил, что двое наших охранников сели закусывать, а третий придремал на солнышке. Бросил я лопату и тихо пошёл за куст... А потом — бегом, держу прямо на восход солнца <...> На двух мотоциклах подъехали немцы. Сначала сами били в полную волю, а потом натравили на меня собак, и с меня только кожа с мясом полетели клочьями. Голого, всего в крови и привезли в лагерь. Месяц отсидел в карцере за побег, но всё-таки живой... живой я остался!..» Избавление от плена — свидетельство величия духа, моральной победы, которая куёт и победу военную. Не сдастся солдат, пока жив. И при первой же возможности, при первом случае будет идти к своим, чтобы вновь бороться — и побеждать! «Наука ненависти»-. «Укрепления строились в лесу. Немцы значительно усилили охрану, выдали нам лопаты. Нет, не строить им укрепления, а разрушать я хотел! В этот же день перед вечером я решился, вылез из ямы, которую мы рыли, взял лопату в левую руку, подошёл к охраннику... 143 До этого я приметил, что остальные немцы находятся у рва и, кроме этого, какой наблюдал за нашей группой, поблизости никого из охраны не было. — У меня сломалась лопата... вот посмотрите, — бормотал я, приближаясь к солдату. На какой-то миг мелькнула у меня мысль, что если не хватит сил и я не свалю его с первого удара, — я погиб. Часовой, видимо, что-то заметил в выражении моего лица. Он сделал движение плечом, снимая ремень автомата, и тогда я нанёс удар лопатой ему по лицу. Я не мог ударить его по голове, на нём была каска. Силы у меня всё же хватило, немец без крика запрокинулся навзничь. В руках у меня автомат и три обоймы. Бегу! И тут-то оказалось, что бегать я не могу. Нет сил, и баста! Остановился, перевёл дух и снова еле-еле потрусил рысцой. За оврагом лес был гуще, и я стремился туда. Уже не помню, сколько раз падал, вставал, снова падал... Но с каждой минутой уходил всё дальше». «Судьба человека»: «”Ну, — думаю, — ждать больше нечего, пришёл мой час! И надо не одному мне бежать, а прихватить с собою и моего толстяка, он нашим сгодится!” <...> Немецкий передний край проскакивал между двух дзотов. Из блиндажа автоматчики выскочили, и я нарочно сбавил ход, чтобы они видели, что майор едет, но они крик подняли, руками махают, мол, туда ехать нельзя, а я будто не понимаю, подкинул газку и пошёл на все восемьдесят. Пока они опомнились и начали бить из пулемётов по машине, а я уже на ничьей земле между воронками петляю не хуже зайца. Тут немцы сзади бьют, а тут свои очертели, из автоматов мне навстречу строчат. В четырёх местах ветровое стекло пробили, радиатор попороли пулями... Но вот уже лесок над озером, наши бегут к машине, а я вскочил в этот лесок, дверцу открыл, упал на землю и целую её, и дышать мне нечем...» На этом можно было бы поставить точку. Шолохов продолжает повествование: коротко в «Науке ненависти», подробно, в деталях — в «Судьбе человека». Избавление от плена — это лишь физическое спасение, что само по себе необыкновенно важно. Но во имя чего? Ответ следует в обоих рассказах. Для героя «Науки ненависти» получение свободы — это возможность продолжать сражаться с фашизмом. Виктор Герасимов прошёл такую «науку ненависти», что её хватит на всю жизнь, до последнего вздоха. То же можно сказать и об Андрее Соколове, которого война продолжает испы- 144 тывать «на прочность». Может быть, ещё более сурово и жестоко, чем в плену. «Наука ненависти»: «На другой день меня подобрали партизаны. Недели две я отлёживался у них в землянке, окреп и набрался сил. Вначале они относились ко мне с некоторым подозрением, несмотря на то, что я достал из-под подкладки шинели кое-как зашитый мною в лагере партбилет и показал им. Потом, когда я стал принимать участие в их операциях, отношение ко мне сразу изменилось. Ещё там открыл я счёт убитым мною фашистам, тщательно веду его до сих пор, и цифра помаленьку подвигается к сотне. В январе партизаны провели меня через линию фронта. Около месяца пролежал в госпитале. Удалили из плеча осколок мины, а добытый в лагерях ревматизм и все остальные недуги буду залечивать после войны. Из госпиталя отпустили меня домой на поправку. Пожил дома неделю, а больше не мог. Затосковал, и всё тут! Как там ни говори, а моё место здесь до конца». «Судьба человека»: «Из госпиталя сразу же написал Ирине письмо <...> На третьей неделе получаю письмо из Воронежа. Но пишет не Ирина, а сосед мой, столяр Иван Тимофеевич. <...> Сообщает он, что ещё в июне сорок второго года немцы бомбили авиазавод и одна тяжёлая бомба попала прямо в мою хатёнку. Ирина и дочери как раз были дома... Ну, пишет, что не нашли от них и следа, а на месте хатёнки — глубокая яма... Не дочитал я в этот раз письмо до конца. <...> Пишет сосед, что Анатолий во время бомбёжки был в городе. Вечером вернулся в посёлок, посмотрел на яму и в ночь опять ушёл в город. Перед уходом сказал соседу, что будет проситься добровольцем на фронт». На этом различная в биографических деталях, но в главных моментах общая история героев завершается. Читателю лишь предстоит догадываться, что ожидает Виктора Герасимова в дальнейшей борьбе. К середине века судьба героев войны была уже не только известна, но во многом осмыслена. Конечно, каждым по-своему, ибо в жизненном пути советского солдата всё было непросто. Самым сложным оказалось научиться жить дальше — после войны. О том, как постигала страна науку доброты и любви после науки ненависти, Шолохов рассказал в «Судьбе человека». Может быть, именно так он свою задачу и определил — рассказать о послевоенной науке жить. 145 В авторском выводе «Науки ненависти» уже имеется этот мотив: «---И воевать научились по-настоящему, и ненавидеть, и лю- бить. На таком оселке, как война, все чувства отлично оттачиваются. Казалось бы, любовь и ненависть никак нельзя поставить рядышком; знаете, как это говорится: „В одну телегу впрячь не можно коня и трепетную лань”, — а вот у нас они впряжены и здорово тянут! Тяжко я ненавижу фашистов за всё, что они причинили моей родине и мне лично, и в то же время всем сердцем люблю свой народ и не хочу, чтобы ему пришлось страдать под фашистским игом. Вот это-то и заставляет меня, да и всех нас, драться с таким ожесточением, именно эти два чувства, воплощённые в действие, и приведут к нам победу. И если любовь к родине хранится у нас в сердцах и будет храниться до тех пор, пока эти сердца бьются, то ненависть всегда мы носим на кончиках штыков. Извините, если это замысловато сказано, но я так думаю, — закончил лейтенант Герасимов и впервые за время нашего знакомства улыбнулся простой и милой, ребяческой улыбкой». Близок этому вывод-раздумье в «Судьбе человека»: «Два осиротевших человека, две песчинки, заброшенные в чужие края военным ураганом невиданной силы... Что-то ждёт их впереди? И хотелось бы думать, что этот русский человек, человек несгибаемой воли, выдюжит и около отцовского плеча вырастет тот, который, повзрослев, сможет всё вытерпеть, всё преодолеть на своём пути, если к этому позовёт его родина». Вопросы и задания 12 3 1. Составьте перечень эпизодов рассказа «Судьба человека», не упомянутых в сравнительной характеристике двух произведений. Подберите название для каждого из них. 2. Какие события, факты в рассказе «Судьба человека», связанные с войной или с послевоенной жизнью героя, произвели на вас наибольшее впечатление? Объясните свой выбор. 3. Составьте цитатный план второй части рассказа «Судьба человека»: от истории с сыном Андрея Соколова Анатолием и до конца повествования. 4. Подберите один из эпизодов рассказа «Судьба человека» и попробуйте определить художественные средства, с помощью которых автор описывает обстоятельства и раскрывает образы. 146 Живое слово 1. Напишите сочинение-рассуждение на тему «Наука любви и доброты» (По страницам рассказа М.А. Шолохова «Судьба человека»). 2. Подготовьте сообщение «Рассказ „Судьба человека” в кино и живописи». Для васу любознательные Рассказ «Судьба человека» в живописи, театральном искусстве и кино 1959 год. Режиссёр Сергей Бондарчук снял фильм по рассказу М. Шолохова «Судьба человека». Фильм удостоен призов различных кинофестивалей: Большой и Золотой приз на I Международном кинофестивале в Москве (1959 год); особый главный приз X Международного кинофестиваля в Чехословакии (1959 год); Большой приз на кинофестивале в Минске (1960 год); призы международных кинофестивалей в Мельбурне, Сиднее и Канберре (Австралия); специальный приз XVII международного фестиваля в Карловых Варах (Чехословакия, 1970 год); приз на международном кинофестивале в Джорджтауне (Кооперативная Республика Гайана, 1976 год). В 1960 году режиссёру и исполнителю роли Андрея Соколова С. Бондарчуку и оператору фильма В. Монахову присуждена Ленинская премия. Произведения М.А. Шолохова иллюстрировали такие известные мастера, как О.Г. Верейский (г. Москва), С.Г. Корольков, Ю.П. Ребров (г. Москва), Кукрыниксы (г. Москва), В.Л. Гальдяев (г. Москва), В. и Л. Петровы (г. Санкт-Петербург), Н.В. Усачёв (г. Москва), И.А. Чарская (г. Ростов-на-Дону), А.Г. Мосин (г. Ростов-на-Дону) и другие. 1963 год. Художники Кукрыниксы (Михаил Васильевич Куприянов, Порфирий Никитич Крылов, Николай Александрович Соколов) обратились к рассказу «Судьба человека». Они выполнили серию иллюстраций чёрно-белой акварелью <...>. О своей работе они говорили: «Рассказ Шолохова „Судьба человека” мы решили иллюстрировать потому, что в этом маленьком 147 по размеру произведении увидели огромную, волнующую всех тему — силу советского человека. Силу, которую не смогла сломить даже война... <...> В цветовом отношении мы старались решить всю серию в 2-х планах: почти все сюжеты немецкой оккупации, и особенно концлагеря, изобразили в мрачной тяжёлой гамме. И, наоборот, радостные эпизоды, например встречу Андрея Соколова с Ванюшкой, мы показали в ярком, солнечном освещении. В зависимости от темы рисунка мы старались и пейзаж сделать либо радостным, либо серым, гнетущим. <...> Мы старались выбрать для каждого рисунка свои особые тона, особые краски. Что и говорить, работа над иллюстрированием шолоховского рассказа доставила нам большое удовольствие». 1965 год. Художники В. и Л. Петровы сделали к рассказу эстампы. На выставке книжной графики в Берлине за эту серию эстампов художники получили Большую серебряную медаль. 1981 год. В издательстве «Книга» к 25-летию первой публикации рассказа готовилось подарочное издание с иллюстрациями О.Г. Верейского. Портрет Андрея Соколова был повторён в юбилейном издании, остальные 10 рисунков художник создал заново. Художник Юрий Петрович Ребров иллюстрировал почти все произведения Шолохова. Он вспоминал: «Судьба свела меня с Шолоховым на следующий день после того, как в „Правде” была опубликована „Судьба человека” — издательство „Молодая гвардия” предложило мне проиллюстрировать этот рассказ. Сейчас, быть может, я бы подумал, что эта работа слишком ответственна, а тогда, по молодости, согласился. Михаил Александрович посмотрел эскизы и утвердил их. М.А. Шолохов большое внимание уделял мелочам, знанию жизни, этнографии. Он бы не простил неправильно нарисованной уздечки! Но меня выручало то, что сам я родом из казачьей семьи, только с Кубани, и уж, конечно, знаю, что такое уздечка, шашка, вспаханное поле, а потом — я ведь исходил пешком весь Дон, завязал много знакомств, изучил «шолоховские» типы. Но я не сказал бы, что Шолохов излишне опекал меня — так было бы невыносимо творить, ведь писатель «задавил» бы своим авторитетом. В своей работе я почти не был ограничен, и мои иллюстрации — это как бы «параллельные листы» к произведениям Шолохова, мои впечатления о его героях. Единственное, в чём я себя ограничивал, — я стремился не разрушать те удачные зрительные образы, 148 которые уже до меня были найдены художниками и кинорежиссёрами, работавшими над произведениями Шолохова». 2006 год. В музее-заповеднике М. Шолохова Ростовский театр им. М. Горького играл спектакль по рассказу М. Шолохова. Актёры вспоминали: «Мы, артисты, побывали сегодня на усадьбе, в доме Шолохова, возложили цветы на его могилу. Мы вспомнили образы шолоховских героев, ведь наш театр рос и мужал на этом репертуаре: у нас был поставлен „Тихий Дон”, дважды „Поднятая целина” и „Судьба человека”, „Полк идёт”... Шолохов — самое яркое явление в художественной жизни XX века. И сегодня перед вёшенцами, перед земляками писателя мы будем работать с открытой душой». Книжная полка В 1969 году в издательстве «Советская Россия» вышла книга Михаила Андреевича Андриасова «Сын Тихого Дона» — рассказ о жизни писателя. На страницах повествования есть эпизод, связанный с тем, как воспринимали рассказ М. Шолохова «Судьба человека» молодые читатели. Вот один из таких примеров. «Есть в предгорьях Кавказа, на холмах Адыгеи, аул Эдепсукай. Лет десять назад в этом ауле произошло событие, взволновавшее всех жителей. Поезжайте в Эдепсукай, вам непременно расскажут об этом. <.„> ...Рано беда обрушилась на голову маленькой Мариет Каде. Тяжело заболела мать, слегла и больше уже не поднялась. А тут похоронная с фронта — погиб отец. Осталась девочка круглой сиротой. Тяжёлое время. Трудно людям. Но не забыли они Мариет. Она как бы стала дочерью всего аула. У самих каждый кусок на счету, а делились с девочкой, помогали, чем могли. Подросла Мариет, пошла в школу. Потянулась к знаниям. Не упала девочка на крутой жизненной дороге, люди поддержали. И всё же солнце не так часто улыбалось Мариет. Детство и отрочество были небезмятежными. Ну а тот, кого жизнь не очень балует, — душой богаче, потому что он бережнее хранит то доброе, что выпадает ему. И сердце у такого человека отзывчивей, оно быстро откликнется на голос зовущего... Шли годы. Мариет училась, всё сильнее привязывалась к книгам, особенно к таким, в которых рассказывалось, как закалялась сталь Человеческая. Так она прочла „Судьбу человека". Книга потрясла девочку. Она знала, что такое горе. Солдат Андрей Соколов стал дорог Мариет, как родной отец. Она читала, а по лицу текли слёзы... Руки сами потянулись к столу, и из Эдепсукая пошло автору рассказа письмо-исповедь. Всю свою жизнь поведала Мариет тому, кто, ни- 149 когда не видя её, так хорошо знал её. Знал её сердце, знал её боль, знал её надежды. Она рассказала о погибших родителях, о том, как родные адыги заботились о ней, написала о своей бабушке, о дяде, „чья жизнь такая же, как у дяди Андрея Соколова”. „Горе Соколова, — писала Мариет, — сделало меня сильнее. Я ещё больше люблю нашу землю, наш аул, каждую нашу травиночку”. Мариет ждала ответа. Она верила, что тот, кто так знает судьбу человека, откликнется. И девочка не ошиблась. В весенний день из Вё-шенской пришло заветное слово: „Дорогая Мариет! У тебя, девочка, очень доброе сердце и хорошая душа, если ты так близко воспринимаешь чужое горе. Благодарю тебя за тёплое письмо и желаю тебе здоровья и счастья в жизни. Передай привет от меня твоим родным — бабушке и дяде, а также привет твоим подругам. Напиши мне, что ты будешь делать после окончания десятилетки? С приветом — М. Шолохов”. Мариет написала. Теперь, когда прошли годы, можно увидеть, что обещание своё девушка сдержала. Она окончила адыгейский педагогический институт и вернулась в родной аул учительницей. Часто она рассказывает своим ученикам о „Судьбе человека”, о писателе, о его письме; обо всём, что так благотворно сказалось на судьбе безвестной девочки из аула». После уроков Проведите обсуждение кинофильма «Судьба человека», просмотр которого организуйте после изучения рассказа. АЛЕКСАНДР ТРИФОНОВИЧ ТВАРДОВСКИЙ 1910—1971 Будущий Твардовский Мы познакомились в 1928 году. Скоро наши встречи стали частыми, временами — почти ежедневными. Конечно, меньше всего мне приходило в голову и тогда, и позже, что когда-нибудь я буду писать о нём воспоминания. Он был на год моложе и здоровья, казалось, был неизбывного, да и меньше всего мы думали о запечатлении своих встреч. В памяти остались лишь самые общие впечатления тех лет и некоторые события и детали. Одним из первых общих впечатлений от его личности было ощущение сочетания очень здорового, нормального, крепкого, жизненного, коренного и вместе с тем очень духовного. Большой и вместе с тем сдержанной, не навязчивой силы. Очень нормального, почти обычного — и самобытного, небывалого. Высокий, стройный сельский юноша, «загорьевский парень», красивый красотой некоторых деревенских гармонистов и вместе с тем ещё чем-то большим и необычным. Ясно-голубоглазый, с открытым лицом, часто освещавшимся такой же ясной, доверчивой, даже простодушной и вместе с тем одухотворённой улыбкой. Да, именно светилась и в улыбке, и во всём обличье, и в разговоре природная одухотворённость, народная интеллигентность. И ясные глаза смотрели иной раз с глубинной пристальностью, проницательностью, для восемнадцатилетнего парня совсем необычной; подчас чувствовалась в них и некоторая настороженность, испытующая, критическая наблюдательность деревенского человека, которому всё внове в непривычной городской среде и всё интересно, но который ко всему 151 относится с полной самостоятельностью, независимостью, свободой. И который был исполнен напряжённым трудом души. Теперь, ретроспективно, можно только удивляться энергии и эффективности этого труда. Удивляться тому, как быстро восемнадцатилетний юноша из «глухого, чудного, нарочного» «хутора-хуторка», юноша, по приезде в Смоленск полушутя-полу-всерьёз спрашивавший, как включить электрический свет, юноша, формальное образование которого сводилось к незаконченной сельской средней школе, — как быстро этот юноша со всем напором своего здоровья, сил двигался вверх по лестнице и общей культуры, и поэзии, познания и самопознания, становления себя как поэта и человека. Но тогда это чудо казалось чем-то само собой разумеющимся, естественным, ибо оно было не уделом «особой, избранной судьбы», а частицей и концентрированным выражением, продолжением гигантского народного культурного подъёма, охватившего с середины 20-х годов «глухие углы». И скорее теперь удивляет инфантилизм многих современных «молодых» поэтов, оснащённых высшим образованием, но до тридцати лет всё ещё пребывающих в пелёнках... В труде души молодого Твардовского было нечто непосредственно вырастающее из труда крестьянина и мастерового человека, каким был и его отец — крестьянин и кузнец, из труда души его матери, своеобразной и поэтической крестьянки, образ которой проходит через его поэзию и о которой не раз он говорил и в наших тогдашних беседах, и вместе с тем это был уже труд души народного интеллигента и поэта совершенно нового типа, труд души будущего Твардовского. Это создавало особую сложность и вместе с тем особую простоту его личности, его поэтических поисков. Про него можно было уже тогда сказать его же позднейшими словами: «Что проще — да! — и что сложней». И уже тогда определилось главное в этой сложной простоте — сочетание жизненности, даже деловитости, практичности, вплоть до, так сказать, селькоровской1 злободневности, с пафосом больших ожиданий, великих идеалов, «завидных далей» — и своей личной и общенародной судьбы, — тем, о чём с такой светлой и грустной улыбкой вспоминает он в своём стихотворении «На сеновале». И был на всю жизнь накрепко определён его фундаментальный «завет первоначальных дней» — «не лгать, не трусить, верным быть народу». И с самого начала он с большой настороженностью отно- 1 Селькор — сокращение слов: сельский корреспондент. 152 сился ко всяким любителям «краснословья», даже когда оно было искренним. Его духовность была лишена обычной юношеской мечтательности и тем более сентиментальности и риторики. Поражало именно стремление к истине в её живой исторической конкретности, более того — сегодняшней её насущности. Трезвость, зоркость взгляда, упорное стремление ясно отличать зерно от половы. Благодаря этому он остро, иной раз слишком остро, чувствовал всякую фальшь, показуху и всякое, как он выразился в одном из своих последних писем мне, «пустоутробие». Наши — частенько многочасовые — беседы были беседами обо всём на свете. Прежде всего о жизни, меньше о литературе. Большое место занимало его стремление «дорваться вдруг до всех наук со всем запасом их несметным и уж не выпускать из рук...». В этом отношении его разговоры с новым городским другом продолжали тот разговор «на сеновале». Он и позже всегда ценил любое конкретное сообщение, информацию. Но при всём разнообразии тем получалось, что никогда не хватало времени на чисто житейское или вообще узколичное. Не то чтобы этими вопросами пренебрегали, но его практичность не имела ничего общего с житейской ловкостью, приспособляемостью, никогда не заслоняла духовности. И во всех делах, даже в бытовых мелочах, характерны были для него безусловная порядочность, разборчивость в средствах, высокое чувство достоинства и — главное — чувство ответственности поэта и гражданина «за всё на свете», то чувство ответственности, которое было лейтмотивом его жизни. Житейские дела его долгое время были не устроены. С восемнадцати лет он стал писателем-профессионалом, не имея постоянного заработка. В дальнейшем, с начала 30-х годов, он совмещал работу поэта с регулярной учёбой в вузе и с довольно частыми поездками по заданию местных газет или журналов в деревню. Это, в сущности, и был образ жизни самый плодотворный, подходящий для развития его таланта. И определился ещё один принцип его личности и творчества, который сформулирован был и в одном из последних, итоговых его стихотворений: «К обидам горьким собственной персоны не призывать участья добрых душ. Жить, как живёшь, своей страдой бессонной, взялся за гуж — не говори: не дюж». В молодости этот принцип осуществлялся им иногда даже с некоей чрезмерностью, из-за этого были случаи тяжёлых недо- 153 разумений с близкими ему людьми. Вообще он был человеком гораздо более уязвимым, ранимым, чем казалось другим (да и ему самому). Сохранил он эту ранимость и позже... В течение 1928—1936 годов все или почти все стихи его читались и обсуждались со мной ещё до того, как отдавались в печать. Было немало и «экспериментальных» стихов, для печати не предназначенных. Пробы делались в разных направлениях, но ничто не могло заставить его поддаться какой-либо моде или очередному «веянию» — поражало единство, упорство основного поиска. Кто был его литературным учителем в этом поиске? Строго говоря, перебирая в памяти и его стихи, и его разговоры, не могу назвать ни одного поэта. Сам он не раз называл М. Исаковского. Это было верно в наиболее общем смысле, поскольку Исаковский был основоположником всей «смоленской школы», как теперь иногда называют поэтов-земляков. Он оказал и прямую поддержку в самых первых его шагах. И для всех нас Исаковский был бесспорным авторитетом, уважаемым старшим товарищем. Но всё же следы непосредственного влияния Исаковского заметны лишь в стихах Твардовского 1925—1927 годов, а начиная с 1928—1929 годов все его стихи похожи только на самих себя. В наших разговорах, конечно, обсуждался со всем юношеским запалом «весь» опыт мировой поэзии. И делался главным образом один вывод — учиться надо у классиков, а писать надо стихи совершенно нового типа, как в первый раз на свете. Были и попытки теоретически наметить, обосновать пути поэзии новой действительности, поэзии, основанной на предельно прямом воспроизведении её углублённой конкретности и духовного богатства. Выдвигались и более узкие «рекомендации». Например, идея создания нового типа социалистической лирики — сюжетной, событийной, углублённо психологической, предельно разговорной, включающей в себя и повествовательные, и драматические элементы, и (главное) «лирику другого человека», диалектику душевного движения, роста нового трудового человека, новых человеческих отношений. Среди поэтов XX века, которые тогда были учителями молодого поэтического поколения, никто особенно не привлекал молодого Твардовского, а некоторых он активно не любил и лишь немногими активно интересовался. На фоне обычных увлечений тогдашней литературной молодёжи (помните: «Тихонов, Сель-винский, Пастернак...») вкусы молодого Твардовского, как и дру- 154 гих поэтов, его земляков, были возвратом к традиции XIX века «через голову» чуть ли не всего XX века. Пушкин, Некрасов, Тютчев, помню, фигурировали прежде всего в наших разговорах. С начала 30-х годов молодой смоленский критик особенно много говорил о «некрасовском направлении». Однако непосредственное обсуждение некрасовского опыта наибольшую роль сыграло несколько позже, в период перехода к «Стране Муравии» от ультраразговорных, «прозаизированных» ранних поэм. Сохранилось в памяти неизменное восхищение Тютчевым. «Тютчевское» начало было заложено в Твардовском гораздо раньше, чем оно внешне проявлялось в самой фактуре его стихов, а в лирике 60-х годов синтез «некрасовского» и «тютчевского» начал играл особо большую роль. Внимательный глаз может найти начало таких поисков и в стихах смоленского периода, в том числе ныне забытых. Но, вопреки часто высказывавшимся мнениям, никогда ни самый молодой, ни самый поздний Твардовский не игнорировал опыт поэзии XX века, и многое в этом опыте было им усвоено, переработано и продолжено прямо или косвенно. Из отдельных оценок смоленских лет мне особенно запомнилось его отношение к Бунину. Бунин, несомненно, был в числе его главных поэтических учителей (или предшественников). Помню, как мы совместно восхищались бунинским «Одиночеством», как открывали для себя его искусство психологической и вместе с тем предметной и «поведенческой» детали: «Твой след под дождём у крыльца расплылся, налился водой». И концовка: «Что ж! Камин затоплю, буду пить... Хорошо бы собаку купить». Такие детали и весь строй, ход этой лирико-психологической новеллы во многих отношениях непосредственно подготовляли поэтику лирико-психологических «рассказов в стихах» Твардовского, в той, однако, небольшой мере, в какой кто-либо мог на него непосредственно влиять. Любовь к Бунину сохранилась на всю жизнь даже в деталях: когда мы уже в конце 50-х годов как-то вновь заговорили о Бунине, то прежде всего было названо то же «Одиночество». Из других поэтов XX века, сколько помню, больше всего обсуждались Мандельштам, Пастернак (некоторые его стихи Твардовский очень признавал, хотя в целом Пастернак ему был довольно чужд). С годами он стал любить и ценить многое из того, к чему раньше был равнодушен или что даже совсем отвергал. Но то, что он полюбил в молодости, в основном оставалось его любовью до конца дней. Нельзя привязать его к какой-либо одной, хотя бы 155 самой прекрасной — «некрасовской» или другой — традиции, хотя, конечно, эта традиция им достойно продолжалась. И если уж искать какие-то его литературные источники, то были ими не только и не столько стихи, сколько художественная и документальная проза — от Толстого и Чехова до газетных сельских корреспонденций и дневниковых записей-наблюдений самого Твардовского. Недаром полушутя он говорил мне в нашем последнем разговоре в 1970 году: «Я, в сущности, прозаик». Но в этом он продолжал всё — и ничего в отдельности, — так же как ни от чего не отталкивался, но всё начинал сначала. Скорее даже с середины, с живого потока сегодняшнего бытия в его устремлениях к «завидным далям». Потока жизни в её конкретной новизне и новизны в её конкретности — как «в первый раз на свете», ибо всё и было первый раз на свете. Как давно прошли эти юношеские встречи, разговоры, эти стихи будущего Твардовского! Давно, «жизнь тому назад». И вот уже пришёл и прошёл тот будущий Твардовский. И «по праву памяти» и её обязанностям, той памяти, которая была таким важным началом всей его поэзии, так нужно, кажется, именно теперь вспомнить его истоки, вспомнить того, будущего Твардовского. А.В. Македонов1 В МИРЕ ХУДОЖЕСТВЕННОГО СЛОВА А.Т. ТВАРДОВСКОГО Ещё не все солдаты вернулись к мирным очагам, а в стихах А. Твардовского, прошедшего всю войну, уже мощно и задушевно — потому что искренне, как о самом главном — зазвучала тема памяти и боли. Стихотворение «Я убит подо Ржевом» (1946) многими критиками, читателями, участниками событий и теми, кто о войне знает только по рассказам, давно причислено к лучшим произведениям об этой самой страшной трагедии человечества в XX веке. Написанное в форме монолога солдата, павшего в 1942 году недалеко от столицы, возле маленького города Ржева, оно очень конкретно и одновременно обобщено. 1 Македонов Адриан Владимирович (1909—1994) — литературный криТИК, историк поэзии, кандидат филологических, доктор геолого-минералогических наук. Друг А. Твардовского, автор статей и книг о поэте. В тридцатые годы был репрессирован. 156 Погибший боец обращается к живущим с одной тревожной мыслью: выдержали? Не сдались? Победили? Иначе — зачем же тогда было всё: война, кровь, горе и боль, смерть?! Стихи написаны сразу после Победы. Ответ известен. Так почему же так трогают эти простые вопросы? Трогают потому, что каждый, бывший и не бывший там, в боях подо Ржевом или под Варшавой, возле Кенигсберга или Праги, у стен рейхстага осознаёт, какие потери пришлось понести русскому народу, сколько жизней оборвалось на этой войне. Погибший не завидует и не укоряет. Ему, оставшемуся навсегда подо Ржевом, больнее оттого, что «всем, что было потом» обделила смерть. Он не знает, что потом были маленькие победы, из которых сложилась одна на всех Победа. Эту радость надо испить и за него. И боль — за него же. Как и чем? Посредством совести и памяти. Лирическое «я» в стихотворении постепенно и незаметно переходит в лирическое «мы»: Нам свои боевые Не носить ордена. Вам всё это, живые. Нам — отрада одна: Что недаром боролись Мы за родину-мать. Пусть не слышен наш голос, — Вы должны его знать. Этой памяти и правде о войне Твардовский был верен всегда, до последнего своего стихотворения. В шесть строчек лирической миниатюры «Я знаю, никакой моей вины...», написанной в 1966 году, вылились постоянно волновавшие его мысли об ответственности живущих перед павшими, об общности, сроднён-ности с ними, о чувстве долга и даже вины перед ними. * * * Я знаю, никакой моей вины В том, что другие не пришли с войны, В том, что они — кто старше, кто моложе — Остались там, и не о том же речь, Что я их мог, но не сумел сберечь, — Речь не о том, но всё же, всё же, всё же... 1966 157 Твардовский видел необходимость памяти именно в чувстве долга. Первоначально концовка стихотворения была другой: «Речь не о том, но всё же.../ Что же — всё же? / Не знаю. Только в дни войны / На жизнь и смерть у них права равны». Она не удовлетворила поэта, потому что делала текст законченным лишь формально — нет ответа на вопрос, заданный поэтом самому себе. И Твардовский отбрасывает его. «И сколько затаённой печали, — пишет автор книги о Твардовском А.И. Кондратович, — в самом этом неответе, в этой сходящей до задумчивости на полушёпот строке: „Речь не о том, но всё же, всё же, всё же...”, которая оставляет нас наедине с высокой поэзией, не требующей немедленных ответов и законченной ясности, а погружающей нас в долгое, очищающее душу раздумье». Строки стихотворения словно вырваны из общего потока сознания лирического персонажа — в этом жанровое своеобразие произведения. На очень коротком стиховом пространстве происходит удивительная смена настроения: от убеждения: «я знаю» до абсолютного сомнения: «всё же, всё же, всё же...». Напряжение создаётся за счёт того, что всё стихотворение построено как единая фраза; она передает напряжённейшую работу мысли. Мысль же рождена чувством — неотпускающим поэта чувством вины перед теми, кто не пришёл с войны, «остались там». В 1966 году было написано стихотворение «Лежат они, глухие и немые...», развивающее тему, поднятую в «Я убит подо Ржевом». Рассказ-описание начат глаголом «лежат». Это обиходное слово часто встречается в поэзии и прозе Твардовского, там, где он рисует умерших, убитых или размышляет о них. Быть мёртвым — для него означает прежде всего «лежать» (как и в народной речи). Здесь поэт собрал «в своём строю лежачем» всех погибших на войне, попытался создать их единый, коллективный портрет. Твардовский воспроизводит судьбу фронтового поколения, его духовный, нравственный облик. В стихотворении «Лежат они, глухие и немые...» поэт поднял ещё одну важную тему — противоестественность участия женщины в войне. Эта мысль, которая звучит в подтексте стихотворения, определила элегическую форму стихотворных строк, щемяще-грустную интонацию, выбор слов: «...женщины, и девушки-девчонки, / Подружки, сёстры наши, медсестрёнки, / Что шли на смерть и повстречались с ней...» 158 Лежат они, глухие и немые, Под грузом плотной от годов земли — И юноши, и люди пожилые, Что на войну вслед за детьми пошли, И женщины, и девушки-девчонки, Подружки, сёстры наши, медсестрёнки, Что шли на смерть и повстречались с ней В родных краях иль на чужой сторонке. И не затем, чтоб той судьбой своей Убавить доблесть воинов мужскую, Дочерней славой — славу сыновей, — Ни те, ни эти, в смертный час тоскуя, Верней всего, не думали о ней. 1966 Вопросы и задания 1. В чём стихотворение «Я убит подо Ржевом» перекликается со стихотворением «Я знаю, никакой моей вины...»? 2*. Стихотворения А. Твардовского, посвящённые Великой Отечественной войне, не просто написаны в разное время. Они принадлежат к разным этапам творческой биографии поэта. Как вы думаете, что объединяет эти произведения? Есть ли принципиальные различия? Если есть, то в чём они проявляются? Свои наблюдения попытайтесь сформулировать в виде вывода либо в виде плана для развёрнутого устного ответа. Для вас, любознательные Первые встречи с Твардовским <...> В газетах появился Указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении советских писателей. Это было первое награждение писателей: до Указа орденами отмечались очень немногие, и то больше за революционные и другие заслуги, а не за литературную работу. Среди награждённых орденом Ленина, высшим орденом страны, был Твардовский. 159 До этого в ИФЛИ1 был только один орденоносец, на пиджаке у него сиял орден Ленина — профессор философского факультета Гагарин. В коридорах только и разговоров о награждении; с жадным интересом прочитывают по нескольку раз подряд списки награждённых, обсуждают отдельные имена, сравнивают, спорят. Ни в тот день, ни на следующий я Твардовского не видел. Увидел его поднимающимся по лестнице уже с орденом Ленина, ярко горевшим золотом на тёмно-синем пиджаке... Я спрашивал Твардовского, что он сам чувствовал в тот день, когда узнал о своём первом награждении. — Конечно, я не ожидал никакой награды. И когда мне сказали, что я награждён орденом Ленина, вначале не поверил... Было чувство радости и неловкости: столько стариков получили награды меньшего веса и значения или не получили вовсе. Но, — он усмехнулся старым воспоминаниям, — много конечно же после этого изменилось, стали сажать в президиум... Жизнь Твардовского переменилась. Тогда я действительно впервые увидел его в президиуме в этой самой главной пятнадцатой аудитории. 0 госэкзаменах Твардовского в институте ходило много легенд, из которых абсолютно достоверна, пожалуй, одна. Идя на госэкзамен по литературе, Твардовский знал, что среди билетов есть о «Стране Муравии». «Создалось любопытное положение, — пишет в своих воспоминаниях о Твардовском Михаил Васильевич Исаковский. — Студент Твардовский на экзамене мог вытащить билет, по которому он должен был рассказывать экзаменаторам о произведении А. Твардовского „Страна Муравия”. Случай, — замечает Михаил Васильевич, — небывалый в истории литературы». «Сейчас смешно вспомнить, — говорил он, — но я почему-то страшно стеснялся, и боялся вытянуть этот билет, и сделал из пустяка проблему. Орден я, конечно, отвинтил от своего парадного пиджака, так бы я и теперь поступил, но не стал бы мучиться из-за билета. Ну, если бы и вытянул „Муравию”, посмеялся бы вместе с экзаменаторами и взял другой. А я мучился и в результате попросил другого студента потянуть за меня билет...» А.И. Кондратович2 1 ИФЛИ — Институт филологии, литературы и истории. 2 Кондратович Александр Иванович (1920—1984) — литературный критик, литературовед. Автор статей и книг о Твардовском. Заместитель главного редактора журнала «Новый мир» в период редакторства А.Т. Твардовского. 1бО Об Александре Твардовском Сердце ещё не отболело, мысли ещё вразброд, клочьями, и невозможно, немыслимо сегодня осмыслить во всей глубине и громадности такое явление, как Твардовский. Это огромная утрата для литературы, для всего народа. И не только потому, что умер правофланговый нашей поэзии, лучший поэт. Не буду посмертно подрисовывать, подмалёвывать крылышки, наводить этакий глянец. Нет, это был живой человек. Со всеми страстями, с буйным темпераментом, что несёт XX век: ершистый, не всегда лёгкий человек, который заключал в себе все драмы, изломы нашей жизни. <...> Сложный: крестьянин, интеллигент, учёный, поэт, гражданин, но только человек огромной духовной силы, образования и культуры. И поэтому сила воздействия его на людей была непередаваема. Он даже влиял на нас, когда ничего не говорил, когда просто сидел за своим редакторским или письменным столом и много курил, вздыхал, наморщив свой умный, широкий, мудрый лоб, и в мягкости, и в суровости свои пронзительные, непередаваемые глаза, которые могли быть мягкими и белыми от бешенства. От него исходили силовые токи, огромная энергия, огромное поле. Твардовский не терпел фальши. Поразительное чувство правды. Нет, он считался с условиями. Он не лез на рожон, он был мудрый человек, он был лишён совершенно конъюнктурного чувства. Он оценивал литературу в зависимости от таланта. Точность, никакой приблизительности, нетерпимость к так называемой художественности, ко всякого рода побрякушкам и завитушкам. Соединял в себе опытность, непосредственность крестьянина-хозяина, образованность и поэтическую мудрость. ФА. Абрамов Письмо смоленских партизан Партизаны дивизии «Дедушка», действовавшие в 1941 — 1942 годах на территории Смоленской области, в этот скорбный час склоняют свои головы. Не глаза — сердце наше партизанское плачет об Александре Трифоновиче. Скорбим мы по тебе, славный сын земли смоленской. Но мы остались, и любовь твоя к нашей Родине с нами, как великая память о тебе. В стихах твоих «К партизанам Смоленщины», изданных Главным политическим управлением Красной Армии отдельной листовкой, сброшенной к нам, во вражеский тыл, ты давал нам наказ: 161 Бей, семья деревенская, Вора в честном дому, Чтобы жито смоленское Боком вышло ему. Встань, весь край мой поруганный, На врага! Неспроста Чтоб вороною пуганой Он боялся куста; Чтоб он в страхе сутулился Пред бессонной бедой; Чтоб с дороги не сунулся И за малой нуждой; Чтоб дорога трясиною Пузырилась под ним; Чтоб под каждой машиною Рухнул мост и — аминь! Чтоб тоска постоянная Вражий дух извела, — Чтобы встреча желанная Поскорее была. Этот наказ — первая весточка с Большой земли от тебя — был воспринят партизанами как боевой приказ Родины и выполнялся свято народными мстителями: уже в феврале 1942 года освободили мы древний город Дорогобуж и райцентр Глинка и удержали их до середины июня 1942 года. Кроме этого, партизанским соединением «Дедушка» было освобождено ещё 420 населённых пунктов и в тылу немецкой группы армий «Центр» был создан большой партизанский край. Так и было, как ты писал: За Починками, Глинками И везде, где ни есть, Потайными тропинками Ходит зоркая месть. Ходит, в цепи смыкается, Обложила весь край. Где не ждут, объявляется И карает... Карай! 1б2 Только за время операций по освобождению древнего русского города Дорогобужа (с 7 по 15 февраля 1942 года) был уничтожен крупный вражеский гарнизон, состоявший из подразделений полка СС, Австрийского запасного пехотного полка, батальона СД, двух рот белофиннов и роты полиции. На вооружении у партизан были и твои стихи. Партизаны признательны тебе за то, что ты воспел воинскую доблесть, мужество и отвагу народных мстителей. Очень тяжело нам прощаться с тобою, родной. Пожил бы ты ещё пару десятков годков, порадовал бы нас своими чудесными стихами! Но верим — Твардовский-человек умер, Твардов-ский-поэт — жив, он навсегда останется с народом, с нами... Мир праху твоему, великий русский поэт! Совет ветеранов 1-й Смоленской партизанской дивизии «Дедушка». В.И. Воронченко, быв. командир партизанского соединения «Дедушка». Н.Ф. Юдин, зам. начальника оперативного отдела штаба дивизии. В.М. Степанов, начальник разведки 3-го полка. 20 декабря 1971 г. Книжная полка А.Т. Твардовскому адресовали свои произведения многие литераторы. Прозаик Г.Н. Троепольский посвятил ему замечательную повесть «Белый Бим, Чёрное ухо». Белорусский поэт А. Кулешов — поэму «Варшавский шлях». С некоторыми главами из неё вы можете познакомиться. ВАРШАВСКИИ ШЛЯХ 11 Он цену знал словам простым, бесценным, И руку подавал лишь той строке, Что выходила в путь не налегке — С весомой мыслью, с чувством сокровенным. 163 Его делянка всем теперь видна. На ней приметных вех и дат немало, Их властью, что поэзии дана, Его живая муза утверждала. Две кузницы — две вехи жизни той. Одна из них — в краю уральском горном. Другая кузница — в глуши лесной, Землячка наша с дымным сельским горном. Но путь от жаркой кельи коваля, Что чёрной жестью от огня обшита, До рудных гор — ещё не вся земля, Не вся окрестность та, что им обжита, Она и укрощенье Ангары С тротилом, рвущим грудь прибрежным скалам, Она — тоннель, что в глубине горы Поёт и днём, и ночью под металлом. А там, а там опять за далью — даль, Шеренга шпал бетонных, гулких, серых. И снова даль, прощальная печаль Заполненный товарищами берег... Перевод с белорусского Я. Хелемского АЛЕКСАНДР ИСАЕВИЧ СОЛЖЕНИЦЫН 1918—2008 ВЕХИ Со стороны отца Солженицын происходил из старинной крестьянской семьи, поселившейся в Ставрополье, к северу от Кавказа. Его дед, Семён, с четырьмя сыновьями и дочерьми обрабатывал средних размеров хутор. Младший сын Семёна, Исаакий (Солженицын потом изменил своё отчество «Исаакиевич» на «Исаевич»), учился в Харькове, потом в Москве, ушёл добровольцем на войну; был награждён за храбрость. После возвращения домой был ранен на охоте и умер от раны 15 июня 1918 года. Он выведен в «Августе Четырнадцатого» в образе Сани Лаженицына. Семья матери Солженицына, Щербаки, была богатой семьёй на Кубани, где его дед Захар владел «экономией» — обширным поместьем, которым он управлял на очень современный лад. Этот дед с материнской стороны дал своей дочери Таисии прекрасное воспитание: она училась на сельскохозяйственных курсах княгини Голицыной в Москве. Отец хотел видеть её агрономом. Хронология жизни писателя выглядит следующим образом: 1918 год. 11 декабря. Рождение в Кисловодске Александра Солженицына через шесть месяцев после смерти его отца. Немного спустя умирает его дед с отцовской стороны. Дед с материнской стороны скрывается у своих бывших работников, которые дают ему кров и пищу до самой смерти. 1924 год. Таисия Солженицына с шестилетним сыном поселяется в Ростове-на-Дону, куда десятью годами раньше её отец приезжал покупать новейшие английские сельскохозяйственные машины. 165 Александр ходит с матерью в церковь, но скоро последний храм в Ростове закрывают. Он вступает в комсомол и живёт обычной жизнью советского школьника, достаточно радостною, несмотря на денежные трудности матери и плохую квартиру. Тем не менее он никогда не забудет «своего раннего детства, проведённого во многих церковных службах, и того необычайного по свежести и чистоте изначального впечатления, которого потом не могли стереть никакие жернова и никакие умственные теории» («Письмо патриарху Пимену»), В школе он присоединяется к группе молодых людей, которые поступят вместе с ним в университет и, в той или иной мере, разделят его судьбу. 1936 год. Поступление в Ростовский университет: Солженицын выбирает физико-математический факультет, его друзья — химический, а Наталья Решетовская, его первая жена, занимается к тому же и в музыкальном училище. 1937 год. Начало Больших процессов в Москве. Позже, говоря о своём бывшем товарище Симоняне, Солженицын напишет: «О 37-м годе и пытках его — ты один из нас чётко знал и мне втолковывал, а я плохо воспринимал». 1939—1940 годы. Солженицын и его друг Кока (Николай Виткевич) поступают на заочное отделение Московского института истории, философии, литературы. Одновременно Солженицын продолжает свои занятия на физмате в Ростове. Сдаёт экзамены. Наталья Решетовская и Александр Солженицын оформляют свой брак 27 апреля 1940 года. 1941 год. Солженицын заканчивает университет в Ростове и приезжает в Москву на экзамены в МИФЛИ. С сентября он преподаёт астрономию и математику в городе Морозовске, к северу от Ростова. Наталья Решетовская получает назначение в ту же школу. 1941 год, 18 октября. Солженицын мобилизован. Сперва он простой солдат, потом его посылают в офицерскую школу в Костроме, на Волге, меж тем как его жена и мать эвакуируются из Ростова. 1942 год, 1 ноября. Солженицын получает звание лейтенанта, проводит две недели на транзитном пункте Горьковского вокзала (отсюда он позже возьмёт обстановку и атмосферу для рассказа «Случай на станции Кочетовка» ). Потом его отправляют в Саранск, где формируется артиллерийская группа разведки. В свободные вечера он берётся за перо — сочиняет несколько небольших рассказов. В конце 1942 года он на фронте; со своим 166 соединением Солженицын проходит путь от Орла до Восточной Пруссии. Он командует «звукобатареей», задача которой — выявлять вражескую артиллерию. В 1946 году, через год после ареста, он получил от своего бывшего начальника, генерала Травкина, «боевую характеристику»: «За время пребывания в моей части Солженицын был лично дисциплинирован, требователен к себе и подчинённым, его подразделение по боевой работе и дисциплине считалось лучшим подразделением части. Выполняя боевые задания, он неоднократно проявлял личный героизм, увлекая за собой личный состав, и всегда из смертельных опасностей выходил победителем». В характеристике упоминается ночь с 26 на 27 января 1945 года в Восточной Пруссии, когда Солженицыну удалось вывести свою батарею из окружения. 1943 год. Солженицын пишет рассказ «Лейтенант», после взятия Орла получает орден Отечественной войны 2-й степени. 1944 год,17 января. Смерть матери Солженицына. В этом же году после взятия Бобруйска Солженицын получает орден Красной Звезды. Его производят в капитаны. 1945 год. Переписка с другом Кокой Виткевичем попадает под надзор военной контрразведки. В письмах они говорят открыто о своих «политических негодованиях». 9 февраля капитан Солженицын был арестован на командном пункте своего начальника, генерала Травкина. Следствие проходило в Москве, в Лубянской тюрьме, описанной в «Круге первом», затем Солженицына перевели в Бутырскую тюрьму. 27 июля 1945 года он был осуждён на восемь лет исправительно-трудовых лагерей по статье 58-й Уголовного кодекса, пункты 10 и 11. «...В похвалу этой статье можно найти ещё больше эпитетов, чем когда-то Тургенев подобрал для русского языка или Некрасов для ма-тушки-Руси: великая, могучая, обильная, разветвлённая, разнообразная, всеподметающая Пятьдесят Восьмая, исчерпывающая мир...» («Архипелаг ГУЛАГ»). Его первый лагерь был в Новом Иерусалиме, рядом с Москвой, второй — в самой Москве (стройка у Калужской заставы). Жена Солженицына устраивается в Москве и получает разрешение на свидания с мужем. Этот первый гулаговский опыт отражён в пьесе «Олень и шалашовка». 1947, июнь. Солженицын переведён в Марфинскую «шарашку», или «спецтюрьму № 16», в северном пригороде Москвы. Он работает в акустической лаборатории, испытывает новые «моде- 167 ли артикуляции». Он завязывает дружбу с инженером Д.М. Паниным и германистом Л.З. Копелевым. Свидания с женой, которые разрешает ему администрация, происходят в Таганской или Лефортовской тюрьме... Солженицын сочиняет автобиографическую эпопею. 1950 год. Май. Солженицына этапируют в лагерь «на общие работы» — в Азию, в Экибастуз «к северу от Караганды» (Казахстан). Он работает литейщиком (как его герой Иван Денисович), становится бригадиром. Продолжает сочинять огромную поэму «Дороженька», из которой позже восстановит главы 8 («Прусские ночи») и 9 («Пир победителей»), 1952 год, 22—28 января. Солженицын принимает участие в Экибастузской «смуте». Сразу после этого бунта (который перекинулся на лагеря Джезказгана и Кенгиря), 12 февраля, хирург в лагерной больнице оперирует Солженицына, удаляя злокачественную опухоль в паху. Ткань отправляют на анализ в «вольную» лабораторию, результаты теряются. Больной быстро поправляется и выписывается из больницы 26 февраля. 1953, февраль. Солженицын освобождён из лагеря и выходит на «вечное ссыльнопоселение» в ауле Кок-Терек (Зелёный тополь) Джамбулской области (Казахстан), на границе пустыни. 5 марта. Смерть Сталина и первые вольные шаги Солженицына. «То ли место любить на земле, где ты выполз кричащим младенцем, ничего не осмысливая, даже показаний своих глаз и ушей? Или то, где первый раз тебе сказали: „Ничего, идите без конвоя! сами идите! Своими ногами! Возьми постель твою и ходи!”» («Раковый корпус»), Солженицын снимает угол в глинобитной хатке, у хозяйки, потом покупает собственный домишко. Глубоко сердечная дружба связывает его с супругами Зубовыми, врачами, такими же ссыльными, как он сам. Под именем Кадминых они выведены в «Раковом корпусе», подлинная их история рассказана в «Архипелаге...». Он пишет и прячет мелко исписанные листы в бутылку из-под шампанского. Осенью болезнь возобновляется — появляются боли в желудке. Солженицын проходит обследование в Джамбуле, возвращается в Кок-Терек, пытается лечиться корнями мандрагоры. 1955 год. Ему разрешают выехать на лечение в Ташкент, провести несколько месяцев в больнице — в связи с обнаружением новой опухоли (в желудке). Два раза он добирается до Ташкента полумёртвым, как Костоглотов в «Раковом корпусе». «В эту 168 зиму я приехал в Ташкент почти уже мертвецом. Я так и приехал сюда — умирать. А меня вернули пожить ещё» («Правая киста»). Он с головой уходит в писание, и в феврале рак отступает. Впоследствии Солженицын признается друзьям, что вплоть до сегодняшнего дня он уверен: пока он пишет — у него отсрочка. 1956 год, 6 февраля. Солженицын реабилитирован решением Верховного Суда СССР. В июне 1956 года он расстаётся с Кок-Тереком, едет в Москву, где его принимают Д.М. Панин и Л.З. Копелев, потом в Ростов, город своего детства. Он получает назначение в сельскую школу учителем физики, школа находится в посёлке Торфопродукт. Писатель снимает комнату у Матрёны Захаровны в деревне Мильцово. 1957—1959 годы. Солженицын поселяется в Рязани, с женой и тёщей. Он работает над «Кругом первым» — в полной тайне, продолжая преподавать. «В лагерной телогрейке иду с утра колоть дрова, потом готовлюсь к урокам, потом иду в школу, там меня корят за пропуск политзанятий или упущения во внеклассной работе» («Бодался телёнок с дубом»). 1959 год. Написан за три недели «Один день Ивана Денисовича». Поездка в Ленинград. Работа над сценарием «Знают истину танки!». 1960 год. Он пишет пьесу «Свет, который в тебе» («Свеча на ветру»). Сам автор расценивает эту работу как неудачу. 1961 год. Пишутся «Крохотки» — стихотворения в прозе. После XXII съезда он решает попытаться напечатать «Один день Ивана Денисовича». Лев Копелев приносит рукопись в журнал «Новый мир». В конце декабря Солженицын едет в Москву по приглашению Твардовского. Он перевозит свой архив к другу своей жены, инженеру и антропософу Теушу, «под новый, 62 год». 1962 год. После долгих переговоров с властями Твардовский получает разрешение Хрущёва и печатает в № 11 своего журнала «Один день Ивана Денисовича», снабжённый коротким предисловием. Весть об этой публикации облетает весь мир. Солженицын сразу становится знаменитостью. Его представляют Хрущёву на одном из кремлёвских приёмов. В декабре «Правда» публикует отрывок из рассказа «Случай на станции Кочетовка». 1963 год. В «Новом мире» напечатаны «Матрёнин двор» и «Случай на станции Кочетовка». В советской прессе раздаются первые враждебные Солженицыну голоса, между тем как автор получает от читателей «Ивана Денисовича» бесчисленные пись- 169 ма, из которых немного спустя он составит антологию («Читают „Ивана Денисовича”»). «Новый мир» публикует рассказ «Для пользы дела», написанный специально для этого журнала, и выдвигает кандидатуру Солженицына на Ленинскую премию. «Моя несчастная слава начала втягивать меня в придворно-партийный круг. Это уже порочило мою биографию» («Бодался телёнок с дубом»). Поощряемый вниманием исполинской читательской аудитории, Солженицын переживает небывалый творческий подъём — начинает «непомерно много сразу»: «Архипелаг ГУЛАГ» (материалы стекаются ото всех бывших заключённых страны; в предисловии к «Архипелагу...» Солженицын выразит признательность 227 из них), «Раковый корпус», роман о революции 1917 года. Большей частью он работает за городом — в Солотче близ Рязани, на берегу ручья, за столиком под дубами. 1964 год. Солженицын расстаётся с учительством, его кандидатура на Ленинскую премию отклонена — предвестье близкого падения Хрущёва, покровителя Солженицына. На Пасху Александр Твардовский приезжает на три дня в Рязань — читать роман «В круге первом» (чистовой вариант). Сентябрь. «Новый мир» публикует большую статью критика В. Лакшина против хулителей Солженицына. 1965 год. Солженицын покупает дачный домик рядом с деревней Рождество на реке Истье (к юго-западу от Москвы). «Крохотки», которые ходят в самиздате, приобретают широкую известность. Сентябрь. Обыск у Теуша. КГБ захватывает много рукописей, в том числе «В круге первом», лагерные поэмы, пьесы (в частности, «Пир победителей»), Солженицын поселяется в Переделкине у К.И. Чуковского. Октябрь. Солженицын в Тамбовской области, он разыскивает очевидцев крестьянского восстания на Тамбовщине 1920— 1921 годов. Начинает писать историческую эпопею «Р 17» («Кра-сное колесо»), 1966 год. В разных местах (Рождество-на-Истье, Солотча и др.) Солженицын продолжает работать над «Архипелагом...», который будет закончен в 1968 году. В январском номере «Нового мира» напечатан «Захар Калита». Солженицын передаёт журналу Твардовского рукопись «Ракового корпуса». 17 ноября. Собрание секции прозы Московского отделения Союза писателей, созванное по просьбе Солженицына: обсуж- 170 дается «Раковый корпус». Положительный отзыв Каверина. Собрание рекомендует роман к печати. 1967 год. Солженицын отдаётся работе над большим историческим романом о революции («Р 17»). «Тот роман уже тридцать лет — с конца десятого класса у меня обдумывался, перетряхивался, отлёживался и накоплялся, всегда был главной целью жизни, но ещё практически не начат, всегда что-то мешало и отодвигало» («Бодался телёнок с дубом»), 22 мая. Открытие IV съезда Союза писателей СССР. Солженицын обращается к делегатам с открытым письмом, в котором обличает вред цензуры, а также преследования, направленные против него лично. «Я предлагаю съезду принять требование добиться упразднения всякой — явной или скрытой — цензуры над художественными произведениями, освободить издательства от повинности получать разрешение на каждый печатный лист». Можно утверждать, что именно с этих пор, с мая 1967 года, начинается открытая и беспощадная борьба писателя Солженицына против советской власти. Он начинает записывать главные эпизоды этой борьбы в «очерках литературной жизни», которые получают название «Бодался телёнок с дубом». 12 сентября. Солженицын ещё раз обращается в Союз писателей с требованием, чтобы Союз отмежевался от клеветы против него. 22 сентября. Солженицын вызван на заседание Секретариата Союза писателей: он остаётся на своих позициях. 1968 год. Солженицын укрывается близ Солотчи, под Рязанью. Он пишет не покладая рук первый узел «Р 17» — «Август Четырнадцатого». «Обложился портретами самсоновских генералов и дерзал начать новую книгу своей жизни». Работа продолжается в Рождестве-на-Истье. 16 апреля. Солженицын распространяет среди членов Союза писателей документы о своём столкновении с Секретариатом Союза. Он чувствует, что миссия его исполняется: «Шла Вербная неделя как раз не холодная. В субботу 13-го пошёл даже снег, и обильный, и не таял. А в вечерней передаче Би-би-си услышал: в литературном приложении к „Таймсу” напечатаны „пространные отрывки” из „Ракового корпуса”. Удар! — громовой и радостный! Началось! Хожу и хожу по прогулочной тропке, под весенним снегопадом — началось! И ждал и не ждал. Как 171 ни жди, а такие события разражаются раньше жданного» («Бодался телёнок с дубом»). «Раковый корпус» и «В круге первом» выходят за границей. 26 июня. «Литературная газета» публикует краткое письмо Солженицына, которое она придерживала уже несколько месяцев. Солженицын осуждает заграничные издания и поспешность переводчиков. Письмо сопровождается пространной и враждебной статьёй. Между тем Солженицыну удаётся передать на Запад микрофильм рукописи «Архипелаг ГУЛАГ». Отрывок из «Ракового корпуса» появляется в чехословацком журнале «Пламен» (Прага). 21 августа. Вторжение советских войск в Чехословакию. Солженицын набрасывает листовку в герценовском духе: «Стыдно быть советским!», но отказывается от мысли её напечатать, чтобы не подставить под удар «Архипелаг...». «Надо горло поберечь для главного крика. Уже не долго осталось». Он продолжает работу над «Р 17», в частности — в архивах Исторического музея. 1969 год, лето. Путешествие по Северной России, по берегам Пинеги, к истокам старообрядческого духа сопротивления. В этой поездке Солженицына сопровождает Наталья Светлова, с которой они задумывают издавать самиздатовский национальный журнал. (Этот замысел приобретает первые конкретные черты несколько лет спустя — в сборнике «Из-под глыб».) 4 ноября. Исключение из Рязанского отделения Союза писателей. Солженицын присутствует на заседании, горячо отбивается. Он приводит товарищам по перу некрасовские строки: «Кто живёт без печали и гнева, / Тот не любит отчизны своей». 12 ноября. Официальное извещение об исключении. Солженицын обращается к Союзу писателей с открытым письмом. Он резко нападает на членов Секретариата: «Расползаются ваши дебелые статьи... Аргументов нет, есть только голосования и администрация». Он обвиняет их в слепой ненависти и бросает: «Всё-таки вспомнить пора, что первое, кому мы принадлежим, — это человечество». По случаю пятидесятилетия Солженицын получает бесчисленные поздравления и приветствия. 1970 год. Солженицын живёт в неофициальном браке с Натальей Светловой, московским математиком, очень активной и известной среди инакомыслящих (диссидентов). Он пытается 172 получить согласие на развод от первой жены. Прописка в Рязани (где живёт Решетовская, первая жена) потеряна, московской прописки нет. Он находит приют у виолончелиста Мстислава Ростроповича в подмосковном дачном посёлке Жуковка. «Да при дремлющем роке и само житьё у Ростроповича в блаженных условиях, каких у меня никогда в жизни не было (тишина, загородный воздух и городской комфорт), тоже размагничивало волю» («Бодался телёнок с дубом»). Рождение старшего сына Солженицына Ермолая. Присуждение Солженицыну Нобелевской премии по литературе по инициативе французского писателя Франсуа Мориака. Солженицын отказывается от поездки в Стокгольм (для получения премии). Статьи в газетах и журналах всего мира. 14 октября дань уважения писателю приносят французский коммунистический еженедельник «Летр франсез»: автор статьи-поздравления «Самому великому из ныне живущих писателей России» — Пьер Деке, главный редактор еженедельника — Луи Арагон. 1971 год. В Париже выходит на русском языке первый узел исторической эпопеи «Р 17» — «Август Четырнадцатого»; книга завершается послесловием, обращённым к читателям-эмигран-там. КГБ устраивает обыск в домишке в Рождестве-на-Истье. 18 ноября. Западногерманский журнал «Штерн» публикует интервью с тёткой Солженицына по матери, где делаются намёки на его социальное происхождение. «Литературная газета» перепечатывает статью из «Штерна». 1972 год. Рождение второго сына, Игната. Февраль. Встреча с Генрихом Бёллем. Он вывозит один экземпляр сценария «Знают истину танки!». В том же году «Архипелаг...» вывезен на Запад писателем Вадимом Леонидовичем Андреевым. 30 марта. В интервью газетам «Нью-Йорк тайме» и «Вашингтон пост» Солженицын опровергает клевету, которая льётся на него с каких-то тайных трибун, жалуется, что ему закрыт доступ в архивы его собственной страны, что собирать материал о России ему труднее, чем если бы он писал о Полинезии. Апрель. Вручение Солженицыну Нобелевской премии представителем Шведской академии отменено в результате хитрых манёвров шведского посольства в Москве. Солженицын даёт по этому поводу объяснения в заявлении для печати. 21 августа. Открытое письмо Солженицына министру внутренних дел с протестом против преследований, которым он 173 подвергается в своей семейной жизни (бесконечные откладывания бракоразводного процесса, запрещение жить в Москве, в квартире Н. Светловой, фактической жены Солженицына, матери его детей). Писатель саркастически напоминает министру, что крепостное право отменено в России уже сто двенадцать лет назад и что Октябрьская революция, как всюду говорят и пишут, уничтожила последние его следы. 23 августа. Интервью газете «Монд» и агентству печати Ас-сошиэйтед Пресс. Снова жалуясь на притеснения, которые он терпит, Солженицын призывает к жертвенности и заявляет, что «тюрьма наша отступает и прячется». 1973 год, 3 сентября. Солженицын узнаёт, что Елизавету Во-ронянскую, которая перепечатывала «Архипелаг ГУЛАГ» и спрятала у себя — без его ведома — один экземпляр машинописи, допрашивали три дня без перерыва в КГБ и она выдала тайник; после этого Воронянскую нашли повесившейся у себя в комнате. Двумя днями позже Солженицын оглашает эту новость и отдаёт распоряжение печатать «Архипелаг...» на Западе. Угрозы и анонимные письма множатся. Конец декабря. В Париже в издательстве «ИМКА-ПРЕСС» выходит на русском языке первый том «Архипелага ГУЛАГ». «С плеч — да на место камушек неподъёмный, окаменела наша слеза» («Бодался телёнок с дубом»). Сентябрь. Рождение третьего сына, Степана. 1974 год, январь. Кампания против Солженицына в советской прессе достигает неслыханного размаха. 19 января в интервью журналу «Таймс» Солженицын заявляет: я верю в наше раскаяние и в наше духовное очищение. 13 февраля. Арест, заключение в Лефортовскую тюрьму. Солженицын лишён советского гражданства и осуждён на изгнание. Специальным самолётом его доставляют в Западную Германию. Поездка к Генриху Бёллю, Солженицын поселяется в Цюрихе. 20 февраля. «Литературная газета» печатает огромную статью «Продавшийся» (о предательской деятельности Солженицына). Солженицын вернулся в Россию после вынужденной эмиграции в 1994 году. 27 мая он вновь вступил на российскую землю в аэропорту Магадана и в тот же день отбыл во Владивосток. 21 июня торжественно был встречен на Ярославском вокзале в Москве. 174 Вопросы и задания 1. Проведите беседу «Обычное и необычное в биографии и судьбе А.И. Солженицына». Подумайте, всегда ли просто произвести такое распределение биографического материала? Если есть трудности, в чём они заключаются для вас, чем вызваны? 2*. Против чего боролся в СССР А.И. Солженицын? 3. Что, с вашей точки зрения, означает позиция «жить не по лжи»? 4*. Судьба каких русских писателей — предшественников А.И. Солженицына — вспоминается вам, когда вы размышляете о писательской судьбе нашего современника? Попытайтесь дать развёрнутый ответ. Для васу любознательные 1. Прочитайте фрагменты статьи Сергея Павловича Залыгина. Она предваряла публикацию произведений А.И. Солженицына в журнале «Новый мир» за 1990 год. Обратите внимание на характеристику творчества Солженицына, данную писателем и редактором журнала Залыгиным. Выпишите тезисы, которые, с вашей точки зрения, характеризуют наиболее важные грани писательского дара А.И. Солженицына. Ваша работа будет ещё продуктивнее, если вы составите тезисный или цитатный план статьи. Год Солженицына Год 1990-й в историю нашей литературы войдёт ещё и как год Солженицына: множество журналов будут публиковать его произведения, множество издательств напечатают его книги. Такой сосредоточенности на одном авторе, может быть, никакая литература не знала и не узнает никогда — небывалый случай. Хотя не уверен, что этот случай уже сейчас, а со временем ещё больше вызовет недоумение, объяснять, как и почему он произошёл, — нет необходимости. Иначе не могло быть — вот и всё. 175 9 1 Но нельзя ведь редакции делать большое общественное дело безмолвно1. ...Солженицын больше чем какой-либо другой русский писатель отвечает на вопрос, кто мы, нынешние, через вопрос: «Что с нами происходит?» Так бывает, такая логика: лучшим ответом на вопрос может быть другой вопрос. Между тем не печатать Солженицына попросту нельзя. Не печатать его — это значит ещё и не уважать себя, поднять руки кверху: «Караул! Боюсь!» Моя личная к нему приверженность, однозначное мнение редколлегии, тысячи писем читателей — лишь подтверждение того же довода: не печатать — нельзя! И не думать над напечатанным тоже нельзя. Я думал... И, кроме очевидных, пришёл ещё к одному не вполне очевидному, но заключению. Подумалось мне, что, минуя Пушкина, но начиная, наверное, с Радищева и далее до Достоевского к Ф. Решетникову, к Г. Успенскому, А. Платонову, Гроссману, отчасти и к М. Булгакову, к прозе Абрамова, Белова, Астафьева, Распутина и других «деревенщиков» русская литература выражала жизнь в страдании. Нет, это не страдания юного Вертера, и не страдальческие герои Гюго, и даже не западные прозаики периода после Второй мировой войны, те, кто писал об Освенциме и о Сталинградском фронте. Для них страдание — это, может быть, и длительный, а всё-таки эпизод, он был, этот кошмар, он пройдёт, он прошёл — иначе для них и не могло быть, иначе и не было. Для русских же писателей-страдальцев горе неизбежно, оно даже не фон, а то и дело само содержание и существо бытия дореволюционного, ну, а дальше — Гражданская война, коллективизация, террор 30-х, Отечественная война, годы культа и застоя — всё это уже не только события жизни, а сама жизнь. <...> Тем более в русской литературе обязательно должен был явиться писатель, который, пересилив свою собственную страдальческую судьбу, решился бы, отнюдь не пренебрегая законами сюжета, лиризмом, художественной проникновенностью, художественным образом, самой художественной литературой, сказать о страданиях уже не от своего, а от народного имени. Ну вот что оно есть такое по 1 1 А.И. Солженицын, находясь еще за границей, в США, предоставил «Новому миру» в лице его главного редактора С.П. Залыгина и заместителя заведующего отделом прозы В.М. Борисова право распоряжаться всеми своими публикациями на территории СССР. 176 гулаговской фактуре — что такое арест человека, а затем допрос, затем пытка, тюрьма и карцер, лагерь, сторожевая собака, лагерная похлёбка, портянка, ложка и рубаха заключённого, то есть и сам заключённый, такой же вот предмет, но всё ещё обладающий жизнью, ни в чём не виновный кроме того, что он — она — родился страдальческой судьбы ради, чьих-то заблуждений ради. Должен был явиться писатель, который показал бы нам тот колоссальный и невиданный доселе госмеханизм, который эти страдания обеспечивал, энергию этого механизма, его конструкцию, историю его создания, поиски и находки конструкторов. Без такого писателя ныне нельзя представить себе ни нашей истории, ни нашей литературы, ни нас самих сегодня. Невозможно! А литература как таковая снова и снова приобретает здесь значение никак уж не ради самой себя, а для того, чтобы писатель, минуя любых посредников, смотрел страданию в лицо, видел, что оно, это лицо, представляет собою, будучи человеческой личностью и вчера и сегодня, будучи историей страны на протяжении десятилетий — одного, другого, третьего и далее. Ведь в нашем отечественном контексте наше теперь уже ходячее выражение «смотреть в глаза правде» — это действительно то же самое, что «смотреть в глаза страданию». Такова наша история. Через страдания человека мы постигаем страдания народа, через страдания народа — страдания человечества. Не все народы страдают — и слава Богу! — но все должны бы знать, что это такое, а незнание такого рода приводит к преступности и в отношении между народами. Отдельные народы-счастливчики — это пример для всех остальных, но пример только до тех пор, пока счастливец понимает несчастливого, когда проблемы существования и выживания для одного не только не чужды, но близки всем другим. Солженицын ещё и в этом смысле писатель международный как раз потому, что он всегда национален, но никогда не националистичен и не подражателен. Какой уж тут национализм, если речь идёт о страдании?! А подспудно и о сострадании. Далее. Писателем, и возложившим на себя, и в значительной мере уже исполнившим эту задачу не только в «Архипелаге...», но и всем своим творчеством, без исполнения которой русская литература не могла бы оставаться тем, чем она всё ещё является сегодня, стал Солженицын. 177 Какие были созданы им удивительные художественные образы в «Одном дне Ивана Денисовича», «Матрёнином дворе», в «Случае на станции Кречетовка», да и в «Круге первом», в «Раковом корпусе» тоже, но чем дальше, тем всё больше и больше уже не столько художественный образ, сколько всё происходящее вокруг него, сколько окружающий эти образы мир — мир государства, мир науки, мир общества, в котором существует, событийный мир привлекает внимание писателя. Он исследует и человека, и среду его обитания, в этом смысле он ещё и эколог. Прочесть два десятка объёмистых томов его сочинений — это требует усилий, и не малых, но ведь только тот труд есть продуктивный труд, который заставляет трудиться других. Который, если на то пошло, оказывается наиболее экономным и целесообразным, а целесообразность здесь налицо: прочитав всего лишь двадцать солженицынских томов, читатель избежит необходимости прочтения сотен и сотен книг других авторов. Сам-то Солженицын начал вполне сознательным комсомольцем, хотя из родословной его и следовала принадлежность к бывшей интеллигенции. Во всяком случае, он воевал, он прошёл все перипетии арестанта, подследственного лица, зека, он перенёс страшную болезнь и жизнь скитальца по квартирам и углам добрых людей, участь изгнанника и проклятия власть не только имущих, но и неимущих его не миновала, а мировая известность всё равно пришла к нему и снова признание своей страны — какая это фантазия, какое воображение пойдёт в сравнение с такой действительностью? До сих пор в русской классической литературе самой невероятной биографией была, кажется, биография Достоевского... Так оно и есть — ничего не осталось за пределами этой жизни, никаких событий новейшей истории нашего отечества... 2 2. А.Т. Твардовский и А.И. Солженицын Сложное скрещение судеб Твардовского и Солженицына — знаковое явление для литературы второй половины XX века. Твардовский-редактор силою своего авторитета сумел опубликовать повесть «Один день Ивана Денисовича», легальное появление которой многое определило в творческой судьбе Солженицына, принесло ему российскую и мировую славу. Для Твардовского творчество Солженицына определило новое качество реализма, поднявшего планку истины, воскресившего традиции совестливой правдивости русской литературы. 178 Об особой роли Солженицына в литературе пишет редактор, опубликовавший «Один день Ивана Денисовича» в своём журнале, в предисловии к отдельному изданию книги, в письме к К.А. Федину — одной из последних попыток спасти писателя для страны. Для Твардовского «Один день...» и другие произведения Солженицына, которые он так и не сумел опубликовать в своём журнале, — явления, выходящие за рамки просто литературы. Без преувеличения можно сказать, что появление «Одного дня Ивана Денисовича» раскололо общество на два лагеря, не менее, чем XX съезд партии, ещё раз доказало особое могущество художественного слова в России. Твардовский неоднократно повторял в ответ на реплики о трудном характере и странном поведении Солженицына, что человеку, который прошёл три великих испытания жизни — войну, тюрьму и смертную болезнь, есть что сказать людям. Спустя тридцать лет со дня кончины Твардовского, на разломе столетий Солженицын сказал: «Как нам не хватает его сейчас, какая это была бы сегодня для нас фигура! Как он нужен был бы сегодня русской литературе при новом определении лица её...» По Т.А. Снигирёвой Вопросы и задания 1. Какова главная мысль статьи С. Залыгина о А. Солженицыне? 2. Вы уже знакомы с целым рядом фактов, характеризующих личность А.Т. Твардовского. Какие новые грани его характера открылись вам после прочтения материалов литературоведа Т.А. Снигирёвой? 3. Как вы поняли мысль о том, что «творчество Солженицына определило новое качество реализма»? О каком «новом качестве» идёт речь? «МАТРЕНИН ДВОР» В художественном мире произведения 1. Определите жанр произведения. Приведите аргументы в пользу вашего литературоведческого выбора. 2. Проведите наблюдения над образным миром «Матрёниного двора». Как вы полагаете, кроме присутствующих на страницах персонажей, есть ли ещё те, кто не участвует в сюжете, но 179 влияет на него, на судьбы героев? Есть ли внесюжетные персонажи, персонажи, существующие за рамками текста, но осязаемые читателем, ибо они предположены писателем? 3. Кто главный герой повествования: учитель? Матрёна? Почему? Аргументируйте свой вывод. Расскажите о биографии каждого из них. Вам хватило фактов? Или что-то пришлось дорисовывать самим? 4. Как вы думаете, судьба каких героинь произведений писателей XIX века близка судьбе Матрёны? Обратите внимание: не биография, а судьба. Аргументируйте свои предположения и выводы. 5*. Критик и литературовед Вольфган Казак сказал: «...настоящая проза, как „Матрёнин двор”, пишется сердцем, даётся страданием и вдохновением <...> Талант писателя, как вообще талант художника, — это подарок и бремя, возложенное на него Богом. Он даётся прямо, безотносительно к традиции и преемственности. За свой дар художник отвечает только перед Тем, кто его дал. Важнее, чем искать предшественников и последователей, понять индивидуальное, солженицыновское: его бескомпромиссную преданность правде, его стремление к многоголосью, то есть к демократичности в самой литературе, его способность считать и страдание, и радость смыслом жизни, его любовь к России, его призыв к ответственности каждого отдельного человека, его гражданское мужество, его способность к жертве. Пусть каждый читатель увидит то, что ему лично близко, что он уважает или любит, и тогда творчество Солженицына в своём многообразии лучше всего будет служить крайне необходимому делу выздоровления России». Выпишите ключевые слова и положения, которые являются, на ваш взгляд, наиболее значимыми. После уроков Проведите диспут «Человек — искусство — власть». Если эта тема вас не удовлетворяет, можете определить предмет обсуждения сами. ФЕДОР АЛЕКСАНДРОВИЧ АБРАМОВ 1920—1983 СВЕТ СОВЕСТИ Фёдор Александрович Абрамов родился 29 февраля 1920 года в многодетной крестьянской семье в далёкой северной деревне Верколе Архангельской области, в краю белых ночей и бесконечных лесов. На его долю выпали общие для того времени невзгоды: безотцовщина, тяготы и радости крестьянского труда, беды коллективизации, война. Студентом третьего курса Ленинградского университета ушёл он добровольцем-опол-ченцем защищать Ленинград, был тяжело ранен, чудом уцелел в блокадном госпитале и при переправе по Дороге жизни. Навсегда он остался верен погибшим товарищам. Их памятью, их судьбой выверял он своё поведение, свой писательский путь. <...> В 1942 году, после долечивания в госпиталях, Абрамов вернулся на родную Пинегу, где увидел и тоже на всю жизнь запомнил подвиг русской женщины, которая «открыла второй фронт». Тогда и родился замысел первого романа — «Братья и сёстры» (1958). Шестнадцать лет вынашивался роман. Тем временем Абрамов доучивался в университете, защитил кандидатскую диссертацию, заведовал кафедрой советской литературы. Через его сердце прошли новые беды и трагедии. Он увидел не только драмы крестьянские, но и драмы городские, драмы интеллигенции, драмы недоверия и подозрительности к военнопленным, к находившимся в оккупации. <...> Его продолжало мучить бесправие крестьян, лишённых паспорта и права передвижения, плативших непомерные налоги. 181 Он увидел резкое несоответствие народной жизни и отражения её в литературе, кино, где царила атмосфера всеобщего благополучия и ликующих празднеств... Тогда Абрамов взялся за перо и выступил как ратоборец за подлинную, неприкрашенную правду. В 1954 году в журнале «Новый мир» он опубликовал статью «Люди колхозной деревни в послевоенной прозе», где восстал против лакировочной и тенденциозно идиллической литературы о деревне, против сглаженных жизненных конфликтов и упрощённых характеров. <...> Его прорабатывали на многих партийных собраниях, чуть не лишили работы. Но он продолжал отстаивать своё право говорить правду о народной жизни. Почти каждая вещь Абрамова, кроме первого романа, проходила трудно. Сперва — бои в редакциях и в цензуре, затем — атаки проработочной, тенденциозной критики. Чего только не наслушался он за свою жизнь, в чем только не упрекали его! Особенно разносной была критика повести «Вокруг да около» (1963): озлобленный клеветник, очернитель, смакует недостатки, искажает жизнь... В довершение всего было сочинено обвинительное письмо от имени односельчан «Куда зовёшь нас, земляк?». Но сломать Абрамова не удалось. Он продолжал думать, писать и говорить о самых больных проблемах времени, искал пути оздоровления общества и человека, пути спасения России, её деревень, земли, людей. Он без конца задавал себе и другие вопросы: так что же нам делать? в чём спасение России? Не все он мог высказать в те годы в печати. Но в разговорах с друзьями, в дневниковых записях он предрекал многое из того, что свершается сейчас. Например, он был убеждённым сторонником частной собственности, которая, на его взгляд, является главным гарантом свободы личности. Но одновременно он предупреждал: «Нельзя доводить принцип частной инициативы, частной собственности до крайности. Полное разъединение людей. Духовное обнищание. Помешательство на копейке. А раз бездуховность — секс... Превращение человека в свою противоположность. Надругательство над человеком. Всё коммерция. Всё бизнес. Нет литературы. Искусства. Кино и т. д. Регулирование государства необходимо». В современном человечестве его настораживало одностороннее увлечение техническим прогрессом, погоня за материальными благами, которые могут привести к глобальным катастрофам. Он много думал о гуманитарной переориентации 182 человеческих устремлений, говорил о срочной необходимости защиты культурных, духовных ценностей, накопленных человечеством. Один из немногих (он был чужд групповых пристрастий и потому нередко оставался в одиночестве), он понимал опасность всякого рода крайностей и догм, односторонних, упрощённых суждений о нашей истории, стране, народе и человеке. Ему одинаково претили безудержное восхваление народа, идеализация народного бытия и высокомерное отношение к простому труженику. Его также настораживала как идеализация западного образа жизни, так и пренебрежение опытом высокоразвитых стран. Он побывал во многих зарубежных странах, восхищался уровнем жизни и умелым хозяйствованием в Японии, Финляндии, Франции, Америке. Но он трезво вглядывался в происходящее, уяснял достоинства и недостатки жизни и поведения народа у нас и за рубежом. Всевластие банков, капитала, рекламы, все негативные стороны технической цивилизации особенно поразили Абрамова в Америке, обострили его тревожные думы о России, о путях всего человечества. 8 августа 1979 года он подытожил свои сомнения: «Америка задала тон предельной рационализации всему миру. Америка — это антипод поэзии. Это бездуховность. Неужели по этому пути идти всему человечеству? Неужели у людей нет другого пути?» А в письме к Ирине Дудник от 20 февраля 1980 года он как бы продолжал свои размышления: «За месяц я не очень мог вникнуть во все сложности американской жизни. Но знаете, чего не хватает Америке? Русского идеализма. Русского порыва к горним вершинам духа человеческого... Я не хотел бы жить в другой стране. Только в России. Сытость, индивидуализм Запада — это не по мне. Это не для меня». В тетралогии «Братья и сёстры», в повестях, рассказах, статьях Абрамов неустанно приковывал внимание к сложным социально-экономическим, философским, нравственным и психологическим проблемам. Как настоящий художник-провидец, он понимал, что без очищения умов и сердец, без интеллектуального и нравственного развития каждой личности невозможны никакие благотворные социальные преобразования в стране. Однако, прекрасно сознавая неправедность и даже преступность бюрократической системы, Абрамов не ограничивался критикой власть имущих, он предъявлял требования всему народу. Он предлагал «поглубже взглянуть на народ, всерьёз разо- 183 браться в том, что же такое народ и национальный характер. Только ли великое и доброе заключено в нём?». «И в народе есть великое и малое, возвышенное и низменное, доброе и злое». Он мучительно размышлял над сложнейшей проблемой: народ как жертва зла и как опора, питательная почва зла. В знаменитом письме землякам «Чем живём-кормимся» (1979) он возлагал ответственность за бесхозяйственность в стране не только на правящие верхи, но и на самих тружеников. Книги Абрамова воспринимались и толковались критикой в основном как остросоциальные вещи, повествующие о трагедии русского народа, взывающие к радикальным переменам в стране. А проблемы философские, нравственные, звучавшие в его произведениях, зачастую не получали должного осмысления. Его романы, повести, рассказы — летопись страданий многомиллионного крестьянства. Он писал о трагедии раскулачивания, о репрессиях («Деревянные кони», «Франтик», «Поездка в прошлое»), о непосильных налогах и трудовой повинности, когда женщин и подростков «гнали» на сплав и лесозаготовки, о разрушении малых деревень, о чудовищно нелепых «реорганизациях» в сельском хозяйстве, а в конечном счёте — о трагедии народа и человека, которому не давали достойно жить, работать, думать. Люди страдающие, замученные, изломанные встают со страниц абрамовской прозы как обвинение всей преступной тоталитарной системе. Словами Павла Вороницына («Вокруг да около») Абрамов выразил трагедию миллионов, низведённых до крепостного положения: «А ежели я человеком себя не чувствую, это ты понимаешь?.. Почему у меня нет паспорта? Не личность я, значит, да?» Но Абрамов был далёк от одностороннего обличительства. Его книги — не только обвинение, не только скорбь, боль и плач о России. В его книгах — поиски истины, поиски причин происшедшего и тех животворных основ, которые помогли России не погибнуть, а выжить, выстоять, в великих муках и испытаниях сохранить живую душу, человечность, доброту, совесть, сострадание, взаимопомощь. В конце концов, все обострившиеся пороки современности — пьянство, наркомания, преступность, эгоцентризм, цинизм, равнодушие — порождены угнетением личности, низкой культурой, попранием правовых и нравственных норм, беззаконием. Хотя Абрамов писал в основном о людях русской деревни, но за их судьбой стояла жизнь и проблемы всей страны, пробле- 184 мы общенародные, общегосударственные, общечеловеческие. Недаром рассказ о заброшенной деревне назван «Дела российские...». Да, всё, что происходит в деревне, в районе, в посёлке, на сенокосе или на лугу, где «плачут лошади», в крестьянской избе, — это всё «дела российские», дела общие. Фёдор Абрамов неустанно выверял каждую мелочь, каждую частность высшей мерой — мерой всенародного страдания или блага, мерой ухудшения или улучшения народной жизни. И потому, о чём бы он ни писал — он всегда говорил с читателем о самом главном: что мешает или помогает нам жить достойно, по-человечески. Глубинную суть абрамовского творчества кратко выразил критик Е. Добин в письме по поводу «Деревянных коней»: «Трагедия России и великий русский народ». Да, в книгах Абрамова всегда соседствуют два начала — трагедийное, скорбное и жизнеутверждающее. Скорбь, боль, сострадание и восхищение, дань благодарности звучат со страниц абрамовской прозы, передавая всю сложность авторских чувств по отношению к многострадальному русскому человеку. Ещё в 1969 году был создан рассказ «Старухи». Он обошёл почти все редакции, вызывал всеобщее восхищение, но увидел свет только через восемнадцать лет — в 1987 году. Это один из лучших рассказов, которым очень дорожил сам писатель. Рассказ вмещает огромные пласты нашей истории, наши беды, муки, ошибки, трагедии и нерешённые, трудные вопросы, по сей день требующие ответа. Главный из них — как восстановить справедливость, как искупить вину перед поколениями русских людей, особливо русских женщин-крестьянок, которые не годами — десятилетиями работали на износ, «рвали из себя жилы — в колхозе, в лесу, на сплаве», почти ничего не получая за свой каторжный труд. Доля-трагедия русских крестьянок встаёт в рассказе вровень с трагедией тех, кто испил муки репрессий и лагерей. Всегда сдержанный авторский голос в этом рассказе подымается до самых высоких лирических нот, до самой высокой патетики: «Встаньте, люди! Русская крестьянка идёт. С восьмидесятилетним рабочим стажем»; «Новый человек вырастет — не сомневаюсь. Но пройдёт ли по русской земле ещё раз такое бескорыстное, святое племя?». Абрамов продолжал ту линию русской литературы, которая шла от Чехова и Бунина: бесстрашно взглянуть на самих себя, не идеализировать народ, разобраться в сложности и крайно- 185 стях русского характера. Писатель хорошо понимал, что в конечном счёте судьбы страны и человечества зависят не только от политиков, но и от поведения, умонастроения, устремлений, идеалов, культуры и нравственности миллионов. Его всегда тревожило не только всевластие чиновников, которые «всё пожирают и ни за что не отвечают», но и неразвитость гражданского мышления в стране, полуграмотность, полуобразованность большинства. Он видел, что в запущенном состоянии находятся не только экономика, быт, система управления, но и сознание, нравственность, культура, состояние умов и сердец. Он собирался написать статью, рассказать, как десятилетиями вытравляли в народе самостоятельность мышления: «Не смей думать, живи по приказу. Никакой инициативы. Выключи мозги». Вместе с тем Абрамов говорил ещё в 1981 году: «Исторический опыт показал, что одними социальными средствами невозможно обновить жизнь, достигнуть желаемых результатов. Нужен одновременно второй способ. Это самовоспитание, строительство своей души, своего отношения к миру, иными словами — каждодневное самоочищение, самокритика, самопроверка своих деяний и желаний высшим судом, который дан человеку, — судом собственной совести». Проблема совести и долга — одна из ведущих проблем прозы Фёдора Абрамова. Многих своих героев писатель приводит к суровой самооценке, самопроверке прожитой жизни, к исповеди, прозрению, покаянию. Исповедальные монологи, очистительное прозрение, разрыв с носителями зла, обретение высокого смысла бытия таких незаурядных людей, как Пелагея или Микша («Поездка в прошлое»), передают читателю очищающий заряд нравственной энергии. Как сохранить поэзию прошлого и «поднять деревню на уровень техники и культуры XX века» — об этом думал Абрамов, создавая «Мамониху». Он сталкивает разные силы времени. Баба-Соха — воплощение народной мудрости, старой деревянной Руси, тесно связанной с природой. Геха-маз — «машинный человек». А Клавдий — на распутье. «Вся повесть, — замечает автор, — схватка двух начал, двух сил в жизни: грубой, механической и живой, идущей из глубины веков». Пока торжествует Геха-маз, он ныне хозяин в деревне. Трагедия в том, что сила его — корыстная, эгоистическая, бескорневая, безнравственная. Писатель предупреждает об опасности неодухотворённой технизации жизни. Не от таких ли, как Геха-маз, страдают наши леса, реки, земля? 186 Сейчас немало пишут и говорят о якобы разрушенном генофонде нации. Были и у Абрамова приступы отчаяния, когда ему казалось, что нет России, погибла страна, выродился народ, превратившись из нации в народонаселение. Но проходило отчаяние, и он снова веровал: «нет, жива Россия». Когда-то Чехов сказал: верую в отдельных людей. А Достоевский считал, что в период долгого всеобщего распада и разброда кому-то надлежит «знамя беречь», беречь подлинные духовные устои и ценности. О праведниках, подвижниках, светоносных людях, на которых «земля стоит, жизнь держится», немало писал и Фёдор Абрамов. Будучи на Соловках в 1979 году, он воздал должное таким людям: «На Руси никогда не переводились праведники, энтузиасты, трудники. Ими всегда жила и будет жить Россия». Такими праведниками, трудниками предстают в тетралогии «Братья и сёстры» Михаил и Лиза Пряслины, близнецы-братья Пётр и Григорий, Лукашин, Анфиса Петровна, Марфа Репиш-ная, Евсей Мошкин. В повестях и рассказах авторское внимание тоже приковано к светоносным людям, которые смогли даже в самых трудных условиях полуголодного существования и диктатуры словом и делом творить добро, отстаивать справедливость, укоренять человечность, совесть. Устами Лизы Пряслиной Абрамов выражал и своё убеждение: «Лучше вовсе на свете не жить, чем без совести». Сродни Лизе Пряслиной Милентьевна — «безвестная, но великая в своих деяниях старая крестьянка из северной лесной глухомани». Самая любимая героиня Абрамова. В ней он увидел те бесценные качества, без которых — переведись они на земле — пропало бы, выродилось человечество. Рядом с Милентьевной по силе характера, праведности и жизнестойкости встают Саломея («Из колена Авакумова») и Сила Иванович («Сказание о великом коммунаре») — натуры незаурядные, выдающиеся, героические. Их путь не всем под силу. Они — светящиеся маяки, духовные ориентиры, доказывающие, какие потенциальные возможности скрыты в нас, через какие муки и страдания может пройти человек и остаться при этом человеком долга, добра, подвига. Подвижников духа, добра, справедливости автор находил и в обычной, будничной жизни, среди рядовых тружеников. Бунин много сказал, сколь страшен в своей обыденности наш неустроенный быт. Сохранять человечность, незлобивость, умиротворён- 187 ность в повседневной жизни со всеми её невероятными тяготами особенно трудно. Абрамов восхищался теми, кто сумел сохранить и умножить доброту в будничной суете. Заслуга писателя в том, что он ввёл в литературу людей неприметного, непоказного, некрикливого героизма, который, по его словам, «ещё мало понят и оценён нами» («Сосновые дети», «Из рассказов Олёны Даниловны», «Михей и Иринья», «Золотые руки», «Самая счастливая», «Слон голубоглазый», «Куст рукотворный», «Жарким летом»). Идея чистой жизни, чистых помыслов, чистых устремлений, по существу, одухотворяет все произведения писателя, в том числе те, где речь идёт о трагических судьбах, о людях, изуродованных временем. Он касался нередко таких сложных проблем, которые ещё предстоит разгадывать и осмыслять. «Пролетали лебеди» — один из таких провидческих рассказов Абрамова. В болезненном мальчишечке Паньке писатель разглядел художественно одарённую натуру как бы не от мира сего, тонко восприимчивую, хрупкую и совсем незащищённую, не приспособленную к материально грубому существованию. Сестра его Надежда — наоборот, олицетворение земного здоровья и устойчивости. Но, предчувствовал писатель, без духовно тонкого мира могут погибнуть, исчахнуть даже вполне здоровые силы. Тема мечты, поэзии, духовной окры-лённости и повседневных забот о хлебе насущном, их соотношения и противостояния постоянно привлекали Абрамова. О нерасторжимости хлеба насущного и хлеба духовного он говорил в 1976 году на VI Всесоюзном писательском съезде. В заключительном слове на своём шестидесятилетием юбилее писатель подвёл итоги прожитой жизни, сформулировал главную суть обретённой им веры: «К чему же я всё-таки пришёл к своему шестидесятилетию? Чему я поклоняюсь? Что я исповедую? Какая моя вера? Что больше я ценю в своей жизни? И от чего получал радости больше всего?.. Работа! Работа! Каждая хорошо написанная строчка, каждый хорошо написанный абзац, страница — это самое большое счастье, это самое большое здоровье, это самый лучший отдых для души, для ума, для сердца... Работа — это, вероятно, самая высокая любовь, любовь к своей семье, любовь к своему дому, любовь к Родине, любовь к народу». Превыше всего ценил Абрамов в людях умение вдохновенно работать везде — в литературе, в науке, в поле, на стройке. Он был убеждён: пора воздать должное теории «малых дел», пора «поду- 188 мать о значении так называемых малых дел, которые, складываясь, составят большое». Он не уставал доказывать, как необходим каждодневный совестливый труд каждого гражданина, «без чего неосуществимы никакие грандиозные планы и программы». «Любое дело начинается с человека и кончается им», — веровал он. Как никто другой, Абрамов утверждал невидимую, но мощную силу духовного подвига простых людей, на которых «мир стоит. Земля держится». В 1974 году он записал: «История человечества — это история великих людей, история в его личностных вершинах. Но подвиг этих людей подготавливается, и подпирается, и одухотворяется, и наследуется теми, кому не суждено оставить свои имена (Пряслины). И они увековечиваются лишь в искусстве. Мудрость так называемых простых людей более великая, чем мудрость так называемых великих. Ибо эти простые люди освобождены от тщеславия, творят жизнь и добро, не рассчитывая на бессмертие, на славу, на вознаграждение. Тогда как так называемые великие часто утверждают лишь себя. И потому истинно великими становятся те, которые умеют освободиться от тщеславия, суеты и взять на себя страдания и заботы простого массового человека. Истинно великие люди — простые, безымянные». Своим лучшим произведением Абрамов считал «Чистую книгу», материал к которой он собирал 25 лет, с конца 1950-х годов. Поначалу был задуман роман о Гражданской войне на Пи-неге, затем замысел разросся, возник план эпопеи в трёх или четырёх книгах, охватывающих события в России за четверть века: от революции 1905 года до репрессий 1930-х годов. В книге должны были предстать все социальные слои русского общества: крестьяне (богатые и бедные), купцы, лесоторговцы, промышленники, революционеры всех мастей, народническая интеллигенция, духовенство. Люди разных убеждений и верований, разных устремлений. Одних увлекала революция, других — путь обогащения, третьих — теория малых дел, четвёртые искали праведной, чистой жизни. Писатель хотел показать, какие цели, какие идеалы двигали людьми и отдельными партиями. Он хотел приобщить читателя к главному — каким должен быть человек, его душа, его помыслы и деяния, «как жить свято», по совести. Книга вбирала и обобщала весь жизненный и духовный опыт Абрамова, его размышления о главных проблемах нашего века. Он хотел ввести в книгу споры и представления о жизни и путях развития России среди разных слоёв населения. 189 К сожалению, роман остался незавершённым. Набело в 1983 году были написаны лишь 18 главок первой книги. Но остались в писательском архиве тысячи заметок, набросков, развёрнутых сцен и размышлений, которые дают представление о масштабе задуманной трилогии. 0 замысле книги, о проблематике её, о главных героях сохранилось много записей и высказываний Абрамова. Приведу некоторые. Запись в дневнике от 30 марта 1979 года: «Великий день... Открылась философия „Чистой книги”. Жизнь в своих истоках всегда чистая, и нравственная высота человека определяется тем, насколько он близок к этим истокам, в какой мере он несёт в себе эту чистоту, насколько он художник, творец и т.д.». На встрече с музейными работниками на Соловках в июле 1979 года он говорил о содержании задуманного романа: «Россия начала XX века. Народ и интеллигенция на Севере — духовные костры. Споры о судьбе России. Настало время, когда Россия и русский человек нуждаются в осмыслении своего исторического опыта». Фёдор Абрамов постоянно внушал себе и читателям: мы не бессильны. Каждый из нас может противостоять злу словом, делом, добротой, чистотой помыслов и устремлений, тем самым взращивая «духовное древо человечества»... «Все мы, — убеждал писатель, — растим и поливаем духовное древо человечества. Как только кончится эта работа, как перестанем взращивать духовное древо, так человечество погибнет». И потому он веровал: «Не красота, а чистота спасёт мир. Красота бывает страшной, опасной, а чистота всегда благодетельна, всегда красива. К чистоте надо вернуться». Л.В. Крутикова-Абрамова1 Материалы к творческой биографии 29 февраля 1920 года в селе Веркола Пинежского уезда Архангельской губернии родился Фёдор Александрович Абрамов. 1928—1938 годы — обучение в Веркольской начальной школе и в Карпогорской средней школе. 1938—1941 годы — учёба на филологическом факультете ЛГУ. 1 Крутикова-Абрамова Людмила Владимировна — ВДОВа ПИСателЯ Ф.А. Абрамова. 190 1941 — 1945 годы — участник народного ополчения, боёв под Ленинградом, тяжёлые ранения. Блокадный госпиталь. Служба в армии. 1945—1951 годы — продолжение учёбы на филологическом факультете Ленинградского университета студентом и аспирантом. 1951—1958 годы — старший преподаватель, доцент на кафедре советской литературы Ленинградского университета. 1954 год — статья «Люди колхозной деревни в послевоенной прозе» («Новый мир», № 4). 1950—1958 годы — работа над романом «Братья и сёстры». 1963 год — повесть «Вокруг да около» («Нева», 1963, № 1). 1960—1968 годы — работа над романом «Две зимы и три лета». 1969 год —повесть «Пелагея» («Новый мир», 1969, № 6). 1970 год —повесть «Деревянные кони» («Новый мир», 1970, №2). 1968—1972 годы — работа над романом «Пути-перепутья». 1973—1978 годы — работа над романом «Дом». 1974 год — спектакль «Деревянные кони» в Московском театре драмы и комедии на Таганке в постановке Ю. Любимова. 1975 год —за трилогию «Пряслины» присуждена Государственная премия СССР. 1976, 23 июня — на VI съезде писателей выступил с речью «О хлебе насущном и хлебе духовном». 1977 год, август — встреча в Верколе со студентами Ленинградского театрального института, которые готовили к постановке дипломный спектакль «Братья и сёстры». 1979 год, 18 августа — в «Пинежской правде» опубликовано открытое письмо землякам «Чем живём-кормимся?». 1980 год, май — премьера спектакля «Дом» в постановке Л. Додина в Малом драматическом театре Ленинграда. 1981 год, 2 июля — на VII съезде писателей СССР выступил с речью «Слово в ядерный век». 1981 год, 30 октября — авторский вечер в телестудии «Останкино». 1980—1982 годы — работа над циклом «Трава-мурава». 1979—1983 годы — работа над циклом романов «Чистая книга». 1983 год, 14 мая — после тяжёлой операции скончался. Похоронен 19 мая в родном селе Веркола. В бывшей начальной школе, где учился Фёдор Абрамов, создан музей писателя. Составитель — Ирина Асеева 191 Вопросы и задания 9 1. Какой предстаёт перед вами личность Ф. Абрамова? Что оказалось для вас наиболее важным, существенным? 2. Что во взглядах писателя особо выделяет Л. Крутикова-Абрамова? 3. Приведите примеры, подтверждающие, с вашей точки зрения, мужественную гражданскую позицию Ф. Абрамова. 4*. К каким темам и проблемам преимущественно обращался Ф. Абрамов в своём творчестве, в чём своеобразие и сила созданных им художественных характеров? 5. Какие выводы о литературной деятельности Ф. Абрамова вы можете сделать на основании сведений, приведённых в «Материалах к творческой биографии»? «ТРАВА* МУРАВА» О цикле прозаических миниатюр Может показаться парадоксальным, что, начав с больших романов, писатель завершал свой творческий путь произведениями всё меньшего и меньшего объёма. «Трава-мурава» — назвал он большой раздел в своей книге «Бабилей», состоящий из миниатюр, а то из обрывков разговора, удачной реплики, остро сформулированной мысли, броского, красочного выражения, и так же окрестил один из последних сборников. Два эпиграфа предпослано «Траве-мураве»: «Хожу я по травке, хожу по муравке. Мне по этой травке ходить не находиться, Гулять не нагуляться. (Из народной песни) — Травка-муравка что, не знаешь? Да чего знать-то. Глянь под ноги-то. На травке-муравке стоишь. Всё, всё трава-мурава. Где жизнь, где зелено, там и трава-мурава. Коя кустышком, коя цветочком, а коя и один стебелёк, да и тот наполовину ощипан — это уж как Бог даст. (Из разговора)». 192 В содержании и самой форме всех этих записей выразились и пожизненная приверженность писателя к своим родным краям, к людям, их судьбам, и пристальная зоркость ко всем проявлениям окружающей жизни, стремление запечатлеть их во всей их непосредственности и неприкрашенности. Как ни густо «населены» романы Абрамова, обилие персонажей в его миниатюрах ещё поразительнее. Люди разных поколений, характеров, судеб тут прямо-таки толпятся. В смелости и отчётливости постановки серьёзных, часто тревожных проблем сегодняшней жизни Абрамов мало кому уступит. Но он совершенно свободен от не миновавшей некоторых его собратьев по перу идеализации былой крестьянской жизни — даже на не знавшем крепостного права и его тягостного наследия Севере. «Старые люди любят хвалить бывалошные времена, — говорит Милентьевна, — а я не хвалю. Нынче народ грамотный, за себя постоит, а мы смолоду не знали воли. Меня выдали взамуж — теперь без смеха и сказать нельзя — из-за шубы да из-за шали...» «Смех» этот, конечно, — горький... Много жёстких, а то и просто жестоких черт прежнего быта рассыпано и в «Деревянных конях» («Мыслимо ли дело ребёнка, как собачонку, на верёвочку вязать? А у них вязали. В чашку молока плеснут, на пол поставят, да ползай весь день на верёвочке, покуда мама да папа на работе. Боялись, знаешь, чтобы ребята пожару дома не наделали»), и в тех житейских историях, что поведаны в «Бабилее». Героиню короткого рассказа «Самая счастливая» ещё в раннем детстве отправили «в люди» («Нас от отца осталось — полна изба. И все девки»): «Разбудят, бывало, в три часа утра, да стой-ко у корыта до восьми вечера. Дак уж напоследок-то стираешь — ничего не видишь и не чуешь, в глазах всё так и ходит. Руки щёлоком разъест до мяса. Красные. Как лапы у голубя. Жалели мыла-то монахи, всё на щёлок нажимали. А зимой-то в проруби полоскать!» Соломида («Из колена Аввакумова») испытала всю меру отчуждения и ненависти окружающих — тёмных, суеверных крестьян, подозревавших её в сношениях с нечистой силой. Великий труженик Сила Иванович сорок лет в одиночку воевал с окрестным болотом на радость потомкам, которым теперь не страшны никакие ранние заморозки («Весь район... в трауре, а они песни поют»), но при жизни отнюдь не пользовался сочувствием соседей: «...ему земляки на болото напрямик не разрешили ходить. Умолял, на каждом сходе упрашивал: разрешите через поля, и да- 193 же не через поля, а через полевые межи тропочку протоптать — в два раза короче у меня будет дорога. Не разрешили. Так до самой смерти и шастал в обход» («Сказание о великом коммунаре»), А вот и мимолётная, но такая выразительная сценка-диалог: «— У тебя глаза-то светлые, а у девок твоих чёрные. В кого? — «В кого, в кого»! Девки-то не много плакали. У матери-то тоже были чёрные. Это от слёз облезли, слезой краску-то съело». И то, что печальная быль здесь чуточку скрашена улыбкой, чрезвычайно характерно и для целомудренной сдержанности, свойственной многим обитателям Севера, да и вообще русским людям, и для художественной манеры самого Абрамова, у которого сильные душевные движения, сочувствие трудным переживаниям своих героев не только не выставлены напоказ, а как бы приглушены, замаскированы то невесёлым юмором, то даже нарочитой грубостью выражений. «Пошли раз в лес с отцом, — повествует старик в одной миниатюре, - неурожайный год. Ходим, ходим, день ходим, два ходим — ни пера, ни ногтя. А вот что значит хороший пёс — взла-ял. Подошли к ели, большущая ель. Мы туда, мы сюда, туда посмотрим, сюда посмотрим, топором по стволу колотим. Нет никого. А Чупко лает, Чупко гремит. Тата ещё раз поглядел снизу вверх. Поглядел — комар. На суку на нижнем сидит. Вот какой нюх у пса был! А вы: мой зверя гонит, мой на птицу лает...» За охотницкой небывальщиной — суровая быль. Рассказывая о сватовстве инвалида Аркадия к брошенной возлюбленным беременной девушке («Жарким летом»), писатель безбоязненно и даже любовно «воспроизводит» грубовато-откровенную, будто бы «бесстыжую», «ёрническую» речь героя: «Имей в виду, эта посудина и впредь пустовать не будет». «Нахальные» слова прикрывают боязнь выглядеть великодушным «спасителем» и желание подбодрить невесту. И в дальнейшем внешняя резкость («...накинулся он на дочерей... ещё пуще прежнего заорал... закричал Аркадий ещё в дверях») соседствует у героя с той неподдельной добротой и нежностью, с какой он присматривается к падчерице: «Затаилась, замерла, как воробышек, когда его накроешь рукой... смотришь, строчит уж по дороге — за молоком побежала. Как трясогузочка, перебирает своими палочками». Приходилось встречать читателей, которых смущали и даже оскорбляли выражения вроде пресловутой «посудины» или отчаянное признание Катерины («Бабилей»), что она «Гордю-то сама 194 на себя затащила» в ту пору, послевоенную, когда по переписи 1959 года женщин в нашей стране было на 20 миллионов больше. Как будто подобным читателям адресованы горько-насмешливые слова абрамовской героини Поли Открой Глаза из одноимённого рассказа: «Что, что морщишься? Не баско говорю? А баско-то в книжках!..» Вот уж рассказ, написанный слезами и кровью, так что его и ше-девром-то называть неловко! Тут и ранний рабочий «хомут», лёгший на неокрепшие плечи, и поневольное обучение заковыристым «матюкам», поскольку лошадь, к какой приставили на лесоповале четырнадцатилетнюю девочку, именно «к этой политграмоте у мужиков приучена», и бесконечное безрадостное девичество («Хоро-ших-то на войне поубивали»), и отчаянное насилие, совершённое над собой в окаянную минуту («Ведь так я и зачахну стопроцентной девушкой, ха-ха... решила на случку идти, напилась»). Книгу «Бабилей» как бы обрамляют открывающий её одноименный рассказ и повесть «Мамониха», отчётливо перекликающиеся между собой. В рассказе речь идёт о «юбилее» героини — деревенской бабы Катерины, выходящей на пенсию, и само название рассказа происходит от смешливого искажения непривычного в этой обстановке, чересчур торжественного слова. Словцо-то — смешное, да история — грустная, хотя и начинается она с описания безудержного веселья, такого, что рассказчик даже не сразу узнаёт в задающей всему тон «молодой синеглазой бабёнке с гладко зачёсанной головой» саму виновницу торжества: раныне-то он видел её сбивающейся с ног, всецело поглощённой, прямо «задавленной» работой, ребятишками, мужниными капризами. Любуясь ею, этими, будто откуда-то из-под спуда вынутыми, красотой, силой, озорной энергией, гости решают, что Катерина даже председателем колхоза могла бы стать. Оказывается, не уходилась она ещё за свою труднейшую жизнь, о которой красноречиво говорят её «большие, тяжёлые крестьянские руки, чёрные, жиловатые, с обломанными ногтями», — жизнь, в которой после того, как с войны многие в деревню не вернулись, там, по горькому выражению Катерины, за мужиками «в очередь стояли»: «А уж какой товар, по душе, нет, не до выбора». Так и достался ей пьяница Гордей. Проблеск света и радости недолог. «Вечернее солнце за рекой садилось в тучу», — замечает рассказчик, и эта народная примета, предвещающая ненастье, оказывается многозначительной. 195 Наутро Катерина, побитая проспавшимся с перепою Гордеем, снова возвращается к привычной роли прислуги в собственном доме, ходит тише воды, ниже травы: «...я узнал её по серебряному колечку на тяжёлой тёмной руке, а так — что осталось от вчерашней красавицы? Старуха». «Я не знаю, что мы за люди... — бурно возмущается этой горестной переменой соседка рассказчика. — Весь век на нас какие-то прилипалы да огарыши ездят. Почто? По какому праву? Почто человеками-то мы не можем быть? Катерина вчера с коровушек, с коленей на ноги встала — дак вся природность возликовала. Помнишь, какой денёк-то вечор был?.. Ох, кака бы жизнь, кака бы жизнь у нас была, сколько бы этой красы-то на земле было, кабы Катерина набралась смелости да всем этим сволочам вместе с Гордей в рожу плюнула! Хватит! Буде, поездили на мне...» Сердитая речь Евстолии метит уже не только в семейные дела героини, но и в её отношение к жизни вообще. Ведь не ради красного словца «примеривали» за праздничным столом на Катерину председательскую должность — «а то всю жизнь из-за моря телушку возим». Имеется в виду известная пословица: за морем телушка — полушка, да рубль — перевоз. По всему видать, дорого обходятся колхозу «пришлые» руководители, но, увы, их по привычке терпят, как Катерина — мужа. В гневе Евстолии на Катерину немало «самокритики» — досады на собственную свою и всех окружающих пассивность, из-за которой во многом приходит в запустение деревня, где отмечается «бабилей». Но если в рассказе сама эта деревня изображена мельком, общим планом, то в повести вконец обезлюдевшая Мамониха показана Абрамовым во всевозможных ракурсах. Писатель как бы настойчиво возвращается к теме своего прежнего рассказа «Медвежья охота», к картине брошенных домов и запущенных полей. Тогда рассказчик наблюдал её слегка «со стороны», больше приглядываясь к тому, какое впечатление производило увиденное на былого обитателя этих мест Ивана при всей сдержанности последнего. В «Мамонихе» же герой — Клавдий Иванович, решивший наведаться на родину с женой и сыном, — увиден нами как бы изнутри, со всеми переменами и перепадами его настроений. Он взволнован предстоящей встречей с родной деревней, ему и неловко перед близкими за испытываемые в пути неудобства, и хочется, чтобы жене и сыну пон- 196 равилось в стране его детства. А тут его ждут сюрприз за сюрпризом: не только сам дом в запустенье — неузнаваемо изменилось всё вокруг: «Полей нет. На полях шумит и лопочет густо разросшийся осинник». Утонула в траве прежняя торная, хорошо наезженная дорога. Опустели и ближние деревни. Но самые главные метаморфозы произошли с людьми. Былая тайная любовь Клавдия Ивановича, казавшаяся ему совершенно недостижимой — «первая красавица, первая ученица в школе» — Лида Мамонова, оказывается, мечтала о его возвращении из армии, даже сама написала ему об этом, смирив свою гордость, а когда он женился и остался в городе, вышла замуж за горького пьяницу — лишь бы уехать из деревни. Зато махровым цветом расцвёл лодырничавший в школе Ге-ха-бык, которого теперь, впрочем, больше зовут Гехой-мазом — по имени мощного грузовика, который он водит и из которого сделал могучее средство личного обогащения, немилосердно эксплуатируя чужие нужды. «Машинный человек, вся жизнь в его руках», — отзываются о нём, а он, наглея с каждым днём, возвёл целые хоромы на пепелище... помещичьего дома. Это уже хищник новой формации. Надо согласиться с критиками, утверждавшими, что Геха-маз — «в некотором роде открытие Ф. Абрамова». Геха начисто лишён любви к родной земле и готов всё на ней свести, лишь бы это было ему выгодно. Одна из статей его дохода — скупка за бесценок и продажа «на дрова» пустующих деревенских домов. А мы уже знаем, что такой дом для Абрамова — не просто строение, «недвижимое имущество», а память, душа прежде обитавших здесь людей. Глядя на красные, вырезанные из жести звёздочки на многих избах, напоминающие о том, что здесь жили павшие на войне, писатель в одной из своих миниатюр, похожей на стихотворение в прозе, уподобляет эти дома «сказочным бревенчатым мавзолеям, в каждом из которых покоится душа погибшего на войне хо-зяина-солдата». И вот этими-то «мавзолеями» Геха спекулирует! Знаменательно и то, что он спиливает возле дома Клавдия Ивановича деревья, некогда посаженные в честь каждого рождавшегося в семье ребёнка и носившие их имена. Правда, он не знал, что знаменуют собой эти посадки, но, и узнав, нимало не смутился. Писатель беспощаден к Гехе-мазу, однако совсем не думает, будто в нём одном — корень всех бед. Напротив, именно ему 197 «доверяет» он право в ответ на жалостные сетования Клавдия Ивановича о том, до чего «довели» Мамониху, резануть напрямик: «А кто довёл-то, кто?.. Ты!.. Ты двадцать лет не был, да другой двадцать, да третий... Дак какая тут жизнь будет?» И уже сама история несостоявшейся любви Клавдия и Лиды начинает приобретать символическое звучание (недаром и фамилия Лиды почти повторяет название родной деревни). К Лиде сватался Геха, она отказала ему, ожидая как избавителя Клавдия, а тот женился на горожанке Полине и надолго забыл про свою первую любовь, про Мамониху, родину. Тут, как сказано в стихах поэта, «образ входит в образ», одно пересекается с другим, обнаруживая новый, метафорический смысл в «простой житейской» истории. Оживает, становится почти одушевлённым существом, страдающим, надеющимся на перемену в своей горькой судьбе, сама природа. В «Медвежьей охоте» многозначителен был образ родничка, который как будто настойчиво пытался о чём-то сказать забредавшим в пустую деревню людям. Теперь подобный отзвук своим настроениям находит во всём окружающем Клавдий Иванович: вот он подходит к деревне, «начались пахучие ворони-хинские папоротники, а затем и сам Воронихин ручей голос подал. Как журавлик весенний прокурлыкал — радостно, взахлёб: узнал, наверно». Ручей ведёт себя почти как стосковавшаяся без людей домашняя живность (вспоминаю, как однажды под старинным северным городом Каргополем не с сердитым, а с каким-то радостным лаем бросилась нам навстречу и стала ластиться — это к чужим-то, незнакомым! — собака единственных жителей деревни). А когда Клавдий Иванович изменил своему первоначальному намерению «развязаться» с ветшающей избой и отказался продать её Гехе, «в наступившей тишине вдали, у дома, шумно взыграли тополиные листья, по которым пробежал ветерок, и стихли». Будто этот уже срубленный Гехой «зелёный богатырь», носивший имя Клавдия и встретивший несколько дней назад вернувшегося хозяина «рокотом, тополиной песней», теперь напоследок, умирая, взыграл от радости, что его «тёзка» не предал родного дома. Нелегко придётся ещё Клавдию Ивановичу в этой «битве за отцовский дом», откуда все его семейство в наступившую непогоду смогло выбраться только при «великодушной» (а в сущности, конечно, весьма расчётливой) помощи «всемогущего» Гехи. 198 Предчувствуя, как «все навалятся на него», герой отчаянно заклинает себя: «И он должен устоять, любой ценой отстоять отцовский дом». Весь словарь и впрямь из военных лет! Гарантий, что Клавдий одержит в этом бою верх, автор не даёт. Человек он не самый стойкий и даже в семействе своём не на первой роли. Конечно, его Полина — не чета Катерининому Гор-де, но склонность к подчинению чужой воле, чужим настояниям, похоже, въелась в душу её мужа. А у нас на памяти ещё и головокружительный переход Альки от пылкого желания снова зажить в родной деревне и со всей энергией взяться там за работу — к решению продать родительский дом. Однако, как бы ни сложилась битва за сам дом, одно можно сказать уже твёрдо: даже если Клавдий Иванович и проиграет её, при нём останется выросшее за эти дни чувство: «...что бы с ним ни случилось дальше, где бы он ни оказался, куда бы ни забросила его жизнь, а самое дорогое, самое святое для него место на земле, во всей вселенной — тут, в Мамонихе, в этом задичавшем лесном краю». ...Ах, ходить бы ему и ходить «по этой травке», гулять не на- гуляться! По А.М. Туркову Самостоятельная работа 1. Составьте план и напишите конспект статьи А.М. Туркова. В заключение работы сформулируйте основные выводы об особенностях цикла «Трава-мурава», на которые обращает внимание литературовед. 2. Напишите сочинение на тему «Образы и судьбы русских крестьянок (по рассказу А.И. Солженицына „Матрёнин двор” и произведениям Ф.А. Абрамова)». Для вас, любознательные Многие произведения Ф.А. Абрамова обрели сценическую жизнь. Вот лишь часть «театральной афиши» постановок по прозе писателя. 1976 год. Группа студентов Ленинградского государственного института театра, музыки и кинематографии под руководством Л. Додина и А. Кацмана начали работу над спектаклем по роману Фёдора Абрамова «Братья и сёстры». 199 1978 год. Состоялась премьера дипломного спектакля «Братья и сёстры» в учебном театре ЛГИТМИКа. 1980 год. В Малом драматическом театре Ленинграда — премьера спектакля «Дом» (режиссёр Л. Додин). 1985 год. В МДТ состоялась премьера новой редакции спектакля «Братья и сёстры» (режиссёр Л. Додин). За 20 последующих лет (до 2005 года) спектакль был показан в шестнадцати странах: Германии, Франции, Чехословакии, Польше, Японии, СШ^, Англии, Украине, Швейцарии, Дании, Италии, Австрии, Швеции, Бельгии, Израиле, Греции; в России спектакль играли, помимо Санкт-Петербурга, в Москве, Архангельске, Тихвине, Киришах, Новосибирске и Сургуте. На сцене Театра имени Ленинского комсомола (Москва) в 1971 и 1975 годах поставлен спектакль «Две зимы и три лета», в 1988 году — «Трава-мурава». Театр драмы и комедии на Таганке (Москва) поставил «Деревянных коней» (режиссёр Ю. Любимов). 1976 год. В центральном театральном музее имени Бахрушина (Москва) поставлен спектакль-дуэт «Пелагея и Алька». 1978 год. Театр имени В.Ф. Комиссаржевской (Ленинград) осуществил постановку «Пелагеи и Альки». 1979 год. Театр имени Ф. Волкова (Ярославль) поставил спектакль по роману «Дом». 1981 год. Драматический театр имени И.В. Гоголя (Москва) осуществил постановку по роману «Дом»; театр драмы (Новгород) поставил спектакль по роману «Дом»; в театре города Брно (Чехия) поставлен спектакль «Деревянные кони». Драматический театр имени К. Маркса (Саратов) поставил в 1976 году спектакль «Пелагея и Алька», в 1984 году — «Жили-были мать да дочь»: драматическая повесть по произведениям «Пелагея» и «Алька». 1986 год. Драматический театр на Малой Бронной (Москва) поставил спектакль «Пути-перепутья»; в Малом театре СССР студенты IV курса театрального училища имени Щепкина поставили дипломный спектакль по роману «Дом». 1988 год. Русский реалистический театр (Москва) осуществил постановку по книге «Бабилей». Драматический театр имени М.В. Ломоносова (Архангельск) поставил следующие спектакли по произведениям Ф. Абрамова: «Пелагея и Алька» (1974), «Две зимы и три лета» (1978), «Дом» (1981), «Пути-перепутья» (1988). 200 1998 год. Муниципальный молодёжный театр-студия «Луче-рама» (г. Ступино, Московская обл.) поставил литературно-сценическую композицию «Живи, Россия!» по произведениям Ф. Абрамова. 2001 год. Нижегородский академический театр драмы имени М. Горького осуществил постановку моноспектакля «Запев Мадонны с Пинеги» (актриса Наталья Кузнецова, режиссёр Владимир Кулагин). Книжная полка Хранителем и исследователем творческого наследия Ф.А. Абрамова является его вдова — Л.В. Крутикова-Абрамова. Ею составлены и написаны замечательные книги о писателе. Среди них: В мире Фёдора Абрамова / подг. Л.В. Крутикова-Абрамова, Г.Г. Мартынов. СПб., 2005. Книга составлена из различных документальных материалов, хранящихся в архиве писателя. Состоит из нескольких разделов: «Голоса прошлого», «Многоголосье разных лет», «Живи долго-долго» и других. Крутикова-Абрамова Л.В. Жива Россия: Фёдор Абрамов. Его книги, прозрения и предостережения. СПб., 2003. В книге собраны статьи Л.В. Крутиковой-Абрамовой о жизни и почти всех произведениях Фёдора Абрамова, опубликованы многочисленные фотографии писателя, дана библиография его произведений. Ваши представления о писателе значительно расширит издание «Воспоминания о Фёдоре Абрамове» (М., 2000). ЧИНГИЗ ТОРЕКУЛОВИЧ АЙТМАТОВ 1928—2008 ЗАМЕТКИ О СЕБЕ Писать собственную биографию для чтения других, для публикации — дело довольно трудное. Кто его знает, как лучше: подробнее описать свою жизнь или покороче? Напишешь много, скажут: вот — развёз на целую версту, напишешь мало — зачем было писать, если ничего тут нет интересного. Вообще — лучше не писать... Но коли уж так пришлось, попробую и я, — мне уже за сорок, что-нибудь да было, наверно, в моей жизни. У нас в аиле считалось непременным долгом знать своих предков до седьмого колена. Старики на этот счёт строги. Обычно они испытывали мальчишек: «Ну-ка, батыр, скажи, из какого ты рода, кто отец твоего отца? А его отец? А его? А какой был человек, чем занимался, что говорят люди о нём?» И если окажется, что мальчик не знает свою родословную, то нарекания дойдут до ушей его родителей. Что, мол, это за отец без роду, без племени? Куда он смотрит, как может расти человек, не зная своих предков, и т. п. Здесь есть свой смысл преемственности поколений и взаимной моральной ответственности в роду. Быть может, кто-нибудь обратил внимание: в повести «Белый пароход» я попытался сказать об этом устами мальчика — когда он разговаривал с приезжим шофёром. Я бы мог тоже начать своё жизнеописание с этого, как теперь принято называть, «феодального пережитка». Я мог бы сказать, что я из рода Шекер. Шекер — наш родоначальник, мой отец — Торекул, его отец — Айтмат, а его отец — 202 Кимбилди, а его отец — Кончуджок. Но довольно. Дальше было бы простое перечисление имён, о которых я ровным счётом ничего не знаю. И нет уже людей, которые могли бы что-либо рассказать мне о них. Мой прапрадед Кончуджок дошёл до меня не по имени, а по прозвищу. Он всю жизнь ходил в чарыках (обувь из сыромятной кожи), поэтому и прозвали его Кончуджок — без-голенищный, то есть без сапог. Стало быть, мы — из «безголе-нищных», хвалиться тут особенно нечем, но что было, то было... Всё это и то, что я расскажу затем, сообщено мне, кстати, не отцом, он не успел этого сделать, и не до того ему было. Этим я обязан прежде всего своей бабушке по отцу Айимкан Сатанкызы и её дочери, моей тётке, — Карагыз Айтматовой. Поразительно, как могут быть близки, похожи — и внешне, и по характеру, и по душевному складу — мать и дочь. Они были для меня неразделимы — словно бы одна и та же бабушка в двух лицах — в старом и молодом возрасте. Благодарю судьбу, что я видел и знал этих замечательных женщин, мудрых, красивых, — они действительно были красивыми... Они-то и оказались моими наставницами по части старины и семейной хроники. Деда — Айтмата — я не застал. Он умер где-то в восемнадцатом — двадцатом годах, а я родился в 1928 году (12 декабря). На окраине нашего аила Шекер (это в Таласской долине, Кировский район) и поныне лежит в пойме реки Куркуреу старый, осевший в землю мельничный камень. С каждым годом он всё больше разрушается и всё глубже утопает в землю. Здесь была мельница деда. Говорят, он был человеком мастеровым: умел шить, первым привёз из города швейную машину, отсюда получил прозвище «машинечи Айтмат», то есть портной Айтмат; дед умел рубить сёдла, умел лудить и паять, хорошо играл на комузе и даже читал и писал арабским алфавитом. Но, при всей своей предприимчивости, всю жизнь бедствовал, не вылезал из долгов и нужды, временами оставался «джатаком» — некочующим, ибо не было для этого скота. И вот дед делал отчаянную попытку вырваться из бедности. Решил строить водяную мельницу в надежде, что доходы от неё помогут разбогатеть. Всё, что было у него и его брата — Бирим-кула, всё состояние двух хозяйств вложили в мельницу. Всё лето того года всей семьёй копали они отводный арык от Куркуреу для подачи воды на мельницу (теперь от него остался едва заметный след), всей семьёй поднимали стену и крышу. Прошёл 203 год, наконец мельница заработала. Но невезучему Айтмату опять не повезло. Случился пожар, и мельница, за исключением каменного жёрнова, сгорела дотла. Окончательно разорённый, дед уходит вместе с двенадцатилетним сыном Торекулом, моим отцом, на строительство железнодорожного тоннеля близ станции Маймак. Отсюда с помощью тамошней русской администрации мой отец попадает в русско-туземную школу города Аулие-Ата, ныне — Джамбул. Пишу об этом не для праздного разговора. Ничего на свете не бывает без причины. Не сгори та несчастная мельница, дед не пошёл бы на железную дорогу, а отец вряд ли начал учиться в городе. То, что мой отец в первые годы революции оказался грамотным человеком (позже он ещё дважды учился в Москве), то, что он стал одним из первых коммунистов-киргизов, был на руководящих постах, живо интересовался политикой и литературой, к тому же моя мать — Нагима Хамзеевна Айтматова — тоже была грамотной, вполне современной женщиной, позволило им сразу приобщить меня к русской культуре, русскому языку и, стало быть, к русской литературе, — разумеется, детской литературе. С другой стороны, бабушка, постоянно увозившая меня, внука своего, к себе в горы, на летние кочёвки, женщина исключительно обаятельная и умная, всеми уважаемая в аиле, оказалась для меня кладом сказок, старинных песен, былей и небылиц. Я видел народные кочевья такими, какими они когда-то были. Кочевье — не просто передвижение со стадами с места на место, а большое хозяйственно-ритуальное шествие. Своеобразная выставка лучшей сбруи, лучших украшений, лучших верховых коней, лучшей укладки на верблюдов вьюков и ковров-попон, которыми покрывались поклажи. Показ лучших девушек и певиц-импровизаторов, исполнявших траурные (если покидали место, где скончался близкий человек) и дорожные песни. Я застал эти яркие зрелища на самом их исходе, потом они исчезли с переходом на оседлость. Пожалуй, сама того не подозревая, бабушка привила мне любовь к родному языку. Родной язык! Сколько об этом сказано! А чудо родной речи необъяснимо. Только родное слово, познанное и постигнутое в детстве, может напоить душу поэзией, рождённой опытом народа, пробудить в человеке первые строки национальной гордости, доставить эстетическое наслаждение многомерностью и многозначностью языка предков. Детство — не только славная пора, детство — ядро будущей человеческой 204 личности. Именно в детстве закладывается подлинное значение родной речи, именно тогда возникает ощущение причастности своей к окружающим людям, к окружающей природе, к определённой культуре. Должен сказать, по крайней мере исходя из собственного опыта, что в детстве человек может органически глубоко усвоить два параллельно пришедших к нему языка, а может быть, и больше, если эти языки были равнодействующими с первых лет. Для меня русский язык в неменьшей степени родной, чем киргизский, родной с детства, родной на всю жизнь. Мне было пять лет, когда я впервые оказался в роли переводчика, а кусок варёного мяса был моим первым «гонораром». Это случилось на летовке в горах, где я, как обычно, был с бабушкой. Колхозы в те годы только поднимались, только начинали устраиваться. В то лето на нашем джайлоо случилась беда. Племенной жеребец, купленный колхозом незадолго до этого, внезапно околел. Средь бела дня упал со вздутым животом и испустил дух. Табунщики переполошились, жеребец был ценный, донской породы, привезённый из далёкой России. Послали гонца в колхоз, оттуда гонца в район. И через день к нам в горы приехал русский человек. Высокий, рыжебородый, с голубыми глазами, в чёрной кожаной куртке, с полевой сумкой на боку. Я его очень хорошо запомнил. Он не знал ни слова по-киргизски, а наши — по-русски. Надо было провести осмотр, выяснить обстоятельства гибели животного, составить документ. Табунщики, недолго думая, решили, что переводчиком буду я. А я в это время стоял в толпе ребятишек, мы глазели на приезжего. —Пошли, — сказал мне один из табунщиков и взял за руку. — Этот человек не знает языка, ты переведи, что он говорит, а то, что мы скажем, скажешь ему. Я застеснялся, испугался, вырвался и убежал к бабушке в юрту. За мной вся гурьба друзей, снедаемая любопытством. Через некоторое время снова приходит тот человек, жалуется на меня. Бабушка всегда была ласкова, а в этот раз строго нахмурилась. — Ты почему не хочешь разговаривать с приезжим, тебя ведь просят большие люди, разве ты не знаешь русского языка? Я молчал. За юртой притаились ребята: что будет? — Ты что, стыдишься говорить по-русски или ты стыдишься своего языка? Все языки Богом даны, нечего тебе, пошли. — Она взяла меня за руку и повела. Ребята снова за нами. 205 В юрте, где в честь гостя уже варилась свежая баранина, было полно народу. Пили кумыс. Приезжий ветеринар сидел вместе с аксакалами. Он поманил меня, улыбаясь. —Заходи, мальчик, иди сюда. Как тебя звать? Я тихо пробормотал. Он погладил меня: —Спроси у них, почему тот жеребец погиб, — и достал бумагу для записи. Все стихли в ожидании, а я замкнулся и никак не могу выдавить слова. Бабушка сидела сконфуженная. Тогда меня взял к себе на колени старик, наш родственник. Он прижал меня к себе и сказал на ухо доверительно и очень серьёзно: — Этот человек знает твоего отца. Что же он скажет ему о нас, скажет, каким плохим растёт у киргизов его сын! — И потом громко объявил: — Сейчас он будет говорить. Скажи нашему гостю, что это место называется Уу-Саз... — Дядя, — робко начал я, — это место называется Уу-Саз, ядовитый луг, — и потом осмелел, видя, как радовались бабушка, и этот приезжий человек, и все, кто был в юрте. И на всю жизнь запомнил тот синхронный перевод разговора, слово в слово на обоих языках. Жеребец, оказывается, отравился ядовитой травой. На вопрос, почему не едят эту траву другие лошади, наши табунщики объяснили, что местные лошади не трогают эту траву, они знают, что она несъедобная. Так я всё и перевёл. Приезжий похвалил меня, аксакалы дали целый кусок варёного мяса, горячего, душистого, я выскочил из юрты с торжествующим видом. Ребята вмиг окружили. —Ух, как здорово! — восхищались они. — Ты по-русски шпаришь, как вода в реке, без остановки! На самом деле говорил я запинаясь, но ребятам угодно было представить это так, как им хотелось. Мы тут же съели мясо и побежали играть. Стоит ли в литературной биографии упоминать о таких вещах? По-моему, стоит. Надо начинать с того, что впервые в жизни запомнил человек, когда, как это было. Некоторые помнят себя с трёх лет, другие едва припоминают свой десятилетний возраст. Я убеждён, что всё это много значит. Так вот, был такой случай в моём детстве. Бабушка была очень довольна мной и долго потом рассказывала знакомым об этом, переполнявшем её сердце гордостью, случае. Она украсила моё детство сказками, песнями, встречами со сказителями и акынами, она всюду непременно брала меня с со- 20б бой, и в гости, и на «жеентеки» (праздник новорождённого), и на похороны, и на свадьбы. Она часто рассказывала мне свои сны. Сны эти были настолько интересны, что стоило ей немного вздремнуть, как я тут же будил её и требовал рассказать, что она видела во сне. Маленькие, короткие сны меня не удовлетворяли. И тогда она уходила к соседям взять «взаймы» чей-нибудь сон. Позже я понял: она просто придумывала их для меня. Бабушка вскоре умерла. Теперь я безвыездно жил дома, в городе. Потом пошёл в школу. А через два года снова попал в свой родной аил. В этот раз надолго и при тяжёлых обстоятельствах. В 1937 году мой отец, партийный работник, слушатель Института красной профессуры в Москве, был репрессирован. Наша семья переехала в аил. Вот тогда и началась для меня подлинная школа жизни, со всеми её сложностями. В то тяжёлое время нас приютила сестра отца — Кара-гыз-апа. Как хорошо, что была она у нас! Она заменила мне бабушку. Подобно своей матери, она — мастерица, сказочница, знавшая старинные песни, — пользовалась в аиле таким же уважением и почётом. Моя мать приехала в аил тяжело больная, болела она после этого долгие и долгие годы, а нас, детей, было четверо, я — самый старший. Положение было очень тяжёлое, но Карагыз-апа открыла нам глаза на то, что какие бы бедствия на человека ни обрушились, он не пропадёт, находясь среди своего народа. Не только наши одноплеменники-шекеры (тогда этот «феодальный пережиток» оказал нам неоценимую услугу), но и соседи, и вовсе незнакомые раньше люди не оставили нас в беде, не отвернулись от нас. Они делились с нами всем, чем могли, — хлебом, топливом, картошкой и даже тёплой одеждой. Однажды, когда мы с братом Ильгизом — теперь он учёный, директор Института физики и механики горного дела АН Киргизской ССР — собирали в поле хворост для топлива, к нам завернул с дороги всадник, на хорошем коне, хорошо одетый. — Чьи сыновья? — спросил он. Наша Карагыз-апа постоянно учила, что в таких случаях, не опуская головы, а глядя людям в лицо, надо называть имя своего отца. Мы с братом очень переживали всё, что писали тогда о нашем отце, а она, Карагыз-апа, не стыдилась нашего позора. Каким-то образом эта безграмотная женщина понимала, что всё это ложь, что не может быть такого. Но объяснить своё убеждение она не могла. Я уже читал тогда книги о разведчиках-чекис- 207 тах и втайне мечтал, чтобы меня послали поймать какого-нибудь шпиона и чтобы я его поймал и погиб, чтобы доказать таким образом невиновность моего отца перед Советской властью. Так вот, человек этот, завернув с дороги, спросил, чьи мы. И хотя это было мучительно, не опуская глаз, я назвал нашу фамилию. —А что у тебя за книга? — поинтересовался он. То был школьный учебник, как сейчас помню, учебник географии, который я носил за поясом. Он посмотрел на книгу и сказал: —В школе хотите учиться? Ещё бы! Кусая губы, чтобы не расплакаться, мы кивали головами. —Хорошо, будете учиться! — И с тем уехал. А через неделю мы уже ходили в школу. То был, оказывается, один из учителей, Тыналиев Усубалы. Я попал в класс к учительнице Инкамал Джолоевой, очень сочувственно отнёсшейся ко мне в те дни. Я рано начал работать: с десяти лет познал труд земледельца. Через год мы переехали в райцентр — русское село Кировское. Мать устроилась там счетоводом. Снова пошёл в русскую школу. Жизнь стала немного налаживаться, а тут — война. В 1942 году пришлось бросить школу, матери не по плечу было в военное время учить нас всех. И снова я у себя в Шекере, обременённом и разорённом тяготами войны. Меня назначили секретарём сельсовета, как наиболее грамотного из подростков — никого другого для этой работы не нашли. Мне было четырнадцать лет. Но, как говорится, нет худа без добра. Если в детстве я познал жизнь с её поэтической, светлой стороны, то теперь она предстала передо мной в своём суровом, обнажённом, горестном и героическом обличии. Я увидел свой народ в другом его состоянии — в момент наивысшей опасности для родины, в момент наивысшего напряжения духовных и физических сил. Я вынужден был, обязан был видеть это — я знал каждую семью на территории сельсовета, знал каждого члена семьи, знал наперечёт немудрёное хозяйство всех дворов. Я узнал жизнь с разных сторон, в разных её проявлениях. Затем я работал в годы войны налоговым агентом райфо1. Собирал с населения налоги. Если бы я знал, как это трудно де- 1 Райфо — сокращение слов: районный финансовый отдел. 208 лать в военное время, голодное время! Для меня это было настолько мучительно, что через год, в августе 1944 года, я самовольно бросил эту работу, за что чуть не попал под суд. И пошёл учётчиком тракторной бригады на уборку хлеба. Продолжалась война, и жизнь открывала передо мной, юношей, всё новые и новые страницы народного бытия. Всё это много позже отразилось, — в той степени, насколько это мне удалось, — в повестях «Лицом к лицу», «Материнском поле», отчасти в «Джамиле» и «Топольке». В 1946 году, после восьмого класса, я поступил учиться в Джамбульский зооветтехникум. Всю производственную практику 1947—1948 годов провёл у себя в аиле и теперь мог как бы со стороны наблюдать послевоенные изменения в жизни родных мне людей. После окончания техникума в том же году как отличник был принят в Киргизский сельскохозяйственный институт. Институт, кстати, тоже окончил с отличием. Литературу люблю с детства, в школе охотно писал сочинения на свободную тему, а в институтские годы мне стало уже ясно, что художественная литература влечёт меня всё сильнее. В лучших образцах литературы того времени я искал ответы на волнующие меня вопросы. Мне очень хотелось, чтобы о войне, о подвиге народа в годы войны были написаны сильные, яркие произведения. В киргизской литературе тогда ещё тема войны глубоко не затрагивалась. Хотелось, чтобы и киргизские читатели имели возможность читать лучшие книги о войне. Движимый этим чувством, я принялся переводить «Сына полка» и «Белую берёзу» на свой страх и риск, не имея представления о том, что такое художественный перевод и как издаются книги. Потом, когда принёс в издательство свои переводы, мне сказали, что книги эти давно переведены и скоро выйдут из печати... Тогда было очень обидно, но именно это и явилось началом моей литературной работы. Будучи студентом, писал в газетах небольшие заметки, статьи, очерки. После института работал зоотехником. В эти годы я уже писал рассказы. В 1956 году приехал учиться в Москву на Высшие литературные курсы. Два года занятий дали мне, бывшему зоотехнику, чрезвычайно много. Не только в смысле гуманитарной и теоретической подготовки, но и самой практической работы — наши семинары, обсуждения на Высших курсах были хорошей 209 творческой школой. И сам я старался приобщиться ко всему лучшему в культурной жизни Москвы — и в литературе, и в театре. После окончания курсов редактировал журнал «Литературный Киргизстан», потом пять лет работал собственным корреспондентом «Правды» в Киргизии — это тоже позволило мне расширить круг наблюдений, лучше узнать жизнь. Писатель, конечно, должен от природы обладать способностью художественно мыслить, но формирование его таланта, его личности связано с определённой общественной средой, с духовным опытом, культурными традициями данной среды, с её мировоззрением и политическим устройством. <•••> Надо ли говорить, что присуждение мне в 1963 году Ленинской премии за книгу «Повести гор и степей» было радостным, огромным событием в моей жизни. Я благодарен народу за эту высшую честь. Никто не становится писателем сам по себе: опыт предшественников входит в творческий мир художника задолго до того, как он осознаёт в себе какие-то литературные наклонности. Правда, далеко не всем нам дано совершить открытия на трудном пути искусства. Это уже зависит от таланта, от широты видения жизни. Зачастую мы топчемся на месте, что уже достигнуто предшественниками, зачастую идём вспять в смысле мастерства, глубины мысли и силы образов. Таково, по-видимому, развитие литературного процесса. Сложное, долгое, неравномерное, подчас труднообъяснимое... О судьбах литературы, о собственном творческом пути приходится думать часто и по разным поводам. Поскольку я говорю о себе, я хотел бы высказать здесь мысли о «Белом пароходе», вызвавшем разные споры среди читателей. Споры — это в порядке вещей. Споры в литературе должны быть. Но самое большое, что меня насторожило в этом случае, — опасность, как ни парадоксально, очень доброжелательной, по-своему очень честной критики. Иные читатели, которым, скажем, полюбились «Джамиля», «Первый учитель», «Материнское поле» и другие вещи, хотят, исходя из своих представлений об искусстве, чтобы я и впредь писал только в этом духе. Я не думаю заниматься самоотречением, я не отрицаю определённого значения того, что было сделано до «Прощай, Гюльсары!», «Белого парохода», но и не собираюсь останавливаться на том, что есть уже пройденный этап. Литература должна самоотверженно нести свой крест — вторгаться в сложности жизни, с тем чтобы человек знал, любил, тревожился за всё доброе, лучшее, достой- 210 ное в себе, в людях, в обществе. В этом я вижу истинное назначение искусства. И мне кажется — это моё убеждение — что так будет всегда, бесконечно, ибо человек ищет в искусстве подтверждение лучшим своим устремлениям и отрицание того, что есть зло, что есть несправедливость, что не отвечает его социальным и нравственным идеалам. Это не обходится без борьбы, без сомнений и надежд. И так, наверно, будет вечно. И потому искусству вечно предстоит рассказывать человеку о сложности и красоте жизни. Не знаю, как образуется дальнейшая моя творческая судьба, смогу ли я сделать что-нибудь интересное. Поживём, как говорится, увидим... «ДЖАМИЛЯ» В художественном мире повести О «Джамиле» написаны уже сотни рецензий, десятки статей, книги, превосходящие размерами саму повесть. Но оценки «Джамиле» дают разные. Вот, к примеру, брак Джамили. Одни говорят, что девушка «вышла замуж за Садыка не по любви, а по настоянию родителей, угождая их требованиям», а другие трактуют это несколько иначе: «Джамиля... выданная родителями без любви, без радости, живёт первое время в доме нелюбимого мужа словно в оцепенении, в состоянии душевной немоты». В первом случае подчёркнуты активность характера героини (вышла замуж), её способность к действию (угождала требованиям), во втором — пассивность (выданная родителями) и оцепенение в доме мужа как следствие «душевной немоты». А вот третье мнение: «Джамилю похитил табунщик Садык, и она должна была вечно жить с нелюбимым мужем». Не вышла, не выдана, а взята силой. А вот и четвёртое мнение: «Джамиля твёрдо знает, что брак с Садыком — их взаимная ошибка», и речь ведётся об «опрометчивой девичьей судьбе». Для одних несомненно, что Садык не любит жену. Другие возражают: «Любит! И Джамиля знает об этом». Итак, любит или не любит? Сама вышла замуж или выдана по злой воле, выдали или умыкнули? Если действие рассказа «Лицом к лицу» развивалось стремительно и драматично, то в «Джамиле» — развёрнутая экспозиция. 211 Рассказчик рисует усадьбу Большого и Малого домов, где с давних пор по соседству живут две семьи родственников. Он упоминает времена кочевья, историю рода. Подробно рассказаны биографии членов семьи, из которых лишь трое станут действующими лицами повести. При первом упоминании о Джамиле автор подчёркивает её сходство со свекровью в отношении к работе: Джамиля была неутомима и сноровиста в труде. «Может быть, оттого, что Джамиля с детства гоняла с отцом табуны... в характере у неё проявились какие-то мужские черты, что-то резкое, а порой даже грубоватое. И работала Джамиля напористо, с мужской хваткой... Если её понапрасну задевали, никому не уступала в ругани, и бывали случаи, что и за волосы кое-кого таскала». Доходило до жалоб со стороны соседей: «— Что это у вас за невестка такая? Без году неделя, как переступила порог, а языком так и молотит! Ни тебе уважения, ни тебе стыдливости! — Вот и хорошо, что она такая! — отвечала на это мать. — Невестка у нас любит правду в глаза говорить». Такие непокорные, гордые и свободолюбивые характеры среди киргизских женщин писатель наблюдал в жизни. Вопрос о том, как поженились Садык и Джамиля, писатель не без умысла оставляет открытым. Он даёт простор читательской фантазии, не исключает разные варианты ответа. Она, единственная у отца дочь, с детства пасла табуны. Садык тоже был табунщиком. «Однажды весной на скачках он будто не сумел догнать Джамилю. Кто его знает, правда ли, но говорили, что после этого оскорблённый Садык похитил её». Итак, даже ведущему рассказ брату Садыка не ясно, как было на самом деле. Джамиля, придя в дом мужа, оказалась не такой, как принято быть невестке. «Она уважала старших, слушалась их, но никогда не склоняла перед ними голову... Она всегда прямо говорила то, что думала, и не боялась высказывать свои суждения». Свекровь, да и всех остальных, в Джамиле смущало то, что «уж слишком откровенно была она весела, точно дитя малое. Порой, казалось бы, совсем беспричинно начинала смеяться, да ещё так громко, радостно. А когда возвращалась с работы, то не входила, а вбегала во двор, перепрыгивая через арык. И ни с того ни с сего принималась целовать и обнимать то одну свекровь, то другую. А ещё любила Джамиля петь, она постоянно напевала 212 что-нибудь...» С Сеитом Джамиля могла веселиться без всякой причины, — видимо, от душевной щедрости, от избытка сил; гонялась с ним взапуски; когда красивая, статная Джамиля смеялась, в её миндалевидных глазах вспыхивал молодой задор; она охотно пела, любила пошутить. Ни рассказчик, ни писатель, ни Джамиля не осуждают свекрови, хранительницы сложившегося уклада, по-своему мудрой и сильной женщины. Читателю симпатичны непринуждённая властность «старшей матери», её домовитость, доброжелательность. Именно ей обязана многочисленная родня согласием и достатком в доме. «Совсем молоденькой вошла она в семью... дедов-кочевников и потом свято чтила их память, управляла семьями по всей справедливости. В аиле с ней считались, как с самой почтенной, совестливой и умудрённой опытом хозяйкой». Кто знаком с деревенской жизнью, тот знает, каким трудом, самоотречением, безупречным поведением завоёвывается у односельчан такая репутация. Этические представления вырабатываются веками. Память народа передаёт от поколения к поколению национальные обычаи, особенности характера, традиции культуры. Нормы народной нравственности исключительно устойчивы, разрушить их трудно. Извечно народное почтение к старикам, обрядам и национальным святыням. Народная этика существует и сохраняется именно благодаря тому, что для людей, подобных айтматовской байбиче — ревнительнице семейного очага, она абсолютно естественна. Они впитывали её с колыбели, — как воздух, солнце, родную природу и родную речь, получили её в наследство, как цвет волос и черты лица. Не появись в её жизни Данияра, Джамиля, возможно, стала бы достойной преемницей байбиче. Мудрая «старшая мать» разглядела в невестке задатки для этого, увидела «в её прямодушии и справедливости равного себе человека и втайне мечтала когда-нибудь поставить её на своё место». Талантливость Джамили, незаурядность её натуры сразу бросаются в глаза, вызывают одобрение окружающих. Глава дома и «младшая мать» не обходились с молодкой «с той строгостью и придирчивостью, как это положено свёкру и свекрови. Относились они к ней по-доброму, любили её...». Байбиче защищает невестку от нападок соседей, одобряет её непримиримость к фальши. 213 Джамиля, несмотря на своё подчинённое положение в доме, не боялась высказывать собственные суждения, и байбиче «поддерживала её, соглашалась с ней», хотя, конечно, решающее слово оставляла за собой. Независимо, смело держится молодая женщина и с односельчанами, со своими многочисленными ухажёрами и поклонниками. Любовь Данияра и Джамили рождалась не в преодолении особых препятствий, которых не было, а в процессе душевного развития и пробуждения личности самих героев, прежде всего Джамили. Действительно, любой из женщин нужны незаурядная смелость и страстная натура, чтобы решиться на шаг, подобный тому, что сделала Джамиля. И большинство окружающих справедливо осудят измену мужу-фронтовику. И разве может свекровь не осудить бегство невестки с любовником? Характер Джамили, причины её поступков сложны. Есть в них и «бунт» против старых обычаев. Но важно выяснить, какое значение имеют элементы такого бунта в развитии конфликта повести. Как у многих народов, у киргизов существовала особая форма переписки с родными. В семье, где жила Джамиля, она усложнялась особым самобытным ритуалом. Братья писали письма на имя главы семьи — отца. Однако подлинной хозяйкой в доме была мать, и только ей вручал почтальон послания сыновей. Но мать была безграмотна, поэтому читал письма и отвечал на них младший сын Сеит, от лица которого и ведётся рассказ. «Ещё не начав читать, и наперёд знал, что написал Са-дык. Все его письма походили одно на другое, как ягнята в отаре». В начале письма Садык в строго установленном порядке слал поклоны — «по рангу родства». Есть ли в этом бездушие, чёрствость, оскорбительное невнимание мужа к жене? Нет. «Конечно, когда живы отец с матерью, когда здравствуют в аиле аксакалы и близкие родственники, называть жену первой, а тем более писать письма на её имя просто неудобно, даже неприлично. Так считает не только Садык, но и каждый уважающий себя мужчина. Да тут и толковать нечего, так уж было заведено в аиле, и это не только не подлежало обсуждению, но мы просто над этим не задумывались...» Над этим стала задумываться Джамиля, она осмелилась посчитать существующий порядок косным, сковывающим человеческие отношения. Джамиля и сама чтит 214 обычаи старины, потому не рискует высказать вслух своего возмущения. Однако чуткая байбиче улавливает её состояние и строго, но справедливо отчитывает невестку: «Ты что это?.. Или только у тебя одной муж в солдатах? Не ты одна в беде — горе народное, с народом и терпи. Думаешь, есть такие, что не скучают, что не тоскуют по мужьям по своим...» Протест Джамили против традиционных приветствий в мужниных письмах — одно из выражений её необычности, примета «выламывающейся» из среды личности. Вспомним: «Джамиля с первых же дней, как пришла к нам, оказалась не такой, как положено быть невестке»; «Джамиля была под стать матери... только вот характером немного иная»; «кое-что в Джамиле... смущало свекровей...»; «что это у вас за невестка такая?». Последовательно, от сцены к сцене Айтматов даёт портрет женщины, несколько загадочной, не такой, как другие, исключительной по характеру, отношению к жизни, манере держаться. Собственно, это единственный до встречи с Данияром «бунт» Джамили против вековых установлений. Другой её «бунт» — уход из семьи, от мужа, из аила с возлюбленным — не связан с критическим отношением к традициям старины или национальным обычаям. Несуразная поначалу фигура Данияра в ещё большей мере, чем Джамиля романтична, овеяна интригующей таинственностью. Из аильчан его никто не понимает, «что-то недоступное таилось в его молчаливой, угрюмой задумчивости»; он «человек не от мира сего», «странный характер». «Казалось бы, пора было уже Данияру завести в аиле друзей. Но он по-прежнему оставался одиноким, словно ему было чуждо понятие дружбы или вражды, симпатии или зависти». Сам необычный и немного странный, Данияр не мог не обратить внимания на Джамилю. «Решимость и даже вызывающая самоуверенность Джамили, видно, поразили Данияра. Недружелюбно, но в то же время со скрытым восхищением он смотрит на неё...» Джамиля также недолго противилась чарам Данияра. Столкнулись два ярких характера, несхожие, но словно созданные друг для друга. Эта встреча не может пройти бесследно. И не случайно возникает образ половодья. «С вечера начинала прибывать вода, замутнённая, пенистая. В полночь я просыпался... от могучего содрогания реки... Ревущая река, казалось, угрожающе надвигалась на нас... Неистовым, грозным шумом наполняет ночь неумолчная река. Жуть берёт. Страшно». Это символ 215 назревшего взрыва чувств. Неспроста следует фраза: «В такие ночи я всегда вспоминал о Данияре». С развитием главного действия зазвучал, усиливаясь, и основной мотив — тема пробуждения, духовного роста. Душа Джамили пробуждается, поэтически озарённая счастьем. Зазвучали страстные песни Данияра, и вот меняется всё — ритм повествования, картины природы, облик героев. «С этого дня в нашей жизни, казалось, что-то изменилось. Я теперь постоянно ждал чего-то хорошего, желанного». Понятны стали вызывавшие недоумение странности Данияра. «А как изменилась вдруг Джамиля!» И Сеит почувствовал, как проснулось в душе что-то новое. У него возникла потребность выразить себя, донести до других необычные думы, «рассказать людям о красоте земли». Так тема обновления, нравственного пробуждения личности становится главной философской темой повести. Она сливается с темой расцвета жизни некогда бесправного народа на окраине огромной страны. Читатель остро чувствует современность характеров главных героев — Сеита, Джамили, Данияра. Они восприняли и сохраняют лучшие черты своего национального характера, ярко выраженные национальные традиции. На их стороне добрые чувства, любовь, они сами носители этих добрых чувств и любви. Они не могут быть неправы и оттого торжествуют. Дело, разумеется, не в том, что счастлив финал повести: герои Айтматова одерживают более важную победу — в сердцах ближних, аильчан, соотечественников. Наконец, они выигрывают и главную битву — в сердцах читателей. Все события жизни, люди, разговоры и т. д. предстают на первый взгляд как размышления подростка, и может сложиться впечатление о господствующем в повести наивно-простодушном взгляде на мир, о полудетском мышлении рассказчика. На самом же деле никакой простоватой наивности в повести нет. Серьёзная и драматичная история Данияра и Джамили поведана не мальчиком. Перед нами воспоминание взрослого о детстве. Впечатления пятнадцатилетнего осмыслены и переданы зрелым человеком. «Это было в пору моей ранней юности», — начинается четвёртый абзац повести. А из сказанного выше ясно, что рассказчик — живописец, участвующий в выставках. Если заглянуть на финальные страницы, то можно узнать, что пове- 216 ствователь уже окончил Академию художеств. То, что рассказчик — живописец, определяет эмоциональный строй повествования — искренний, взволнованный, переходящий порою в страстный монолог и вместе с тем насыщенный яркими ландшафтами, контрастами цвета, композициями отдельных сцен, настолько выразительными, что они встают перед глазами как нарисованные. Таковы одинокий силуэт Данияра на фоне сумрачного неба у разыгравшейся в весеннем половодье реки, обоз в затихшей степи и зачарованная Джамиля возле повозки Да-нияра, разгрузка зерна на станции. Память художника точно и прочно хранит зрительные образы, блики, тени, лица, детали одежды, пейзаж. Отсюда удивительная в «Джамиле» достоверность воспоминания о виденном и перечувствованном прежде. Итак, смотрите, как сложна повесть. Сам по себе роман Джамили и Данияра. Затем отражение его в уме и сердце мальчика, любовь, увиденная глазами пробуждающегося творца. Наконец, та же любовь, рассказанная зрелым художником, нашим интеллигентным современником. Но и это ещё не всё. О любви Джамили и Данияра рассказал нам прозаик Айтматов. В конце концов, именно его взгляд торжествует и в мире образов повести. «Он смотрел на неё, не отрываясь, грустным, восхищённым взглядом, в котором сквозила и радость и боль. Да, и счастье и горе его были в красоте Джамили»; «Она мучительно хотела и в то же время мучительно не хотела признаться себе, что влюблена, так же как и я желал и не желал, чтобы она любила Данияра». «Джамиля» — гимн любви торжествующей. Порвав путы старины и предрассудков, Джамиля покинула дом, признала высшим законом зов сердца. Однако не светлая радость остаётся на душе у читателя, а тревога: Джамиля и Данияр ушли, оборвав кровные и всякие другие связи с аильчанами. Они поступили смело. У мальчика их безоглядность вызывает трепет сочувствия, побуждает его к решительным действиям — следом за ними и он покидает аил. Но все прозревшие и озарённые уходят в неведомое, и как знать, что их ждёт в новом мире. Они взбунтовались против ставших тесными для них обычаев, но не во имя безграничной свободы от всяких нравственных правил и норм, а ради норм и правил более совершенных, более соответствующих природе современного человека. По П.Е. Глинкину 217 Для вас, любознательные I Произведения Ч. Айтматова в театре и кино Экранизированы повести Айтматова «Верблюжий глаз», «Тополёк мой в красной косынке», «Первый учитель», «Прощай, Гульсары!», «Восхождение на Фудзияму». Созданы театральные инсценировки повестей и рассказов Ч. Айтматова «Лицом к лицу», «Первый учитель», «Тополёк мой в красной косынке», «Материнское поле», «Джамиля». В 1967 году в Большом театре в Москве был поставлен балет «Асель» по мотивам повестей Айтматова. Книжная полка *12 3 4 5 О жизни и творчестве Ч.Т. Айтматова написано немало книг. Вот некоторые из них: 1. Воронов В.Ю. Чингиз Айтматов. Очерк творчества. М., 1976. 2. Гачев ГД. Чингиз Айтматов: в свете мировой культуры. Фрунзе, 1989. 3. Коркин В.Ф. Человек о человеке. О творчестве Чингиза Айтматова. М., 1974. 4. Лебедева Л.И. Повести Чингиза Айтматова. М, 1972. 5. Левченко В.Г. Чингиз Айтматов: проблемы поэтики, жанра, стиля. М„ 1983. БУЛАТ ШАЛВОВИЧ ОКУДЖАВА 1924-1997 ИЗ ВОСПОМИНАНИИ ...9 мая 1945 года. Мне исполнился 21 год... После госпиталя я был в Тбилиси. Мы с приятелем пошли бродить по ликующему городу. Люди целовались. Обнимались. Многие плакали. А меня, помню, всё время преследовало ощущение вины, особенно когда я говорил с теми, у кого кто-то не вернулся. На войну я ушёл добровольцем, после девятого класса, в 1942 году. Есть у меня рассказ «Утро красит нежным светом...». Пошёл не из жажды воевать, а воевать с фашизмом. Был патриотически настроенным мальчиком, но и романтиком тоже, конечно. Романтизм очень скоро, буквально через несколько дней улетучился: оказалось, война — это тяжёлая, кровавая работа. Был ранен, мотался по госпиталям, потом снова передовая, Северо-Кавказский фронт, и я уже не миномётчик, а радист тяжёлой артиллерии. Остался жив. Рождения 24-го мало кто уцелел. Война всё время со мной: попал на неё в молодое, самое восприимчивое время, и она вошла в меня очень глубоко... Моя родина — это Арбат; я родился на Большой Молчановке, воспитывался на арбатском дворе, в детстве у меня была русская няня, из деревни, всё это я впитывал, жадно воспринимал и рос истинным арбатцем. Потом меня стали возить в Грузию, на родину отца и матери. Так параллельно с арбатской появилась грузинская линия, возник какой-то второй поток во мне. И всё же я оставался москвичом, и в поэзии меня воспитывал русский фольклор. После войны учился в Тбилисском университете, но чувствовал себя ар-батцем, грустил, страдал в отрыве от Москвы. Когда заканчивал учёбу, попросил направить меня на работу в Россию, а уехав из Грузии, став калужским учителем, я вдруг почувствовал в себе грузинскую кровь. Так эти два потока во мне сосуществуют. 219 Материалы к творческой биографии Б.Ш. Окуджавы Родился 9 мая 1924 года в Москве. Родители поэта были репрессированы. До Великой Отечественной войны жил в Москве, Нижнем Тагиле, Тбилиси. 1942 год. Не окончив средней школы и не доучившись в 9 классе, добровольцем ушёл на фронт, служил миномётчиком, был ранен. После госпиталя был связистом. 1945 год. Демобилизовался, работал, закончил 10 класс. 1950 год. Окончил филфак Тбилисского государственного университета. 1950—1952 годы. Работал учителем русского языка и литературы в деревне Шамордино Калужской области. В 1952 году перевёлся в школу города Калуги. 1953—1954 годы. Работал в издательстве областной калужской газеты «Молодой ленинец». 1956 год. Вернулся в Москву. Работал редактором в издательстве «Молодая гвардия», заведующим отделом поэзии в «Литературной газете». С 1962 года член Союза писателей СССР. 1991 год. Лауреат Государственной премии СССР. 1997 год. Указом Президента РФ утверждено положение о Государственной премии имени Булата Окуджавы за «создание произведений в жанре авторской песни и поэзии, вносящих вклад в российскую культуру». Среди лауреатов — Александр Городницкий, Юлий Ким, Александр Дольский, Белла Ахмадулина и др. Умер Б.Ш. Окуджава 12 июня 1997 года в Париже. В Переделкине (Подмосковье) открыт музей Б.Ш. Окуджавы. 8 мая 2002 года в Москве открыт первый памятник Булату Окуджаве. Монумент установлен на углу Арбата и Плотникова переулка. 8 сентября 2007 года был открыт памятник Окуджаве в Москве во дворе Центра образования № 109. Автор обеих скульптур — Георгий Франгулян. Б.Ш. Окуджава — один из основателей жанра авторской песни. Авторская песня - XX 220 Первая песня Б. Окуджавы — «Нам в холодных теплушках не спалось...» — появилась в 1943 году. В 1946 году в Тбилисском университете была создана песня «Неистов и упрям», принёсшая поэту известность. Другие песни: «На Тверском бульваре», «Зелёная скамья» — были написаны уже в середине 50-х годов в Москве. Строка песни «Союз друзей» («Возьмёмся за руки, друзья...») стала девизом многочисленных клубов самодеятельной и авторской песни, бардовских фестивалей и слётов. Ежегодно в Москве проходит фестиваль «И друзей созову», посвящённый Булату Окуджаве. В Перми проходит открытый городской конкурс патриотической и авторской песни имени Булата Окуджавы. Песни Б. Окуджавы звучат в кинофильмах режиссёров Мар-лена Хуциева, Валерия Рубинчика, Петра Тодоровского, Владимира Мотыля, Динары Асановой, Андрея Смирнова и др. Творческое наследие Б. Окуджавы разнообразно по жанровому составу. Поэтические сборники: «Лирика» (1956), «Острова» (1959), «Весёлый барабанщик» (1964), «По дороге к Тинатин» (1964), «Март великодушный» (1967), «Арбат, мой Арбат» (1976), «Стихотворения» (1984, 1985), «Посвящается Вам» (1988), «Избранное» (1989), «Песни и стихи» (1989), «Песни Булата Окуджавы: мелодии и тексты» (1989), «Надежды маленький оркестрик» (1990), «Капли Датского короля» (1991), «Милости судьбы» (1993), «Песенка о моей жизни» (1995), «Зал ожидания» (1996), «Чаепитие на Арбате» (1996). Повести: «Будь здоров, школяр» (1961), «Фронт приходит к нам» (1967), «Бедный Авросимов» (1969), «Глоток свободы» (1971), «Мерси, или Похождения Шипова. Старинный водевиль» (1971)и др. Романы: «Путешествие дилетантов» (1—2 кн., 1976—1978), «Свидание с Бонапартом» (1983). Драматургия: «Глоток свободы: пьеса в 12 картинах с эпилогом» (1966). Концерты Окуджавы проходили в Австралии, Австрии, Болгарии, Великобритании, Венгрии, Израиле, Испании, Италии, Канаде, Польше, США, Финляндии, Франции, ФРГ, Швеции, Югославии и Японии. В начале литературной деятельности Б. Окуджава плодотворно занимался поэтическими переводами — с арабского, испанского, финского, шведского, языков народов социалистических стран и СССР. Перевёл две книги прозы. 221 Произведения Окуджавы переведены на множество языков и изданы во многих странах мира. За границей выходили также его книги на русском языке: «Песенка о дураках» и «Весёлый барабанщик» (Лондон, 1964 и 1966); семью изданиями — книга «Проза и поэзия» (Франкфурт-на-Майне, 1968—1984); сборник «Будь здоров, школяр: стихи (опубликованные и неопубликованные)» (Франкфурт-на-Майне, 1964, 1966); «Избранное» (Тель-Авив, 1995). Двуязычными были сборники песен в США (в 2 т., 1980— 1988, 1986—1988 соотв.); в Германии («Арбатский романс», Берлин, 1985, 1988); в Швеции («Песни Булата Окуджавы», Стокгольм, 1995); в Польше («Двадцать песен для голоса и гитары», Краков, 1970, 1985, 1987 и «Двадцать две песни для голоса и гитары», Краков, 1988). На русском языке издавалась и проза Окуджавы. В 1970 году в США и в Германии, в 1972-м — в Париже, в 1975-м — в Тель-Авиве. [ИЗ ОТВЕТОВ НА ВОПРОСЫ] ...Стихи с возрастом становится писать труднее. Песни, пожалуй, тоже. Однако пишу. Не регулярно, от случая к случаю. Поэтом, размеренно и регулярно «выдающим» продукцию, никогда себя не чувствовал. Тем не менее, по своим меркам, стихов за последние годы написал довольно много. Хороших ли, плохих, судить не мне... Выступая перед публикой, я не случайно говорю: «Вы услышите стихи под гитару» или «стихи под аккомпанемент». Главное в авторской песне — поэзия: музыка ей служит, является вспомогательной... Творческий вечер автора — прежде всего форма духовного общения единомышленников, друзей поэзии. Поначалу я страшно боялся публики, и только её расположение позволяло мне расковаться на сцене. Знакомые до сих пор удивляются: как тебе удаётся сохранять спокойствие перед публикой в течение целого вечера, находчиво реагировать на самые трудные вопросы? Признаюсь, на сцене я и сейчас нахожусь ещё в напряжении, граничащем с отчаянием. Просто преодолеваю себя, иначе не смог бы работать в избранном жанре. Как рождаются ваши песни? — Вначале приходят стихи. Мелодия — потом. Случается, вовсе не приходит. Когда пишу стихотворение, о будущей песне не думаю. Иногда получается стихотворение, ну, совсем похожее на песню, 222 но песней не становящееся. Вроде и рефрен в нём есть, и музыка вот-вот зазвучит, ан нет... Тогда её сочиняет профессиональный композитор. Бывает, что и слабые стихи вдруг получат запоминающуюся мелодию. И всё равно у такой песни жизнь короткая. Если же моя песня завоёвывает признание, для меня это в первую очередь признание поэзии. <...> Ваши песни называют «фольклором городской интеллигенции». А как вы считаете, к какому общепринятому роду относятся ваши стихи: гражданской, интимной, громкой, тихой лирике? — В литературе всё решает только талант. Гимн цветку может стать гимном Родине. У нас порой ещё довольно примитивно понимается гражданственность поэзии. Раз стихи о строительстве, они гражданственные; если они о любви — значит, сугубо лирические. Поэзия всегда и прежде всего поэзия. Последствия войны всегда и во все времена едины... С этой мыслью было написано стихотворение под аккомпанемент «Если ворон в вышине...». Почувствовал острую потребность сказать в стихах о том, что тревожит сегодня всех. Жизнь на земле в опасности, и ни один писатель не вправе отстраниться от борьбы за мир. Конечно, сама по себе литература едва ли способна сокрушить зло. Зато она может помочь нейтрализовать его, утверждая вечные идеалы добра и справедливости. Если каждый писатель будет садиться за стол с мыслью, что создаёт произведение в противовес злу, он тем самым окажет услугу человечеству. Правда, писать надо талантливо. Тогда наши произведения будут очищать человеческие души. С годами вы больше занимаетесь прозой, особенно исторической... — В складывающемся у меня постепенно фрагментарном биографическом видении прошлого я возвращаюсь к прожитому, к годам молодости, оценивая всё, что было со мной и другими, с позиций сегодняшнего дня, нашими нынешними мерками. Занимает не копание в болезненных подробностях недавнего прошлого, но возможность различить за грядой пройденных лет перспективу, уберегающую нас от прежних ошибок и заблуждений. Прошлого бояться не надо. Литература должна понять и осмыслить во всех аспектах психологию людей того времени, когда под влиянием объективных условий одни, мимикрируя, утратили в душе главное, а другие — большинство! — в тех же обстоятельствах сохранили своё человеческое достоинство, свою личность. 223 Воспитание историей, исторической памятью? — Вопрос действительно крайне важный. Долгое время у нас бытовала тенденция забвения многих страниц родной истории, пренебрежительного к ним отношения, а подчас даже умышленного искажения. В результате мы немало утратили из сокровищницы культурно-исторической памяти, которая способна лечить эпидемию цинизма и неверия, поражающую души молодых. А разве «уважение к преданию», на необходимости которого настаивал Пушкин, не способствует воспитанию истинно советского патриотизма? Воспитание патриотизма не должно быть формальным — формализм притупляет восприятие высокого. Поэзия и проза — не наносит ли ущерб одно другому? — Я занимаюсь литературой. Поэзия и проза — её составные части. Что же до ущерба — не мне судить. <...> Помню, Борис Леонидович Пастернак во время нашей единственной встречи, когда я студентом Тбилисского университета пришёл к нему в гостиницу со своими стихами, в ответ на мои сетования по поводу того, что мне не посчастливилось поступить в Литературный институт, удивлённо заметил: «Вы учитесь в университете, чего же лучше для молодого писателя?» В стихах я тогда невольно подражал Пастернаку, и он отнёсся к ним без энтузиазма. Но меня ободрил на всю жизнь. Как вы относитесь к недолговечности песен? — Я никогда не задумывался над этим и, работая, не старался угодить бессмертию. Надо работать, уважать в себе работника, уметь негодовать на себя, остальное сделают Время, Обстоятельства, Талант, если он имеется. В 70-е годы какой-то комсомольский лидер назвал песню «Молитва Франсуа Вийона» «идейно порочной»... — Я всегда мало заботился о пристрастиях комсомольских работников. Делал то, что делалось, что получалось. Вообще мнение «начальства» и мнение «толпы» не должно играть серьёзной роли в литературном процессе. Это я говорю не из высокомерия, а из трезвого осознания предназначения художника. У учителя, так же, как и у писателя, главное — талант. Талантливыми бывают не все. С этим нужно считаться. Нужно ли перестраиваться вам в связи с перестройкой? Мне не пришлось перестраиваться в общечеловеческом плане, начиная с XX съезда, когда я вдруг почувствовал, что я являюсь типичным продуктом эпохи, и это меня унижает. Сейчас пишу автобиографические рассказы. 224 Каково будущее авторской песни? —Я склонен считать, что явление не случайно охватило такое большое количество людей. Главная задача авторской песни — это противодействие эстрадной, развлекательной. Она родилась как бы из протеста, и ей, конечно, трудно приходится. Но она очень стойко держится. И даже благотворно влияет на эстрадную песню. С другой стороны, авторская песня кое-что теряет под воздействием эстрады. Мне кажется, что Александр Дольский, который когда-то начинал как представитель авторской песни, пытался писать серьёзные стихи, стал больше потрафлять слушателям, развлекать их. С другой стороны, приятно, что у этой песни есть будущее, потому что у неё очень много последователей. Как у вас происходило приобщение к музыке? — Мой отец и моя мама были партийными работниками. Они сами из простых, из рабочих. И с большим почтением относились к образованию. Мой отец был музыкальным человеком, любил оперу, мама разбиралась в музыке плохо, но буквально боготворила её. Я прослушал множество оперных спектаклей и балетов. Когда появились первые патефончики, мне купили пластинку с арией Мефистофеля в исполнении Шаляпина. Это была большая ценность тогда. Я всё это знал наизусть, со всеми тонкостями и пытался петь. Вот тогда происходило моё приобщение к музыке. Ну, а потом я приехал в Тбилиси и жил там у моей тётки. А тётка жила напротив консерватории. Сестра моя двоюродная поступила в консерваторию, и мы бывали там на студенческих вечерах, на конкурсных экзаменах, на концертах. Это был дом родной. И потом — тёплая погода, окна всегда открыты, узкий переулок... А тут ещё молодой Рихтер, приехал — рыжий такой, тощий. В консерватории ему дали класс, где он репетировал перед концертом. ...Я тоже пытался одним пальцем какие-то там свои стихи наигрывать и напевать... Была потребность. Как возникает новая песня? Необходим толчок? Или всё на- капливается постепенно, изнутри ? — Конечно, бывает именно внешний толчок. Но главное — это то, что накопилось внутри. Вы пишете для определённой публики? — Никогда не задумывался о публике. Думал и думаю прежде всего о том, чтобы выразить себя, высказаться, выкрикнуть то, что меня волнует. Конечно, когда находишь сочувствие публики, тебе как автору это лестно. Но однажды я поймал себя на том, что предвкушаю реакцию публики, что пишу, невольно ду- 225 мая о читательском восприятии, — ив тот самый момент мне расхотелось писать. Отношение к стихам стало более уравновешенным. Раньше на мои выступления в университете и в Политехническом музее ломились и выламывали двери. Теперь, если бывают подобные вечера, двери не ломают; приходят люди, которые меня понимают, которым я интересен по сути, а не из-за ажиотажа. Молодые барды отводят вам роль вожака... — Роль вожака вообще мне не свойственна — я, как говорится, кустарь-одиночка. К тому же в последнее время пересмотрел своё отношение и к так называемой авторской песне. Мне кажется, что авторская песня в том понимании, в каком она существовала, благополучно умерла. Умерла, оставив несколько имён. То, что есть сейчас — не авторская песня. Это любительская песня. Массовая культура, которая не имеет ничего общего с тем, с чего мы начинали. Тот вид искусства, когда поэт пишет музыку и в узком кругу поёт стихи под гитару, выражая серьёзные настроения, — тот вид искусства кончился. Нет, рок я не осуждаю. Например, Гребенщиков — явление интересное. Но у него есть эпигоны. В ответ на вопрос о том, кого вы считаете своими учителями в литературе, вы называете в прозе — Пушкина, Л. Толстого, Гофмана, Т. Манна, а в поэзии — Пушкина, Пастернака, Киплинга. И в прозе — Пушкин, и в поэзии — Пушкин, что значит Пушкин в вашей писательской судьбе? — Пушкина я открыл для себя поздно, в 40 лет. Хотя читал его с детства и думал, что люблю. Но именно думал. Оказалось, что я его не знал, не понимал, а просто участвовал в общем хоре. А в 40 лет я почувствовал Пушкина и стал перечитывать его другими глазами. Как стихи моего хорошего знакомого, как стихи дорогого мне человека, трагедия которого аукнулась во мне очень сильно. Я не литературовед и не могу объяснить моё внутреннее притяжение к Пушкину. Я вижу в Пушкине для себя идеал. Он недостижим, но важно стремление приблизиться к нему. И потом, Пушкин для меня колоссальная личность во всех отношениях — и в литературном и в человеческом. Среди прочих у него есть ещё одно достоинство, очень мне дорогое, которое заключается в умении смотреть на самого себя иронически. Пушкин — олицетворение русской культуры не одного века. <...> У меня, в общем, счастливая литературная судьба. Она сложилась из многочисленных трудностей, препятствий, кон- 226 фликтов — это ли не счастье? Судьба меня закалила, многому научила и в то же время не лишила способности выражать себя теми средствами, которыми наделила природа. Хорошо или плохо я ими распорядился — не мне судить. Во всяком случае, я очень старался. Если б я умел обольщаться на свой счёт, я бы считал, что мне предстоит теперь написать самую значительную свою вещь. Но, к счастью, я научился не обольщаться... Интервью брали Ю. Осипова, Е. Щербинская и Е. Дворникова «МУЗЫКА ДУШИ» Музыка укрепляет воздействие поэзии. И круг интересующихся ею разрастается, поэзия расходится шире. Поэзия под аккомпанемент стала противовесом развлекательной эстрадной песне, бездуховному искусству, имитации чувств. Она писалась думающими людьми для думающих людей. <...> Кто из фанатичных поклонников нынешних эстрадных кумиров вникает в смысл тех слов, что они поют? Произнесите большинство широко известных куплетов без музыки — и откровенная пошлость резанёт ваш слух. А ведь этот кич, этот суррогат песенной поэзии воспринимается некоторыми зрителями и слушателями как откровение, вытесняя с эстрады, с телеэкрана подлинные мысли и чувства, которые несёт музыкальное слово. Концерт эстрадного артиста — это всегда показ. Творческий вечер автора — это прежде всего форма духовного общения единомышленников, друзей поэзии. <...> Авторская песня — это серьёзные раздумья о жизни человека, может быть, трагические, может быть, острые. Ведь авторская песня родилась как раз из этих трагических раздумий, из острых сюжетов, из клокотания души. Когда-то, обращаясь к Москве, я писал: «Но если бы ты в наши слёзы однажды поверила, ни нам, ни тебе не пришлось бы грустить о былом». О чём эта грусть? О жестокости нашей жизни. О недоверии к личности. Неуважении к личности. О крушении идеалов. О разочарованиях. Об утратах. Об эфемерности надежд. Обо всём этом надо говорить. <...> Сегодня авторская песня вступила с эстрадой в соперничество, а соперники всегда подстраиваются, подлаживаются друг под друга. И они стали перенимать чужие черты, вплоть до манеры держаться. Авторская песня из-за включения в систему массовой культуры стала терять если не своё лицо, то какие-то важные черты... Масса издержек, масса вторичного. И в этом бурном потоке часто размываются истинные удачи. 227 Я жду появления новых значительных имён, молодых интересных поэтов. Вот ради этих удач — пусть и с таким опозданием — и надо поддерживать всех этих людей. Поддерживать движение ради единиц, настоящих талантов, отделяя зёрна от плевел, ставя всё на свои места. В пору серьёзных сдвигов в обществе они не могут не появиться. Поэты нашего поколения продолжают шуметь с переменным успехом и нынче. Когда придут новые? Через пять лет или, может быть, завтра? А может быть, уже в данном сборнике звучит их голос? Поживём — увидим... Б.Ш. Окуджава Вопросы и задания 1. Расскажите биографию Б.Ш. Окуджавы. 2. В чём Б. Окуджава видел своеобразие авторской песни и её задачи? 3. Определите значение понятий авторская песня, бардовская поэзия, массовая культура. Самостоятельная ^ работа Сопоставьте взгляды на литературу Ч. Айтматова и Б. Окуджавы. Определите общее и различное. Подготовьте развёрнутое сообщение на эту тему. Для вас, любознательные / Б. Окуджава был автором сценариев к двум художественным фильмам: «Верность» и «Женя, Женечка и „катюша”» (в соавторстве с режиссёрами П. Тодоровским и В. Мотылём). По пьесе Б. Окуджавы «Глоток свободы» (1966), а также по его прозе, стихам и песням поставлены драматические спектакли в ряде театров страны и за рубежом. После уроков Найдите материал для рукописного сборника «Венок Булату Окуджаве», в который войдут произведения, посвящённые Б.Ш. Окуджаве. Узнайте об авторах произведений. Систематизируйте и оформите материал. Напишите к сборнику вступительную статью. ВЛАДИМИР СЕМЁНОВИЧ ВЫСОЦКИЙ 1938—1980 АВТОБИОГРАФИЯ Родился в 1938 году в г. Москве в семье военнослужащего. Когда началась война, мой отец Высоцкий Семён Владимирович, окончивший к тому времени техникум связи, уехал на фронт, а я и моя мать Высоцкая Нина Максимовна остались в Москве. В 1943 году я и моя мать эвакуировались в г. Бузу-лук Казанской области. В 1945 году мы возвратились в Москву, и я поступил учиться в 273 школу Щербаковского района в первый класс. В 1947 году отец, находящийся на военной службе, был направлен в ГДР в г. Оберсвальд. Я также поехал с ним. Возвратился в 1949 году и поступил в 5-й класс 186 школы и в 1955 году окончил 10 классов. В апреле 1952 года был принят в ряды ВЛКСМ. За время пребывания в комсомоле был членом комсомольского бюро. В 10 классе был редактором стенной газеты. Из личного архива Высоцкого В.С., студента МИСИ ОСНОВНЫЕ ВЕХИ ТВОРЧЕСКОЙ БИОГРАФИИ В.С. ВЫСОЦКОГО 1955 год. После окончания школы поступил в Московский инженерно-строительный институт, из которого ушёл, не проучившись и года. 1956 год. Поступил в Школу-студию МХАТ им. В.И. Немировича-Данченко на актёрское отделение. 229 Первая актёрская работа — роль Порфирия Петровича в «Преступлении и наказании» Ф.М. Достоевского на сцене Московского Дома учителя. 1960 год. После окончания студии работал в Московском театре имени А.С. Пушкина и несколько месяцев — в Московском театре миниатюр. Тогда же начинает сниматься в кино. 1960—1961 годы — время появления первых песен. 1964 год. Поступил в Московский театр драмы и комедии на Таганке, где и проработал всю свою жизнь. 1968 год. Выходит первая гибкая пластинка В. Высоцкого с песнями из кинофильма «Вертикаль»; позже, в 1973—1976 годах, ещё четыре авторских гибких диска, в 1977 году три авторских диска во Франции. Всего Владимиром Высоцким написано более 600 песен и стихов. На сцене театра сыграно более 20 ролей; 30 ролей в кинокартинах и телефильмах, восемь — в радиоспектаклях. Среди наиболее значимых — Гамлет в трагедии У. Шекспира, Лопахин в «Вишнёвом саде», Галилей в «Жизни Галилея» Б. Брехта, Хлопуша в «Пугачёве» С. Есенина. Любимой работой самого Высоцкого в кино была роль поручика Брусенцова из «Служили два товарища». Высоцкий сыграл Ибрагима Ганнибала в «Сказе про то, как царь Пётр арапа женил», Корна в «Плохом хорошем человеке», Дон Гуана в «Маленьких трагедиях». Наибольшую популярность приобрела у зрителей последняя работа в кино — роль Глеба Жеглова в многосерийном кинофильме «Место встречи изменить нельзя». Для вас, любознательные Из воспоминаний родных, близких, друзей Я остался жить в Германии. Был старшим офицером связи. В конце 1946 года в один из отпусков, когда я приехал в Москву, мы с Ниной Максимовной — мамой Володи — обоюдно решили, что Володя поедет жить ко мне. Нина Максимовна привела Володю на квартиру моей жены Евгении Степановны в Большом Каретном переулке. Володя и Евгения Степановна как-то сразу привязались друг к другу, и эта любовь продолжалась до конца его жизни. После Германии я служил в Киеве, а Володя с Евгенией Степановной жили в Москве. Они приезжали в Киев, вместе отды- 230 хали в Краснодаре, Адлере. Несколько раз Володя ездил к моему брату Алексею Владимировичу в города Гайсин и Мукачево. А потом с ноября 1953 года я, Евгения Степановна и Володя жили вместе в Москве на Большом Каретном до окончания им 186-й школы-десятилетки. С.В. Высоцкий1 ^ * * * Он не был паинькой, был живым мальчиком. Как и все послевоенные дети, возился в Германии с патронами... Я боялась за него. Когда вернулись в Москву, в нашем доме на Большом Каретном он подружился со многими молодыми людьми, которые потом стали его друзьями. Это Левон Кочерян, Анатолий Утевский, Андрей Тарковский, Василий Шукшин, Артур Макаров. А ранее в школе он дружил с Владимиром Акимовым и Игорем Кохановским. В. Высоцкому присуждена Государственная премия СССР. Планируется открыть музей Высоцкого рядом с Театром на Таганке. Выпущены сборники его стихов, воспоминания о нём; в издательстве «Музыка» напечатаны 24 песни с нотами. Выходит серия пластинок «На концертах Владимира Высоцкого». Издавались и отдельные диски. На одном из них Высоцкий поёт вместе с Мариной Влади. Е.С. Высоцкая1 * * * Когда Володя родился, мы жили против Рижского вокзала, на Первой Мещанской, теперь это проспект Мира. Он рос очень занятным ребёнком, рано начал говорить. Первой фразой, которую он произнёс, стоя вечером на крыльце дачи, была: «Вон она, луна». К двум годам он знал много стихов и читал их довольно выразительно... В июле 1941 года (Володе тогда исполнилось три) немцы начали бомбить Москву. Мы с сыном спускались в убежище, и там он находил место повыше и читал стихи. Н.М. Высоцкая3 1 Высоцкий Семён Владимирович (1916-1997) - отец В. Высоцкого, ветеран Великой Отечественной войны, полковник. 2 Высоцкая (Лихалатова) Евгения Степановна (1918—1988) — вторая жена отца Высоцкого. 3 Высоцкая (Серёгина) Нина Максимовна (1912—2003) — мать В. Высоцкого, переводчик. 231 Когда Володя закончил десятый класс... довольно решительно заявил: хочу в театральный. Но мы все этого не хотели. К тому же Володин школьный друг И. Кохановский решил поступать в инженерно-строительный. На пару они подали документы в МИСИ и стали студентами. Хорошо помню, как однажды поздно вечером... они сидели и чертили у нас дома. Это было в середине первого курса. И вдруг я услышала, как сын кричит: «Всё! Хватит! В этом институте я больше не учусь!» Я зашла к ним в комнату и вижу, как Володя выплёскивает на свой чертёж тушь из банки. Этот чертёж я храню до сих пор. Н.М. Высоцкая У тебя тайная страсть к человеку, которым я восхищаюсь тоже. Эту страсть я обнаруживаю в один прекрасный день, когда ты, весь сияя, сообщаешь мне, что Святослав Рихтер ждёт нас к чаю. Я редко видела, чтобы твои глаза так сияли. Ты всё время спрашиваешь, который час, наряжаешься, снуёшь по квартире. Ты, маленький московский мальчишка, выросший на улице, поэт-композитор, едва умеющий записывать музыку, ты приглашён к самому замечательному пианисту своей страны. Какой праздник!.. Среди людей, которых ты любишь, есть один, нежность к которому у тебя безгранична. Это Енгибаров. Он молод, красив во всех отношениях. Он тоже поэт на свой лад, ибо заставляет смеяться до слёз зрителей от четырёх до девяноста лет. Однажды днём тебе звонят, твоё лицо становится серым, ты вешаешь трубку и плачешь, как ребёнок, всхлипывая. Я обнимаю тебя, и ты кричишь: — Енгибаров умер. Утром на улице у него был сердечный приступ, никто не помог ему, люди решили, что он пьян... И ты плачешь снова. М. Влади1 * * * Ты приглашён к космонавтам в их городок. Ты пел им до позднего вечера. У каждого был свой магнитофон, и всё что ты говорил, каждый аккорд гитары был записан на плёнку. 1 Влади Марина (Марина Катрин де Полякофф; р. 1938) — последняя жена В. Высоцкого. 232 Спустя несколько месяцев ты, весь в снегу, влетаешь в квартиру и, не снимая шапки и пальто, протягиваешь мне руки. На ладонях лежит кассета. По твоему радостному виду я понимаю, что это не обычная кассета. Я беру её, и тогда ты нетерпеливо кричишь: —Да смотри же! Смотри лучше! Твоё имя написано крупно синими чернилами на изоляционной ленте. Я с трудом разбираю: Высоцкий. Ты рычишь: — Это лента с космического корабля. Они привезли мне кассету после многодневного полёта. Понимаешь, они слушали там, наверху, мои песни слышали звёзды! М. Влади 26 июля 1980 года я вхожу в твой кабинет. Единственное место, которое не тронул ветер катастрофы, — это твой рабочий стол. Всё остальное уже просмотрено, отсеяно, переставлено. Не тронули только листки, исписанные твоим почерком. И когда я, как автомат, засовываю в чемодан несколько тысяч страниц, составляющих твоё наследие, а потом отдаю их другу спрятать, я ещё не знаю, что спасаю самое главное. Я принесла этот чемодан однажды утром в простой дом. Там меня ждала группа женщин, каждая из них поцеловала меня. Они принесли букеты цветов, их взволнованные лица хранили следы слёз. Директриса, запинаясь, благодарит меня за поступок, который все воспримут как знак любви к тебе и России. Единственная наследница твоих творений, я могла бы увезти их за границу. Но я знаю, что вряд ли найдутся более внимательные и верные тебе люди, чем эти женщины. Я без раздумий решила оставить твои произведения на твоей родной земле. Я уверена, что выразила этим твою волю, — чтобы все эти странички, частицы твоей души, остались здесь навсегда. М. Влади Б. ОКУДЖАВА О ВОЛОДЕ ВЫСОЦКОМ О Володе Высоцком я песню придумать решил, Вот ещё одному не вернуться домой из похода. Говорят, что грешил, что не к сроку свечу затушил... Как умел, так и жил, а безгрешных не знает природа... 233 10—1484 Ненадолго разлука, всего лишь на миг, а потом Отправляться и нам по следам по его по горячим. Пусть кружит над Москвою охрипший его баритон, Ну а мы вместе с ним посмеёмся и вместе поплачем. О Володе Высоцком я песню придумать хотел, Но дрожала рука и мотив со стихом не сходился, Белый аист московский на белое небо взлетел, Чёрный аист московский на чёрную землю спустился. Н.В. ВЫСОЦКИЙ1 * * * Пророков нет в отечестве моём, А вот теперь ушла и совесть... Он больше не споёт нам ни о чём. И можно жить, совсем не беспокоясь. Лишь он умел сказать и спеть умел, Чтоб наших душ в ответ дрожали струны, Аккорд его срывался и звенел, Чтоб нас заставить мучаться и думать. Он не допел, не досказал всего, Что пульсом и в душе звучало, И сердце разорвалось от того, Что слишком долго отдыха не знало. Он больше на эстраду не взойдёт, Так просто, вместе с тем и так достойно. Он умер! Да! И всё же он поёт, И песни не дадут нам жить спокойно! ТВОРЕЦ Он ворвался в нашу жизнь в начале шестидесятых... Сначала я услышал запись. Кто он? Откуда? Судя по песням — воевал, много видел, прожил трудную жизнь. Могучий голос, могучий темперамент. Представлялся большой, сильный, поживший... 1 Высоцкий Никита Владимирович (р. 1964) — СЫН В. ВыСОЦКОГО, российский актёр театра и кино, режиссёр. 234 И вот первое знакомство. Мимолётное разочарование. Стройный, спортивный, улыбчивый московский мальчик. Неужели тот, тот самый?! Живой Высоцкий оказался много интереснее воображаемого идола... мимика — талантливого актёра, его выразительные глаза, вздувшиеся от напряжения жилы на шее. Высоцкий никогда не пел вполсилы. С.С. Говорухин Летом 1966-го мы снимали «Вертикаль» на Кавказе. <...> Мы очень рассчитывали на песни Высоцкого. Без них картина не могла состояться... В это время на пике Вольная Испания случилось несчастье. Погиб альпинист, товарищи пытались снять его со стены. <...> то и дело вниз по леднику спускались альпинисты, вели под руки раненого товарища, кого-то несли на носилках. Палатка наших актёров превратилась в перевязочный пункт. <...> Происходило нечто значительное и драматическое. Можно же было подождать неделю, пока утихнет непогода, в конце концов, тот, ради кого рисковали жизнью эти люди, был уже мёртв. Но нет, альпинисты упрямо штурмовали вершину. Это был вызов. Кому? Володя жадно вслушивался в разговоры, пытался схватить суть, понять, ради чего всё это... Так родилась первая песня: Да, можно свернуть, Обрыв обогнуть, Но мы выбираем трудный путь, Опасный, как военная тропа... Альпинисты считали его своим. Верили, что он опытный восходитель. А он увидел горы впервые за два месяца до того, как написал ставшие такими популярными песни о горах. С. С. Говорухин * * * Вы можете то, что не можем мы... Это настоящая поэзия. Мы можем интермедии, сценарии, те же стихи, но такого внутреннего поворота нам не одолеть, не постигнуть. Н.Р. Эрдман 235 Песни Высоцкого... Чем объяснить их феноменальную, неслыханную славу? Их все слушали, их все пели, пели для себя, но никто не мог их исполнять. Только он мог на таком смертельном пределе вложить всего себя в песню — несмотря на порой непритязательный текст, несмотря на подчас уличную мелодию, песни Высоцкого становились горьким, глубоким философским раздумьем о жизни. МЛ. Ульянов * * * Многие часы ты сидишь вот так, куришь, в ярости бросаешь в корзину скомканные листки бумаги... перебираешь струны гитары в поисках новых мелодий, снова сидишь неподвижно, словно заворожённый светом лампы, и вдруг разражаешься проклятиями и смехом: значит, ты нашёл строфу, благодаря которой связывается и формируется всё остальное. И под утро... ты торжественно читаешь мне плоды ночного труда. Подчас стихи возникают после мелодии. В этом случае мы не спим, ибо ты без конца наигрываешь один и тот же мотив, яростно скандируя слова до тех пор, пока они не становятся песней. М. Влади Реакция почти у любого на песни Высоцкого была: «Во даёт!» Не «какая глубина», или «сколь талантливо, друзья!», или «да, конечно, он не бездарен», а «во даёт!». И он «давал». По негодяям и хапугам, по зарвавшимся начальникам и их лакеям, по трусам и предателям. И тут же война, и проблемы культа личности, любовь и страдание от несвободы, и на всё это свой личный взгляд и своя оценка, тут же становящееся взглядом и оценкой многих и многих. А.Б. Градский Главное в поэзии Высоцкого — звучащий нерв эпохи — выражение это стало уже банальным, затёртым. Попробую найти другие слова. Вся поэзия, вообще всё творчество Высоцкого основаны на чистоте чувств, возвышенности, мысли и абсолютной правде, т.е. как раз на том, что, собственно, и отличает истинную поэзию, истинное искусство от суррогата и подделки. А. С. Демидова 236 27 июля должен был играться «Гамлет». Спектакль, понятно, отменили. Можно было сдать билет и получить за него деньги. Никто этого не сделал. 28-го мы привезли его в театр в четыре утра. Уже выстраивалась очередь для прощания, уже — один за другим — прибывали автобусы с милицией... «Зачем так много милиции?» — подумал я. Но потом — когда началось! — голубые рубашки совершенно потерялись в толпе людей. Такого Москва не видела никогда. Казалось, она вся собиралась здесь, на Таганке... Красивая Москва шла мимо гроба. Отвратительные персонажи его песен не пришли хоронить поэта. Они ненавидели Высоцкого так же сильно, как и те, кто пытался отождествлять личность поэта с персонажами его песен. Многие взяли с собой магнитофоны. Из разных мест длинной, начинавшейся у гостиницы «Россия» очереди слышались обрывки его песен. Многие из тех, кто склонялся над магнитофонами, откуда доносились слова его песен, плакали. Сколько радости доставил он нам, живя среди нас, и какую боль нанёс, уйдя из жизни. Но было во всём этом и ощущение торжественности и гордости за Высоцкого. С. С. Говорухин * * * Он лежал на сцене, а над ним — он же на портрете, в рубашке с погончиками, вглядывался в зал: кто сегодня пришёл увидеть его в последний раз? Пришли все. Не... «вся Москва», а именно ВСЕ, потому что он пел про то, что они чувствовали, думали, но не умели или не могли сказать вслух... Из потока образовалась людская река. Она начиналась от Котельнической набережной и медленно текла к Таганке, чтобы протечь через зал, где лежал на сцене он. А в зале сидели его друзья, коллеги, знакомые, то, что и называется: «вся Москва». Вся Москва, что была тогда в Москве. Они смотрели на него. А он смотрел на них с портрета. А за окном уже поплыли цветы. Люди, которые поняли, что всё-таки не увидят его, передавали их стоящим впереди, и цветы плыли по остановившейся реке... Вышедшие из театра увидели людей во всех окнах, на всех балконах и крышах домов. Чего ждали ЭТИ? Что можно увидеть с крыши семиэтажного дома, стоящего на другой стороне 237 площади? Однако все они чего-то ждали... И вот его вынесли из главного входа театра. Если бы он мог открыть глаза, он увидел бы только небо между домами, но если бы мог слышать, то вздрогнул бы от этого: «А-а-а-а-а», которое вдруг возникло как общий выдох и куда-то улетело. Когда процессия выехала на Таганскую площадь, чтобы затем направить свой путь по Садовому кольцу, под машину, которая везла его, полетели цветы... А потом людей стало меньше, и процессия понеслась быстро. Перед Красной Пресней движение замедлилось. Здесь его тоже ждали, и чем было ближе к цели, тем больше становилось людей. К ваганьковским воротам кортеж подъехал медленно. У последнего его приюта людей оказалось сравнительно мало. Палило яркое солнце. У могилы решено не говорить. Сказал кто-то один, кому это было доверено. Потом то, что страшно всегда: глухой стук молотков. И всё... А что же «вся Москва»? Москва должна жить нормально, как и положено живым, по возможности, хорошо жить, желательно весело, интересно и разнообразно, как пел Володя Высоцкий... М.М. Козаков ...Присудить Государственную премию СССР 1987 года: ВЫСОЦКОМУ ВЛАДИМИРУ СЕМЁНОВИЧУ (посмертно) - за создание образа Жеглова в телевизионном художественном фильме «Место встречи изменить нельзя» и авторское исполнение песен. Из постановления ЦК КПСС и Совета Министров СССР Вопросы и задания 1. Какой образ В.С. Высоцкого сложился у вас после прочтения стихотворений и воспоминаний его родных, друзей и близких? 2. Какие песни В.С. Высоцкого вы знаете? Чем они вам интересны? 3. Выучите наизусть одно из стихотворений В.С. Высоцкого. 238 Книжная полка Валерий Золотухин и Владимир Высоцкий вместе работали в театре на Таганке почти пятнадцать лет, играли в одних спектаклях и кинофильмах. Валерию Золотухину есть что рассказать о своём товарище. Воспоминания о Высоцком, представления о близком человеке и актёре-партнёре легли в основу его книги «Секрет Высоцкого», вышедшей в Москве в 2003 году. О песнях В. Высоцкого, в том числе и к кинофильмам, о песнях, по разным причинам не вошедших в киноленты, вы можете узнать из книги Ю. Сушко «Владимир Высоцкий: „Ах, сколько ж я не пел...”» (М„ 2000). После уроков Напишите сценарий и подготовьте вечер об авторской песне и её судьбе в культуре России конца XX — начала XXI столетия. СЛОВАРЬ ИМЕН Аверченко Аркадий Тимофеевич (1881 — 1925) — русский писатель-сатирик, театральный критик. Адамович Георгий Викторович (1892—1972) — поэт-акмеист, литературный критик, переводчик. Аксаков Константин Сергеевич (1817—1860) — русский публицист, поэт, литературный критик, историк и лингвист, идеолог славянофильства. Аксаков Сергей Тимофеевич (1791 — 1859) — русский писатель и общественный деятель, литературный и театральный критик. Андреев Александр Дмитриевич (настоящее имя — Василий Дмитриевич; 1915—1975) — русский советский прозаик. Андреев Вадим Леонидович (1903—1976) — русский поэт, прозаик; сын писателя Леонида Николаевича Андреева и брат поэта, философа Даниила Леонидовича Андреева. Анненков Павел Васильевич (1813—1887) — русский литературный критик. Анненский Иннокентий Фёдорович (1855—1909) — русский поэт, драматург, переводчик. Антокольский Павел Григорьевич (1896—1978) — русский советский поэт, переводчик, актёр. Апухтин Алексей Николаевич (1840 (1841?)—1893) — русский поэт. Асеев Николай Николаевич (1889—1963) — русский советский поэт. Был близок к движению футуристов. Друг и соратник В.В. Маяковского. Астафьев Виктор Петрович (1924—2001) — русский советский писатель. Ахмадулина Белла Асхатовна (р. 1937) — русская советская поэтесса. Ахматова Анна Андреевна (1889—1966) — русская поэтесса, литературный критик, литературовед, переводчик. Байрон Джордж Гордон (1788—1824) — английский поэт-романтик. Бальзак Оноре де (1799—1850) — французский писатель. 240 Бальмонт Константин Дмитриевич (1867—1942) — поэт-символист, переводчик, один из виднейших представителей русской поэзии Серебряного века. Бегичев Степан Никитич (1785—1859) — русский мемуарист. Белинский Виссарион Григорьевич (1811 — 1848) — русский литературный критик, публицист, философ, писатель. Белов Василий Иванович (р. 1932) — русский советский писатель. Белый Андрей (настоящее имя — Борис Николаевич Бугаев; 1880—1934) — русский писатель, теоретик символизма. Бенедиктов Владимир Григорьевич (1807—1873) — русский поэт, переводчик. Бестужев Александр Александрович (1797—1837) — русский писатель, критик, публицист, декабрист. Бёлль Генрих Теодор (1917—1985) — немецкий писатель, переводчик; лауреат Нобелевской премии по литературе. Блок Александр Александрович (1880—1921) — русский поэт-символист. Боккаччо Джованни (1313—1375) — итальянский писатель-гуманист. Боткин Василий Петрович (1812—1869) — критик, переводчик, очеркист. Брехт Бертольт (1898—1956) — немецкий поэт, прозаик, драматург. Бродский Иосиф Александрович (1940—1996) — поэт, драматург, переводчик, лауреат Нобелевской премии по литературе. Брюсов Валерий Яковлевич (1873—1924) — русский поэт, прозаик, драматург, переводчик, литературный критик и историк. Буало Никола (1636—1711) — французский поэт, литературный критик, теоретик классицизма. Булгарин Фаддей Венедиктович (1789—1859) — русский писатель, журналист. Бунин Иван Алексеевич (1870—1953) — русский писатель, лауреат Нобелевской премии по литературе. Бурлюк Давид Давидович (1882—1967) — поэт, художник, один из основоположников русского футуризма. 241 Вересаев Викентий Викентьевич (настоящее имя — Смидович; 1867—1945) — русский советский писатель. Верн Жюль Габриэль (1828—1905) — французский писатель, автор приключенческих романов. Видман Георг Рудольф (?) — автор книги «История Фауста» (1599). Вийон Франсуа (1431 — после 1463) — французский поэт. Волошин Максимилиан Александрович (1877—1932) — русский поэт, переводчик, литературный критик, художник-пейзажист. Вяземский Пётр Андреевич (1792—1878) — русский поэт, литературный критик. Гейне Христиан Иоганн Генрих (1797—1856) — немецкий поэт, публицист и критик. Гербель Николай Васильевич (1827—1883) — поэт, переводчик, литературовед. Герцен Александр Иванович (1812—1870) — русский писатель, публицист, философ, революционер. Гёте Иоганн Вольфганг фон (1749—1832) — немецкий поэт, государственный деятель, мыслитель, естествоиспытатель. Глинка Фёдор Николаевич (1786—1880) — русский писатель, критик, публицист. Гнедич Николай Иванович (1784—1833) — русский поэт, переводчик. Гончаров Иван Александрович (1812—1891) — русский писатель. Городецкий Сергей Митрофанович (1884—1967) — русский поэт. Городницкий Александр Моисеевич (р. 1933) — русский поэт, бард, один из основоположников авторской песни; учёный-геофизик. Гофман Эрнст Теодор Амадей (1776—1822) — немецкий писатель-романтик, художник, композитор. Гребенщиков Борис Борисович (р. 1958) — русский поэт, музыкант. Грей Томас (1716—1771) — английский поэт-сентименталист. Греч Николай Иванович (1787—1867) — русский издатель, публицист, переводчик. Грибоедов Александр Сергеевич (1795—1829) — русский драматург, поэт, композитор, дипломат. 242 Григорович Дмитрий Васильевич (1822—1899) — русский писатель. Григорьев Аполлон Александрович (1822—1864) — русский поэт, критик, переводчик, мемуарист. Гроссман Василий Семёнович (настоящее имя — Иосиф Соломонович; 1905—1964) — советский писатель. Гюго Виктор Мари (1802—1885) — французский писатель, теоретик романтизма. Давыдов Денис Васильевич (1784—1839) — русский поэт, партизан, герой Отечественной войны 1812 года. Даль Владимир Иванович (1801 — 1872) — русский учёный, писатель. Данилевский Николай Яковлевич (1822—1885) — русский философ, публицист, естествоиспытатель. Деев-Хомяковский Григорий Дмитриевич (1888—1946) — русский поэт, один из руководителей Суриковского литературномузыкального кружка. Деларю Михаил Данилович (1811 — 1868) — русский поэт. Державин Гавриил Романович (1743—1816) — русский поэт и драматург. Джонсон Бен (1572—1637) — английский поэт, драматург, теоретик драмы. Диккенс Чарлз (1812—1870) — английский романист. Дмитриев Михаил Александрович (1796—1866) — русский поэт, критик, мемуарист. Добролюбов Николай Александрович (1836—1861) — русский литературный критик, публицист, революционер-демократ. Дольский Александр Александрович (р. 1938) — русский поэт, бард. Дрожжин Спиридон Дмитриевич (1848—1930) — русский поэт-самоучка. Дружинин Александр Васильевич (1824—1864) — русский писатель, литературный критик, переводчик. Дуров Сергей Фёдорович (1816—1869) — русский писатель, переводчик, общественный деятель. Дурова Надежда Андреевна (1783—1866) — русская писательница, первая в русской армии женщина-офицер, участница Отечественной войны 1812 года. 243 Евдокимов Иван Васильевич (1887—1941) — русский писатель, искусствовед. Жуковский Василий Андреевич (1783—1852) — русский поэт-романтик, переводчик, критик. Заболоцкий Николай Алексеевич (1903—1958) — русский поэт. Загоскин Михаил Николаевич (1789—1852) — русский писатель, участник Отечественной войны 1812 года. Задорнов Николай Павлович (1909—1992) — русский советский писатель. Залыгин Сергей Павлович (1913—2000) — русский советский писатель. Зенкевич Михаил Александрович (1886—1973) — русский писатель, переводчик. Зощенко Михаил Михайлович (1895—1958) — русский советский писатель-сатирик. Иванов Вячеслав Иванович (1866—1949) — русский поэт-символист, философ, переводчик, литературный критик. Измайлов Александр Ефимович (1779—1831) — русский писатель, баснописец, журналист. Измайлов Владимир Васильевич (1773—1830) — русский писатель, журналист. Исаковский Михаил Васильевич (1900—1973) — русский советский поэт. Каверин Вениамин Александрович (настоящая фамилия — Зильбер; 1902—1989) — русский советский писатель. Кальдерон Педро де ла Барка (1600—1681) — испанский драматург, поэт. Каменев Гавриил Петрович (1772—1803) — русский поэт, переводчик. Каменский Василий Васильевич (1884—1961) — поэт, драматург, один из представителей русского футуризма. Капнист Василий Васильевич (1758—1823) — русский поэт, общественный деятель. Карамзин Николай Михайлович (1766—1826) — русский писатель, историк, редактор. Каратыгин Евгений Сергеевич (1872—?) — русский писатель. 244 Ким Юлий Черсанович (р. 1936) — русский поэт, бард, композитор, драматург. Киплинг Джозеф Редьярд (1865—1936) — английский поэт и прозаик. Киреевский Иван Васильевич (1806—1856) — русский литературный критик, публицист, философ; один из основоположников славянофильства. Киреевский Пётр Васильевич (1808—1856) — русский публицист, фольклорист. Клодель Поль (1868—1955) — французский писатель. Козлов Иван Иванович (1779—1840) — русский поэт, переводчик. Коковцев Дмитрий Иванович (1887—1918) — русский поэт. Колосова Марианна Ивановна (1903—1946) — русская поэтесса, общественный деятель. Кольцов Алексей Васильевич (1809—1842) — русский поэт. Копелев Лев Зиновьевич (1912—1997) — писатель, критик, литературовед. Короленко Владимир Галактионович (1853—1921) — русский писатель, журналист, публицист, общественный деятель. Кравченко Фёдор Тихонович (1906—1985) — русский советский писатель. Краевский Андрей Александрович (1810—1889) — русский издатель, редактор, журналист, педагог. Крылов Иван Андреевич (1769—1844) — русский поэт, баснописец, переводчик, журналист. Крюковский Матвей Васильевич (1781 — 1811) — русский драматург. Кузмин Михаил Алексеевич (1872—1936) — русский поэт, переводчик. Кузьмина-Караваева Елизавета Юрьевна (1891 — 1945) — поэт, прозаик, религиозный и общественный деятель. Кулешов Аркадий Александрович (1914—1978) — народный поэт Белоруссии. Купер Джеймс Фенимор (1789—1851) — американский писатель. Куприн Александр Иванович (1870—1938) — русский писатель. 245 Курочкин Василий Степанович (1831—1875) — русский поэт-сатирик, журналист, переводчик. Кюхельбекер Вильгельм Карлович (1797—1846) — русский поэт, общественный деятель, друг А.С. Пушкина; декабрист. Лебеденко Пётр Васильевич (1916—2003) — русский писатель, лётчик, участник Великой Отечественной войны. Лесков Николай Семёнович (1831—1895) — русский писатель. Лозинский Михаил Леонидович (1886—1955) — русский поэт, переводчик. Ломоносов Михаил Васильевич (1711—1765) — русский просветитель, учёный-энциклопедист, поэт, переводчик; автор известной теории трёх штилей. Лопе де Вега (1562—1635) — испанский писатель, драматург. Лукницкий Павел Николаевич (1902—1973) — прозаик, поэт, биограф и исследователь жизни и творчества Н.С. Гумилёва и А.А. Ахматовой. Луначарский Анатолий Васильевич (1875—1933) — русский советский писатель, общественный и политический деятель, переводчик, публицист, критик, литературовед. Львов Павел Юрьевич (1770—1825) — русский писатель. Майков Аполлон Николаевич (1821 — 1897) — русский поэт, переводчик. Майков Валериан Николаевич (1823—1847) — русский критик, публицист, брат А.Н. Майкова. Макаренко Антон Семёнович (1888—1939) — советский педагог и писатель. Мандельштам Осип Эмильевич (1891 — 1938) — русский поэт, эссеист, литературный критик, переводчик. Манн Пауль Томас (1875—1955) — немецкий писатель, лауреат Нобелевской премии по литературе. Мариенгоф Анатолий Борисович (1897—1962) — поэт и драматург. Марло Кристофер (1564—1593) — английский поэт, драматург. Мей Лев Александрович (1822—1862) — русский поэт, драматург. Мельгунов Николай Александрович (1804—1867) — русский писатель-романтик, публицист. Мережковский Дмитрий Сергеевич (1865—1941) — русский писатель, переводчик, критик, историк, философ. 246 Мерзляков Алексей Фёдорович (1778—1830) — русский поэт, критик. Микулич В. (настоящее имя — Лидия Ивановна Веселитская; 1857—1936) — русская писательница. Минаев Дмитрий Дмитриевич (1835—1889) — русский поэт-сатирик, переводчик, критик. Михайлов Михаил Ларионович (1829—1865) — русский писатель, переводчик, политический деятель. Мицкевич Адам Бернард (1798—1855) — польский поэт, политический деятель. Монтенъ Мишель Эйкем де (1533—1592) — французский писатель, философ эпохи Возрождения. Мор Томас (1478—1535) — английский мыслитель, писатель. Мориак Франсуа (1885—1970) — французский романист. Муравьёв Михаил Никитич (1757—1807) — русский писатель, общественный деятель. Мурашов (Мурашёв) Михаил Павлович (1884—1958) — литератор, журналист, автор воспоминаний о литературной жизни дореволюционного Санкт-Петербурга. Мюссе Альфред де (1810—1857) — французский писатель. Надсон Семён Яковлевич (1862—1883) — русский поэт. Нарвут Владимир Иванович (1888—1938) — русский поэт и литературный деятель. Нарежный Василий Трофимович (1780—1826) — русский писатель. Некрасов Николай Алексеевич (1821 — 1877) — русский поэт, прозаик, публицист, редактор. Никулин Лев Вениаминович (настоящее имя — Лев Владимирович Ольконицкий; 1891 — 1967) — русский советский писатель, журналист. Новиков Иван Алексеевич (1877—1959) — русский беллетрист, драматург, поэт. Огарёв Николай Платонович (1813—1877) — русский публицист, поэт, революционер. Одоевский Александр Иванович (1802—1839) — русский поэт, декабрист. 247 Одоевский Владимир Фёдорович (1803—1869) — русский писатель, журналист, издатель, музыковед, философ. Одоевцева Ирина Владимировна (настоящее имя — Ираида Густавовна Гейнике; 1895—1990) — русская писательница. Орешин Пётр Васильевич (1887—1938) — русский поэт и прозаик. Островский Александр Николаевич (1823—1886) — русский драматург. Павлова Каролина Карловна (1807—1893) — русская писательница, переводчик. Палицын Александр Александрович (1757—1816) — писатель, архитектор; автор одного из стихотворных переводов «Слова о полку И гореве». Панаев Иван Иванович (1812—1862) — русский писатель, журналист, литературный критик. Панин Дмитрий Михайлович (1911 — 1987) — русский философ, писатель, учёный. Пастернак Борис Леонидович (1890—1960) — российский поэт, прозаик, лауреат Нобелевской премии по литературе. Пермитин Ефим Николаевич (1896—1971) — русский советский писатель, журналист. Петрарка Франческо (1304—1374) — итальянский поэт, родоначальник гуманистической культуры Возрождения; автор знаменитых сонетов о любви. Писарев Дмитрий Иванович (1840—1868) — публицист, литературный критик. Плавт Тит Макций (254—184 до н.э.) — римский комедиограф. Платонов Андрей Платонович (1899—1951) — русский советский писатель. Плетнёв Пётр Александрович (1791 — 1865) — русский критик. Плещеев Алексей Николаевич (1825—1893) — русский поэт, переводчик. Погодин Михаил Петрович (1800—1875) — русский историк, писатель, публицист, издатель. Полевой Борис Николаевич (настоящая фамилия — Кампов; 1908— 1981) — русский советский писатель, журналист. 248 Полевой Николай Алексеевич (1796—1846) — русский прозаик, драматург, критик, историк. Полонский Яков Петрович (1819—1898) — русский поэт и прозаик. Прокофьев Александр Андреевич (1900—1971) — советский поэт. Рабле Франсуа (7—1553) — французский писатель, гуманист эпохи Ренессанса. Радищев Александр Николаевич (1749—1802) — русский писатель, философ, общественный деятель. Раевский Владимир Федосеевич (1795—1872) — русский поэт, публицист, декабрист, участник Отечественной войны 1812 года. Расин Жан (1639—1699) — французский драматург. Распутин Валентин Григорьевич (р. 1937) — русский писатель. Ремарк Эрих Мария (1898—1970) — немецкий писатель. Решетников Фёдор Михайлович (1841 — 1871) — русский писатель. Рид Томас Майн (1818—1883) — английский писатель, автор приключенческих романов. Рильке Райнер Мария (1875—1926) — австрийский поэт. Ричардсон Сэмюел (1689—1761) — английский писатель-романист. Рождественский Всеволод Александрович (1895—1977) — русский советский поэт. Розанов Василий Васильевич (1856—1919) — русский религиозный философ, литературный критик, публицист, писатель. Роллан Ромен (1866—1944) — французский писатель, общественный деятель. Романов Константин Константинович (1858—1915) — внук императора Николая I, великий князь, поэт. Ростан Эдмон (1868—1918) — французский поэт и драматург. Руссо Жан Жак (1712—1778) — французский писатель, мыслитель, композитор. Рылеев Кондратий Фёдорович (1795—1826) — русский поэт, декабрист. Рыленков Николай Иванович (1909—1969) — русский советский поэт. 249 Салтыков-Щедрин Михаил Евграфович (1826—1889) — русский писатель. Санд Жорж (настоящее имя — Амандина Аврора Люсиль Дюпен; 1804—1876) — французская писательница. Сапфо (630/612 — 572/570 до н. э) — древнегреческая поэтесса. Свечинский Иван (?) — русский писатель. Северянин Игорь (настоящее имя — Игорь Васильевич Лотарёв; 1887—1941) — русский поэт. Сельвинский Илья Львович (1899—1968) — советский прозаик, поэт, драматург. Семёновский Дмитрий Николаевич (1894—1960) — русский советский поэт и прозаик, переводчик. Сенека Луций Анней (4 г. до н.э. — 65) — римский философ, поэт, государственный деятель. Сервантес Сааведра Мигель де (1547—1616) — испанский писатель. Скиталец (настоящее имя — Степан Гаврилович Петров; 1869— 1941) — русский советский писатель. Слепцов Василий Алексеевич (1836—1878) — русский писатель. Случевский Константин Константинович (1837—1904) — русский поэт, прозаик, драматург, переводчик. Смирнова (Россет) Александра Осиповна (1809—1882) — русская писательница, мемуарист. Соллогуб Владимир Александрович (1813—1882) — русский писатель. Сомов Орест Михайлович (1793—1833) — русский писатель, переводчик, критик. Страхов Николай Николаевич (1828—1896) — русский философ, публицист, критик. Стюарт Елизавета Константиновна (1906—1984) — русская поэтесса. Сумароков Александр Петрович (1717—1777) — русский поэт, драматург. Суриков Иван Захарович (1841 — 1880) — русский поэт. Сухово-Кобылин Александр Васильевич (1817—1903) — русский драматург. 250 Тарковский Арсений Александрович (1907—1989) — русский поэт, переводчик; отец кинорежиссёра А.А. Тарковского. Тиртей (VII в. до н.э.) — греческий поэт, автор воинственных песен. Тихонов Николай Семёнович (1896—1979) — советский поэт, публицист, общественный деятель. Толстой Алексей Константинович (1817—1875) — русский поэт, драматург, прозаик. Трефолев Леонид Николаевич (1839—1905) — русский поэт, публицист. Троепольский Гавриил Николаевич (1905—1995) — русский советский писатель. Тургенев Иван Сергеевич (1818—1883) — русский писатель. Тургенев Николай Иванович (1789—1871) — русский публицист, общественный деятель. Тынянов Юрий Николаевич (1894—1943) — русский прозаик, литературовед, критик. Тэффи Надежда Александровна (настоящая фамилия — Лохвицкая; 1872—1952) — русская писательница. Успенский Глеб Иванович (1843—1902) — русский писатель. Федин Константин Александрович (1892—1977) — русский советский писатель. Фомин Семён Дмитриевич (1881—1958) — русский поэт. Хелемский Яков Айзикович (1914—2003) — русский писатель, переводчик, автор многих популярных песен. Хемингуэй Эрнест (1899—1961) — американский писатель, лауреат Нобелевской премии по литературе. Херасков Михаил Матвеевич (1733—1807) — русский поэт, прозаик, драматург. Хмельницкий Николай Иванович (1789—1845) — русский прозаик, драматург. Хомяков Алексей Степанович (1804—1860) — русский поэт, публицист, философ, один из основоположников славянофильства. Чаадаев Пётр Яковлевич (1794—1856) — русский философ, публицист. Чернышевский Николай Гаврилович (1828—1889) — русский писатель, публицист, философ, революционер-демократ, редактор и литературный критик. 251 Чехов Антон Павлович (1860—1904) — русский писатель. Чуковская Лидия Корнеевна (1907—1996) — советская писательница, публицист, мемуарист, дочь писателя К.И. Чуковского. Чуковский Корней Иванович (1882—1969) — русский и советский поэт, публицист, переводчик и литературовед. Шагинян Мариэтта Сергеевна (1888—1982) — русская советская писательница. Шевченко Тарас Григорьевич (1814—1861) — украинский поэт и художник. Шелли Перси Биши (1792—1822) — английский поэт. Шервинский Сергей Васильевич (1892—1991) — русский писатель, переводчик, искусствовед. Шиллер Иоганн Кристоф Фридрих (1759—1805) — немецкий поэт, драматург, историк, теоретик искусства, философ. Шишков Александр Семёнович (1754—1841) — русский писатель, военный и государственный деятель. Шкляревский Игорь Иванович (р. 1938) — русский советский поэт, переводчик. Шлегель Фридрих (1772—1829) — немецкий критик, филолог, писатель, теоретик романтизма. Шторм Георгий Петрович (1898—1978) — русский советский писатель, историк литературы. Шукшин Василий Макарович (1929—1974) — русский советский писатель, кинорежиссёр, актёр, сценарист. Эмар Гюстав (настоящее имя — Оливер Глу; 1818—1883) — французский писатель. Эмин Фёдор Александрович (ок. 1735—1779) — русский писатель, издатель. Эрдман Николай Робертович (1900—1970) — советский драматург, поэт, сценарист. Эренбург Илья Григорьевич (1891 — 1967) — советский писатель, публицист. Эрлих Вольф Иосифович (1902—1937) — поэт, автор воспоминаний о С.А. Есенине. Язвицкий Николай Иванович (1782—?) — русский поэт, переводчик, филолог, педагог. краткий словарь литературоведческих терминов Автограф — собственноручный авторский рукописный текст. Авторская песня — песенный жанр, возникший в середине XX века в СССР. Автор стихов и музыки песни является её исполнителем. Акмеизм (от греч. акте — высшая степень чего-либо, расцвет, вершина) — литературное течение начала XX века, выделившееся из символизма, подвергнувшее критике туманность и зыбкость символистского языка и образа. Акмеизм проповедовал ясный, свежий поэтический язык, где слова прямо и чётко называли бы предметы, а не обращались, как в символизме, к «таинственным мирам». Аллегория — изображение отвлечённого понятия или явления через конкретный образ. (Напр.: сердце — аллегория любви.) Анакреонтика — поэзия, ориентированная на тематику и стилистику античного поэта Анакреона, воспевавшего любовь, жизненные удовольствия и свободу. Баллада — лиро-эпическое произведение с историческим, фантастическим или сказочным сюжетом. Былина — жанр русского фольклора, героико-патриотическая песня-сказание о богатырях и исторических событиях Древней Руси (IX—XIII века). Гипербола — средство художественной изобразительности, основанное на преувеличении. Готический роман — роман «ужасов и тайн» в европейской и американской литературах второй половины XVIII — первой половины XIX века. Его отличительной чертой стали тематика и философия «мирового зла». Готическому роману свойственно изображение сверхъестественного, загадочного, мрачного. Гротеск — вид комического, сочетающий в фантастической форме ужасное и смешное, безобразное и возвышенное. Драма — 1. Один из трёх родов литературно-художественных произведений. Основу драмы, как и эпоса, составляет действие, объективное изображение жизни через события, поступки, столкновения героев, борьбу. Но то, о чём в эпосе рассказывается как о совершившемся событии, в драме предстаёт в качестве живого, развёртывающегося в настоящем времени действия, 253 показанного через конфликты и в форме диалога. 2. Пьеса с острым конфликтом, который, однако, в отличие от трагического, не столь возвышен и так или иначе разрешим. Драма соединяет в себе трагическое и комическое начала, поэтому её часто называют средним жанром. Дума- в русской поэзии XIX века стихотворение философскоисторического содержания. Жанр — исторически складывающийся тип литературного произведения, обладающий определёнными признаками (роман, поэма, баллада и т.д.). Как явление историческое жанр рождается, изменяется и умирает. Завязка — событие, знаменующее начало развития действия или обострение конфликта в эпическом и драматическом произведениях. Идея художественная — основной принципиальный смысл произведения, выступающий через всё единство его образов. Отдельные стороны идеи конкретизированы в теме, сюжете и фабуле художественного произведения. Идйллия — одна из основных форм в античной поэзии. В русской литературе XIX века небольшое стихотворение, изображающее вечно прекрасную природу, идеализированную жизнь на лоне природы. Импровизация — такой вид творчества, при котором и «замысел» произведения, и «претворение» его в литературную форму совершаются одновременно, внезапно и быстро. Интрига — сложное и напряжённое сплетение действий персонажей, преследующих свои цели посредством изощрённых уловок и сокрытия намерений. Ирония — стилистический приём контраста видимого и скрытого смысла сказанного, создающий эффект насмешки или лукавства. Комедия — один из основных видов драмы, изображающий такие жизненные положения и характеры, которые вызывают смех. Смех в комедии достигается с помощью действия, основанного на комических совпадениях или недоразумениях, а также диалога, в котором важную роль играют остроумные реплики. Комическое — смешное. Сущность комического ярко проявляется в искусстве, так как оно изображает различные жизненные несоответствия, отклонения от нормы, общественные 254 недостатки с позиции высокого эстетического идеала, который утверждает художник. Основные виды комического: сатира, юмор, ирония, сарказм, гротеск. Композиция — расположение и соотнесённость компонентов художественной формы, т.е. построение произведения, обусловленное его содержанием и жанром. Конфликт — противоборство характеров, идей, настроений в художественном произведении. Кульминация — высшее напряжение действия в художественном произведении. В сложных многосюжетных произведениях возможно несколько кульминационных сцен. Кульминация играет существенную роль в раскрытии характеров действующих лиц и в развёртывании художественного конфликта. «Лёгкая поэзия» — лирические стихотворения, в которых воспеваются радости земной жизни: любовь, дружба и связанные с ними удовольствия. В стиле «лёгкой поэзии» создавались стихи в альбомы, надписи к портретам и др. Лирика — один из трёх родов литературно-художественных произведений. В отличие от эпоса и драмы, в которых изображаются законченные характеры, действующие в различных обстоятельствах, лирика рисует отдельные состояния и переживания человека в определённый момент жизни. Литота — преуменьшение или смягчение свойств и признаков каких-либо явлений с целью усиления эмоционального воздействия. Метафора — вид тропа, переносное значение слова, основанное на уподоблении одного предмета или явления другому по сходству или контрасту. В отличие от сравнения, где присутствуют оба члена сопоставления, метафора — это скрытое сравнение. Метонимия — вид тропа, в котором явление или предмет обозначается с помощью других, родственных ему по функции, месту и т.д. (Напр.: «У него бойкое перо».) Мистерия — жанр европейского театра эпохи Средневековья; содержание мистерий составляли библейские сюжеты; исполнялись обычно актёрами-любителями во время городских празднеств. Модернизм — термин, которым обозначаются многие явления литературы и искусства XX века, новые по сравнению с искусством, возникшим ранее, прежде всего с реализмом XIX века. 255 Мотйв — 1. Мельчайшая единица действия в повествовательном тексте, элемент сюжета. Мотив предполагает внутри себя конфликт, преобразующийся в действие. Мотивы оттеняют или дополняют основную тему произведения. 2. Устойчивая тема, проблема, идея в творчестве писателя или в литературном направлении. Направление литературное (художественное) — понятие, обозначающее совокупность фундаментальных духовно-содержательных и эстетических принципов, характерных для творчества многих писателей, ряда группировок и школ и сохраняющихся в течение определённого исторического периода. Часто художественные направления имеют своих теоретиков и идеологов, в произведениях которых обосновываются те или иные принципы. Ода — ведущий жанр высокого стиля в поэзии классицизма. Олицетворение (персонификация) — особый вид метафоры. перенесение человеческих черт на неодушевлённые предметы и явления. Патетика — пафос, страсть, приподнятость. Пафос — главное чувство или гамма чувств, выраженных в отдельном произведении и в творчестве того или иного художника в целом. Единый пафос присущ и целым художественным направлениям. Пафосом определяется выбор художественных средств, которыми пользуется автор. Полифония — музыкальный термин (вид многоголосия в музыке), переосмысленный М.М. Бахтиным как литературоведческое понятие. Полифония в художественном произведении предполагает новую художественную позицию автора по отношению к его героям: это диалогическая позиция, утверждающая самостоятельность, внутреннюю свободу героя, его принципиальную неподвластность окончательной и завершающей авторской оценке. Поэма — жанр большого многочастного стихотворного повествовательного произведения. Поэмы бывают лирические, лиро-эпические, эпические. Для поэмы характерны сюжетность, событийность и выражение автором своих чувств. Поэтика — система средств выражения в художественном произведении. Рассказ — литературный жанр, небольшое эпическое произведение, повествующее об одном или нескольких событиях в жизни человека или факте из мира природы. 256 Реализм — литературное направление, которое «изучает личность в её национальной принадлежности конкретным и объективно историческим условиям бытия народа, породившего её» (Г.А. Гуковский). Редакция — разновидность текста литературного произведения, возникшая в результате переработки её автором, редактором и т.п. Роман — литературный жанр, эпическое произведение большой формы, в котором повествование сосредоточено на судьбе отдельной личности в её отношении к окружающему миру, на становлении, развитии её характера и самосознания. Романс — небольшое стихотворное и музыкальное произведение для сольного пения с аккомпанементом. Романтизм — литературное направление в европейских литературах, в том числе и в России, в начале XIX века. Эстетике романтизма присущи героизация и резкая индивидуализация героя, необычные обстоятельства, в которых развёртывается сюжет, особый язык, часто с подчёркнутым употреблением высокой лексики. Романтическая поэма — лиро-эпическое поэтическое произведение, в котором главным героем является незаурядная личность, а в основе лежит исключительное событие, требующее от героя нравственного выбора. Сага — жанр древнеисландского народного эпоса, прозаическое повествование, основанное на легендах и преданиях. Сарказм — едкая, язвительная насмешка, с откровенно обличительным, сатирическим смыслом. Сатира — вид комического, наиболее беспощадно осмеивающий несовершенство мира, человеческие пороки. Символ — предмет или слово, условно выражающий суть какого-либо явления. Смысловая структура символа многослойна и рассчитана на активную внутреннюю работу воспринимающего. Смысл символа не сводим к однозначной логической формуле. Символизм — литературное течение конца XIX — начала XX века. Для его представителей важнейшим понятием стал символ, который в отличие от реалистического образа передаёт не объективную суть явления, а собственное индивидуальное представление поэта о мире и обладает потенциальной неисчерпаемостью смысла. 257 Слово — жанр ораторских произведений поучительного характера в древнерусской литературе. Сравнение — вид тропа, при котором происходит сопоставление одного явления или предмета с другим. Стиль литературный — устойчивая общность образной системы, средств художественной выразительности, характеризующая своеобразие творчества писателя (напр., стиль А.С. Пушкина), отдельного произведения (напр., стиль романа «Евгений Онегин»), литературного направления (напр., стиль реалистических произведений), национальной литературы (напр., стиль русской классической прозы). Сюжет — развитие действия, ход событий в повествовательном и драматическом произведениях, иногда и в лирических. Тёма — основной круг тех жизненных вопросов, на которых сосредоточил внимание писатель в своём произведении. Трагедия — один из основных видов драмы, противоположный комедии. Драматическое произведение, в котором изображаются исключительно острые, непримиримые жизненные конфликты, таящие в себе катастрофические последствия и чаще всего завершающиеся гибелью героя. Традиция литературная — передающийся последующим поколениям и эпохам эстетический опыт, накопленный либо в определённую эпоху, либо в творчестве того или иного писателя. Трактат — научное сочинение, содержащее обсуждение какого-нибудь отдельного вопроса. Троп — употребление слова в переносном его значении. Основу любого тропа составляет сравнение. К тропам относятся метафора, метонимия, ирония, аллегория, символ, гипербола, литота. Фабула — хронологическая последовательность событий в художественном произведении. Фарс — вид народного театра и литературы западноевропейских стран XIV — XVI веков. Отличался комической, нередко сатирической направленностью, реалистической конкретностью, вольнодумством. В театре XIX — XX веков — комедия-водевиль лёгкого содержания с чисто внешними комическими приёмами. Фельетон — жанр художественно-публицистической литературы, представленный преимущественно в газетах и журналах; имеет, как правило, сатирическую направленность. 258 Фигура стилистическая (синтаксическая) — любой необычный оборот речи, с помощью которого достигается её особая, необходимая автору выразительность. Стилистические фигуры способствуют индивидуализации высказывания. Философская лирика — лирика, в которой поэт обращается к вечным темам и вопросам о мире и человеке. Футуризм (от лат. futurum — будущее) — течение в литературе и искусстве, возникшее в России в 1910 году, разрушающее традиции, провозглашающее антиэстетизм искусства. В литературе формально-стилевыми особенностями футуризма стало словотворчество, разрушение устойчивых смысловых связей между словами, депоэтизация (использование вульгаризмов, технических терминов). Экспозиция — изображение положения действующих лиц, обстоятельств и обстановки, в которых они находятся до начала действия. Элегия — лирический жанр, стихотворение медитативного или эмоционального (чаще всего печального) содержания. Эпиграмма — короткое сатирическое стихотворение, обычно с остротой в конце, написанное на конкретное лицо и откликающееся на злободневные, часто политические события. Эпитет — определение, придающее выражению образность и эмоциональность, подчёркивающее один из признаков предмета или одно из впечатлений о предмете. Эпос — один из трёх родов литературно-художественных произведений; повествование о событиях, внешних по отношению к автору. Специфическая черта эпоса — в организующей роли повествования: носитель речи сообщает о событиях и их подробностях как о чём-то прошедшем и вспоминаемом, попутно прибегая к описаниям обстановки действия и облика персонажей, а иногда к рассуждениям. Эпоха Возрождения (Ренессанс) — эпоха интеллектуального и художественного расцвета, который начался в Италии в XIV веке, достигнув пика в XVI и оказав значительное влияние на европейскую культуру. Отличительная черта эпохи Возрождения — светский характер культуры и её антропоцентризм (т.е. интерес к человеку и его деятельности). Появляется интерес к античной культуре. Представители эпохи в литературе — Франческо Петрарка, Джованни Боккаччо, Мигель де Сервантес, Франсуа Рабле, Лопе де Вега и др. 259 Эссе — прозаическое произведение небольшого объёма и свободной композиции, выражающее индивидуальные впечатления и соображения по конкретному поводу или вопросу. Эстетика — раздел философии; философское учение об искусстве, о формах прекрасного в художественном творчестве, в природе и в жизни. Эстетическая позиция — система взглядов на искусство, которой придерживается человек или группа людей. Юмор — наиболее жизнеутверждающая и сложная форма комического, в которой сочетаются насмешка и сочувствие. Юмористический смех не отрицает жизненного явления, юморист сознаёт лишь его несовершенство. СОДЕРЖАНИЕ ИЗ ЛИТЕРАТУРЫ XX ВЕКА Литературный процесс начала XX века.................3 Максим Горький......................................6 «Челкаш»...........................................13 «Песня о Буревестнике».............................17 Александр Александрович Блок.......................21 «Россия»...........................................28 «Девушка пела в церковном хоре...».................29 Сергей Александрович Есенин........................35 «Я снова здесь, в семье родной...».................42 «Сорокоуст» (Отрывок)..............................43 «Шаганэ ты моя, Шаганэ!..».........................47 «До свиданья, друг мой, до свиданья...»............48 Владимир Владимирович Маяковский...................55 Марина Ивановна Цветаева...........................66 «Пригвождена к позорному столбу...»................66 «Рябину рубили зорькою...».........................67 «Душа и имя».......................................67 «Кто создан из камня, кто создан из глины...»......68 2б1 Николай Степанович Гумилёв..........................83 «Она»..............................................100 Анна Андреевна Ахматова............................101 «Имя»..............................................104 «И слава лебедью плыла...».........................105 «Я научилась просто, мудро жить...»................105 «Проводила друга до передней...»...................105 «Я гибель накликала милым...»......................106 «Ответ»............................................106 «Тихо льётся тихий Дон...» (Из поэмы «Реквием»)____106 «Приговор» (Из поэмы «Реквием»)....................107 «Забудут? — вот чем удивили!..»....................107 «Непогребённых всех — я хоронила их...»............107 «Не лирою влюблённого...»..........................107 «Так не зря мы вместе бедовали...».................108 «Эпилог» (Из поэмы «Реквием»).......................ИЗ Михаил Афанасьевич Булгаков........................116 «Собачье сердце»...................................118 Михаил Александрович Шолохов.......................126 «Судьба человека»..................................128 Александр Трифонович Твардовский...................151 «Я знаю, никакой моей вины...».....................157 «Лежат они, глухие и немые...».....................159 Александр Исаевич Солженицын.......................165 «Матрёнин двор»....................................179 Фёдор Александрович Абрамов........................181 «Трава-мурава».....................................192 2б2 Чингиз Торекулович Айтматов.....................202 «Джамиля»......................................211 Булат Шалвович Окуджава.........................219 Владимир Семёнович Высоцкий.....................229 Словарь имён....................................240 Краткий словарь литературоведческих терминов....253 Учебное издание Меркин Геннадий Самуйлович ЛИТЕРАТУРА 9 класс Учебное пособие для общеобразовательных учреждений В двух частях Часть II Заведующий редакцией литературы А.В. Фёдоров Редакторы Е.Ю. Петухова, И.Л. Тимашева, Н.В. Умрюхина Художественный редактор Н.Г. Ордынский Корректор М.Г. Курносенкова Вёрстка Н.Б. Поповой Санитарно-эпидемиологическое заключение Ns 77.99.60.953.Д. 000865.01.10 от 20.01.10 выдано Федеральной службой по надзору в сфере защиты прав потребителей и благополучия человека. Подписано в печать 16.09.10. Формат 60 х 90/16 . Печать офсетная. Бумага офсетная. Гарнитура «PetersburgC Уел. печ. л. 16,5. Тираж 3000. Заказ 1484. ООО «Торгово-издательский дом «Русское слово — РС». 125009, Москва, ул. Тверская, д. 9/17, стр. 5. Тел.: (495) 969-24-54, 658-66-60. Отпечатано в ООО ПФ «Полиграфист», 160001, г. Вологда, ул. Челюскинцев, 3. Тел.: 8(817-2) 72-61-75; 8(817-2) 72-60-63. ISBN 978-5-9932-0641-7 9 гуп ОЦ МОСКОВСКИМ ДОМ гНИГи Меркин Литература 9 кл.Ч.2 Цель литературы - помогать человеку понимать самого себя, поднять его веру в себя и развить в нём стремление к истине, бороться с пошлостью в людях, уметь найти хорошее в них, возбуждать в их душах стыд, гнев, мужество, делать всё для того, чтобы люди стали благородно сильными и могли одухотворить свою жизнь святым духом красоты... М. Горький