Новейшая хрестоматия по литературе 2 класс

новейшая ХРЕСТОМАТИЯ 2класс 5-»’ u.itUtitiic. unift(nurnnoi‘ и ihino.inr/uior эксмо М о с к в л 2013 УДК 373.167.1:82*02 ББК 84я71 Н 72 Н 72 Новейшая хрестоматия по литературе 2 класс 5-е изд., испр. и доп. — М. ; Эксмо, 2013. — 320 с. — (Новейшие хрестоматии). ISBN 978-5-699-58689-9 Новейшая хрестоматия для 2-го класса составлена в полном соответствии с современными требованиями Государственного образовательного стандарта и может быть использована со всеми основными учебниками по литературному чтению, рекомендованными Министерством образования и науки РФ. В хрестоматии наиболее полно учтены интересы и возрастные потребности второклассника. В нее вошли сказки, произведения из золотого фонда современной детской литературы, русской и зарубежной классики. Издание предназначено для самостоятельной работы учащихся дома и подготовки к урокам чтения. УДК 373.167.1:82*02 ББК 84я71 ISBN 978-5-699-58689-9 © Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2013 ДРЕВНЕРУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА И УСТНОЕ НАРОДНОЕ ТВОРЧЕСТВО ДОКУЧНЫЕ СКАЗКИ * -к -к Жил да был карась, Вот и сказка началась. Жили-были два налима, Вот и сказки половина. Жили-были три гуся. Вот и сказка вся. * * * Жила-была бабка У самой речки. Захотелось бабке Искупаться в речке. И купила бабка Себе мочало — Эта сказка хороша — Начинай сначала! •к к к У нашего Гришеньки Под окошком вишенки. -У Семёна в саду клёны, У Алёны — дуб зелёный, У Марины — куст малины, У Арины — две рябины, У Тараски — лыка связка. Хороша ли моя сказка? 5 НЕБЫЛИЦЫ * * * Небывальщины-небылицы Лежат в бабушкиной светлице, Завёрнуты в тряпицы В медном ларце На дубовом поставце, Кого хочешь — позабавь, А ларец на место поставь. ПОТЕШКИ ■к 'к 'к Андрейка, детка, о чём плачешь? Об ворота ударился головой. Ну-ка, скажи, когда это случилось? Вчера вечером. Почему же ты плачешь сегодня? Так ведь вчера дома никого не было! ■к -к -к Здравствуй, кум! Ты куда? Да по дрова поехал. Что везёшь? Сено. Какое сено, ведь это дрова?! А коли видишь, так что спрашиваешь? к к Сено для лошади? Да. Напоил лошадь? Напоил, Так иди запрягай! А где она? 7 * * * Ты пирог съел? Нет, не я! А ещё хочешь? Хочу. * * * Что делаешь? Ничего. А он что? Помогать пришёл. РУССКИЕ НАРОДНЫЕ ПЕСНИ •к к к Берёза моя, берёзонька, Берёза моя белая, Берёза кудрявая! Стоишь ты, берёзонька, Посередь долинушки. На тебе, берёзонька, листья зелёные; Под тобой, берёзонька, травка шелкбвая. к к к Ты рябинушка Раскудрявая, Ты когда взошла. Когда выросла? Я весной взошла, Летом выросла. По зорям цвела. Солнцем вызрела. РУССКИЕ НАРОДНЫЕ СКАЗКИ ЗИМОВЬЕ ЗВЕРЕЙ Шёл бык лесом; попадается ему навстречу баран. — Куды, баран, идёшь? — спросил бык. — От зимы лета ищу,— говорит баран. — Пойдём со мною! Вот пошли вместе; попадается им навстречу свинья. — Куды, свинья, идёшь? — спросил бык. — От зимы лета ищу, — отвечает свинья. — Иди с нами! Пошли втроём дальше; навстречу им попадается гусь. — Куды, гусь, идёшь? — спросил бык. — От зимы лета ищу, — отвечает гусь. — Ну, иди за нами! Вот гусь и пошёл за ними. Идут, а навстречу им петух. — Куды, петух, идёшь? — спросил бык. — От зимы лета ищу, — отвечает петух. — Иди за нами! Вот идут они путём-дорогою и разговаривают промеж себя: — Как же, братцы-товарищи? Время приходит холодное; где тепла искать? 10 Бык и сказывает: — Ну, давайте избу строить, а то и впрямь зимою позамёрзнем. Баран говорит: — У меня шуба тепла — вишь какая шерсть! Я и так прозимую. Свинья говорит: — А по мне хоть какие морозы — я не боюсь: зароюся в землю и без избы прозимую. Гусь говорит: — А я сяду в середину ели, одно крыло постелю, а другим оденуся, — меня никакой холод не возьмёт; я и так прозимую. Петух говорит: — И я тож! Бык видит — дело плохо, надо одному хлопотать. — Ну,— говорит, — вы как хотите, а я стану избу строить. Выстроил себе избушку и живёт в ней. Вот пришла зима холодная, стали пробирать морозы; баран — делать нечего — приходит к быку: — Пусти, брат, погреться. — Нет, баран, у тебя шуба тепла; ты и так перезимуешь. Не пущу! — А коли не пустишь, то я разбегуся и вышибу из твоей избы бревно; тебе же будет холоднее. Бык думал, думал: «Дай пущу, а то, пожалуй, и меня заморозит», — и пустил барана. Вот и свинья прозябла, пришла к быку: — Пусти, брат, погреться. — Нет, не пущу; ты в землю зароешься и так прозимуешь! — А не пустишь, так я рылом все столбы подрою да твою избу уроню. 11 Делать нечего, надо пустить; пустил и свинью. Тут пришли к быку гусь и петух: — Пусти, брат, к себе погреться. — Нет, не пущу. У вас по два крыла: одно постелешь, другим оденешься; и так прозимуете! — А не пустишь, — говорит гусь, — так я весь мох из твоих стен повыщиплю; тебе же холоднее будет. — Не пустишь? — говорит петух. — Так я взлечу наверх, всю землю с потолка сгребу; тебе же холоднее будет. Что делать быку? Пустил жить к себе и гуся и петуха. Вот живут они себе да поживают в избушке. Отогрелся в тепле петух и зачал песенки распевать. Услышала лиса, что петух песенки распевает, захотелось петушком полакомиться, да как достать его? Лиса поднялась на хитрости, отправилась к медведю да волку и сказала: — Ну, любезные куманьки, я нашла для всех поживу: для тебя, медведь, быка; для тебя, волк, барана, а для себя петуха. — Хорошо, кумушка, — говорят медведь и волк,— мы твоих услуг никогда не забудем! Пойдём же, приколем да поедим! Лиса привела их к избушке. — Кум, — говорит она медведю, — отворяй дверь, я наперёд пойду, петуха съем. Медведь отворил дверь, а лисица вскочила в избушку. Бык увидал её и тотчас прижал к стене рогами, а баран зачал осаживать по бокам; из лисы и дух вон. — Что она там долго с петухом не может управиться? — говорит волк. — Отпирай, брат Михайло Иванович! Я пойду. — Ну ступай. 12 Медведь отворил дверь, а волк вскочил в избушку. Бык и его прижал к стене рогами, а баран ну осаживать по бокам, и так его приняли, что волк и дышать перестал. Вот медведь ждал, ждал: — Что он до сих пор не может управиться с бараном! Дай я пойду. Вошёл в избушку, а бык да баран и его так же приняли. Насилу вон вырвался и пустился бежать без оглядки. СКАЗКА ОБ ИВАНЕ-ЦАРЕВИЧЕ, ЖАР-ПТИЦЕ И О СЕРОМ ВОЛКЕ в некотором царстве, в некотором государстве был-жил царь по имени Выслав Андронович. У него было три сына-царевича: первый — Дими-трий-царевич, другой — Василий-царевич, а третий — Иван-царевич. У того царя Выслава Андроновича был сад такой богатый, что ни в котором государстве лучше того не было; в том саду росли разные дорогие деревья с плодами и без плодов, и была у царя одна яблоня любимая, и на той яблоне росли яблочки все золотые. Повадилась к царю Выславу в сад летать жар-птица; на ней перья золотые, а глаза восточному хрусталю подобны. Летала она в тот сад каждую ночь и садилась на любимую Выслава-царя яблоню, срывала с неё золотые яблочки и опять улетала. Царь Выслав Андронович весьма крушился о той яблоне, что жар-птица много яблок с неё со- 13 рвала; почему призвал к себе трёх своих сыновей и сказал им: — Дети мои любезные! Кто из вас может поймать в моём саду жар-птицу? Кто изловит её живую, тому ещё при жизни моей отдам половину царства, а по смерти и всё. Тогда дети его царевичи возопили единогласно; — Милостивый государь-батюшка, ваше царское величество! Мы с великою радостью будем стараться поймать жар-птицу живую. На первую ночь пошёл караулить в сад Ди-митрий-царевич и, усевшись под ту яблонь, с которой жар-птица яблочки срывала, заснул и не слыхал, как та жар-птица прилетала и яблок весьма много ощипала. Поутру царь Выслав Андронович призвал к себе своего сына Димитрия-царевича и спросил: — Что, сын мой любезный, видел ли ты жар-птицу или нет? Он родителю своему отвечал: — Нет, милостивый государь-батюшка! Она эту ночь не прилетала. На другую ночь пошёл в сад караулить жар-птицу Василий-царевич. Он сел под ту же яблонь и, сидя час и другой ночи, заснул так крепко, что не слыхал, как жар-птица прилетала и яблочки щипала. Поутру царь Выслав призвал его к себе и спрашивал: — Что, сын мой любезный, видел ли ты жар-птицу или нет? — Милостивый государь-батюшка! Она эту ночь не прилетала. На третью ночь пошёл в сад караулить Иван-царевич и сел под ту же яблонь; сидит он час, другой и третий — вдруг осветило весь сад так, 14 как бы он многими огнями освещён был: прилетела жар-птица, села на яблоню и начала щипать яблочки. Иван-царевич подкрался к ней так искусно, что ухватил её за хвост; однако не мог её удержать: жар-птица вырвалась и полетела, и осталось у Ивана-царевича в руке только одно перо из хвоста, за которое он весьма крепко держался. Поутру, лишь только царь Выслав от сна пробудился, Иван-царевич пошёл к нему и отдал ему пёрышко жар-птицы. Царь Выслав весьма был обрадован, что меньшому его сыну удалось хотя одно перо достать от жар-птицы. Это перо было так чудно и светло, что ежели принесть его в темную горницу, то оно так сияло, как бы в том покое было зажжено великое множество свеч. Царь Выслав положил то пёрышко в свой кабинет как такую вещь, которая должна вечно храниться. С тех пор жар-птица не летала уже в сад. Царь Выслав опять призвал к себе детей своих и говорил им: — Дети мои любезные! Поезжайте, я даю вам своё благословение, отыщите жар-птицу и привезите ко мне живую; а что прежде я обещал, то, конечно, получит тот, кто жар-птицу ко мне привезёт. Димитрий и Василий-царевичи начали иметь злобу на меньшого своего брата Ивана-царевича, что ему удалось выдернуть у жар-птицы из хвоста перо; взяли они у отца своего благословение и поехали двое отыскивать жар-птицу. А Иван-царевич также начал у родителя своего просить на то благословения. Царь Выслав сказал ему: 15 — Сын мой любезный, чадо моё милое! Ты ещё молод и к такому дальнему и трудному пути непривычен; зачем тебе от меня отлучаться? ВеДь братья твои и так поехали. Ну, ежели и ты от меня уедешь, и вы все трое долго не возвратитесь? Я уже при старости и хожу под богом; ежели во время отлучки вашей господь бог отымет мою жизнь, то кто вместо меня будет управлять моим царством? Тогда может сделаться бунт или несогласие между нашим народом, а унять будет некому; или неприятель под наши области подступит, и управлять войсками нашими будет некому. Однако сколько царь Выслав ни старался удерживать Ивана-царевича, но никак не мог не отпустить его, по его неотступной просьбе. Иван-царевич взял у родителя своего благословение, выбрал себе коня, и поехал в путь, и ехал, сам не зная, куды едет. Едучи путём-дорогою, близко ли, далёко ли, низко ли, высоко ли, скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается, наконец приехал он в чистое поле, в зелёные луга. А в чистом поле стоит столб, а на столбу написаны эти слова: «Кто поедет от столба сего прямо, тот будет голоден и холоден; поедет в правую сторону, тот будет здрав и жив, а конь его будет мёртв; а кто поедет в левую сторону, тот сам будет убит, а конь его жив и здрав останется». Иван-царевич прочёл эту надпись и поехал в правую сторону, держа на уме: хотя конь его и убит будет, зато сам жив останется и со временем может достать себе другого коня. Он ехал день, другой и третий — вдруг вышел ему навстречу пребольшой серый волк и сказал: — Ох ты гой еси, младой юноша, Иван-царевич! Ведь ты читал, на столбе написано, что конь твой будет мёртв; так зачем сюда едешь? 16 Волк вымолвил эти слова, разорвал коня Ива-н^-царевича надвое и пошёл прочь в сторону. Иван-царевич вельми сокрушался по своему коню, заплакал горько и пошёл пеший. Он шёл целый день и устал несказанно и только что хотел присесть отдохнуть, вдруг нагнал его серый волк и сказал ему: — Жаль мне тебя, Иван-царевич, что ты пеш изнурился; жаль мне и того, что я заел твоего доброго коня. Добро! Садись на меня, на серого волка, и скажи, куда тебя везти и зачем? Иван-царевич сказал серому волку, куды ему ехать надобно: и серый волк помчался с ним пуще коня и чрез некоторое время как раз ночью привёз Ивана-царевича к каменной стене не гораздо высокой, остановился и сказал: — Ну, Иван-царевич, слезай с меня, с серого волка, и полезай через эту каменную стену; тут за стеною сад, а в том саду жар-птица сидит в золотой клетке. Ты жар-птицу возьми, а золотую клетку не трогай; ежели клетку возьмёшь, то тебе оттуда не уйти будет: тебя тотчас поймают! Иван-царевич перелез через каменную стену в сад, увидел жар-птицу в золотой клетке и очень на неё прельстился. Вынул птицу из клетки и пошёл назад, да потом одумался и сказал сам себе: — Что я взял жар-птицу без клетки, куда я её посажу? Воротился и лишь только снял золотую клетку — то вдруг пошел стук и гром по всему саду, ибо к той золотой клетке были струны приведены. Караульные тотчас проснулись, прибежали в сад, поймали Иван-царевича с жар-птицею и привели к своему царю, которого звали Долматом. 17 Царь Долмат весьма разгневался на Ивана-ца-ревича и вскричал на него громким и сердить/м голосом: ' — Как не стыдно тебе, младой юноша, воровать! Да кто ты таков, и которыя земли, и какого отца сын, и как тебя по имени зовут? Иван-царевич ему молвил: — Я есмь из царства Выславова, сын царя Выслава Андроновича, а зовут меня Иван-царевич. Твоя жар-птица повадилась к нам летать в сад по всякую ночь, и срывала с любимой отца моего яблони золотые яблочки, и почти всё дерево испортила; для того послал меня мой родитель, чтобы сыскать жар-птицу и к нему привезть. — Ох ты, младой юноша, Иван-царевич,— молвил царь Долмат,— пригоже ли так делать, как ты сделал? Ты бы пришёл ко мне, я бы тебе жар-птицу честию отдал; а теперь хорошо ли будет, когда я разошлю во все государства о тебе объявить, как ты в моём государстве нечестно поступил? Однако слушай, Иван-царевич! Ежели ты сослужишь мне службу — съездишь за три-девять земель, в тридесятое государство, и достанешь мне от царя Афрона коня златогривого, то я тебя в твоей вине пройду и жар-птицу тебе с великою честью отдам; а ежели не сослужишь этой службы, то дам о тебе знать во все государства, что ты нечестный вор. Иван-царевич пошёл от царя Долмата в великой печали, обеидая ему достать коня златогривого. Пришёл он к серому волку и рассказал ему обо всём, что ему царь Долмат говорил. — Ох ты гой еси, младой юноша, Иван-царевич! — молвил ему серый волк. — Для чего ты слова моего не слушался и взял золотую клетку? 18 — Виноват я перед тобою, — сказал волку 5ан-царевич. — Добро, быть так! — молвил серый волк. — Садись на меня, на серого волка; я тебя свезу, куды тебе надобно. Иван-царевич сел серому волку на спину; а волк побежал так скоро, аки стрела, и бежал он долго ли, коротко ли, наконец прибежал в государство царя Афрона ночью. И, пришедши к белокаменным царским конюшням, серый волк Ивану-царевичу сказал: — Ступай, Иван-царевич, в эти белокаменные конюшни (теперь караульные конюхи все крепко спят!) и бери ты коня златогривого. Только тут на стене висит золотая узда, ты её не бери, а то худо тебе будет. Иван-царевич, вступя в белокаменные конюшни, взял коня и пошел было назад; но увидел на стене золотую узду и так на неё прельстился, что снял её с гвоздя, и только что снял — как вдруг пошёл гром и шум по всем конюшням, потому что к той узде были струны приведены. Караульные конюхи тотчас проснулись, прибежали, Ивана-царевича поймали и повели к царю Афрону. Царь Афрон начал его спрашивать: — Ох ты гой еси, младой юноша! Скажи мне, из которого ты государства, и которого отца сын, и как тебя по имени зовут? На то отвечал ему Иван-царевич: — Я сам из царства Выславова, сын царя Вы-слава Андроновича, а зовут меня Иваном-цареви-чем. — Ох ты, младой юноша, Иван-царевич! — сказал ему царь Афрон. — Честного ли рыцаря это дело, которое ты сделал? Ты бы пришёл 19 / / ко мне, я бы тебе коня златогривого с чести^ отдал. А теперь хорошо ли тебе будет, когда /я разошлю во все государства объявить, как /ы нечестно в моём государстве поступил? Однако слушай, Иван-царевич! Ежели ты сослужишь мне службу и съездишь за тридевять земель, в тридесятое государство, и достанешь мне королевну Елену Прекрасную, в которою я давно и душою и сердцем влюбился, а достать не могу, то я тебе эту вину прощу и коня златогривого с золотою уздою честно отдам. А ежели этой службы мне не сослужишь, то я о тебе дам знать во все государства, что ты нечестный вор, и пропишу всё, как ты в моём государстве дурно сделал. Тогда Иван-царевич обещался царю Афрону королевну Елену Прекрасную достать, а сам пошёл из палат его и горько заплакал. Пришёл к серому волку и рассказал всё, что с ним случилося. — Ох ты гой еси, младой юноша, Иван-царевич! — молвил ему серый волк. — Для чего ты слова моего не слушался и взял золотую узду? — Виноват я пред тобою, — сказал волку Иван-царевич. — Добро, быть так! — продолжал серый волк. — Садись на меня, на серого волка; я тебя свезу, куды тебе надобно. Иван-царевич сел серому волку на спину; а волк побежал так скоро, как стрела, и бежал он, как бы в сказке сказать, недолгое время и, наконец, прибежал в государство королевны Елены Прекрасной. И, пришедши к золотой решётке, которая окружала чудесный сад, волк сказал Ивану-царевичу: — Ну, Иван-царевич, слезай теперь с меня, с серого волка, и ступай назад по той же дороге, 20 по которой мы сюда пришли, и ожидай меня в чистом поле под зелёным дубом. Иван-царевич пошёл, куда ему велено. Серый же волк сел близ той золотой решётки и дожидался, покуда пойдёт прогуляться в сад королевна Елена Прекрасная. К вечеру, когда солнышко стало гораздо опу-ьцаться к западу, почему и в воздухе было не очень жарко, королевна Елена Прекрасная пошла в сад прогуливаться со своими нянюшками и с придворными боярынями. Когда она вошла в сад и подходила к тому месту, где серый волк сидел за решёткою, — вдруг серый волк перескочил через решетку в сад и ухватил королевну Елену Прекрасную, перескочил назад и побежал с нею что есть силы-мочи. Прибежал в чистое поле под зелёный дуб, где его Иван-царевич дожидался, и сказал ему: — Иван-царевич, садись поскорее на меня, на серого волка! Иван-царевич сел на него, а серый волк помчал их обоих к государству царя Афрона. Няньки, и мамки, и все боярыни придворные, которые гуляли в саду с прекрасною королевною Еленою, побежали тотчас во дворец и послали в погоню, чтоб догнать серого волка; однако сколько гонцы ни гнались, не могли нагнать и воротились назад. Иван-царевич, сидя на сером волке вместе с прекрасною королевною Еленою, возлюбил её сердцем, а она Ивана-царевича; и когда серый волк прибежал в государство царя Афрона и Ива-ну-царевичу надобно было отвести прекрасную королевну Елену во дворец и отдать царю, тогда царевич весьма запечалился и начал слезно плакать. Серый волк спросил его: 21 — о чём ты плачешь, Иван-царевич? На то ему Иван-царевич отвечал: — Друг мой, серый волк! Как мне, доброму молодцу, не плакать и не крушиться? Я сердцем возлюбил прекрасную королевну Елену, а теперь должен отдать её царю Афрону за коня златогривого, а ежели её не отдам, то царь Афрон обесчестит меня во всех государствах. — Служил я тебе много, Иван-царевич, — сказал серый волк, — сослужу и эту службу. Слушай, Иван-царевич: я сделаюсь прекрасной королевной Еленой, и ты меня отведи к царю Афрону и возьми коня златогривого; он меня почтёт за настоящую королевну. И когда ты сядешь на коня златогривого и уедешь далеко, тогда я выпрошусь у царя Афрона в чистое поле погулять; и как он меня отпустит с нянюшками, и с мамушками, и со всеми придворными боярынями и буду я с ними в чистом поле, тогда ты меня вспомяни — и я опять у тебя буду. Серый волк вымолвил эти речи, ударился о сыру землю — и стал прекрасною королевною Еленою, так что никак и узнать нельзя, чтоб то не она была. Иван-царевич взял серого волка, пошёл во дворец к царю Афрону, а прекрасной королевне Елене велел дожидаться за городом. Когда Иван-царевич пришёл к царю Афрону с мнимою Еленою Прекрасною, то царь вельми возрадовался в сердце своём, что получил такое сокровище, которого он давно желал. Он принял ложную королевну, а коня златогривого вручил Ивану-царевичу. Иван-царевич сел на того коня и выехал за город; посадил с собою Елену Прекрасную и поехал, держа путь к государству царя Дол мата. 22 Серый же волк живёт у царя Афрона день, другой и третий вместо прекрасной королевны Елены, а на четвёртый день пришёл к царю Афрону проситься в чистом поле погулять, чтоб разбить тоску-печаль лютую. Как возговорил ему царь Афрон: — Ах, прекрасная моя королевна Елена! Я для тебя всё сделаю, отпущу тебя в чистое поле погулять. И тотчас приказал нянюшкам, и мамушкам, и всем придворным боярыням с прекрасною королевною идти в чистое поле гулять. Иван же царевич ехал путём-дорогою с Еленою Прекрасною, разговаривал с нею и забыл было про серого волка; да потом вспомнил; — Ах, где-то мой серый волк? Вдруг откуда ни взялся — стал он перед Ива-ном-царевичем и сказал ему: — Садись, Иван-царевич, на меня, на серого волка, а прекрасная королевна пусть едет на коне златогривом. Иван-царевич сел на серого волка, и поехали они в государство царя Дол мата. Ехали они долго ли, коротко ли и, доехав до того государства, за три версты от города остановились. Иван-царевич начал просить серого волка: — Слушай ты, друг мой любезный, серый волк! Сослужил ты мне много служб, сослужи мне и последнюю, а служба твоя будет вот какая: не можешь ли ты оборотиться в коня златогривого наместо этого, потому что с этим златогривым конём мне расстаться не хочется. Вдруг серый волк ударился о сырую землю — и стал конём златогривым. Иван-царевич, оставя прекрасную королевну Елену в зелёном лугу, сел на серого волка и поехал во дворец к царю Долмату. 23 и как скоро туда приехал, царь Долмат увидел Ивана-царевича, что едет он на коне златогривом, весьма обрадовался, тотчас вышел из палат своих, встретил царевича на широком дворе, поцеловал его во уста сахарные, взял его за правую руку и повёл в палаты белокаменные. Царь Долмат для такой радости велел сотворить пир, и они сели за столы дубовые, за скатерти браные: пили, ели, забавлялися и веселилися ровно два дни, а на третий день царь Долмат вручил Ивану-царевичу жар-птицу с золотою клеткою. Царевич взял жар-птицу, пошёл за город, сел на коня златогривого вместе с прекрасною королевной Еленою и поехал в своё отечество, в государство царя Выслава Андроновича. Царь же Долмат вздумал на другой день своего коня златогривого объездить в чистом поле; велел его оседлать, потом сел на него и поехал в чистое поле; и лишь только разъярил коня, как он сбросил с себя царя Долмата и, оборо-тясь по-прежнему в серого полка, побежал и нагнал Ивана-царевича. — Иван-царевич! — сказал он. — Садись на меня, на серого волка, а королевна Елена Прекрасная пусть едет на коне златогривом. Иван-царевич сел на серого волка, и поехали они в путь. Как скоро довёз серый волк Ивана-царевича до тех мест, где его коня разорвал, он остановился и сказал: — Ну, Иван-царевич, послужил я тебе довольно верою и правдою. Вот на сем месте разорвал я твоего коня надвое, до этого места и довёз тебя. Слезай с меня, с серого волка, теперь есть у тебя конь златогривый, так ты сядь на него и поезжай, куда тебе надобно; а я тебе больше не слуга. 24 Серый волк вымолвил эти слова и побежал в сторону; а Иван-царевич заплакал горько по сером волке и поехал в путь свой с прекрасною королевною. Долго ли, коротко ли ехал он с прекрасною королевною Еленою на коне златогривом и, не доехав до своего государства за двадцать верст, остановился, слез с коня и вместе с прекрасною королевною лёг отдохнуть от солнечного зною под деревом; коня златогривого привязал к тому же дереву, а клетку с жар-птицею поставил подле себя. Лёжа на мягкой траве и ведя разговоры полюбовные, они крепко уснули. В то самое время братья Ивана-царевича, Димитрий и Василий-царевичи, ездя по разным государствам и не найдя жар-птицы, возвращались в своё отечество с порожними руками; нечаянно наехали они на своего сонного брата Ивана-царевича с прекрасною королевною Еленою. Увидя на траве коня златогривого и жар-птицу в золотой клетке, весьма на них прельстилися и вздумали брата своего Ивана-царевича убить до смерти. Димитрий-царевич вынул из ножон меч свой, заколол Ивана-царевича и изрубил его на мелкие части; потом разбудил прекрасную королевну Елену и начал её спрашивать: — Прекрасная девица! Которого ты государства, и какого отца дочь, и как тебя по имени зовут? Прекрасная королевна Елена, увидя Ивана-царевича мёртвого, крепко испугалась, стала плакать горькими слезами и во слезах говорила: — Я королевна Елена Прекрасная, а достал меня Иван-царевич, которого вы злой смерти предали. Вы тогда б были добрые рыцари, если б выехали с ним в чистое поле да живого победи- 25 ли, а то убили сонного и тем какую себе похвалу получите? Сонный человек — что мёртвый! Тогда Димитрий-царевич приложил свой меч к сердцу прекрасной королевны Елены и сказал ей: — Слушай, Елена Прекрасная! Ты теперь в наших руках; мы повезем тебя к нашему батюшке, царю Выславу Андроновичу, и ты скажи ему, что мы и тебя достали, и жар-птицу, и коня златогривого. Ежели этого не скажешь, сейчас тебя смерти предам! Прекрасная королевна Елена, испугавшись смерти, обещалась им и клялась всею святынею, что будет говорить так, как ей велено. Тогда Димитрий-царевич с Васильем-царевичем начали метать жребий, кому достанется прекрасная королевна Елена и кому конь златогривый? И жребий пал, что прекрасная королевна должна достаться Василию-царевичу, а конь златогривый Димитрию-царевичу. Тогда Василий-царевич взял прекрасную королевну Елену, посадил на своего доброго коня, а Димитрий-царевич сел на коня златогривого и взял жар-птицу, чтобы вручить её родителю своему, царю Выславу Андроновичу, и поехали в путь. Иван-царевич лежал мёртв на том месте ровно тридцать дней, и в то время набежал на него серый волк и узнал по духу Ивана-царевича. Захотел помочь ему — оживить, да не знал, как это сделать. В то самое время увидел серый волк одного ворона и двух воронят, которые летали над трупом и хотели опуститься на землю и наесться мяса Ивана-царевича. Серый волк спрятался за куст, и как скоро воронята спустились на землю и начали есть тело Ивана-царевича, он выскочил из-за куста, схватил одного воронёнка и 26 хотел было разорвать его надвое. Тогда ворон спустился на землю, сел поодаль от серого волка и сказал ему: — Ох ты гой еси, серый волк! Не трогай моего младого детища; ведь он тебе ничего не сделал. — Слушай, ворон Воронович! — молвил серый волк. — Я твоего детища не трону и отпущу здрава и невредима, когда ты мне сослужишь службу: слетаешь за тридевять земель, в тридесятое государство, и принесёшь мне мёртвой и живой воды. На то ворон Воронович сказал серому волку: — Я тебе службу эту сослужу, только не тронь ничем моего сына. Выговоря эти слова, ворон полетел и скоро скрылся из виду. На третий день ворон прилетел и принёс с собой два пузырька: в одном — живая вода, в другом — мёртвая, и отдал те пузырьки серому волку. Серый волк взял пузырьки, разорвал воронёнка надвое, спрыснул его мёртвою водою — и тот воронёнок сросся, спрыснул живою водою — воронёнок встрепенулся и полетел. Потом серый волк спрыснул Ивана-царевича мёртвою водою — его тело срослося, спрыснул живою водою — Иван-царевич встал и промолвил: — Ах, куды как я долго спал! На то сказал ему серый волк: — Да, Иван-царевич, спать бы тебе вечно, кабы не я; ведь тебя братья твои, изрубили и прекрасную королевну Елену, и коня златогривого, и жар-птицу увезли с собою. Теперь поспешай как можно скорее в свое отечество; брат твой, Василий-царевич, женится сегодня на твоей невесте — на прекрасной королевне Елене. А чтоб тебе поскорее туда поспеть, садись лучше на меня, на серого волка; я тебя на себе донесу. 27 Иван-царевич сел на серого волка, волк побежал с ним в государство царя Выслава Андроно-вича и долго ли, коротко ли,— прибежал к городу. Иван-царевич слез с серого волка, пошёл в город и, пришедши во дворец, застал, что брат его Василий-царевич женится на прекрасной королевне Елене: воротился с нею от венца и сидит за столом. Иван-царевич вошел в палаты, и как скоро Елена Прекрасная увидала его, тотчас выскочила из-за стола, начала целовать его в уста сахарные и закричала: — Вот мой любезный жених, Иван-царевич, а не тот злодей, который за столом сидит! Тогда царь Выслав Андронович встал с места и начал прекрасную королевну Елену спрашивать, что бы такое то значило, о чём она говорила? Елена Прекрасная рассказала ему всю истинную правду, что и как было: как Иван-царевич добыл её, коня златогривого и жар-птицу, как старшие братья убили его сонного до смерти и как стращали её, чтоб говорила, будто всё это они достали. Царь Выслав весьма осердился на Димитрия и Василья-царевичей и посадил их в темницу; а Иван-царевич женился на прекрасной королевне Елене и начал с нею жить дружно, полюбовно, так что один без другого ниже единой минуты пробыть не могли. ЦАРЕВНА-ЛЯГУШКА в некотором царстве, в некотором государстве жил да был царь с царицею; у него было три сына — все молодые, холостые, удальцы такие, что ни в сказке сказать, ни пером написать; 28 младшего звали Иван-царевич. Говорит им царь таково слово: «Дети мои милые, возьмите себе по стрелке, натяните тугие луки и пустите в разные стороны; на чей двор стрела упадет, там и сватайтесь». Пустил стрелу старший брат — упала она на боярский двор, прямо против девичья терема; пустил средний брат — полетела стрела к купцу на двор и остановилась у красного крыльца, а на том крыльце стояла душа-девица, дочь купеческая; пустил младший брат — попала стрела в грязное болото, и подхватила её лягуша-квакуша. Говорит Иван-царевич: «Как мне за себя квакушу взять? Квакуша не ровня мне!» — «Бери! — отвечает ему царь. — Знать, судьба твоя такова». Вот поженились царевичи: старший на боярышне, средний на купеческой дочери, а Иван-царевич на лягуше-квакуше. Призывает их царь и приказывает: «Чтобы жёны ваши испекли мне к завтрему по мягкому белому хлебу». Воротился Иван-царевич в свои палаты невесел, ниже плеч буйну голову повесил. «Ква-ква, Иван-царевич! Почто так кручинен стал? — спрашивает его лягуша. — Аль услышал от отца своего слово неприятное?» — «Как мне не кручиниться? Государь мой батюшка приказал тебе к завтрему изготовить мягкий белый хлеб». — «Не тужи, царевич! Ложись-ка спать-почивать; утро вечера мудренее!» Уложила царевича спать да сбросила с себя лягушечью кожу — и обернулась душой-девицей, Василисой Премудрою; вышла на красное крыльцо и закричала громким голосом: «Мамки-няньки! Собирайтесь, снаряжайтесь, приготовьте мягкий белый хлеб, каков ела я, кушала у родного моего батюшки». Наутро проснулся Иван-царевич, у квакуши хлеб давно готов — и такой славный, что ни вздумать, ни взгадать, только в сказке сказать! 29 Изукрашен хлеб разными хитростями, по бокам видны города царские и с заставами. Благодарствовал царь на том хлебе Ивану-царевичу и тут же отдал приказ трём своим сыновьям: «Чтобы жёны ваши соткали мне за единую ночь по ковру». Воротился Иван-царевич невесел, ниже плеч буйну голову повесил. «Ква-ква, Иван-царевич! Почто так кручинен стал? Аль услышал от отца своего слово жёсткое, неприятное?» — «Как мне не кручиниться? Государь мой батюшка приказал за единую ночь соткать ему шёлковый ковёр». — «Не тужи, царевич! Ложись-ка спать-почивать; утро вечера мудренее!» Уложила его спать, а сама сбросила лягушечью кожу — и обернулась душой-де-вицей, Василисою Премудрою; вышла на красное крыльцо и закричала громким голосом: «Мамки-няньки! Собирайтесь, снаряжайтесь шёлковый ковёр ткать — чтоб таков был, на каком я сиживала у родного моего батюшки!» Как сказано, так и сделано. Наутро проснулся Иван-царевич, у квакуши ковёр давно готов — и такой чудный, что ни вздумать, ни взгадать, разве в сказке сказать. Изукрашен ковёр златом-серебром, хитрыми узорами. Благодарствовал царь на том ковре Ивану-царевичу и тут же отдал новый приказ, чтобы все три царевича явились к нему на смотр вместе с жёнами. Опять воротился Иван-царевич невесел, ниже плеч буйну голову повесил. «Ква-ква, Иван-царевич! Почто кручинишься? Али от отца услыхал слово неприветливое?» — «Как мне не кручиниться? Государь мой батюшка велел, чтобы я с тобой на смотр приходил; как я тебя в люди покажу!» — «Не тужи, царевич! Ступай один к царю в гости, а я вслед за тобой буду, как услышишь стук да гром — скажи: это моя лягушонка в коробчонке едет». 30 Вот старшие братья явились на смотр с своими жёнами, разодетыми, разубранными; стоят да с Ивана-царевича смеются: «Что ж ты, брат, без жены пришёл? Хоть бы в платочке принёс! И где ты этакую красавицу выискал? Чай, все болота исходил?» Вдруг поднялся великий стук да гром — весь дворец затрясся; гости крепко напугались, повскакивали с своих мест и не знают, что им делать; а Иван-царевич говорит; «Не бойтесь, господа! Это моя лягушонка в коробчон-ке приехала». Подлетела к царскому крыльцу золочёная коляска, в шесть лошадей запряжена, и вышла оттуда Василиса Премудрая — такая красавица, что ни вздумать, ни взгадать, только в сказке сказать! Взяла Ивана-царевича за руку и повела за столы дубовые, за скатерти браные. Стали гости есть-пить, веселиться; Василиса Премудрая испила из стакана да последки себе за левый рукав вылила; закусила лебедем да косточки за правый рукав спрятала. Жёны старших царевичей увидали её хитрости, давай и себе то ж делать. После, как пошла Василиса Премудрая танцевать с Иваном-царевичем, махнула левой рукой — сделалось озеро, махнула правой — и поплыли по воде белые лебеди; царь и гости диву дались. А старшие невестки пошли танцевать, махнули левыми руками — гостей забрызгали, махнули правыми — кость царю прямо в глаз попала! Царь рассердился и прогнал их нечестно. Тем временем Иван-царевич улучил минуточку, побежал домой, нашёл лягушечью кожу и спалил её на большом огне. Приезжает Василиса Премудрая, хватилась — нет лягушечьей кожи, приуныла, запечалилась и говорит царевичу: «Ох, Иван-царевич! Что же ты наделал? Если б немножко ты подождал, я бы вечно была твоею; а теперь 31 прощай! Ищи меня за тридевять земель, в тридесятом царстве — у Кощея Бессмертного». Обернулась белой лебедью и улетела в окно. Иван-царевич горько заплакал, помолился богу на все на четыре стороны и пошёл куда глаза глядят. Шёл он близко ли, далёко ли, долго ли, коротко ли — попадается ему навстречу старый старичок: «Здравствуй, — говорит, — добрый молодец! Чего ищешь, куда путь держишь?» Царевич рассказал ему своё несчастье. «Эх, Иван-царевич! Зачем ты лягушью кожу спалил? Не ты её надел, не тебе и снимать было! Василиса Премудрая хитрей, мудреней своего отца уродилась; он за то осерчал на неё и велел ей три года квакушею быть. Вот тебе клубок; куда он покатится — ступай за ним смело». Иван-царевич поблагодарствовал старику и пошёл за клубочком. Идёт чистым полем, попадается ему медведь. «Дай, — говорит, — убью зверя!» А медведь провещал ему: «Не бей меня, Иван-царевич! Когда-нибудь пригожусь тебе». Идёт он дальше, глядь, — а над ним летит селезень; царевич прицелился из ружья, хотел было застрелить птицу, как вдруг провещала она человечьим голосом: «Не бей меня, Иван-царевич! Я тебе сама пригожусь!» Он пожалел и пошёл дальше. Бежит косой заяц: царевич опять за ружьё, стал целиться, а заяц провещал ему человечьим голосом: «Не бей меня, Иван-царевич! Я тебе сам пригожусь». Иван-царевич пожалел и пошёл дальше — к синему морю, видит — на песке лежит, издыхает щука-рыба. «Ах, Иван-царевич, — провещала щука, — сжалься надо мною, пусти меня в море». Он бросил её в море и пошёл берегом. Долго ли, коротко ли — прикатился клубочек к избушке; стоит избушка на куриных лапках, кру- 32 гом повёртывается. Говорит Иван-царевич: «Избушка, избушка! Стань по-старому, как мать поставила, — ко мне передом, а к морю задом». Избушка повернулась к морю задом, к нему передом. Царевич взошёл в неё и видит: на печи, на девятом кирпичи, лежит баба-яга костяная нога, нос в потолок врос, сама зубы точит. «Гой еси, добрый молодец! Зачем ко мне пожаловал?» — спрашивает баба-яга Ивана-царевича. «Ах ты, старая хрычовка! Ты бы прежде меня, доброго молодца, накормила-напоила, в бане выпарила, да тогда б и спрашивала». Баба-яга накормила его, напоила, в бане выпарила; а царевич рассказал ей, что ищет свою жену Василису Премудрую. «А, знаю! — сказала баба-яга. — Она теперь у Кощея Бессмертного; трудно её достать, нелегко с Кощеем сладить: смерть его на конце иглы, та игла в яйце, то яйцо в утке, та утка в зайце, тот заяц в сундуке, а сундук стоит на высоком дубу, и то дерево Кощей как свой глаз бережёт». Указала яга, в каком месте растёт этот дуб; Иван-царевич пришёл туда и не знает, что ему делать, как сундук достать? Вдруг откуда не взялся — прибежал медведь и выворотил дерево с корнем; сундук упал и разбился вдребезги, выбежал из сундука заяц и во всю прыть наутёк пустился; глядь — а за ним уж другой заяц гонится, нагнал, ухватил и в клочки разорвал. Вылетела из зайца утка и поднялась высоко, высоко; летит, а за ней селезень бросился, как ударит её — утка тотчас яйцо выронила, и упало то яйцо в море. Иван-царевич, видя беду неминучую, залился слезами; вдруг подплывает к берегу щука и держит в зубах яйцо; он взял то яйцо, разбил, достал иглу и отломил кончик: 33 сколько ни бился Кощей, сколько ни метался во все стороны, а пришлось ему помереть! Иван-ца-ревич пошёл в дом Кощея, взял Василису Премудрую и воротился домой. После того они жили вместе и долго и счастливо. НИКИТА КОЖЕМЯКА в старые годы появился невдалеке от Киева страшный змей. Много народа из Киева потаскал в свою берлогу, потаскал и поел. Утащил змей и царскую дочь, но не съел её, а крепко-накрепко запер в своей берлоге. Увязалась за царевной из дому маленькая собачонка. Как улетит змей на промысел, царевна напишет записочку к отцу, к матери, привяжет записочку собачонке на шею и пошлёт её домой. Собачонка записочку отнесёт и ответ принесёт. Вот раз царь и царица пишут царевне: узнай-де от змея, кто его сильней. Стала царевна от змея допытываться и допыталась. — Есть, — говорит змей, — в Киеве Никита Кожемяка — тот меня сильней. Как ушёл змей на промысел, царевна и написала к отцу, к матери записочку: есть-де в Киеве Никита Кожемяка, он один сильнее змея. Пошлите Никиту меня из неволи выручить. Сыскал царь Никиту, и сам с царицею пошёл его просить выручить их дочку из тяжёлой неволи. В ту пору мял Кожемяка разом двенадцать воловьих кож. Как увидел Никита царя — испугался: руки у Никиты задрожали, и разорвал он разом все двенадцать кож. Рассердился тут Никита, что его испугали и ему убытку наделали, и, 34 сколько ни упрашивали его царь и царица пойти выручить царевну, не пошёл. Вот и придумал царь с царицей собрать пять тысяч малолетних сирот — осиротил их лютый змей, — и послали их просить Кожемяку освободить всю русскую землю от великой беды. Сжалился Кожемяка на сиротские слёзы, сам прослезился. Взял он триста пудов пеньки, насмолил её смолою, весь пенькою обмотался и пошёл. Подходит Никита к змеиной берлоге, а змей заперся, брёвнами завалился и к нему не выходит. — Выходи лучше на чистое поле, а не то я всю твою берлогу размечу! ~ сказал Кожемяка и стал уже брёвна руками разбрасывать. Видит змей беду неминучую, некуда ему от Никиты спрятаться, вышел в чистое поле. Долго ли, коротко ли они билися, только Никита повалил змея на землю и хотел его душить. Стал тут змей молить Никиту: — Не бей меня, Никитушка, до смерти! Сильнее нас с тобою никого на свете нет. Разделим весь свет поровну: ты будешь владеть в одной половине, а я — в другой. — Хорошо, — сказал Никита. — Надо же прежде межу проложить, чтобы потом спору промеж нас не было. Сделал Никита соху в триста пудов, запряг в неё змея и стал от Киева межу прокладывать, борозду пропахивать: глубиной та борозда в две сажени с четвертью. Провёл Никита борозду от Киева до самого Чёрного моря и говорит змею: — Землю мы разделили — теперь давай море делить, чтобы о воде промеж нас спору не вышло. Стали воду делить — вогнал Никита змея в Чёрное море, да там его и утопил. 35 Сделавши святое дело, воротился Никита в Киев, стал опять кожи мять, не взял за свой труд ничего. Царевна же воротилась к отцу, к матери. Борозда Никитина, говорят, и теперь кое-где по степи видна; стоит она валом сажени на две высотою: оставляют её на память о Никите Кожемяке. СИВКО-БУРКО Жил-был старик; у него было три сына, третий был Иван-дурак, ничего не делал, только на печи в углу сидел. Отец стал умирать и говорит; «Дети! Как я умру, вы каждый поочерёдно ходите на могилу ко мне спать по три ночи», — и умер. Старика схоронили. Приходит ночь; надо большому брату ночевать на могиле, а ему — коё лень, коё боится, он и говорит малому брату: «Иван-дурак! Поди-ка к отцу на могилу, ночуй за меня. Ты ничего же не делаешь!» Иван-дурак собрался, пришёл на могилу, лежит; в полночь вдруг могила расступилась, старик выходит и спрашивает: «Кто тут? Ты, большой сын?» — «Нет, батюшка! Я, Иван-дурак». Старик узнал его и спрашивает: «Что же большой сын не пришёл?» — «А он меня послал, батюшка!» — «Ну, твоё счастье!» Старик свистнул-гайкнул^ богатырским посвистом: «Сивко-бурко, вещий воронко!» Сивко бежит, только земля дрожит, из очей искры сыплются, из ноздрей дым столбом. «Вот тебе, сын мой, добрый конь; а ты, конь, служи ему, как мне служил». Проговорил это старик, лёг в могилу. Иван-дурак погладил, поласкал сивка и отпустил, сам домой по- Гайкать — кричать, кликать. 36 шёл. Дома спрашивают братья: «Что, Иван-дурак, ладно ли ночевал?» — «Очень ладно, братья!» Другая ночь приходит. Середний брат тоже не идёт ночевать на могилу и говорит: «Иван-дурак! Поди на могилу-то к батюшке, ночуй и за меня». Иван-дурак, не говоря ни слова, собрался и покатил, пришёл на могилу, лёг, дожидается полночи. В полночь также могила раскрылась, отец вышел, спрашивает: «Ты, середний сын?» — «Нет, — говорит Иван-дурак, — я же опять, батюшка!» Старик гайкнул богатырским голосом, свистнул молодецким посвистом: «Сивко-бурко, вещий воронко!» Бурко бежит, только земля дрожит, из очей пламя пышет, а из ноздрей дым столбом. «Ну, бурко, как мне служил, так служи и сыну моему. Ступай теперь!» Бурко убежал; старик лёг в могилу, а Иван-дурак пошёл домой. Братья опять спрашивают: «Каково, Иван-дурак, ночевал?» — «Очень, братья, ладно!» На третью ночь Иванова очередь; он не дожидается наряду, собрался и пошёл. Лежит на могиле; в полночь опять старик вышел, уж знает, что тут Иван-дурак, гайкнул богатырским голосом, свистнул молодецким посвистом: «Сивко-бур-ко, вещий воронко!» Воронко бежит, только земля дрожит, из очей пламя пышет, а из ноздрей дым столбом. «Ну, воронко, как мне служил, так и сыну моему служи». Сказал это старик, простился с Иваном-дураком, лёг в могилу. Иван-дурак погладил воронка, посмотрел и отпустил, сам пошел домой. Братья опять спрашивают: «Каково, Иван-дурак, ночевал?» — «Очень ладно, братья!» Живут; двое братовей робят, а Иван-дурак ничего. Вдруг от царя клич: ежели кто сорвёт царевнин портрет с дому чрез сколько-то много брёвен, за того её и взамуж отдаст. Братья сбираются посмотреть, кто станет срывать портрет. 37 Иван-дурак сидит на печи за трубой и бает: «Братья! Дайте мне каку лошадь, я поеду посмотрю же». — «Э! — взъелись братья на него. — Сиди, дурак, на печи; чего ты поедешь? Людей, что ли, смешить!» Нет, от Ивана-дурака отступу нету! Братья не могли отбиться: «Ну, ты возьми, дурак, вон трёхногую кобылёнку!» Сами уехали. Иван-дурак за ними же поехал в чисто поле, в широко раздолье; слез с кобылёнки, сам свистнул молодецким посвистом, гайкнул богатырским голосом: «Сивко-бурко, веидий воронко!» Сивко бежит, только земля дрожит, из очей пламя пышет, а из ноздрей дым столбом. Иван-дурак в одно ушко залез — напился-наелся, в друго вылез — оделся, молодец такой стал, что и братьям не узнать! Сел на сивка и поехал срывать портрет. Народу было тут видимо-невидимо; завидели молодца, все начали смотреть. Иван-дурак с размаху нагнал, конь его скочил и портрет не достал только через три бревна. Видели, откуда приехал, а не видали, куда уехал! Он коня отпустил, сам пришёл домой, сел на печь. Вдруг братья приезжают и сказывают жёнам: «Ну, жёны, какой молодец приезжал, так мы такого сроду не видали! Портрет не достал только через три бревна. Видели, откуль приехал; не видали, куда уехал. Ещё опять приедет...» Иван-дурак сидит на печи и говорит: «Братья, не я ли тут был?» — «Куда к чёрту тебе быть! Сиди, дурак, на печи да протирай нос». Время идёт. От царя тот же клич. Братья опять стали собираться, а Иван-дурак и говорит: «Братья! Дайте мне каку-нибудь лошадь». Они отвечают: «Сиди, дурак, дома! Друго лошадь станешь переводить!» Нет, отбиться не могли, велели опять взять хромую кобылёшку. Иван-дурак свист- 38 нул молодецким посвистом, гайкнул богатырским голосом: «Сивко-бурко, вещий воронко!» Бурко бежит, только земля дрожит, из очей пламя пышет, а из ноздрей дым столбом. Иван-дурак в право ухо залез — оделся, выскочил в лево — молодцом сделался, соскочил на коня, поехал; портрет не достал только за два бревна. Видели, откуда приехал, а не видели, куда уехал! Бурка отпустил, а сам пошёл домой, сел на печь, дожидается братовей. Братья приехали и сказывают: «Бабы! Тот же молодец опять приезжал, да не достал портрет только за два бревна». Иван-дурак и говорит им: «Братья, не я ли тут был?» — «Сиди, дурак! Где у чёрта был!» Через немного время от царя опять клич. Братья начали сбираться, а Иван-дурак и просит: «Дайте, братья, каку-нибудь лошадь; я съезжу, посмотрю же». — «Сиди, дурак, дома! Докуда лошадей-то у нас станешь переводить?» Нет, отбиться не могли, бились-бились, велели взять худую кобылёшку; сами уехали. Иван-дурак свистнул молодецким посвистом, гайкнул богатырским голосом: «Сивко-бурко, вещий воронко!» Воронко бежит, только земля дрожит, из очей пламя пышет, а из ноздрей дым столбом. Иван-дурак в одно ушко залез — напился-наелся, в друго вылез — молодцом оделся, сел на коня и поехал. Как только доехал до царских чертогов, портрет и ширинку^ так и сорвал. Видели, откуда приехал, а не видели, куда уехал! Он так же воронка отпустил, пошел домой, сел на печь, ждёт братовей. Братья приехали, сказывают: «Ну, хозяйки! Тот же молодец как нагнал сегодня, так портрет Платок, полотенце. 39 и сорвал». Иван-дурак сидит за трубой и бает; «Братья, не я ли тут был?» — «Сиди, дурак! Где ты у чёрта был!» Через немного время царь сделал бал, созывает всех бояр, воевод, князей, думных, сенаторов, купцов, мещан и крестьян. И Ивановы братья поехали; Иван-дурак не отстал, сел где-то на печь за трубу, глядит, рот разинул. Царевна потчует гостей, каждому подносит пива и смотрит, не утрётся ли кто ширинкой? — тот её и жених. Только никто не утёрся; а Иван-дурака не видала, обошла. Гости разошлись. На другой день царь сделал другой бал; опять виноватого не нашли, кто сорвал ширинку. На третий день царевна так же стала из своих рук подносить гостям пиво; всех обошла, никто не утёрся ширинкой. «Что это, — думает она себе, — нет моего суженого!» Взглянула за трубу и увидела там Ивана-ду-рака; платьишко на нём худое, весь в саже, волосы дыбом. Она налила стакан пива, подносит ему, а братья глядят, да и думают: царевна-то и дураку-то подносит пиво! Иван-дурак выпил, да и утерся ширинкой. Царевна обрадовалась, берёт его за руку, ведёт к отцу и говорит: «Батюшка! Вот мой суженый». Братовей тут ровно ножом по сердцу-то резнуло, думают: «Чего это царевна! Не с ума ли сошла? Дурака ведёт в сужены». Разговоры тут коротки: веселым пирком да за свадебку. Наш Иван тут стал не Иван-дурак, а Иван царский зять; оправился, очистился, молодец молодцом стал, не стали люди узнавать! Тогда-то братья узнали, что значило ходить спать на могилу к отцу. БЫЛИНЫ ИСЦЕЛЕНИЕ ИЛЬИ МУРОМЦА В славном городе во Муроме, Во селе было Карачарове, Сиднем сидел Илья Муромец, крестьянский сын. Сиднем сидел цело тридцать лет. Уходил государь его батюшка Со родителем со матушкою На работушку на крестьянскую. Как приходили две калики перехожие Под тое окошечко косявчето. Говорят калики таковы слова; «Ай же ты, Илья Муромец, крестьянский сын! Отворяй каликам ворота широкие. Пусти-ка калик к себе в дом». Ответ держит Илья Муромец: «Ай же вы, калики перехожие! Не могу отворить ворот широких, Сиднем сижу цело тридцать лет, Не владаю ни руками, ни ногами». Опять говорят калики перехожие: «Выставай-ка, Илья, на резвы ноги, Отворяй-ка ворота широкие, Пускай-то калик к себе в дом». Выставал Илья на резвы ноги. Отворял ворота широкие 41 и пускал калик к себе в дом. Приходили калики перехожие, Они крест кладут по-писаному, Поклон ведут по-учёному, Наливают чарочку питьица медвяного, Подносят-то Илье Муромцу. Как выпил-то чару питьица медвяного, Богатырско его сердце разгорелося. Его белое тело распотелося. Воспроговорят калики таковы слова: «Что чувствуешь в себе, Илья?» Бил челом Илья, калик поздравствовал: «Слышу в себе силушку великую». Говорят калики перехожие: «Будь ты, Илья, великий богатырь, И смерть тебе на бою не писана; Бейся-ратися со всяким богатырём И со всею поленицею удалою, А только не выходи драться С Святогором-богатырём — Его и земля на себе через силу носит; Не ходи драться с Самсоном-богатырём — У него на голове семь власов ангельских; Не бейся и с родом Микуловым — Его любит матушка сыра земля; Не ходи еш.ё на Вольгу Сеславьича — Он не силою возьмёт. Так хитростью-мудростью. Доставай, Илья, коня собе богатырского. Выходи в раздольице чисто поле, Покупай первого жеребчика, Станови его в срубу на три месяца, Корми его пшеном белояровым. А пройдёт поры-времени три месяца, Ты по три ночи жеребчика в саду поваживай 42 и в три росы жеребчика выкатывай, Подводи его к тыну ко высокому. Как станет жеребчик через тын перескакивать И в ту сторону и в другую сторону, Поезжай на нём, куда хочешь, Будет носить тебя». Тут калики потерялися. Пошёл Илья ко родителю ко батюшку На тую на работу на крестьянскую, — Он дубьё-колодьё всё повырубил, В глубоку реку повыгрузил, А сам и сшёл домой. Выстали отец с матерью от крепкого сна — испужалися: «Что это за чудо подеялось? Кто бы нам это сработал работушку?» Работа-то была поделана, И пошли они домой. Как пришли домой, видят: Илья Муромец ходит по избы. Стали его спрашивать. Как он выздоровел. Илья и рассказал им, Как приходили калики перехожие, Поили его питьицем медвяныим — И с того он стал владать руками и ногами И силушку получил великую. Пошёл Илья в раздольице чисто поле. Видит: мужик ведёт жеребчика немудрого, Бурого жеребчика косматенького. Покупал Илья того жеребчика. Что запросил мужик, то и дал; Становил жеребчика в сруб на три месяца. Кормил его пшеном белояровым. Поил свежей ключевой водой. 43 и прошло поры времени три месяца. Стал Илья жеребчика по три ночи в саду поваживать, В три росы его выкатывал; Подводил ко тыну ко высокому, И стал Бурушко через тын перескакивать И в ту сторону и в другую сторону. Тут Илья Муромец Седлал добра коня, зауздывал. Брал у батюшки, у матушки Прощенье-благословеньице И поехал в раздельице чисто поле. РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА XIX века ГАРШИН Всеволод Михайлович 1855—1888 ЛЯГУШКА-ПУТЕШЕСТВЕННИЦА Жила-была на свете лягушка-путешественница. Сидела она в болоте, ловила комаров да мошку, весною громко квакала вместе со своими подругами. И весь век она прожила бы благополучно — конечно, в том случае, если бы не съел её аист. Но случилось одно происшествие. Однажды она сидела на сучке высунувшейся из воды коряги и наслаждалась тёплым мелким дождиком. «Ах, какая сегодня прекрасная мокрая погода! — думала она. — Какое это наслаждение — жить на свете!» Дождик моросил по её пёстренькой лакированной спинке: капли его подтекали ей под брюшко и за лапки, и это было восхитительно приятно, так приятно, что она чуть-чуть не заквакала, но, к счастью, вспомнила, что была уже осень и что осенью лягушки не квакают, — на это есть весна, — и что, заквакав, она может уронить своё лягушачье достоинство. Поэтому она промолчала и продолжала нежиться. Вдруг тонкий, свистящий, прерывистый звук раздался в воздухе. Есть такая порода уток: когда они летят, то их крылья, рассекая воздух, точно поют или, лучше сказать, посвистывают. Фью-фью- 47 фью — раздаётся в воздухе, когда летит высоко над вами стая таких уток, а их самих даже и не видно, так они высоко летят. На этот раз утки, описав огромный полукруг, спустились и сели как раз в то самое болото, где жила лягушка. — Кря, кря! — сказала одна из них. — Лететь еш,ё далеко: надо покушать. И лягушка сейчас же спряталась. Хотя она и знала, что утки не станут есть её, большую и толстую квакушку, но всё-таки, на всякий случай, она нырнула под корягу. Однако, подумав, она решилась высунуть из воды свою лупоглазую голову: ей было очень интересно узнать, куда летят утки. — Кря, кря! — сказала другая утка, — уже холодно становится! Скорей на юг! Скорей на юг! И все утки стали громко крякать в знак одобрения. — Госпожи утки! — осмелилась сказать лягушка. — Что такое юг, на который вы летите? Прошу извинения за беспокойство. И утки окружили лягушку. Сначала у них явилось желание съесть её, но каждая из них подумала, что лягушка слишком велика и не пролезет в горло. Тогда все они начали кричать, хлопая крыльями: — Хорошо на юге! Теперь там тепло! Там есть такие славные тёплые болота! Какие там червяки! Хорошо на юге! Они так кричали, что почти оглушили лягушку. Едва-едва она убедила их замолчать и попросила одну из них, которая казалась ей толш,е и умнее всех, объяснить ей, что такое юг. И когда та рассказала ей о юге, то лягушка пришла в восторг, но в конце всё-таки спросила, потому что была осторожна: — А много ли там мошек и комаров? 48 — О! Целые тучи! — ответила утка. — Ква! — сказала лягушка и тут же обернулась посмотреть, нет ли здесь подруг, которые могли бы услышать её и осудить за кваканье осенью. Она уж никак не могла удержаться, чтобы не квакнуть хоть разик. — Возьмите меня с собой! — Это мне удивительно! — воскликнула утка. — Как мы тебя возьмём? У тебя нет крыльев. — Когда вы летите? — спросила лягушка. — Скоро, скоро! — закричали все утки. — Кря, кря! Кря! Кря! Тут холодно! На юг! На юг! — Позвольте мне подумать только пять минут, — сказала лягушка, — я сейчас вернусь, я, наверное, придумаю что-нибудь хорошее. И она шлёпнулась с сучка, на который было снова влезла, в воду, нырнула в тину и совершенно зарылась в ней, чтобы посторонние предметы не мешали ей размышлять. Пять минут прошло, утки совсем было собрались лететь, как вдруг из воды, около сучка, на котором она сидела, показалась её морда, и выражение этой морды было самое сияющее, на какое только способна лягушка. — Я придумала! Я нашла! — сказала она. — Пусть две из вас возьмут в свои клювы прутик, а я прицеплюсь за него посередине. Вы будете лететь, а я ехать. Нужно только, чтобы вы не крякали, а я не квакала, и всё будет превосходно. Хотя молчать и тащить хоть бы и лёгкую лягушку три тысячи вёрст не бог знает какое удовольствие, но её ум привёл уток в такой восторг, что они единодушно согласились нести её. Решили переменяться каждые два часа, и так как уток было, как говорится в загадке, столько, да ещё 49 / столько, да полстолько, да четверть столько, а лягушка была одна, то нести её приходилось не особенно часто. Нашли хороший, прочный прутик, две утки взяли его в клювы, лягушка прицепилась ртом за середину, и всё стадо поднялось в воздух. У лягушки захватило дух от страшной высоты, на которую её подняли; кроме того, утки летели неровно и дёргали прутик; бедная квакушка болталась в воздухе, как бумажный паяц, и изо всей мочи стискивала свои челюсти, чтобы не оторваться и не шлёпнуться на землю. Однако она скоро привыкла к своему положению и даже начала осматриваться. Под нею быстро проносились поля, луга, реки и горы, которые ей, впрочем, было очень трудно рассматривать, потому что, вися на прутике, она смотрела назад и немного вверх, но кое-что всё-таки видела, и радовалась, и гордилась. «Вот как я превосходно придумала», ~ думала она про себя. А утки летели вслед за нёсшей её передней парой, кричали и хвалили её. — Удивительно умная голова наша лягушка, — говорили они. — Даже между утками мало таких найдётся. Она едва удержалась, чтобы не поблагодарить их, но, вспомнив, что, открыв рот, она свалится со страшной высоты, еш,е крепче стиснула челюсти и решилась терпеть. Она болталась таким образом целый день: нёсшие её утки переменялись на лету, ловко подхватывая прутик. Это было очень страшно: не раз лягушка чуть было не квакала от страха, но нужно было иметь присутствие духа, и она его имела. Вечером вся компания остановилась в каком-то болоте; с зарёю утки с лягушкой снова пустились в путь, но на этот раз 50 путешественница, чтобы лучше видеть, что делается на пути, прицепилась спинкой и головой вперёд, а брюшком назад. Утки летели над сжатыми полями, над пожелтевшими лесами и над деревнями, полными хлеба в скирдах; оттуда доносился людской говор и стук цепов, которыми молотили рожь. Люди смотрели на стаю уток и, замечая в ней что-то странное, показывали на неё руками. И лягушке ужасно захотелось лететь поближе к земле, показать себя и послушать, что о ней говорят. На следующем отдыхе она сказала: — Нельзя ли нам лететь не так высоко? У меня от высоты кружится голова, и я боюсь свалиться, если мне вдруг сделается дурно. И добрые утки обещали ей лететь пониже. На следующий день они летели так низко, что слышали голоса. — Смотрите, смотрите! — кричали дети в одной деревне. — Утки лягушку несут! Лягушка услышала это, и у неё прыгало сердце. — Смотрите, смотрите! — кричали в другой деревне взрослые. — Вот чудо-то! «Знают ли они, что это придумала я, а не утки?» — подумала квакушка. — Смотрите, смотрите! — кричали в третьей деревне. — Экое чудо! И кто это придумал такую хитрую штуку? Тут лягушка уж не выдержала и, забыв всякую осторожность, закричала изо всей мочи: — Это я! Я! И с этим криком она полетела вверх тормашками на землю. Утки громко закричали; одна из них хотела подхватить бедную спутницу на лету, но промахнулась. Лягушка, дрыгая всеми четырьмя лапками, быстро падала на землю; но так 51 как утки летели очень быстро, то и она упала не прямо на то место, над которым закричала и где была твёрдая дорога, а гораздо дальше, что было для неё большим счастьем, потому что она бултыхнулась в грязный пруд на краю деревни. Она скоро вынырнула из воды и тотчас же опять сгоряча закричала во всё горло: — Это я! Это я придумала! Но вокруг неё никого не было. Испуганные неожиданным всплеском, местные лягушки все попрятались в воду. Когда они начали показываться из неё, то с удивлением смотрели на новую. И она рассказала им чудную историю о том, как она думала всю жизнь и наконец изобрела новый, необыкновенный способ путешествия на утках; как у неё были свои собственные утки, которые носили её, куда ей было угодно; как она побывала на прекрасном юге, где так хорошо, где такие прекрасные тёплые болота и так много мошек и всяких других съедобных насекомых. — Я заехала к вам посмотреть, как вы живёте, — сказала она. — Я пробуду у вас до весны, пока не вернутся мои утки, которых я отпустила. Но утки уж никогда не вернулись. Они думали, что квакушка разбилась о землю, и очень жалели её. ДРОЖЖИН Спиридон Дмитриевич 1848—1930 ПЕРВАЯ БОРОЗДА Вышел внук на пашню к деду В рубашонке, босиком, Улыбнулся и промолвил: — Здравствуй, дедушка Пахом! Ты, я вижу, притомился. Научи меня пахать, Как зимой в избе, бывало. По складам учил читать. — Что ж, изволь, коли охота И силёнка есть в руках, Поучися, будь помощник Деду старому в трудах! И Пахом к сохе с любовью Внука за руку подвёл; Внук тихонько бороздою За лошадкою пошёл... Бодро, весело лошадка Выступает впереди, А у пахаря-то сердце Так и прыгает в груди! 53 «Вот, — он думает, — вспашу я Эту полосу, потом Из кошницы дед засеет Золотым её зерном; Уродится рожь густая; А весною — благодать, Как начнёт она по зорькам Жёлтый колос наливать; Уберётся васильками. Словно море, зашумит, Выйдут жницы на полоску. Серп на солнце заблестит. Мы приедем на телеге И из связанных снопов На гумне намечем много Золотых тогда скирдов!» Долго издали на внука Смотрит дедушка седой И любуется глубоко Проведённой бороздой. * * * Пройдёт зима холодная, Настанут дни весенние. Теплом растопит солнышко, Как воск, снега пушистые. Листами изумрудными Леса зазеленеются, И вместе с травкой бархатной Взойдут цветы душистые. 54 * * Тени вечера сгущаются, Воздух влажен и душист, И росою умывается На деревьях каждый лист. Птицы в гнёзда схоронилися, И у берега реки, Чуть мерцая, засветилися По деревне огоньки. ЖУКОВСКИИ Василий Андреевич 1783—1852 ПТИЧКА Птичка Птичка Птичка Птичка Птичка Птички летает, играет, поёт; летала, играла, уж нет! Где же ты, птичка? Где ты, певичка? В дальнем краю Гнёздышко вьёшь ты; Там и поёшь ты Песню свою. КРЫЛОВ Иван Андреевич 1769—1844 ВОЛК и кот Волк из лесу в деревню забежал, Не в гости, но живот спасая; За шкуру он свою дрожал; Охотники за ним гнались и гончих стая. Он рад бы в первые тут шмыгнуть ворота, Да то лишь горе. Что все ворота на запоре. Вот видит Волк мой на заборе Кота, И молит: «Васенька, мой друг! Скажи скорее, Кто здесь из мужиков добрее, Чтобы укрыть меня от злых моих врагов? Ты слышишь лай собак и страшный звук рогов? Всё это ведь за мной». — «Проси скорей Степана; Мужик предобрый он», — кот Васька говорит. «То так, да у него я ободрал барана». — «Ну, попытайся ж у Демьяна». — «Боюсь, что на меня и он сердит: Я у него унёс козлёнка». — «Беги ж, вон там живёт Трофим». — «К Трофиму? Нет, боюсь и встретиться я с ним: Он на меня с весны грозится за ягнёнка!» — «Ну, плохо ж! Но авось тебя укроет Клим!» — «Ох, Вася, у него зарезал я телёнка!» — 57 «Что вижу, кум! Ты всем в деревне насолил! — Сказал тут Васька Волку, — Какую ж ты себе защиту здесь сулил? Нет, в наших мужичках не столько мало толку. Чтоб на свою беду тебя спасли они. И правы — сам себя вини: Что ты посеял, то и жни». ВОРОНА И ЛИСИЦА Уж сколько раз твердили миру. Что лесть гнусна, вредна; но только всё не впрок, И в сердце льстец всегда отыщет уголок. Вороне где-то бог послал кусочек сыру; На ель Ворона взгромоздясь. Позавтракать было совсем уж собралась, Да призадумалась, а сыр во рту держала. На ту беду Лиса близёхонько бежала; Вдруг сырный дух Лису остановил: Лисица видит сыр. Лисицу сыр пленил. Плутовка к дереву на цыпочках подходит; Вертит хвостом, с Вороны глаз не сводит И говорит так сладко, чуть дыша: «Голубушка, как хороша! Ну что за шейка, что за глазки! Рассказывать, так, право, сказки! Какие пёрышки! какой носок! И, верно, ангельский быть должен голосок! Спой, светик, не стыдись! Что, ежели, сестрица, 58 при красоте такой и петь ты мастерица, — Ведь ты б у нас была царь-птица!» Вещуньина с похвал вскружилась голова, От радости в зобу дыханье спёрло, — И на приветливы Лисицыны слова Ворона каркнула во всё воронье горло: Сыр выпал — с ним была плутовка такова. ЗЕРКАЛО И ОБЕЗЬЯНА Мартышка, в зеркале увидя образ свой, Тихохонько Медведя толк ногой: «Смотри-ка, — говорит, — кум милый мой! Что это там за рожа? Какие у неё ужимки и прыжки! Я удавилась бы с тоски. Когда бы на неё хоть чуть была похожа. А ведь, признайся, есть Из кумушек моих таких кривляк пять-шесть; Я даже их могу по пальцам перечесть». — «Чем кумушек считать трудиться, Не лучше ль на себя, кума, оборотиться?» Ей Мишка отвечал. Но Мишенькин совет лишь попусту пропал. Таких примеров много в мире: Не любит узнавать никто себя в сатире. Я даже видел то вчера: Что Климыч на руку нечист, все это знают; Про взятки Климычу читают, А он украдкою кивает на Петра. 59 кот и ПОВАР Какой-то Повар-грамотей С поварни побежал своей В кабак (он набожных был правил И в этот день по куме тризну правил), А дома стеречи съестное от мышей Кота оставил. Но что же, возвратясь, он видит? На полу Объедки пирога; а Васька-кот в углу, Припав за уксусным бочонком, Мурлыча и ворча, трудится над курчонком. «Ах, ты, обжора! ах, злодей! — Тут Ваську Повар укоряет, — Не стыдно ль стен тебе, не только что людей? (А Васька все-таки курчонка убирает.) Как! быв честным котом до этих пор. Бывало, за пример тебя смиренства кажут, — А ты... ахти, какой позор! Теперя все соседи скажут: Кот Васька плут! Кот Васька вор! И Ваську-де не только что в поварню. Пускать не надо и на двор. Как волка жадного в овчарню: Он порча, он чума, он язва здешних мест!» (А Васька слушает да ест.) Тут ритор мой, дав волю слов теченью. Не находил конца нравоученью. Но что ж? Пока его он пел. Кот Васька всё жаркое съел. А я бы повару иному Велел на стенке зарубить: Чтоб там речей не тратить по-пустому. Где нужно власть употребить. 60 листы и КОРНИ в прекрасный летний день, Бросая по долине тень, Листы на дереве с зефирами шептали, Хвалились густотой, зелёностью своей, И вот как о себе зефирам толковали: «Не правда ли, что мы краса долины всей? Что нами дерево так пышно и кудряво. Раскидисто и величаво? Что б было в нём без нас? Ну, право, Хвалить себя мы можем без греха! Не мы ль от зноя пастуха И странника в тени прохладной укрываем? Не мы ль красивостью своей Плясать сюда пастушек привлекаем? У нас же раннею и позднею зарёй Насвистывает соловей. Да вы, зефиры, сами Почти не расстаётесь с нами». — «Примолвить можно бы спасибо тут и нам», — Им голос отвечал из-под земли смиренно. — «Кто смеет говорить столь нагло и надменно? Вы кто такие там. Что дерзко так считаться с нами стали?» — Листы, по дереву шумя, залепетали. «Мы те. Которые, здесь роясь в темноте. Питаем вас. Ужель не узнаёте? Мы Корни дерева, на коем вы цветёте. Красуйтесь в добрый час! Да только помните ту разницу меж нас: Что с новою весной лист новый народится, А если корень иссушится — Не станет дерева, ни вас». 61 МАРТЫШКА И ОЧКИ Мартышка к старости слаба глазами стала; А у людей она слыхала, Что это зло еидё не так большой руки: Лишь стоит завести Очки. Очков с полдюжины себе она достала; Вертит Очками так и сяк: То к темю их прижмёт, то их на хвост нанижет, То их понюхает, то их полижет — Очки не действуют никак. «Тьфу пропасть! — говорит она. — И тот дурак Кто слушает людских всех врак: Всё про Очки лишь мне налгали; И проку на волос нет в них». Мартышка тут с досады и с печали О камень так хватила их, Что только брызги засверкали. К несчастью, то ж бывает у людей: Как ни полезна веидь, — цены не зная ей. Невежда про неё свой толк всё к худу клонит; А ежели невежда познатней, То он её еш,ё и гонит. ТРУДОЛЮБИВЫЙ МЕДВЕДЬ Увидя, что мужик, трудяся над дугами, Их прибыльно сбывает с рук (А дуги гнут с терпеньем и не вдруг), Медведь задумал жить такими же трудами. Пошёл по лесу треск и стук, И слышно за версту проказу. 62 орешника, березняка и вязу Мой Мишка погубил несметное число, А не даётся ремесло. Вот идет к мужику он попросить совета И говорит: «Сосед, что за причина эта? Деревья таки я ломать могу, А не согнул ни одного в дугу. Скажи, в чём есть тут главное уменье?» «В том, — отвечал сосед, — Чего в тебе, кум, вовсе нет: В терпенье». ЛЕРМОНТОВ Михаил Юрьевич 1814—1841 ГОРНЫЕ ВЕРШИНЫ (Из Гёте) Горные вершины Спят во тьме ночной; Тихие долины Полны свежей мглой; Не пылит дорога, Не дрожат листы. Подожди немного, Отдохнёшь и ты. ДВА ВЕЛИКАНА в шапке золота литого Старый русский великан Поджидал к себе другого Из далёких чуждых стран. За горами, за долами Уж гремел об нём рассказ, И померяться главами Захотелось им хоть раз. И пришёл с грозой военной Трёхнедельный удалец, 64 и рукою дерзновенной Хвать за вражеский венец. Но улыбкой роковою Русский витязь отвечал: Посмотрел — тряхнул главою. Ахнул дерзкий — и упал! Но упал он в дальнем море На неведомый гранит, Там, где буря на просторе Над пучиною шумит. ОСЕНЬ Листья в поле пожелтели, И кружатся, и летят; Лишь в бору поникши ели Зелень мрачную хранят. Под нависшею скалою Уж не любит меж цветов Пахарь отдыхать порою От полуденных трудов. Зверь отважный поневоле Скрыться где-нибудь спешит. Ночью месяц тускл и поле Сквозь туман лишь серебрит. МАЙКОВ Аполлон Николаевич 1821—1897 Весна! выставляется первая рама — И в комнату шум ворвался: И благовест ближнего храма, И говор народа, и стук колеса. Мне в душу повеяло жизнью и волей: Вон — даль голубая видна... И хочется в поле, в широкое поле. Где, шествуя, сыплет цветами весна! Голубенький, чистый Подснежник-цветок! И подле сквозистый. Последний снежок... Последние слёзы О горе былом, И первые грёзы О счастье ином... КОЛЫБЕЛЬНАЯ ПЕСНЯ Спи, дитя моё, усни! Сладкий сон к себе мани: В няньки я тебе взяла Ветер, солнце и орла. 66 Улетел орёл домой; Солнце скрылось под водой; Ветер, после трёх ночей, Мчится к матери своей. Ветра спрашивает мать: «[де изволил пропадать? Али звёзды воевал? Али волны всё гонял?» «Не гонял я волн морских, Звёзд не трогал золотых; Я дитя оберегал, Колыбелечку качал!» ЛЕТНИЙ ДОЖДЬ — Золото, золото падает с неба! — Дети кричат и бегут за дождём... — Полноте, дети, его мы сберём. Только сберём золотистым зерном В полных амбарах душистого хлеба! МАМИН-СИБИРЯК Дмитрий Наркисович 1852—1912 АЛЁНУШКИНЫ СКАЗКИ Присказка Баю-баю-баю... Один глазок у Алёнушки спит, другой — смотрит; одно ушко у Алёнушки спит, другое — слушает. Спи, Алёнушка, спи, красавица, а папа будет рассказывать сказки. Кажется, все тут: и сибирский кот Васька, и лохматый деревенский пёс Постойко, и серая Мышка-норушка, и Сверчок за печкой, и пёстрый Скворец в клетке, и забияка Петух. Спи, Алёнушка, сейчас сказка начинается. Вон уже в окно смотрит высокий месяц; вон косой заяц приковылял на своих валенках; волчьи глаза засветились желтоватыми огоньками, медведь Мишка сосёт свою лапу. Подлетел к самому окну старый Воробей, стучит носом о стекло и спрашивает: скоро ли? Все тут, все в сборе, и все ждут Алёнушкиной сказки. Один глазок у Алёнушки спит, другой — смотрит; одно ушко у Алёнушки спит, другое — слушает. Баю-баю-баю... 68 Сказка про храброго Зайца — Длинные Уши, Косые Глаза, Короткий Хвост Родился зайчик в лесу и всё боялся. Треснет где-нибудь сучок, вспорхнёт птица, упадёт с дерева ком снега — у зайчика душа в пятки. Боялся зайчик день, боялся два, боялся неделю, боялся год: а потом вырос он большой, и вдруг надоело ему бояться. — Никого я не боюсь! — крикнул он на весь лес. — Вот не боюсь нисколько, и всё тут! Собрались старые зайцы, сбежались маленькие зайчата, приплелись старые зайчихи, — все слушали, как хвастается Заяц — Длинные Уши, Косые Глаза, Короткий Хвост, — слушают и собственным ушам не верят. Не было ещё, чтобы заяц не боялся никого. — Эй ты, Косой Глаз, ты и волка не боишься? — И волка не боюсь, и лисицы, и медведя — НИКОГО не боюсь! Это уж выходило совсем забавно. Хихикнули молодые зайчата, прикрыв мордочки передними лапками, засмеялись добрые старушки-зайчихи, улыбнулись даже старые зайцы, побывавшие в лапах у лисы и отведавшие волчьих зубов. Очень уж смешной заяц!.. Ах, какой смешной! И всем вдруг сделалось весело. Начали кувыркаться, прыгать, скакать, перегонять друг друга, точно все с ума сошли. — Да что тут долго говорить! — кричал расхрабрившийся окончательно Заяц. — Ежели мне попадётся волк, так я его сам съем... Ах, какой смешной заяц! Ах, какой он глупый! 69 Все видят, что и смешной, и глупый, и все смеются. Кричат зайцы про волка, а волк — тут как тут. Ходил он, ходил в лесу по своим волчьим делам, проголодался и только подумал; «Вот бы хорошо зайчиком закусить!» — как слышит, что где-то совсем близко зайцы кричат и его, серого волка, поминают. Сейчас он остановился, понюхал воздух и начал подкрадываться. Совсем близко подошёл волк к разыгравшимся зайцам, слышит, как они над ним смеются, а всех больше — хвастун Заяц — Косые Глаза, Длинные Уши, Короткий Хвост. «Э, брат, погоди, вот тебя-то я и съем!» — подумал серый волк и начал выглядывать, который заяц хвастается своей храбростью. А зайцы ничего не видят и веселятся пуш,е прежнего. Кончилось тем, что хвастун Заяц взобрался на пенёк, уселся на задние лапки и заговорил: — Слушайте вы, трусы! Слушайте и смотрите на меня. Вот я сейчас покажу вам одну штуку. Я... я... я... Тут язык у хвастуна точно примёрз. Заяц увидел глядевшего на него волка. Другие не видели, а он видел и не смел дохнуть. Дальше случилась совсем необыкновенная веш,ь. Заяц-хвастун подпрыгнул кверху, точно мячик, и со страха упал прямо на широкий волчий лоб, кубарем прокатился по волчьей спине, перевернулся еш,ё раз в воздухе и потом задал такого стрекача, что, кажется, готов был выскочить из собственной кожи. 70 Долго бежал несчастный зайчик, бежал, пока совсем не выбился из сил. Ему всё казалось, что волк гонится по пятам и вот-вот схватит его своими зубами. Наконец совсем обессилел бедняга, закрыл глаза и замертво свалился под куст. А волк в это время бежал в другую сторону. Когда Заяц упал на него, ему показалось, что кто-то в него выстрелил. И волк убежал. Мало ли в лесу других зайцев можно найти, а этот был какой-то бешеный. Долго не могли прийти в себя остальные зайцы. Кто удрал в кусты, кто спрятался за пенёк, кто завалился в ямку. Наконец надоело всем прятаться, и начали понемногу выглядывать, кто похрабрее. — А ловко напугал волка наш Заяц! — решили все. — Если бы не он, так не уйти бы нам живыми. Да где же он, наш бесстрашный Заяц? Начали искать. Ходили, ходили, нет нигде храброго Зайца. Уж не съел ли его другой волк? Наконец-таки нашли: лежит в ямке под кустиком и еле жив от страха. — Молодец, косой! — закричали все зайцы в один голос. — Ай да косой!.. Ловко ты напугал старого волка. Спасибо, брат! А мы думали, что ты хвастаешь. Храбрый Заяц сразу приободрился. Вылез из своей ямки, встряхнулся, прищурил глаза и проговорил: — А вы как думали! Эх вы, трусы!.. С этого дня храбрый Заяц начал верить, что он действительно никого не боится. Баю-баю-баю... 71 Сказка про Комара Комаровича — Длинный Нос и про Мохнатого Мишу — Короткий Хвост Это случилось в самый полдень, когда все комары спрятались от жары в болото. Комар Ко-марович — Длинный Нос прикорнул под широкий лист и заснул. Спит и слышит отчаянный крик: — Ой, батюшки!.. Ой, караул!.. Комар Комарович выскочил из-под листа и тоже закричал: — Что случилось?.. Что вы орёте? А комары летают, жужжат, пиш,ат — ничего разобрать нельзя. — Ой, батюшки!.. Пришёл в наше болото медведь и завалился спать. Как лёг в траву, так сейчас же задавил пятьсот комаров; как дохнул — проглотил целую сотню. Ой, беда, братцы! Мы едва унесли от него ноги, а то всех бы передавил. Комар Комарович — Длинный Нос сразу рассердился и на медведя и на глупых комаров, которые пищали без толку. — Эй вы, перестаньте пищать! — крикнул он. — Вот я сейчас пойду и прогоню медведя... Очень просто! А вы орёте только напрасно... Ещё сильнее рассердился Комар Комарович и полетел. Действительно, в болоте лежал медведь. Забрался в самую густую траву, где комары жили испокон веку, развалился и носом сопит, только свист идёт, точно кто на трубе играет. Вот бессовестная тварь!.. Забрался в чужое место, погубил напрасно столько комариных душ да ещё спит так сладко! 72 — Эй, дядя, ты куда это забрался? — закричал Комар Комарович на весь лес, да так громко, что даже самому сделалось страшно. Мохнатый Миша открыл один глаз — никого не видно, открыл другой глаз — едва рассмотрел, что летает комар над самым его носом. — Тебе что нужно, приятель? — заворчал Миша и тоже начал сердиться: «Как же, только расположился отдохнуть, а тут какой-то негодяй пищит». — Эй, уходи подобру-поздорову, дядя!.. Миша открыл оба глаза, посмотрел на нахала, фукнул носом и окончательно рассердился. — Да что тебе нужно, негодная тварь? — зарычал он. — Уходи из нашего места, а то я шутить не люблю... Вместе с шубой тебя съем. Медведю сделалось смешно. Перевалился он на другой бок, закрыл морду лапой и сейчас же захрапел. Полетел Комар Комарович обратно к своим комарам и трубит на всё болото: — Ловко я напугал Мохнатого Мишку... В другой раз не придёт. Подивились комары и спрашивают: — Ну а сейчас-то медведь где? — А не знаю, братцы. Сильно струсил, когда я ему сказал, что съем, если не уйдёт. Ведь я шутить не люблю, а так прямо и сказал: съем. Боюсь, как бы он не околел со страху, пока я к вам летаю... Что же, сам виноват! Запищали все комары, зажужжали и долго спорили — как им быть с невежей-медведем. Никогда ещё в болоте не было такого страшного шума. Пищали, пищали и решили выгнать медведя из болота. 73 — Пусть идёт к себе домой, в лес, там и спит. А болото наше... Ещё отцы и деды наши вот в этом самом болоте жили. Одна благоразумная старушка Комариха посоветовала было оставить медведя в покое: пусть его полежит, а когда выспится — сам уйдёт; но на неё все так накинулись, что бедная едва успела спрятаться. — Идём, братцы! — кричал больше всех Комар Комарович. — Мы ему покажем... Да! Полетели комары за Комаром Комаровичем. Летят и пищат, даже самим страшно делается. Прилетели, смотрят, а медведь лежит и не шевелится. — Ну, я так и говорил: умер, бедняга, со страху! — хвастался Комар Комарович. — Даже жаль немножко, вон какой здоровый медведище. — Да он спит, братцы, — пропищал маленький комаришка, подлетевший к самому медвежьему носу и чуть не втянутый туда, как в форточку. — Ах, бесстыдник! Ах, бессовестный! — запищали все комары разом и подняли ужасный гвалт. — Пятьсот комаров задавил, сто комаров проглотил и сам спит как ни в чём не бывало. А Мохнатый Миша спит себе да носом посвистывает. — Он притворяется, что спит! — крикнул Комар Комарович и полетел на медведя. — Вот я ему сейчас покажу!.. Эй, дядя, будет притворяться! Как налетит Комар Комарович, как вопьётся своим длинным носом прямо в чёрный медвежий нос. Миша так и вскочил. Хвать лапой по носу, а Комара Комаровича как не бывало. — Что, дядя, не понравилось? — пищит Комар Комарович. — Уходи, а то хуже будет... Я теперь 74 не один Комар Комарович — Длинный Нос, а прилетели со мной и дедушка — Комарище — Длинный Носище, и младший брат — Комаришка — Длинный Носишко! Уходи, дядя! — А я не уйду! — закричал медведь, усаживаясь на задние лапы. — Я вас всех передавлю! — Ой, дядя, напрасно хвастаешь... Опять полетел Комар Комарович и впился медведю прямо в глаз. Заревел медведь от боли, хватил себя лапой по морде, и опять в лапе ничего, только чуть глаз себе не вырвал когтем. А Комар Комарович вьётся над самым медвежьим ухом и пищит: — Я тебя съем, дядя... Рассердился окончательно Миша. Выворотил он вместе с корнем целую берёзу и принялся колотить ею комаров. Так и ломит со всего плеча... Бил, бил, даже устал, а ни одного убитого комара нет — все вьются над ним и пищат. Тогда ухватил Миша тяжёлый камень и запустил им в комаров — опять толку нет. — Что, взял, дядя? — пищал Комар Комарович. — А я тебя всё-таки съем... Долго ли, коротко ли сражался Миша с комарами, только шуму было много. Далеко был слышен медвежий рёв. А сколько он деревьев вырвал, сколько камней выворотил!.. Всё ему хотелось зацепить первого Комара Комаровича: ведь вот тут, над самым ухом, вьётся, а хватит медведь лапой — и опять ничего, только всю морду себе в кровь исцарапал. Обессилел наконец Миша. Присел он на задние лапы, фыркнул и придумал новую штуку — давай кататься по траве, чтобы передавить всё комариное царство. Катался, катался Миша, однако 75 из этого ничего не вышло, а только еш,ё больше устал он. Тогда медведь спрятал морду в мох — вышло того хуже. Комары вцепились в медвежий хвост. Окончательно рассвирепел медведь. — Постойте, вот я вам задам! — ревел он так, что за пять вёрст было слышно. — Я вам покажу штуку... Я... я... я... Отступили комары и ждут, что будет. А Миша на дерево вскарабкался, как акробат, засел на самый толстый сук и ревёт: — Ну-ка, подступитесь теперь ко мне... Всем носы пообломаю!.. Засмеялись комары тонкими голосами и бросились на медведя уже всем войском. Пиш,ат, кружатся, лезут... Отбивался, отбивался Миша, проглотил нечаянно штук сто комариного войска, закашлялся — да как сорвётся с сука, точно мешок... Однако поднялся, почесал ушибленный бок и говорит: — Ну что, взяли? Видели, как я ловко с дерева прыгаю? Ещё тоньше засмеялись комары, а Комар Ко-марович так и трубит: — Я тебя съем... я тебя съем... съем... съем! Изнемог окончательно медведь, выбился из сил, а уходить из болота стыдно. Сидит он на задних лапах и только глазами моргает. Выручила его из беды лягушка. Выскочила из-под кочки, присела на задние лапки и говорит: — Охота вам, Михайло Иванович, беспокоить себя напрасно!.. Не обращайте вы на этих дрянных комаришек внимания. Не стоит. — И то не стоит, — обрадовался медведь. — Я это так... Пусть-ка они ко мне в берлогу придут, да я... я... 76 Как повернётся Миша, как побежит из болота, а Комар Комарович — Длинный Нос летит за ним, летит и кричит: — Ой, братцы, держите! Убежит медведь... Держите! Собрались все комары, посоветовались и решили: «Не стоит! Пусть его уходит, — ведь болото-то осталось за нами!» НЕКРАСОВ Николай Алексеевич 1821—1878 ГЕНЕРАЛ ТОПТЫГИН Дело под вечер, зимой, И морозец знатный. По дороге столбовой Едет парень молодой, Ямщичок обратный; Не спешит, трусит слегка; Лошади не слабы, Да дорога не гладка — Рытвины, ухабы. Нагоняет ямщичок Вожака с медведем. «Посади нас, паренёк, Веселей доедем!» — «Что ты? С мишкой?» — «Ничего! Он у нас смиренный, Лишний шкалик за него Поднесу, почтенный!» — «Ну, садитесь!» — Посадил Бородач медведя, Сел и сам — и потрусил Полегоньку Федя... Видит Трифон кабачок. Приглашает Федю. «Подожди ты нас часок!» — Говорит медведю. 78 и пошли. Медведь смирён, Видно, стар годами. Только лапу лижет он Да звенит цепями... Час проходит; нет ребят. То-то выпьют лихо! Но привычные стоят Лошадёнки тихо. Свечерело. Дрожь в конях, Стужа злее на ночь; Заворочался в санях Михайло Иваныч, Кони дёрнули; стряслась Тут беда большая — Рявкнул мишка! — понеслась Тройка как шальная! Колокольчик услыхал. Выбежал Федюха, Да напрасно — не догнал! Экая поруха! Быстро, бешено неслась Тройка — и не диво: На ухабе всякий раз Зверь рычал ретиво; Только стон кругом стоял: «Очищай дорогу! Сам Топтыгин-генерал ‘ Едет на берлогу!» Вздрогнет встречный мужичок, Жутко станет бабе. Как мохнатый седочок Рявкнет на ухабе. А коням подавно страх — 79 Не передохнули! Вёрст пятнадцать на весь мах Бедные отдули! Прямо к станции летит Тройка удалая. Проезжающий сидит, Головой мотая; Ладит вывернуть кольцо. Вот и стала тройка; Сам смотритель на крыльцо Выбегает бойко. Видит, ноги в сапогах И медвежья шуба, Не заметил впопыхах. Что с железом г^ба. Не подумал; где ямщик От коней гуляет? Видит — барин материк, «Генерал», — смекает. Поспешил фуражку снять: «Здравия желаю! Что угодно приказать. Водки или чаю?..» Хочет барину помочь Юркий старичишка; Тут во всю медвежью мочь Заревел наш мишка! И смотритель отскочил: «Господи помилуй! Сорок лет я прослужил Верой, правдой, силой; Много видел на тракту Генералов строгих, 80 Нет ребра, зубов во рту Не хватает многих, А такого не видал, Господи Исусе! Небывалый генерал, Видно, в новом вкусе!..» Прибежали ямщики, Подивились тоже; Видят — дело не с руки, Что-то тут негоже! Собрался честной народ, Всё село в тревоге-«Генерал в санях ревёт, Как медведь в берлоге!» Трус бежит, а кто смелей. Те — потехе ради — Жмутся около саней; А смотритель сзади. Струсил, издали кричит: «В избу не хотите ль?» Мишка вновь как зарычит. Убежал смотритель! Оробел и убежал, И со всею свитой.. Два часа в санях лежал Генерал сердитый. Прибежали той порой Ямщик и вожатый; Вразумил народ честной Трифон бородатый И Топтыгина прогнал Из саней дубиной... А смотритель обругал Ямщика скотиной 81 ДЕД МАЗАЙ И ЗАЙЦЫ (Отрывок) ...Старый Мазай разболтался в сарае: «В нашем болотистом, низменном крае Впятеро больше бы дичи велось, Кабы сетями её не ловили, Кабы силками её не давили; Зайцы вот тоже, — их жалко до слёз! Только весенние воды нахлынут, И без того они сотнями гинут,^ — Нет! Ещё мало! Бегут мужики, Ловят, и топят, и бьют их баграми. Где у них совесть?.. Я раз за дровами В лодке поехал — их много с реки К нам в половодье весной нагоняет, — Еду, ловлю их. Весна прибывает. Вижу один островок небольшой — Зайцы на нём собралися гурьбой. С каждой минутой вода подбиралась К бедным зверькам; уж под ними осталось Меньше аршина земли в ширину. Меньше сажени — в длину. Тут я подъехал: лопочут ушами, Сами ни с места; я взял одного. Прочим скомандовал: прыгайте сами! Прыгнули зайцы мои, — ничего! Только уселась команда косая, Весь островочек пропал под водой. «То-то! — сказал я, — не спорьте со мной! Слушайтесь, зайчики, деда Мазая!» Этак гуторя, плывём в тишине. Ги ну т гибнут. 82 Столбик не столбик, зайчишке на пне, Лапки скрестивши, стоит, горемыка. Взял и его — тягота невелика! Только что начал работать веслом. Глядь, у куста копошится зайчиха, — Еле жива, а толста, как купчиха! Я её, дуру, накрыл зипуном, — Сильно дрожала... Не рано уж было. Мимо бревно суковатое плыло, Сидя, и стоя, и лёжа пластом, Зайцев с десяток спасалось на нём. «Взял бы я вас — да потопите лодку!» Жаль их, однако, да жаль и находку — Я зацепился багром за сучок И за собою бревно поволок... Было потехи у баб, ребятишек. Как прокатил я деревней зайчишек: «Глянь-ко: что делает старый Мазай!» Ладно! любуйся, а нам не мешай! Мы за деревней в реке очутились. Тут мои зайчики точно сбесились: Смотрят, на задние лапы встают. Лодку качают, грести не дают: Берег завидели плуты косые. Озимь, и рощу, и кусты густые!.. К берегу плотно бревно я пригнал. Лодку причалил — и «с богом!» сказал., И во весь дух Пошли зайчишки. А я им: «У-х! Живей, зверишки!.. Смотри, косой. Теперь спасайся, 83 А чур зимой Не попадайся! Прицелюсь — бух! И ляжешь... Ууу-х!» Мигом команда моя разбежалась, Только на лодке две пары осталось Сильно измокли, ослабли; в мешок Я их поклал — и домой приволок. За ночь больные мои отогрелись, Высохли, выспались, плотно наелись; Вынес я их на лужок; из мешка Вытряхнул, ухнул — и дали стречка! Я проводил их всё тем же советом: «Не попадайтесь зимой!» Я их не бью ни весною, ни летом, Шкура плохая, — линяет косой...» Не ветер бушует над бором, Не с гор побежали ручьи ~ Мороз-воевода дозором Обходит владенья свои. Глядит — хорошо ли метели Лесные тропы занесли, И нет ли где треш,ины, щели, И нет ли где голой земли? Пушисты ли сосен вершины. Красив ли узор на дубах? И крепко ли скованы льдины В великих и малых водах? Идёт — по деревьям шагает. Трещит по замёрзлой воде, 84 и яркое солнце играет В косматой его бороде... Забравшись на сосну большую, По веточкам палицей бьёт И сам про себя удалую, Хвастливую песню поёт... «Метели, снега и туманы Покорны морозу всегда, Пойду на моря-окияны — Построю дворцы изо льда. Задумаю — реки большие Надолго упрячу под гнёт, Построю мосты ледяные, Каких не построит народ. Где быстрые, шумные воды Недавно свободно текли — Сегодня прошли пешеходы, Обозы с товаром прошли... Богат я, казны не считаю, А всё не скудеет добро; Я царство моё убираю В алмазы, жемчуг, серебро...» (Отрывок из поэмы «Мороз, Красный нос») ПЕРЕД ДОЖДЁМ Заунывный ветер гонит Стаю туч на край небес. Ель надломленная стонет. Глухо шепчет тёмный лес. 85 На ручей, рябой и пёстрый, За листком летит листок, И струёй сухой и острой Набегает холодок. Полумрак на всё ложится; Налетев со всех сторон, С криком в воздухе кружится Стая галок и ворон. Над проезжей таратайкой Спущен верх, перёд закрыт; И «пошёл!» — привстав с нагайкой, Ямщику жандарм кричит... НИКИТИН Иван Саввич 1824—1861 ВСТРЕЧА ЗИМЫ Поутру вчера дождь В стёкла окон стучал, Над землёю туман Облаками вставал. Веял холод в лицо От угрюмых небес, И, бог знает о чём. Плакал сумрачный лес. В полдень дождь перестал, И, что белый пушок, На осеннюю грязь Начал падать снежок. Ночь прошла. Рассвело. Нет нигде облачка. Воздух лёгок и чист, И замёрзла река. На дворах и домах Снег лежит полотном И от солнца блестит Разноцветным огнём. На безлюдный простор Побелевших полей 87 Смотрит весело лес Из-под чёрных кудрей, Словно рад он чему, — И на ветках берёз. Как алмазы, горят Капли сдержанных слёз. Здравствуй, гостья-зима! Просим милости к нам Песни севера петь По лесам и степям. Есть раздолье у нас, — Где угодно гуляй; Строй мосты по рекам И ковры расстилай. Нам не стать привыкать. Пусть мороз твой трещит: Наша русская кровь На морозе горит! Vf Полно, степь моя, спать беспробудно: Зимы-матушки царство прошло. Сохнет скатерть дорожки безлюдной. Снег пропал, — и тепло и светло. Пробудись и умойся росою, В ненаглядной красе покажись, Принакрой свою грудь муравою. Как невеста, в цветы нарядись. Полюбуйся: весна наступает. Журавли караваном летят, 88 в ярком золоте день утопает, И ручьи по оврагам шумят. Белоснежные тучки толпами В синеве, на просторе, плывут, По груди у тебя полосами, Друг за дружкою, тени бегут. Скоро гости к тебе соберутся. Сколько гнёзд понавьют, — посмотри! Что за звуки, за песни польются День-деньской от зари до зари! Там уж лето... ложись под косою. Ковыль белый, в угоду косцам! Подымайся, копна за копною! Распевайте, косцы, по ночам! И тогда, при мерцанье румяном Ярких зорек в прохладные дни. Отдохни, моя степь, под туманом, Беззаботно и крепко усни. УТРО Звёзды меркнут и гаснут. В огне облака. Белый пар по лугам расстилается. По зеркальной воде, по кудрям лозняка От зари алый свет разливается. Дремлет чуткий камыш. Тишь — безлюдье вокруг. Чуть приметна тропинка росистая. Куст заденешь плечом — на лицо тебе вдруг С листьев брызнет роса серебристая. 89 Потянул ветерок, воду морщит-рябит. Пронеслись утки с шумом и скрылися. Далеко-далеко колокольчик звенит. Рыбаки в шалаше пробудилися, Сняли сети с шестов, вёсла к лодкам несут. А восток все горит-разгорается. Птички солнышка ждут, птички песни поют, И стоит себе лес, улыбается. Вот и солнце встаёт, из-за пашен блестит. За морями ночлег свой покинуло, На поля, на луга, на макушки ракит Золотыми потоками хлынуло. Едет пахарь с сохой, едет — песню поёт; По плечу молодцу всё тяжёлое... Не боли ты, душа! отдохни от забот! Здравствуй, солнце да утро весёлое! ПУШКИН Александр Сергеевич 1799—1837 ЗИМНЕЕ УТРО Мороз и солнце; день чудесный! Ещё ты дремлешь, друг прелестный. Пора, красавица, проснись: Открой сомкнуты негой взоры Навстречу северной Авроры, Звездою севера явись! Вечор, ты помнишь, вьюга злилась, На мутном небе мгла носилась; Луна, как бледное пятно. Сквозь тучи мрачные желтела, И ты печальная сидела — А нынче... погляди в окно: Под голубыми небесами Великолепными коврами. Блестя на солнце, снег лежит; Прозрачный лес один чернеет, И ель сквозь иней зеленеет, И речка подо льдом блестит. Вся комната янтарным блеском Озарена. Весёлым треском Трещит затопленная печь. 91 приятно думать у лежанки. Но знаешь: не велеть ли в санки Кобылку бурую запречь? Скользя по утреннему снегу. Друг милый, предадимся бегу Нетерпеливого коня И навестим поля пустые, Леса, недавно столь густые, И берег, милый для меня. ЗИМНЯЯ ДОРОГА Сквозь волнистые туманы Пробирается луна. На печальные поляны Льёт печально свет она. По дороге зимней, скучной Тройка борзая бежит. Колокольчик однозвучный Утомительно гремит. Что-то слышится родное В долгих песнях ямщика; То разгулье удалое, То сердечная тоска... Ни огня, ни чёрной хаты... Глушь и снег... Навстречу мне Только вёрсты полосатьГ Попадаются одне... ^ Вёрсты полосаты — чёрно-белые столбы для счёта вёрст. Верста — мера длины, немногим больше километра. 92 ОТРЫВКИ из РОМАНА «ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН» •Л* ‘А* •к В тот год осенняя погода Стояла долго на дворе, Зимы ждала, ждала природа. Снег выпал только в январе На третье в ночь. Проснувшись рано, В окно увидела Татьяна Поутру побелевший двор, Куртины, кровли и забор, На стёклах лёгкие узоры, Деревья в зимнем серебре, Сорок весёлых на дворе И мягко устланные горы Зимы блистательным ковром. Всё ярко, всё бело кругом. •к к к Уж небо осенью дышало. Уж реже солнышко блистало. Короче становился день, Лесов таинственная сень С печальным шумом обнажалась, Ложился на поля туман. Гусей крикливых караван Тянулся к югу: приближалась Довольно скучная пора; Стоял ноябрь уж у двора. 93 Опрятней модного паркета, Блистает речка, льдом одета. Мальчишек радостный народ Коньками звучно режет лёд; На красных лапках гусь тяжёлый, Задумав плыть по лону вод, Ступает бережно на лёд, Скользит и падает; весёлый Мелькает, вьётся первый снег. Звездами падая на брег. * Птичка Божия не знает Ни заботы, ни труда; Хлопотливо не свивает Долговечного гнезда; В долгу ночь на ветке дремлет; Солнце красное взойдёт, Птичка гласу Бога внемлет. Встрепенётся и поёт. За весной, красой природы, Лето знойное пройдёт — И туман и непогоды Осень поздняя несёт; Людям скучно, людям горе; Птичка в дальние странь'|, В тёплый край, за сине море Улетает до весны. (Отрывок из поэмы «Цыганы») 94 ПТИЧКА в чужбине свято соблюдаю Родной обычай старины: На волю птичку выпускаю При светлом празднике весны. Я стал доступен утешенью: За что на Бога мне роптать^ Когда хоть одному творенью Я мог свободу даровать! ^ Роптать — высказывать недовольство, обиду. СУРИКОВ Иван Захарович 1841—1880 ДЕТСТВО Вот моя деревня; Вот мой дом родной; Вот качусь я в санках По горе крутой; Вот свернулись санки, И я на бок — хлоп! Кубарем качуся Под гору, в сугроб. И друзья-мальчишки, Стоя надо мной. Весело хохочут Над моей бедой. Всё лицо и руки Залепил мне снег... Мне в сугробе горе, А ребятам смех! Но меж тем уж село Солнышко давно; Поднялася вьюга, На небе темно. Весь ты перезябнешь. Руки не согнёшь 96 и домой тихонько, Нехотя бредёшь. Ветхую шубёнку Скинешь с плеч долой, Заберёшься на печь К бабушке седой. И сидишь, ни слова... Тихо всё кругом: Только слышишь — воет Вьюга за окном. В уголке, согнувшись. Лапти дед плетёт; Матушка за прялкой Молча лён прядёт. Избу освещает Огонёк светца; Зимний вечер длится. Длится без конца... И начну у бабки Сказки я просить, И начнёт мне бабка Сказку говорить: Как Иван-царевич Птицу-жар поймал, Как ему невесту Серый волк достал. Слушаю я сказку, — Сердце так и мрёт, А в трубе сердито Ветер злой поёт. 97 я прижмусь к старушке. Тихо речь журчит, И глаза мне крепко Сладкий сон смежит. А во сне мне снятся Чудные края. И Иван-царевич — Это будто я. Вот передо мною Чудный сад цветёт; В том саду большое Дерево растёт. Золотая клетка На сучке висит; В этой клетке птица Точно жар горит; Прыгает в той клетке, Весело поёт; Ярким, чудным светом Сад весь обдаёт. Вот я к ней подкрался И за клетку — хвать! И хотел из сада С птицею бежать. Но не тут-то было! Поднялся шум, звон; Набежала стража В сад со всех сторон. Руки мне скрутили И ведут меня... 98 и, дрожа от страха, Просыпаюсь я. Весело текли вы, Детские года! Вас не омрачали Горе и беда. ЗИМА Белый снег, пушистый В воздухе кружится И на землю тихо Падает, ложится. И под утро снегом Поле забелело, Точно пеленою Всё его одело. Тёмный лес что шапкой Принакрылся чудной И заснул под нею Крепко, непробудно... Божьи дни коротки, Солнце светит мало, — Вот пришли морозцы И зима настала. Труженик-крестьянин Вытащил санишки, Снеговые горы Строят ребятишки. 99 Уж давно крестьянин Ждал зимы и стужи, И избу соломой Он укрыл снаружи. Чтобы в избу ветер Не проник сквозь щели, Не надули б снега Вьюги и метели. Он теперь покоен — Всё кругом укрыто, И ему не страшен Злой мороз сердитый. толстой Алексей Константинович 1817—1875 v; * * Где гнутся над омутом лозы, Где летнее солнце печёт, Летают и пляшут стрекозы. Весёлый ведут хоровод: «Дитя, подойди к нам поближе. Тебя мы научим летать. Дитя, подойди, подойди же. Пока не проснулася мать! Под нами трепещут былинки. Нам так хорошо и тепло, У нас бирюзовые спинки, А крылышки точно стекло. IVIbi песенок знаем так много, IVIbi так тебя любим давно. Смотри, какой берег отлогий. Какое песочное дно!» * * * Звонче жаворонка пенье. Ярче вешние цветы, Сердце полно вдохновенья, Небо полно красоты. 101 Разодрав тоски оковы, Цепи пошлые разбив, Набегает жизни новой Торжествующий прилив. И звучит свежо и юно Новых сил могучий строй, Как натянутые струны Между небом и землёй. VC * i: Колокольчики МОИ, Цветики степные! Что глядите на меня. Тёмно-голубые? И о чём звените вы В день весёлый мая, Средь некошеной травы Головой качая? Конь несёт меня стрелой На поле открытом; Он вас топчет под собой, Бьёт своим копытом. Колокольчики мои. Цветики степные! Не кляните вы меня, Тёмно-голубые! толстой Лев Николаевич 1828—1910 АКУЛА Быль Наш корабль стоял на якоре у берега Африки. День был прекрасный, с моря дул свежий ветер; но к вечеру погода изменилась; стало душно и точно из топленной печки несло на нас горячим воздухом с пустыни Сахары. Перед закатом солнца капитан вышел на палубу, крикнул: «Купаться!» — и в одну минуту матросы попрыгали в воду, спустили в воду парус, привязали его и в парусе устроили купальню. На корабле с нами было два мальчика. Мальчики первые попрыгали в воду, но им тесно было в парусе, они вздумали плавать наперегонки в открытом море. Оба, как ящерицы, вытягивались в воде и что было силы поплыли к тому месту, где был бочонок над якорем. Один мальчик сначала перегнал товарища, но потом стал отставать. Отец мальчика, старый артиллерист, стоял на палубе и любовался на своего сынишку. Когда сын стал отставать, отец крикнул ему: «Не выдавай! понатужься!» Вдруг с палубы кто-то крикнул: «Акула!» — и все мы увидали в воде спину морского чудовища. Акула плыла прямо на мальчиков. 103 — Назад! назад! вернитесь! акула! — закричал артиллерист. Но ребята не слыхали его, плыли дальше, смеялись и кричали ещё веселее и громче прежнего. Артиллерист, бледный как полотно, не шевелясь, смотрел на детей. Матросы спустили лодку, бросились в неё и, сгибая весла, понеслись что было силы к мальчикам; но они были ещё далеко от них, когда акула уже была не дальше 20-ти шагов. Мальчики сначала не слыхали того, чтб им кричали, и не видали акулы; но потом один из них оглянулся, и мы все услыхали пронзительный визг, и мальчики поплыли в разные стороны. Визг этот как будто разбудил артиллериста. Он сорвался с места и побежал к пушкам. Он повернул хобот, прилёг к пушке, прицелился и взял фитиль. Мы все, сколько нас ни было на корабле, замерли от страха и ждали, что будет. Раздался выстрел, и мы увидали, что артиллерист упал подле пушки и закрыл лицо руками. Что сделалось с акулой и с мальчиками, мы не видали, потому что на минуту дым застлал нам глаза. Но когда дым разошёлся над водою, со всех сторон послышался сначала тихий ропот, потом ропот этот стал сильнее, и, наконец, со всех сторон раздался громкий, радостный крик. Старый артиллерист открыл лицо, поднялся и посмотрел на море. По волнам колыхалось жёлтое брюхо мёртвой акулы. В несколько минут лодка подплыла к мальчикам и привезла их на корабль. 104 ДЕТСТВО ТОЛСТОГО (Из воспоминаний) Родился я и провёл первое детство в деревне Ясной Поляне. Матери своей я совершенно не помню. Мне было полтора года, когда она скончалась. По странной случайности, не осталось ни одного её портрета... в представлении моём о ней есть только её духовный облик, и всё, что я знаю о ней, всё прекрасно, и я думаю — не оттого только, что все говорившие мне про мать мою старались говорить о ней только хорошее, но потому, что действительно в ней было очень много этого хорошего... Детей нас было пятеро: Николай, Сергей, Дмитрий, я — меньшой и меньшая сестра Машенька... Старший брат Николенька был на шесть лет старше меня. Ему было, стало быть, десять-одиннадцать, когда мне было четыре или пять, именно когда он водил нас на Фанфаронову гору. Мы в первой молодости — не знаю, как это случилось, — говорили ему «вы». Он был удивительный мальчик и потом удивительный человек... Воображение у него было такое, что он мог рассказывать сказки или истории с привидениями или юмористические истории... без остановки и запинки, целыми часами и с такой уверенностью в действительность рассказываемого, что забывалось, что это выдумка. Когда он не рассказывал и не читал (он читал чрезвычайно много), он рисовал. Рисовал он почти всегда чертей с рогами, закрученными усами, сцепляющихся в самых разнообразных позах между собою и занятых самыми разнообразными 105 делами. Рисунки эти тоже были полны воображения и юмора. Так вот он-то, когда нам с братьями было — мне пять, Митеньке шесть, Серёже семь лет, объявил нам, что у него есть тайна, посредством которой, когда она откроется, все люди сделаются счастливыми; не будет ни болезней, никаких неприятностей, никто ни на кого не будет сердиться, и все будут любить друг друга, все сделаются муравейными братьями... И я помню, что слово «муравейные» особенно нравилось, напоминая муравьёв в кочке. Мы даже устроили игру в муравейные братья, которая состояла в том, что садились под стулья, загораживая их ящиками, завешивали платками и сидели там, в темноте, прижимаясь друг к другу. Я, помню, испытывал особенное чувство любви и умиления и очень любил эту игру. Муравейное братство было открыто нам, но главная тайна о том, как сделать, чтобы все люди не знали никаких несчастий, никогда не ссорились и не сердились, а были бы постоянно счастливы, эта тайна была, как он нам говорил, написана им на зелёной палочке, и палочка эта зарыта у дороги на краю оврага Старого Заказа\ в том месте, в котором я — так как надо же где-нибудь зарыть мой труп — просил, в память Николень-ки, закопать меня. Кроме этой палочки, была ещё какая-то Фанфаронова гора, на которую, он говорил, что может ввести нас, если только мы исполним все положенные для того условия. Условия были, во-первых, стать в угол и не ду- ^ Старый Заказ похоронен Л.Н. Толстой. — лес в Ясной Поляне, где 106 мать о белом медведе. Помню, как я становился в угол и старался, но никак не мог не думать о белом медведе. Второе условие я не помню, какое-то очень трудное... пройти, не оступившись, по ш,ёлке между половицами, а третье лёгкое: в продолжение года не видать зайца — всё равно живого, или мёртвого, или жареного. Потом надо поклясться никому не открывать этих тайн. Тот, кто исполнит эти условия и еш,ё другие, более трудные, которые он откроет после, того одно желание, какое бы то ни было, будет исполнено. Мы должны были сказать наши желания. Серёжа пожелал уметь лепить лошадей и кур из воска, Митенька пожелал уметь рисовать всякие вегци, живописец, в большом виде. Я же ничего не мог придумать, кроме того, чтобы уметь рисовать в малом виде. Всё это, как это бывает у детей, очень скоро забылось, и никто не вошёл на Фанфаронову гору, но помню ту таинственную важность, с которой Николенька посвяш,ал нас в эти тайны, и наше уважение и трепет перед теми удивительными вегцами, которые нам открывались. В особенности же оставило во мне сильное впечатление муравейное братство и таинственная зелёная палочка, связывавшаяся с ним и должен-ствуюидая осчастливить всех людей... Идеал муравейных братьев, льнущих любовно друг к другу, только не под двумя креслами, завешанными платками, а под всем небесным сводом всех людей мира, остался для меня тот же. И как я тогда верил, что есть та зелёная палочка, на которой написано то, что должно уничтожить всё зло в людях и дать им великое благо, так я верю и теперь, что есть эта истина и что будет она открыта людям и даст им то, что она обещает. 107 КАКАЯ БЫВАЕТ РОСА НА ТРАВЕ Когда в солнечное утро летом пойдёшь в лес, то на полях, в траве, видны алмазы. Все алмазы эти блестят и переливаются на солнце разными цветами — и жёлтым, и красным, и синим. Когда подойдёшь ближе и разглядишь, что это такое, то увидишь, что это капли росы собрались в треугольных листьях травы и блестят на солнце. Листок этой травы внутри мохнат и пушист, как бархат. И капли катаются по листку и не мочат его. Когда неосторожно сорвёшь листок с росинкой, то капелька скатится, как шарик светлый, и не увидишь, как проскользнёт мимо стебля. Бывало, сорвёшь такую чашечку, потихоньку поднесёшь ко рту и выпьешь росинку, и росинка эта вкуснее всякого напитка кажется. КУДА ДЕВАЕТСЯ ВОДА ИЗ МОРЯ? Из родников, ключей и болот вода течёт в ручьи, из ручьёв в речки, из речек в большие реки, а из больших рек течёт в моря. С других сторон в моря текут другие реки, и все реки текут в моря с тех пор, как мир сотворён. Куда девается вода из моря? Отчего она не течёт через край? Вода из моря поднимается туманом, туман поднимается выше, и из тумана делаются тучи. Тучи гонит ветром и разносит по земле. Из туч 108 вода падает на землю. С земли стекает в болота и ручьи. Из ручьёв течёт в реки; из рек в море. Из моря опять вода поднимается в тучи, и тучи разносятся по земле... ЛЕВ И МЫШЬ Басня Лев спал. Мышь пробежала по его телу. Он проснулся и поймал её. Мышь стала просить, чтобы он пустил её. Она сказала: «Если ты меня пустишь, и я тебе добро сделаю». Лев засмеялся, что мышь обещает ему добро сделать, и пустил её. Потом охотники поймали льва и привязали верёвкой к дереву. Мышь услыхала львиный рёв, прибежала, перегрызла верёвку и сказала: «Помнишь, ты смеялся, не думал, чтобы я могла тебе добро сделать, а теперь видишь, — бывает и от мыши добро». МУРАВЕЙ И ГОЛУБКА Басня Муравей спустился к ручью: захотел напиться. Волна захлестнула его и чуть не потопила. Голубка несла ветку; она увидела — муравей тонет, и бросила ему ветку в ручей. Муравей сел на ветку и спасся. Потом охотник расставил сеть на голубку и хотел захлопнуть. Муравей подполз к охотнику и укусил его за ногу. Охотник охнул и уронил сеть. Голубка вспорхнула и улетела. 109 ПРЫЖОК Быль Один корабль обошёл вокруг света и возвращался домой. Была тихая погода, весь народ был на палубе. Посреди народа вертелась большая обезьяна и забавляла всех. Обезьяна эта корчилась, прыгала, делала смешные рожи, передразнивала людей, и видно было — она знала, что ею забавляются, и оттого ещё больше расходилась. Она подпрыгнула к 12-летнему мальчику, сыну капитана корабля, сорвала с его головы шляпу, надела и живо взобралась на мачту. Все засмеялись, а мальчик остался без шляпы и сам не знал, смеяться ли ему, или плакать. Обезьяна села на первой перекладине мачты, сняла шляпу и стала зубами и лапами рвать её. Она как будто дразнила мальчика, показывала на него и делала ему рожи. Мальчик погрозил ей и крикнул на неё, но она ещё злее рвала шляпу. Матросы громче стали смеяться, а мальчик покраснел, скинул куртку и бросился за обезьяной на мачту. В одну минуту он взобрался по верёвке на первую перекладину; но обезьяна ещё ловчее и быстрее его, в ту самую минуту, как он думал схватить шляпу, взобралась ещё выше. — Так не уйдёшь же ты от меня! — закричал мальчик и полез выше. Обезьяна опять подманила его, полезла ещё выше, но мальчика уже разобрал задор, и он не отставал. Так обезьяна и мальчик в одну минуту добрались до самого верха. На самом верху обезьяна вытянулась во всю 110 длину и, зацепившись задней рукой^ за верёвку, повесила шляпу на край последней перекладины, а сама взобралась на макушку мачты и оттуда корчилась, показывала зубы и радовалась. От мачты до конца перекладины, где висела шляпа, было аршина два, так что достать её нельзя было иначе, как выпустить из рук верёвку и мачту. Но мальчик очень раззадорился. Он бросил мачту и ступил на перекладину. На палубе все смотрели и смеялись тому, что выделывали обезьяна и капитанский сын; но как увидали, что он пустил верёвку и ступил на перекладину, покачивая руками, все замерли от страха. Стоило ему только оступиться — и он бы вдребезги разбился о палубу. Да если б даже он и не оступился, а дошёл до края перекладины и взял шляпу, то трудно было ему повернуться и дойти назад до мачты. Все молча смотрели на него и ждали, что будет. Вдруг в народе кто-то ахнул от страха. Мальчик от этого крика опомнился, глянул вниз и зашатался. В это время капитан корабля, отец мальчика, вышел из каюты. Он нёс ружьё, чтобы стрелять чаек. Он увидал сына на мачте и тотчас же прицелился в сына и закричал; «В воду! прыгай сейчас в воду! застрелю!» Мальчик шатался, но не понимал. «Прыгай или застрелю!.. Раз, два...» И как только отец крикнул: «три» — мальчик размахнулся головой вниз и прыгнул. Точно пушечное ядро, шлёпнуло тело мальчика в море, и не успели волны закрыть его, как уже 20 молодцов матросов спрыгнули с корабля ^ у обезьян 4 руки. (Примечание Л.Н. Толстого.) 111 в море. Секунд через 40 — они долги показались всем — вынырнуло тело мальчика. Его схватили и вытащили на корабль. Через несколько минут у него изо рта и из носа полилась вода, и он стал дышать. Когда капитан увидел это, он вдруг закричал, как будто его что-то душило, и убежал к себе в каюту, чтоб никто не видал, как он плачет. ЛЕВ И СОБАЧКА Быль В Лондоне показывали диких зверей и за смотренье брали деньгами или собаками и кошками на корм диким зверям. Одному человеку захотелось поглядеть зверей: он ухватил на улице собачонку и принёс её в зверинец. Его пустили смотреть, а собачонку взяли и бросили в клетку ко льву на съеденье. Собачка поджала хвост и прижалась в угол клетки. Лев подошёл к ней и понюхал её. Собачка легла на спину, подняла лапки и стала махать хвостиком. Лев тронул её лапой и перевернул. Собачка вскочила и стала перед львом на задние лапки. Лев смотрел на собачку, поворачивал голову со стороны на сторону и не трогал её. Когда хозяин бросил льву мяса, лев оторвал кусочек и оставил собачке. Вечером, когда лев лёг спать, собачка легла подле него и положила свою голову ему на лапу. 112 с тех пор собачка жила в одной клетке со львом, лев не трогал её, ел корм, спал с ней вместе, а иногда играл с ней. Один раз барин пришёл в зверинец и узнал свою собачку; он сказал, что собачка его собственная, и попросил хозяина зверинца отдать ему. Хозяин хотел отдать, но как только стали звать собачку, чтобы взять её из клетки, лев ощетинился и зарычал. Так прожили лев и собачка целый год в одной клетке. Через год собачка заболела и издохла. Лев перестал есть, а всё нюхал, лизал собачку и трогал её лапой. Когда он понял, что она умерла, он вдруг вспрыгнул, ощетинился, стал хлестать себя хвостом по бокам, бросился на стену клетки и стал грызть засовы и пол. Целый день он бился, метался в клетке и ревел, потом лёг подле мёртвой собачки и затих. Хозяин хотел унести мёртвую собачку, но лев никого не подпускал к ней. Хозяин думал, что лев забудет своё горе, если ему дать другую собачку, и пустил к нему в клетку живую собачку; но лев тотчас разорвал её на куски. Потом он обнял своими лапами мёртвую собачку и так лежал пять дней. На шестой день лев умер. ТЮТЧЕВ Фёдор Иванович 1803—1873 * ‘к к В душном воздуха молчанье, Как предчувствие грозы, Жарче роз благоуханье, Резче голос стрекозы... Чу! за белой, дымной тучей Глухо прокатился гром; Небо молнией летучей Опоясалось кругом... В небе тают облака, И, лучистая на зное, В искрах катится река. Словно зеркало стальное... Час от часу жар сильней. Тень ушла к немым дубровам, И с белеющих полей Веет запахом медовым. Чудный день! Пройдут века — Так же будут, в вечном строе, Течь и искриться река И поля дышать на зное. 114 листья Пусть сосны и ели Всю зиму торчат, В снега и метели Закутавшись, спят. Их тощая зелень. Как иглы ежа. Хоть ввек не желтеет, Но ввек не свежа. Мы ж, лёгкое племя. Цветём и блестим И краткое время На сучьях гостим. Всё красное лето Мы были в красе. Играли с лучами Купались в росе!.. Но птички отпели, Цветы отцвели. Лучи побледнели. Зефиры ушли. Так что же нам даром Висеть и желтеть? Не лучше ль за ними И нам улететь! О буйные ветры. Скорее, скорей! Скорей нас сорвите С докучных ветвей! Сорвите, умчите, Мы ждать не хотим. Летите, летите! Мы с вами летим!.. УШИНСКИЙ Константин Дмитриевич 1824—1871 ГУСЬ и ЖУРАВЛЬ Плавает гусь по пруду и громко разговаривает сам с собой: «Какая я, право, удивительная птица! И хожу-то я по земле, и плаваю-то по воде, и летаю по воздуху: нет другой такой птицы на свете! Я всем птицам царь!» Подслушал гуся журавль и говорит ему: «Прямо ты, гусь, глупая птица! Ну можешь ли ты плавать, как щука, бегать, как олень, или летать, как орёл? Лучше знать что-нибудь одно, да хорошо, чем всё, да плохо». ДВА ПЛУГА Из одного и того же куска железа и в одной и той же мастерской были сделаны два плуга. Один из них попал в руки земледельца и немедленно пошёл в работу, а другой долго и совершенно бесполезно провалялся в лавке купца. Случилось через несколько времени, что оба земляка опять встретились. Плуг, бывший у земледельца, блестел, как серебро, и был даже ещё лучше, чем в то время, когда он только что вышел из мастерской; плуг же, пролежавший без всякого дела в лавке, потемнел и покрылся ржавчиной. 116 «Скажи, пожалуйста, отчего ты так блестишь?» — спросил заржавевший плуг у своего старого знакомца. «От труда, мой милый, — отвечал тот, — а если ты заржавел и сделался хуже, чем был, то потому, что всё это время ты пролежал на боку, ничего не делая». ИГРАЮЩИЕ СОБАКИ Володя стоял у окна и смотрел на улицу, где грелась на солнышке большая дворовая собака Полкан. К Полкану подбежал маленький Мопс и стал на него кидаться и лаять; хватал его зубами за огромные лапы, за морду и, казалось, очень надоедал большой и угрюмой собаке. — Погоди-ка, вот она тебе задаст, — сказал Володя, — проучит она тебя. Но Мопс не переставал играть, а Полкан смотрел на него очень благосклонно. — Видишь ли, — сказал Володе отец, — Полкан добрее тебя. Когда с тобою начнут играть твои маленькие братья и сёстры, то дело кончится тем, что ты их приколотишь. Полкан же знает, что большому и сильному стыдно обижать маленьких и слабых. КТО ДЕРЁТ НОС КВЕРХУ Спросил мальчик отца: — Скажи мне, папа, отчего это иной колос так и гнётся к земле, а другой торчмя торчит? — Который колос полон, — отвечает отец, ~ тот к земле гнётся, а который пустой, тот и торчит кверху. 117 УТРЕННИЕ ЛУЧИ Выплыло на небо красное солнышко и стало рассылать повсюду свои золотые лучи — будить землю. Первый луч полетел и попал на жаворонка. Встрепенулся жаворонок, выпорхнул из гнёздышка, поднялся высоко-высоко и запел серебряную песенку: «Ах, как хорошо в свежем утреннем воздухе! Как хорошо! Как привольно!» Второй луч попал на зайчика. Передёрнул ушами зайчик и весело запрыгал по росистому лугу: побежал он добывать себе сочной травки на завтрак. Третий луч попал в курятник. Петух захлопал крыльями и запел: «Ку-ку-реку!» Куры слетели с нашестей, закудахтали, стали разгребать сор и червяков искать. Четвёртый луч попал в улей. Выползла пчёлка из восковой кельи, села на окошечко, расправила крылья и — зум-зум-зум! Полетела собирать медок с душистых цветов. Пятый луч попал в детскую, на постельку к маленькому лентяю: режет ему прямо в глаза, а он повернулся на другой бок и опять заснул. УЧЁНЫЙ МЕДВЕДЬ — Дети! Дети! — кричала няня. — Идите медведя смотреть! Выбежали дети на крыльцо, а там уже много народу собралось. Нижегородский мужик, с большим колом в руках, держит на цепи медведя, а мальчик приготовился в барабан бить. 118 — А ну-ка, Миша, — говорит нижегородец, дёргая медведя цепью, — встань, подымись, с боку на бок перевались, честным людям поклонись и молодкам покажись. Заревел медведь, нехотя поднялся на задние лапы, с ноги на ногу переваливается, направо, налево раскланивается. — А ну-ка, Мишенька, — продолжает нижегородец, — покажи, как малые ребятишки горох рвут; где сухо — на брюхе, а мокренько — на коленочках. И пополз Мишка, на брюхо припадает, лапой загребает, будто горох дёргает. — А ну-ка, Мишенька! Покажи, как бабы на работу идут. Идёт медведь, нейдёт; назад оглядывается, лапой за ухом скребёт. Несколько раз медведь показывал досаду, ревел, не хотел вставать, но железное кольцо цепи, продетое в губу, и кол в руках хозяина заставляли бедного зверя повиноваться. Когда медведь переделал все свои шутки, нижегородец сказал: — А ну-ка, Миша! Теперича с ноги на ногу перевались, честнь'|м людям поклонись, да не ленись, да пониже поклонись! Потешь народ и за шапку берись: хлеб положат, так съешь, а деньги, так ко мне вернись. И пошёл медведь, с шапкой в передних лапах, обходить зрителей. Дети положили гривенник; но им было жаль бедного Миши: из губы, продетой кольцом, сочилась кровь. ФЕТ Афанасий Афанасьевич 1820—1892 Жди ЯСНОГО на завтра дня. Стрижи мелькают и звенят. Пурпурной полосой огня Прозрачный озарён закат... * * * Зреет рожь над жаркой нивой, И от нивы и до нивы Гонит ветер прихотливый Золотые переливы. Робко месяц смотрит в очи, Изумлён, что день не минул, Но широко в область ночи День объятия раскинул. Над безбрежной жатвой хлеба Меж заката и востока Лишь на миг смежает небо Огнедышащее око. Мама! Глянь-ка из окошка — Знать, вчера недаром кошка Умывала нос: Грязи нет, весь двор одело, 120 Посветлело, побелело — Видно, есть мороз. Неколючий, светло-синий По ветвям развешан иней — Погляди хоть ты! Словно кто-то тороватый Свежей, белой, пухлой ватой Все убрал кусты. Уж теперь не будет спору: За салазки да и в гору Весело бежать! Правда, мама? Не откажешь, А сама, наверно, скажешь: «Ну, скорей гулять!» Я пришёл к тебе с приветом Рассказать, что солнце встало. Что оно горячим светом По листам затрепетало; Рассказать, что лес проснулся. Весь проснулся, веткой каждой. Каждой птицей встрепенулся И весенней полон жаждой; Рассказать, что с той же страстью. Как вчера, пришёл я снова. Что душа всё так же счастью И тебе служить готова; Рассказать, что отовсюду На меня весельем веет, Что не знаю сам, чтб буду Петь, — но только песня зреет. ЧЕХОВ Антон Павлович 1860—1904 ВЕСНОЙ С земли ещё не сошёл снег, а в душу уже просится весна. Земля холодна, грязь со снегом хлюпает под ногами, но как кругом всё весело, ласково, приветливо! Воздух так ясен и прозрачен, что если взобраться на голубятню, то, кажется, увидишь всю вселенную от края до края. Солнце светит ярко, и лучи его, играя и улыбаясь, купаются в лужах вместе с воробьями. Река надувается и темнеет; она уже проснулась и не сегодня-завтра заревёт. Деревья голы, но уже живут, дышат. В такое время хорошо гнать метлой или лопатой грязную воду в канавах, пускать по воде кораблики или долбить каблуками упрямый лёд. Хорошо также гонять голубей под самую высь поднебесную или лазить на деревья и привязывать там скворечни. Да, всё хорошо в это счастливое время года, в особенности если вы любите природу... РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА XX века АКИМ Яков Лазаревич р. 1923 АПРЕЛЬ Долго шла весна тайком От ветров и стужи, А сегодня — прямиком Шлёпает по лужам. Гонит талые снега С гомоном и звоном, Чтобы выстелить луга Бархатом зелёным. «Скоро, скоро быть теплу!» Эту новость первой Барабанит по стеклу Серой лапкой верба. Скоро тысячи скворцов С домиком подружат. Скоро множество птенцов Выглянет наружу. Тучи по небу пройдут. И тебе впервые На ладошку упадут Капли дождевые... 125 ГДЕ ТЫ ХОДИШЬ, ОСЕНЬ? Осенью дождливой Прямо сплю и вижу: По снежку хрустящему С горки бы на лыжах! А зимою лютою Вечером, в мороз, Вспомню двор весенний, Листики берёз. У апрельской лужицы Жду я, не дождусь — Поскорей бы лето, В речку бултыхнусь! — Где ты ходишь, осень? В августе спрошу, Потому что в школу Я к друзьям спешу. АРТЮХОВА Нина Михайловна СОВСЕМ ОДИНАКОВЫЕ Мама защёлкнула чемодан и надела шляпку. — Вот, — сказала она, — Николай и Андрюша, слушайте внимательно. Здесь, в левом ящике, лежат запасные ленточки. Нарочно сегодня заходила в магазин, четыре метра купила. — Четыре метра? — удивился папа. — Милок, зачем же так много? Неужели по метру в каждую косичку? — Они очень часто теряют. Я же говорю — это запас. Вот, Николай, посмотри сюда. Два метра голубой и два розовой. Розовая — для Вари, а голубая — для Вали. Не перепутайте, пожалуйста. — Не беспокойся, милок, всё сделаем. Позволь, как, как ты сказала? Для Вали? То есть для Вари? Мама повторила терпеливо: — Розовая — для Вари, а для Вали — голубая. — Да ведь я, мама, знаю, — сказал Андрюша. — Постой, Андрюшка... — Папа сДвинул брови и повторил несколько раз: — Валя — голубая... Варя — розовая. Ва-л-ля... гол-лу... гол-лубая. Вар-р-ря — р-розовая! Прекрасно! Очень легко запомнить! — А ну-ка проверим! — сказал Андрюша. — Папа, это кто? 127 — с голубыми косичками — значит, Валя, — твердо ответил папа. — А это кто? — спросила Валя, показывая на сестрёнку. — А эта с розовыми косичками — значит. Варя! — Запомнил! Запомнил! — радостно закричали ребята. — Мама! Наконец-то запомнил! Дело в том, что Валя и Варя были близнецы и так похожи друг на друга, что различать их без ленточек умела только одна мама. К тому же и платьица и шубки — всё у них было тоже одинаковое. А папа только недавно вернулся из далекой северной экспедиции и всё время путал своих девочек. Конечно, он знал, как похожи близнецы, но всё-таки каждый раз, видя их рядом, качал головой и говорил: — Нет, это удивительно! Ну совсем, совсем одинаковые! Папа взглянул на часы и снял с вешалки мамино пальто. — Пожалуйста, не волнуйся, ничего мы не перепутаем, всё сделаем как надо. К тому же ты уезжаешь на две недели только! Если несколько раз мы назовем по ошибке Валю Варей, ничего особенного... — Николай! — Мама сунула правую руку мимо рукава и сказала огорченно: — Значит, ты всё, всё забыл! Ведь я же повторяла несколько раз: доктор сказал, чтобы Вале гулять как можно больше, а Варе совсем нельзя и лекарство три раза в день... — Помню, помню! — виноватым голосом ответил папа. — Вот из этой бутылочки. Не беспокойся, милок. 128 — Все сделаем! — докончил Андрюша. И мама уехала. Это было в субботу. В воскресенье можно было не торопиться вставать, поэтому все проспали. Первыми, впрочем, подскочили близнецы, которым даже и в будни торопиться было решительно некуда. К тому времени, когда папа вышел из ванной, приглаживая мокрые волосы. Варя уже успела потерять левую розовую ленточку. — Неважно, — сказал папа, — у нас есть большой запас. Сколько отрезать? Полметра хватит? Идите сюда, девочки, я причешу вас. — Папа, — спросил Андрюша, — а заплести ты сумеешь? — Надеюсь, что да. Мне приходилось успешно выполнять гораздо более сложные задания. Светлые мягкие волосёнки послушно разделились на пробор. — Ты не так заплетаешь, папа, — сказал через минуту Андрюша. — Нет, так. — Нет, не так. Мама вплетает ленточку вместе с волосами, а ты просто завязал бант на хвостике — и ладно. — Неважно, — сказал папа, — так даже красивее. Видишь, какие у меня банты большие, а у мамы на банты ничего не остаётся. — Зато прочнее. — Вот что, Андрей, довольно критику наводить. Что мама велела? Гулять как можно больше. Пейте молоко, забирай Валюшку и отправляйся. А мы с Варей займемся уборкой. После уборки и гуляния папа с Андрюшей готовили обед, мыли посуду и долго отскребывали ножами и чистили пригоревшую сковородку. Наконец папа сказал «уф!» и лег на диван с книгой в руках. Однако очень скоро книга захлопнулась 129 сама, папины глаза тоже закрылись сами, и папа заснул. Его разбудили громкие голоса: — Папа! — кричал Андрюша. — Близнецы потерялись! Папа вскочил, как по сигналу боевой тревоги. — Кто?.. Где?.. Да вот же они! Ну можно ли, Андрюшка, так пугать человека! — То есть не потерялись, а перепутались. Мы в прятки играли... И под столами, и под вешалкой — ну и задевались куда-то все четыре ленточки. Я же говорил, что не так заплетаешь! — Валя! Варя! Подите сюда! Перед папой стояли две совершенно одинаковые дочки, смотрели на него одинаковыми веселыми глазами, и даже растрёпаны они были совершенно одинаково. — Неважно! — засмеялся папа. — У нас еще три с половиной метра этих ленточек. Я теперь хорошо помню: голубую — Вале, а Варе... — Эх, папа, папа! Ну а как же ты их теперь различишь — какая которая? — Да очень просто! Говорить-то ведь они умеют. Большие девочки... Тебя как зовут? — Вая. — А тебя? — Вая. Картавили близнецы тоже совсем одинаково. Папа задумался. — Неаккуратно это у нас получается... Как же быть, Андрюшка? Ведь Варе пора уже лекарство принимать, а Вале — гулять как можно больше! За дверью раздалось знакомое покашливание. — Дедушка! — радостно крикнули ребята. Дедушка поздоровался со всеми и стал протирать очки. 130 — Гулять, говорите, нужно? Вот я и пришел пораньше, чтобы погулять с Валечкой. Я и мамочке обещал. — Вы пришли как раз вовремя, Константин Петрович! — сказал папа. — Видите ли, у нас... то есть... Ну, короче говоря, близнецы перепутались! — и рассказал дедушке, что произошло. — Как же это ты так, Николай? — Дедушка с упреком посмотрел на папу. — Родной, можно сказать, отец, а родных, можно сказать, дочек перепутал! — Что же делать, Константин Петрович, виноват, конечно! Да ведь когда я уезжал, они совсем чуть-чуточные были. Позвольте, Константин Петрович! А вы-то сами? Родной, можно сказать, дедушка? И родных, можно сказать, внучек... А ну-ка, где Валя? Где Варя? Какая которая? Дедушка медленно надел очки и посмотрел на внучек. — Кхм! Кхм!.. Н-да! То есть... Кхм!.. Кхм!.. Очки у меня слабоваты стали! Не по глазам уже. Вот если бы мне очки посильнее. Андрюша засмеялся громче всех. — А уж тебе, Андрей, совсем стыдно, — сказал папа, — и не уезжал никуда, видишь их каждый день... — Да, да, — поддержал папу дедушка, — без очков, и глаза у тебя молодые, а родных, можно сказать, сестрёнок... — Что же я-то? — оправдывался Андрюша. — Я ничего. Я их до болезни очень хорошо различал: Варя была потолще. А в больнице они похудели по-разному и стали совсем одинаковые! Папа решительно подошел к буфету, взял пузырек с лекарством. 131 — А ну-ка, Варя, — сказал он, — иди-ка сюда, пора лекарство пить. Девочки! Кому я давал лекарство сегодня утром? Валя и Варя переглянулись и ничего не ответили. — Эх, папа! — зашептал Андрюша. — Разве они скажут? Кому охота лекарство пить? Ведь оно горькое. — Что же, — сказал папа, — попробуем по-другому. А ну-ка, дочки, кто сейчас пойдет с дедушкой гулять как можно больше? Валя, иди сюда, я тебе косички заплету и надену шубку. Он помахал голубыми лентами. Девочки опять посмотрели друг на друга, лица у них стали грустные, но молчали обе. — В чем дело, Андрюша? — тихо спросил папа. — Почему же теперь не отзывается Валя? Ведь они любят гулять с дедушкой? — Конечно, любят, — ответил Андрюша. — Потому Валя и молчит. Варя дома остается, а Вале ее жалко! — Молодец эта Валя! — одобрительно сказал папа. — Я её уважаю. — А Варю? — спросил Андрюша. — Знаешь, папа, пожалуй, если было бы наоборот... Варе — гулять, а Вале — пить лекарство... Папа, стой! Дедушка, стой! Я знаю, что нужно делать! Андрюша подбежал к буфету. — Вот, — сказал он очень довольный и вынул вазочку, в которой лежал большой пряник. — Один только остался. Как раз то, что нам нужно! Возьми! — протянул он пряник одной из девочек. — Раздели пополам, себе возьми и сестре дай! Близнецы одинаково заулыбались, тоже очень довольные. Девочка взяла пряник и старательно разломила его. 132 Разломился пряник, впрочем, не совсем пополам, один кусок оказался заметно больше другого. Этот кусок девочка оставила себе, а тот, что поменьше, протянула сестрёнке. — Варя! — со смехом закричал Андрюша. — Вот Варя! Вплетай скорее розовую ленточку! Это Варя! — Ничего не понимаю, — сказал папа. — Ты видел, папа, она себе больше взяла! Уж если бы Валя делила, было бы точно как в аптеке! А если бы даже не ровно разломилось — всё равно она бы себе поменьше оставила, а Варе — побольше. Уж она у нас такая! Дедушка! Иди гулять с Валей! Папа! Давай Варе лекарство! Андрюша смеялся, близнецы заплакали, дедушка, улыбаясь, ушел гулять с Валей. А папа расстроился. Он посадил Варю себе на колени, старательно вплетал розовые ленточки в светлые волосёнки — по-маминому вплетал, чтобы не потерялись, — и грустно приговаривал: — Эх, дочка, дочка! А я-то думал, что вы у меня совсем-совсем одинаковые! САША-ДРАЗНИЛКА Саша очень любил дразнить свою сестрёнку. Ляля обижалась и плакала. — О чем ты плачешь, Лялечка? — спрашивал папа. — Меня Саша дразнит! — Ну и пусть дразнит. А ты не дразнись. Было очень трудно не дразниться, но один раз Ляля попробовала, и вот что из этого вышло. Ребята сидели за столом и завтракали. 133 — Вот я сейчас поем, — начал Саша, — и твою куклу за ноги к люстре подвешу. — Ну что ж, — засмеялась Ляля, — это будет очень весело! Саша даже поперхнулся от удивления. — У тебя насморк, — сказал он, подумав. — Тебя завтра в кино не возьмут. — А мне завтра не хочется. Я пойду послезавтра. — Все вы, девчонки, — дрожащим голосом проговорил Саша, — все вы ужасные трусихи и плаксы. — Мне самой мальчики больше нравятся, — спокойно ответила Ляля. Саша посмотрел кругом и крикнул: — У меня апельсин больше, чем у тебя! — Ешь на здоровье, — сказала Ляля, — поправляйся. Тут Саша не выдержал и заплакал. — О чем ты плачешь, Сашенька? — спросила мама, входя в комнату. — Меня Лялька обижает! — ответил Саша, всхлипывая. — Я её дразню, а она не дразнится! БАЛЬМОНТ Константин Дмитриевич 1867—1942 ЗОЛОТОЕ СЛОВО Осень обещала: «Я озолочу». А Зима сказала: «Как я захочу». А Весна сказала: «Ну-ка, ну, Зима». И Весна настала. Всюду кутерьма. Солнце золотится. Лютик — золотой. Речка серебрится и шалит водой. Родилась на воле, залила луга, Затопила поле, стёрла берега. Там, где не достала, — лютик золотой. Жёлтый одуванчик, — будет и седой. Осень обещала. Помогла Весна. Ну, Зима, пропала, хоть была сильна. к ЗИМЕ Лес совсем уж стал сквозистый, Редки в нём листы. Скоро будет снег пушистый Падать с высоты. Опушит нам окна наши, В детской и везде. Загорятся звёзды краше, 135 Лёд прильнёт к воде. На коньках начнём кататься Мы на звонком льду. Будет смех наш раздаваться В парке на пруду. ОСЕНЬ Поспевает брусника, Стали дни холоднее, И от птичьего крика В сердце только грустнее. Стаи птиц улетают Прочь, за синее море, Все деревья блистают В разноцветном уборе. Солнце реже смеётся, Нет в цветах благовонья. Скоро осень проснётся И заплачет спросонья. ОТ птицы к ПТИЦЕ Ласточка день начинает весенний, Летнюю ночь завершит соловей. Пенься, мгновение, будь многопенней. Свежих мгновений нам, ветер, навей. Ранняя ласточка — год нам счастливый. Слёзы зимы до последней доплачь. 136 Тешиться будем разливчатой нивой, Ночью — затянет скрипящий дергач. Жаворонок вызвенит песни хрустально, Скажет кукушка — жить много ль нам дней. Мы приобщимся к земле изначально, В осень же спросим про всё — журавлей. БЕРЕСТОВ Валентин Дмитриевич 1928—1998 ГОЛОЛЕДИЦА Не идётся И не едется, Потому что гололедица. Но зато Прекрасно падается. Почему ж никто Не радуется? ЕСЛИ ХОЧЕТСЯ ПИТЬ Если хочется пить, то колодец копай. Если холодно станет, то печь истопи. Если голоден, то испеки каравай. Если ж ты одинок, то чуть-чуть потерпи. И потянутся путники по-одному и к воде, и к теплу, и к тебе самому. Лёгкий вздох иль ветерок — Пух летит за горсткой горстка, И останется кружок Наподобие напёрстка. 138 Посадили игрушку на полку, И бедняжка грустит втихомолку, Что она не игрушка. Что она безделушка, От которой ни проку, ни толку. Посадили игрушку на полку. ЧИТАЛОЧКА Как хорошо уметь читать! Не надо к маме приставать. Не надо бабушку трясти: «Прочти, пожалуйста! Прочти!» Не надо умолять сестрицу: «Ну, прочитай еш,ё страницу!». Не надо звать. Не надо ждать, А можно взять и почитать! БЛОК Александр Александрович 1880—1921 ВЕТХАЯ ИЗБУШКА Ветхая избушка Вся в снегу стоит. Бабушка-старушка Из окна глядит. Внукам-шалунишкам По колено снег. Весел ребятишкам Быстрых санок бег... Бегают, смеются, Лепят снежный дом, Звонко раздаются Голоса кругом... В снежном доме будет Резвая игра... Пальчики застудят, — По домам пора! Завтра выпьют чаю. Глянут из окна, — Ан, уж дом растаял, На дворе — весна! 140 ВОРОНА Вот ворона на крыше покатой Так с зимы и осталась лохматой... А уж в воздухе — вешние звоны, Даже дух занялся у вороны... Вдруг запрыгала вбок глупым скоком Вниз на землю глядит она боком: Что белеет под нежною травкой? Вон желтеют под серою лавкой Прошлогодние мокрые стружки... Это всё у вороны — игрушки, И уж так-то ворона довольна, Что весна, и дышать ей привольно!.. СНЫ и пора уснуть, да жалко. Не хочу уснуть! Конь качается качалка. На коня б скакнуть! Луч лампадки, как в тумане, Раз-два, раз-два, раз!.. Идёт конница... а няня Тянет свой рассказ... Внемлю сказке древней, древней О богатырях, О заморской о царевне, О царевне... ах... 141 Раз-два, раз-два! Конник в латах Трогает коня И манит и мчит куда-то За собой меня... За моря, за океаны Он манит и мчит, В дымно-синие туманы, Где царевна спит... Спит в хрустальной, спит в кроватке Долгих сто ночей, И зелёный свет лампадки Светит в очи ей... Под парчами, под лучами Слышно ей сквозь сны. Как звенят и бьют мечами О хрусталь стены... С кем там бьётся конник гневный, Бьётся семь ночей? На седьмую — над царевной Светлый круг лучей... И сквозь дрёмные покровы Стелются лучи, О тюремные засовы Звякают ключи... Сладко дремлется в кроватке. Дремлешь? — Внемлю... сплю. Луч зелёный, луч лампадки, Я тебя люблю! БУНИН Иван Алексеевич 1870—1953 Густой зелёный ельник у дороги, Глубокие пушистые снега. В них шёл олень, могучий, тонконогий, К спине откинув тяжкие рога. Вот след его. Здесь натоптал тропинок. Здесь ёлку гнул и белым зубом скрёб. И много хвойных крестиков, остинок Осыпалось с макушки на сугроб. Вот снова след, размеренный и редкий, И вдруг — прыжок! И далеко в лугу Теряется собачий гон — и ветки. Обитые рогами на бегу... О, как легко он уходил долиной! Как бешено, в избытке свежих сил, В стремительности радостно-звериной. Он красоту от смерти уносил! НА ПРОСЁЛКЕ - 1 Веет утро прохладой степною. Тишина, тишина на полях! Заросла повиликой-травою Полевая дорога в хлебах. 143 в мураве колеи утопают, А за ними, с обеих сторон, В сизых ржах васильки зацветают. Бирюзовый виднеется лён, Серебрится ячмень колосистый, Зеленеют привольно овсы, И в колосьях брильянты росы Ветерок зажигает душистый, И вливает отраду он в грудь, И свевает с души он тревоги... Весел мирный просёлочный путь. Хороши вы, степные дороги! Гаснет вечер, даль синеет. Солнышко садится. Степь да степь кругом — и всюду Нива колосится! Пахнет мёдом, зацветает Белая гречиха... Звон к вечерне из деревни Долетает тихо... А вдали кукушка в роще Медленно кукует... Счастлив тот, кто на работе В поле заночует! Гаснет вечер, скрылось солнце. Лишь закат краснеет... Счастлив тот, кому зарёю Тёплый ветер веет; Для кого мерцают кротко. Светятся с приветом 144 в тёмном небе тёмной ночью Звёзды тихим светом; Кто устал на ниве за день И уснёт глубоко Мирным сном под звёздным небом На степи широкой! ПОЛЕВЫЕ ЦВЕТЫ В блеске огней, за зеркальными стёклами, Пышно цветут дорогие цветы. Нежны и сладки их тонкие запахи, Листья и стебли полны красоты. Их возрастили в теплицах заботливо, Их привезли из-за синих морей; Их не пугают метели холодные. Бурные грозы и свежесть ночей... Есть на полях моей родины скромные Сёстры и братья заморских цветов: Их возрастила весна благовонная В зелени майской лесов и лугов. Видят они не теплицы зеркальные, А небосклона простор голубой. Видят они не огни, а таинственный Вечных созвездий узор золотой. Веет от них красотою стыдливою, Сердцу и взору родные они И говорят про давно позабытые Светлые дни. голявкин Виктор Владимирович 1929—2001 В ШКАФУ Перед уроком я в шкаф залез. Хотел мяукнуть из шкафа. Подумают, кошка, а это я. Сидел в шкафу, ждал начала урока и не заметил сам, как уснул. Просыпаюсь — в классе тихо. Смотрю в щёлочку — никого нет. Толкнул дверь, а она закрыта. Значит, я весь урок проспал. Все домой ушли и меня в шкафу заперли. Душно в шкафу и темно, как ночью. Мне стало страшно, я стал кричать: — Э-э-э! Я в шкафу! Помогите! Прислушался — тишина кругом. Я опять: — О! Товарищи! Я в шкафу сижу! Слышу чьи-то шаги. Идёт кто-то. — Кто здесь горланит? Я сразу узнал тётю Нюшу, уборщицу. Я обрадовался, кричу: — Тётя Нюша, я здесь! — Где ты, родименький? — В шкафу я! В шкафу! — Как же ты, милый, туда забрался? — Я в шкафу, бабуся! 146 — Так уж слышу, что ты в шкафу. Так чего ты хочешь? — Меня заперли в шкаф. Ой, бабуся! Ушла тётя Нюша. Опять тишина. Наверное, за ключом ушла. Опять шаги. Слышу голос Пал Палыча. Пал Палыч — наш завуч... Пал Палыч постучал в шкаф пальцем. — Там нет никого, — сказал Пал Палыч. — Как же нет? Есть, — сказала тётя Нюша. — Ну, где же он? — сказал Пал Палыч и постучал ещё раз по шкафу. Я испугался, что все уйдут, я останусь в шкафу, и изо всех сил крикнул: — Я здесь! — Кто ты? — спросил Пал Палыч. — Я... Цыпкин... — Зачем ты туда забрался, Цыпкин? — Меня заперли... Я не забрался... — Гм... Его заперли! А он не забрался! Видали? Какие волшебники в нашей школе! Они не забираются в шкаф, в то время как их запирают в шкафу! Чудес не бывает, слышишь, Цыпкин? — Слышу... — Ты давно там сидишь? — спросил Пал Палыч. — Не знаю... — Найдите ключ, — сказал Пал Палыч. — Быстро. Тётя Нюша пошла за ключом, а Пал Палыч остался. Он сел рядом на стул и стал ждать. Я видел сквозь щёлку его лицо. Он был очень сердитый. Он закурил и сказал: — Ну! Вот до чего доводит шалость! Ты мне честно скажи, почему ты в шкафу? 147 Мне очень хотелось исчезнуть из шкафа. Откроют шкаф, а меня там нет. Как будто бы я там и не был. Меня спросят: «Ты был в шкафу?» Я скажу: «Не был». Мне скажут: «А кто там был?» Я скажу: «Не знаю». Но ведь так только в сказках бывает! Наверняка завтра маму вызовут... Ваш сын, скажут, в шкаф залез, все уроки там спал, и всё такое... Как будто мне тут удобно спать! Ноги ломит, спина болит. Одно мученье! Что было мне отвечать? Я молчал. — Ты живой там? — спросил Пал Палыч. — Живой... — Ну сиди, скоро откроют... — Я сижу... — Так... — сказал Пал Палыч. — Так ты ответишь мне, почему ты залез в этот шкаф? Я молчал. Вдруг я услышал голос директора. Он шёл по коридору: — Кто? Цыпкин? В шкафу? Почему? Мне опять захотелось исчезнуть. Директор спросил: — Цыпкин, ты? Я тяжело вздохнул. Я просто уже не мог отвечать. Тётя Нюша сказала: — Ключ унёс староста класса. — Взломайте дверь, — сказал директор. Я почувствовал, как ломают дверь, — шкаф затрясся, я стукнулся больно лбом. Я боялся, что шкаф упадёт, и заплакал. Руками упёрся в стенки шкафа, и, когда дверь поддалась и открылась, я продолжал точно так же стоять. 148 — Ну, выходи, — сказал директор. — И объясни нам, что это значит. Я не двинулся с места. Мне было страшно. — Почему он стоит? — спросил директор. Меня вытащили из шкафа. Я всё молчал. Я не знал, что сказать. Я хотел ведь только мяукнуть. Но как я сказал бы об этом?.. КАК Я ПОД ПАРТОЙ СИДЕЛ Только к доске отвернулся учитель, а я раз — и под парту. Как заметит учитель, что я исчез, ужасно, наверное, удивится. Интересно, что он подумает? Станет спрашивать всех, куда я делся, — вот смеху-то будет! Уже пол-урока прошло, а я всё сижу. «Когда же, — думаю, — он увидит, что меня в классе нет?» А под партой трудно сидеть. Спина у меня заболела даже. Попробуй-ка так просиди! Кашлянул я — никакого внимания. Не могу больше сидеть. Да ещё Серёжка мне в спину ногой всё время тычет. Не выдержал я. Не досидел до конца урока. Вылезаю и говорю: — Извините, Пётр Петрович. Учитель спрашивает: — В чём дело? К доске хочешь? — Нет, извините меня, я под партой сидел... — Ну и как, там удобно сидеть, под партой? Ты сегодня сидел очень тихо. Вот так бы всегда на уроках. 149 ПРО то, для кого ВОВКА УЧИТСЯ Вовка учится для себя, а не для других людей. Он это прекрасно знает. Да ему ещё все говорят об этом. Как будто он сам не знает. Папа с мамой ему говорят: — Ты для себя в школе учишься. Бабушка говорит: — Ты для себя в школе учишься. Даже Шурик сказал: — Ты для себя в школе учишься, ясно? Вовка знает, что учится он для себя. Но он и другим людям хочет помочь, а не только в школу ходить. Только ему говорят: «Ты маленький. Ты подучись сначала. Потом нам поможешь как следует». Значит, он для себя учится и для других тоже. ДРАГУНСКИЙ Виктор Юзефович 1913—1972 НЕ ПИФ, НЕ ПАФ! Когда я был дошкольником, я был ужасно жалостливый. Я совершенно не мог слушать про что-нибудь жалостное. И если кто кого съел, или бросил в огонь, или заточил в темницу, — я сразу начинал плакать. Вот, например, волки съели козлика, и от него остались рожки да ножки. Я реву. Или Бабариха посадила в бочку царицу и царевича и бросила эту бочку в море. Я опять реву. Да как! Слёзы бегут из меня толстыми струями прямо на пол и даже сливаются в целые лужи. Главное, когда я слушал сказки, я уже заранее, ещё до того, самого страшного места, настраивался плакать. У меня кривились и ломались губы и голос начинал дрожать, словно меня кто-нибудь тряс за шиворот. И мама просто не знала, что ей делать, потому что я всегда просил, чтобы она мне читала или рассказывала сказки, а чуть дело доходило до страшного, как я сразу это соображал и начинал на ходу сказку сокращать. За какие-нибудь две-три секунды до того, как случиться беде, я уже принимался дрожащим голосом просить: «Это место пропусти!» 151 Мама, конечно, пропускала, перескакивала с пятого на десятое, и я слушал дальше, но только совсем немножко, потому что в сказках каждую минуту что-нибудь случается, и, как только становилось ясно, что вот-вот опять произойдёт какое-нибудь несчастье, я снова начинал вопить и умолять: «И это пропусти!» Мама опять пропускала какое-нибудь кровавое преступление, и я ненадолго успокаивался. И так с волнениями, остановками и быстрыми сокращениями мы с мамой в конце концов добирались до благополучного конца. Конечно, я всё-таки соображал, что сказки от всего этого становились какие-то не очень интересные: во-первых, очень уж короткие, а во-вторых, в них почти совсем не было приключений. Но зато я мог слушать их спокойно, не обливаясь слезами, и потом всё же после таких сказок можно было ночью спать, а не валяться с открытыми глазами и бояться до утра. И поэтому такие сокращённые сказки мне очень нравились. Они делались такие спокойные. Как всё равно прохладный сладкий чай. Например, есть такая сказка про Красную Шапочку. Мы с мамой в ней столько напропускали, что она стала самой короткой сказкой в мире и самой счастливой. Мама её вот как рассказывала: «Жила-была Красная Шапочка. Раз она напекла пирожков и пошла проведать свою бабушку. И стали они жить-поживать и добра наживать». И я был рад, что у них всё так хорошо получилось. Но, к сожалению, это было ещё не всё. Особенно я переживал другую сказку, про зайца. Это короткая такая сказочка, вроде считалки, её все на свете знают: 152 Раз, два, три, четыре, пять, Вышел зайчик погулять, Вдруг охотник выбегает... И вот тут у меня уже начинало пощипывать в носу, и губы разъезжались в разные стороны, верхняя направо, нижняя налево, а сказка в это время продолжалась... Охотник, значит, вдруг выбегает и... Прямо в зайчика стреляет! Тут у меня сердце проваливалось. Я не мог понять, как же это получается. Почему этот свирепый охотник стреляет прямо в зайчика? Что зайчик ему сделал? Что, он первый начал, что ли? Ведь нет! Ведь он же не задирался? Он просто вышел погулять! А этот прямо, без разговоров: Пиф-паф! Из своей тяжёлой двустволки! И тут из меня начинали течь слезы, как из крана. Потому что раненный в живот зайчик кричал: Ой-ой-ой! Он кричал: — Ой-ой-ой! Прощайте, все! Прощайте, зайчата и зайчиха! Прощай, моя весёлая, лёгкая жизнь! Прощай, алая морковка и хрустящая капуста! Прощай навек, моя полянка, и цветы, и роса, и весь лес, где под каждым кустом был готов и стол и дом! Я прямо своими глазами видел, как серый зайчик ложится под тоненькую берёзку и умирает... Я заливался в три ручья горючими слезами и портил всем настроение, потому что меня надо было успокаивать, а я только ревел и ревел... 153 и вот однажды ночью, когда все улеглись спать, я долго лежал на своей раскладушке и вспоминал беднягу зайчика и всё думал, как было бы хорошо, если бы с ним этого не случилось. Как было бы по-настоящему хорошо, если бы только всё это не случилось. И я так долго думал об этом, что вдруг незаметно для себя пересочинил всю эту историю: Раз, два, три, четыре, пять, Вышел зайчик погулять, Вдруг охотник выбегает... Прямо в зайчика... Не стреляет!!! Не пиф! Не паф! Не ой-ой-ой! Не умирает зайчик мой! Вот это да! Я даже рассмеялся! Как всё складно получилось! Это было самое настоящее чудо. Не пиф! Не паф! Я поставил одно только короткое «не», и охотник как ни в чём не бывало протопал в своих подшитых валенках мимо зайчика. И тот остался жить! Он опять будет играть по утрам на росистой полянке, будет скакать и прыгать и колотить лапками в старый трухлявый пень. Этакий забавный, славный барабанщик! И так я лежал в темноте, и улыбался, и хотел рассказать маме про это чудо, но побоялся её разбудить. И в конце концов заснул. А когда проснулся, я уже знал навсегда, что больше не буду реветь в жалостных местах, потому что я теперь могу в любую минуту вмешаться и перевернуть всё по-своему, и всё будет хорошо. Надо только вовремя сказать; «Не пиф! Не паф!» ДУРОВ Владимир Леонидович 1863—1934 НАША ЖУЧКА Когда я был маленький, я учился в военной гимназии. Там, кроме всяких наук, учили нас ещё стрелять, маршировать, отдавать честь, брать на караул — всё равно как солдат. У нас была своя собака Жучка. Мы её очень любили, играли с ней и кормили её остатками от казённого обеда. И вдруг у нашего надзирателя, у «дядьки», появилась своя собака, тоже Жучка. Жизнь нашей Жучки сразу переменилась: «дядька» заботился только о своей Жучке, а нашу бил и мучал. Однажды он плеснул на неё кипятком. Собака с визгом бросилась бежать, а потом мы увидели: у нашей Жучки на боку и на спине облезла шерсть и даже кожа! Мы страшно разозлились на «дядьку». Собрались в укромном уголке коридора и стали придумывать, как отомстить ему. — Надо его проучить, — говорили ребята. — Надо вот что... надо убить его Жучку! — Правильно! Утопить! — А где утопить? Лучше камнем убить! — Нет, лучше повесить! — Правильно! Повесить! Повесить! «Суд» совещался недолго. Приговор был принят единогласно: смертная казнь через повешение. 155 — Постойте, а кто будет вешать? Все молчали. Никому не хотелось быть палачом. — Давайте жребий тянуть! — предложил кто-то. — Давайте! В гимназическую фуражку были положены записки. Я почему-то был уверен, что мне достанется пустая, и с лёгким сердцем сунул руку в фуражку. Достал записку, развернул и прочитал: «Повесить». Мне стало неприятно. Я позавидовал товарищам, которым достались пустые записки, но всё же пошёл за «дядькиной» Жучкой. Собака доверчиво виляла хвостом. Кто-то из наших сказал: — Ишь, гладкая! А у нашей весь бок облезлый. Я накинул Жучке на шею верёвку и повёл в сарай. Жучка весело бежала, натягивая верёвку и оглядываясь. В сарае было темно. Дрожащими пальцами я нащупал над головой толстую поперечную балку; потом размахнулся, перекинул верёвку через балку и стал тянуть. Вдруг я услышал хрипение. Собака хрипела и дёргалась. Я задрожал, зубы у меня защёлкали, как от холода, руки сразу стали слабые, пальцы разжались... Я выпустил верёвку, и собака тяжело упала на землю. Я почувствовал страх, жалость и любовь к собаке, Что делать? Она, наверно, задыхается сейчас в предсмертных мучениях! Надо скорее добить её, чтобы не мучилась. Я нашарил камень и размахнулся. Камень ударился обо что-то мягкое. Я не выдержал, заплакал и бросился вон из сарая. Убитая собака осталась там... 156 в ту ночь я плохо спал. Всё время мне мерещилась Жучка, всё время в ушах слышалось её предсмертное хрипение. Наконец настало утро. Разбитый, с головной болью, я кое-как поднялся, оделся и пошёл на занятия. И вдруг на плацу, где мы всегда маршировали, я увидел чудо. Что такое? Я остановился и протёр глаза. Собака, убитая мною накануне, стояла, как всегда, около нашего «дядьки» и помахивала хвостом. Завидев меня, она как ни в чём не бывало подбежала и с ласковым повизгиванием стала тереться у ног. Как же так? Я её вешал, а она не помнит зла и ещё ласкается ко мне! Слёзы выступили у меня на глазах. Я нагнулся к собаке и стал её обнимать и целовать в косматую морду. Я понял: там, в сарае, я угодил камнем в глину, а Жучка осталась жива. Вот с тех пор я и полюбил животных. А потом, когда вырос, стал воспитывать зверей и учить их, то есть дрессировать. Только я их учил не палкой, а лаской, и они меня тоже любили и слушались. ЕСЕНИН Сергей Александрович 1895—1925 Нивы сжаты, рощи голы, От воды туман и сырость. Колесом за сини горы Солнце тихое скатилось. Дремлет взрытая дорога. Ей сегодня примечталось, Что совсем-совсем немного Ждать зимы седой осталось. Ах, и сам я в чаще звонкой Увидал вчера в тумане: Рыжий месяц жеребёнком Запрягался в наши сани. ПОРОША Еду. Тихо. Слышны звоны Под копытом на снегу, Только серые вороны Расшумелись на лугу. Заколдован невидимкой. Дремлет лес под сказку сна. Словно белою косынкой Подвязалася сосна. 158 Понагнулась, как старушка, Оперлася на клюку, А над самою макушкой Долбит дятел на суку. Скачет конь, простору много. Валит снег и стелет шаль. Бесконечная дорога Убегает лентой вдаль. ЧЕРЕМУХА Черёмуха душистая С весною расцвела И ветки золотистые, Что кудри, завила. Кругом роса медвяная Сползает по коре. Под нею зелень пряная Сияет в серебре. А рядом, у проталинки, В траве, между корней. Бежит, струится маленький Серебряный ручей. Черёмуха душистая, Развесившись, стоит, А зелень золотистая На солнышке горит. Ручей волной гремучею Все ветки обдаёт И вкрадчиво под кручею Ей песенки поёт. ЖЕЛЕЗНИКОВ Владимир Карпович р. 1925 ТРИ ВЕТКИ МИМОЗЫ Когда он утром подошёл к столу, то увидал огромный букет мимозы. Они были такие хрупкие, такие жёлтые и свежие, как первый тёплый день! — Это папа подарил мне, — сказала мама. — Ведь сегодня Восьмое марта. Действительно, сегодня Восьмое марта, а он совсем забыл об этом. Вчера вечером помнил и даже ночью, а сейчас вдруг забыл. Он побежал к себе в комнату, схватил портфель и вытащил открытку. Там было написано: «Дорогая мамочка, поздравляю тебя с Восьмым марта! Обещаю всегда тебя слушаться». Он вручил ей открытку, а сам стоял рядом и ждал. Мама прочитала открытку в одну секунду. Даже как-то неинтересно — как взрослые быстро читают! Когда он уже уходил в школу, мама вдруг сказала ему: — Возьми несколько веточек мимозы и подари Лене Поповой. Лена Попова была его соседкой по парте. — Зачем? — хмуро спросил он. — А затем, что сегодня Восьмое марта, и я уверена, что все ваши мальчики что-нибудь подарят девочкам. 160 Ему очень не хотелось тащить эти мимозы, но мама просила, и отказывать ей тоже не хотелось. Он взял три веточки мимозы и пошёл в школу. По дороге ему казалось, что все на него оглядываются. Но у самой школы ему повезло. Он встретил Лену Попову. Подбежал к ней, протянул мимозу и сказал: — Это тебе. — Мне? Ой, как красиво! Большое спасибо! Она готова была благодарить его ещё час, но он повернулся и убежал. А на первой перемене оказалось, что никто из мальчиков в их классе ничего не подарил девочкам. Ни один. Только перед Леной Поповой лежали нежные веточки мимозы. — Откуда у тебя цветы? — спросила учительница. — Это мне Витя подарил, — сказала Лена. Все сразу зашушукались и посмотрели на Витю, а Витя низко опустил голову. — Вот как! — сказала учительница. — Ты оберни концы веток в мокрую тряпочку или бумагу, тогда они у тебя не завянут. А на перемене, когда Витя как ни в чём не бывало подошёл к ребятам, хотя чувствовал уже недоброе, они вдруг закричали: — Тил и-тили-тесто, жених и невеста! Витька водится с девчонками! Витька водится с девчонками! Ребята засмеялись и стали показывать на него пальцами. А тут проходили мимо старшие ребята и все на него смотрели и спрашивали, чей он жених. Он еле досидел до конца уроков и, как только прозвенел звонок, со всех ног полетел домой, чтобы там, дома, сорвать свою досаду и обиду. 161 Он забарабанил изо всех сил по двери и, когда мама открыла ему, закричал: — Это ты, это ты виновата, это всё из-за тебя! — Он почти плакал. Вбежал в комнату, схватил мимозы и бросил их на пол. — Ненавижу эти цветы, ненавижу! Он стал топтать их ногами, и жёлтые, нежные цветочки лопались под грубой подмёткой его ботинок. — Это мне подарил папа, — сказала мама. А Лена Попова несла домой три нежные веточки мимозы в мокрой тряпочке, чтобы они не завяли. Она несла их впереди себя, и ей казалось, что в них отражается солнце, что они такие красивые, такие особенные... Это ведь были первые мимозы в её жизни... ЖИТКОВ Борис Степанович 1882—1938 ПРО СЛОНА Мы подходили на пароходе к Индии. Утром должны были прийти. Я сменился с вахты, устал и никак не мог заснуть: всё думал, как там будет. Вот как если б мне в детстве целый ящик игрушек принесли и только завтра можно его раскупорить. Всё думал: вот утром сразу открою глаза — и индусы, чёрные, заходят вокруг, забормочут непонятно — не то что на картинке. Бананы прямо на кусте, город новый — всё зашевелится, заиграет. И слоны! Главное — слонов мне хотелось посмотреть. Всё не верилось, что они там не так, как в Зоологическом, а запросто ходят, возят — по улице вдруг такая громада прёт. Заснуть не мог, прямо ноги от нетерпения чесались. Ведь это, знаете, когда сушей едешь — совсем не то: видишь, как всё постепенно меняется. А тут две недели океан — вода и вода — и сразу новая страна. Как занавес в театре подняли. Наутро затопали на палубе, загудели. Я бросился к иллюминатору (окну) — готово: город белый на берегу стоит; порт, суда, около борта шлюпки, в них чёрные люди в белых чалмах, зубами блестят, кричат что-то. Солнце светит со всей силы, жжёт, — кажется, светом давит. Тут я 163 как с ума сошёл, задохнулся прямо — как будто я не я и всё это сказка. Есть ничего с утра не хотел. Товарищи дорогие, я за вас по две вахты в море стоять буду, на берег отпустите скорей! Выскочили вдвоём на берег. В порту, в городе всё бурлит, кипит, народ толчётся, а мы — как оголтелые и не знаем, что смотреть, и не идём, а будто нас что несёт (да и после моря по берегу всегда странно ходить). Смотрим — трамвай. Сели в трамвай, сами толком не знаем, зачем едем, лишь бы дальше — очумели прямо. Трамвай нас мчит, мы глазеем по сторонам — и не заметили, как выехали на окраину. Дальше не идёт. Вылезли. Дорога. Пошли по дороге. Придём куда-нибудь. Тут мы немного успокоились и заметили, что здорово жарко. Солнце над самой маковкой стоит, тень от тебя не ложится, а вся тень под тобой: идёшь и тень свою топчешь. Порядочно уже прошли, уж людей не стало встречаться, смотрим — навстречу слон. С ним четверо ребят, бегут рядом по дороге. Я прямо глазам не поверил: в городе ни одного не видали, а тут запросто идёт по дороге — мне казалось, что из Зоологического вырвался. Слон нас увидел и остановился. Нам жутковато стало: больших при нём никого нет, ребята одни. А кто его знает, что у него на уме? Мотанёт раз хоботом — и готово. А слон, наверно, про нас так думал: идут какие-то необыкновенные, неизвестные, кто их знает? И стал. Сейчас хобот загнул крючком, мальчишка старший стал на крюк на этот, как на подножку, рукой за хобот придерживается, и слон его осто- 164 рожно отправил себе на голову. Тот там уселся между ушами, как на столе. Потом слон тем же порядком отправил ещё двоих сразу, а четвёртый был маленький, лет трёх, должно быть, — на нём только рубашонка была коротенькая, вроде лифчика. Слон ему подставляет хобот — иди, мол, садись. А он выкрутасы разные делает, хохочет, убегает. Старший кричит ему сверху, а он скачет и дразнит — не возьмёшь, мол. Слон не стал ждать, опустил хобот и пошёл — сделал вид, что он на его фокусы и смотреть не хочет. Идёт, хобот мерно покачивает, а мальчишка вьётся около ног, кривляется. И как раз, когда он ничего не ждал, слон вдруг хоботом цап! Да так ловко — поймал его за рубашонку сзади и подымает наверх осторожно. Тот руками, ногами, как жучок, — нет уж, никаких тебе! Поднял его слон, осторожно опустил себе на голову, а там ребята его приняли. Он там, на слоне, всё ещё воевать пробовал. Мы поравнялись, идём стороной дороги, а слон с другого бока и на нас внимательно и осторожно глядит. А ребята тоже на нас пялятся и шепчутся меж собой. Сидят как на дому, на крыше. Вот, думаю, здорово: им нечего там бояться. Если б и тигр попался навстречу — слон тигра поймает, схватит хоботищем поперёк живота, сдавит, швырнёт выше дерева и, если на клыки не подцепит, всё равно будет ногами топтать, пока в лепёшку не растопчет. А тут мальчишку взял, как козявку двумя пальчиками, осторожно и бережно. Слон прошёл мимо нас, смотрим — сворачивает с дороги и попёр в кусты. Кусты плотные, колючие, стеной растут. А он через них как через 165 бурьян — только ветки похрустывают — перелез и пошёл к лесу. Остановился около дерева, взял хоботом ветку и пригнул ребятам. Те сейчас же повскакали на ноги, схватились за ветку и что-то с неё обирают. А маленький подскакивает, старается тоже себе ухватить, возится — будто он не на слоне, а на земле стоит. Слон пустил ветку и другую пригнул. Опять та же история. Тут уж маленький совсем, видно, в роль вошёл, совсем залез на эту ветку, чтоб ему тоже досталось, и работает. Все кончили, слон пустил ветку, а маленький-то, смотрим, так и полетел с веткой! Ну, думаем, пропал — полетел теперь, как пуля, в лес. Бросились мы туда. Да нет! Куда там — не пролезть через кусты; колючие и густые, путаные. Смотрим — слон в листьях хоботом шарит. Нащупал этого маленького — он там, видно, обезьянкой уцепился, — достал его и посадил на место. Потом слон вышел на дорогу впереди нас и пошёл обратно. Мы за ним. Он идёт и по временам оглядывается, на нас косится — чего, мол, сзади идут какие-то. Так мы за слоном пришли к дому. Вокруг плетень. Слон отворил хоботом калиточку и осторожно просунулся во двор: там ребят спустил на землю. Во дворе индуска на него начала кричать чего-то. Нас она сразу не заметила. А мы стоим, через плетень смотрим. Индуска орёт на слона — слон нехотя повернулся и пошёл к колодцу. У колодца врыты два столба, и между ними вьюшка, на ней верёвка намотана и ручка сбоку. Смотрим — слон взялся хоботом за ручку и стал вертеть. Вертит как будто пустую, вытащил — целая бадья там на верёвке, вёдер десять. Слон упёрся корнем хо- 166 бота в ручку, чтоб не вертелась, изогнул хобот, подцепил бадью и, как кружку с водой, поставил на борт колодца. Индуска набрала воды, ребят тоже заставила таскать — она как раз стирала. Слон опять бадью спустил и полную выкрутил наверх. Хозяйка его опять начала ругать — слон пустил бадью в колодец, тряхнул ушами и пошёл прочь — не стал воду больше доставать, пошёл под навес. А там в углу двора на хлипких столбиках навес был устроен — только-только слону под него подлезть. Сверху камышу накидано и каких-то листьев длинных. Тут как раз индус, сам хозяин. Увидал нас. Мы говорим: слона пришли смотреть. Хозяин немного знал по-английски. Спросил, кто мы, всё на мою русскую фуражку показывает. Я говорю: русские. Он обрадовался, засмеялся, сразу другой стал, позвал к себе. Я спрашиваю: — Чего это слон не выходит? — А это он, — говорит, — обиделся, и, значит, не зря. Теперь нипочём работать не станет, пока не успокоится. Смотрим — слон вышел из-под навеса, в калитку — и прочь со двора. Думаем — теперь совсем уйдёт. А индус смеётся. Слон пошёл к дереву, опёрся боком и ну тереться. Дерево здоровое — прямо всё ходуном ходит. Это он чешется — так вот, как свинья об забор. Почесался, набрал пыли в хобот и туда, где чесал, пылью, землёй как дунет — раз, и ещё, и ещё. Это он прочищает, чтобы не заводилось ничего в складках: вся кожа у него твёрдая, как подошва, а в складках — потоньше, а в южных странах всяких насекомых кусачих масса. 167 Ведь смотрите какой: о столбики в сарае не чешется, чтоб не развалить, осторожно даже пробирается туда, а чесаться ходит к дереву. Я говорю индусу: — Какой он у тебя умный. А он хохочет. — Ну, — говорит, — если б я полтораста лет прожил, не тому б ещё выучился. А он, — показывает на слона, — моего деда ещё нянчил. Я глянул на слона — мне показалось, что не индус тут хозяин, а слон, слон тут самый главный. Я говорю: — Старый он у тебя? — Нет, — говорит, — ему полтораста лет, он в самой поре... Вон у меня слонёнок есть, его сын, — двадцать лет ему, совсем ребёнок; к сорока годам только в силу входить начнёт. Вот погодите, придёт слониха, увидите: он маленький. Пришла слониха и с ней слонёнок — с лошадь величиной, без клыков; он за матерью, как жеребёнок, шёл. Ребята индусовы бросили матери помогать, стали прыгать, куда-то собираться, слон тоже пошёл, слониха и слонёнок с ними. Индус объясняет, что на речку. Мы тоже с. ребятами. Они нас не дичились, всё пробовали говорить — они по-своему, а мы по-русски — и хохотали всю дорогу. Маленький больше всех к нам приставал — всё мою фуражку надевал и что-то кричал смешное, — может быть, про нас. Воздух в лесу пахучий, пряный, густой. Шли лесом. Пришли к реке. Не река, а поток — быстрый, так и мчит, так берег и гложет. К воде обрывчик в аршин. 168 Слоны вошли в воду, взяли с собой слонёнка. Поставили, где ему по грудь вода, и стали его вдвоём мыть. Наберут со дна песку с водой в хобот и, как из кишки, его поливают. Здорово так — только брызги летят. А ребята боятся в воду лезть: больно уж быстрое течение — унесёт. Скачут на берегу — и давай в слона камешками кидать. Ему нипочём. Он даже внимания не обращает — всё своего слонёнка моет. Потом, смотрю, набрал в хобот воды и вдруг как повернёт на мальчишек и одному прямо в пузо как дунет струёй — тот так и сел. Хохочет — заливается. Слон опять своего мыть. А ребята ещё пуще камешками его донимать. Слон только ушами трясёт: не приставайте, мол, видите — некогда баловаться! И как раз, когда мальчишки не ждали, думали — он водой на слонёнка дунет, — он сразу хобот повернул да в них. Те рады, кувыркаются. Слон вышел на берег, слонёнок ему хобот протянул как руку. Слон заплёл свой хобот об его и помог ему на обрывчик вылезти. Пошли все домой — трое слонов и четверо ребят. На другой день я уже расспросил, где можно слонов поглядеть на работе. На опушке леса, у речки, нагорожен целый город тёсаных брёвен. Штабеля стоят, каждый вышиной с избу. Тут же стоял один слон. И сразу видно было, что он уже совсем старик: кожа на нём совсем обвисла и заскорузла, и хобот, как тряпка, болтается. Уши обгрызенные какие-то. 169 Смотрю — из лесу идёт другой слон. В хоботе качается бревно — громадный брус обтёсанный. Пудов, должно быть, во сто. Носильщик грузно переваливается, подходит к старому слону. Старый подхватывает бревно с одного конца, а носильщик опускает бревно и перебирается хоботом в другой конец. Я смотрю: что же это они будут делать? А слоны вместе, как по команде, подняли бревно на хоботах вверх и аккуратно положили на штабель. Да так ровно и правильно — как плотник на постройке! И ни одного человека около них. Я потом узнал, что этот старый слон и есть главный артельщик; он уже состарился на этой работе. Носильщик ушёл не спеша в лес, а старик повесил хобот, повернулся задом к штабелю и стал смотреть на реку, как будто хотел сказать: «Надоело мне это — и не глядел бы». А из лесу идёт уже третий слон с бревном. Мы — туда, откуда выходили слоны. Прямо стыдно рассказывать, что мы тут увидели. Слоны с лесных разработок таскали эти брёвна к речке. В одном месте у дороги — два дерева по бокам, да так, что слону с бревном не пройти. Слон дойдёт до этого места, опустит бревно на землю, повернёт бревно вдоль дороги, присядет на передние колена, подвернёт хобот — и самым носом, самым корнем хобота толкает бревно вперёд. Земля, каменья летят, трёт и пашет бревно землю, а слон ползёт и пихает. Видно, как трудно ему на коленках ползти. Потом встанет, отдышится и не сразу за бревно берётся. Опять повернёт его поперёк дороги, опять на 170 коленки. Положит хобот на землю и коленками накатывает бревно на хобот. Как хобот не раздавит! Гляди — снова уже встал и несёт. Качается, как грузный маятник, бревнище на хоботе. Их было восемь — всех слонов-носильщиков, и каждому приходилось пихать бревно носом: люди не хотели спилить те два дерева, что стояли на дороге. Нам неприятно стало смотреть, как тужится старик у штабеля, и жаль было слонов, что ползали на коленках. Мы недолго постояли и ушли. ПРО ОБЕЗЬЯНКУ Мне было двенадцать лет, и я учился в школе. Раз на перемене подходит ко мне товарищ мой Юхименко и говорит: — Хочешь, я тебе обезьянку дам? Я не поверил — думал, он мне сейчас штуку какую-нибудь устроит, так что искры из глаз посыплются, и скажет: вот это и есть «обезьянка». Не таковский я. — Ладно, — говорю, — знаем. — Нет, — говорит, — в самом деле. Живую обезьянку. Она хорошая. Её Яшкой зовут. А папа сердится. — На кого? — Да на нас с Яшкой. Убирай, говорит, куда знаешь. Я думаю, что к тебе всего лучше. После уроков пошли мы к нему. Я всё ещё не верил. Неужели, думал, живая обезьянка у меня будет? И всё спрашивал, какая она. А Юхименко говорит: — Вот увидишь, не бойся, она маленькая. 171 Действительно, оказалась маленькая. Если на лапки встанет, то не больше полуаршина. Мордочка сморщенная, старушечья, а глазки живые, блестящие. Шерсть на ней рыжая, а лапки чёрные. Как будто человечьи руки в перчатках чёрных. На ней был надет синий жилет. Юхименко закричал: — Яшка, Яшка, иди, что я дам! И засунул руку в карман. Обезьянка закричала: «Аи! аи!» — ив два прыжка вскочила Юхимен-ке на руки. Он сейчас же сунул её в шинель, за пазуху. — Идём, — говорит. Я глазам своим не верил. Идём по улице, несём такое чудо, и никто не знает, что у нас за пазухой. Дорогой Юхименко мне говорил, чем кормить. — Всё ест, всё давай. Сладкое любит. Конфеты — беда! Дорвётся — непременно обожрётся. Чай любит жидкий и чтоб сладкий был. Ты ей внакладку. Два куска. Вприкуску не давай: сахар сожрёт, а чай пить не станет. Я всё слушал и думал: я ей и трёх кусков не пожалею, миленькая такая, как игрушечный человек. Тут я вспомнил, что и хвоста у ней нет. — Ты, — говорю, — хвост ей отрезал под самый корень? — Она макака, — говорит Юхименко, — у них хвостов не растёт. Пришли мы к нам домой. Мама и девочки сидели за обедом. Мы с Юхименкой вошли прямо в шинелях. Я говорю: — А кто у нас есть! Все обернулись. Юхименко распахнул шинель. Никто ещё ничего разобрать не успел, а Яшка 172 как прыгнет с Юхименки маме на голову, толкнулся ножками — и на буфет. Всю причёску маме осадил. Все вскочили, закричали: — Ой, кто, кто это? А Яшка уселся на буфет и строит морды, чавкает, зубки скалит. Юхименко боялся, что сейчас ругать его будут, и скорей к двери. На него и не смотрели — все глядели на обезьянку. И вдруг девочки все в один голос затянули: — Какая хорошенькая! А мама всё причёску прилаживала. — Откуда это? Я оглянулся. Юхименки уже нет. Значит, я остался хозяином. И я захотел показать, что знаю, как с обезьянкой надо. Я засунул руку в карман и крикнул, как давеча Юхименко: — Яшка, Яшка! Иди, я тебе что дам! Все ждали. А Яшка и не глянул — стал чесаться меленько и часто чёрной лапочкой. До самого вечера Яшка не спускался вниз, а прыгал по верхам: с буфета на дверь, с двери на шкаф, оттуда на печку. Вечером отец сказал: — Нельзя её на ночь так оставлять, она квартиру вверх дном переворотит. И я начал ловить Яшку. Я к буфету — он на печь. Я его оттуда ш,ёткой — он прыг на часы. Качнулись часы и стали. А Яшка уже на занавесках качается. Оттуда — на картину — картина покосилась: я боялся, что Яшка кинется на висячую лампу. Но тут уже все собрались и стали гоняться за Яшкой. В него кидали мячиком, катушками, спичками и наконец загнали в угол. 173 Яшка прижался к стене, оскалился и заш,ёлкал языком — пугать начал. Но его накрыли шерстяным платком и завернули, запутали. Яшка барахтался, кричал, но его скоро укрутили так, что осталась торчать одна голова. Он вертел головой, хлопал глазами, и казалось, сейчас заплачет от обиды. Не пеленать же обезьяну каждый раз на ночь! Отец сказал: — Привязать. За жилет и к ножке, к столу. Я принёс верёвку, нащупал у Яшки на спине пуговицу, продел верёвку в петлю и крепко завязал. Жилет у Яшки на спине застёгивался на три пуговки. Потом я поднёс Яшку, как он был, закутанного, к столу, привязал верёвку к ножке и только тогда размотал платок. Ух, как он начал скакать! Но где ему порвать верёвку! Он покричал, позлился и сел печально на полу. Я достал из буфета сахару и дал Яшке. Он схватил чёрной лапочкой кусок, заткнул за щёку. От этого вся мордочка у него скривилась. Я попросил у Яшки лапу. Он протянул мне свою ручку. Тут я рассмотрел, какие на ней хорошенькие чёрные ноготки. Игрушечная живая ручка! Я стал гладить лапку и думаю; совсем как ребёночек. И пощекотал ему ладошку. А ребёночек-то как дёрнет лапку — раз! — и меня по щеке. Я и мигнуть не успел, а он надавал мне оплеух и прыг под стол. Сел и скалится. Вот и ребёночек! Но тут меня погнали спать. Я хотел Яшку привязать к своей кровати, но мне не позволили. Я всё прислушивался, что 174 Яшка делает, и думал, что непременно ему надо устроить кроватку, чтоб он спал, как люди, и укрывался одеяльцем. Голову бы клал на подушечку. Думал, думал и заснул. Утром вскочил — и, не одеваясь, к Яшке. Нет Яшки на верёвке. Верёвка есть, на верёвке жилет привязан, а обезьянки нет. Смотрю, все три пуговицы сзади расстёгнуты. Это он расстегнул жилет, оставил его на верёвке, а сам драла. Я искать по комнате. Шлёпаю босыми ногами. Нигде нет. Я перепугался. А ну как убежал? Дня не пробыл, и вот на тебе! Я на шкафы заглядывал, в печку — нигде. Убежал, значит, на улицу. А на улице мороз — замёрзнет, бедный! И самому стало холодно. Побежал одеваться. Вдруг вижу, в моей же кровати что-то возится. Одеяло шевелится. Я даже вздрогнул. Вот он где! Это ему холодно на полу стало, он удрал и ко мне на кровать. Забился под одеяло. А я спал и не знал. Яшка спросонья не дичился, дался в руки, и я напялил на него снова синий жилет. Когда сели пить чай, Яшка вскочил на стол, огляделся, сейчас же нашёл сахарницу, запустил лапу и прыг на дверь. Он прыгал так легко, что, казалось, летает, не прыгает. На ногах у обезьяны пальцы, как на руках, и Яшка мог хватать ногами. Он так и делал. Сидит, как ребёнок, на руках у кого-нибудь и ручки сложил, а сам ногой со стола тянет что-нибудь. Сташ,ит ножик и ну с ножом скакать. Это чтобы у него отнимали, а он будет удирать. Чай Яшке дали в стакане. Он обнял стакан, как ведро, пил и чмокал. Я уж не пожалел сахару. Когда я ушёл в школу, я привязал Яшку к дверям, к ручке. На этот раз обвязал его вокруг 175 пояса верёвкой, чтобы уж не мог сорваться. Когда я пришёл домой, то из прихожей увидал, чем Яшка занимается. Он висел на дверной ручке и катался на дверях, как на карусели. Оттолкнётся от косяка и едет до стены. Пихнёт ножкой в стену и едет назад. Когда я сел готовить уроки, я посадил Яшку на стол. Ему очень нравилось греться около лампы. Он дремал, как старичок на солнышке, покачивался и, прищурясь, глядел, как я тыкаю пером в чернила. Учитель у нас был строгий, и я чистенько написал страницу. Промокать не хотелось, чтобы не испортить. Оставил сохнуть. Прихожу и вижу: сидит Яков на тетради, макает пальчик в чернильницу, ворчит и выводит чернильные вавилоны по моему писанию. Ах ты, дрянь! Я чуть не заплакал с горя. Бросился на Яшку. Да куда! Он на занавески — все занавески чернилами перепачкал. Вот оно почему Юхименкин папа на них с Яшкой сердился... Но раз и мой папа рассердился на Яшку. Яшка обрывал цветы, что стояли у нас на окнах. Сорвёт лист и дразнит. Отец поймал и отдул Яшку. А потом привязал его в наказанье на лестнице, что вела на чердак. Узенькая лесенка. А широкая шла из квартиры вниз. Вот отец идёт утром на службу. Почистился, надел шляпу, спускается по лестнице. Хлоп! Штукатурка падает. Отец остановился, стряхнул со шляпы. Глянул вверх — никого. Только пошёл — хлоп, опять кусок извёстки прямо на голову. Что такое? А мне сбоку было видно, как орудовал Яшка. Он наломал от стенки извёстки, разложил по краям ступенек, а сам прилёг, притаился на лестнице, как раз у отца над головой. Только отец 176 пошёл, а Яшка тихонечко толк ножкой штукатурку со ступеньки и так ловко примерил, что прямо отцу на шляпу, — это он ему мстил за то, что отец вздул его накануне. Но когда началась настоящая зима, завыл ветер в трубах, завалило окна снегом, Яшка стал грустным. Я его всё грел, прижимал к себе. Мордочка у Яшки стала печальная, обвисшая, он подвизгивал и жался ко мне. Я попробовал сунуть его за пазуху, под куртку. Яшка сейчас же там устроился: он схватился всеми четырьмя лапками за рубаху и так повис, как приклеился. Он так и спал там, не разжимая лап. Забудешь другой раз, что у тебя живой набрюшник под курткой, и обопрёшься о стол. Яшка сейчас лапкой заскребёт мне бок: даёт мне знать, чтоб осторожней. Вот раз в воскресенье пришли в гости девочки. Сели завтракать. Яшка смирно сидел у меня за пазухой, и его совсем не было заметно. Под конец раздали конфеты. Только я стал первую разворачивать, вдруг из-за пазухи, прямо из моего живота, вытянулась мохнатая ручка, ухватила конфету и назад. Девочки взвизгнули от страха. А это Яшка услышал, что бумагой шелестят, и догадался, что едят конфеты. А я девочкам говорю: «Это у меня третья рука; я этой рукой прямо в живот конфеты сую, чтоб долго не возиться». Но уж все догадались, что это обезьянка, и из-под куртки слышно было, как хрустит конфета: это Яшка грыз и чавкал, как будто я животом жую. Яшка долго злился на отца. Примирился Яшка с ним из-за конфет. Отец мой как раз бросил курить и вместо папирос носил в портсигаре маленькие конфетки. И каждый раз после обеда отец открывал тугую крышку портсигара боль- 177 шим пальцем, ногтем, и доставал конфетки. Яшка тут как тут: сидит на коленях и ждёт — ёрзает, тянется. Вот отец раз и отдал весь портсигар Яшке; Яшка взял его в руку, а другой рукой, совершенно как мой отец, стал подковыривать большим пальцем крышку. Пальчик у него маленький, а крышка тугая и плотная, и ничего не выходит у Яшеньки. Он завыл с досады. А конфеты брякают. Тогда Яшка схватил отца за большой палец и его ногтем, как стамеской, стал отковыривать крышку. Отца это рассмешило, он открыл крышку и поднёс портсигар Яшке. Яшка сразу запустил лапу, награбастал полную горсть, скорей в рот и бегом прочь. Не каждый же день такое счастье! Был у нас знакомый доктор. Болтать любил — беда. Особенно за обедом. Все уж кончили, у него на тарелке всё простыло, тогда он только хватится — поковыряет, наспех глотнёт два куска: — Благодарю вас, я сыт. Вот раз обедает он у нас, ткнул вилку в картошку и вилкой этой размахивает — говорит. Разошёлся — не унять. А Яша, вижу, по спинке стула поднимается, тихонько подкрался и сел у доктора за плечом. Доктор говорит: — И понимаете, тут как раз... — И остановил вилку с картошкой возле уха — на один момент всего. Яшенька лапочкой тихонько за картошку и снял её с вилки — осторожно, как вор. А доктор дальше: — И представьте себе... — И тык пустой вилкой себе в рот. Сконфузился — думал, стряхнул картошку, когда руками махал, оглядывается. А Яшки уж нет — сидит в углу и прожевать картошку не может, всю глотку забил. 178 Доктор сам смеялся, а всё-таки обиделся на Яшку. Яшке устроили в корзинке постель: с простынёй, одеяльцем, подушкой. Яшка не хотел спать по-человечьи: всё наматывал на себя клубком и таким чучелом сидел всю ночь. Ему сшили платьице, зелёненькое, с пелеринкой, и стал он похож на стриженую девочку из приюта. Вот раз я слышу звон в соседней комнате. Что такое? Пробираюсь тихонько и вижу: стоит на подоконнике Яшка в зелёном платьице, в одной руке у него ламповое стекло, а в другой — ёжик, и он ёжиком с остервенением чистит стекло. В такую ярость пришёл, что не слыхал, как я вошёл. Это он видел, как стёкла чистили, и давай сам пробовать. А то оставишь его вечером с лампой, он отвернёт огонь полным пламенем — лампа коптит, сажа летает по комнате, а он сидит и рычит на лампу. Беда стала с Яшкой, хоть в клетку сажай! Я его и ругал, и бил, но долго не мог на него сердиться. Когда Яшка хотел понравиться, он становился очень ласковым, залезал на плечо и начинал в голове искать. Это значит, он вас уже очень любит. Надо ему выпросить что-нибудь — конфет там или яблоко, — сейчас залезет на плечо и заботливо начинает лапками перебирать в волосах: ищет и ноготком поскрёбывает. Ничего не находит, а делает вид, что поймал зверя: выкусывает с пальчиков чего-то. Вот раз пришла к нам в гости дама. Она считала, что она раскрасавица. Разряженная. Вся так шёлком и шуршит. На голове не причёска, а прямо целая беседка из волос накручена — в завит- 179 ках, в локончиках. А на шее, на длинной цепочке, зеркальце в серебряной оправе. Яшка осторожно к ней по полу подскочил. — Ах, какая обезьянка миловидная! — говорит дама. И давай зеркальцем с Яшкой играть. Яшка поймал зеркальце, повертел — прыг на колени к даме и стал зеркальце на зуб пробовать. Дама отняла зеркальце, зажала в руке. А Яшке хочется зеркало получить. Дама погладила небрежно Яшку перчаткой и потихоньку спихивает с колен. Вот Яшка и решил понравиться, подольститься к даме. Прыг ей на плечо. Крепко ухватился за кружева задними лапками и взялся за причёску. Раскопал все завитки и стал искать. Дама покраснела. — Пошёл, пошёл! — говорит. Не тут-то было! Яшка ещё больше старается: скребёт ноготками, зубками щёлкает. Дама эта всегда против зеркала садилась, чтоб на себя полюбоваться, и видит в зеркале, что взлохматил её Яшка, — чуть не плачет. Я двинулся на выручку. Куда там! Яшка вцепился что было силы в волосы и на меня глядит дико. Дама дёрнула его за шиворот, и своротил ей Яшка причёску. Глянула на себя в зеркало — чучело чучелом. Я замахнулся, спугнул Яшку, а гостья наша схватилась за голову и — в дверь. — Безобразие, — говорит, — безобразие! — И не попрощалась ни с кем. «Ну, — думаю, — держу до весны и отдам кому-нибудь, если Юхи-менко не возьмёт. Уж столько мне попадало за эту обезьянку!» И вот настала весна. Потеплело. Яшка ожил и ещё больше проказил. Очень ему хотелось на двор, на волю. А двор у нас был огромный, с 180 десятину. Посреди двора был сложен горой казённый уголь, а вокруг склады с товаром. И от воров сторожа держали на дворе целую свору собак. Собаки большие, злые. А всеми собаками командовал рыжий пёс. Каштан. На кого Каштан зарычит, на того все собаки бросаются. Кого Каштан пропустит, и собаки не тронут. А чужую собаку бил Каштан с разбегу грудью. Ударит, с ног собьёт и стоит над ней, рычит, а та уж и шелохнуться боится. Я посмотрел в окно — вижу: нет собак во дворе. Дай, думаю, пойду, выведу Яшеньку погулять первый раз. Я надел на него зелёненькое платьице, чтобы он не простудился, посадил Яшку к себе на плечо и пошёл. Только я двери раскрыл, Яшка — прыг наземь и побежал по двору. И вдруг, откуда ни возьмись, вся стая собачья, и Каштан впереди, прямо на Яшку. А он, как зелёненькая куколка, стоит маленький. Я уж решил, что пропал Яшка, — сейчас разорвут. Каштан сунулся к Яшке, но Яшка повернулся к нему, присел, прицелился. Каштан стал за шаг от обезьянки, оскалился и ворчал, но не решался броситься на такое чудо. Собаки все ощетинились и ждали, что Каштан. Я хотел броситься выручать. Но вдруг Яшка прыгнул и в один момент уселся Каштану на шею. И тут шерсть клочьями полетела с Каштана. По морде и глазам бил Яшка, так что лап не видно было. Взвыл Каштан, и таким ужасным голосом, что все собаки врассыпную бросились. Каштан сломя голову пустился бежать, а Яшка сидит, вцепился ногами в шерсть, крепко держится, а руками рвёт Каштана за уши, щиплет шерсть клочьями. Каштан с ума сошёл: носится 181 вокруг угольной горы с диким воем. Раза три обежал Яшка верхом вокруг двора и на ходу спрыгнул на уголь. Взобрался не торопясь на самый верх. Там была деревянная будка; он влез на будку, уселся и стал чесать себе бок как ни в чём не бывало. Вот, мол, я ~ мне нипочём! А Каштан — в ворота от страшного зверя. С тех пор я смело стал выпускать Яшку во двор: только Яшка с крыльца — все собаки в ворота. Яшка никого не боялся. Приедут во двор подводы, весь двор забьют, пройти негде. А Яшка с воза на воз перелетает. Вскочит лошади на спину — лошадь топчется, гривой трясёт, фыркает, а Яшка не спеша на другую перепрыгивает. Извозчики только смеются и удивляются: — Смотри, какая сатана прыгает. Ишь ты! У-ух! А Яшка — на мешки. Ищет щёлочки. Просунет лапку и щупает, что там. Нащупает, где подсолнухи, сидит и тут же на возу щёлкает. Бывало, что и орехи нащупает Яшка. Набьёт за щёки и во все четыре руки старается нагрести. Но вот нашёлся у Якова враг. Да какой! Во дворе был кот. Ничей. Он жил при конторе, и все его кормили объедками. Он разжирел, стал большой, как собака. Злой был и царапучий. И вот раз под вечер гулял Яшка по двору. Я его никак не мог дозваться домой. Вижу, вышел на двор котище и прыг на скамью, что стояла под деревом. Яшка, как увидел кота, — прямо к нему. Присел и идёт не спеша на четырёх лапах. Прямо к скамье и глаз с кота не спускает. Кот подобрал лапы, спину нагорбил, приготовился. А Яшка всё ближе ползёт. Кот глаза вытаращил, пятится. Яшка на скамью. Кот всё задом на другой край, к дереву. У меня сердце замерло. 182 А Яков по скамье ползёт на кота. Кот уж в комок сжался, подобрался весь. И вдруг — прыг, да не на Яшку, а на дерево. Уцепился за ствол и глядит сверху на обезьянку. А Яшка всё тем же ходом к дереву. Кот поцарапался выше — привык на деревьях спасаться. А Яшка на дерево, и всё не спеша, целится на кота чёрными глазками. Кот выше, выше, влез на ветку и сел с самого краю. Смотрит, что Яшка будет делать. А Яков по той же ветке ползёт, и так уверенно, будто он сроду ничего другого не делал, а только котов ловил. Кот уж на самом краю, на тоненькой веточке еле держится, качается. А Яков ползёт и ползёт, цепко перебирая всеми четырьмя ручками. Вдруг кот прыг с самого верху на мостовую, встряхнулся и во весь дух прочь без оглядки. А Яшка с дерева ему вдогонку: «Йау, йау>>, — каким-то страшным, звериным голосом — я у него никогда такого не слышал. Теперь уж Яков стал совсем царём во дворе. Дома он уж есть ничего не хотел, только пил чай с сахаром. И раз так на дворе изюму наелся, что еле-еле его отходили. Яшка стонал, на глазах слёзы, и на всех капризно смотрел. Всем было сначала очень жалко Яшку, но когда он увидел, что с ним возятся, стал ломаться и разбрасывать руки, закидывать голову и подвывать на разные голоса. Решили его укутать и дать касторки. Пусть знает! А касторка ему так понравилась, что он стал орать, чтобы ему еш,ё дали. Его запеленали и три дня не пускали на двор. Яшка скоро поправился и стал рваться на двор. Я за него не боялся: поймать его никто не мог, и Яшка целыми днями прыгал по двору. Дома стало 183 спокойнее, и мне меньше влетало за Яшку. А как настала осень, все в доме в один голос; — Куда хочешь убирай свою обезьянку или сажай в клетку, а чтоб по всей квартире эта сатана не носилась. То говорили, какая хорошенькая, а теперь, думаю, сатана стала. И как только началось ученье, я стал искать в классе, кому бы сплавить Яшку. Подыскал наконец товарища, отозвал в сторону и сказал: — Хочешь, я тебе обезьянку подарю? Живую. Не знаю уж, кому он потом Яшку сплавил. Но первое время, как не стало Яшки в доме, я видел, что все немного скучали, хоть признаваться и не хотели. КАК Я ЛОВИЛ ЧЕЛОВЕЧКОВ Когда я был маленький, меня отвезли жить к бабушке, У бабушки над столом была полка. А на полке пароходик. Я такого никогда не видал. Он был совсем настоящий, только маленький. У него была труба: жёлтая и на ней два чёрных пояса. И две мачты. А от мачт шли к бортам верёвочные лесенки. На корме стояла будочка, как домик. Полированная, с окошечками и дверкой. А уж совсем на корме — медное рулевое колесо. Снизу под кормой — руль. И блестел перед рулём винт, как медная розочка. На носу два якоря. Ах, какие замечательные! Если б хоть один у меня такой был! Я сразу запросил у бабушки, чтоб поиграть пароходиком. Бабушка мне всё позволяла. А тут вдруг нахмурилась: 184 — Вот это уж не проси. Не то играть — трогать не смей. Никогда! Это для меня дорогая память. Я видел, что, если и заплакать, — не поможет. А пароходик важно стоял на полке на лакированных подставках. Я глаз от него не мог оторвать. А бабушка: — Дай честное слово, что не прикоснёшься. А то лучше спрячу-ка от греха. И пошла к полке. Я чуть не заплакал и крикнул всем голосом: — Честное-расчестное, бабушка. — И схватил бабушку за юбку. Бабушка не убрала пароходика. Я всё смотрел на пароходик. Влезал на стул, чтоб лучше видеть. И всё больше и больше он мне казался настоящим. И непременно должна дверца в будочке отворяться. И наверно, в нём живут человечки. Маленькие, как раз по росту пароходика. Выходило, что они должны быть чуть ниже спички. Я стал ждать, не поглядит ли кто из них в окошечко. Наверно, подглядывают. А когда дома никого нет, выходят на палубу. Лазят, наверно, по лестничкам на мачты. А чуть шум — как мыши: юрк в каюту. Вниз — и притаятся. Я долго глядел, когда был в комнате один. Никто не выглянул. Я спрятался за дверь и глядел в щёлку. А они хитрые, человечки проклятые, знают, что я подглядываю. Ага! Они ночью работают, когда никто их спугнуть не может. Хитрые. Я стал быстро-быстро глотать чай. И запросился спать. Бабушка говорит: — Что это? То тебя силком в кровать не загонишь, а тут этакую рань и спать просишься. 185 и вот, когда улеглись, бабушка погасила свет. И не видно пароходика. Я ворочался нарочно, так что кровать скрипела. Бабушка: — Чего ты всё ворочаешься? — А я без света спать боюсь. Дома всегда ночник зажигают. — Это я наврал: дома ночью темно наглухо. Бабушка ругалась, однако встала. Долго ковырялась и устроила ночник. Он плохо горел. Но всё же было видно, как блестел пароходик на полке. Я закрылся одеялом с головой, сделал себе домик и маленькую дырочку. И из дырочки глядел не шевелясь. Скоро я так присмотрелся, что на пароходике мне всё стало отлично видно. Я долго глядел. В комнате было совсем тихо. Только часы тикали. Вдруг что-то тихонько зашуршало. Я насторожился — шорох этот на пароходике. И вот будто дверка приоткрылась. У меня дыхание спёрло. Я чуть двинулся вперёд. Проклятая кровать скрипнула. Я спугнул человечка! Теперь уж нечего было ждать, и я заснул. Я с горя заснул. На другой день я вот что придумал. Человечки, наверно же, едят что-нибудь. Если дать им конфету, так это для них целый воз. Надо отломить от леденца кусок и положить на пароходик, около будочки. Около самых дверей. Но такой кусок, чтоб сразу в ихние дверцы не пролез. Вот они ночью двери откроют, выглянут в ш,ёлочку. Ух ты! Конфетища! Для них это — как яш,ик целый. Сейчас выскочат, скорей конфетину к себе таш,ить. Они её в двери, а она не лезет! Сейчас сбегают, принесут топорики — маленькие-маленькие, но совсем всамделишные — и начнут этими 186 топориками тюкать: тюк-тюк! тюк-тюк! И скорей пропирать конфетину в дверь. Они хитрые, им лишь бы всё вёртко. Чтоб не поймали. Вот они завозятся с конфетиной. Тут, если я и скрипну, всё равно им не поспеть; конфетина в дверях застрянет — ни туда, ни сюда. Пусть убегут, а всё равно видно будет, как они конфетину таш,и-ли. А может быть, кто-нибудь с перепугу топорик упустит. Где уж им будет подбирать! И я найду на пароходике на палубе малюсенький настоящий топорик, остренький-преостренький. И вот я тайком от бабушки отрубил от леденца кусок, как раз какой хотел. Выждал минуту, пока бабушка в кухне возилась, раз-два — на стол ногами и положил леденец у самой дверки на пароходике. Ихних полшага от двери до леденца. Слез со стола, рукавом затёр, что ногами наследил. Бабушка ничего не заметила. Днём я тайком взглядывал на пароходик. Повела бабушка меня гулять. Я боялся, что за это время человечки утянут леденец и я их не поймаю. Я дорогой нюнил нарочно, что мне холодно, и вернулись мы скоро. Я глянул первым делом на пароходик! Леденец как был — на месте. Ну да! Дураки они днём браться за такое дело! Ночью, когда бабушка заснула, я устроился в домике из одеяла и стал глядеть. На этот раз ночник горел замечательно, и леденец блестел, как льдинка на солнце, острым огоньком. Я глядел, глядел на этот огонёк и заснул, как назло! Человечки меня перехитрили. Я утром глянул — леденца не было, а встал я раньше всех, в одной рубашке бегал глядеть. Потом со стула глядел — топорика, конечно, не было. Да чего же им было бросать: работали не спеша, без помехи 187 и даже крошечки ни одной нигде не валялось — всё подобрали. Другой раз я положил хлеб. Я ночью даже слышал какую-то возню. Проклятый ночник еле коптел, я ничего не мог рассмотреть. Но наутро хлеба не было. Чуть только крошек осталось. Ну понятно, им хлеба-то не особенно жалко, не конфеты: там каждая крошка для них леденец. Я решил, что у них в пароходике с обеих сторон идут лавки. Во всю длину. И они днём там сидят рядком и тихонько шепчутся. Про свои дела. А ночью, когда все-все заснут, тут у них работа. Я всё время думал о человечках. Я хотел взять тряпочку, вроде маленького коврика, и положить около дверей. Намочить тряпочку чернилами. Они выбегут, не заметят сразу, ножки запачкают и наследят по всему пароходику. Я хоть увижу, какие у них ножки. Может быть, некоторые босиком, чтобы тише ступать. Да нет, они страшно хитрые и только смеяться будут над всеми моими штуками. Я не мог больше терпеть. И вот я решил непременно взять пароходик и посмотреть и поймать человечков. Хоть одного. Надо только устроить так, чтобы остаться одному дома. Бабушка всюду меня с собой таскала, во все гости. Всё к каким-то старухам. Сиди — и ничего нельзя трогать. Можно только кошку гладить. И шушукает бабушка с ними полдня. Вот я вижу — бабушка собирается: стала собирать печенье в коробочку для этих старух — чай там пить. Я побежал в сени, достал мои варежки вязаные и натёр себе и лоб и щёки — всю морду, одним словом. Не жалея. И тихонько прилёг на кровать. Бабушка вдруг хватилась: 188 — Боря, Борюшка, где ж ты? Я молчу и глаза закрыл. Бабушка ко мне: — Что это ты лёг? — Голова болит Она тронула лоб. — Погляди-ка на меня! Сиди дома. Назад пойду, малины возьму в аптеке. Скоро вернусь. Долго сидеть не буду. А ты раздевайся-ка и ложись. Ложись, ложись без разговору. Стала помогать мне, уложила, увернула одеялом и всё приговаривала: «Я сейчас вернусь, живым духом». Бабушка заперла меня на ключ. Я выждал пять минут: а вдруг вернётся? Вдруг забыла там что-нибудь? А потом я вскочил с постели как был, в рубахе. Я вскочил на стол, взял с полки пароходик. Сразу руками понял, что он железный, совсем настоящий. Я прижал его к уху и стал слушать: не шевелятся ли? Но они, конечно, примолкли. Поняли, что я схватил ихний пароход. Ага! Сидите там на лавочке и примолкли, как мыши. Я слез со стола и стал трясти пароходик. Они стряхнутся, не усидят на лавках, и я слышу, как они там болтаются. Но внутри было тихо. Я понял: они сидят на лавках, ноги поджали и руками что есть сил уцепились в сиденья. Сидят как приклеенные. Ага! Так погодите же. Я подковырну и приподниму палубу. И вас всех там накрою. Я стал доставать из буфета столовый нож, но глаз не спускал с пароходика, чтоб не выскочили человечки. Я стал подковыривать палубу. Ух, как плотно всё заделано. Наконец удалось немножко подсунуть нож. Но мачты поднимались вместе с палубой. А мачтам не давали подниматься эти 189 верёвочные лесенки, что шли от мачт к бортам. Их надо было отрезать — иначе никак. Я на миг остановился. Всего только на миг. Но сейчас же торопливой рукой стал резать эти лесенки. Пилил их тупым ножом. Готово, все они повисли, мачты свободны. Я стал ножом приподнимать палубу. Я боялся сразу дать большую ш,ель. Они бросятся все сразу и разбегутся. Я оставил щёлку, чтобы пролезть одному. Он полезет, а я его — хлоп! — и захлопну, как жука в ладони. Я ждал и держал руку наготове — схватить. Не лезет ни один! Я тогда решил сразу отвернуть палубу и туда в серёдку рукой — прихлопнуть. Хоть один да попадётся. Только надо сразу: они уж там небось приготовились — откроешь, а человечки прыск все в стороны. Я быстро откинул палубу и прихлопнул внутрь рукой. Ничего. Совсем, совсем ничего! Даже скамеек этих не было. Голые борта. Как в кастрюльке. Я поднял руку. И под рукой, конечно, ничего. У меня руки дрожали, когда я прилаживал назад палубу. Всё криво становилось. И лесенки никак не приделать. Они болтались как попало. Я кой-как приткнул палубу на место и поставил пароходик на полку. Теперь всё пропало! Я скорей бросился в кровать, завернулся с головой. Слышу ключ в дверях. — Бабушка! — под одеялом шептал я. — Бабушка, миленькая, родненькая, чего я наделал-то! А бабушка стояла уж надо мной и по голове гладила: — Да чего ты ревёшь да плачешь-то чего? Родной ты мой, Борюшка! Видишь, как я скоро? Она ещё не видала пароходика. ЗОЩЕНКО Михаил Михайлович 1894—1958 ВЕЛИКИЕ ПУТЕШЕСТВЕННИКИ Когда мне было шесть лет, я не знал, что Земля имеет форму шара. Но Стёпка, хозяйский сын, у родителей которого мы жили на даче, объяснил мне, что такое Земля. Он сказал; — Земля есть круг. И если пойти всё прямо, то можно обогнуть всю Землю, и всё равно придёшь в то самое место, откуда вышел. И когда я не поверил, Стёпка ударил меня по затылку и сказал: — Скорей я пойду в кругосветное путешествие с твоей сестрёнкой Лелей, чем я возьму тебя. Мне не доставляет интереса с дураками путешествовать. Но мне хотелось путешествовать, и я подарил Стёпке перочинный ножик. Стёпке понравился мой ножик, и он согласился взять меня в кругосветное путешествие. На огороде Стёпка устроил общее собрание путешественников. И там он сказал мне и Леле: — Завтра, когда ваши родители уедут в город, а моя мамаша пойдёт на речку стирать бельё, мы сделаем, что задумали. Мы пойдём всё прямо и прямо, пересекая горы и пустыни. И будем идти напрямик до тех пор, пока не вернёмся сюда обратно, хотя бы на это у нас ушёл целый год. 191 Леля сказала: — А если, Стёпочка, мы встретим индейцев? — Что касается индейцев, — ответил Стёпа, — то индейские племена мы будем брать в плен. — А которые не захотят идти в плен? — робко спросил я. — Которые не захотят, — ответил Стёпа, — тех мы и не будем брать в плен. Леля спросила: — Три рубля нам хватит на это путешествие? Я возьму из моей копилки. Стёпка сказал: — Три рубля нам, безусловно, хватит на это путешествие, потому что нам деньги будут нужны лишь на покупку семечек и конфет. Что касается еды, то мы по дороге будем убивать разных мелких животных и их нежное мясо будем жарить на костре. Стёпка сбегал в сарай и принёс оттуда мешок из-под муки. И в этот мешок мы положили хлеб и сахар. Потом положили разную посуду: тарелки, стаканы, вилки и ножи. Затем, подумавши, положили волшебный фонарик, цветные карандаши, глиняный рукомойник и увеличительное стекло для зажигания костров. И кроме того, запихали в мешок два одеяла и подушку от тахты. Помимо этого, я приготовил три рогатки, удочку и сачок для ловли тропических бабочек. И на другой день, когда наши родители уехали в город, а Стёпкина мать ушла на речку полоскать бельё, мы покинули нашу деревню Пески. Мы пошли по дороге через лес. Впереди бежала Стёпкина собачка Тузик. За ней шёл Стёпка с громадным мешком на голове. 192 За Стёпкой шла Леля со скакалкой. И за Лелей, с тремя рогатками, сачком и удочкой, шёл я. Мы шли около часа. Наконец Стёпка сказал: — Мешок дьявольски тяжёлый. И я один его не понесу. Пусть каждый по очереди несёт этот мешок. Тогда Леля взяла этот мешок и понесла его. Но она недолго несла его, потому что выбилась из сил. Она бросила мешок на землю и сказала: — Теперь пусть Минька понесёт! Когда на меня взвалили этот мешок, я ахнул от удивления: до того этот мешок оказался тяжёлым. Но я ещё больше удивился, когда зашагал с этим мешком по дороге. Меня пригибало к земле, и я, как маятник, качался из стороны в сторону. Пока наконец, пройдя шагов десять, не свалился с этим мешком в канаву. Причём сначала упал в канаву мешок, а потом на мешок упал я. И хотя я был лёгкий, тем не менее я ухитрился раздавить все стаканы, почти все тарелки и глиняный рукомойник. Мы с грустью вытащили черепки из мешка. И Стёпка ударил меня по затылку, сказал, что таким, как я, надо сидеть дома, а не пускаться в кругосветное путешествие. Потом Стёпка свистнул собаку и хотел её приспособить для ношения тяжестей. Но из этого ничего не вышло, потому что Тузик не понимал, что мы от него хотим. Тем более что мы и сами не очень-то понимали, как нам под это приспособить Тузика. Тогда Стёпка велел нам всем вместе нести этот мешок. 193 Ухватившись за углы, мы понесли мешок. Но нести было неудобно и тяжело. Тем не менее мы шли ещё два часа. И наконец вышли из леса на лужайку. Тут Стёпка решил сделать привал. Он сказал: — Всякий раз, когда мы будем отдыхать или когда будем ложиться спать, я буду протягивать ноги в том направлении, в каком нам надо идти. Все великие путешественники так поступали и благодаря этому не сбивались со своего прямого пути. И Стёпка сел у дороги, протянув вперёд ноги. Мы развязали мешок и начали закусывать. Мы ели хлеб, посыпанный сахарным песком. Вдруг над нами стали кружиться осы. И одна из них, желая попробовать мой сахар, ужалила меня в щёку. От этого моя щека вздулась, как пирог. И я захотел вернуться домой. Но Стёпка не позволил мне об этом думать. Он сказал: — Каждого, кто захочет вернуться домой, я привяжу к дереву и оставлю на съедение муравьям. Перед тем как пойти дальше, Стёпка выкинул из мешка почти всё, что там было, и мы пошли налегке. Я шёл позади всех, скуля и хныча. Моя щека горела и ныла. Леля тоже была не рада путешествию. Она вздыхала и мечтала о возвращении домой. Мы продолжали идти в плохом настроении. И только у Тузика настроение было ничего себе. Задрав хвост, он гонялся за птицами и своим лаем вносил излишний шум в наше путешествие. 194 Наконец стало темнеть. Стёпка бросил мешок на землю. И мы решили тут заночевать. Мы собрали хворосту для костра. И Стёпка извлёк из мешка увеличительное стёклышко, чтоб разжечь костёр. Но, не найдя на небе солнца, Стёпка приуныл. И мы тоже огорчились. И, покушав хлеба, легли в темноте. Стёпка торжественно лёг ногами вперёд, говоря, что утром нам будет ясно, в какую сторону идти. Стёпка тотчас захрапел. И Тузик тоже засопел носом. Но мы с Лелей долго не могли уснуть. Нас пугали тёмный лес и шум деревьев. Сухую ветку под головой Леля вдруг приняла за змею и от ужаса закричала. А упавшая шишка с дерева напугала меня до того, что я подскочил на земле, как мячик. Наконец мы задремали. Я проснулся от того, что Леля теребила меня за плечи. Было раннее утро. И солнце ещё не взошло. Леля шёпотом сказала мне: — Минька, пока Стёпка спит, давай повернём его ноги в обратную сторону. А то он заведёт нас, куда Макар телят не гонял. Мы посмотрели на Стёпку. Он спал с блаженной улыбкой. Мы с Лелей ухватились за его ноги и в одно мгновение повернули их в обратную сторону, так что Стёпкина голова описала полкруга. Но от этого Стёпка не проснулся. Он только застонал во сне и замахал руками, бормоча: «Эй, сюда, ко мне...» 195 Наверное, ему приснилось, что он берёт в плен индейцев, а те не хотят и сопротивляются. Мы стали ждать, когда Стёпка проснётся. Он проснулся с первыми лучами солнца и, посмотрев на свои ноги, сказал: — Хороши бы мы были, если бы я лёг ногами куда попало. Вот мы бы и не знали, в какую сторону нам идти. А теперь благодаря моим ногам всем нам ясно, куда надо идти. И Стёпка махнул рукой по направлению дороги, по которой мы шли вчера. Мы покушали хлеба, попили водички из канавы и двинулись в путь. Дорога была знакома по вчерашнему путешествию. И Стёпка то и дело раскрывал рот от удивления. Тем не менее он сказал: — Кругосветное путешествие тем и отличается от других путешествий, что всё повторяется, так как Земля есть круг. Позади раздался скрип колёс. Это какой-то дяденька ехал в пустой телеге. Стёпка сказал: — Для быстроты путешествия и чтоб скорей обогнуть Землю, не худо бы нам сесть в эту телегу. Мы стали проситься, чтоб нас подвезли. Добродушный дяденька остановил телегу и позволил нам в неё сесть. Мы быстро покатили. И ехали не больше двух часов. Вдруг впереди показалась наша деревня Пески. Стёпка, раскрыв рот от изумления, сказал: — Вот деревня, в аккурат похожа на нашу деревню Пески. Это бывает во время кругосветных путешествий. 196 Но Стёпка ещё больше изумился, когда мы приблизились к реке и подъехали к пристани. Мы вылезли из телеги. Действительно, это была наша пристань Пески, и к ней только что подошёл пароход. Стёпка прошептал: — Неужели же мы обогнули Землю? Леля фыркнула, и я тоже засмеялся. Но тут мы увидели на пристани наших родителей и нашу бабушку — они только что сошли с парохода. И рядом с ними мы увидели нашу няньку, которая с плачем что-то им говорила. Мы подбежали к родителям. И родители засмеялись от радости, что увидели нас. Нянька сказала: — Дети, я думала, что вы вчера потонули. Леля сказала: — Если бы мы вчера потонули, то мы не могли бы отправиться в кругосветное путешествие. Мама воскликнула: — Что я слышу? Их надо наказывать. Бабушка, сорвав ветку, сказала: — Я предлагаю выпороть детей. Миньку пусть выпорет мама. А Лелю я беру на себя. И я всыплю ей как старшей не меньше двадцати розог. Папа сказал: — Порка — это старый метод воспитания детей. И это не приносит пользы. Дети и без порки поняли, какую глупость они совершили. Мама, вздохнув, сказала: — Ах, у меня дурацкие дети! Идти в кругосветное путешествие, не зная географии и таблицы умножения, — ну что это такое! 197 Папа сказал: — Мало знать географию и таблицу умножения. Чтобы идти в кругосветное путешествие, надо иметь высшее образование в размере пяти курсов. Надо знать всё, что там преподают, включая космографию. А те, которые пускаются в дальний путь без этих знаний, приходят к печальным результатам. С этими словами мы пришли домой. И сели обедать. И наши родители смеялись и ахали, слушая наши рассказы о вчерашнем приключении. Папа сказал: — Всё хорошо, что хорошо кончается. И он не наказал нас за наше кругосветное путешествие и за то, что мы потеряли подушку от тахты. Что касается Стёпки, то его собственная мамаша заперла его в бане, и там наш великий путешественник просидел целый день вместе со своей собакой Тузиком. А на другой день мамаша его выпустила. И мы с ним стали играть как ни в чём не бывало. МАЗНИН Игорь Александрович 1938—2007 КАША Если печка — то печёт, Если сечка — то сечёт, Ну, а гречка — то гречёт? Вот и нет. Она — растёт!.. Если гречку собрать И в горшок положить. Если гречку водою Из речки залить, А потом, А потом Долго в печке варить. То получится наша Любимая каша! походили, ПОБОЛТАЛИ.. Походили, поболтали, Посидели, помолчали. Оглянулись — утра нет, Говорят: — Уже обед!.. 199 Пообедали И встали, Повстречались, Побежали, Погонялись за котом, Посмеялись, А потом — Распрощаться не успели. Как уже лежим в постели: Светит звёздочка в окно, На дворе — Темным-темно. Дня как будто не бывало, А гуляли ~ очень мало!.. ДАВАЙТЕ ДРУЖИТЬ Давайте будем Дружить друг с другом, Как птица — с небом, Как поле — с плугом, Как ветер — с морем. Трава с дождями, Как дружит солнце Со всеми нами!.. Давайте будем К тому стремиться, Чтоб нас любили И зверь, и птица И доверяли Повсюду нам, 200 Как самым верным Своим друзьям!.. Давайте будем Беречь планету, Во всей Вселенной Похожей нету. Во всей Вселенной Совсем одна, Что будет делать Без нас Она?.. ПАНТЕЛЕЕВ Л. 1908—1987 КАК ПОРОСЁНОК ГОВОРИТЬ НАУЧИЛСЯ Один раз я видел, как одна совсем маленькая девочка учила поросёнка говорить. Поросёнок ей попался очень умный и послушный, но почему-то говорить по-человечески он ни за что не хотел. И девочка как ни старалась — ничего у неё не выходило. Она ему, я помню, говорит: — Поросёночек, скажи: «мама»! А он ей в ответ: — Хрю-хрю! Она ему: — Поросёночек, скажи: «папа»! А он ей: — Хрю-хрю! Она: — Скажи: «дерево»! А он: — Хрю-хрю! — Скажи: «цветочек»! А он: — Хрю-хрю! — Скажи: «здравствуйте»! А он: — Хрю-хрю! 202 — Скажи: «до свиданья»! А он: — Хрю-хрю! Я смотрел-смотрел, слушал-слушал, мне стало жалко поросёнка и девочку. Я говорю: — Знаешь что, голубушка, ты бы ему всё-таки что-нибудь попрош,е велела сказать. А то ведь он ещё маленький, ему трудно такие слова произносить. Она говорит: — А что же попроще? Какое слово? — Ну, попроси его, например, сказать: «хрю-хрю». Девочка немножко подумала и говорит: — Поросёночек, скажи, пожалуйста: «хрю-хрю»! Поросёнок на неё посмотрел и говорит: — Хрю-хрю! Девочка удивилась, обрадовалась, в ладоши захлопала. — Ну вот, — говорит, — наконец-то! Научился! ПАУСТОВСКИЙ Константин Георгиевич 1892—1968 БАРСУЧИЙ НОС Озеро возле берегов было засыпано ворохами жёлтых листьев. Их было так много, что мы не могли ловить рыбу. Лески ложились на листья и не тонули... У нас на стоянке горел костёр. Мы жгли его весь день и ночь напролёт, чтобы отгонять волков, — они тихо выли по дальним берегам озера... Мы были уверены, что огонь пугает зверей, но однажды вечером в траве у костра начал сердито сопеть какой-то зверь. Его не было видно. Он озабоченно бегал вокруг нас, шумел высокой травой, фыркал и сердился, но не высовывал из травы даже ушей. Картошка жарилась на сковороде, от неё шёл острый вкусный запах, и зверь, очевидно, прибежал на этот запах. С нами был маленький мальчик. Он был выдумщик. Каждый день придумывал что-нибудь новое: то он слышал, как шептались рыбы, то видел, как муравьи устроили себе паром через ручей из сосновой коры и паутины. Мы делали вид, что верили ему... Мальчик первый услышал фырканье зверя и зашипел на нас, чтобы мы замолчали. Мы при- 204 тихли. Мы старались даже не дышать, хотя рука невольно тянулась к двустволке, — кто знает, что это мог быть за зверь! Через полчаса зверь высунул из травы мокрый чёрный нос, похожий на свиной пятачок. Нос долго нюхал воздух и дрожал от жадности. Потом из травы показалась острая морда с чёрными пронзительными глазами. Наконец показалась полосатая шкурка. Из зарослей вылез маленький барсук. Он поджал лапу и внимательно посмотрел на меня. Потом он брезгливо фыркнул и сделал шаг к картошке. Она жарилась и шипела, разбрызгивая кипящее сало. Мне хотелось крикнуть зверьку, что он обожжётся, но я опоздал — барсук прыгнул к сковородке и сунул в неё нос... Запахло палёной кожей. Барсук взвизгнул и с отчаянным воплем бросился обратно в траву. Он бежал и голосил на весь лес, ломал кусты и плевался от негодования и боли. На озере и в лесу началось смятение. Без времени заорали испуганные лягушки, всполошились птицы, и у самого берега, как пушечный выстрел, ударила пудовая щука. Утром мальчик разбудил меня и рассказал, что он сам только что видел, как барсук лечит свой обожжённый нос. Я не поверил... Мальчик тянул меня за руку. Он обиделся. Он хотел доказать мне, что не соврал. Он звал меня пойти посмотреть, как лечится барсук. Я нехотя согласился. Мы осторожно пробрались в чащу, и среди зарослей вереска я увидел гнилой сосновый пень. От него тянуло грибами и йодом. 205 Около пня, спиной к нам, стоял барсук. Он расковырял пень и засунул в середину пня, в мокрую и холодную труху, обожжённый нос. Он стоял неподвижно и холодил свой несчастный нос, а вокруг бегал и фыркал другой маленький барсучок. Он волновался и толкал нашего барсука носом в живот. Наш барсук рычал на него и лягался задними пушистыми лапами. Потом он сел и заплакал. Он смотрел на нас круглыми и мокрыми глазами, стонал и облизывал своим шершавым языком больной нос. Он как будто просил о помощи, но мы ничем не могли ему помочь. Через год я встретил на берегах этого озера барсука со шрамом на носу. Он сидел у воды и старался поймать лапой гремящих, как жесть, стрекоз. Я помахал ему рукой, но он сердито чихнул в мою сторону и спрятался в зарослях брусники. С тех пор я его больше не видел. ПЕРМЯК Евгений Андреевич 1902—1982 ВОЛШЕБНЫЕ КРАСКИ Один раз в сто лет самый добрый из всех добрых стариков — Дед Мороз — в ночь под Новый год приносит семь волшебных красок. Этими красками можно нарисовать всё, что захочешь, и нарисованное оживёт. Хочешь — нарисуй стадо коров и потом паси их. Хочешь — нарисуй корабль и плыви на нём... Или звездолёт — и лети к звёздам. А если тебе нужно нарисовать что-нибудь попроиде, например стул, — пожалуйста... Нарисуй и садись на него. Волшебными красками можно нарисовать что угодно, даже мыло, и оно будет мылиться. Поэтому Дед Мороз приносит волшебные краски самому доброму из всех самых добрых детей. И это понятно... Если такие краски попадут в руки злому мальчику или злой девочке — они могут натворить много бед. Стоит, скажем, этими красками пририсовать человеку второй нос, и он будет двуносым. Стоит пририсовать собаке рога, курице — усы, а кошке — горб, и будет собака — рогатой, курица — усатой, а кошка — горбатой. Поэтому Дед Мороз очень долго проверяет сердца детей, а потом уже выбирает, кому из них подарить волшебные краски. 207 в последний раз Дед Мороз подарил волшебные краски одному самому доброму из всех самых добрых мальчиков. Мальчик очень обрадовался краскам и тут же принялся рисовать. Рисовать для других. Потому что он был самый добрый из всех самых добрых мальчиков. Он нарисовал бабушке тёплый платок, маме — нарядное платье, а отцу — новое охотничье ружьё. Слепому старику мальчик нарисовал глаза, а своим товарищам — большую-преболь-шую школу... Он рисовал, не разгибаясь, весь день и весь вечер... Он рисовал и на другой, и на третий, и на четвёртый день... Он рисовал, желая людям добра. Рисовал до тех пор, пока не кончились краски. Но... Но никто не мог воспользоваться нарисованным. Платок, нарисованный бабушке, был похож на тряпицу для мытья полов, а платье, нарисованное матери, оказалось таким кособоким, пёстрым и мешковатым, что она его не захотела даже примерить. Ружьё ничем не отличалось от дубины. Глаза для слепого напоминали две голубые кляксы, и он не мог ими видеть. А школа, которую очень усердно рисовал мальчик, получилась до того ужасной, что к ней боялись подходить близко. Падающие стены. Крыша набекрень. Кривые окна. Косые двери... Страшилище, а не дом. Уродливое здание не захотели взять даже для склада. Так на улице появились деревья, похожие на старые метёлки. Появились лошади с проволочными ногами, автомобили с какими-то странными кругляшками вместо колёс, самолёты с тяжеленными крыльями, электрические провода толщиною 208 в бревно, шубы и пальто, у которых один рукав длиннее другого... Так появились тысячи вещей, которыми нельзя было воспользоваться, и люди ужаснулись. — Как ты мог сделать столько зла, самый добрый из всех самых добрых мальчиков? И мальчик заплакал. Ему так хотелось сделать счастливыми людей, но, не умея рисовать, он зря извёл краски. Мальчик плакал так громко и безутешно, что его услышал самый добрый из всех самых добрых стариков — Дед Мороз. Услышал и вернулся к нему. Вернулся и положил перед мальчиком краски. — Только это, мой друг, простые краски... Но они могут стать волшебными, если ты этого захочешь... Так сказал Дед Мороз и удалился... Прошёл год... Прошло два года... Прошло много и очень много лет. Мальчик стал юношей, потом взрослым человеком, а потом стариком... Он всю жизнь рисовал простыми красками. Рисовал дома. Рисовал лица людей. Одежду. Самолёты. Мосты. Железнодорожные станции. Дворцы... И пришло время, настали счастливые дни, когда нарисованное им на бумаге стало переходить в жизнь... Появилось множество прекрасных зданий, построенных по его рисункам. Полетели чудесные самолёты. С берега на берег перекинулись новые мосты... И никто не хотел верить, что всё это было нарисовано простыми красками. Все их называли волшебными... Так случается на белом свете... Так случается не только с красками, но и с обыкновенным 209 / топором или швейной иглой и даже с простой глиной... Так случается со всем, к чему прикасаются руки самого великого волшебника из самых великих волшебников — руки трудолюбивого человека... МАРКЕЛ-САМОДЕЛ Сказка Давнее давнего это было. Жил в те незапамятные времена Маркел-Самодел. Всё сам делал. Пашню пахал, железо ковал. Домницы ставил, руду в них плавил. Рыбу ловил, на охоту ходил. И жена у него, Маркеловна-Самоделовна, тоже сама всю женскую работу справляла. Жарила, парила, варила, детей уму-разуму учила. Дельными подрастали сыны-дочери. В отца-мать пошли Маркеловичи-Самоделовичи. Никакая работа из руки не валится. Топорами машут, сохой пашут, горн раздувают, горшки обжигают. Сеют и веют — всё умеют. Только стал Маркел замечать, что набольший сын пуще других к пашне тянется, и та же земля у него лучше родит, а второй сын от наковальни не отходит и до того славно куёт, что и Маркел так не ковал. То же и третий сын Сазон Маркелович-Самоделович всё может, а рыбу-зве-ря лучше других промышляет. Подрос и четвёртый сын, Платон Маркелович. И так-то он к топору пристрастился, что каждому брату срубил по избе, каждой сестре — по терему. Видит Маркел, что и дочери у них в отца-мать уродились, в каждой из них трудовая жилка-жи- 210 винка бьётся. Одна одёжу шьёт — залюбуешься, вторая холстину ткёт — не надивуешься. У третьей посуда в руках улыбается: какой горшок-чашку ни слепит — всем весело. Задумался над этим Маркел-Самодел, долго думал. А когда пришло время Маркелу-Самоделу со своей семьёй навечно прощаться, созвал всех и напутствует: — Дети мои! Вижу я, что из всех дел каждый в своём умел. Значит, разные руки по-разному хватки, во всякой полове — свои задатки. Так и живите. Так и детям-внукам наказывайте... Умер Маркел. Разделили сыны-дочери между собой отцовский труд. А отцовское хозяйство не распалось. Каждый хоть и сам по себе — своим домом живёт, а свою работу для всех делает. Один сын для всех пашет и сеет. Другой — для всех железо куёт, руду плавит. Третий — в лесу промышляет, братьев-сестёр в меха одевает. И дочери так же — кто сукна ткёт, кто кожи мнёт, овчины квасит, холсты красит. Тоже для всех. Мастера, мастерицы на земле появились. Ремёсла зародились. Лучше люди зажили. САМОЕ СТРАШНОЕ Вова рос крепким и сильным мальчиком. Все боялись его. Да и как не бояться такого! Товарищей он бил. В девочек из рогатки стрелял. Взрослым рожи строил. Собаке Пушку на хвост наступал. Коту Мурзею усы выдёргивал. Колючего ёжика под шкаф загонял. Даже своей бабушке грубил. 211 Никого не боялся Вова. Ничего ему не страшно было. И этим он очень гордился. Гордился, да недолго. Настал такой день, когда мальчики не захотели с ним играть. Оставили его — и всё. Он к девочкам побежал. Но и девочки, даже самые добрые, тоже от него отвернулись. Кинулся тогда Вова к Пушку, а тот на улицу убежал. Хотел Вова с котом Мурзеем поиграть, а кот на шкаф забрался и недобрыми зелёными глазами на мальчика смотрит. Сердится. Решил Вова из-под шкафа ёжика выманить. Куда там! Ёжик давно в другой дом жить перебрался. Подошёл было Вова к бабушке. Обиженная бабушка даже глаз не подняла на внука. Сидит старенькая в уголке, чулок вяжет да слезинки утирает. Наступило самое страшное из самого страшного, какое только бывает на свете: Вова остался один. Один-одинёшенек! ТОРОПЛИВЫЙ ножик Строгал Митя палочку, строгал да бросил. Косая палочка получилась. Неровная. Некрасивая. ~ Как же это так? — спрашивает Митю отец. — Ножик плохой, — отвечает Митя, — косо строгает. — Да нет, — говорит отец, — ножик хороший. Он только торопливый. Его нужно терпению выучить. — А как? — спрашивает Митя. 212 — А вот так, — сказал отец. Взял палочку да принялся её строгать потихонечку, полегонечку, осторожно. Понял Митя, как нужно ножик терпению учить, и тоже стал строгать потихонечку, полегонечку, осторожно. Долго торопливый ножик не хотел слушаться. Торопился: то вкривь, то вкось норовил вильнуть, да не вышло. Заставил его Митя терпеливым быть. Хорошо стал строгать ножик. Ровно. Красиво. Послушно. ПЛАТОНОВ Андрей Платонович 1899—1951 ЕЩЁ МАМА — А Я, когда вырасту, я в школу ходить не буду! — сказал Артём своей матери, Евдокии Алексеевне. — Правда, мама? — Правда, правда, — ответила мать. — Чего тебе ходить! — Чего мне ходить? Нечего! А то я пойду, а ты заскучаешь по мне. Не надо лучше! — Не надо, — сказала мать, — не надо! А когда прошло лето и стало Артёму семь лет от роду, Евдокия Алексеевна взяла сына за руку и повела его в школу. Артём хотел было уйти от матери, да не мог вынуть свою руку из её руки; рука у матери теперь была твёрдая, а прежде была мягкая. — Ну что ж! — сказал Артём. — Зато я домой скоро приду! Правда, скоро? — Скоро, скоро, — ответила мать. — Поучишься чуть-чуть и домой пойдёшь. — Я чуть-чуть, — соглашался Артём. — А ты по мне дома не скучай! — Не буду, сынок, я не буду скучать. — Нет, ты немножко скучай, — сказал Артём. — Так лучше тебе будет, а то что! А игрушки из угла убирать не надо: я приду и сразу буду играть, я бегом домой прибегу. 214 — А я тебя ждать буду, — сказала мать, — я тебе оладьев нынче испеку. — Ты будешь ждать меня? — обрадовался Артём. — Тебе ждать не дождаться! Эх, горе тебе! А ты не плачь по мне, ты не бойся и не умри смотри, а меня дожидайся! — Да уж ладно! — засмеялась мать Артёма. — Уж дождусь тебя, милый мой, авось не помру! — Ты дыши и терпи, тогда не помрёшь, — сказал Артём. — Гляди, как я дышу, так и ты. Мать вздохнула, остановилась и показала сыну вдаль. Там, в конце улицы, стояла новая большая рубленая школа — её целое лето строили, — а за школой начинался тёмный лиственный лес. До школы отсюда ещё было далеко, до неё протянулся долгий порядок домов — дворов десять или одиннадцать. — А теперь ступай один, — сказала мать. — Привыкай один ходить. Школу-то видишь? — А то будто! Вон она! — Ну иди, иди, Артёмушка, иди один. Учительницу там слушайся, она тебе вместо меня будет. Артём задумался. — Нету, она за тебя не будет, — тихо произнёс Артём, — она чужая. — Привыкнешь, Аполлинария Николаевна тебе как родная будет. Ну, иди! Мать поцеловала Артёма в лоб, и он пошёл далее один. Отошедши далеко, он оглянулся на мать. Мать стояла на месте и смотрела на него. Артёму хотелось заплакать по матери и вернуться к ней, но он опять пошёл вперед, чтобы мать не обиделась на него. А матери тоже хотелось догнать Артёма, 215 взять его за руку и вернуться с ним домой, но она только вздохнула и пошла домой одна. Вскоре Артём снова обернулся, чтобы поглядеть на мать, однако её уже не было видно. И пошёл он опять один и заплакал. Тут гусак вытянул шею из-за изгороди, крякнул и защемил клювом штанину у Артёма, а заодно захватил и живую кожу на его ноге. Артём рванулся прочь и спасся от гусака. «Это страшные дикие птицы, — решил Артём, — они живут вместе с орлами». На другом дворе были открыты ворота. Артём увидел лохматое животное с приставшими к нему репьями, животное стояло к Артёму хвостом, но всё равно оно было сердитое и видело его. «Ктой-то это? — подумал Артём. — Волк, что ли?» Артём оглянулся в ту сторону, куда ушла его мать, — и не видать ли её там, а то этот волк побежит туда. Матери не было видно, она уже дома, должно быть, это хорошо, волк её не съест. Вдруг лохматое животное повернуло голову и молча оскалило на Артёма пасть с зубами. Артём узнал собаку Жучку. — Жучка, это ты? — Р-р-р! — ответила собака-волк. — Тронь только! — сказал Артём. — Ты только тронь! Ты знаешь, что тебе тогда будет? Я в школу иду. Вон она виднеется! — М-м-м, — смирно произнесла Жучка и шевельнула хвостом. — Эх, далече ещё до школы! — вздохнул Артём и пошёл дальше. Кто-то враз и больно ударил Артёма по щеке, словно вонзился в неё, и тут же вышел вон обратно. 216 — Это ктой-то ещё? — напугался было Артём. — Ты чего дерёшься, а то я тебе тоже... Мне в школу надо. Я ученик — ты видишь! Он поглядел вокруг, а никого не было, один ветер шумел павшими листьями. — Спрятался? — сказал Артём. — Покажись только! На земле лежал толстый жук. Артём поднял его, потом положил на лопух. — Это ты на меня из ветра упал. Живи теперь, живи скорее, а то зима настанет. Сказавши так, Артём побежал в школу, чтобы не опоздать. Сначала он бежал по тропинке возле плетня, да оттуда какой-то зверь дыхнул на него горячим духом и сказал: «Ффурфурчи!» — Не трожь меня: мне некогда! — ответил Артём и выбежал на середину улицы. На дворе школы сидели ребята. Их Артём не знал, они пришли из другой деревни, должно быть, они учились давно и были все умные, потому что Артём не понимал, что они говорили. — А ты знаешь жирный шрифт? Ого! — сказал мальчик из другой деревни. А ещё двое говорили: — Нам хоботковых насекомых Афанасий Петрович показывал! — А мы их прошли уже. Мы птиц учили до кишок! — Вы до кишок только, а мы всех птиц до перелёта проходили. «А я ничего не знаю, — подумал Артём, — я только маму люблю! Убегу я домой!» Зазвенел звонок. На крыльцо школы вышла учительница Аполлинария Николаевна и сказала, когда отзвенел звонок: 217 — Здравствуйте, дети! Идите сюда, идите ко мне. Все ребята пошли в школу, один Артём остался во дворе. Аполлинария Николаевна подошла к нему: — А ты чего? Оробел, что ли? — Я к маме хочу, — сказал Артём и закрыл лицо рукавом. — Отведи меня скорее ко двору. — Нет уж, нет! — ответила учительница. — В школе я тебе мама. Она взяла Артёма под мышки, подняла к себе на руки и понесла. Артём исподволь поглядел на учительницу: ишь ты, какая она была, — она была лицом белая, добрая, глаза её весело смотрели на него, будто она играть с ним хотела в игру, как маленькая. И пахло от неё так же, как от матери, тёплым хлебом и сухою травой. В классе Аполлинария Николаевна хотела было посадить Артёма за парту, но он в страхе прижался к ней и не сошёл с рук. Аполлинария Николаевна села за стол и стала учить детей, а Артёма оставила у себя на коленях. — Эк ты, селезень толстый какой на коленях сидит! — сказал один мальчик. — Я не толстый! — ответил Артём. — Это меня орёл укусил, я раненый. Он сошёл с коленей учительницы и сел за парту. — Где? — спросила учительница. ~ Где твоя рана? Покажи-ка её, покажи! — А вот тута! — Артём показал ногу, где гусак его защемил. Учительница оглядела ногу. — До конца урока доживёшь? 218 — Доживу, — обещал Артём. Артём не слушал, что говорила учительница на уроке. Он смотрел в окно на далёкое белое облако; оно плыло по небу туда, где жила его мама в родной их избушке. А жива ли она? Не померла ли от чего-нибудь — вот бабушка Дарья весною враз померла, не чаяли, не гадали. А может быть, изба их без него загорелась, ведь Артём давно из дому ушёл, мало ли что бывает. Учительница видела тревогу мальчика и спросила у него: — А ты чего, Федотов Артём, ты чего думаешь сейчас? Почему ты меня не слушаешь? — Я пожара боюсь, наш дом сгорит. — Не сгорит. В колхозе народ смотрит, он потушит огонь. — Без меня потушат? — спросил Артём. — Без тебя управятся. После уроков Артём первым побежал домой. — Подожди, подожди, — сказала Аполлинария Николаевна. — Вернись назад, ты ведь раненый. А ребята сказали: — Эк, какой — инвалид, а бегает! Артём остановился в дверях, учительница подошла к нему, взяла его за руку и повела с собою. Она жила в комнатах при школе, только с другого крыльца. В комнатах у Аполлинарии Николаевны пахло цветами, тихо звенела посуда в шкафу, и всюду было убрано чисто, хорошо. Аполлинария Николаевна посадила Артёма на стул, обмыла его ногу тёплой водой из таза и перевязала красное пятнышко — щипок гусака — белой марлей. — А мама твоя будет горевать! — сказала Аполлинария Николаевна. — Вот горевать будет! 219 — Не будет! — ответил Артём. — Она оладьи печёт! — Нет, будет. Эх, скажет, зачем Артём в школу нынче ходил? Ничего он там не узнал, а пошёл учиться, значит, он маму обманул, значит, он меня не любит, скажет она и сама заплачет. — И правда! — испугался Артём. — Правда. Давай сейчас учиться. — Чуть-чуть только, — сказал Артём. — Ладно уж, чуть-чуть, — согласилась учительница. — Ну, иди сюда, раненый. Она взяла его к себе на руки и понесла в класс. Артём боялся упасть и прильнул к учительнице. Снова он почувствовал тот же тихий и добрый запах, который он чувствовал возле матери, а незнакомые глаза, близко глядевшие на него, были несердитые, точно давно знакомые. «Не страшно», — подумал Артём. В классе Аполлинария Николаевна написала на доске одно слово и сказала: — Так пишется слово «мама». — И велела писать эти буквы в тетрадь. — А это про мою маму? — спросил Артём. — Про твою. Тогда Артём старательно начал рисовать такие же буквы в своей тетради, что и на доске. Он старался, а рука его не слушалась; он ей подговаривал, как надо писать, а рука гуляла сама по себе и писала каракули, не похожие на маму. Осерчавши, Артём писал снова и снова четыре буквы, изображаюш,ие «маму», а учительница не сводила с него своих радуюш,ихся глаз. — Ты молодец! — сказала Аполлинария Николаевна. Она увидела, что теперь Артём сумел написать буквы хорошо и ровно. 220 — Ещё учи! — попросил Артём. — Какая это буква: вот такая — ручки в бочки? — Это Ф, — сказала Аполлинария Николаевна. — А жирный шрифт что? — А это такие вот толстые буквы. — Кормлёные? — спросил Артём. — Больше не, будешь учить — нечему? — Как так «нечему»? Ишь ты какой! — сказала учительница. — Пиши ещё! Она написала на доске: «Родина». Артём стал было переписывать слово в тетрадь, да вдруг замер и прислушался. На улице кто-то сказал страшным заунывным голосом: «У-у!», а потом ещё раздалось откуда-то, как из-под земли: «Н-н-н!» И Артём увидел в окне чёрную голову быка. Бык глянул на Артёма одним кровавым глазом и пошёл к школе. — Мама! — закричал Артём. Учительница схватила мальчика и прижала его к своей груди. — Не бойся! — сказала она. — Не бойся, маленький мой. Я тебя не дам ему, он тебя не тронет. — У-у-у! — прогудел бык. Артём обхватил руками шею Аполлинарии Николаевны, а она положила ему свою руку на голову. — Я прогоню быка. Артём не поверил. — Да. А ты не мама! — Мама!.. Сейчас я тебе мама! — Ты ещё мама? Там мама, а ты ещё, ты тут. — Я ещё. Я тебе ещё мама! В классную комнату вошёл старик с кнутом, запылённый землёй; он поклонился и сказал: 221 — Здравствуйте, хозяева! А что, нету ли кваску испить либо воды? Дорога сухая была... — А вы кто, вы чьи? — спросила Аполлинария Николаевна. — Мы дальние, — ответил старик. — Мы скрозь идём вперед, мы племенных быков по плану гоним. Слышите, как они нутром гудят? Звери лютые! — Они вот детей могут изувечить, ваши быки! — сказала Аполлинария Николаевна. — Ещё чего! — обиделся старик. — А я-то где? Детей я уберегу! Старик пастух напился из бака кипячёной воды — он полбака выпил, — вынул из своей сумки красное яблочко, дал его Артёму. «Ешь, — сказал, — точи зубы», — и ушел. — А ещё у меня есть ещё мамы? — спросил Артём. — Дале ко-далеко, где-нибудь? — Есть, — ответила учительница. — Их много у тебя. — А зачем много? — А затем, чтоб тебя бык не забодал. Вся наша Родина — ещё мама тебе. Вскоре Артём пошёл домой, а на другое утро он спозаранку собрался в школу. — Куда ты? Рано ещё, — сказала мать. — Да, а там учительница Аполлинария Николаевна! — ответил Артём. — Ну что ж, что учительница. Она добрая. — Она, должно, уже соскучилась, — сказал Артём. — Мне пора. Мать наклонилась к сыну и поцеловала его на дорогу. — Ну, иди, иди помаленьку. Учись там и расти большой. ПРИШВИН Михаил Михайлович 1873—1954 ЖУРКА Раз было у нас — поймали мы молодого журавля и дали ему лягушку. Он её проглотил. Дали другую — проглотил. Третью, четвёртую, пятую, а больше тогда лягушек у нас под рукой не было. — Умница! — сказала моя жена и спросила меня: — А сколько он может съесть их? Десять может? — Десять, — говорю, — может. — А ежели двадцать? — Двадцать, — говорю, — едва ли... Подрезали мы этому журавлю крылья, и стал он за женой всюду ходить. Она корову доить — и Журка с ней, она в огород — и Журке там надо... Привыкла к нему жена... и без него ей уж скучно, без него никуда. Но только ежели случится — нет его, крикнет только одно: «Фру-фру1», и он к ней бежит. Такой умница! Так живёт у нас журавль, а подрезанные крылья его всё растут и растут. Раз пошла жена за водой вниз, к болоту, и Журка за ней. Лягушонок небольшой сидел у колодца и прыг от Журки в болото. Журка за ним, а вода глубокая, и с берега до лягушонка не дотянешься. Мах-мах крыльями Журка и 223 вдруг полетел. Жена ахнула — и за ним. Мах-мах руками, а подняться не может. И в слёзы, и к нам: «Ах, ах, горе какое! Ах, ах!» Мы все прибежали к колодцу. Видим — Журка далеко, на середине нашего болота сидит. — Фру-фру! — кричу я. И все ребята за мной тоже кричат: — Фру-фру! И такой умница! Как только услыхал он это наше «фру-фру», сейчас мах-мах крыльями и прилетел. Тут уж жена себя не помнит от радости, велит ребятам бежать скорее за лягушками. В этот год лягушек было множество, ребята скоро набрали два картуза. Принесли ребята лягушек, стали давать и считать. Дали пять — проглотил, дали десять — проглотил, двадцать и тридцать, — да так вот и проглотил за один раз сорок три лягушки. золотой ЛУГ у нас с братом, когда созревают одуванчики, была с ними постоянная забава. Бывало, идём куда-нибудь на свой промысел — он впереди, я в пяту. «Серёжа!» — позову я его деловито. Он оглянется, а я фукну ему одуванчиком прямо в лицо. За это он начинает меня подкарауливать и тоже, как зазеваешься, фукнет. И так мы эти неинтересные цветы срывали только для забавы. Но раз мне удалось сделать открытие. Мы жили в деревне, перед окном у нас был луг, весь золотой от множества цветущих одуван- 224 чиков. Это было очень красиво. Все говорили: «Очень красиво! Луг золотой». Однажды я рано встал удить рыбу и заметил, что луг был не золотой, а зелёный. Когда же я возвращался около полудня домой, луг был опять весь золотой. Я стал наблюдать. К вечеру луг опять позеленел. Тогда я пошёл, отыскал одуванчик, и оказалось, что он сжал свои лепестки, как всё равно если бы у нас пальцы со стороны ладони были жёлтые и, сжав в кулак, мы закрыли бы жёлтое. Утром, когда солнце взошло, я видел, как одуванчики раскрывают свои ладони, и от этого луг становится опять золотым. С тех пор одуванчик стал для нас одним из самых интересных цветов, потому что спать одуванчики ложились вместе с нами, детьми, и вместе с нами вставали. МОЯ РОДИНА (Из воспоминаний) Мать моя вставала рано, до солнца. Я однажды встал тоже до солнца... Мать угостила меня чаем с молоком. Молоко это кипятилось в глиняном горшочке и сверху всегда покрывалось румяной пенкой, а под этой пенкой оно было необыкновенно вкусное, и чай от него делался прекрасным. Это угощение решило мою жизнь в хорошую сторону; я начал вставать до солнца, чтобы напиться с мамой вкусного чаю. Мало-помалу я к этому утреннему вставанию так привык, что уже не мог проспать восход солнца. 225 Потом и в городе я вставал рано, и теперь пишу всегда рано, когда весь животный и растительный мир пробуждается и тоже начинает по-своему работать. И часто-часто я думаю: что, если бы мы так для работы своей поднимались с солнцем! Сколько бы тогда у людей прибыло здоровья, радости, жизни и счастья! После чаю я уходил на охоту... Моя охота была и тогда и теперь — в находках. Нужно было найти в природе такое, чего я ещё не видел, и, может быть, никто ещё в своей жизни с этим не встречался... Мои молодые друзья! Мы хозяева нашей природы, и она для нас кладовая солнца с великими сокровищами жизни. Мало того, чтобы сокровища эти охранять — их надо открывать и показывать. Для рыбы нужна чистая вода — будем охранять наши водоёмы. В лесах, степях, горах разные ценные животные — будем охранять наши леса, степи, горы. Рыбе — вода, птице — воздух, зверю — лес, степь, горы. А человеку нужна Родина. И охранять природу — значит охранять Родину. Роман СЕФ 1931—2009 БЕСКОНЕЧНЫЕ СТИХИ Кто вечно хнычет И скучает, Тот ничего Не замечает. Кто ничего Не замечает, Тот ничего Не изучает. Кто ничего Не изучает. Тот вечно хнычет И скучает. (Если скучно стало, начинай сначала!) ВЕСЁЛЫЕ СТИХИ Села утка за рояль И сказала: — Кряк! Я сыграю вам сейчас Польку-краковяк. 227 Слон уселся за рояль, И промолвил он: — Я исполню вам сейчас Вальс «Осенний слон». За рояль уселся кит, Звери ждут, а он молчит. Помолчал немного. Поклонился строго. И тогда сказал жираф Курице-наседке: — Это нам исполнил кит Арию креветки. У кита хороший вкус — Опера «Китовый ус». * * * На свете всё На всё похоже: Змея — На ремешок Из кожи; Луна — На круглый глаз Огромный: Журавль — На тощий Кран подъёмный; Кот полосатый — На пижаму; Я — на тебя, А ты — На маму. 228 СЛЁЗЫ Ты можешь плакать Двадцать дней И двадцать пять ночей, Пока Из горьких слёз твоих Не побежит ручей. Ты можешь плакать И тогда, Когда Солёная вода Через леса И города Рекой польётся к морю. Ты можешь плакать Много лет. Пока не станешь Стар и сед, Но слёзы не спасут от бед И не помогут горю. А если это ясно, То не реви Напрасно. СЧИТАЛКА Я могу Считать до ста Времени Не жалко: 229 — Раз, Два, Три, Четыре... Сто — Вот и вся Считалка. САКОНСКАЯ Нина Павловна 1896—1951 ЗИМНИЙ ПРАЗДНИК Ясный день, замечательный воздух! Забирайте коньки — и на лёд! Встретим так новогодний наш отдых, Чтоб потом вспоминать целый год. На санях хорошо, на коньках хорошо, И с горы хорошо прокатиться! Но сейчас веселей, в десять раз веселей Возле ёлки играть и кружиться! Серпантина бумажные стружки, Извиваясь, над нами шуршат. Из мешка доставая игрушки, Дед Мороз поздравляет ребят. На санях хорошо, на коньках хорошо, И с горы хорошо прокатиться! Но сейчас веселей, в десять раз веселей Возле ёлки играть и кружиться! Ватный снег на иголках не тает, Как сосульки, блестят леденцы. Огоньков разноцветная стая, Голосов молодых бубенцы. На санях хорошо, на коньках хорошо, И с горы хорошо прокатиться! Но сейчас веселей, в десять раз веселей Возле ёлки играть и кружиться! 231 * * * От чистого сердца, Простыми словами, Давайте, друзья. Потолкуем о маме. Мы любим её, как хорошего друга, За то, что у нас С нею всё сооб1ца. За то, что, когда нам приходится туго, Мы можем всплакнуть У родного плеча. Мы любим её и за то. Что порою Становятся строже В мор|динках глаза. Но стоит с повинной Прийти головою — Исчезнут морщинки. Умчится гроза. За то, что всегда. Без утайки и прямо. Мы можем доверить Ей сердце своё. И просто за то. Что она наша мама. Мы крепко и нежно Любим её! СЛАДКОВ Николай Иванович 1920—1996 ЛЕСНАЯ АЗБУКА (В сокращении) Хоровод Грибник хоть и не берёт мухоморы, но мухоморам рад: раз пошли мухоморы — белых жди! Да и глаз мухоморы радуют — хоть несъедобные и ядовитые. Стоят, подбоченясь, на белых ножках, в кружевных панталончиках, в красных клоунских колпаках: не хочешь, а залюбуешься! Ну а набредёшь на хоровод мухоморий — впору остолбенеть! Стоит дюжина красных молодцов посреди зелёной поляны: встали в круг и приготовились к танцу! Было в старину поверье, что таким мухоморным кольцом отмечен круг, на котором по ночам пляшут ведьмы. Так и называют кольцо из грибов — «ведьмин круг». И хотя теперь никто в ведьм не верит, нет в лесу никаких ведьм, но посмотреть на «ведьмин круг» и сейчас интересно. Он без ведьм даже лучше, словно сами грибы приготовились к танцу. Вот дюжина танцоров встала в тесный круг, вот — раз-два! — разомкнулись, вот — три-четыре! — приготовились. Теперь — пять-шесть! — кто-то хлопнет в ладоши, и — семь-восемь! — закружится хоровод! Всё быстрей и 233 быстрей — пёстрой праздничной каруселью. Замелькают белые ножки, закивают красные шляпки, зашуршит лежалый лист. Стоишь и ждёшь. И мухоморы стоят и ждут. Ждут, когда ты, наконец, догадаешься и уйдёшь. Чтобы без помех и чужого глаза затеять свой грибной хоровод вокруг круга ведьм. Как в старину... Дудка Дудкой ребята называют борщовник — растение с высоким и толстым стеблем, с лопушистыми листьями и с белым цветком-зонтиком наверху. Растёт он на лесных полянах, по светлым лесным опушкам. И пахнет мёдом. На сладкий запах слетаются мухи, осы, пчёлы, жуки, бабочки и старательно копошатся в белых цветах. Но ребят борщовник влечёт не медовым запахом, а толстым, как палка, стеблем, полым внутри. Какие из него получаются чудо-дудки! Чего только из такой дудки не смастеришь. Свистульку смастерить можно: сидеть и весь день свистеть. Можно смастерить духовушку. Насыпать в дудку ягоды черёмухи или рябины и стрелять из кустов в прохожих. А можно сделать насос. Набирать из бочки воды и целый день гоняться друг за другом, поливая холодной струёй. А насвистишься, настреляешься, наобливаешь-ся — что тогда? А тогда возьми свою дудку и съешь! Чтобы добро не пропадало. Они, дудки, вполне съедобны — как огурчики. Может, даже лекарственные. А взрослые-то всё кричат: хватит вам гоняться и обливаться, бросьте вы эти надоедные дудки! Нет уж, дудки!.. 234 Заяц серый Кто сказал, что заяц серый? «Трусишка зайка серенький», «заяц серый, куда бегал?». А он, заяц-то, совсем не серый! И никогда серым не был. Он зимой белый, а летом — бурый. А его почему-то серым зовут. Но вот продираюсь я как-то весной сквозь ольховые мелоча и вижу... серого зайца! Замелькал в прутнике, наставя уши и вскидывая задок. Серый ольшаник, серая опадь по низу и... серый заяц! Которого не бывает И быть не может... Вот ведь как иногда получается! На одну недельку в году стал заяц серым — и заметили! И даже в песнях прославили. А что остальные сорок восемь недель бурым и белым бегал — словно не замечали. Серенького углядели! Линючего, всклокоченного, облезлого. И серым в песенки вставили. А из песни, как известно, и слова не выбросишь! Дуб Дуб есть дуб: могучий, суровый, величественный. И верный... Задумали как-то лесоводы посадить в голой степи дубраву, чтобы укротить суховеи. Ну и для людей тень живительная, свежесть и красота. Привезли из дальнего леса жёлуди, зарыли в лунки. Но жёлуди не проросли. Удивились лесоводы; в лесу глупая сойка рассуёт жёлуди куда вздумается, и они прорастают. А они, знатоки-специалисты, сажали по всем правилам, а ничего не вышло. А если не жёлуди, а саженцы дубовые высадить? Вырастили на лесной делянке саженцы, осторожно их выкопали, высадили в степи. Но и саженцы захирели. 235 Может, им в степи слишком сухо, дождей не хватает? Стали саженцы поливать, охаживать. Молодые дубки всё равно завяли. Может, после тенистого леса им не перенести горячего степного солнца? Прикрыли саженцы от солнца — саженцы не прижились. Наверное, нежные саженцы глушат свирепые сорняки, подумали лесоводы. И выдрали весь бурьян, выпололи сорняки. А саженцы снова погибли! Прямо как в сказке про золотое яичко: дед бил-бил — не разбил, баба била-била — не разбила. На счастье, прибежала мышка — осенила лесоводов мысль. А что, если?.. Так и сделали. И снова привезли из далёкой дубравы жёлуди, снова для них — как в первый раз! — лунки выкопали, да попросту, без хитрых затей — по-соечьи! — рассовали в них жёлуди. Яичко упало и разбилось: жёлуди проросли! Не потому проросли, что сойка умней лесоводов, а потому, что на этот раз лесоводы в каждую лунку вместе с жёлудем положили и горсть родной земли. Из той самой дубравы, где эти жёлуди выросли! И поднялись дубки в степи — крепкие, красивые, стройные. А потом и лес зашумел и заслонил посевы от суховеев. Встала дубрава — могучая и величественная. Как и та, из которой жёлуди брали. А вместе с ними и горсти родной им земли. Дары леса Всё, что вокруг тебя, — всё из леса. Стул, стол, диван. Шкаф, этажерка, рама. Книжная полка и книжки на ней. Пол, потолок, стены. Пенал, 236 карандаши, тетради. Балалайка, гитара, скрипка. Навес во дворе, забор, крыльцо. Метла, лодка, удочки. А варенье! Земляничное, малиновое, черничное. Брусничная вода и морс клюквенный. А грибы! Сушёные, солёные, маринованные. Орехи. А целебная вода лесных родников и целебный лесной воздух? А тишина, прохлада, тень? А лесные секреты и тайны, что на каждом шагу? А тысячи птичьих песен, переполняюш,их уши? А тысячи цветов, веселяш,их глаза? А запахи, от которых в носу свербит? А лесные радости на каждый день?.. МЕДВЕЖЬЯ ГОРКА Увидеть зверя непуганым, за его домашними делами — редкая удача. Мне пришлось. Искал я в горах горных индеек — уларов. До полудня пролазал зря. Улары — самые чуткие птицы гор. И лазать за ними приходится по кручам у самых ледников. Устал. Присел отдохнуть. Тишина — в ушах звенит. Жужжат на припёке мухи. Кругом горы, горы и горы. Вершины их, как острова, поднялись из моря облаков. Разомлел я на припёке. И заснул. Проснулся — солнце уже вечернее, с золотым ободком. От скал протянулись вниз узкие чёрные тени. Еш,ё тише стало в горах. Вдруг слышу: рядом за бугром, будто бык вполголоса: «Му-у-у! Му-у-у-у!» И когтями по камням — шарк, шарк! Вот так бык! С когтями... Выглядываю осторожно: на уступе ската медведица и два медвежонка. Медведица только про- 237 снулась. Закинула башку вверх, зевает. Зевает и брюхо лапой чешет. А брюхо толстое, мохнатое. Медвежата тоже проснулись. Смешные, губастые, головастые. Сонными глазами луп-луп, с лапы на лапу переминаются, плюшевыми башками покачивают. Поморгали глазами, покачали башками — и схватились бороться. Лениво спросонок борются. Нехотя. Потом разозлились и сцепились всерьёз. Кряхтят. Упираются. Ворчат. А медведица всей пятернёй то по брюху, то по бокам: блохи кусают!.. Послюнил я палец, поднял — ветер на меня тянет. Перехватил ружьё половчее. Смотрю. От уступа, на котором были медведи, до другого уступа, пониже, лежал еидё плотный нестаявший снег. Дотолкались медвежата до края — да вдруг и скатились по снегу на нижний уступ. Медведица перестала брюхо чесать, перегнулась через край, смотрит. Потом позвала тихо: «Р-р-рму-у-у!» Покарабкались медвежата наверх. Да на полгорке не утерпели и схватились опять бороться. Схватились — и опять покатились вниз. Понравилось им. Выкарабкается один, ляжет на пузечко, подтянется к краю — раз! — и внизу. За ним второй. На боку, на спине, через голову. Визжат: и сладко, и страшно. Я и про ружьё забыл. Кому же придёт в голову стрелять в этих неслухов, что штаны себе на горке протирают! Медвежата наловчились: схватятся и катятся вниз вдвоём. А медведица опять раздремалась. Долго смотрел я на медвежью игру. Потом вылез из-за камня. Увидели меня медвежата — притихли, во все глаза глядят. А тут и медведица меня заметила. Вскочила, фыркнула, вскинулась на дыбы. Я за ружьё. Глаза в глаза смотрим. Губа у неё от- 238 висла, и два клыка торчат. Клыки мокрые и от травы зелёные. Вскинул я ружьё к плечу. Медведица схватилась обеими руками за башку, рявкнула — да вниз с горки, да через голову! Медвежата за ней — снег вихрем! Я ружьём вслед машу, кричу: — А-а, растяпа старая, будешь спать! Скачет медведица по скату так, что задние лапы за уши забрасывает. Медвежата сзади бегут, курдючками толстыми трясут, оглядываются. И холки горбиком — как у мальчишек-озорников, которых матери закутают зимой в платки: концы под мышки и на спине узел горбиком. Убежали медведи. «Эх, — думаю, — была не была!» Сел я на снег и — раз! — вниз по накатанной медвежьей горке. Оглянулся — не видал ли кто? — и, весёлый, пошёл к палатке. СУД НАД ДЕКАБРЁМ Сказка Собрались на озере птицы и звери. Декабрь судить. Уж очень все от него натерпелись. Потёр Ворон носище об лёд и каркнул: — День Декабрь нам сократил, а ночь сделал длинной-предлинной. Засветло теперь и червячка заморить не успеешь. Кто за то, чтоб осудить Декабрь за такое самоуправство? — Все, все, все! — закричали все. А Филин вдруг говорит: — Я против! Я в ночную смену работаю, мне чем ночь длиннее, тем сытнее. 239 и к Почесал Ворон коготком затылок. Судит дальше: — В Декабре скучиш.а в лесу — ничего весёлого не происходит. Того и гляди, от тоски сдохнешь. Кто за то, чтоб Декабрь за скукоту осудить? — Все, все, все! — опять закричали все. А из полыньи вдруг высовывается Налим булькает: ~ Я против! Какая уж тут скука, если я свадьбе готовлюсь? И настроение у меня, и аппетит. Я с вами не согласен! Поморгал Ворон глазами, но судит дальше: — Снега в Декабре очень плохие: сверху не держат и до земли не дороешься. Измучились все, отощали. Кто за то, чтобы Декабрь вместе с плохими снегами из леса выставить? — Все, все, все! — кричат все. А Тетерев и Глухарь против. Высунули головы из-под снега и бормочут: — Нам в рыхлом снегу спится здорово: скрытно, тепло, мягко. Пусть Декабрь остаётся. Ворон только крыльями развёл. — Судили, рядили, — говорит, — а что с Декабрём делать — неизвестно. Оставлять или выгонять? Опять закричали все: — А ничего с ним не делать, сам по себе кончится. Месяц из года не выкинешь. Пусть себе тянется! Потёр Ворон носище об лёд и каркнул: — Так уж и быть, тянись. Декабрь, сам по себе! Да очень-то, смотри, не затягивайся!.. Саша ЧЁРНЫЙ 1880—1932 ВОРОБЕЙ Воробей мой, воробьишка! Серый, юркий, словно мышка. Глазки — бисер, лапки — врозь. Лапки — боком, лапки — вкось... Прыгай, прыгай, я не трону, — Видишь, хлебца накрошил... Двинь-ка клювом в бок ворону, Кто её сюда просил? Прыгни ближе, ну-ка, ну-ка, Так, вот так, ещё чуть-чуть... Ветер сыплет снегом, злюка, И на спинку, и на грудь. Подружись со мной, пичужка. Будем вместе в доме жить, Сядем рядышком под вьюшкой. Будем азбуку учить... Ближе, ну ещё немножко... Фурх! Удрал... Какой нахал! Съел все зёрна, съел все крошки И спасиба не сказал. 241 КОМУ что НРАВИТСЯ «Эй, смотри — у речки Сняли кожу человечки!» — Крикнул чижик молодой. Подлетел и сел на вышке, — Смотрит: голые детишки С визгом плещутся водой. Чижик клюв раскрыл в волненьи. Чижик полон удивленья: «Ай, какая детвора! Ноги — длинные болталки, Вместо крылышек — две палки, Нет ни пуха, ни пера!» Из-за ивы смотрит заяц И качает, как китаец Удивлённой головой: «Вот умора! вот потеха! Нет ни хвостика, ни меха... Двадцать пальцев! боже мой...» А карась в осоке слышит, Глазки выпучил и дышит: «Глупый заяц, глупый чиж!... Мех и пух, скажи пожалуй... Вот чешуйки б не мешало! Без чешуйки, брат, шалишь!» * •к к Что ты тискаешь утёнка? Он малыш, а ты — большой. Ишь, задравши головёнку. Рвётся прочь он всей душой. 242 \ Ты представь такую штуку, — Если б толстый бегемот Захотел с тобой от скуки Поиграть бы в свой черёд? Взял тебя бы крепко в лапу, Языком бы стал лизать, Ух, как стал бы звать ты папу, И брыкаться, и кричать!.. Ты снеси утёнка к утке. Пусть идёт купаться в пруд, — Лапы мальчика не шутка, Чуть притиснешь — и капут. ЧУКОВСКИЙ Корней Иванович 1882—1969 БУТЕРБРОД Как у наших ворот За горою Жил да был бутерброд С колбасою. Захотелось ему Прогуляться, На траве-мураве Поваляться. И сманил он с собой На прогулку Краснощёкую сдобную Булку. Но чайные чашки в печали, Стуча и бренча, закричали; «Бутерброд, Сумасброд, Не ходи из ворот, А пойдёшь -Пропадёшь, Муре в рот попадёшь! Муре в рот, Муре в рот, Муре в рот Попадёшь!» 244 ЗАГАДКА Шёл Кондрат В Ленинград, А навстречу — двенадцать ребят. У каждого по три лукошка, В каждом лукошке — кошка, У каждой кошки — двенадцать котят, У каждого котёнка В зубах по четыре мышонка. И задумался старый Кондрат: «Сколько мышат и котят Ребята несут в Ленинград?» (Глупый, глупый Кондрат! Он один и шагал в Ленинград. А ребята с лукошками, С мышами и кошками Шли навстречу ему — В Кострому.) ОБЖОРА Была у меня сестра, Сидела она у костра И большого поймала в костре осетра. Но был осетёр Хитёр И снова нырнул в костёр. И осталась она голодна. Без обеда осталась она. Три дня ничего не ела, Ни крошки во рту не имела. 245 Только и съела, бедняга, Что пятьдесят поросят, Да полсотни гусят, Да десяток цыпляток, Да утяток десяток. Да кусок пирога Чуть побольше того стога. Да двадцать бочонков Солёных опёнков, Да четыре горшка Молока, Да тридцать вязанок Баранок, Да сорок четыре блина. И с голоду так исхудала она. Что не войти ей теперь В эту дверь. А если в какую войдёт. Так уж ни взад, ни вперёд. АНГЛИЙСКИЕ НАРОДНЫЕ ПЕСЕНКИ Храбрецы Наши-то портные Храбрые какие: — Не боимся мы зверей, Ни волков, ни медведей! А как вышли за калитку Да увидели улитку — 246 Испугалися, Разбежалися! Вот они какие, Храбрые портные! Скрюченная песня Жил на свете человек, Скрюченные ножки, И гулял он целый век По скрюченной дорожке. А за скрюченной рекой В скрюченном домишке Жили летом и зимой Скрюченные мышки. И стояли у ворот Скрюченные ёлки. Там гуляли без забот Скрюченные волки. И была у них одна Скрюченная кошка, И мяукала она. Сидя у окошка. А за скрюченным мостом Скрюченная баба По болоту босиком Прыгала, как жаба. И была в руке у ней Скрюченная палка, И летела вслед за ней Скрюченная галка. 247 Барабек (Как нужно дразнить обжору) Робин Бобин Барабек Скушал сорок человек. И корову, и быка, И кривого мясника, И телегу, и дугу, И метлу, и кочергу. Скушал церковь, скушал дом, И кузницу с кузнецом, А потом и говорит: — У меня живот болит! Котауси и Мауси Жила-была мышка Мауси И вдруг увидала Котауси. У Котауси злые глазауси И злые-презлые зубауси. Подбежала Котауси к Мауси И замахала хвостауси: — Ах, Мауси, Мауси, Мауси, Подойди ко мне, милая Мауси! Я спою тебе песенку, Мауси, Чудесную песенку, Мауси! Но ответила умная Мауси: — Ты меня не обманешь, Котауси! Вижу злые твои глазауси И злые-презлые зубауси! Так ответила умная Мауси — И скорее бегом от Котауси. 248 Курица Курица-красавица у меня жила. Ах, какая умная курица была! Шила мне кафтаны, шила сапоги, Сладкие, румяные пекла мне пироги. А когда управится, сядет у ворот — Сказочку расскажет, песенку споёт. Дженни Дженни туфлю потеряла, Долго плакала, искала. Мельник туфельку нашёл И на мельнице смолол. ШВАРЦ Евгений Львович 1896—1958 НОВЫЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ КОТА В САПОГАХ Однажды Кот в сапогах пришёл к своему хозяину, которого звали Карабас, и говорит ему: — Я уезжаю! — Это почему же? — спрашивает Карабас. — Я стал очень толстый, — отвечает Кот в сапогах. — Мне по утрам даже трудно сапоги надевать. Живот мешает. Это оттого, что я ничего не делаю. — А ты делай что-нибудь, Котик, — говорит ему Карабас. — Да ведь нечего, — отвечает Кот в сапогах. — Мышей я всех переловил, птиц ты трогать не позволяешь. До свиданья! — Ну что ж, — сказал Карабас. — Ну, тогда до свиданья, дай лапку. Ты вернёшься? — Вернусь, — ответил Кот в сапогах и пошёл в прихожую. В прихожей он нашёл коробочку гуталина, выкатил её из-под шкафа, открыл, почистил сапоги и отправился в путь. Шёл он день, шёл два и дошёл до самого моря. И видит Кот — стоит у берега большой красивый корабль. «Хороший корабль, — подумал Кот. — Не корабль, — подумал Кот, ~ а картинка! Если на этом 250 корабле ещё и крысы есть, то это просто прелесть что такое!» Вошёл Кот на корабль, отыскал на капитанском мостике капитана и говорит ему: — Здравствуй, капитан! Капитан посмотрел на кота и ахнул: — Ах! Да это никак знаменитый Кот в сапогах? — Да, это я, — говорит Кот. — Я хочу на вашем корабле пожить немного. У вас крысы есть? — Конечно, — говорит капитан. — Если корабль плохой, то крысы с корабля бегут. А если корабль хороший, крепкий, они так и лезут — спасенья нет. Услышав это. Кот снял поскорее сапоги, чтобы потише ступать, отдал их капитану и побежал вниз. Капитан за ним. Кот вбежал в капитанскую каюту, постоял, послушал — и вдруг как прыгнет в буфет! Буфет затрясся, загрохотал, задребезжал. — Батюшки, да он всю мою посуду перебьёт! — закричал капитан. Не успел он после этих слов и глазом моргнуть, как вылезает Кот обратно из буфета и тащит за хвосты четырнадцать штук крыс. Уложил он их рядом и говорит капитану: — Видал? А всего только одно блюдечко и разбил. И с этого началась у Кота с капитаном дружба. И не только с капитаном — стал Кот для всего корабля самым дорогим гостем. Очень полюбили его все моряки — так он замечательно крыс ловил. Прошло дней пять — и почти перевелись на корабле крысы. Вот однажды сидел капитан у себя в каюте и угощал Кота сбитыми сливками. Вдруг зовут капитана наверх. Капитан побежал на капитанский мостик. Кот следом спешит, сапогами грохочет. 251 и видит Кот — идёт по морю навстречу большой красивый корабль. Всё ближе подходит корабль, всё ближе, и видит Кот, что там на капитанском мостике стоит женщина. На плечах у неё белая куртка, а на голове капитанская фуражка. — Что это на встречном корабле женщина делает? — спрашивает Кот у своего друга-капитана. А капитан и не слышит, схватил из ящичка маленькие флажки и стал их то опускать, то подымать... То правую руку вытянет, а левую опустит, то левую подымет, а правую вытянет, то скрестит руки. Флажки так и мелькают. А женщина в капитанской фуражке тоже взяла флажки и отвечает капитану. Так они и переговаривались флажками, пока не разошлись корабли. И увидел вдруг Кот, что лицо у капитана стало очень грустное. — Капитан, а капитан, кто эта женщина в белой курточке и капитанской фуражке? — А эта женщина — моя жена, — отвечает капитан. — Что же она делает на встречном корабле? — удивился Кот. — Как что? — отвечает капитан. — Она этим кораблём командует. — Разве женщины бывают капитанами? — У нас бывают, — отвечает капитан. — Чего ты удивляешься? Она — очень хороший капитан. — Это видно, — сказал Кот. — Корабль у неё красивый, чистый. Тут капитан чуть поморщился и говорит Коту: — У меня, между прочим, тоже всё в порядке. Если б ты наш корабль в море встретил, то увидел бы, что он тоже весь так и сияет. 252 — Да я знаю, — говорит Кот. — Но отчего же ты всё-таки такой грустный? Капитан поморщился ещё больше, хотел ответить, но вдруг на мостик поднялся моряк и говорит: — Капитан! Там вся команда собралась, вас ждёт. — По какому поводу собрание? — спрашивает капитан. — А мы видели ваш разговор с женой, очень за вас огорчились и хотим обсудить, как вам помочь. Вздохнул капитан и пошёл с капитанского мостика вниз. Кот следом бежит, сапогами грохочет. Стоит внизу вся команда, ждёт капитана. Объявил капитан собрание открытым и говорит: — Да, товарищи, пришлось мне сегодня узнать грустные вещи: передала мне жена, что сын мой до того себя плохо ведёт, что просто ужас. Бабушку из-за него пришлось в дом отдыха отправить, дедушку в санаторий, а тётя чуть с ума не сошла. Живёт он сейчас на даче в детском саду и ведёт себя с каждым днём хуже. Что такое, почему — непонятно. Я — хороший человек, жена тоже, а мальчик — видите какой. Разве приятно посреди моря такие новости узнавать? — Конечно, неприятно, — ответили моряки. И начали обсуждать, как тут быть, как помочь капитану. Любой согласен поехать узнать, в чём же дело с мальчиком, но у каждого на корабле своя работа. Нельзя же её оставить. И вдруг Кот в сапогах вскочил на мачту и говорит: — Я поеду. Сначала его моряки стали отговаривать. Но Кот настоял на своём. 253 — крыс, — говорит он, — я уничтожил, давайте мне другое дело — потруднее. Увидите — я всё там рассмотрю и налажу. Делать нечего. Спустили шлюпку, стали прощаться с Котом, лапку ему пожимать. — Осторожнее, — говорит Кот, — не давите мне так лапку. Всего вам хорошего. Спасибо. Спрыгнул Кот в шлюпку, сел на вёсла, гребёт к берегу. Моряки выстроились вдоль борта, и оркестр выстроился рядом. Оркестр гремит, моряки кричат: — До свиданья. Котик! А он им лапкой машет. — Не забудь, что моего сына зовут Серё-ё-ё-ж-а-а! — кричит капитан. — У меня записано-о! — отвечает Кот в сапогах. — Через месяц наши корабли дома буду-у-ут! Мы с женой приедем узнать, что и ка-а-ак! — кричит капитан. — Ла-адно-о! — отвечает Кот. Вот всё тише музыка, всё тише, вот уже и не видно корабля. Пристал Кот в сапогах к берегу, сдал шлюпку сторожу на пристани, пошёл на вокзал, сел в поезд и поехал к Серёже на дачу. Приехал он к Серёже на дачу. Пожил там день, пожил два, и все его очень там полюбили. С простым котом и то интересно; и поиграть с ним можно, и погладить его приятно. А тут вдруг приехал Кот в сапогах! Говорит по-человечьи. Сказки рассказывает. Наперегонки бегает. В прятки играет. Воды не боится, плавает и на боку и на спине, и по-собачьи, и по-лягушачьи. Все подружились с Котом в сапогах. А Серёжа, сын капитана, — нет. Начнёт, например, Кот сказку рассказывать, а Серёжа его 254 за хвост дёргает и всё дело этим портит. Что за сказка, если через каждые два слова приходится мяукать. — Жил-был... мяу... один мальчик... мяу... И так всё время. Чуть что наладится, Серёжа уже тут — и всё дело губит. На вид мальчик хороший, здоровый, румяный, глаза отцовские — ясные, нос материнский — аккуратный, волосы густые, вьются. А ведёт себя, как разбойник. Уже скоро месяц пройдёт, скоро приедут Сережины родители, а дело всё не идёт на лад. И вот что заметил Кот в сапогах. Начнёт, скажем, Серёжа его за хвост дёргать. Некоторые ребята смеются, а сам Серёжа нет, и лицо у него невесёлое. Смотрит на Серёжу Кот в сапогах, и кажется ему, что бросил бы Серёжа это глупое занятие, но не может. Сидит в нём какое-то упрямство. «Нет, — думает Кот, — здесь дело неладное. Об этом подумать надо». И вот однажды ночью отправился Кот на крышу думать. Занимал детский сад очень большую дачу — комнат, наверное, в сорок. И крыша была огромная, с поворотами, с закоулками: ходишь по крыше, как по горам. Сел Кот возле трубы, лапки поджал, глаза у него светятся, думает. А ночь тёмная, луны нет, только звёзды горят. Тихо, тихо кругом. Деревья в саду стоят и листиком не шелохнут, как будто тоже думают. Долго сидел так Кот в сапогах. Заведующая Лидия Ивановна уж на что поздно спать ложится, но и та уснула, свет у неё погас в окне, а Кот всё думает. Стоит дача большая, тёмная, только на крыше два огонька горят. Это светятся у Кота глаза. И вдруг вскочил Кот в сапогах и насторожился. Даже зарычал он, как будто собаку почуял. Чело- 255 веку бы ни за что не услышать, а Кот слышит: внизу тихо-тихо кто-то ворчит, ворчит, бормочет, бормочет. Снял Кот сапоги, положил их возле трубы, прыгнул с крыши на высокий тополь, с тополя на землю и пополз неслышно кругом дома. И вот видит Кот под окном той комнаты, где стоит Серёжина кровать, жабу. И какую жабу — ростом с хорошее ведро. Глазищи жаба выпучила, рот распялила и бормочет, бормочет, ворчит, ворчит... «Вот оно что! Ну, так я и знал», — подумал Кот. Подкрался к жабе и слушает. А жаба бормочет: — Направо — болота, налево — лужи, а ты, Серёжа, веди себя похуже. — Здравствуй, старуха, — сказал Кот жабе. Та даже и не вздрогнула. Ответила спокойно: — Здравствуй, Кот, — и снова забормотала: — Когда все молчат, ты, Серёжа, кричи, а когда все кричат, ты, Серёжа, молчи. — Ты что же это, старуха, делаешь? — спросил Кот. — А тебе что? — ответила жаба и опять заворчала, забормотала: — Когда все стоят, ты, Серёжа, иди, а когда все идут, ты, Серёжа, сиди. — Злая волшебница! — говорит Кот в сапогах жабе. — Я тебе запрещаю хорошего мальчика превращать в разбойника! Слышишь? А жаба в ответ только хихикнула и опять заворчала, забормотала: — Заговорит с тобою Кот, а ты ему, Серёжа, дай камнем в живот. Болота, трясины, лужи, — веди себя, Серёжа, похуже. — Жаба, — говорит Кот, — да ты никак забыла, что я за кот! Перестань сейчас же, а то я тебя оцарапаю. 256 — Ну ладно, — ответила жаба. — На сегодня, пожалуй, хватит. Отвернулась она от окна, подпрыгнула, поймала на лету ночную бабочку, проглотила её и уселась в траве. Глядит на Кота, выпучив глазищи, и улыбается. — Зачем тебе Серёжа понадобился? — спрашивает Кот. Тут жаба раздулась, как телёнок, и засветилась зелёным светом. — Ладно, ладно, не напугаешь, — говорит Кот. — Отвечай, зачем ты к мальчику привязалась. — А очень просто, — говорит жаба. — Терпеть не могу, когда ребята дружно живут. Вот я и ворчу, бормочу себе тут потихоньку. Серёжа мой, наслушавшись, десять скандалов в день устраивает! Хи-хи! — Чего ты этим добьёшься? — спрашивает Кот. Тут жаба раздулась как стол и засветилась синим светом. — Чего надо, того и добьюсь, — зашипела она. — Двадцать лет назад на этой даче в сорока комнатах два человека жили. Хозяин и хозяйка. Хозяйка была красивая, глаза выпученные, рот до ушей, зелёная, — настоящая жаба. Просто прелесть, какая милая. Полный день ворчит, кричит, квакает. Никого она на порог не пускала. Все сорок комнат им двоим. А сам хозяин ещё лучше был. Худой как палка, а злой как я. Он и в сад заглянуть никому не позволял, кулак показывал всякому, кто только глянет через забор. Хорошо было, уютно. И вдруг — на тебе: двадцать лет назад пришли люди, выгнали хозяев! И с тех пор не жизнь пошла, а одно беспокойство. Лужи возле забора были прелест- 257 ные, старинные, — взяли их да осушили. Грязь была мягкая, роскошная, а они мостовую проложили, смотреть не хочется. А в наши сорок комнат ребят привезли. Поют ребята, веселятся, танцуют, читают, и всё так дружно. Гадость какая! Ведь если у них так дружно пойдёт, то мои хозяева никогда не вернутся. Нет, я на это не согласна! — Ну ладно, — сказал Кот в сапогах. — Хорошо же, злая волшебница. Недолго тебе тут колдовать. — Посмотрим! — ответила жаба, перестала светиться, сделалась ростом с ведро и уползла в подполье. Полез Кот в сапогах обратно на крышу, надел сапоги и до самого утра просидел возле трубы. Всё думал: что же делать? После завтрака вышел Серёжа в сад. Кот слез с крыши — и к нему. Серёжа схватил камень и запустил прямо коту в живот. Хорошо, что кот этого ждал, — увернулся и вскочил на дерево. Уселся кот на ветке и говорит Серёже: — Слушай, брат, что я тебе расскажу. Ты ведь сам не понимаешь, кому ты служишь. И рассказал он Серёже всё, что ночью видел и слышал. Рассказал и говорит: — Серёжа, ты сам подумай, что же это получается? Выходит, что ты вместе с жабой за старых хозяев. Мы живём дружно, а ты безобразничаешь. Как же это так? Это хорошо? И видит Кот по Серёжиным глазам, что он хочет спросить: «Котик, как же мне быть?» Вот уже открывает Серёжа рот, чтобы это сказать... Вот сейчас скажет. И вдруг как заорёт: — Хорошо, хорошо! 258 Побежал Серёжа после этого в дом, схватил планер, который ребята вместе с Котом склеили, и поломал его. Тогда Кот подумал и говорит: — Да, жаба-то, оказывается, довольно сильная волшебница. Слез он с дерева, умыл как следует мордочку лапкой, усы пригладил, почистил сапоги и прицепил к ним шпоры. — Война, так война, — сказал Кот в сапогах. После мёртвого часа позвал он всех ребят на озеро. На озере рассказал Кот ребятам всё, что ночью видел и слышал. Ребята загудели, зашумели, один мальчик даже заплакал. — Плакать тут нечего, — сказал Кот в сапогах. — Тут не плакать надо, а сражаться! Нужно спасти товарища. Мы должны дружно, как один, ударить по врагу. — И тут Кот ударил ногой о землю, и шпоры на его сапогах зазвенели. — Правильно, правильно! — закричали ребята. — Ночью я объявляю жабе войну, — сказал Кот. — Вы не спите, все, все со мной пойдёте! Одна девочка — её звали Маруся — говорит: — Я темноты боюсь, но, конечно, от всех не отстану. А мальчик Миша сказал: — Это хорошо, что сегодня спать не надо. Я терпеть не могу спать ложиться. — Тише! — сказал Кот в сапогах.. — Сейчас я научу вас, как нужно сражаться с этой злой волшебницей. И стал Кот в сапогах учить ребят. Целый час они то шептались с Котом, то становились парами, то становились в круг, то опять шептались. И, наконец. Кот в сапогах сказал: — Хорошо! Идите отдыхайте пока. 259 и вот пришла ночь. Тёмная, ещё темнее прошлой. Выполз Кот из дома. Ждал он ждал, и, наконец, под окном заворчала, забормотала жаба. Кот к ней подкрался и ударил её по голове. Раздулась жаба, засветилась зелёным светом, прыгнула на Кота, а Кот бежать. А жаба за ним. А Кот на пожарную лестницу. А жаба следом. А Кот на крышу. А жаба туда же. Бросился Кот к трубе, остановился и крикнул: — Вперёд, товарищи! Крикнул он это, и над гребнем крыши показались головы, много голов — весь детский сад. В полном порядке, пара за парой, поднялись ребята на гребень крыши, спустились вниз и опять поднялись на другой гребень, к трубе. Все они были без башмаков, в носках, чтобы не поднимать шума, чтобы от грохота железа не проснулась Лидия Ивановна. — Молодцы! — сказал Кот ребятам. А они взялись за руки и окружили Кота и жабу. — Так! Правильно, — сказал Кот. — Очень хорошо! А жаба смотрела на ребят, тяжело дышала и хлопала глазами. И всё росла, росла. Вот она стала большой, как стол, и засветилась синим светом. Вот она стала как шкаф и засветилась жёлтым светом. — Спокойно, ребята! — сказал Кот. — Всё идёт как следует. А Маруся на это ответила Коту: — Это даже хорошо, что она светится, а то я темноты боюсь. И Миша сказал: — Да, хорошо, что светло, а то я чуть не уснул, пока ждали её. И все ребята сказали: — Ничего, ничего, мы не боимся! 260 — Не боитесь? — спросила жаба тихонько. — Ну вот ни капельки! — ответили хором ребята. Тогда жаба бросилась на них. — Держитесь — приказал Кот и, гремя шпорами, прыгнул вслед за жабой. Ребята вскрикнули, но не расцепили рук. Туда и сюда бросалась жаба, и всё напрасно. Не разорвался круг, устояли ребята. Жаба прыгнет — они поднимут руки, жаба поползёт — они опустят. Двигается круг ребят по крыше вверх — вниз, вниз — вверх, как по горам, но крепко сцеплены руки — нет жабе выхода. — Петя! — командует Кот, — Держись! Она сейчас к тебе прыгнет! Так! Варя! Чего ты глазами моргаешь? Держитесь все как один! Пусть видит жаба, какие вы дружные ребята! — Дружные! — шипит жаба. — Да я сама сегодня видела, как этот вот Миша дрался с этим вот Шурой! И бросилась жаба вперёд, хотела проскочить между Мишей и Шурой, но не проскочила. Подняли они вверх крепко сцепленные руки, и отступила жаба. — Держитесь! — шепчет Кот. — Я на крыше, как у себя дома, а она свежего воздуха не переносит. Она вот-вот лопнет от злости, — и — готово дело — мы победим. А жаба уже стала ростом с автобус, светится белым светом. Совсем светло стало на крыше. И вдруг видит Кот: Серёжа сидит возле чердачного окна. — Серёжа! — закричал Кот. — Иди к нам в круг! Встал Серёжа, сделал шаг к ребятам и остановился. Жаба засмеялась. 261 — Серёжа! — зовёт Кот. — К нам скорее! Ведь мы же ради тебя сражаемся. Пошёл было Серёжа к ребятам, но вдруг жаба громко свистнула и в ответ на её свист что-то застучало, забилось, завозилось под крышей по всему чердаку. — Вам нравится в кошки-мышки играть! — закричала жаба. — Так нате же вам ещё мышек! Получайте! И тут из чердачного окна вдруг полетели летучие мыши. И прямо к ребятам. Огромная стая летучих мышей закружилась над головами. Ребята отворачиваются, а мыши пищат, бьют их крыльями по лицу. Кот старается — машет лапками, но куда там! Будь он летучим котом, он мог бы ловить летучих мышей, но он был Кот в сапогах. Серёжа постоял, постоял, прыгнул в чердачное окно и исчез. Дрогнули ребята, расцепили руки. Побежали они в разные стороны, а летучие мыши полетели за ними. Ну что тут делать? А жаба стала как шкаф, потом — как бочонок, потом — как ведро. И бросилась она бежать от Кота через всю крышу огромными прыжками. Вот уйдёт совсем. Коту нельзя от жабы отойти, а ребята зовут его, кричат: — Котик, кот, помоги! — Что будет? Что будет? И вдруг яркий свет ударил из слухового окна. Загрохотало железо. На крышу выскочила заведующая Лидия Ивановна с лампой в руках, а за нею Серёжа. Бросилась она к ребятам. — Ко мне! — кричит она. — Летучие мыши света боятся! Не успели ребята опомниться — снова грохот, и на крышу выскакивают капитан — 262 Серёжин отец и капитан — Серёжина мать. В руках у них электрические фонарики. — Сюда! — кричат они. — К нам! Летучие мыши испугались, поднялись высоко вверх и исчезли. А ребята бросились к жабе и снова окружили её кольцом, не дают ей бежать. — Молодцы! — кричит Кот. — Правильно! Стала жаба расти, сделалась она большая, как стол, потом — как шкаф, потом — как автобус, потом — как дом, и тут она, наконец-таки, — бах? — и лопнула. Лопнула, как мяч или воздушный шарик, ничего от неё не осталось. Кусочек только зелёной шкурки, маленький, как тряпочка. После этого побежали все вниз, в столовую, зажгли там свет, радуются, кричат. Лидия Ивановна говорит; — Ах, Кот в сапогах! Почему же вы мне ничего не сказали! Я вам так верила, а вы поташ,или ребят на крышу. Кот сконфузился и закрыл морду лапками. Тут капитан вступился. — Ну ладно! — говорит он. — Жабу-то он всё-таки первый открыл. Представьте себе наше удивление. Как только корабли прибыли на родину, мы сели в машину и поскорей сюда. Смотрим, а тут на крыше целый бой. Нет, вы только подумайте! А где Серёжа? — Он под столом сидит, — отвечает Лидия Ивановна, — Он стесняется. Ведь это он меня на крышу вызвал. Молодец! Серёжа сначала крикнул из-под стола: — Молодец-холодец! — но потом вылез оттуда и говорит: — Здравствуй, мама, здравствуй, папа! Да, это верно, это я Лидию Ивановну позвал. 263 Тут все ещё больше обрадовались. Никто никогда не слышал, чтобы Серёжа так мирно и спокойно разговаривал. — Батюшки! Я и забыл! — вскричал капитан. Убежал он и вернулся с двумя свёртками. Развернул один свёрток, а там сапоги высокие, красивые, начищенные, так и сияют, как солнце. — Это вся наша команда посылает тебе. Кот, подарок за твою хорошую работу. А капитанша развернула второй свёрток. Там широкая красная лента и шляпа. — А это от нашего корабля, — говорит капитанша. — Команда просила передать, что ждёт тебя в гости к нам. Поглядел Кот на подарки и говорит: — Ну, это уж лишнее. Потом надел шляпу, сапоги, повязал ленточку на шею и час, наверное, стоял у зеркала, всё смотрел на себя и улыбался. Ну, а потом всё пошло хорошо и благополучно. Прожил Кот на даче с детским садом до самой осени, а осенью поехал со всеми ребятами в город и в Октябрьские дни ехал с ними мимо трибуны на грузовике. С трибуны кричат: — Смотрите, смотрите, какая маска хорошая! ^ Кот отвечает: — Я не маска, я — настоящий Кот в сапогах. Тогда с трибуны говорят: — Ну, а если настоящий, так это ещё лучше. ЗАРУБЕЖНАЯ ЛИТЕРАТУРА СКАЗКИ НАРОДОВ МИРА КТО СИЛЬНЕЕ? Африканская сказка Встретил паук на дороге слона и говорит ему: — Ты только кажешься сильным, а я могу тебя одолеть. — Как же ты это сделаешь? — Подожди немного и узнаешь. Отправился паук к бегемоту и ему говорит: — Ты только кажешься сильным, а я могу тебя одолеть. — Как же ты, малыш, сделаешь это? — Давай встретимся на берегу реки. Принёс паук длинную верёвку и позвал слона: — Ну, посмотрим, кто из нас сильнее! Начнём тянуть, только я перейду на другой берег. А там он так же позвал бегемота. Вот тянут слон и бегемот верёвку с утра до вечера, а паук дома отдыхает. Наконец слону стало скучно, пошёл он к пауку, но, к своему удивлению, увидел не паука, а бегемота. — Ладно, не добывать больше пауку пищи в лесу! — И пусть не берёт воду в реке! — добавил бегемот. А паук на следующий день надел овечью шкуру — и в лес. Услышал слон шорох в кустах: 267 — Кто здесь? — Это я, овца. Я поссорилась с пауком и хотела пнуть его, да нога моя вдруг онемела. «Так, так, — подумал слон. — Хотел я отомстить пауку за его проделки, но лучше не буду». Идёт паук к бегемоту. — Кто здесь? — спросил бегемот, услышав шорох. — Я, овца. Я повздорила с пауком, и вот ноги мои онемели. «Вот как! Не буду я с ним враждовать!» — решил бегемот. Вернулся паук домой, сбросил овечью шкуру, сел на лошадь и поскакал к слону. — Я слышал, ты хочешь бороться со мной? — Нет, нет, — испугался слон. Поскакал паук к бегемоту: — Ты, говорят, собираешься бороться со мной? — Нет, нет. С тех пор никто не мешает пауку добывать пищу в лесу и брать воду в реке. ССОРА ПТИЦ Индийская сказка Один птицелов расстелил в лесу сеть, и в неё попались разные птицы. Стали они говорить. — Соблазнила нас приманка, вот мы и попались, — сказали вороны. — Давайте подумаем, как нам вырваться на волю, — предложили скворцы. — Будем стараться все как один, может, и освободимся. 268 Думали птицы, думали и придумали. — Давайте, — заговорили голуби, — все разом взмахнём крыльями, — может, взлетим? Поднимем сеть? — Верно, — подхватили остальные птицы, — может, поднимем сеть, если дружно возьмём! Дружно взмахнули все птицы крыльями, подняли сеть и полетели. Увидел птицелов, что сеть с птицами летит, — диву дался и бросился вдогонку. Наверху летят птицы вместе с сетью, внизу бежит за ними птицелов. Бежит, глаз не спускает со своей сети, а как подбежал поближе и разглядел птиц, так и подумал: «Птицы-то в сеть попались разные!.. Может, перессорятся? Тогда они так быстро лететь не смогут, и сеть потянет их к земле! Тут-то я их и поймаю...» И действительно, некоторое время все птицы дружно махали крыльями, а потом вороны закаркали: — Никто так не старается, как мы, вороны! Если бы мы так ленились, как все, сеть давно бы упала на землю! Услышали это голуби и рассердились: — Будет вам бахвалиться! Мы стараемся не меньше вас! Теперь пришла очередь обидеться скворцам. Вступили в спор и они. Начали все птицы браниться, друг друга упрекать... Крыльями они уже махали елё-еле, и сеть тянула их к земле всё сильнее и сильнее. Вскоре они летели совсем низко, но не замечали этого. Когда дружба врозь, работа на лад не идёт. Как только птицелов смог дотянуться до верёвки, он крепко ухватился за неё и притянул сеть к земле. Унёс птицелов птиц да в клетки их пересажал. 269 хвост Чукотская сказка Идёт белый медведь по ущелью\ голову опустил: третьи сутки в рот ничего не брал, еле ноги переставляет. Смотрит, под горой лиса сидит и что-то ест. — Что ты, лисонька, ешь? — Хвост, — отвечает лиса. — Хвост? Какой хвост? Что-то я не понимаю. — А тут и понимать нечего. Свой хвост. — Свой? — Ну да! — А как же ты без хвоста жить будешь? — Глупый ты! — рассмеялась лиса. — Хвост не камень — отрастёт. Ты его сколько ни ешь, а он опять такой же будет... Мне не впервой! — Вот оно как, — удивился медведь. — И почему я этого раньше не знал? — Потому и голодаешь, что не знал... Обрадовался медведь, что наконец поест, потянулся к своему хвосту и так хватил острыми зубами, что почти весь его оторвал. С тех пор и остался медведь без хвоста. ^ Ущелье — узкая и глубокая долина в горах. Здесь: 30 льдах. МИФЫ ДРЕВНЕЙ ГРЕЦИИ ПЕРСЕЙ УБИВАЕТ ГОРГОНУ МЕДУЗУ Полидект замыслил насильно взять себе в жёны прекрасную Данаю, но Даная ненавидела сурового царя Полидекта. Персей заступился за свою мать. Разгневался Полидект и с этого времени он думал только об одном — как погубить ему Персея. В конце концов жестокий Полидект решил послать Персея за головой горгоны Медузы. Он призвал Персея и сказал ему: — Если ты действительно сын громовержца Зевса, то не откажешься совершить великий подвиг. Сердце твоё не дрогнет ни перед какой опасностью. Докажи же мне, что Зевс ~ твой отец, и принеси мне голову горгоны Медузы. О, верю я, Зевс поможет своему сыну! Гордо взглянул Персей на Полидекта и спокойно ответил: — Хорошо, я добуду тебе голову Медузы. Отправился Персей в далёкий путь. Ему нужно было достигнуть западного края' земли, той страны, где царили богиня Ночь и бог смерти Танат. В этой стране жили и ужасные горгоны. Всё тело их покрывала блестящая и крепкая, как сталь, чешуя. Ни один меч не мог разрубить эту чешую, только изогнутый меч Гермеса. Громадные медные руки с острыми стальными когтями были 271 у горгон. На головах у них вместо волос двигались, шипя, ядовитые змеи. Лица горгон, с их острыми, как кинжалы, клыками, с губами, красными, как кровь, и с горящими яростью глазами были исполнены такой злобы, были так ужасны, что в камень обращался всякий от одного взгляда на горгон. На крыльях с золотыми сверкающими перьями Горгоны быстро носились по воздуху. Горе человеку, которого они встречали! Горгоны разрывали его на части своими медными руками и пили его горячую кровь. Тяжёлый, нечеловеческий подвиг предстояло совершить Персею. Но боги Олимпа не могли дать погибнуть ему, сыну Зевса. На помощь ему явился быстрый, как мысль, посланник богов Гермес и любимая дочь Зевса, воительница Афина. Афина дала Персею медный щит, такой блестящий, что в нём, как в зеркале, отражалось всё; Гермес же дал Персею свой острый меч, который рубил, как мягкий воск, самую твёрдую сталь. Вестник богов указал юному герою, как найти горгон. Долог был путь Персея. Много стран прошёл он, много видел народов. Наконец достиг он мрачной страны, где жили старые грайи. Один только глаз и один зуб имели они на всех трёх. По очереди пользовались они ими. Пока глаз был у одной из грай, две другие были слепы, и зрячая грайя вела слепых, беспомощных сестёр. Когда же, вынув глаз, грайя передавала его следующей по очереди, все три сестры были слепы. Эти-то грайи охраняли путь к горгонам, только они одни знали его. Тихо подкрался к ним во тьме Персей, и по совету Гермеса, вырвал у одной из грай чудесный глаз как раз в тот миг, 272 когда она передавала его своей сестре. Вскрикнули грайи от ужаса. Теперь они все трое были слепы. Что делать им слепым и беспомощным? Стали они молить Персея, заклиная его всеми богами, отдать им глаз. Они готовы были сделать всё для героя, лишь бы он вернул им их сокровище. Тогда Персей потребовал у них за возвращение глаза указать ему путь к горгонам. Долго колебались грайи, но пришлось им, чтобы вернуть себе зрение, указать этот путь. Так узнал Персей, как попасть ему на остров горгон, и быстро отправился дальше. Во время дальнейшего пути пришёл Персей к нимфам. От них получил он три подарка: шлем властителя подземного царства Аида, который делал невидимым всякого, кто его надевал, сандалии с крыльями, с помощью которых можно было быстро носиться по воздуху, и волшебную сумку: эта сумка то расширялась, то сжималась, смотря по величине того, что в ней лежало. Надел Персей крылатые сандалии, шлем Аида, перекинул через плечо чудесную сумку и быстро понёсся по воздуху к острову горгон. Высоко в небе нёсся Персей. Под ним расстилалась земля с зелёными долинами, по которым серебряными лентами вились реки. Города виднелись внизу, в них ярко сверкали белым мрамором храмы богов. Вдали высились горы, покрытые зеленью лесов, и, как алмазы, горели в лучах солнца их вершины, покрытые снегом. Вихрем несётся Персей всё дальше и дальше. Он летит так высоко, как не взлетают и орлы на своих могучих крыльях. Вот блеснуло вдали, как расплавленное золото, море. Теперь над морем летит Персей, и шум морских волн едва 273 уловимым шорохом доносится до него. Вот уже не видно земли. Во все стороны, к'/да только хватает взора Персея, раскинулась под ним равнина вод. Наконец в голубой дали моря чёрной полоской показался остров. Всё ближе он. Это остров горгон. Что-то нестерпимым блеском сверкает в лучах солнца на этом острове. Ниже спустился Персей. Как орёл, парит он над островом и видит: на скале спят три ужасные Горгоны. Они раскинули во сне свои медные руки, огнём горят на солнце их стальная чешуя и золотые крылья. Змеи на их головах чуть шевелятся во сне. Скорей отвернулся Персей от горгон. Боится увидеть он их грозные лица — ведь один взгляд, и в камень обратится он. Взял Персей идит Афины-Паллады — как в зеркале отразились в нём Горгоны. Которая же из них Медуза? Как две капли воды похожи друг на друга горгоны. Из трёх горгон лишь Медуза смертна, только её можно убить. Задумался Персей. Тут помог Персею быстрый Гермес. Он указал Персею Медузу и тихо шепнул ему на ухо: — Скорей, Персей! Смелее спускайся вниз. Вон, крайняя к морю Медуза. Отруби ей голову. Помни, не смотри на неё! Один взгляд, и ты погиб. Спеши, пока не проснулись горгоны! Как падает с неба орёл на намеченную жертву, так ринулся Персей к спящей Медузе. Он глядит в ясный щит, чтобы верней нанести удар. Змеи на голове Медузы почуяли врага. С грозным шипением поднялись они. Пошевельнулась во сне Медуза. Она уже приоткрыла глаза. В этот миг, как молния, сверкнул острый меч. Одним ударом отрубил Персей голову Медузе. Её тёмная кровь потоком хлынула на скалу, а с потоками крови из 274 тела Медузы взвился к небу крылатый конь Пегас и великан Хрисаор. Быстро схватил Персей голову Медузы и спрятал её в чудесную сумку. Извиваясь в судорогах смерти, тело Медузы упало со скалы в море. От шума его падения проснулись сёстры Медузы, Стейно и Эвриала. Взмахнув могучими крыльями, они взвились над островом и горящими яростью глазами смотрят кругом. Горгоны с шумом носятся по воздуху, но бесследно исчез убийца сестры их Медузы. Ни одной живой души не видно ни на острове, ни далеко в море. А Персей быстро нёсся, невидимый в шлеме Аида, над шумящим морем. Вот уже несётся он над песками Ливии. Сквозь сумку просочилась кровь из головы Медузы и падала тяжёлыми каплями на песок. Из этих капель крови породили пески ядовитых змей. Всё кругом кишело ими, всё живое обращалось в бегство от них; змеи обратили Ливию в пустыню. ПЕРСЕЙ СПАСАЕТ АНДРОМЕДУ После долгого пути Персей достиг царства Ке-фея, лежавшего в Эфиопии^ на берегу Океана. Там, на скале, у самого берега моря он увидал прикованную прекрасную Андромеду, - дочь царя Кефея. Она должна была искупить вину своей матери, Кассиопеи. Кассиопея прогневала морских ^ Эфиопия — страна, лежавшая, по представлениям греков, на крайнем юге земли. Эфиопией греки, а затем римляне называли всю страну, лежащую Африке на юге от Египта. 275 нимф. Гордясь своей красотой, она сказала, что всех прекрасней она, царица Кассиопея. Разгневались нимфы и умолили бога морей Посейдона наказать Кефея и Кассиопею. Посейдон послал, по просьбе нимф, чудовище, подобное исполинской рыбе. Оно всплывало из морской глубины и опустошало владения Кефея. Плачем и стонами наполнилось царство Кофея. Он обратился, наконец, к оракулу Зевса Аммону^ и спросил, как избавиться ему от этого несчастья. Оракул дал такой ответ: — Отдай свою дочь Андромеду на растерзание чудовищу, и окончится тогда кара Посейдона. Народ, узнав ответ оракула, заставил царя приковать Андромеду к скале у моря. Бледная от ужаса, стояла у подножия скешы в тяжёлых оковах Андромеда; с невыразимым страхом смотрела она на море, ожидая, что вот-вот появится чудовище и растерзает её. Слёзы катились из её глаз, ужас охватывал её от одной мысли о том, что должна она погибнуть в цвете прекрасной юности, полная сил, не изведав радостей жизни. Её-то и увидал Персей. Он принял бы её за дивную статую из белого паросского мрамора, если бы морской ветер не развевал её волос и не падали из её прекрасных глаз крупные слёзы. С восторгом смотрит на неё юный герой, и могучее чувство любви к Андромеде загорается в его сердце. Персей быстро спустился к ней и ласково спросил её: — О, скажи мне, прекрасная дева, чья это страна, назови мне твоё имя! Скажи, за что прикована ты здесь к скале? ^ Находился в оазисе Ливийской пустыни,на запад от Египта. 276 Андромеда рассказала, за чью вину приходится ей страдать. Не хочет прекрасная дева, чтобы герой подумал, что искупает она собственную вину. Ещё не окончила свой рассказ Андромеда, как заклокотала морская пучина, и среди бушующих волн показалось чудовище. Оно высоко подняло свою голову с разверстой громадной пастью. Громко вскрикнула от ужаса Андромеда. Обезумев от горя, прибежали на берег Кефей и Кассиопея. Горько плачут они, обнимая дочь. Нет ей спасенья! Тогда заговорил сын Зевса, Персей: — Ещё много будет у вас времени лить слёзы, мало времени лишь для спасения вашей дочери. Я — сын Зевса, Персей, убивший обвитую змеями Горгону Медузу. Отдайте мне в жены вашу дочь Андромеду, и я спасу её. С радостью согласились Кефей и Кассиопея. Они готовы были сделать всё для спасения дочери. Кефей обещал ему даже всё царство в приданое, лишь бы он спас Андромеду. Уже близко чудовище. Оно быстро приближается к скале, широкой грудью рассекая волны, подобно кораблю, который несётся по волнам, как на крыльях, от взмахов весел могучих юных гребцов. Не далее полета стрелы было чудовище, когда Персей взлетел высоко в воздух. Тень его упала в море, и с яростью ринулось чудовище на тень героя. Персей смело бросился с высоты на чудовище и глубоко вонзил ему в спину изогнутый меч. Почувствовав тяжкую рану, высоко поднялось в волнах чудовище; оно бьётся в море, словно кабан, которого с неистовым лаем окружила стая собак; то погружается оно глубоко в воду, то вновь всплывает. Бешено бьёт по воде чудовище своим рыбьим хвостом, и тысячи брызг взле- 277 тают до самых вершин прибрежных скал. Пеной покрылось море. Раскрыв пасть, бросается чудовище на Персея, но с быстротой чайки взлетает он в своих крылатых сандалиях. Удар за ударом наносит он. Кровь и вода хлынули из пасти чудовища, поражённого насмерть. Крылья сандалий Персея намокли, они едва держат на воздухе героя. Быстро понёсся могучий сын Данаи к скале, которая выдавалась из моря, обхватил её левой рукой и трижды погрузил свой меч в широкую грудь чудовища. Окончен ужасный бой. Радостные крики несутся с берега. Все славят могучего героя. Сняты оковы с прекрасной Андромеды, и, торжествуя победу, ведёт Персей свою невесту во дворец отца её Кефея. Ханс Кристиан АНДЕРСЕН 1805—1875 ГАДКИЙ УТЁНОК Хорошо было за городом! Стояло лето, рожь пожелтела, овсы зеленели, сено было смётано в стога; по зелёному лугу шагал аист на длинных красных ногах и болтал по-египетски — этому языку его научила мать. За полями и лугами раскинулся большой лес, в чаще его таились глубокие озёра. Да, хорошо было за городом! Солнце озаряло старинную усадьбу, окружённую глубокими канавами с водой; вся полоса земли между этими канавами и каменной оградой заросла лопухом, да таким высоким, что малые ребята могли стоять под самыми крупными его листьями выпрямившись во весь рост. В чаще лопуха было так же глухо и дико, как в густом лесу, и вот там-то и сидела на яйцах утка. Сидела она уже давно, и ей это порядком надоело, потому что навещали её редко, — другим уткам было скучно торчать в лопухе да крякать вместе с нею, им больше нравилось плавать по канавам. Но вот, наконец, яичные скорлупки треснули. «Пи-и! Пи-и!» — послышалось из них. Это зародыши стали утятами и высунули головки из скорлупок. — Скорей! Скорей! — закрякала утка. 279 и утята заторопились, кое-как выкарабкались на волю и стали осматриваться и разглядывать зелёные листья лопуха. Мать им не мешала: зелёный цвет полезен для глаз. — Как велик мир! — закрякали утята. Ещё бы! Теперь им было куда просторнее, чем в скорлупе. — Уж не думаете ли вы, что мир весь тут? — сказала мать. — Нет! Он тянется далеко-далеко, туда, за сад, к пасторскому полю, но там я никогда в жизни не бывала... Ну, вы все здесь? — И она встала. — Ах, нет, не все! Самое большое яйцо целёхонько! Да когда же это кончится? Вот незадача! До чего мне это надоело! И она опять уселась. — Ну, как дела? — спросила, заглянув к ней, одна старая утка. — Да вот ещё яйцо осталось, — ответила молодая утка. — Сижу, сижу, а оно всё не лопается! Но ты посмотри на деток — до чего хороши! Ужасно похожи на отца! А он, беспутный, и не навестил меня ни разу! — Дай, я осмотрю яйцо, которое ещё не треснуло, — сказала старая утка. ~ Наверное, индюшечье! Меня тоже надули раз. Ну и маялась же я, когда вывела индюшат! Они ведь страсть как боятся воды; уж я и крякала, и звала, и толкала их в воду — не идут, да и только! Дай же мне взглянуть на яйцо. Ну, так и есть! Индюшечье! Брось его; лучше учи своих утят плавать. — Нет, пожалуй, всё-таки посижу, — отозвалась молодая утка. — Столько просидела, что потерплю ещё немножко. — Ну, как знаешь, — сказала старая утка и ушла. 280 Наконец, треснула скорлупа самого большого яйца. «Пи-и! Пи-и!» — и вывалился огромный безобразный птенец. Утка оглядела его. — Вот так верзила! — крякнула она. — И ничуть не похож на остальных. Неужели это индюшонок? Ну, плавать он у меня всё равно будет; заупрямится — столкну в воду. На другой день погода выдалась чудесная, зелёный лопух был весь залит солнцем. Утка забрала всю свою семью и заковыляла к канаве. Бултых! — утка шлёпнулась в воду. — За мной! Скорей! — крикнула она утятам, и те один за другим посыпались в воду. Сначала они скрылись под водой, но тотчас вынырнули и весело поплыли, лапки у них усердно работали: и безобразный серый утёнок не отставал от других. — Какой же это индюшонок? — сказала утка. — Ишь как славно гребёт лапками, как прямо держится! Нет, это мой родной сын! И, право же, недурён собой, надо только присмотреться к нему. Ну, скорей, скорей, за мной! Сейчас отправимся на птичий двор, я буду вводить вас в обш,ество. Только держитесь ко мне поближе, чтобы кто-нибудь на вас не наступил, да остерегайтесь кошки. Вскоре утка с утятами добралась до птичьего двора. Ну и шум тут стоял, ну и гам! Две семьи дрались из-за головки угря, но она в. конце концов досталась кошке. — Вот как бывает в жизни! — сказала утка и облизнула язычком клюв: ей тоже хотелось отведать рыбьей головки. — Ну, ну, шевелите лапками! — приказала она утятам. — Крякните и поклонитесь вон той старой утке. Она здесь самая знатная. Испанской породы, потому такая жирная. 281 Видите, у неё на лапке красный лоскуток? До чего красив! Это знак высшего отличия, какого только может удостоиться утка. Он означает, что хозяева не хотят с ней расставаться; по этому лоскутку её узнают и люди и животные. Ну, скорей! Да не держите лапки рядышком. Благовоспитанный утёнок должен держать лапки врозь и вкось, как их держат ваши родители. Вот так! Кланяйтесь теперь и крякайте! Утята поклонились и крякнули, но другие утки только оглядывали их и говорили громко: — Ну вот, еш,ё целая орава! Будто нас мало было! А один-то какой безобразный! Нет, этого мы не примем! И одна утка мгновенно подскочила и клюнула утёнка в затылок. — Не трогайте его! — сказала утка-мать. — Что он вам сделал? Ведь он никому не мешает. — Так-то так, но очень уж он велик, да и чудной какой-то! — заметила утка-забияка. — Надо ему задать хорошую трёпку! — Славные у тебя детки! — проговорила старая утка с красным лоскутком на лапке. — Все очень милы, кроме одного... Этот не удался! Хорошо бы его переделать. — Никак нельзя, ваша милость! — возразила утка-мать. — Правда, он некрасив, но сердце у него доброе, да и плавает он не хуже, пожалуй, даже лучше других. Может, он со временем похорошеет или хоть ростом поменьше станет. Залежался в скорлупе, оттого и не совсем удался. — И она провела носиком по пёрышкам большого утёнка. — К тому же он селезень, а селезню красота не так уж нужна. Вырастет — пробьёт себе дорогу! 282 — Остальные утята очень, очень милы! — сказала старая утка. — Ну, будьте как дома, а если найдёте угриную головку, можете принести её мне. Вот они и стали вести себя как дома. Только бедного безобразного утёнка — того, что вылупился позже других, — обитатели птичьего двора клевали, толкали и осыпали насмешками решительно все — и утки и куры. — Больно уж он велик! — говорили они. А индюк, который родился со шпорами на ногах и потому воображал себя императором, надулся и, словно корабль на всех парусах, налетел на утёнка и залопотал так сердито, что гребешок у него налился кровью. Бедный утёнок просто не знал, что ему делать, как быть. Надо же ему было родиться таким безобразным, что весь птичий двор его на смех поднимает! Так прошёл первый день; потом стало ещё хуже. Все гнали беднягу, даже братья и сёстры сердито кричали на него; — Хоть бы тебя утащила кошка, урод несчастный! А мать добавляла: — Глаза бы мои на тебя не глядели! Утки клевали его, куры щипали, а девушка, что кормила домашнюю птицу, толкала утёнка ногой. Но вот утёнок вдруг перебежал двор и перелетел через изгородь! Маленькие птички испуганно выпорхнули из кустов. «Меня испугались, — вот какой я безобразный!» ~ подумал утёнок и пустился наутёк, сам не зная куда. Бежал-бежал, пока не попал на большое болото, где жили дикие утки. Усталый и печальный, он просидел там всю ночь. 283 Утром дикие утки вылетели из гнёзд и увидели новичка. — Ты кто такой? — спросили они; но утёнок только вертелся да раскланивался, как умел. — Вот безобразный! — сказали дикие утки. — Впрочем, это не наше дело. Только смотри не вздумай с нами породниться! Бедняжка! Где же ему было думать о женитьбе! Лишь бы позволили ему просидеть тут в камышах да попить болотной водицы — вот и всё, о чём он мечтал. Два дня провёл он на болоте, на третий явились два диких гусака. Они недавно вылупились из яиц и потому выступали очень гордо. — Слушай, дружи1де! — сказали они. — Ты такой безобразный, что, право, даже нравишься нам. Хочешь летать с нами? Будешь вольной птицей. Недалеко отсюда, на другом болоте, живут премиленькие дикие гусыни. Они умеют говорить: «Рап, рап!» Хоть ты и урод, но — кто знает? — может, и найдёшь своё счастье. «Пиф! Паф!» — раздалось вдруг над болотом, и гусаки замертво рухнули в камыши, а вода окрасилась кровью. «Пиф! Паф!» — раздалось опять, и из камышей поднялась целая стая диких гусей. Пальба разгорелась. Охотники оцепили всё болото, некоторые укрылись в ветвях нависших над ним деревьев. Клубы голубого дыма окутывали деревья и стлались над водой. По болоту шлёпали охотничьи собаки и, пробиваясь сквозь камыш, раскачивали его из стороны в сторону. Бедный утёнок, ни живой ни мёртвый от страха, хотел было спрятать голову под крыло, как вдруг над ним склонилась охотничья собака, высунув язык и сверкая злыми глазами. 284 Она разинула пасть, оскалила острые зубы, но... шлёп! шлёп! — побежала дальше. — Пронесло! — И утёнок перевёл дух. — Пронесло! Вот, значит, какой я безобразный, — собаке и той противно до меня дотронуться. И он притаился в камышах, а над головой его то и дело гремели выстрелы, пролетали дробинки. Пальба стихла только к вечеру, но утёнок ещё долго боялся пошевельнуться. Прошло несколько часов, и наконец он осмелился встать, оглядеться и снова тронуться в путь по полям и лугам. Дул ветер, да такой сильный, что утёнок с трудом подвигался вперёд. К ночи он добрался до какой-то убогой избушки. Она так обветшала, что готова была упасть, только не решила ещё, на какой бок ей падать, и потому держалась. Утёнка так и подхватывало ветром, — приходилось садиться на землю. А ветер всё крепчал. Что было делать утёнку? К счастью, он заметил, что дверь избушки соскочила с одной петли и висит криво, — сквозь эту щель нетрудно было проскользнуть внутрь. Так он и сделал. В этой избушке жила старушка хозяйка с котом и курицей. Кота она звала «сыночком»; он умел выгибать спинку, мурлыкать, а когда его гладили против шерсти, от него даже летели искры. У курицы были маленькие, коротенькие ножки — вот её и прозвали «коротконожкой»; она прилежно несла яйца, и старушка любила её, как дочку. Утром пришельца заметили: кот принялся мурлыкать, а курица кудахтать. — Что там такое? — спросила старушка, осмотрелась, заметила утёнка, но сослепу приняла его за жирную утку, которая отбилась от дома. 285 — Вот так находка! — сказала она. — Теперь у меня будут утиные яйца, если только это не селезень. Ну, да поживём — увидим! И утёнка приняли на испытание. Но прошло недели три, а он так и не снёс ни одного яйца. Господином в доме был кот, а госпожою курица, и оба всегда говорили: «Мы и весь свет!» Себя они считали половиной всего света, притом лучшей его половиной. Утёнку же казалось, что на этот счёт можно быть и другого мнения. Курица, однако, этого не потерпела. — Умеешь ты нести яйца? — спросила она утёнка. — Нет. — Так и держи язык за зубами. А кот спросил: — Умеешь ты выгибать спину, мурлыкать и пускать искры? — Нет. — Так и не суйся со своим мнением, когда говорят те, кто умнее тебя. Так утёнок всё и сидел в углу, нахохлившись. Как-то раз вспомнил он свежий воздух и солнце, и ему до смерти захотелось поплавать. Он не выдержал и сказал об этом курице. — Ишь чего выдумал! — отозвалась она. — Бездельничаешь, вот тебе блажь в голову и лезет! Неси-ка лучше яйца или мурлычь — вот дурь-то и пройдёт! — Ах, как мне было приятно плавать! — сказал утёнок. — А что за наслаждение нырять в самую глубину! — Хорошо наслаждение! — воскликнула курица. — Ну, конечно, ты совсем рехнулся! Спроси кота, он умнее всех, кого я знаю, нравится ли 286 ему плавать и нырять? О себе самой я уж и не говорю. Спроси, наконец, у нашей старушки хозяйки, умнее её нет никого на свете. По-твоему, и ей хочется плавать и нырять? — Не понять вам меня! — сказал утёнок. — Если уж нам не понять, так кто же тебя поймёт? Может, ты хочешь быть умней и кота и хозяйки, не говоря уж обо мне? Не глупи, а благодари лучше создателя за всё, что для тебя сделали. Приютили тебя, пригрели, приняли в свою компанию, — и ты от нас многому можешь научиться, но с таким пустоголовым, как ты, и говорить-то не стоит. Ты мне поверь, я тебе добра желаю, потому и браню тебя, — истинные друзья всегда так делают. Старайся же нести яйца или научись мурлыкать да пускать искры! — Я думаю, мне лучше уйти отсюда куда глаза глядят! — сказал утёнок. — Скатертью дорога! — отозвалась курица. И утёнок ушёл. Он плавал и нырял, но все животные по-прежнему презирали его за уродливость. Настала осень, листья на деревьях пожелтели и побурели, ветер подхватывал и кружил их; наверху, в небе, стало холодно; нависли тяжёлые облака, из которых сыпалась снежная крупа. Ворон, сидя на изгороди, во всё горло каркал от холода: «Крра-а! Крра-а!» От одной мысли о такой стуже можно было замёрзнуть. Плохо приходилось бедному утёнку. Как-то раз, под вечер, когда солнце так красиво закатывалось, из-за кустов поднялась стая чудесных больших птиц, утёнок в жизни не видывал таких красивых — белоснежные, с длинными гибкими шеями! То были лебеди. Они закри- 287 чали какими-то странными голосами, взмахнули великолепными большими крыльями и полетели с холодных лугов в тёплые края на синие озёра. Высоко-высоко поднялись они, а бедного безобразного утёнка охватило смутное волнение. Он волчком завертелся в воде, вытянул шею и тоже испустил такой громкий и странный крик, что и сам испугался. Чудесные птицы не выходили у него из головы, и когда они окончательно скрылись из виду, он нырнул на самое дно, вынырнул, но всё никак не мог прийти в себя. Утёнок не знал, как зовут этих птиц и куда они улетели, но полюбил их так, как не любил до сих пор никого на свете. Он не завидовал их красоте. Быть похожим на них? Нет, ему это и в голову не могло прийти! Он был бы рад, если бы хоть утки-то его от себя не отталкивали. Бедный безобразный утёнок! А зима стояла холодная-прехолодная. Утёнку приходилось плавать без отдыха, чтобы не дать воде замёрзнуть, но с каждой ночью свободное ото льда пространство всё уменьшалось. Морозило так, что лёд треш,ал. Утёнок без устали работал лапками, но под конец обессилел, замер и примёрз ко льду. Рано утром мимо проходил крестьянин и увидел замёрзшего утёнка. Он пробил лёд своими деревянными башмаками, отнёс утёнка домой и отдал его жене. В доме крестьянина утёнка отогрели. Но вот дети как-то раз задумали поиграть с утёнком, а он вообразил, что они хотят его обидеть, и со страха шарахнулся прямо в миску с молоком. Молоко расплескалось, хозяйка вскрикнула и всплеснула руками, а утёнок взле- 288 тел и угодил в кадку с маслом, а потом в бочонок с мукой. Ох, на что он стал похож! Крестьянка кричала и гонялась за ним с щипцами для угля, дети бегали, сшибая друг друга с ног, хохотали, визжали. Хорошо, что дверь была открыта: утёнок выбежал, кинулся в кусты, прямо на свежевыпавший снег, и долго-долго лежал в оцепенении. Грустно было бы описывать все злоключения утёнка в течение этой суровой зимы. Когда же солнце стало снова пригревать землю своими тёплыми лучами, он залёг в болото, в камыши. Вот запели и жаворонки. Наступила весна. Утёнок взмахнул крыльями и полетел. Теперь крылья его шумели и были куда крепче прежнего, — не успел он опомниться, как очутился в большом саду. Яблони тут стояли все в цвету, душистая сирень склоняла свои длинные зелёные ветви над извилистым каналом. Ах, как тут было хорошо, как пахло весною! Вдруг из зарослей выплыли три чудных белых лебедя. Они плыли так легко и плавно, словно скользили по воде. Утёнок узнал красивых птиц, и его охватила какая-то странная грусть. «Полечу-ка я к этим царственным птицам! Они, наверное, убьют меня за то, что я, такой безобразный, осмелился приблизиться к ним, — ну и пусть! Лучше пусть они меня прогонят, чем сносить щипки уток и кур и пинки птичницы да терпеть холод и голод зимой». И он слетел на воду и поплыл навстречу красавцам лебедям, а те, завидев его, тоже устремились к нему. — Убейте меня! — сказал бедняжка и опустил голову, ожидая смерти. 289 Но что же он увидел в чистой, как зеркало, воде? Своё собственное отражение. И теперь он был уже не безобразной темно-серой птицей, а лебедем! Не беда появиться на свет в утином гнезде, если ты вылупился из лебединого яйца. Теперь он был рад, что перенёс столько горя: он лучше мог оценить своё счастье и всю красоту, что его окружала. Большие лебеди плавали около него и гладили его клювами. В сад прибежали маленькие дети, они стали бросать лебедям зёрна и хлебные крошки, а самый младший закричал: — Новый, новый! Остальные подхватили: «Да, новый, новый!» — и захлопали в ладоши, приплясывая от радости, потом побежали за отцом и матерью и стали снова бросать в воду крошки хлеба и пирожного. И все говорили, что новый лебедь — самый красивый. Такой молоденький, такой чудесный! И старые лебеди склонили перед ним головы. А он совсем смутился и невольно спрятал голову под крыло. Он не знал, что делать. Он был невыразимо счастлив, но ничуть не возгордился, — доброму сердцу чуждо высокомерие. Он помнил то время, когда все его презирали и преследовали; теперь же все говорили, что он прекраснейший между прекрасными! Сирень склонила к нему в воду свои душистые ветви, солнце ласкало его и грело... И вот крылья его зашумели, стройная шея выпрямилась, а из груди вырвался ликующий крик: — Мог ли я мечтать о таком счастье, когда был гадким утёнком! Братья Якоб ГРИММ 1785— 1863 и Вильгельм ГРИММ 1786— 1859 КОРОЛЬ-ЛЯГУШОНОК, или ЖЕЛЕЗНЫЙ ГЕЙНРИХ В стародавние времена, когда заклятья ещё помогали, жил-был на свете король; все дочери были у него красавицы, но самая младшая была так прекрасна, что даже солнце, много видавшее на своём веку, и то удивлялось, сияя на её лице. Вблизи королевского замка раскинулся большой дремучий лес, и был в том лесу под старой липой колодец; и вот в жаркие дни младшая королевна выходила в лес, садилась на край студёного колодца, и, когда становилось ей скучно, она брала золотой мяч, подбрасывала его вверх и ловила — это было её самой любимой игрой. Но вот однажды, подбросив свой золотой мяч, она поймать его не успела, он упал наземь и покатился прямо в колодец. Королевна глаз не спускала с золотого мяча, но он исчез, а колодец был такой глубокий, такой глубокий, что и дна было не видать. Заплакала тогда королевна, и стала плакать всё сильней и сильней, и никак не могла утешиться. Вот горюет она о своём мяче и вдруг слышит — кто-то ей говорит: 291 — Что с тобой, королевна? Ты так плачешь, что и камень разжалобить можешь. Она оглянулась, чтоб узнать, откуда это голос, вдруг видит — лягушонок высунул из воды свою толстую, уродливую голову. — А-а, это ты, старый квакун, — сказала она, — я плачу о своём золотом мяче, что упал в колодец. — Успокойся, чего плакать, — говорит лягушонок, — я тебе помогу. А что ты мне дашь, если я найду твою игрушку? — Всё, что захочешь, милый лягушонок, — ответила королевна. — Мои платья, жемчуга, драгоценные камни и в придачу золотую корону, которую я ношу. Говорит ей лягушонок: — Не надо мне ни твоих платьев, ни жемчугов, ни драгоценных камней, и твоей золотой короны я не хочу; а вот если б ты меня полюбила да со мной подружилась, и мы играли бы вместе, и сидел бы я рядом с тобой за столиком, ел из твоей золотой тарелочки, пил из твоего маленького кубка и спал с тобой вместе в постельке, — если ты мне пообегцаешь всё это, я мигом прыгну вниз и достану тебе твой золотой мяч. — Да, да, обеш,аю тебе всё, что хочешь, только достань мне мой мяч! — А сама про себя подумала: «Что там глупый лягушонок болтает? Сидит он в воде среди лягушек да квакает — где уж ему быть человеку товариш,ем1» Получив с неё обегцание, лягушонок нырнул в воду, опустился на самое дно, быстро выплыл наверх, держа во рту мяч, и бросил его на траву. Увидав опять свою красивую игрушку, коро- 292 левна очень обрадовалась, подняла её с земли и убежала. — Постой, постой! — крикнул лягушонок. — Возьми и меня с собой, ведь мне за тобой не угнаться! Но что с того, что он громко кричал ей вслед своё «ква-ква»? Она и слушать его не хотела, поспешая домой. А потом и совсем забыла про бедного лягушонка, и пришлось ему опять спуститься в свой колодец. На другой день она села с королём и придворными за стол и стала кушать из своей золотой тарелочки. Вдруг — топ-шлёп-шлёп — взбирается кто-то по мраморной лестнице и, взобравшись наверх, стучится в дверь и говорит: — Молодая королевна, отвори мне дверь! Она побежала поглядеть, кто бы это мог к ней постучаться. Открывает дверь, видит — сидит перед ней лягушонок. Мигом захлопнула она дверь и уселась опять за стол, но сделалось ей так страшно-страшно. Заметил король, как сильно бьётся у неё сердечко, и говорит: — Дитя моё, чего ты так испугалась? Уж не великан ли какой спрятался за дверью и хочет тебя похитить? — Ах, нет, — сказала королевна, — это вовсе не великан, а мерзкий лягушонок. — А что ему от тебя надо? — Ах, милый батюшка, да вот сидела я вчера в лесу у колодца и играла, и упал в воду мой золотой мяч. Я горько заплакала, а лягушонок достал мне его и стал требовать, чтоб я взяла его в товарищи, а я и пообещала ему, — но никогда я не думала, чтобы он мог выбраться 293 из воды. А вот теперь он явился и хочет сюда войти. А тем временем лягушонок постучался опять и кликнул: Здравствуй, королевна, Дверь открой! Неужель забыла. Что вчера сулила. Помнишь, у колодца? Здравствуй, королевна. Дверь открой! Тогда король сказал: — Ты своё обегцание должна выполнить. Ступай и открой ему дверь. Она пошла, открыла дверь, и вот лягушонок прыгнул в комнату, поскакал вслед за ней, доскакал до её стула, сел и говорит: — Возьми и посади меня рядом с собой. Она не решалась, но король велел ей исполнить его желание. Она усадила лягушонка на стул, а он на стол стал проситься; посадила она его на стол, а он говорит: — А теперь придвинь мне поближе свою золотую тарелочку, будем есть с тобой вместе. Хотя она и исполнила это, но было видно, что очень неохотно. Принялся лягушонок за еду, а королевне и кусок в горло не лезет. Наконец он говорит: — Я наелся досыта и устал — теперь отнеси меня в свою спаленку, постели мне свою шёлковую постельку, и ляжем с тобой вместе спать. Как заплакала тут королевна — страшно ей стало холодного лягушонка, боится до него и 294 дотронуться, а он ещё в прекрасной, чистой постельке спать с ней собирается. Разгневался король и говорит: — Кто тебе в беде помог, тем пренебрегать не годится. Взяла она тогда лягушонка двумя пальцами, понесла его к себе в спаленку, посадила в углу, а сама улеглась в постельку. А он прыгнул и говорит: — Я устал, мне тоже спать хочется, — возьми меня к себе, а не то я твоему отцу пожалуюсь. Рассердилась тут королевна и ударила его изо всех сил о стену. — Ну уж теперь, мерзкий лягушонок, ты успокоишься! Но только упал он наземь, как вдруг обернулся королевичем с прекрасными, ласковыми глазами. И стал с той поры, по воле её отца, её милым другом и мужем. Он рассказал ей, что его околдовала злая ведьма, и никто бы не мог освободить его из колодца, кроме неё одной, и что завтра они отправятся в его королевство. Вот легли они спать и уснули. А на другое утро, только разбудило их солнышко, подъехала ко дворцу карета с восьмериком белых коней, и были у них белые султаны на головах, а сбруя из золотых цепей, и стоял на запятках слуга королевича, а был то верный Гейнрцх. Когда его хозяин был обращён в лягушонка, верный Гейн-рих так горевал и печалился, что велел оковать себе сердце тремя железными обручами, чтоб не разорвалось оно от горя и печали. И должен был в этой карете ехать молодой король в своё королевство. Усадил верный Гейн-рих молодых в карету, а сам стал на запятках и 295 радовался, что хозяин его избавился от злого заклятья. Вот проехали они часть дороги, вдруг королевич слышит — сзади что-то треснуло. Обернулся он и крикнул: — Гейнрих, треснула карета! — Дело, сударь, тут не в этом. Это обруч с сердца спал, Что тоской меня сжимал. Когда вы в колодце жили Да с лягушками дружили. Вот опять и опять затрещало что-то в пути, королевич думал, что это треснула карета, но то были обручи, что слетели с сердца верного Гейн-риха, потому что хозяин его избавился от злого заклятья и стал снова счастливым. Джоэль ХАРРИС 1848—1908 СКАЗКИ ДЯДЮШКИ РИМУСА БРАТЕЦ КРОЛИК И БРАТЕЦ ЛИС Как-то вечером мама долго искала своего сынишку. Джоэля не было ни в доме, ни во дворе. Она услышала голоса в старой хижине дядюшки Римуса, заглянула в окно и увидела, что мальчик сидит рядом со стариком. Мальчик прислонил голову к плечу дядюшки Римуса, во все глаза глядя в морщинистое ласковое лицо. И вот что услышала мама. ...Гонялся-гонялся Братец Лис за Братцем Кроликом, и так и этак ловчился, чтобы его поймать. А Кролик и так и этак ловчился, чтобы Лис его не поймал. — Ну его совсем, — сказал Лис. И только вылетели эти слова у него изо рта, глядь, вот он скачет по дороге — гладкий, толстый и жирный Кролик! — Эй там, погоди. Братец Кролпк! — сказал Лис. — Некогда мне. Братец Лис. — Мне с тобой поболтать охота, Братец Кролик. — Ладно, Братец Лис. Только ты оттуда кричи, где стоишь, не подходи ко мне близко: блох у меня сегодня, блох! — так сказал Кролик. 297 — я видал вчера Братца Медведя, — сказал Лис. — Он такую мне трёпку задал за то, что мы с тобой всё не ладим. «Вы, — говорит, — соседи, должны жить дружно». Я обещал ему, что потолкую с тобой. Тут Кролик поскрёб лапкой за ухом — вроде как от радости, — встал и говорит: — Отлично, Братец Лис. Приходи ко мне завтра, пообедаем вместе. Ничего такого нет у нас дома, да жёнушка с ребятками пошарят, уж найдут, чем тебя угостить. — Я с удовольствием, — сказал Лис. — Ну я буду ждать, — сказал Кролик. Домой пришёл Братец Кролик грустный-груст- ный. — Что с тобой, муженёк? — спрашивает Матушка Крольчиха. — Завтра в гости обещался прийти Братец Лис, — говорит Кролик. — Нужно нам держать ухо востро, чтобы он не застал нас врасплох. На другой день Братец Кролик и Матушка Крольчиха встали ранёхонько, до света, и пошли в огород; набрали капусты, моркови и спаржи, состряпали знатный ужин. Вдруг один из крольчат, который играл во дворе, кричит: — Ой, мама! Ма! Братец Лис идёт! Тогда Кролик живо детишек за уши и усадил их, а сам с Матушкой Крольчихой — у дверей ждут Братца Лиса. Ждут они, ждут — не идёт Лис. Вот немного погодя выглянул Братец Кролик за дверь потихоньку. Смотрит — из-за угла торчит самый кончик хвоста Лиса. Тогда закрыл Кролик дверь, сел, лапки положил за уши и запел: 298 Если миску уронить — Разобьётся миска. Если близко лисий хвост — Значит, близко Лиска. Вот пообедали Братец Кролик, и Матушка Крольчиха, и все ребятки, и никто им не мешал. А потом приходит Братец Ёж и говорит: — Братец Лис просит прощения: он захворал, никак не мог прийти. Он просит, чтобы Братец Кролик завтра пришёл к нему на обед. Солнышко поднялось совсем высоко; тогда Кролик вскочил и побежал к дому Лиса. Прибегает, слышит — стонет кто-то. В дверь заглянул и видит: сидит Лис в кресле, весь закутанный в байковое одеяло, а вид у него слабый-слабый. Глянул Кролик по сторонам — нигде не видно обеда. Миска стоит на столе, а рядом острый ножик. — Никак, на обед у тебя курочка, Братец Лис? — говорит Кролик. — Да, Братец Кролик, а какая молоденькая да свеженькая! — говорит Лис. Тут Кролик разгладил усы и сказал: — Ты, никак, сготовил без укропа. Братец Лис? Что-то мне в горло не лезет курятина без укропа. Выскочил Кролик из дверей и стрельнул в кусты, присел и ждёт Лиса. Долго ждать не пришлось, потому что Лис сразу скинул байковое одеяло — и за ним вдогонку. А Кролик кричит ему: — Эй, Братец Лис! Вот я тут положил на пенёк укроп. Бери скорей, пока не увял! Так он крикнул и поскакал дальше. И Лис его не поймал. 299 СМОЛЯНОЕ ЧУЧЕЛКО — Что же, Лис никогда-никогда не поймал Кролика? А, дядюшка Римус? — спросил Джоэль на другой вечер. — Было и так, дружок, — чуть-чуть не поймал. Помнишь, как Братец Кролик надул его с укропом? Вот вскоре после этого пошёл Братец Лис гулять, набрал смолы и слепил из неё человечка — Смоляное Чучелко. Взял он это Чучелко и посадил у большой дороги, а сам спрятался под куст. Только спрятался, глядь — идёт по дороге вприскочку Кролик: скок-поскок, скок-поскок. Старый Лис лежал тихо. А Кролик, как увидел Чучелко, удивился, даже на задние лапки встал. Чучелко сидит и сидит, а Братец Лис — он лежит тихо. — Доброго утра! — говорит Кролик. — Славная погодка нынче. Чучелко молчит, а Лис лежит тихо. — Что ж это ты молчишь? — говорит Кролик. Старый Лис только глазом мигнул, а Чучелко — оно ничего не сказало. — Да ты оглох, что ли? — говорит Кролик. — Если оглох, я могу погромче кричать. Чучелко молчит, а Старый Лис лежит тихо. — Ты грубиян, я тебя проучу за это! Да, да, проучу! — говорит Кролик. Лис чуть не подавился со смеху, а Чучелко — оно ничего не сказало. — Когда тебя спрашивают, надо отвечать, — говорит Кролик. — Сейчас же сними шляпу и поздоровайся, а нет — я с тобой разделаюсь по-свойски! 300 Чучелко молчит, а Братец Лис — он лежит тихо. Вот Кролик отскочил назад, размахнулся и как стукнет Чучелко по голове кулаком! Кулак прилип, никак не оторвёшь его: смола держит крепко. А Чучелко всё молчит, и Старый Лис лежит тихо. — Отпусти сейчас же, а то ударю! — говорит Кролик. Ударил Чучелко другой рукой, и эта прилипла. — Отпусти, не то я тебе все кости переломаю! — так сказал Братец Кролик. Но Чучелко — оно ничего не сказало. Не пускает, и только. Тогда Кролик ударил его ногами, и ноги прилипли. А Братец Лис лежит тихо. Кролик кричит: — Если не пустишь, я буду бодаться! Боднул Чучелко — и голова прилипла. Тогда Лис выскочил из-под куста. — Как поживаешь, Братец Кролик? — говорит Лис. — Да что ж ты не здороваешься со мною? Повалился Лис на землю и ну смеяться. Уж он хохотал, хохотал, даже в боку закололо. — Ну, сегодня-то мы пообедаем вместе. Братец Кролик! Нынче я и укроп припас, так что ты у меня не отвертишься, — сказал Лис. ...Тут дядюшка Римус замолчал и стал вынимать из золы картошку. — Старый Лис съел Братца Кролика? — спросил мальчик дядюшку Римуса. — А кто их знает, — ответил старик. — Сказка-то кончена. Кто говорит — Братец Медведь пришёл, его выручил, а кто говорит — нет. Слышишь, мама зовёт тебя. Беги, дружок. 301 КАК БРАТЕЦ КРОЛИК ПЕРЕХИТРИЛ БРАТЦА ЛИСА — Дядюшка Римус, — спросил Джоэль вечером, когда старик как будто ничем не был занят, — скажи, когда Лис поймал Кролика Чучел-ком, он не убил его и не съел? — Разве ж я не рассказывал тебе об этом, дружок? Ну да, я ведь сонный был, и в голове у меня всё спуталось, и мама как раз позвала тебя. О чём же мы тогда толковали? Помню, помню. Ты, никак, и глазки уже трёшь? Нет, плакать по Братцу Кролику погоди. Даром, что ли, он был такой шустрый? Ты послушай, что дальше будет. Приклеился, значит. Братец Кролик к Чучелку, а Старый Лис ну кататься по земле, ну хохотать. А потом говорит: — Сдаётся мне. Братец Кролик, на этот раз я тебя поймал. Может, я и ошибаюсь, но кажется мне, что поймал. Ты всё тут скакал и потешался надо мной, но теперь конец твоим шуткам. И кто просил тебя лезть не в своё дело? И зачем сдалось тебе это Чучелко? И кто это прилепил тебя к нему? Никто, никто в целом свете! Никто не просил тебя, а просто ты сам взял и влепился в это Чучелко! И сам ты во всём виноват. Братец Кролик! Так и надо тебе, так и будешь сидеть, пока я не наберу хворосту и не зажгу его, потому что я, конечно, зажарю тебя сегодня, Братец Кролик. Так сказал Старый Лис. А Кролик отвечает так смирно, послушно: — Делай со мной что хочешь. Братец Лис, только, пожалуйста, не вздумай бросить меня в 302 этот терновый куст. Жарь меня, как хочешь, Братец Лис, только не бросай меня в этот терновый куст. — Пожалуй, слишком много возни с костром, — говорит Лис. — Пожалуй, я лучше повешу тебя, Братец Кролик. — Вешай, как хочешь высоко. Братец Лис, — говорит Кролик, — только бы ты не вздумал бросить меня в этот терновый куст. — Верёвки-то у меня нет, — говорит Лис, — так что, пожалуй, я утоплю тебя. — Топи меня так глубоко, как хочешь. Братец Лис, — говорит Кролик, — только не бросай меня в этот терновый куст. Но Братец Лис хотел расправиться с кроликом покрепче. — Ну, — говорит, — раз ты боишься, как раз и брошу тебя в терновый куст. — Где тебе! — говорит Братец Кролик. — С Чучелком-то я слишком тяжёл, не добросишь. Схватил Лис Кролика за уши да как тряхнёт! Отклеилось, упало Чучелко. — А вот и доброшу, — говорит Лис. Как размахнётся, как бросит Кролика в серёдку тернового куста, даже треск пошёл. Встал Лис на задние лапы, смотрит, что будет с Кроликом. Вдруг слышит — кличет его кто-то. Глядь — там, на пригорке, Братец Кролик на брёвнышке, нога на ногу, сидит-посиживает, смолу из шерсти вычёсывает гцепкой. Понял тут Лис, что опять остался в дураках. А Братцу Кролику позлить его охота, он и кричит: — Терновый куст — мой дом родной. Братец Лис! Терновый куст — мой дом родной! Вскочил и пропал, как сверчок в золе. 303 НЕУДАЧА БРАТЦА ВОЛКА — Наверное, у мамы твоей гости, — сказал дядюшка Римус, когда Джоэль вбежал к нему с большущим куском слоёного пирога. — А если не гости, так, уж верно, она потеряла ключ от буфета, а ты нашёл его. — Просто, дядюшка Римус, мне мама дала пирога, а я подумал: притащу его тебе. Старик улыбнулся: — Спасибо, спасибо, сынок. Этот пирог как раз мне поможет собраться с силами, чтоб рассказать дальше про Братца Кролика и про его друзей. Тут старик замолчал и принялся за пирог. Он справился с ним очень быстро. Потом стряхнул крошки с бороды и начал: — Так обозлился Старый Лис на Братца Кролика — просто не знал, что и делать, совсем нос повесил. Вот идёт он как-то по дороге и встречает Братца Волка. Ну поздоровались, конечно, — как поживаешь, здоровы ли детки. Волк и говорит: — А ведь я придумал, как изловить Братца Кролика. — Как? — спрашивает Лис. Волк говорит, что нужно заманить его в дом к Братцу Лису. — Ну, это дело нелёгкое. Как же его заманить ко мне? — спрашивает Лис. — Обмануть, конечно. — Кто ж это сможет его обмануть? — спрашивает Лис. — Я сам и обману, — говорит Волк. — Как же ты сделаешь это, Братец? 304 \ — А вот как, — говорит Волк. — Ты беги до-г/^рй и ложись в постель, притворись, будто помер. Лежи и помалкивай, пока Братец Кролик не подойдёт и не тронет тебя. Вот провалиться, если он не достанется нам на обед! Лису понравилась эта выдумка. Отправился он домой, а Волк — тот прямой дорогой пустился к дому Кролика. Приходит, а дома как будто никого нет. Но Волк постучался в дверь: блям! блям! Никто не откликнулся. Он опять постучался: блим! блим! — Кто там? — спросил Кролик. — Друзья, — отвечает Волк. — Друзья друзьям рознь, — говорит Кролик. — Ты скажи, как тебя звать. — Я с худыми вестями, — говорит Волк. — Вот и всегда так, — говорит Братец Кролик. — Худые вести не ждут на месте. А сам к двери, в щёлку глядит. — Братец Лис помер нынче утром, — говорит Волк. — Что же ты не в трауре? — спрашивает Кролик. — Я как раз иду за этим, — отвечает Волк. — Думаю, дай забегу расскажу Братцу Кролику, какая беда приключилась. Вот сейчас только я от Братца Лиса. Протянул ножки, бедняга. С этим Волк и ушёл. Кролик сел, поскрёб в затылке, а там и решил, что сходит к Братцу Лису, узнает, что слышно. Сказано — сделано: вскочил и пошёл. Как пришёл он к дому Лиса — так все уныло кругом! Подошёл поближе — никто не шелохнётся. 305 Заглянул в дом, а Лис лежит на кровати вра стяжку, большой и страшный. Тут Кролик и говорит потихоньку, будто сам с собой разговаривает: — Бросили все бедняжку Братца Лиса. Я всё-таки верю, что выздоровеет Братец Лис, хотя и боюсь, что он помер. И никто не придёт проведать Братца Лиса! Братец Волк и тот его бросил. У меня, правда, дел по горло, но я присмотрю за ним. Так, с виду, он помер. А как подумаешь, так, пожалуй, и не помер он вовсе. Потому что, это всякий знает, если придёшь к покойничку, чуть он увидит тебя, сейчас же покойничек подымет кверху лапы и крикнет: «Ого-го!>> Но Старый Лис лежал тихо. Тогда Кролик сказал чуть погромче: — Странное дело! Братец Лис ну совсем мёртвый, а ведёт себя, как покойнички не ведут. Покойник, если придут взглянуть на него, тотчас подымет кверху лапы и крикнет: «Ого-го!» Тут, конечно. Лис поднял лапы и крикнул: «Ого-го!» А Братец Кролик — тягу во все лопатки. КАК БРАТЕЦ ВОЛК ПОПАЛ В БЕДУ Дядюшка Римус приколачивал подмётки к своим башмакам, а мальчик никак не хотел оставить в покое его молотки, ножи и шилья, так что старик даже нахмурился, будто сердится. Но скоро они опять помирились, и мальчик забрался на стул, глядя, как дядюшка Римус вгоняет в подмётку шпильку за шпилькой. — Тот, кто всем докучает и суёт нос, куда не нужно, всегда попадает впросак. Вот, к примеру, 306 зять Братца Волка. Что бы ему сидеть смирно, н1|1кому не докучать? Так нет же, завёл он дружбу со Старым Лисом, и привязались они к Кролику. Прямо дохнуть ему не давали, и кончилось дело плохо. В такую переделку попал Братец Волк, беда! — Неужто, дядюшка Римус? А я думал, что Волк оставил в покое Кролика после того случая — помнишь, как он выдумал, будто Старый Лис издох? — Ты лучше не перебивай меня, потому что скоро мама позовёт тебя спать, а ты закапризничаешь и отведаешь того самого ремня, что я сделал когда-то твоему папе. Джоэль рассмеялся. А дядюшка Римус, видя, что мальчик словно воды в рот набрал, продолжал: — Братец Кролик ни днём, ни ночью не знал покоя. Чуть отлучится из дому, глядь — пришёл Братец Волк, унёс кого-нибудь из крольчат. Построил себе Кролик соломенный домик — его развалили. Построил он себе дом из сосновых вершинок — и тот простоял недолго. Построил дом из коры — и с тем беда. Всякий раз, как разграбят дом, одного крольчонка как не бывало. До того дошёл Кролик — совсем разозлился и ну браниться. Пошёл позвал каменш,иков — сложили они ему дом из досок, на каменной кладке. Тут стало ему поспокойнее. Теперь он уж мог отлучиться, провести денёк у соседей; вернётся, сидит у огня и курит трубку, газету читает, как полагается семейному человеку. Он вырыл лазейку в подвал, чтобы прятались туда крольчата, если случится шум по соседству. 307 / и хороший запор приладил к двери. БратеЦ Волк только зубами щёлкал, поживиться ему было нечем. Крольчата — те были уж очень пугливы. А Кролик так расхрабрился — слышит, как скачет мимо Волк, а у него уж мурашки по спине не бегут. Вот как-то собрался Братец Кролик проведать Братца Енота, да вдруг слышит страшный шум и топот на дороге. Он и ухо насторожить не успел, как в дверь вбежал Братец Волк. Крольчата мигом в подвал. А Волк весь в грязи был, совсем запыхался. — Спаси, спаси меня, Братец Кролик, — сказал Волк. — Сжалься, спаси. Братец Кролик! Собаки за мной по пятам, чуть не разорвали. Слышишь, как они бегут? Спрячь меня куда-нибудь. Братец Кролик, чтобы они не нашли меня! — Ну что же, — сказал Кролик. — Вон стоит большой ящик, прыгай в него, Братец Волк, и будь как дома. Прыгнул Волк в ящик, захлопнулась крышка, звякнул крючок о петлю — попался Братец Волк! А Кролик свои очки надевает на нос, придвигает к огню качалку: табакерку открыл, взял добрую понюшку табачку. Долго сидел так Братец Кролик, морщил лоб и всё думал, думал. Тут Волк подал голос из ящика: — Что, собаки ушли. Братец Кролик? — Никак, одна всё принюхивается тут за углом. Взял Кролик чайник, налил в него воды и поставил на огонь. — Что ты делаешь там, Братец Кролик? — Хочу угостить тебя чаем. Братец Волк. А сам берёт бурав и ну сверлить дырки в крышке ящика. 308 — Что ты там делаешь, Братец Кролик? — Сверлю дырочки, чтоб тебе не было душно, Братец Волк. Сходил Кролик, принёс дровец, бросил их в огонь. — Что ты делаешь там, Братец Кролик? — Огонь развожу пожарче, чтобы ты не замёрз, Братец Волк. Пошёл Кролик в подвал, привёл всех своих деток. — Что ты делаешь там. Братец Кролик? — Да вот рассказываю деткам, какой ты хороший сосед. Братец Волк. Крольчата и рты зажали лапками, чтобы не смеяться. А Братец Кролик взял чайник и давай лить горячую воду на крышку ящика. — Что там за шум, Братец Кролик? — Это ветер свистит в трубе. Братец Волк. А вода стала внутрь протекать. — Кто это щиплет меня. Братец Кролик? — Это блохи кусают тебя, Братец Волк. — Ох и кусают же они, Братец Кролик! — Повернись на другой бок, Братец Волк. — Что-то жжёт меня, Братец Кролик! — Это всё блохи, блохи, Братец Волк. — Совсем заели. Братец Кролик, — сказал Волк. А вода в дырочки — жур-жур, а вода в дырочки — жур-жур, а с кипятком шутки плохи. Как взвоет Волк, как подскочит! И крючок отлетел вместе с петлёй, и Кролик кубарем с ящика. Выскочил Волк и ну улепётывать во все лопатки. С тех пор живёт Братец Кролик спокойно, никто ему не докучает. А Волк, если встретит его, вспомнит, как блохи кусали в ящике, хвост подожмёт — и в сторонку. СОДЕРЖАНИЕ ДРЕВНЕРУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА И УСТНОЕ НАРОДНОЕ ТВОРЧЕСТВО Докучные сказки «Жил да был карась...» ............................5 «Жила-была бабка...»...............................5 «У нашего Гришеньки...»............................5 Небылицы «Небывальщины-небылицы...».........................6 Потешки «Андрейка...» .....................................7 «Здравствуй, кум...»...............................7 «Сено для лошади?..» ..............................7 «Ты пирог съел?..» ................................8 «Что делаешь?..»...................................8 Русские народные песни «Берёза моя, берёзонька...»........................9 «Ты рябинушка...»..................................9 Русские народные сказки Зимовье зверей (из сборника А. Афанасьева).10 Сказка об Иване-царевиче, Жар-птице и о сером волке (из сборника А. Афанасьева).......13 Царевна-лягушка (из сборника А. Афанасьева).28 310 Никита Кожемяка (из сборника А. Афанасьева)......34 Сивко-Бурко (из сборника А. Афанасьева)..........36 Былины Исцеление Ильи Муромца (из сборника П. Рыбникова).......................41 РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА XIX века Гаршин Всеволод Михайлович Лягушка-путешественница.........................47 Дрожжин Спиридон Дмитриевич Первая борозда..................................53 «Пройдёт зима холодная...»......................54 «Тени вечера сгуидаются...» ....................55 Жуковский Василий Андреевич Птичка..........................................56 Крылов Иван Андреевич Волк и кот......................................57 Ворона и лисица.................................58 Зеркало и обезьяна..............................59 Кот и повар.....................................60 Листы и корни.................................. 61 Мартышка и очки.................................62 Трудолюбивый медведь............................62 Лермонтов Михаил Юрьевич Горные вершины (Из Гёте)........................64 Два великана....................................64 Осень...........................................65 311 Майков Аполлон Николаевич «Весна! выставляется первая рама...» ..............66 «Голубенький, чистый...» ..........................66 Колыбельная песня..................................66 Летний дождь.......................................67 Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович Алёнушкины сказки..................................68 Присказка.......................................68 Сказка про храброго Зайца — Длинные Уши, Косые Глаза, Короткий Хвост...................69 Сказка про Комара Комаровича — Длинный нос и про Мохнатого Мишу — Короткий Хвост...........72 Некрасов Николай Алексеевич Генерал Топтыгин...................................78 Дед Мазай и зайцы (Отрывок)........................82 «Не ветер бушует над бором...» (Отрывок из поэмы «Мороз, Красный нос»)............84 Перед дождём.......................................85 Никитин Иван Саввич Встреча зимы.......................................87 «Полно, степь моя, спать беспробудно...»...........88 Утро...............................................89 Пушкин Александр Сергеевич Зимнее утро.......................................91 Зимняя дорога.....................................92 Отрывки из романа «Евгений Онегин».................93 «В тот год осенняя погода...»...................93 «Уж небо осенью дышало...»......................93 «Опрятней модного паркета...»...................94 312 «Птичка Божия не знает...» (Отрывок из поэмы «Цыганы»).........................94 Птичка..............................................95 Суриков Иван Захарович Детство.............................................96 Зима................................................99 Толстой Алексей Константинович «Где гнутся над омутом лозы...»....................101 «Звонче жаворонка пенье...» .......................101 «Колокольчики мои...» .............................102 Толстой Лев Николаевич Акула. (Быль)......................................103 Детство Толстого (Из воспоминаний).................105 Какая бывает роса на траве.........................108 Куда девается вода из моря?........................108 Лев и мышь. (Басня) ...............................109 Муравей и голубка. (Басня).........................109 Прыжок. (Быль).....................................110 Лев и собачка. (Быль)..............................112 Тютчев Фёдор Иванович «В душном воздуха молчанье...».....................114 «В небе тают облака...».......................... 114 Листья.............................................115 Ушинский Константин Дмитриевич Гусь и журавль.....................................116 Два плуга..........................................116 Играющие собаки....................................117 Кто дерёт нос кверху...............................117 313 Утренние лучи....................................118 Учёный медведь...................................118 Фет Афанасий Афанасьевич «Жди ясного на завтра дня...»....................120 «Зреет рожь над жаркой нивой...».................120 «Мама! Глянь-ка из окошка...»....................120 «Я пришёл к тебе с приветом...»..................121 Чехов Антон Павлович Весной...........................................122 РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА XX века Аким Яков Лазаревич Апрель..........................................125 Где ты ходишь, осень?...........................126 Артюхова Нина Михайловна Совсем одинаковые...............................127 Саша-дразнилка..................................133 Бальмонт Константин Дмитриевич Золотое слово...................................135 К зиме..........................................135 Осень...........................................136 От птицы к птице................................136 Берестов Валентин Дмитриевич Гололедица......................................138 Если хочется пить...............................138 «Лёгкий вздох иль ветерок...»...................138 «Посадили игрушку на полку...»..................139 Читалочка.......................................139 314 Блок Александр Александрович Ветхая избушка.................................140 Ворона.........................................141 Сны............................................141 Бунин Иван Алексеевич «Густой зелёный ельник у дороги...».........143 На просёлке....................................143 Полевые цветы..................................145 Голявкин Виктор Владимирович В шкафу........................................146 Как я под партой сидел.........................149 Про то, для кого Вовка учится..................150 Драгунский Виктор Юзефович Не пиф, не паф!................................151 Дуров Владимир Леонидович Наша жучка.....................................155 Есенин Сергей Александрович «Нивы сжаты, рощи голы...».....................158 Пороша.........................................158 Черёмуха.......................................159 Железников Владимир Карпович Три ветки мимозы...............................160 Житков Борис Степанович Про слона......................................163 Про обезьянку..................................171 Как я ловил человечков.........................184 315 Зощенко Михаил Михайлович Великие путешественники.......................191 Мазнин Игорь Александрович Каша..........................................199 Походили, поболтали...........................199 Давайте дружить...............................200 Пантелеев Л. Как поросёнок говорить научился...............202 Паустовский Константин Георгиевич Барсучий нос..................................204 Пермяк Евгений Андреевич Волшебные краски..............................207 Маркел-самодел (Сказка).......................210 Самое страшное................................211 Торопливый ножик..............................212 Платонов Андрей Платонович Ещё мама......................................214 Пришвин Михаил Михайлович Журка.........................................223 Золотой луг...................................224 Моя родина. (Из воспоминаний).................225 Роман СЕФ Бесконечные стихи.............................227 Весёлые стихи.................................227 316 «На свете всё на всё похоже...»..................228 Слёзы............................................229 Считалка.........................................229 Саконская Нина Павловна Зимний праздник..................................231 «От чистого сердца...»...........................232 Сладков Николай Иванович Лесная азбука (В сокращении).....................233 Хоровод.......................................233 Дудка.........................................234 Заяц серый....................................235 Дуб...........................................235 Дары леса.....................................236 Медвежья горка...................................237 Суд над декабрём. (Сказка).......................239 Саша Чёрный Воробей..........................................241 Кому что нравится................................242 «Что ты тискаешь утёнка?..»......................242 Чуковский Корней Иванович Бутерброд .......................................244 Загадка..........................................245 Обжора.................................-.........245 Английские народные песенки......................246 Храбрецы......................................246 Скрюченная песня..............................247 Барабек. (Как нужно дразнить обжору)..........248 Котауси и Мауси ..............................248 Курица........................................249 Дженни........................................249 317 Шварц Евгений Львович Новые приключения Кота в сапогах ..............250 ЗАРУБЕЖНАЯ ЛИТЕРАТУРА Сказки народов мира Кто сильнее? (Африканская сказка)..............267 Ссора птиц. (Индийская сказка).................268 Хвост. (Чукотская сказка)......................270 Мифы Древней Греции Персей убивает Горгону Медузу..................271 Персей спасает Андромеду.......................275 Ханс Кристиан Андерсен Гадкий утёнок..................................279 Братья Якоб и Вильгельм Гримм Король-лягушонок, или Железный Гейнрих (перевод А. Ганзен)............................291 Джоэль Харрис Сказки дядюшки Римуса..........................297 Братец Кролик и Братец Лис ..................297 Смоляное Чучелко.............................300 Как Братец Кролик перехитрил Братца Лиса ....302 Неудача Братца Волка.........................304 Как Братец Волк попал в беду.................306 Литературно-художественное издание Для младшего школьного возраста НОВЕЙШИЕ ХРЕСТОМАТИИ Новейшая хрестоматия по литературе 2 класс Ответственный редактор А, Жилинская Художественный редактор А. Сауков Технические редакторы О. Лёвкин, Л. Зотова Компьютерная верстка Н. Билюкина ООО «Издательство «Эксмо» 127299, Москва, ул. Клары Цеткин, д. 1В/5. Тел. 411-68-86, 956-39-21. Ноте раае: www.eksfno.ru E-mail: lnfo9eksnio.ru 0мд1руш1: «ЭКСаю» АКБ Баавсы, 127299. Мескеу, Кларе Цеткин юшв^, 1В/5 уй. Теп. S (495) 411-6Б«в. 8 (495) 956-39-21. Ноте раде: www.eksmo.riJ. E-mail; [email protected], Казаг^тан Ршпубликасыццагы вк1лд)г1: врДЦ-Алматыв ЖШС. Алматы калзсы. Домбровский «ешес1, Э«а». 6 nvrrepi, 1 кенсе. Теп.; 6(727) 2 51 59 69,90,91,62, факс; В (727) 251 58 12 iiutd 107; E-mail: [email protected] Квзвцстан Респу(к1икасыным аумагында ен1мдер бойынша шагымды Казвкстан Республикасындаты etriruiiri кабылдайды: «РДЦ-Апиаты» ЖШС, Алматы xanaoii, Домбровский Ksujed, 3«as, Б литвр1,1 кег^св. ен1мдерд1ц жарамдылык мврэгм1 шектелмеген. Подписано в печать 20.12.2012. Произведено 21.01,2013. Формат 60x90 Гарнитура «Pragmatica», Печать офсетная. Уел. печ. л. 20,0. Тираж 10 000 экэ. Заказ 9721. Отпечатано с готовых файлов заказчика в ОАО «Первая Образцовая типография", филиал «УЛЬЯНОВСКИЙ ДОМ ПЕЧАТИ-432980, г. Ульяновск, ул. Гончарова, 14 ISBN 978-5-699-58689-9 6099' 705699 (С ‘' Г"'* - '< шш = * L ti* » Новейшая хрестоматия составлена в полном соответствии с требованиями Государственного образовательного стандарта и может быть использована со всеми рекомендованными Министерством образования и науки РФ учебниками для 2-го класса, в том числе: Климанова Л.Ф. и др. Родная речь (М.: Просвещение); Ефросинина Л. А. Литературное чтение (М.: Вентана-Граф); Кубасова 0. В. Литературное чтение (М.: Ассоциация XXI век); Бунеев Р. Я., Бунеева Е. В. Литературное чтение (М.: Баласс). В хрестоматию вошли сказки, произведения из золотого фонда современной детской литературы, русской и зарубежной классики -все тексты, необходимые второклассникам для подготовки к урокам чтения. ISBN 978-5-699-58689-9 lillllllllll ........ 'Pqa